Страница:
Столь же сомнительным представляется утверждение Виллари о всеобщем унынии, охватившем Италию после избрания Борджа.
Позволительно спросить, какие города и в какой форме проявили свою скорбь, дав основания для подобного вывода? Ни Виллари, ни Гвиччардини не вдаются в подробности, но зато мы располагаем текстами приветствий и поздравлений, с которыми обратились к новоизбранному папе послы городов в Риме.
Миланцы явно не имели повода для недовольства — кардинал Асканио Сфорца, брат герцога Лодовико, был одним из горячих сторонников Родриго Борджа и немало способствовал его победе, отмеченной в Милане многодневным праздником.
Флорентийцы? Тоже нет. Медичи относились к Борджа весьма дружелюбно и приветствовали решение конклава, а посол Феррары писал из Флоренции, что «это будет, как говорят здесь, великолепный папа».
По мнению Венеции, «невозможно было бы найти лучшего пастыря для Святой церкви», выказавшего себя столь «опытным и мудрым предводителем в годы пребывания кардиналом».
Приветствие Генуи звучало, правда, несколько двусмысленно: «Заслуга его — не в самом избрании, а в том, что столь многие желали этого события».
Мантуя объявила, что «давно уже понтификат не доставался человеку, чей ум и любовь к справедливости снискали бы ему в предшествующие годы такую известность».
Сиена выразила радость по поводу избрания «папы, получившего тиару лишь благодаря своим заслугам и достоинствам». В том же духе откликнулись на это событие посланцы Лукки.
Конечно, не стоит преувеличивать искренность приведенных поздравлений, но вместе с тем было бы ошибкой объяснять их исключительно желанием польстить новому папе, кем бы он ни был. Мы уже видели, что независимые итальянские города отнюдь не испытывали благоговейного трепета перед Святейшим престолом и вполне могли позволить себе хотя бы большую сдержанность в выражении чувств, будь избрание Борджа настолько огорчительным сюрпризом, как повествуют Виллари и Гвиччардини.
В действительности все обстояло наоборот. Интронизация Александра VI вызвала в Италии не скорбь, а радость. И для этого имелись основания. В самом деле: кардинал Борджа славился умом и «ловкостью в обделывании затеянных им дел», его богатства были неисчислимы, щедрость — общеизвестна. Он принадлежал к одному из знатнейших родов Южной Европы и пользовался огромным влиянием. Все это позволяло надеяться на блестящий понтификат, не омраченный безрассудной жадностью и непредсказуемыми порывами человека, непривычного к высокому положению и власти. Родриго де Борджа отнюдь не был святым, но никто и не предъявлял такого требования в качестве критерия пригодности нового папы.
Правда, остаются еще обвинения в подкупе. Они начались сразу же после избрания и повторялись на протяжении четырех столетий. Вполне возможно, что Родриго в этом отношении не отступил от традиции доброго десятка своих предшественников, но предыстория выборов и их результат свидетельствуют о важном обстоятельстве: даже если деньги и повлияли на решение конклава, они не стали решающим фактором. Не золото сделало кардинала Сан-Никколо Александром VI. А уж если искать своекорыстные мотивы в действиях отцов римской церкви, то более вероятным, чем прямой подкуп, кажется следующее соображение.
Люди средневековья жили в сословном обществе, где власть денег была велика, но не безгранична, как это имеет место при демократии. Высокое положение, даруемое титулом, званием или саном, ценилось больше, чем мы можем себе представить. А избрание Борджа сразу же делало вакантными несколько важнейших — и очень доходных — церковных постов, начиная с вице-канцлерского. Кардиналы, сумевшие заблаговременно снискать расположение нового папы, не без основания рассчитывали, что львиная доля этого «наследства» достанется им. И можно быть уверенным, что епископства в Валенсии и на Майорке, в Порту и Картахене, не говоря о многочисленных монастырях, аббатствах и деканатах — все их возглавлял Борджа, — являлись куда более соблазнительной приманкой, чем просто деньги, даже очень большие.
…В тот день более семисот духовных лиц различного ранга двигались в торжественной процессии к собору св. Петра. За ними служители вели под уздцы двенадцать белоснежных коней в золотой сбруе. Яркое августовское солнце дробилось на тысячи лучей, отражаясь от сверкающих доспехов и оружия ватиканской стражи, папских гвардейцев и знатнейших римских всадников, удостоившихся участия в церемонии. На ступенях собора кардинал-архидиакон Франческо Пикколомини возложил тиару на склоненную голову Родриго де Борджа, и звуки труб возвестили «городу и миру» о вступлении нового владыки на Святейший престол.
