Альбом был почти готов — оставалось только сделать обложку, но тут снова вышла заминка — все важные вопросы мы тогда решали коллегиально, а я уже не мог принять участие в обсуждении проекта оформления, так как Театр Юных Зрителей уезжал на гастроли в Москву, и вместе с ним и я покидал на три недели родной город, отправляясь к новым знакомствам, встречам и приключениям.
Глава 10
Глава 10
Нетрудно представить себе, какую суету и нервотрёпку переживают работники театра, приехавшего куда-нибудь на гастроли. И вот я вместе с коллегами-монтировщиками три или четыре дня не вылезал из Театра сатиры, где должен был теперь три недели гастролировать наш ТЮЗ, разгружал машины с декорациями, таскал декорации из одного угла сцены в другой, монтировал и разбирал выгородки спектаклей, вешал и перевешивал одежду сцены, пока всё не вошло в налаженное русло. Начались спектакли, я переписал в свою записную книжку график выходов на работу и получил, наконец, возможность немного прийти в себя, оглядеться и позвонить моим московским друзьям.
Рыженко к этому времени уже переехал с Комсомольской площади на Арбат, но вездесущий Пиня снабдил меня в Ленинграде новым Сережкиным телефонным номером.
Серёжка говорил со мной так, будто я вовсе и не уезжал из Москвы четыре месяца назад, и как начал встречать с ним Новый год, так с тех пор и гуляю в столице. Это была, как я потом заметил, его обычная манера разговора.
— А-а-а, Рыба? Привет, привет! Ты где?
— В Театре сатиры.
— Ну-ну, культурно развиваешься?
Я вкратце обьяснил причину моего появления в Москве и сказал, что уже достаточно культурно развился, а теперь есть немного свободного времени, и я хотел бы отдохнуть и встретиться с друзьями.
— Ты сейчас уже свободен? — спросил Серёжка.
— Нет, только после десяти вечера.
— Я сейчас еду к Липницкому, — сказал Серёжка, — подтягивайся туда.
— А это удобно? Я же его не знаю.
— Всё нормально. Я ему скажу, что ты приедешь, он будет только рад. Он уже про вас наслышан. Давай, подтягивайся, выпьем, видик посмотрим, заодно и с Липницким познакомишься — это очень интересный человек.
Я уже знал, что это интересный человек — и Майк и Борис постоянно в своих рассказах о поездках в Москву упоминали это имя, и мне, конечно, хотелось познакомиться с Александром лично.
Где-то к одиннадцати вечера я добрался до нужного места — от театра до Каретного ряда было лишь две троллейбусных остановки, но я предпочитал ходить по Москве пешком — больше впечатлений оставалось от таких пеших прогулок.
Одиннадцать — не самое позднее время для битников, а уже тем паче, для новых романтиков. И для гостей Липницкого, как выяснилось, — тоже. Едва я переступил порог этого дома, как хозяин — лысеющий высокий мужчина, разумеется, с бородой, троекратно расцеловал меня и представил гостям:
— Это Рыба, панк из Ленинграда.
О, Господи! Снова — панк. Но никого переубеждать у меня не было никакой возможности — на экране телевизора буйствовала группа «Токинг Хэдс», и вести связную беседу в такой обстановке было затруднительно. В гостях у Александра в тот раз была группа «Машина времени» в полном составе, и я сразу понял, что выпить они не дураки — количество пустых, полупустых и полных бутылок на полу и на круглом столике у стены внушало уважение. Познакомиться поближе с «Машиной» мне в этот день не удалось — меня тут же перехватил Серёжка, и мы с ним вместе принялись вспоминать новогоднее веселье, выпивать — закусывать и рассказывать хозяину о ленинградской Новой Волне.
В этом доме мне суждено было потом бывать ещё очень много раз — и не только мне, а и Витьке, и Марьяше. Сашка Липницкий — это просто удивительный человек. Если начать вспоминать, сколько добра он сделал нищим ленинградским музыкантам, то это займёт всю мою историю, но будет только первой главой — здесь форма повести не подходит, нужно писать что-нибудь в жанре романа-эпопеи. Кто из нас не ночевал здесь, не получал вкусный горячий обед и участие в не всегда мягких ударах судьбы, которые порой испытывали в Москве музыканты. Сколько фильмов и музыки пересмотрено по Сашкиному видео, сколько раз он увозил похмельных рокеров к себе на дачу и там ставил на ноги… Всё это касается не только ленинградцев — здесь, в доме, стоящем в одной минуте ходьбы от Петровки, 38, был если не всемирный, то уже во всяком случае всесоюзный рок-салон, где можно было встретить рано или поздно любого музыканта любой группы…
Рыженко утащил меня ночевать к себе на Арбат, и с этого дня в гостиницу, где расположились мои товарищи по работе, я почти не ездил — ночевал то у Серёжки, то на Петровке — у Липницкого. Спустя неделю я чувствовал себя совершённым аборигеном в Москве — каждое утро бежал на работу, потел в набитом троллейбусе Садового кольца и замечательно ориентировался в московских спиралевидных улицах и в расположении продовольственных магазинов. Конечно, встречался я и с Артёмом — он достал мне пластинки «ЭксТиСи» и «Сквиа», и я ездил к нему в гости на Каховскую. Завёл я здесь в этот период и ещё кое-какие знакомства в кругах людей, занимающихся подпольным шоу-бизнесом, что очень пригодилось группе «Кино» спустя несколько месяцев.
