Страница:
Бесспорно, в те дни Флоренция подвергала себя немалому риску. Но Синьория уповала не только на покровительство короля Людовика, но и на лист пергамента, где уже красовалась подпись самого герцога. Напасть на город, едва заключив с ним союз, — такого не мог позволить себе даже Валентино.
Чезаре оставалось лишь сделать хорошую мину при плохой игре. Так он и поступил. Не выказав ни раздражения, ни досады, гердог отправил Вителлоццо в Пизу, которая по собственному почину изъявила готовность снабдить армию осадными орудиями, порохом и ядрами. Такая предупредительность объяснялась очень просто — Флоренция и Пиза враждовали уже не одну сотню лет, и пизанцы стремились заручиться расположением герцога и Вителли.
Сын Родриго де Борджа, в отличие от своего отца, никогда не забывал обид, но желание отомстить не лишало его хладнокровия и не затуманивало ум. Республика посмеялась над ним — ну что ж, время покажет, кто будет смеяться последним. Чезаре умел ждать.
В те дни герцог получил письмо от Леонардо да Винчи — универсальный гений, уже прославившийся в Италии и во Франции, просил дозволения служить его светлости. Проведя несколько лет в Милане, Леонардо вернулся во Флоренцию, но, по-видимому, не нашел в родном городе ни достойного применения своим талантам, ни того почета, на который рассчитывал. Теперь он решил использовать проход герцогских войск и примкнуть к полководцу, чье дружелюбие и щедрость к людям искусства были общеизвестны. Чезаре принял его на службу в качестве инженера и архитектора, но вскоре отослал в Романью, чтобы не подвергать военным опасностям. По некоторым данным, Леонардо руководил перестройкой укреплений Форли, а также спроектировал и начал строить канал от Чезены до Порто-Чезенатико. Он вновь увиделся с герцогом только в Риме, при дворе Александра VI.
В конце мая 1501 года армия Борджа раскинула лагерь в долине реки Чечины. Герцог надеялся дать здесь генеральное сражение, но Джакомо д'Аппиано маневрировал, уклонялся от встречи и в конце концов укрылся вместе с войском в родном Пьомбино. Начинать осаду не имело смысла: город находился на берегу моря, а в трех милях, за проливом, лежал большой остров Эльба. Там хозяйничали союзники Джакомо — генуэзцы, и снабжение Пьомбино всем необходимым могло осуществляться непрерывно и без помех.
В Рим поскакал гонец. Через несколько дней из гавани Чивитавеккья вышли шесть галер, два больших галиона и три бригантины. На мачтах кораблей развевались вымпелы со скрещенными ключами. Повинуясь приказу святого отца, адмирал Лодовико Моска вел папский флот на помощь герцогу Валентино.
Объединив силы с пизанской эскадрой, адмирал быстро захватил Эльбу. Теперь город был блокирован с моря и с суши. После двухмесячной осады, отбив несколько приступов, Пьомбино сдался, и владения церкви пополнились новой областью.
Чезаре покинул лагерь, не дождавшись капитуляции. Поручив завершение начатого дела своим капитанам, герцог выехал в Рим. Во исполнение союзнических обязательств перед королем Людовиком он должен был присоединиться к армии маркиза д'Обиньи, выступающей на Неаполь.
Глава 19. КОНЕЦ АРАГОНСКОГО ДОМА
Глава 20. ПИСЬМО ДЛЯ СИЛЬВИО САВЕЛЛИ
Чезаре оставалось лишь сделать хорошую мину при плохой игре. Так он и поступил. Не выказав ни раздражения, ни досады, гердог отправил Вителлоццо в Пизу, которая по собственному почину изъявила готовность снабдить армию осадными орудиями, порохом и ядрами. Такая предупредительность объяснялась очень просто — Флоренция и Пиза враждовали уже не одну сотню лет, и пизанцы стремились заручиться расположением герцога и Вителли.
Сын Родриго де Борджа, в отличие от своего отца, никогда не забывал обид, но желание отомстить не лишало его хладнокровия и не затуманивало ум. Республика посмеялась над ним — ну что ж, время покажет, кто будет смеяться последним. Чезаре умел ждать.
В те дни герцог получил письмо от Леонардо да Винчи — универсальный гений, уже прославившийся в Италии и во Франции, просил дозволения служить его светлости. Проведя несколько лет в Милане, Леонардо вернулся во Флоренцию, но, по-видимому, не нашел в родном городе ни достойного применения своим талантам, ни того почета, на который рассчитывал. Теперь он решил использовать проход герцогских войск и примкнуть к полководцу, чье дружелюбие и щедрость к людям искусства были общеизвестны. Чезаре принял его на службу в качестве инженера и архитектора, но вскоре отослал в Романью, чтобы не подвергать военным опасностям. По некоторым данным, Леонардо руководил перестройкой укреплений Форли, а также спроектировал и начал строить канал от Чезены до Порто-Чезенатико. Он вновь увиделся с герцогом только в Риме, при дворе Александра VI.
В конце мая 1501 года армия Борджа раскинула лагерь в долине реки Чечины. Герцог надеялся дать здесь генеральное сражение, но Джакомо д'Аппиано маневрировал, уклонялся от встречи и в конце концов укрылся вместе с войском в родном Пьомбино. Начинать осаду не имело смысла: город находился на берегу моря, а в трех милях, за проливом, лежал большой остров Эльба. Там хозяйничали союзники Джакомо — генуэзцы, и снабжение Пьомбино всем необходимым могло осуществляться непрерывно и без помех.
В Рим поскакал гонец. Через несколько дней из гавани Чивитавеккья вышли шесть галер, два больших галиона и три бригантины. На мачтах кораблей развевались вымпелы со скрещенными ключами. Повинуясь приказу святого отца, адмирал Лодовико Моска вел папский флот на помощь герцогу Валентино.
Объединив силы с пизанской эскадрой, адмирал быстро захватил Эльбу. Теперь город был блокирован с моря и с суши. После двухмесячной осады, отбив несколько приступов, Пьомбино сдался, и владения церкви пополнились новой областью.