Папе подвели коня, и он проследовал в Ватикан — уже верхом, как подобает хозяину Рима, благословляя народ, запрудивший улицы и площади по пути процессии. Это был, конечно, самый счастливый день дона Родриго — сбылись его честолюбивые замыслы, и цель, к которой он шел больше тридцати лет, была достигнута: ликующие толпы приветствуют его, законно избранного папу Александра VI. Он немолод, но полон сил, планов и замыслов и сквозь дождь цветов едет к своему трону. Ветерок играет яркими и шелковыми штандартами. Скрещенные ключи — эмблема Ватикана, напоминающая всем добрым католикам о власти, данной преемникам св. Петра, — чередуются на них с пасущимся быком — родовым гербом Борджа.
И друзья, и враги видели перст Божий в символике этого герба применительно к Александру VI. Если для одних бык олицетворял силу и величие нового папы, то другие на все лады обыгрывали тему бычьей плодовитости, и соответствующие песенки вскоре зазвучали на римских перекрестках. Неудивительно, что прозвище «Бык» с тех пор закрепилось за Александром, сперва в устной речи, а впоследствии — и в рукописных копиях многочисленных памфлетов.
Глава 4. СОЮЗЫ БОРДЖА
Позволительно спросить, какие города и в какой форме проявили свою скорбь, дав основания для подобного вывода? Ни Виллари, ни Гвиччардини не вдаются в подробности, но зато мы располагаем текстами приветствий и поздравлений, с которыми обратились к новоизбранному папе послы городов в Риме.
Миланцы явно не имели повода для недовольства — кардинал Асканио Сфорца, брат герцога Лодовико, был одним из горячих сторонников Родриго Борджа и немало способствовал его победе, отмеченной в Милане многодневным праздником.
Флорентийцы? Тоже нет. Медичи относились к Борджа весьма дружелюбно и приветствовали решение конклава, а посол Феррары писал из Флоренции, что «это будет, как говорят здесь, великолепный папа».
По мнению Венеции, «невозможно было бы найти лучшего пастыря для Святой церкви», выказавшего себя столь «опытным и мудрым предводителем в годы пребывания кардиналом».
Приветствие Генуи звучало, правда, несколько двусмысленно: «Заслуга его — не в самом избрании, а в том, что столь многие желали этого события».
Мантуя объявила, что «давно уже понтификат не доставался человеку, чей ум и любовь к справедливости снискали бы ему в предшествующие годы такую известность».
Сиена выразила радость по поводу избрания «папы, получившего тиару лишь благодаря своим заслугам и достоинствам». В том же духе откликнулись на это событие посланцы Лукки.
Конечно, не стоит преувеличивать искренность приведенных поздравлений, но вместе с тем было бы ошибкой объяснять их исключительно желанием польстить новому папе, кем бы он ни был. Мы уже видели, что независимые итальянские города отнюдь не испытывали благоговейного трепета перед Святейшим престолом и вполне могли позволить себе хотя бы большую сдержанность в выражении чувств, будь избрание Борджа настолько огорчительным сюрпризом, как повествуют Виллари и Гвиччардини.
В действительности все обстояло наоборот. Интронизация Александра VI вызвала в Италии не скорбь, а радость. И для этого имелись основания. В самом деле: кардинал Борджа славился умом и «ловкостью в обделывании затеянных им дел», его богатства были неисчислимы, щедрость — общеизвестна. Он принадлежал к одному из знатнейших родов Южной Европы и пользовался огромным влиянием. Все это позволяло надеяться на блестящий понтификат, не омраченный безрассудной жадностью и непредсказуемыми порывами человека, непривычного к высокому положению и власти. Родриго де Борджа отнюдь не был святым, но никто и не предъявлял такого требования в качестве критерия пригодности нового папы.
Правда, остаются еще обвинения в подкупе. Они начались сразу же после избрания и повторялись на протяжении четырех столетий. Вполне возможно, что Родриго в этом отношении не отступил от традиции доброго десятка своих предшественников, но предыстория выборов и их результат свидетельствуют о важном обстоятельстве: даже если деньги и повлияли на решение конклава, они не стали решающим фактором. Не золото сделало кардинала Сан-Никколо Александром VI. А уж если искать своекорыстные мотивы в действиях отцов римской церкви, то более вероятным, чем прямой подкуп, кажется следующее соображение.