Витька теперь всюду ходил с Марьяшей. Раньше они встречались только у кого-нибудь в гостях, на разных вечеринках, теперь же постоянно были вместе. Таким образом нас стало трое. Марьяша хоть ни на каком инструменте и не играла, но Витька сказал, что она — третий полноценный член нашей группы — гримёр, костюмер и художник. Я не протестовал против такого расклада — Витьке она явно нравилась, общий имидж не портила, а наоборот, помогала его поддерживать и не командовала, что вообще-то свойственно слабому полу. К этому времени мы чётко распределили обязанности и права внутри группы — Витька стал директором в области творческих вопросов, я — директором, администратором и завхозом в одном лице. Ну и гитаристом, конечно. С началам лета группа «Кино» переживала очередной творческий подъём — после записи альбома у нас были вынужденные три недели «отпуска» в связи с моей московской командировкой, теперь мы снова встретились у меня на проспекте Космонавтов, соскучившиеся друг по другу, по нашей музыке, и чувствовали, что идёт, идёт дело, что всё отлично — это был, пожалуй, самый чудесный период нашей работы. Приезжал Вишня и без конца нас фотографировал, потом мы ехали к нему через весь город, и целыми ночами Вишня печатал фотографии, а мы играли ему нашу музыку, чтобы, не дай Бог, Алексей не свалился на стол с ванночками проявителя и фиксажа, уснув от сухого вина и позднего часа. У меня уже, что называется, «были заделаны» несколько концертов в Москве, но всё планировалось начать с приходом осени — шоу-бизнесмены сказали, чта лето — не сезон. И в городе мало народу. В Ленинграде летом тоже стало попросторнее — железнодорожные и авиабилеты стоили ещё достаточно дёшево, и горожане использовали «солнечные дни» дома, стремились проводить их подальше от города. Витька тоже собирался на юг вместе с Марьяшей, но ближе к августу, я же планировал в августе съездить ещё раз в Москву и отдохнуть, сменив обстановку, и конкретно договориться о предстоящих наших наездах в столицу.
А пока мы отдыхали — попивали, поигрывали, гуляли, ездили к Вишне и уже строили планы на запись второго альбома — дома у Алексея. Домашняя студия Яншивы Шелы, это псевдоним Алексея, росла не по дням, а по часам. Марьяша написала и нарисовала обложку для первой записи — «45». Сорок пять минут играла наша музыка на плёнке, и Марьяша поэтому так и написала: «45». Борис сообщил нам, что планируется большущий концерт — десятилетие «Аквариума», где могут выступить все, кто любит «Аквариум» и кто придёт на юбилей. Ну и сам юбиляр, разумеется, тоже выступит.
Концерт планировался в общежитии Кораблестроительного института — где-то в Автово. Марьяша жила неподалёку, и мы с утра собрались у неё для примерки и окончательной подгонки костюмов, которыми собирались потрясти зрителей и порадовать «Аквариум».
Дома у Марьяши жила маленькая черненькая, но жутко злая собачка, которая всё время всех кусала — и Марьяшу, и её маму, и Витьку, который бывал здесь довольно часто, ну и меня всё норовила цапнуть. Собачку привязали наконец-то к какому-то шкафу, и мы занялись нашим туалетом: Витька крутился перед зеркалом в белых кружевах и сверкал стеклянными «драгоценными» камнями, я натягивал на себя совсем уже нечеловеческий наряд — костюм птицыиз ТЮЗа, переделанный Марьяшей и мной в костюм рыбы…Из динамиков Марьяшиного проигрывателя неслись квакающие, заунывные звуки древней, не то китайской, не то японской музыки — Марьяша почему-то считала, что Витьке должно нравиться всё, что так или иначе связано с Востоком, вероятно, из-за его корейской крови. Но наши вкусы всё-таки больше были ориентированы на Запад, и глубокомысленное чмоканье, приправленное злобным рычанием привязанного пса, царапающего в бессильной животной ярости шкаф, паркет и всё остальное, до чего он мог дотянуться своими короткими лапами, не очень-то веселило, хотя и успокаивало.
Предстоящий концерт должен был быть не обычным сэйшеном, планировался настоящий праздник. 10 лет — это не шутка, и поэтому принимались всяческие меры предосторожности, чтобы мероприятие по какой-либо причине не сорвалось. В частности, все были предупреждены о том, чтобы не собираться перед концертом толпами на улице и не бродить вокруг общежития в привлекающем внимание блюстителей нравственности и порядка виде. Поэтому мы с Витькой замаскировались, как могли: он спрятал свои кружева под широким плащом, я надел на свой птицерыбный наряд клетчатый пиджак, Марьяша же выглядела совершенно обычно, в маскировке не нуждалась, и мы отправились в гости к «Аквариуму».
Всё было подготовлено идеально — конспирация высшего класса! Десять лет подполья научили многому и «Аквариум», и публику. В небольшом зале стоял полный комплект аппаратуры, не очень мощной, но достаточной даже с избытком для такого помещения. Все собрались вовремя, сильно пьяных тоже не было. В первом отделении должны были играть гости, во втором — юбиляры. Среди гостей, кроме нас, были «Странные игры» — так стала называться группа Давыдова, «АУ» во главе со Свином, группа Дюши Михайлова («Пилигрим», «Объект насмешек»), носящая скромное название «03» («Ноль три»), и ещё три-четыре команды — все, как одна, молодые и прогрессивные.
Но десять лет конспирации научили «Аквариум» ещё и отличной интуиции. Борис что-то вдруг занервничал, хотя поводов для этого вроде бы и не было и, на правах хозяина вечера, переставил отделения местами. Теперь первым номером играл «Аквариум», остальные сидели в зале, выпивали-закусывали, курили — всё было разрешено на торжественном юбилее любимой группы — и слушали музыку, ожидая своей очереди. «Аквариум» же, что называется, дал жару. Они играли электричество, Ляпин свирепствовал на гитаре, но в этот раз на удивление в меру, а Борис метал в зал просто видимые глазом сгустки энергии, всё было как надо. И они успели-таки отыграть свои сорок минут — последнюю концертную программу. На этом всё и закончилось, интуиция не подвела. Такое идеально организованное мероприятие не могло не сорваться: кто-то классически «стукнул» в КГБ — ведь стучат именно на такие, по высшему классу и «для своих» сделанные концерты, остальные «засвечиваются» сами — из-за пьянства, раздолбайства и неаккуратности менеджера и публики. Здесь же была классика — никаких дружинников, никаких милиционеров, ничего лишнего — пара чёрных «Волг»; в отдалении — милицейский газик, якобы случайно тормознувший в ста метрах от общежития, и вошедшие в зал высокие молодые люди в строгих чёрных костюмах. Чисто, тихо и скромно — ни мордобитий, как на «Блице» у «Юбилейного», ни погонь, ни «хмелеуборочных»…
Тихим строгим голосом было приказано покинуть зал всем, кроме «Аквариума». Как произошло всё дальнейшее, никто сейчас точно рассказать не может, но рокеры отреагировали безошибочно — действовали все совершенно правильно. Толпа окружила сцену и музыкантов, за один приём схватила неприхотливую аппаратуру и мягко вывалилась наружу — с «Аквариумом» и аппаратом в середине. На миг толпа расступилась, и из неё как торпеда вылетел Михаил Фанштейн-Васильев — Фан, самый деловой человек среди рокеров. Он метнулся на проезжую часть и через полминуты тормознул несущийся куда-то пустой экскурсионный «Икарус». Ещё через полминуты Фан договорился обо всем с водителем, махнул рукой, и толпа вместе с аппаратом мгновенно всосалась во вместительный комфортабельный автобус и была такова.