Чезаре покинул лагерь, не дождавшись капитуляции. Поручив завершение начатого дела своим капитанам, герцог выехал в Рим. Во исполнение союзнических обязательств перед королем Людовиком он должен был присоединиться к армии маркиза д'Обиньи, выступающей на Неаполь.
Глава 19. КОНЕЦ АРАГОНСКОГО ДОМА
Тринадцатого июня 1501 года Чезаре Борджа возвратился в Рим. Против обыкновения, приезд герцога не сопровождался ни пением труб, ни блеском знамен. Нигде не задерживаясь, окруженный лишь несколькими гвардейцами, он проследовал в Ватикан, а на следующий день под стенами города уже белели палатки — это подошла армия, заметно сократившаяся за счет романских гарнизонов и частей, оставленных для осады Пьомбино.
В течение нескольких недель Чезаре вел очень замкнутый образ жизни, никого не принимая и только изредка навещая отца. Римские вельможи и сановники, епископы и послы тщетно пытались добиться аудиенции — секретарь герцога лишь сочувственно улыбался и разводил руками. Не исключено, что трудность доступа к его светлости объяснялась еще и привычкой Чезаре превращать ночь в день — он предпочитал работать или развлекаться при свечах, посвящая утренние и дневные часы отдыху. Во всяком случае, именно эту причину упомянул папа, извиняясь перед делегатами Римини, которые две недели «стяжали души свои в терпении», ожидая герцога в дворцовых приемных.
Владения Чезаре Борджа уже включали Имолу, Форли, Фаэнцу, Пезаро, Римини и Пьомбино. И хотя формально эти земли принадлежали святому престолу, на деле вся власть сосредоточилась в руках Валентино. Теперь он мог с полным правом принять вторую герцогскую корону — титул герцога Романьи.
Вместе с ростом государства множились и заботы и трудности. Чезаре никогда не уклонялся от проблем завоеванных городов, решая их толково, беспристрастно и по возможности гуманно. В те дни его особенно тревожила судьба истерзанной Фаэнцы. Он не только отказался от контрибуции (что было крайне необычным шагом для эпохи Чинквеченто), но и выплатил две тысячи дукатов крестьянам, чьи дома, поля и сады пострадали во время осады. Позднее герцог поддержал направленную городскими властями папе петицию с просьбой выделить средства на постройку нового монастыря. В грамоте от двенадцатого июля 1501 года, объявлявшей о начале строительства, упоминалось, что святой отец удовлетворил просьбу горожан по ходатайству герцога Валентино.
Чезаре внушал панический страх самодержавным тиранам Италии, но его популярность среди простонародья неизменно росла. Он уже мог продолжать экспансию мирным путем, ибо власть герцога означала эффективное управление, общественный порядок и уверенность в завтрашнем дне. В новой булле его святейшества герцог был назначен пожизненным правителем городка Фано — и жители встретили эту новость праздничным фейерверком и многодневным весельем. Их привел к присяге Джованни Вера, бывший наставник Чезаре Борджа, а ныне архиепископ Салернский, кардинал Бальбины и папский легат.
Месяцем раньше испанский и французский послы известили святого отца о секретном трактате, заключенном и подписанном в Гранаде в ноябре 1500 года. «Католические величества» и «христианнейший король» сумели наконец договориться о разделе Неаполитанского королевства. Сам Неаполь и Абруцци отходили к Франции, а Калабрия и Алулия доставались Испании.
Александр VI был не из тех, кто уклоняется от участия в большой игре. Папа сделал именно тот ход, какого ожидали от него Фердинанд и Людовик, — объявил неаполитанского монарха Федериго низложенным, «ибо он, действуя во вред всему христианскому миру, призывал турецкого султана напасть на Италию». Больше всех удивился подобному обвинению сам несчастный Федериго — мысль о союзе с турками не пришла бы ему в голову даже в горячечном бреду. Но он знал и настоящую причину гнева папы — причину, которая перевешивала в глазах святого отца любые действительные или мнимые прегрешения короля Неаполя: неудачное сватовство Чезаре Борджа. В то утро, когда Карлотта Арагонская отвергла руку герцога Валентино, шансы ее отца на благополучное царствование уменьшились во много раз.
Войско маркиза д'Обиньи, пополненное тысячей папских гвардейцев и кавалерийским отрядом Морганте Бальони, выступило из Рима двадцать восьмого июня. Примерно в это же время в Калабрии высадилась испанская армия под командованием Гонсало де Кордобы. Захватчики шли с севера и с юга, и дни владычества Арагонской династии на юге Италии были сочтены.
Федериго решил драться. Сам король остался в Неаполе, объединив часть своих сил с дружиной Просперо Колонна. Основная армия, которую вели Фабрицио Колонна и граф Ринуччо да Марчано (брат Пьетро да Марчано, казненного Вителли), отошла к Капуе и укрепилась там.
Спустя три недели после выхода из Рима французы уже переправились через реку Калоре и расположились вокруг капуанских стен. Их путь по владениям Федериго был отмечен пожарами, грабежами и полным разрушением всего, что только удавалось разрушить, — д'Обиньи не видел причин церемониться с мирным населением. Едва ли Чезаре одобрял подобную тактику, но командование принадлежало французскому генералу, а герцог был достаточно умен, чтобы вмешиваться.
Чезаре сражался. В своей «Хронике Людовика XII» Жан д'Отон уделил заметное место ловкости, отваге и воинским талантам, проявленным Валентино в этом походе. Особенно подробно описан эпизод, когда герцог лично возглавил атаку на большой отряд неаполитанской кавалерии, пытавшейся остановить французское наступление. Не выдержав стремительного удара, всадники Колонна обратились в бегство.
Первые ядра обрушились на стены Капуи в понедельник, семнадцатого июля 1501 года. После четырехдневной канонады французы захватили два бастиона; две сотни защитников были переколоты все до единого. Но город еще держался. Только двадцать пятого июля, пробив в стене широкую брешь — а по другим сведениям, воспользовавшись предательством одного из жителей, — солдатам д'Обиньи удалось ворваться в Капую.