Люди средневековья жили в сословном обществе, где власть денег была велика, но не безгранична, как это имеет место при демократии. Высокое положение, даруемое титулом, званием или саном, ценилось больше, чем мы можем себе представить. А избрание Борджа сразу же делало вакантными несколько важнейших — и очень доходных — церковных постов, начиная с вице-канцлерского. Кардиналы, сумевшие заблаговременно снискать расположение нового папы, не без основания рассчитывали, что львиная доля этого «наследства» достанется им. И можно быть уверенным, что епископства в Валенсии и на Майорке, в Порту и Картахене, не говоря о многочисленных монастырях, аббатствах и деканатах — все их возглавлял Борджа, — являлись куда более соблазнительной приманкой, чем просто деньги, даже очень большие.
…В тот день более семисот духовных лиц различного ранга двигались в торжественной процессии к собору св. Петра. За ними служители вели под уздцы двенадцать белоснежных коней в золотой сбруе. Яркое августовское солнце дробилось на тысячи лучей, отражаясь от сверкающих доспехов и оружия ватиканской стражи, папских гвардейцев и знатнейших римских всадников, удостоившихся участия в церемонии. На ступенях собора кардинал-архидиакон Франческо Пикколомини возложил тиару на склоненную голову Родриго де Борджа, и звуки труб возвестили «городу и миру» о вступлении нового владыки на Святейший престол.
Папе подвели коня, и он проследовал в Ватикан — уже верхом, как подобает хозяину Рима, благословляя народ, запрудивший улицы и площади по пути процессии. Это был, конечно, самый счастливый день дона Родриго — сбылись его честолюбивые замыслы, и цель, к которой он шел больше тридцати лет, была достигнута: ликующие толпы приветствуют его, законно избранного папу Александра VI. Он немолод, но полон сил, планов и замыслов и сквозь дождь цветов едет к своему трону. Ветерок играет яркими и шелковыми штандартами. Скрещенные ключи — эмблема Ватикана, напоминающая всем добрым католикам о власти, данной преемникам св. Петра, — чередуются на них с пасущимся быком — родовым гербом Борджа.
И друзья, и враги видели перст Божий в символике этого герба применительно к Александру VI. Если для одних бык олицетворял силу и величие нового папы, то другие на все лады обыгрывали тему бычьей плодовитости, и соответствующие песенки вскоре зазвучали на римских перекрестках. Неудивительно, что прозвище «Бык» с тех пор закрепилось за Александром, сперва в устной речи, а впоследствии — и в рукописных копиях многочисленных памфлетов.
Глава 4. СОЮЗЫ БОРДЖА
Восемнадцатилетний Чезаре находился в Пизе в тот день, когда его отец занял трон св. Петра. Учитывая горячую любовь Александра VI к своим детям, кажется странным, что он не пригласил старшего сына на римские торжества. Высказывалось мнение, что присутствие Чезаре могло бы стать поводом для нежелательных толков, принижающим достоинство нового папы, но скорее всего историки и в этом случае ошибаются, приписывая людям прошлого собственные взгляды. Итальянцы XV века настолько привыкли к первосвященникам, обремененным многочисленным потомством, что участие Чезаре Борджа в праздничной процессии не удивило бы никого. К тому же Лукреция и Жофре тогда еще жили в Риме, и Александр VI, видимо, считал, что присутствие детей на интронизации ни в малейшей степени не может его скомпрометировать.
Как бы то ни было, Чезаре продолжал занятия, покинув Пизу лишь через месяц — отец назначил его комендантом замка Сполето, города на полдороге между Римом и Перуджей. Оттуда он послал письмо Пьеро де Медичи во Флоренцию — факт сам по себе незначительный, но интересный в связи с установившимся мнением о личной вражде между Чезаре и флорентийскими правителями.
Гвиччардини сообщает, что Борджа, еще находясь в Пизе, обратился к Пьеро с просьбой о посредничестве в некой криминальной истории, в которую был замешан один из его друзей. Специально приехав во Флоренцию, Чезаре — по словам историка — несколько часов безуспешно дожидался аудиенции во дворце Медичи и наконец вынужден был ни с чем вернуться обратно, немало уязвленный таким пренебрежением.