Люди в строгих костюмах бродили вокруг общежития и что-то ещё придумывали, а мы уже ехали к Гене Зайцеву, который предложил продолжить юбилей в его двух комнатах на Социалистической улице. Мы с Витькой, Марьяша, Вишня, Гена, Свин, Вилли-фотограф, «Аквариум» и ещё куча разного весёлого народа летели в мягком «Икарусе» по мрачным улицам и от души веселились. В какой-то момент показалось было, что праздник сорван, но сейчас становилось ясно, что он продолжается. И действительно, он продолжался всю ночь у Гены, а потом ещё весь день по всему городу — утром гости расползались от Гены как тараканы, нанюхавшиеся карбофоса, — медлительные, неровными шагами шли они в разные стороны к разным рюмочным, шашлычным, пивным ларькам…
Познакомились мы и с какой-то безумной компанией молодых нововолновщиков из Купчино — любителей «Диво», «Крафтверка» и разного рода кайфа. Я вышел на них через моего, по школьным ещё ансамблям знакомого, барабанщика Борю, узнав, что молодые люди готовы обменять имеющуюся у них пластинку «Ти Рекс» на любую «Новую Волну». Мы с Витькой стали иногда захаживать к этим безумцам и познакомились поближе с одним из них — Густавом. Этот парень совершенно игнорировал нормы так называемого социалистического общежития, что нас очень веселило, — он очень любил играть на барабанах, и на расстоянии метров с восьмисот от его высокого блочного дома уже были слышны каждодневные упражнения Густава. Мы тогда как раз снова начали искать барабанщика и попробовали этого парня — играл он вроде бы и неплохо, но как-то не вписался тогда в «Кино», и мы договорились с Петькой Трощенковым — юным ударником «Аквариума», что он поможет нам на первых порах в предстоящей гастрольной деятельности.
Лето 82-го пролетело незаметно: я ещё раза два съездил в Москву, Витька с Марьяшей на юг, мы славно отдохнули и в начале осени снова встретились у меня на Космонавтов.
Я отчитался Витьке о проделанной работе в смысле договоров о концертах в Москве, а Витька — о своей творческой деятельности, показал несколько новых песен, которые мы немедленно принялись обрабатывать. Марьяша ни в чем не отчитывалась, но взялась достать нам студенческие билеты, вернее, себе и мне — у Витьки таковой имелся. Студенческие билеты, как известно, дают возможность пользоваться железнодорожным транспортом за полцены, и мы решили не пренебрегать этим. Как я уже говорил, Марьяша была художницей, и для неё переклеить фотографии на билетах и пририсовать печати было плёвым делом. Она раздобыла документы, выправила их как полагается, и мы стали окончательно готовы к гастролям.
Я почти через день теперь созванивался с представителями московского музыкального подполья, мы без конца уточняли суммы, которые «Кино» должно было получить за концерты, место и время выступления, и всё остальное — я и не думал, что возникнет столько проблем. Говорить по телефону из соображений конспирации приходилось только иносказательно — не дай Бог назвать концерт концертом, а деньги — деньгами.
— Привет.
— Привет.
— Это я.
— Отлично.
— Ну, у меня всё в порядке.
— У меня тоже. Я сейчас иду на день рождения, моему другу исполняется двадцать лет.
Это означало, что двадцатого мы должны быть в Москве. Все разговоры велись в таком роде и развили у меня бешеную способность читать между строк и слов и находить всюду, в любой беседе скрытый смысл. Способы передачи информации импровизировались на ходу — у нас не было точно установленных кодов, и поэтому иной раз приходилось долго ломать голову, чтобы разобраться, что к чему.
— У тебя есть пластинка «Битлз» 1965 года? — спрашивали меня из Москвы.
«Что бы это значило? — думал я. — О пластинке речь — может быть, хотят мне её подарить? Или здесь дело в цифрах?» — Тысяча девятьсот шестьдесят пятого? — переспрашивал я.
— Да, шестьдесят пятого, — отвечали подпольщики из столицы.
Ага, всё ясно. Шестьдесят пять рублей обещали нам за концерт. Теперь нужно выяснить — каждому, или 65 на двоих.
— Да, — говорил я, — я её очень люблю, но у меня, к сожалению, нет её в коллекции. А у тебя их случайно не две?
— Две, — говорили мне. Отлично! Значит — каждому.
— Вообще-то она мне, конечно, нравится, но сейчас я больше торчу от «ЭксТиСи» года так восьмидесятого, восемьдесят первого… — начинал я сражаться за процветание нашего коллектива. — И у меня уже есть две штуки, и я хотел бы ещё две. — Восемьдесят каждому! Вот чего я хотел!
— Я не люблю новую волну, — холодно говорил менеджер из Москвы. — Расцвет рока — это всё-таки семьдесят пятый год.
— Пожалуй, — соглашался я. — Пусть будет семьдесят пять мне и семьдесят пять Витьке, по тем временам этот было очень много.
Но такое случалось не часто. Обычно нам платили от 30 до 60 рублей каждому и иногда покупали обратные билеты, а иногда — нет. Кое-какие деньги приносила также торговля лентами с записями нашего первого альбома, которую я наладил в Москве довольно лихо — мы привозили лент по десять и продавали что-то такое рублей на пять дороже стоимости ленты. Но и это было от случая к случаю, — иногда в ленинградских магазинах пропадала плёнка, и это подрывало наше благосостояние.
После нескольких удачных экспериментов нам очень понравилось ездить в Москву, и мы уже были всегда готовы сорваться туда по первому требованию.