Здесь они натолкнулись на самое отчаянное сопротивление. Неаполитанцы и горожане с беспримерным мужеством отстаивали каждый клочок земли, отступали, не сдаваясь, и умирали с оружием в руках. Каждый дом приходилось брать штурмом. Но силы были слишком неравными, и вскоре битва превратилась в бойню. По крутым булыжным улочкам Капуи бежали кровавые ручьи — захватчики, озверев от ярости, убивали всех, не различая ни возраста, ни пола. Больше четырех тысяч человек погибло в тот ужасный день, прежде чем командиры сумели остановить побоище. Весьма обстоятельное изложение событий двадцать пятого июля можно найти в «Хронике» д'Отона. Запись в дневнике Бурхарда, сделанная на следующий день после падения города, по обыкновению бесстрастна и лаконична:
«Сегодня ночью, в четвертом часу, в Ватикан прискакал гонец от герцога Валентино. Он привез его святейшеству весть о взятии Капуи, которое осуществилось благодаря предательству некоего Фабрицио. Сей капуанец тайно впустил осаждающих в город — и стал их первой жертвой. Та же участь постигла множество других людей — не только тех, кто сражался, но и безоружных жителей, мирян и духовных лиц, взрослых и детей. Женщины подвергались жесточайшему насилию. Всего было истреблено около четырех тысяч, из коих три тысячи составляли солдаты».
Д'Отон также упоминает о многих сотнях изнасилованных женщин, прибавляя, что «особенно отличились в этом гнусном деле солдаты герцога Валентино». Можно понять побуждения французского хрониста, стремившегося по возможности обелить своих соотечественников. Вместе с тем трудно поверить, будто в наемных войсках Людовика XII царили пуританская чистота и строгость нравов, выгодно отличавшие их от разнузданных итальянцев.
И Бурхард и Д'Отон сообщают о «живой добыче», вывезенной победителями из Капуи в Рим. Этой добычей стали три десятка красивейших женщин города. Ни в «Дневнике», ни в «Хронике» нет упоминаний о дальнейшей судьбе несчастных пленниц, как и о том, кто именно их похитил. Но впоследствии у Гвиччардини не возникло и тени сомнения относительно личности виновного — это был, конечно же, Чезаре Борджа! А обсуждение других возможных кандидатур показалось ему совершенно излишним. Видимо, итальянский ученый исходил из предпосылки, что во всей армии один лишь Чезаре — в силу своей развращенности, а также избытка свободного времени — мог взяться за такое неслыханное дело, как похищение красавиц в побежденном и разграбленном городе.
Ириарте позаимствовал у Гвиччардини историю о «сорока капуанских девах» (как видим, число жертв герцогского сластолюбия увеличилось на треть). По его словам, «Валентино образовал из них гарем наподобие султанского».
Как легко заметить, действующая армия не самое подходящее место для гарема. И пусть Чезаре Борджа был жесток и аморален, но он никогда не забывал о необходимости сохранять уважение своих солдат. Полководец, в чьем обозе щебечут несколько десятков наложниц, стал бы посмешищем для всего войска, что никоим образом не входило в планы герцога.
Наконец, есть еще одна неувязка. По непонятным причинам повесть о похищении красавиц никак не отражена в капуанских летописях. Даже Пеллегрини, очевидец штурма, сам чудом оставшийся в живых во время резни и подробно описавший события тех ужасных дней, почему-то обошел молчанием столь благодарную тему. Невольно закрадывается подозрение — может быть, на самом деле речь шла о «веселых девицах», вполне добровольно присоединившихся к армии в поисках поживы и приключений?
Впрочем, как бы ни оценивать вышеприведенную историю, несомненно одно — взятие Капуи сопровождалось небывалыми зверствами. Здесь достаточно вспомнить эпизод с графом Ринуччо да Марчано. Он был ранен в бою и взят в плен вместе с Фабрицио Колонна и другими командирами неаполитанской армии. В средние века рыцари и вельможи не особенно беспокоились, попадая в руки врагов, — им не грозило ни рабство, ни темница, и для обретения свободы необходим был только выкуп. Но в данном случае положение было иным. Вителлоццо Вителли хорошо помнил флорентийский трибунал, осудивший на смерть его младшего брата, помнил он и главного судью — Ринуччо да Марчано. Месть стала для Вителлоццо делом всей жизни, и никакой выкуп не заставил бы его упустить столь удобную возможность. Через день после штурма кто-то приложил яд к ранам графа Ринуччо.
За Капуей последовала Гаэта, а уже через неделю войска союзников стояли под стенами Неаполя. Столица королевства сдалась без боя, и третьего августа Чезаре Борджа въехал в город во главе победоносной армии. Кардинал Валенсийский, некогда возложивший корону на голову Федериго, вернулся в Неаполь под именем герцога Валентино, чтобы навсегда отнять у короля его престол и владения.
Ценой сдачи крепости Федериго получил право свободного выхода для себя, свиты и слуг — словом, для всех, кто захочет разделить судьбу изгнанного короля. Французы разрешили ему взять с собой любое движимое имущество, и король отплыл на Искью — небольшой цветущий остров в нескольких милях от неаполитанского берега. Отныне Искья становилась пожизненной резиденцией Федериго и последним клочком земли, над которым еще сохранялась его власть. Их католические величества Фердинанд и Изабелла проявили напоследок некоторую заботу о родственнике — на Искье он мог по-прежнему именоваться королем, вершить суд и содержать войско. Но обороняться было уже не от кого, и через полгода, оказавшись в стесненных обстоятальствах, Федериго решил продать вывезенную из Неаполя артиллерию. Все пушки, не торгуясь, купил Александр VI. Папа никогда не испытывал злобного торжества при виде поверженного врага и, по-видимому, обрадовался возможности немного облегчить участь изгнанника.
Среди тех, кто последовал за королем в его почетную ссылку, был и наш знакомый — Саннадзаро. Он горел желанием отомстить за поруганное величие своего монарха и преуспел в этом куда больше, чем неаполитанские генералы. Отныне сатиры и эпиграммы Саннадзаро, не всегда правдивые, но неизменно хлесткие и остроумные, всецело сосредоточились на семействе Борджа. Они расходились по Италии во множестве рукописных копий и постепенно приобрели широкую известность, дав богатый материал всем недоброжелателям Александра VI и его сына.