Трудно сказать, как возникла такая версия, но ясно одно — она не имеет ничего общего с действительностью. В упомянутом письме Чезаре приносит свои извинения в связи с тем, что из-за крайней спешки не посетил Пьеро, проезжая через Флоренцию в Сполето. Загадочная, темная история — тоже миф; в письме содержится просьба оказать содействие некоему Ремолино, желающему получить должность на кафедре канонического права в Пизанском университете (а не избежать суда, как уверяет Гвиччардини). В этом-то деле Борджа и просит дружеской поддержки Пьеро де Медичи. Судя по всему, желаемая услуга была незамедлительно оказана — уже в следующем году означенный Ремолино числится полноправным (то есть штатным) лектором канонического права, как явствует из «Истории Пизанской академии» Фаброниса.
Письмо показывает, что семнадцатилетний юноша уже вполне сознавал свое исключительное положение в обществе. Весь стиль, выражения и подпись — «Ваш брат, Чезаре де Борджа, избранник Валенсийский» — соответствует тону, принятому в переписке коронованных особ. Своеобразный титул Чезаре объясняется тем, что он уже получил от Александра VI архиепископа Валенсии — должность, приносившая 16000 дукатов годового дохода — и готовился принять герцогское достоинство.
А папа в Риме между тем не знал покоя. Первое, на что он обратил внимание, было наведение порядка в городе. Преступность за годы правлении Иннокентия VIII достигла, как уже говорилось, неслыханных масштабов и еще более усилилась за краткий промежуток междуцарствия. В августе 1492 года ежесуточно около двухсот римлян погибали насильственной смертью — в десять раз больше, чем в спокойные годы. Перед организованными бандами наемных убийц и вольнопрактикующих грабителей трепетали не только мирные горожане, но и отряды стражников.
Александр VI быстро и решительно изменил положение — он не собирался делить власть над Римом с кем бы то ни было. Не прошло и недели, как главари бандитов — их имена не составляли тайны — уже качались на виселицах; укрепленные притоны были взяты штурмом и разгромлены. Сменив наиболее продажных судей, папа ввел новые муниципальные должности — тюремных инспекторов и комиссаров, которым поручалось наблюдение за охраной спокойствия на городских улицах. Кроме того, каждый четверг Александр VI лично принимал посетителей, чьи споры или жалобы не могли быть решены обычным судом.
Правопорядок в Риме был восстановлен, но куда сложнее обстояли дела в области внешней политики. Тучи войны вновь начали заволакивать итальянское небо, и надлежало всерьез позаботиться об устойчивости папского трона. Главная угроза для мира на Апеннинском полуострове исходила на этот раз из Милана, от Лодовико Мария Сфорца по прозвищу «иль Моро», занимавшего престол в качестве регента при своем племяннике, молодом герцоге Джане Галеаццо. Отстранив от правления мать юноши, Лодовико поместил — вернее сказать, заточил — его в крепость Павию; ради соблюдения приличий это объяснялось заботой о безопасности принца. Вместе с Джаном почетное заключение разделяла его юная жена, Изабелла Арагонская, дочь герцога Калабрийского, наследника Неаполитанского королевства (сына короля Ферранте). Молодая чета не доставляла узурпатору особых хлопот, пока у них не родился сын. Родительская любовь и гордость заставили Изабеллу забыть об осторожности, и в Неаполь полетело письмо — внучка умоляла старого короля защитить законные права ее сына на миланский трон. Для Ферранте не могло быть, конечно, более выгодной ситуации, чем воцарение в Милане Изабеллы и ее мужа — и притом благодаря прямому вмешательству короля. В этом случае интересы Неаполя на севере страны получили бы прочную и постоянную поддержку. Вопрос заключался в другом — хватит ли у него средств, чтобы тем или иным путем устранить Лодовико Сфорца. Так обстояли дела к моменту интронизации Александра VI. К миланской проблеме, омрачавшей отношения между Римом и Неаполем, вскоре добавились новые трудности.
Франческетто Чибо, сын Иннокентия VIII, в свое время получил в удел от отца два богатых лена — Серветри и Ангуиллару. Почувствовав себя в стесненных обстоятельствах и к тому же понимая, что ему не удержать столь крупной добычи, Франческетто решил продать землю. Покупатель нашелся быстро — мессер Джентиле, глава могущественного рода Орсини. В начале сентября 1492 года в Риме, во дворце кардинала Джулиано делла Ровере, стороны подписали договор, согласно которому Орсини получал обе области за 40000 дукатов. Деньги ему ссудил король Ферранте — ведь Орсини были его вассалами.