Останавливались мы в основном у Липницкого — это был наилучший вариант. С Александром мы быстро подружились, с ним было интересно, и он был крайне ответственен и пунктуален и не позволял себе сильно расслабляться, как многие наши общие знакомые. Например, однажды мы поехали в одно место, где нас звали на ночлег, но хозяин так готовился к приёму гостей, что когда мы позвонили в дверь, то долго слушали приближающееся шарканье — хозяин, видимо, с трудом передвигался, хотя был молод и хорош собой. Когда шарканье приблизилось вплотную, мы услышали громкий удар в дверь где-то на уровне лба, потом кто-то, мыча и стеная, медленно сполз вниз, царапая дверь ногтями и тем самым пытаясь предотвратить падение. Всё было ясно, и мы пошли прочь, но выйдя из парадного на улицу, услышали из «гостеприимной» квартиры грохот рояля — по клавишам, вероятно, лупили кулаками или головой и хриплые сдавленные крики: «Восьмиклассница!… Восьмиклассница…». Судя по всему, хозяин очнулся и всё ещё ждал нас в гости, но мы не стали второй раз искушать судьбу и отправились к Липницкому.
У Александра дома стоял видеомагнитофон, и мы за сезон 82 — 83 года просмотрели у него огромное количество самой разной музыки — ночевали в гостиной, где находилось это чудо техники, засыпали и просыпались под концерты «Токинг Хэдс», «Роллинг Стоунз» или, в крайнем случае, под Вудсток. Всё это продолжалось до тех пор, пока Витька не увидел впервые фильмы Брюса Ли — в восемьдесят втором году это была довольно редкая штука. Видеоиндустрии в Союзе ещё не было, и такой экзотики никто, за небольшим исключением владельцев — пионеров видеотехники, практически, не видел.
Увидев же это чудо кино-каратэ, Витька перестал смотреть музыку и просто заболел — стал повсюду махать руками и ногами, изображая из себя «Виктора Ли», наделал себе нунчаков и развесил дома по стенам. Теперь он регулярно стал травмировать себя, обучаясь тонкому искусству восточного единоборства.
Марьяша ездила с нами и помогала кое-чем, кроме грима и костюмов, — стояла, например, на стрёме во время концертов — как-то раз нам пришлось просто бегом бежать из подвала, где мы успели, правда, отыграть всю программу, и я успел даже вырвать деньги на бегу из рук мчавшегося бок о бок с нами менеджера. Бежали мы не от разгневанных зрителей — те-то были в восторге и сначала вовсе не хотели нас отпускать, а теперь вот сами бежали в другую сторону, как им было приказано, отвлекая на себя следопытов КГБ, приехавших познакомиться поближе с группой «Кино».
Случались и спокойные, солидные концерты в МИФИ, с «Центром» в первом отделении, например. Вообще в МИФИ мы играли несколько раз, и это было, пожалуй, любимым нашим местом. Артём Троицкий раздухарился и устроил нам выступление в пресс-центре ТАСС, где мы опять-таки всем понравились… Мы очень полюбили московскую публику — она была прямо полярна ленинградской. Если в Ленинграде все всё подряд критикуют (как вы могли заметить по мне и по моей повести), то в Москве почему-то все всем восторгались. И это было нам очень приятно — стоило нам оказаться в столице, как из начинающей малоизвестной рок-клубовской команды мы превращались в рок-звёзд, известных всей андеграундной московской рок-аудитории. Мы продолжали работать вдвоём, Пётр Трощенков выбрался с нами только раз или два — работа в «Аквариуме» отнимала у него много времени, и мы оставались дуэтом.
В Ленинграде тем временем не дремал и наш первый официальный фан — Владик Шебашов. Однажды он несколько дней не брал в рот ничего спиртного, отключил телефон, сидел дома и о чём-то думал. Результатом этой беспримерной в истории ленинградского рок-движения акции явился грандиозный домашний концерт «Кино» в Шувалово-Озерках.
Шувалово-Озерки в то время были чудесным районом Ленинграда — ни в одной из квартир огромных многоэтажных домов не было ни одного телефона, и добираться туда автобусом от конечной станции метро «Удельная» было очень неудобно, долго и противно. Выбираться оттуда, соответственно, тоже было проблематично, и поэтому Владик полюбил это место — здесь можно было спокойно по нескольку дней пребывать в гостях у знакомых без всякой связи с цивилизацией — и выпивать-закусывать безо всякой надежды выбраться домой раньше, чем дня через три.
Здесь жила подружка Владика Оля, с которой он вместе учился в институте культуры и которая хозяйничала в большой и абсолютно пустой двухкомнатной квартире. Вернее, в одной, маленькой комнатке стояла кое-какая мебель — кровать там, шкаф, то да сё, а гостиная же была совершенно пуста и лучшего места для квартирника было просто не найти. Соседом Оли был некий Паша Краев — оказывается, я знал его ещё по ВТУЗу. Паша обожал рок западный и рок восточный одинаково, и вскоре уже не в Олиной, а в Пашиной квартире играли и «Кино», и Рыженко, и Майк, и Кинчев… Но это было чуть позже, а пока мы открывали эту свежую площадку.
Входная плата на концерт «Кино» у Оли была для квартирника непомерно высокой — пять рублей с человека. Так решил Владик. Но он ничего не брал себе — он был настоящим фаном нашей группы, и всю сумму пустил в различные кайфы — по два пятьдесят с каждой пятёрки отдавал нам, а на остальные два пятьдесят покупались две бутылки сухого и два плавленых сырка — для нас и для гостей, чтобы все чувствовали себя уютно и спокойно. Деньги были собраны заранее, и поэтому, когда мы с Витькой вошли в комнату, которая должна была стать нашим залом и сценой одновременно, то искренне порадовались — вдоль одной стены сидело на полу человек тридцать слушателей, вдоль другой стояло бутылок шестьдесят сухого и высились сверкающие алюминием небоскрёбы из плавленых сырков. Владик сделал всё, что мог и, по-моему, всем угодил.
Витька продолжал писать, и материала для второго альбома у нас было уже более, чем достаточно. Теперь, когда мы разделили обязанности и всеми административными вопросами стал заниматься я один, мой товарищ начал наседать на меня и всё чаще и чаще требовать, чтобы я поскорее подыскал студию для новой записи. К Тропилло мы решили пока не обращаться — он очень много работал с «Аквариумом», и мы не хотели лишний раз его напрягать. Борис снабдил меня длинным списком телефонов знакомых звукооператоров, сказав, что они, в принципе, могут записать любую группу, но уговорить их и заинтересовать именно в нашей записи — это уже мои проблемы. И я время от времени звонил, и с каждым звонком мои надежды на успешный поиск в этом направлении становились всё призрачнее и призрачнее.