Военачальники короля Федериго, Просперо и Фабрицио Колонна, заплатили выкуп и получили свободу. Братья перешли на службу к испанскому главнокомандующему, дону Гонсало де Кардобе. Они не сомневались, что в самом ближайшем будущем на итальянской земле вновь вспыхнет соперничество двух великих держав — Франции и Испании, и надеялись восстановить могущество рода Колонна, умело лавируя в споре чужих королей.
Так, на рубеже двух столетий прекратила существование неаполитанская ветвь Арагонской династии. Но на Пиренейском полуострове Арагонам предстояло править еще несколько десятков лет, до начала XVII века. Затем этот древний королевский дом исчез с политической сиены навсегда и стал достоянием истории.
В течение нескольких недель Чезаре вел очень замкнутый образ жизни, никого не принимая и только изредка навещая отца. Римские вельможи и сановники, епископы и послы тщетно пытались добиться аудиенции — секретарь герцога лишь сочувственно улыбался и разводил руками. Не исключено, что трудность доступа к его светлости объяснялась еще и привычкой Чезаре превращать ночь в день — он предпочитал работать или развлекаться при свечах, посвящая утренние и дневные часы отдыху. Во всяком случае, именно эту причину упомянул папа, извиняясь перед делегатами Римини, которые две недели «стяжали души свои в терпении», ожидая герцога в дворцовых приемных.
Владения Чезаре Борджа уже включали Имолу, Форли, Фаэнцу, Пезаро, Римини и Пьомбино. И хотя формально эти земли принадлежали святому престолу, на деле вся власть сосредоточилась в руках Валентино. Теперь он мог с полным правом принять вторую герцогскую корону — титул герцога Романьи.
Вместе с ростом государства множились и заботы и трудности. Чезаре никогда не уклонялся от проблем завоеванных городов, решая их толково, беспристрастно и по возможности гуманно. В те дни его особенно тревожила судьба истерзанной Фаэнцы. Он не только отказался от контрибуции (что было крайне необычным шагом для эпохи Чинквеченто), но и выплатил две тысячи дукатов крестьянам, чьи дома, поля и сады пострадали во время осады. Позднее герцог поддержал направленную городскими властями папе петицию с просьбой выделить средства на постройку нового монастыря. В грамоте от двенадцатого июля 1501 года, объявлявшей о начале строительства, упоминалось, что святой отец удовлетворил просьбу горожан по ходатайству герцога Валентино.
Чезаре внушал панический страх самодержавным тиранам Италии, но его популярность среди простонародья неизменно росла. Он уже мог продолжать экспансию мирным путем, ибо власть герцога означала эффективное управление, общественный порядок и уверенность в завтрашнем дне. В новой булле его святейшества герцог был назначен пожизненным правителем городка Фано — и жители встретили эту новость праздничным фейерверком и многодневным весельем. Их привел к присяге Джованни Вера, бывший наставник Чезаре Борджа, а ныне архиепископ Салернский, кардинал Бальбины и папский легат.
Месяцем раньше испанский и французский послы известили святого отца о секретном трактате, заключенном и подписанном в Гранаде в ноябре 1500 года. «Католические величества» и «христианнейший король» сумели наконец договориться о разделе Неаполитанского королевства. Сам Неаполь и Абруцци отходили к Франции, а Калабрия и Алулия доставались Испании.
Александр VI был не из тех, кто уклоняется от участия в большой игре. Папа сделал именно тот ход, какого ожидали от него Фердинанд и Людовик, — объявил неаполитанского монарха Федериго низложенным, «ибо он, действуя во вред всему христианскому миру, призывал турецкого султана напасть на Италию». Больше всех удивился подобному обвинению сам несчастный Федериго — мысль о союзе с турками не пришла бы ему в голову даже в горячечном бреду. Но он знал и настоящую причину гнева папы — причину, которая перевешивала в глазах святого отца любые действительные или мнимые прегрешения короля Неаполя: неудачное сватовство Чезаре Борджа. В то утро, когда Карлотта Арагонская отвергла руку герцога Валентино, шансы ее отца на благополучное царствование уменьшились во много раз.
Войско маркиза д'Обиньи, пополненное тысячей папских гвардейцев и кавалерийским отрядом Морганте Бальони, выступило из Рима двадцать восьмого июня. Примерно в это же время в Калабрии высадилась испанская армия под командованием Гонсало де Кордобы. Захватчики шли с севера и с юга, и дни владычества Арагонской династии на юге Италии были сочтены.
Федериго решил драться. Сам король остался в Неаполе, объединив часть своих сил с дружиной Просперо Колонна. Основная армия, которую вели Фабрицио Колонна и граф Ринуччо да Марчано (брат Пьетро да Марчано, казненного Вителли), отошла к Капуе и укрепилась там.
Спустя три недели после выхода из Рима французы уже переправились через реку Калоре и расположились вокруг капуанских стен. Их путь по владениям Федериго был отмечен пожарами, грабежами и полным разрушением всего, что только удавалось разрушить, — д'Обиньи не видел причин церемониться с мирным населением. Едва ли Чезаре одобрял подобную тактику, но командование принадлежало французскому генералу, а герцог был достаточно умен, чтобы вмешиваться.
Чезаре сражался. В своей «Хронике Людовика XII» Жан д'Отон уделил заметное место ловкости, отваге и воинским талантам, проявленным Валентино в этом походе. Особенно подробно описан эпизод, когда герцог лично возглавил атаку на большой отряд неаполитанской кавалерии, пытавшейся остановить французское наступление. Не выдержав стремительного удара, всадники Колонна обратились в бегство.
Первые ядра обрушились на стены Капуи в понедельник, семнадцатого июля 1501 года. После четырехдневной канонады французы захватили два бастиона; две сотни защитников были переколоты все до единого. Но город еще держался. Только двадцать пятого июля, пробив в стене широкую брешь — а по другим сведениям, воспользовавшись предательством одного из жителей, — солдатам д'Обиньи удалось ворваться в Капую.