Эта сделка уже непосредственно затрагивала интересы Ватикана, поскольку лены, отданные Иннокентием сыну, принадлежали церкви. Александр VI, разумеется, не мог допустить отчуждения церковных земель — он считал их своими, как, впрочем, и все его предшественники. И папа объявил купчую незаконной.
Удостоверившись, что в костер разногласий между папой и королем легло новое крупное полено, Лодовико начал действовать. О том, чтобы избавиться от венценосных пленников в Павии, пока не могло быть и речи — известие об их убийстве или смерти вызвало бы немедленную войну, а Лодовико прекрасно понимал, что силы Неаполитанского королевства превосходят его собственные ресурсы. Требовалось поскорее найти союзников.
При первой же встрече с венецианским послом Сфорца в доверительной беседе дал ему понять, насколько сочувствует несчастной республике, чьим владениям вскоре будет угрожать армия неаполитанского испанца. А ведь этого не избежать — путь к Милану открыт, и Ферранте лишь ждет предлога, чтобы силой оружия посадить на трон безвольную куклу Галеаццо. Грустная озабоченность звучала в голосе герцога, и весь его облик свидетельствовал о готовности твердо и с достоинством принять неизбежный удар судьбы — потерю власти, изгнание или заключение в крепость.
Лодовико Моро был, бесспорно, одним из талантливейших лицедеев своего времени. В данном случае ему удалось провести даже венецианцев, славившихся коварством во всей Европе. Посол, уверенный в искренности герцога, отправил тревожное донесение дожу, и поскольку аргументы миланца выглядели весьма убедительно, оба города поспешно заключили союз. Как почти всегда бывало в средневековой Италии, образование блока вызвало цепную реакцию — Мантуя, Феррара и Сиена присоединились к союзникам, чтобы впоследствии не оказаться их добычей. В итоге на севере страны сформировалась мощная лига, и теперь королю Ферранте надо было дважды подумать, прежде чем начинать войну с Миланом. Первый этап дипломатии Сфорца увенчался блестящим успехом.
Видимо, все эти события осушили королевские слезы, воспетые Гвиччардини, и Ферранте решил попытаться наладить отношения с Ватиканом. В декабре 1492 года в Рим прибыл принц Альтамурский, средний сын короля. Он поверг к стопам святейшего отца заверения в почтительной преданности Неаполя и умолял о содействии в важном и щекотливом деле. Речь шла о том, чтобы отказать венгерскому королю в праве на развод с донной Леонорой, дочерью Ферранте.
В Риме принц остановился у кардинала Джулиано делла Ровере, где нашел самый дружественный прием. Как мы помним, даже поддержка Франции не принесла кардиналу победы на выборах — тиара досталась Борджа. Глубоко уязвленный позорным провалом, делла Ровере обратил на Александра VI всю ненависть, на какую была способна его страстная, неукротимая натура. Эта ненависть стала лейтмотивом его поведения на долгие годы, заставляя искать могущественных друзей и союзников, помогать в сделке Чибо и Орсини, ободрять и поддерживать Ферранте — словом, использовать любые возможности, чтобы ослабить позиции папы и в конце концов добиться его низвержения.
Между тем Александр VI сообщил принцу, что вопрос о разводе венгерского короля будет рассмотрен тщательнейшим образом. Одновременно он упомянул о мелком недоразумении, все еще омрачающем отношения Рима с Неаполем и связанном с незаконной продажей двух ленов, принадлежащих святой церкви. Затем, благословив принца, папа пожелал ему счастливого пути домой.
Таким образом, его хитроумное святейшество выдвинул на первый план интересы собственного государства и вместе с тем сохранил за собой свободу маневра, чтобы решить, на чьей стороне выступит церковь в назревающей борьбе Неаполя с Северной лигой. Узнав об исхоле переговоров, кардинал делла Ровере удалился в свое родовое владение — крепость Остию, рассчитывая, что меч св. Павла проложит ему дорогу к ключам св. Петра. Он был уверен, что король, оскорбленный полученным ответом, немедленно двинет войска к границам церковного государства, где наверняка получит поддержку отрядов Орсиии и Колонна. Борджа не сможет устоять под двойным ударом — извне и изнутри, и тогда кардинал присоединится к нападающим.