— В принципе, можно, — отвечали мне обычно на вопрос «Можете ли вы нас записать?»
— А когда?
— Ну, позвоните на следующей недельке…
Знаю я эти следующие недельки. Сам иногда так говорю, когда хочу вежливо отделаться от кого-нибудь. Ничего нет безнадёжней для меня, чем слышать про эти недельки…
Но я продолжал звонить, уже почти не рассчитывая на приглашение в студию и прокручивая в уме все иные, возможные варианты.
Рыженко к этому времени уже переехал с Комсомольской площади на Арбат, но вездесущий Пиня снабдил меня в Ленинграде новым Сережкиным телефонным номером.
Серёжка говорил со мной так, будто я вовсе и не уезжал из Москвы четыре месяца назад, и как начал встречать с ним Новый год, так с тех пор и гуляю в столице. Это была, как я потом заметил, его обычная манера разговора.
— А-а-а, Рыба? Привет, привет! Ты где?
— В Театре сатиры.
— Ну-ну, культурно развиваешься?
Я вкратце обьяснил причину моего появления в Москве и сказал, что уже достаточно культурно развился, а теперь есть немного свободного времени, и я хотел бы отдохнуть и встретиться с друзьями.
— Ты сейчас уже свободен? — спросил Серёжка.
— Нет, только после десяти вечера.
— Я сейчас еду к Липницкому, — сказал Серёжка, — подтягивайся туда.
— А это удобно? Я же его не знаю.
— Всё нормально. Я ему скажу, что ты приедешь, он будет только рад. Он уже про вас наслышан. Давай, подтягивайся, выпьем, видик посмотрим, заодно и с Липницким познакомишься — это очень интересный человек.
Я уже знал, что это интересный человек — и Майк и Борис постоянно в своих рассказах о поездках в Москву упоминали это имя, и мне, конечно, хотелось познакомиться с Александром лично.
Где-то к одиннадцати вечера я добрался до нужного места — от театра до Каретного ряда было лишь две троллейбусных остановки, но я предпочитал ходить по Москве пешком — больше впечатлений оставалось от таких пеших прогулок.
Одиннадцать — не самое позднее время для битников, а уже тем паче, для новых романтиков. И для гостей Липницкого, как выяснилось, — тоже. Едва я переступил порог этого дома, как хозяин — лысеющий высокий мужчина, разумеется, с бородой, троекратно расцеловал меня и представил гостям:
— Это Рыба, панк из Ленинграда.
О, Господи! Снова — панк. Но никого переубеждать у меня не было никакой возможности — на экране телевизора буйствовала группа «Токинг Хэдс», и вести связную беседу в такой обстановке было затруднительно. В гостях у Александра в тот раз была группа «Машина времени» в полном составе, и я сразу понял, что выпить они не дураки — количество пустых, полупустых и полных бутылок на полу и на круглом столике у стены внушало уважение. Познакомиться поближе с «Машиной» мне в этот день не удалось — меня тут же перехватил Серёжка, и мы с ним вместе принялись вспоминать новогоднее веселье, выпивать — закусывать и рассказывать хозяину о ленинградской Новой Волне.
В этом доме мне суждено было потом бывать ещё очень много раз — и не только мне, а и Витьке, и Марьяше. Сашка Липницкий — это просто удивительный человек. Если начать вспоминать, сколько добра он сделал нищим ленинградским музыкантам, то это займёт всю мою историю, но будет только первой главой — здесь форма повести не подходит, нужно писать что-нибудь в жанре романа-эпопеи. Кто из нас не ночевал здесь, не получал вкусный горячий обед и участие в не всегда мягких ударах судьбы, которые порой испытывали в Москве музыканты. Сколько фильмов и музыки пересмотрено по Сашкиному видео, сколько раз он увозил похмельных рокеров к себе на дачу и там ставил на ноги… Всё это касается не только ленинградцев — здесь, в доме, стоящем в одной минуте ходьбы от Петровки, 38, был если не всемирный, то уже во всяком случае всесоюзный рок-салон, где можно было встретить рано или поздно любого музыканта любой группы…
Рыженко утащил меня ночевать к себе на Арбат, и с этого дня в гостиницу, где расположились мои товарищи по работе, я почти не ездил — ночевал то у Серёжки, то на Петровке — у Липницкого. Спустя неделю я чувствовал себя совершённым аборигеном в Москве — каждое утро бежал на работу, потел в набитом троллейбусе Садового кольца и замечательно ориентировался в московских спиралевидных улицах и в расположении продовольственных магазинов. Конечно, встречался я и с Артёмом — он достал мне пластинки «ЭксТиСи» и «Сквиа», и я ездил к нему в гости на Каховскую. Завёл я здесь в этот период и ещё кое-какие знакомства в кругах людей, занимающихся подпольным шоу-бизнесом, что очень пригодилось группе «Кино» спустя несколько месяцев.
Витька теперь всюду ходил с Марьяшей. Раньше они встречались только у кого-нибудь в гостях, на разных вечеринках, теперь же постоянно были вместе. Таким образом нас стало трое. Марьяша хоть ни на каком инструменте и не играла, но Витька сказал, что она — третий полноценный член нашей группы — гримёр, костюмер и художник. Я не протестовал против такого расклада — Витьке она явно нравилась, общий имидж не портила, а наоборот, помогала его поддерживать и не командовала, что вообще-то свойственно слабому полу. К этому времени мы чётко распределили обязанности и права внутри группы — Витька стал директором в области творческих вопросов, я — директором, администратором и завхозом в одном лице. Ну и гитаристом, конечно. С началам лета группа «Кино» переживала очередной творческий подъём — после записи альбома у нас были вынужденные три недели «отпуска» в связи с моей московской командировкой, теперь мы снова встретились у меня на проспекте Космонавтов, соскучившиеся друг по другу, по нашей музыке, и чувствовали, что идёт, идёт дело, что всё отлично — это был, пожалуй, самый чудесный период нашей работы. Приезжал Вишня и без конца нас фотографировал, потом мы ехали к нему через весь город, и целыми ночами Вишня печатал фотографии, а мы играли ему нашу музыку, чтобы, не дай Бог, Алексей не свалился на стол с ванночками проявителя и фиксажа, уснув от сухого вина и позднего часа. У меня уже, что называется, «были заделаны» несколько концертов в Москве, но всё планировалось начать с приходом осени — шоу-бизнесмены сказали, чта лето — не сезон. И в городе мало народу. В Ленинграде летом тоже стало попросторнее — железнодорожные и авиабилеты стоили ещё достаточно дёшево, и горожане использовали «солнечные дни» дома, стремились проводить их подальше от города. Витька тоже собирался на юг вместе с Марьяшей, но ближе к августу, я же планировал в августе съездить ещё раз в Москву и отдохнуть, сменив обстановку, и конкретно договориться о предстоящих наших наездах в столицу.