Здесь они натолкнулись на самое отчаянное сопротивление. Неаполитанцы и горожане с беспримерным мужеством отстаивали каждый клочок земли, отступали, не сдаваясь, и умирали с оружием в руках. Каждый дом приходилось брать штурмом. Но силы были слишком неравными, и вскоре битва превратилась в бойню. По крутым булыжным улочкам Капуи бежали кровавые ручьи — захватчики, озверев от ярости, убивали всех, не различая ни возраста, ни пола. Больше четырех тысяч человек погибло в тот ужасный день, прежде чем командиры сумели остановить побоище. Весьма обстоятельное изложение событий двадцать пятого июля можно найти в «Хронике» д'Отона. Запись в дневнике Бурхарда, сделанная на следующий день после падения города, по обыкновению бесстрастна и лаконична:
«Сегодня ночью, в четвертом часу, в Ватикан прискакал гонец от герцога Валентино. Он привез его святейшеству весть о взятии Капуи, которое осуществилось благодаря предательству некоего Фабрицио. Сей капуанец тайно впустил осаждающих в город — и стал их первой жертвой. Та же участь постигла множество других людей — не только тех, кто сражался, но и безоружных жителей, мирян и духовных лиц, взрослых и детей. Женщины подвергались жесточайшему насилию. Всего было истреблено около четырех тысяч, из коих три тысячи составляли солдаты».
Д'Отон также упоминает о многих сотнях изнасилованных женщин, прибавляя, что «особенно отличились в этом гнусном деле солдаты герцога Валентино». Можно понять побуждения французского хрониста, стремившегося по возможности обелить своих соотечественников. Вместе с тем трудно поверить, будто в наемных войсках Людовика XII царили пуританская чистота и строгость нравов, выгодно отличавшие их от разнузданных итальянцев.
И Бурхард и Д'Отон сообщают о «живой добыче», вывезенной победителями из Капуи в Рим. Этой добычей стали три десятка красивейших женщин города. Ни в «Дневнике», ни в «Хронике» нет упоминаний о дальнейшей судьбе несчастных пленниц, как и о том, кто именно их похитил. Но впоследствии у Гвиччардини не возникло и тени сомнения относительно личности виновного — это был, конечно же, Чезаре Борджа! А обсуждение других возможных кандидатур показалось ему совершенно излишним. Видимо, итальянский ученый исходил из предпосылки, что во всей армии один лишь Чезаре — в силу своей развращенности, а также избытка свободного времени — мог взяться за такое неслыханное дело, как похищение красавиц в побежденном и разграбленном городе.
Ириарте позаимствовал у Гвиччардини историю о «сорока капуанских девах» (как видим, число жертв герцогского сластолюбия увеличилось на треть). По его словам, «Валентино образовал из них гарем наподобие султанского».
Как легко заметить, действующая армия не самое подходящее место для гарема. И пусть Чезаре Борджа был жесток и аморален, но он никогда не забывал о необходимости сохранять уважение своих солдат. Полководец, в чьем обозе щебечут несколько десятков наложниц, стал бы посмешищем для всего войска, что никоим образом не входило в планы герцога.
Наконец, есть еще одна неувязка. По непонятным причинам повесть о похищении красавиц никак не отражена в капуанских летописях. Даже Пеллегрини, очевидец штурма, сам чудом оставшийся в живых во время резни и подробно описавший события тех ужасных дней, почему-то обошел молчанием столь благодарную тему. Невольно закрадывается подозрение — может быть, на самом деле речь шла о «веселых девицах», вполне добровольно присоединившихся к армии в поисках поживы и приключений?
Впрочем, как бы ни оценивать вышеприведенную историю, несомненно одно — взятие Капуи сопровождалось небывалыми зверствами. Здесь достаточно вспомнить эпизод с графом Ринуччо да Марчано. Он был ранен в бою и взят в плен вместе с Фабрицио Колонна и другими командирами неаполитанской армии. В средние века рыцари и вельможи не особенно беспокоились, попадая в руки врагов, — им не грозило ни рабство, ни темница, и для обретения свободы необходим был только выкуп. Но в данном случае положение было иным. Вителлоццо Вителли хорошо помнил флорентийский трибунал, осудивший на смерть его младшего брата, помнил он и главного судью — Ринуччо да Марчано. Месть стала для Вителлоццо делом всей жизни, и никакой выкуп не заставил бы его упустить столь удобную возможность. Через день после штурма кто-то приложил яд к ранам графа Ринуччо.
За Капуей последовала Гаэта, а уже через неделю войска союзников стояли под стенами Неаполя. Столица королевства сдалась без боя, и третьего августа Чезаре Борджа въехал в город во главе победоносной армии. Кардинал Валенсийский, некогда возложивший корону на голову Федериго, вернулся в Неаполь под именем герцога Валентино, чтобы навсегда отнять у короля его престол и владения.
Ценой сдачи крепости Федериго получил право свободного выхода для себя, свиты и слуг — словом, для всех, кто захочет разделить судьбу изгнанного короля. Французы разрешили ему взять с собой любое движимое имущество, и король отплыл на Искью — небольшой цветущий остров в нескольких милях от неаполитанского берега. Отныне Искья становилась пожизненной резиденцией Федериго и последним клочком земли, над которым еще сохранялась его власть. Их католические величества Фердинанд и Изабелла проявили напоследок некоторую заботу о родственнике — на Искье он мог по-прежнему именоваться королем, вершить суд и содержать войско. Но обороняться было уже не от кого, и через полгода, оказавшись в стесненных обстоятальствах, Федериго решил продать вывезенную из Неаполя артиллерию. Все пушки, не торгуясь, купил Александр VI. Папа никогда не испытывал злобного торжества при виде поверженного врага и, по-видимому, обрадовался возможности немного облегчить участь изгнанника.
Среди тех, кто последовал за королем в его почетную ссылку, был и наш знакомый — Саннадзаро. Он горел желанием отомстить за поруганное величие своего монарха и преуспел в этом куда больше, чем неаполитанские генералы. Отныне сатиры и эпиграммы Саннадзаро, не всегда правдивые, но неизменно хлесткие и остроумные, всецело сосредоточились на семействе Борджа. Они расходились по Италии во множестве рукописных копий и постепенно приобрели широкую известность, дав богатый материал всем недоброжелателям Александра VI и его сына.