Папа между тем принял необходимые меры предосторожности. Он приказал заново отремонтировать укрепления Ватикана и замка св. Ангела и разместил там постоянные гарнизоны. Во всех поездках Александра сопровождала многочисленная вооруженная охрана. Но в целом он не тревожился — ведь в Риме находился Асканио Сфорца, брат Лодовико и деятельнейший друг Борджа, не устававший напоминать его святейшеству о выгодах союза с Миланом и о том, как был бы счастлив «иль Моро», заручившись благословенной помощью главы церкви. Ферранте собирал войска, но папа сохранял, по крайней мере внешне, безмятежное благодушие, зная, что ему достаточно шевельнуть пальцем — и Северная лига городов встанет у него за спиной.
Король же не находил себе места от волнения, поскольку ход событий постоянно ускользал из-под его контроля. В Неаполь пришла тревожная весть: Лодовико Сфорца предлагает святейшему отцу возглавить союз, об этом уже ведутся переговоры, и на них скорее всего будет достигнуто согласие. А пока в Риме объявлено о помолвке Лукреции Борджа с Джованни Сфорца, двоюродным братом «иль Моро», тираном Пезаро.
Король в отчаянии отправил в Рим новое посольство. Пытаясь выбить клин клином, он предложил папе стать на сторону Неаполя, освятив своим авторитетом защиту правого дела — возвращение законному владельцу миланского престола, отнятого насилием и обманом. Скрепить договор должно было обручение двенадцатилетнего Жофре Борджа с внучкой короля — Лукрецией Арагонской.
Папа медлил и всячески уклонялся от прямого ответа. Пока послы томились в консистории, тщетно дожидаясь очередной аудиенции, он проводил время в хлопотах и разъездах, инспектируя войска и крепости. Наконец все военные приготовления завершились, и двадцать пятого апреля 1493 года ошеломленные послы узнали новость: папа римский разорвал отношения с Неаполем и присоединился к Северной лиге.
Можно представить гнев и возмущение старого короля. Свои чувства он выразил в сохранившемся до наших дней письме к неаполитанскому послу в Испании.
«…Сей папа, — писал Ферранте, — ведет жизнь, имя которой — бесчестье, ибо он не испытывает никакого благоговения к собственному сану. Все его заботы направлены лишь на то, чтобы любыми средствами возвеличить своих детей. Ничто иное его не волнует, и с первых же дней понтификата он только и делал, что возмущал мир и спокойствие в стране. На улицах Рима уже не видно священников — повсюду солдаты, и даже при торжественных выездах его святейшество окружает отряд вооруженных швейцарцев. В мыслях у него не благочестие, а война, и он думает лишь о том, как бы досадить Нам. Этот папа не упускает ни единой возможности причинить Нам вред, ободряя Наших противников, вдохновляя на новые заговоры мятежных князей и охотно объединяясь с любым негодяем в Италии — лишь бы тот являлся нашим заведомым врагом. Он действует с прирожденной хитростью и лукавством, добывая деньги для своих постыдных козней продажей отпущений и церковных постов…»
Многие оценки здесь небезосновательны, хотя король, конечно, преувеличивал злонамеренность Александра VI. Но пристрастность Ферранте легко объяснима — ведь речь идет о человеке, отвергнувшем его дружбу и примкнувшем к враждебному лагерю. Не случаен и адресат. Неаполитанскому послу в Мадриде предстояло донести до слуха их католических величеств — Фердинанда и Изабеллы — гневные филиппики своего господина и тем побудить их к действиям против Рима. Родственные узы между династиями Кастилии и Арагона позволяли надеяться на успех.
Но, увы, — Ферранте выбрал для жалоб неудачный момент. В тот год вернулся из второго путешествия Христофор Колумб, открывший новые земли для испанской короны. Рассказы знаменитого генуэзца о чудесном, богатом мире, раскинувшемся за океаном, взволновали всю Европу. Возникла опасность начала бесконечной войны за новые колонии; в такой ситуации резко возросла роль папы римского как верховного арбитра всего христианского мира. Это отлично понимали в Мадриде.
Понимал это и Александр VI. Получив соответствующее прошение от испанского двора, он издал буллу, предоставлявшую Испании право владения любыми территориями, лежащими более чем на 100 миль к западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса. Большего Фердинанд и Изабелла не могли и желать. Отношения между Эскориалом и Ватиканом сразу же приобрели небывалую сердечность, и теперь любые происки Ферранте были обречены на провал. К вящей досаде короля, союз Рима с Миланом скрепила свадьба Лукреции Борджа с любезным и безвольным Джованни Сфорца.