А пока мы отдыхали — попивали, поигрывали, гуляли, ездили к Вишне и уже строили планы на запись второго альбома — дома у Алексея. Домашняя студия Яншивы Шелы, это псевдоним Алексея, росла не по дням, а по часам. Марьяша написала и нарисовала обложку для первой записи — «45». Сорок пять минут играла наша музыка на плёнке, и Марьяша поэтому так и написала: «45». Борис сообщил нам, что планируется большущий концерт — десятилетие «Аквариума», где могут выступить все, кто любит «Аквариум» и кто придёт на юбилей. Ну и сам юбиляр, разумеется, тоже выступит.
Концерт планировался в общежитии Кораблестроительного института — где-то в Автово. Марьяша жила неподалёку, и мы с утра собрались у неё для примерки и окончательной подгонки костюмов, которыми собирались потрясти зрителей и порадовать «Аквариум».
Дома у Марьяши жила маленькая черненькая, но жутко злая собачка, которая всё время всех кусала — и Марьяшу, и её маму, и Витьку, который бывал здесь довольно часто, ну и меня всё норовила цапнуть. Собачку привязали наконец-то к какому-то шкафу, и мы занялись нашим туалетом: Витька крутился перед зеркалом в белых кружевах и сверкал стеклянными «драгоценными» камнями, я натягивал на себя совсем уже нечеловеческий наряд — костюм птицыиз ТЮЗа, переделанный Марьяшей и мной в костюм рыбы…Из динамиков Марьяшиного проигрывателя неслись квакающие, заунывные звуки древней, не то китайской, не то японской музыки — Марьяша почему-то считала, что Витьке должно нравиться всё, что так или иначе связано с Востоком, вероятно, из-за его корейской крови. Но наши вкусы всё-таки больше были ориентированы на Запад, и глубокомысленное чмоканье, приправленное злобным рычанием привязанного пса, царапающего в бессильной животной ярости шкаф, паркет и всё остальное, до чего он мог дотянуться своими короткими лапами, не очень-то веселило, хотя и успокаивало.
Предстоящий концерт должен был быть не обычным сэйшеном, планировался настоящий праздник. 10 лет — это не шутка, и поэтому принимались всяческие меры предосторожности, чтобы мероприятие по какой-либо причине не сорвалось. В частности, все были предупреждены о том, чтобы не собираться перед концертом толпами на улице и не бродить вокруг общежития в привлекающем внимание блюстителей нравственности и порядка виде. Поэтому мы с Витькой замаскировались, как могли: он спрятал свои кружева под широким плащом, я надел на свой птицерыбный наряд клетчатый пиджак, Марьяша же выглядела совершенно обычно, в маскировке не нуждалась, и мы отправились в гости к «Аквариуму».
Всё было подготовлено идеально — конспирация высшего класса! Десять лет подполья научили многому и «Аквариум», и публику. В небольшом зале стоял полный комплект аппаратуры, не очень мощной, но достаточной даже с избытком для такого помещения. Все собрались вовремя, сильно пьяных тоже не было. В первом отделении должны были играть гости, во втором — юбиляры. Среди гостей, кроме нас, были «Странные игры» — так стала называться группа Давыдова, «АУ» во главе со Свином, группа Дюши Михайлова («Пилигрим», «Объект насмешек»), носящая скромное название «03» («Ноль три»), и ещё три-четыре команды — все, как одна, молодые и прогрессивные.
Но десять лет конспирации научили «Аквариум» ещё и отличной интуиции. Борис что-то вдруг занервничал, хотя поводов для этого вроде бы и не было и, на правах хозяина вечера, переставил отделения местами. Теперь первым номером играл «Аквариум», остальные сидели в зале, выпивали-закусывали, курили — всё было разрешено на торжественном юбилее любимой группы — и слушали музыку, ожидая своей очереди. «Аквариум» же, что называется, дал жару. Они играли электричество, Ляпин свирепствовал на гитаре, но в этот раз на удивление в меру, а Борис метал в зал просто видимые глазом сгустки энергии, всё было как надо. И они успели-таки отыграть свои сорок минут — последнюю концертную программу. На этом всё и закончилось, интуиция не подвела. Такое идеально организованное мероприятие не могло не сорваться: кто-то классически «стукнул» в КГБ — ведь стучат именно на такие, по высшему классу и «для своих» сделанные концерты, остальные «засвечиваются» сами — из-за пьянства, раздолбайства и неаккуратности менеджера и публики. Здесь же была классика — никаких дружинников, никаких милиционеров, ничего лишнего — пара чёрных «Волг»; в отдалении — милицейский газик, якобы случайно тормознувший в ста метрах от общежития, и вошедшие в зал высокие молодые люди в строгих чёрных костюмах. Чисто, тихо и скромно — ни мордобитий, как на «Блице» у «Юбилейного», ни погонь, ни «хмелеуборочных»…
Тихим строгим голосом было приказано покинуть зал всем, кроме «Аквариума». Как произошло всё дальнейшее, никто сейчас точно рассказать не может, но рокеры отреагировали безошибочно — действовали все совершенно правильно. Толпа окружила сцену и музыкантов, за один приём схватила неприхотливую аппаратуру и мягко вывалилась наружу — с «Аквариумом» и аппаратом в середине. На миг толпа расступилась, и из неё как торпеда вылетел Михаил Фанштейн-Васильев — Фан, самый деловой человек среди рокеров. Он метнулся на проезжую часть и через полминуты тормознул несущийся куда-то пустой экскурсионный «Икарус». Ещё через полминуты Фан договорился обо всем с водителем, махнул рукой, и толпа вместе с аппаратом мгновенно всосалась во вместительный комфортабельный автобус и была такова.