Военачальники короля Федериго, Просперо и Фабрицио Колонна, заплатили выкуп и получили свободу. Братья перешли на службу к испанскому главнокомандующему, дону Гонсало де Кардобе. Они не сомневались, что в самом ближайшем будущем на итальянской земле вновь вспыхнет соперничество двух великих держав — Франции и Испании, и надеялись восстановить могущество рода Колонна, умело лавируя в споре чужих королей.
Так, на рубеже двух столетий прекратила существование неаполитанская ветвь Арагонской династии. Но на Пиренейском полуострове Арагонам предстояло править еще несколько десятков лет, до начала XVII века. Затем этот древний королевский дом исчез с политической сиены навсегда и стал достоянием истории.
Глава 20. ПИСЬМО ДЛЯ СИЛЬВИО САВЕЛЛИ
Чезаре возвратился в Рим пятнадцатого сентября 1501 года — увенчанный лаврами победителя, заслужив благодарность французского короля и став богаче, чем был, на сорок тысяч дукатов (в такую сумму оценил Людовик XII помощь герцога в неаполитанской кампании). За время его отсутствия в Вечном городе произошли два немаловажных события: помолвка Лукреции с Альфонсо д'Эсте, сыном и наследником герцога Эрколе Феррарского, и опубликование папской буллы, объявившей вне закона семьи Колонна, Савелли и Гаэтани. Как ни удивительно, но беда, достигшая трех вельмож, явилась прямым следствием предстоящей свадьбы дочери его святейшества.
Официальной причиной гнева святого отца была «непокорность и противодействие воле апостолического престола, в каковых прегрешениях все поименованные лица упорствуют уже много лет, со времени понтификата Сикста IV». По настоянию папы опальные семейства лишались даже обычного права на отсрочку — булла вступала в силу немедленно, а их земли, дворцы и прочие богатства подлежали конфискации. Ресурсы церковного государства пополнились солидным куском. Распределялось это имущество очень своеобразно: одна часть отходила к Родриго, сыну Лукреции, получавшему титул герцога Сермонетского, другая — столь же малолетнему Джованни Борджа, мальчику неизвестного происхождения, которого святой отец задумал облечь достоинством герцога Палестринского.
Как мы знаем, Александр относился к своему потомству с большой заботой, не жалея ничьих корон и владений ради благополучия собственных детей. Но в данном случае к родительским чувствам примешивались династические интересы, в том числе и семейства д'Эсте. Обеспечивая маленького Родриго, папа устранял препятствие к браку дочери — теперь можно было не опасаться грядущих затруднений в престолонаследии Феррары.
Что же касалось Джованни Борджа, то здесь Александр превзошел самого себя, издав в один и тот же день два документа, объявлявшие отцом этого ребенка разных людей. В булле, выпущенной консисторией первого сентября 1501 года, трехлетний Джованни назван законным (!) сыном Чезаре Борджа, герцога Романьи и Валентино, и некой неизвестной «женщины благородного происхождения». А другая булла, датированная тем же числом, преподносит читателям еще более удивительный сюрприз — в отцовстве признается не кто иной, как сам римский папа! «В действительности, — пишет Александр VI, обращаясь к своему отпрыску, — ты рожден не от вышепоименованного герцога, а от Нас; Мы же, по весьма основательным причинам, не желали сообщать об этом в Нашем предыдущем послании».
Гадать, какое из двух взаимоисключающих свидетельств содержит истину, в данном случае не приходится — правдивой может быть только вторая булла; кстати сказать, о ее существовании узнали лишь после смерти Александра. Папа на старости лет опять оказался виновен в том самом грехе, за который когда-то, еще в бытность кардиналом, получил нагоняй от мягкосердечного Пия II.
Кардинальские проказы давным-давно стали обычным явлением римской жизни, но рождение сына у первосвященника было все-таки слишком скандальным событием. Даже Александр, при всей присущей ему беззастенчивости, не мог пойти на открытое попрание церковного закона. Но судьба малыша так тревожила чадолюбивое сердце старого Борджа, что он возвел напраслину на Чезаре — и одновременно сделал тайное признание, поскольку, видимо, не слишком рассчитывал на отзывчивость старшего сына. Герцог никогда не отличался сентиментальностью, и папа, прикладывая печать ко второй булле, надеялся оградить Джованни от будущих притязаний Валентино.
В тот же день, первого сентября, Александр специальным распоряжением закрепил права семейства д'Эсте, утвердив за ними — «на все времена» — владение Феррарой и другими землями в Романье. Ежегодная подать, наложенная на герцогов Феррарских Сик-стом IV, уменьшилась на треть — с условием, что эти деньги станут личным доходом монны Лукреции и ее потомков в Ферраре.
Три дня спустя герцог Эрколе подписал брачный контракт. Папа приказал иллюминировать Ватикан, и пушечные залпы со стен замка св. Ангела известили Рим о радостном событии. Впрочем, насколько можно судить, третье замужество Лукреции Борджа не озаряли ни любовь, ни привязанность к жениху — это был с обеих сторон брак по расчету. Папа и Валентино нуждались в надежном союзнике на севере страны, а герцог Феррарский стремился обезопасить свои владения и пополнить казну — приданое Лукреции исчислялось сотней тысяч больших золотых дукатов. Немалую роль сыграли и уговоры французского короля — Людовика весьма устраивало установление родственных уз между Римом и Феррарой. Вся ситуация, как видим, не содержала и намека на какую-либо романтику, но зато обещала немалые выгоды главе дома д'Эсте. Понимая это, Эрколе долго тянул время, изыскивая все новые предлоги для отсрочки окончательного решения, и так ожесточенно торговался при обсуждении размеров приданого, что даже святой отец не раз терял свое неизменно-благодушное настроение. В конце концов спорные пункты были улажены к полному удовлетворению герцога Феррарского — помимо прочего, он получал два города, Ченто и Пьеве, навсегда отходивших под суверенитет Феррары.
Теперь следовало заняться приготовлениями к свадьбе. Учитывая бурное прошлое невесты, обе семьи — и Борджа, и д'Эсте — опасались каких-нибудь неожиданностей, способных прервать торжества внезапным скандалом. В письме от двадцать третьего сентября феррарский посол передает герцогу Эрколе следующую просьбу папы: «…Спешу также довести до сведения Вашей Светлости, что Его Святейшество всей душой стремится избежать любых инцидентов, которые могли бы задеть чувства Его Высочества дона Альфонсо или молодой герцогини. Святой отец советует и рекомендует Вашей Светлости принять все меры к тому, чтобы воспрепятствовать появлению на празднике высокородного Джованни Сфорца, бывшего владетеля Пезаро (сейчас он находится в Мантуе). Как известно, брак синьора Джованни с ее светлостью герцогиней был расторгнут по непререкаемо веским причинам, в полном соответствии с законом Церкви и при обоюдном согласии бывших супругов. Однако, учитывая обстоятельства развода, нельзя поручиться за то, что синьор Джованни не затаил в сердце недоброжелательство к герцогине и не попытается омрачить ее радость хотя бы одним своим появлением. Зная мудрое благоразумие Вашей Светлости, я заверил Его Святейшество в отсутствии каких бы то ни было поводов для беспокойства…»
Забегая вперед, скажем, что Джованни Сфорца не стал искушать судьбу и даже не попытался проникнуть в Феррару.
Помолвка Лукреции явилась поводом для очередного многодневного праздника, в котором принял участие и Чезаре, к тому времени уже вернувшийся из разгромленного Неаполя. Все ватиканские увеселения неминуемо вызывали сплетни и пересуды — сперва в Риме, а затем и в других городах страны. Но на этот раз события в папском дворце вызвали целый вихрь злословия, долетевший до берегов Рейна.
Критическое отношение к папству, к власти и авторитету римских первосвященников существовало в Германии уже не одну сотню лет и особенно усилилось к началу XVI века. Неудивительно, что именно здесь было написано знаменитое анонимное письмо, адресованное Сильвио Савелли, отведавшему опалы Александра VI. Оно имело вид частного послания, но представляло собой политический памфлет, направленный против Борджа. Достаточно четко просматривалась и ближайшая цель автора — расстроить помолвку Лукреции с Альфонсо д'Эсте, помешать образованию союза между Валентино и герцогом Феррарским.
Читал ли сам Сильвио Савелли письмо, вошедшее в историю под его именем, — неизвестно. В Риме появлялись только рукописные копии этого любопытного документа, сам же оригинал находился на юге, под Таранто, в лагере испанцев (там нашли приют и бежавшие из Романьи члены семейства Савелли). Вскоре одна из копий оказалась в руках кардинала Моденского, который в великом смущении поспешил с ней к папе. Это произошло накануне нового, 1502 года.
Прежде чем обсуждать содержание «Письма к Сильвио Савелли», обратим внимание на две записи в дневнике Бурхарда, от двадцать седьмого октября и от одиннадцатого ноября. Здесь мы обнаруживаем упоминание о событиях столь вызывающе-непристойных, что возникают вполне оправданные сомнения в надежности сведений папского церемониймейстера. Бурхард располагал текстом «Письма» и счел необходимым полностью воспроизвести его в своем дневнике. Обилие дословных совпадений в описании отдельных эпизодов позволяет нам задать вопрос — насколько независимыми являются оба источника?
Итак, сентябрьское сообщение. Оно повествует о роскошном пире, данном герцогом Валентино для родни и узкого круга избранных друзей. Читаем Бурхарда: «После ужина, в коем принял участие и его святейшество, в зал впустили около пятидесяти молодых куртизанок, и начались танцы. Эти женщины танцевали со слугами и гостями, сперва одетые, а затем — раздевшись донага. Папа, герцог и мадонна Лукреция кидали в них жареные каштаны и весело смеялись, когда плясуньи вырывали их друг у друга и затевали свалку. Наконец, желая увенчать забаву, герцог придумал новую игру, а именно любовные поединки. Тот, кто оказывался сильнейшим, становился обладателем приглянувшейся ему женщины и получал еще какую-нибудь награду».
Официальной причиной гнева святого отца была «непокорность и противодействие воле апостолического престола, в каковых прегрешениях все поименованные лица упорствуют уже много лет, со времени понтификата Сикста IV». По настоянию папы опальные семейства лишались даже обычного права на отсрочку — булла вступала в силу немедленно, а их земли, дворцы и прочие богатства подлежали конфискации. Ресурсы церковного государства пополнились солидным куском. Распределялось это имущество очень своеобразно: одна часть отходила к Родриго, сыну Лукреции, получавшему титул герцога Сермонетского, другая — столь же малолетнему Джованни Борджа, мальчику неизвестного происхождения, которого святой отец задумал облечь достоинством герцога Палестринского.
Как мы знаем, Александр относился к своему потомству с большой заботой, не жалея ничьих корон и владений ради благополучия собственных детей. Но в данном случае к родительским чувствам примешивались династические интересы, в том числе и семейства д'Эсте. Обеспечивая маленького Родриго, папа устранял препятствие к браку дочери — теперь можно было не опасаться грядущих затруднений в престолонаследии Феррары.
Что же касалось Джованни Борджа, то здесь Александр превзошел самого себя, издав в один и тот же день два документа, объявлявшие отцом этого ребенка разных людей. В булле, выпущенной консисторией первого сентября 1501 года, трехлетний Джованни назван законным (!) сыном Чезаре Борджа, герцога Романьи и Валентино, и некой неизвестной «женщины благородного происхождения». А другая булла, датированная тем же числом, преподносит читателям еще более удивительный сюрприз — в отцовстве признается не кто иной, как сам римский папа! «В действительности, — пишет Александр VI, обращаясь к своему отпрыску, — ты рожден не от вышепоименованного герцога, а от Нас; Мы же, по весьма основательным причинам, не желали сообщать об этом в Нашем предыдущем послании».
Гадать, какое из двух взаимоисключающих свидетельств содержит истину, в данном случае не приходится — правдивой может быть только вторая булла; кстати сказать, о ее существовании узнали лишь после смерти Александра. Папа на старости лет опять оказался виновен в том самом грехе, за который когда-то, еще в бытность кардиналом, получил нагоняй от мягкосердечного Пия II.