Люди в строгих костюмах бродили вокруг общежития и что-то ещё придумывали, а мы уже ехали к Гене Зайцеву, который предложил продолжить юбилей в его двух комнатах на Социалистической улице. Мы с Витькой, Марьяша, Вишня, Гена, Свин, Вилли-фотограф, «Аквариум» и ещё куча разного весёлого народа летели в мягком «Икарусе» по мрачным улицам и от души веселились. В какой-то момент показалось было, что праздник сорван, но сейчас становилось ясно, что он продолжается. И действительно, он продолжался всю ночь у Гены, а потом ещё весь день по всему городу — утром гости расползались от Гены как тараканы, нанюхавшиеся карбофоса, — медлительные, неровными шагами шли они в разные стороны к разным рюмочным, шашлычным, пивным ларькам…
Познакомились мы и с какой-то безумной компанией молодых нововолновщиков из Купчино — любителей «Диво», «Крафтверка» и разного рода кайфа. Я вышел на них через моего, по школьным ещё ансамблям знакомого, барабанщика Борю, узнав, что молодые люди готовы обменять имеющуюся у них пластинку «Ти Рекс» на любую «Новую Волну». Мы с Витькой стали иногда захаживать к этим безумцам и познакомились поближе с одним из них — Густавом. Этот парень совершенно игнорировал нормы так называемого социалистического общежития, что нас очень веселило, — он очень любил играть на барабанах, и на расстоянии метров с восьмисот от его высокого блочного дома уже были слышны каждодневные упражнения Густава. Мы тогда как раз снова начали искать барабанщика и попробовали этого парня — играл он вроде бы и неплохо, но как-то не вписался тогда в «Кино», и мы договорились с Петькой Трощенковым — юным ударником «Аквариума», что он поможет нам на первых порах в предстоящей гастрольной деятельности.
Лето 82-го пролетело незаметно: я ещё раза два съездил в Москву, Витька с Марьяшей на юг, мы славно отдохнули и в начале осени снова встретились у меня на Космонавтов.
Я отчитался Витьке о проделанной работе в смысле договоров о концертах в Москве, а Витька — о своей творческой деятельности, показал несколько новых песен, которые мы немедленно принялись обрабатывать. Марьяша ни в чем не отчитывалась, но взялась достать нам студенческие билеты, вернее, себе и мне — у Витьки таковой имелся. Студенческие билеты, как известно, дают возможность пользоваться железнодорожным транспортом за полцены, и мы решили не пренебрегать этим. Как я уже говорил, Марьяша была художницей, и для неё переклеить фотографии на билетах и пририсовать печати было плёвым делом. Она раздобыла документы, выправила их как полагается, и мы стали окончательно готовы к гастролям.
Я почти через день теперь созванивался с представителями московского музыкального подполья, мы без конца уточняли суммы, которые «Кино» должно было получить за концерты, место и время выступления, и всё остальное — я и не думал, что возникнет столько проблем. Говорить по телефону из соображений конспирации приходилось только иносказательно — не дай Бог назвать концерт концертом, а деньги — деньгами.
— Привет.
— Привет.
— Это я.
— Отлично.
— Ну, у меня всё в порядке.
— У меня тоже. Я сейчас иду на день рождения, моему другу исполняется двадцать лет.
Это означало, что двадцатого мы должны быть в Москве. Все разговоры велись в таком роде и развили у меня бешеную способность читать между строк и слов и находить всюду, в любой беседе скрытый смысл. Способы передачи информации импровизировались на ходу — у нас не было точно установленных кодов, и поэтому иной раз приходилось долго ломать голову, чтобы разобраться, что к чему.
— У тебя есть пластинка «Битлз» 1965 года? — спрашивали меня из Москвы.
«Что бы это значило? — думал я. — О пластинке речь — может быть, хотят мне её подарить? Или здесь дело в цифрах?» — Тысяча девятьсот шестьдесят пятого? — переспрашивал я.
— Да, шестьдесят пятого, — отвечали подпольщики из столицы.
Ага, всё ясно. Шестьдесят пять рублей обещали нам за концерт. Теперь нужно выяснить — каждому, или 65 на двоих.
— Да, — говорил я, — я её очень люблю, но у меня, к сожалению, нет её в коллекции. А у тебя их случайно не две?
— Две, — говорили мне. Отлично! Значит — каждому.
— Вообще-то она мне, конечно, нравится, но сейчас я больше торчу от «ЭксТиСи» года так восьмидесятого, восемьдесят первого… — начинал я сражаться за процветание нашего коллектива. — И у меня уже есть две штуки, и я хотел бы ещё две. — Восемьдесят каждому! Вот чего я хотел!
— Я не люблю новую волну, — холодно говорил менеджер из Москвы. — Расцвет рока — это всё-таки семьдесят пятый год.
— Пожалуй, — соглашался я. — Пусть будет семьдесят пять мне и семьдесят пять Витьке, по тем временам этот было очень много.
Но такое случалось не часто. Обычно нам платили от 30 до 60 рублей каждому и иногда покупали обратные билеты, а иногда — нет. Кое-какие деньги приносила также торговля лентами с записями нашего первого альбома, которую я наладил в Москве довольно лихо — мы привозили лент по десять и продавали что-то такое рублей на пять дороже стоимости ленты. Но и это было от случая к случаю, — иногда в ленинградских магазинах пропадала плёнка, и это подрывало наше благосостояние.
После нескольких удачных экспериментов нам очень понравилось ездить в Москву, и мы уже были всегда готовы сорваться туда по первому требованию.
Останавливались мы в основном у Липницкого — это был наилучший вариант. С Александром мы быстро подружились, с ним было интересно, и он был крайне ответственен и пунктуален и не позволял себе сильно расслабляться, как многие наши общие знакомые. Например, однажды мы поехали в одно место, где нас звали на ночлег, но хозяин так готовился к приёму гостей, что когда мы позвонили в дверь, то долго слушали приближающееся шарканье — хозяин, видимо, с трудом передвигался, хотя был молод и хорош собой. Когда шарканье приблизилось вплотную, мы услышали громкий удар в дверь где-то на уровне лба, потом кто-то, мыча и стеная, медленно сполз вниз, царапая дверь ногтями и тем самым пытаясь предотвратить падение. Всё было ясно, и мы пошли прочь, но выйдя из парадного на улицу, услышали из «гостеприимной» квартиры грохот рояля — по клавишам, вероятно, лупили кулаками или головой и хриплые сдавленные крики: «Восьмиклассница!… Восьмиклассница…». Судя по всему, хозяин очнулся и всё ещё ждал нас в гости, но мы не стали второй раз искушать судьбу и отправились к Липницкому.
У Александра дома стоял видеомагнитофон, и мы за сезон 82 — 83 года просмотрели у него огромное количество самой разной музыки — ночевали в гостиной, где находилось это чудо техники, засыпали и просыпались под концерты «Токинг Хэдс», «Роллинг Стоунз» или, в крайнем случае, под Вудсток. Всё это продолжалось до тех пор, пока Витька не увидел впервые фильмы Брюса Ли — в восемьдесят втором году это была довольно редкая штука. Видеоиндустрии в Союзе ещё не было, и такой экзотики никто, за небольшим исключением владельцев — пионеров видеотехники, практически, не видел.
Увидев же это чудо кино-каратэ, Витька перестал смотреть музыку и просто заболел — стал повсюду махать руками и ногами, изображая из себя «Виктора Ли», наделал себе нунчаков и развесил дома по стенам. Теперь он регулярно стал травмировать себя, обучаясь тонкому искусству восточного единоборства.
Марьяша ездила с нами и помогала кое-чем, кроме грима и костюмов, — стояла, например, на стрёме во время концертов — как-то раз нам пришлось просто бегом бежать из подвала, где мы успели, правда, отыграть всю программу, и я успел даже вырвать деньги на бегу из рук мчавшегося бок о бок с нами менеджера. Бежали мы не от разгневанных зрителей — те-то были в восторге и сначала вовсе не хотели нас отпускать, а теперь вот сами бежали в другую сторону, как им было приказано, отвлекая на себя следопытов КГБ, приехавших познакомиться поближе с группой «Кино».
Случались и спокойные, солидные концерты в МИФИ, с «Центром» в первом отделении, например. Вообще в МИФИ мы играли несколько раз, и это было, пожалуй, любимым нашим местом. Артём Троицкий раздухарился и устроил нам выступление в пресс-центре ТАСС, где мы опять-таки всем понравились… Мы очень полюбили московскую публику — она была прямо полярна ленинградской. Если в Ленинграде все всё подряд критикуют (как вы могли заметить по мне и по моей повести), то в Москве почему-то все всем восторгались. И это было нам очень приятно — стоило нам оказаться в столице, как из начинающей малоизвестной рок-клубовской команды мы превращались в рок-звёзд, известных всей андеграундной московской рок-аудитории. Мы продолжали работать вдвоём, Пётр Трощенков выбрался с нами только раз или два — работа в «Аквариуме» отнимала у него много времени, и мы оставались дуэтом.
В Ленинграде тем временем не дремал и наш первый официальный фан — Владик Шебашов. Однажды он несколько дней не брал в рот ничего спиртного, отключил телефон, сидел дома и о чём-то думал. Результатом этой беспримерной в истории ленинградского рок-движения акции явился грандиозный домашний концерт «Кино» в Шувалово-Озерках.
Шувалово-Озерки в то время были чудесным районом Ленинграда — ни в одной из квартир огромных многоэтажных домов не было ни одного телефона, и добираться туда автобусом от конечной станции метро «Удельная» было очень неудобно, долго и противно. Выбираться оттуда, соответственно, тоже было проблематично, и поэтому Владик полюбил это место — здесь можно было спокойно по нескольку дней пребывать в гостях у знакомых без всякой связи с цивилизацией — и выпивать-закусывать безо всякой надежды выбраться домой раньше, чем дня через три.
Здесь жила подружка Владика Оля, с которой он вместе учился в институте культуры и которая хозяйничала в большой и абсолютно пустой двухкомнатной квартире. Вернее, в одной, маленькой комнатке стояла кое-какая мебель — кровать там, шкаф, то да сё, а гостиная же была совершенно пуста и лучшего места для квартирника было просто не найти. Соседом Оли был некий Паша Краев — оказывается, я знал его ещё по ВТУЗу. Паша обожал рок западный и рок восточный одинаково, и вскоре уже не в Олиной, а в Пашиной квартире играли и «Кино», и Рыженко, и Майк, и Кинчев… Но это было чуть позже, а пока мы открывали эту свежую площадку.
Входная плата на концерт «Кино» у Оли была для квартирника непомерно высокой — пять рублей с человека. Так решил Владик. Но он ничего не брал себе — он был настоящим фаном нашей группы, и всю сумму пустил в различные кайфы — по два пятьдесят с каждой пятёрки отдавал нам, а на остальные два пятьдесят покупались две бутылки сухого и два плавленых сырка — для нас и для гостей, чтобы все чувствовали себя уютно и спокойно. Деньги были собраны заранее, и поэтому, когда мы с Витькой вошли в комнату, которая должна была стать нашим залом и сценой одновременно, то искренне порадовались — вдоль одной стены сидело на полу человек тридцать слушателей, вдоль другой стояло бутылок шестьдесят сухого и высились сверкающие алюминием небоскрёбы из плавленых сырков. Владик сделал всё, что мог и, по-моему, всем угодил.
Витька продолжал писать, и материала для второго альбома у нас было уже более, чем достаточно. Теперь, когда мы разделили обязанности и всеми административными вопросами стал заниматься я один, мой товарищ начал наседать на меня и всё чаще и чаще требовать, чтобы я поскорее подыскал студию для новой записи. К Тропилло мы решили пока не обращаться — он очень много работал с «Аквариумом», и мы не хотели лишний раз его напрягать. Борис снабдил меня длинным списком телефонов знакомых звукооператоров, сказав, что они, в принципе, могут записать любую группу, но уговорить их и заинтересовать именно в нашей записи — это уже мои проблемы. И я время от времени звонил, и с каждым звонком мои надежды на успешный поиск в этом направлении становились всё призрачнее и призрачнее.
— В принципе, можно, — отвечали мне обычно на вопрос «Можете ли вы нас записать?»
— А когда?
— Ну, позвоните на следующей недельке…
Знаю я эти следующие недельки. Сам иногда так говорю, когда хочу вежливо отделаться от кого-нибудь. Ничего нет безнадёжней для меня, чем слышать про эти недельки…
Но я продолжал звонить, уже почти не рассчитывая на приглашение в студию и прокручивая в уме все иные, возможные варианты.