Кардинальские проказы давным-давно стали обычным явлением римской жизни, но рождение сына у первосвященника было все-таки слишком скандальным событием. Даже Александр, при всей присущей ему беззастенчивости, не мог пойти на открытое попрание церковного закона. Но судьба малыша так тревожила чадолюбивое сердце старого Борджа, что он возвел напраслину на Чезаре — и одновременно сделал тайное признание, поскольку, видимо, не слишком рассчитывал на отзывчивость старшего сына. Герцог никогда не отличался сентиментальностью, и папа, прикладывая печать ко второй булле, надеялся оградить Джованни от будущих притязаний Валентино.
В тот же день, первого сентября, Александр специальным распоряжением закрепил права семейства д'Эсте, утвердив за ними — «на все времена» — владение Феррарой и другими землями в Романье. Ежегодная подать, наложенная на герцогов Феррарских Сик-стом IV, уменьшилась на треть — с условием, что эти деньги станут личным доходом монны Лукреции и ее потомков в Ферраре.
Три дня спустя герцог Эрколе подписал брачный контракт. Папа приказал иллюминировать Ватикан, и пушечные залпы со стен замка св. Ангела известили Рим о радостном событии. Впрочем, насколько можно судить, третье замужество Лукреции Борджа не озаряли ни любовь, ни привязанность к жениху — это был с обеих сторон брак по расчету. Папа и Валентино нуждались в надежном союзнике на севере страны, а герцог Феррарский стремился обезопасить свои владения и пополнить казну — приданое Лукреции исчислялось сотней тысяч больших золотых дукатов. Немалую роль сыграли и уговоры французского короля — Людовика весьма устраивало установление родственных уз между Римом и Феррарой. Вся ситуация, как видим, не содержала и намека на какую-либо романтику, но зато обещала немалые выгоды главе дома д'Эсте. Понимая это, Эрколе долго тянул время, изыскивая все новые предлоги для отсрочки окончательного решения, и так ожесточенно торговался при обсуждении размеров приданого, что даже святой отец не раз терял свое неизменно-благодушное настроение. В конце концов спорные пункты были улажены к полному удовлетворению герцога Феррарского — помимо прочего, он получал два города, Ченто и Пьеве, навсегда отходивших под суверенитет Феррары.
Теперь следовало заняться приготовлениями к свадьбе. Учитывая бурное прошлое невесты, обе семьи — и Борджа, и д'Эсте — опасались каких-нибудь неожиданностей, способных прервать торжества внезапным скандалом. В письме от двадцать третьего сентября феррарский посол передает герцогу Эрколе следующую просьбу папы: «…Спешу также довести до сведения Вашей Светлости, что Его Святейшество всей душой стремится избежать любых инцидентов, которые могли бы задеть чувства Его Высочества дона Альфонсо или молодой герцогини. Святой отец советует и рекомендует Вашей Светлости принять все меры к тому, чтобы воспрепятствовать появлению на празднике высокородного Джованни Сфорца, бывшего владетеля Пезаро (сейчас он находится в Мантуе). Как известно, брак синьора Джованни с ее светлостью герцогиней был расторгнут по непререкаемо веским причинам, в полном соответствии с законом Церкви и при обоюдном согласии бывших супругов. Однако, учитывая обстоятельства развода, нельзя поручиться за то, что синьор Джованни не затаил в сердце недоброжелательство к герцогине и не попытается омрачить ее радость хотя бы одним своим появлением. Зная мудрое благоразумие Вашей Светлости, я заверил Его Святейшество в отсутствии каких бы то ни было поводов для беспокойства…»
Забегая вперед, скажем, что Джованни Сфорца не стал искушать судьбу и даже не попытался проникнуть в Феррару.
Помолвка Лукреции явилась поводом для очередного многодневного праздника, в котором принял участие и Чезаре, к тому времени уже вернувшийся из разгромленного Неаполя. Все ватиканские увеселения неминуемо вызывали сплетни и пересуды — сперва в Риме, а затем и в других городах страны. Но на этот раз события в папском дворце вызвали целый вихрь злословия, долетевший до берегов Рейна.
Критическое отношение к папству, к власти и авторитету римских первосвященников существовало в Германии уже не одну сотню лет и особенно усилилось к началу XVI века. Неудивительно, что именно здесь было написано знаменитое анонимное письмо, адресованное Сильвио Савелли, отведавшему опалы Александра VI. Оно имело вид частного послания, но представляло собой политический памфлет, направленный против Борджа. Достаточно четко просматривалась и ближайшая цель автора — расстроить помолвку Лукреции с Альфонсо д'Эсте, помешать образованию союза между Валентино и герцогом Феррарским.
Читал ли сам Сильвио Савелли письмо, вошедшее в историю под его именем, — неизвестно. В Риме появлялись только рукописные копии этого любопытного документа, сам же оригинал находился на юге, под Таранто, в лагере испанцев (там нашли приют и бежавшие из Романьи члены семейства Савелли). Вскоре одна из копий оказалась в руках кардинала Моденского, который в великом смущении поспешил с ней к папе. Это произошло накануне нового, 1502 года.
Прежде чем обсуждать содержание «Письма к Сильвио Савелли», обратим внимание на две записи в дневнике Бурхарда, от двадцать седьмого октября и от одиннадцатого ноября. Здесь мы обнаруживаем упоминание о событиях столь вызывающе-непристойных, что возникают вполне оправданные сомнения в надежности сведений папского церемониймейстера. Бурхард располагал текстом «Письма» и счел необходимым полностью воспроизвести его в своем дневнике. Обилие дословных совпадений в описании отдельных эпизодов позволяет нам задать вопрос — насколько независимыми являются оба источника?
Итак, сентябрьское сообщение. Оно повествует о роскошном пире, данном герцогом Валентино для родни и узкого круга избранных друзей. Читаем Бурхарда: «После ужина, в коем принял участие и его святейшество, в зал впустили около пятидесяти молодых куртизанок, и начались танцы. Эти женщины танцевали со слугами и гостями, сперва одетые, а затем — раздевшись донага. Папа, герцог и мадонна Лукреция кидали в них жареные каштаны и весело смеялись, когда плясуньи вырывали их друг у друга и затевали свалку. Наконец, желая увенчать забаву, герцог придумал новую игру, а именно любовные поединки. Тот, кто оказывался сильнейшим, становился обладателем приглянувшейся ему женщины и получал еще какую-нибудь награду».