Апология Лукреции — дело будущего, и это интереснейшая задача для беспристрастного историка. На страницах нашего повествования мы не сможем уделить ей должного внимания. Отметим лишь, что образ, созданный фантазией Гюго в одноименной трагедии, имеет очень мало общего с несчастной женщиной, с юности ставшей бессловесной разменной фигурой в большой политической игре, затеянной хитрым отцом и честолюбивым братом. Мы знаем, что ее смерть — Лукреция умерла при родах в возрасте 42 лет — оплакивали не только муж, но и народ Феррары, чью любовь она заслужила мягким нравом и милосердным правлением.
В дальнейшем мы будем говорить о ней лишь постольку, поскольку ее жизненный путь пересечется с судьбой Чезаре, и постараемся разобраться лишь в части небылиц, связанных с ее именем.
К моменту первого замужества Лукреции исполнилось 14 лет, что считалось нормой для невест средневековой Европы. Голубоглазая блондинка, она отличалась завидным здоровьем и красотой — фамильными чертами Борджа. За плечами у нее были уже две помолвки с родовитыми испанскими дворянами — отец устроил их, а затем расторг. Жених, достойный дочери кардинала Борджа, уже не годился в зятья папе Александру VI; отныне в жилах будущего мужа Лукреции должна была течь лишь княжеская или королевская кровь. Властелин Пезаро и Котиньолы удовтетворял этим требованиям — а также политическим планам Борджа на данном этапе — и получал золотоволосую девушку с тридцатью тысячами дукатов приданого.
Свадьбу отпраздновали двенадцатого июня 1493 года в Ватикане с богатством и роскошью, приличествующими положению невесты, прославленной щедрости Борджа и рангу гостей. Вечером начался пир, на котором присутствовали многие кардиналы, послы городов Северной лиги и Франции, а также более двух сотен знатных римлян. Музыка и пение услаждали слух собравшихся; после ужина состоялся бал. Среди прочих увеселений была разыграна некая комедия. В хрониках нет определенных указаний на состав ее участников — то ли это был экспромт высокородных дам и девиц (роли исполнялись женщинами), то ли выступление профессиональной труппы. Конечно, по нынешним меркам, Ватикан — не самое подходящее место для пиров и карнавалов, но… только по нынешним. В XVI веке веселье во дворце наместника Бога казалось почти столь же естественным, как и праздник в любом королевском замке. Однако в изложении позднейших историков свадьба Лукреции приобрела явно скандальные черты, главным образом из-за упомянутой злосчастной комедии.
Дело в том, что по завершении представления довольный папа велел наградить участниц. По его знаку слуги взяли полсотни серебряных блюд со сладким воздушным печеньем и преподнесли угощение артисткам от имени отца всех верующих. Тем не оставалось ничего другого, кроме как подставить подолы платьев, куда и был высыпан лакомый дар. Последовали смех и беготня, но всякий, кто представлял себе одежду богатых женщин XV века, поймет, что ничего непристойного, даже по современным меркам, в этом зрелище не было. Вместе с тем, конечно, нельзя отрицать, что шутка вышла далеко не лучшей — видимо, подвыпивший дон Родриго де Борджа вспомнил молодость и славный город Сиену…
Инфессура, повествуя об этом эпизоде, не скупится на иронию. Изложив — опираясь на городские сплетни — историю с печеньем, он заключает ее саркастическим резюме: «Папа сделал это, конечно, к вящей славе всемогущего Господа и Римской церкви».
Любопытно, что в версиях позднейших авторов появились новые пикантные подробности, связанные уже с недобросовестным переводом. Так, Ириарте перевел употребленное Инфессурой выражение «sinum» (подол) словом «corsage», и в результате возникла действительно умопомрачительная картина — несколько десятков дам, которым высыпают за корсаж по блюду печенья.
Инфессура добавляет, что «было там еще многое, о чем хотелось бы рассказать, но слухи эти столь невероятны, что я воздержусь от их передачи». Итак, историк опирался на слухи. А каковы были впечатления очевидца?
Перед нами письмо Джанандреа Боккаччо, посла, герцогу Феррарскому. Подробно описав церемонию венчания, подарки молодым, а также самых важных гостей светского и духовного звания, он заканчивает донесение следующими словами: «…затем дамы танцевали, а в перерыве между танцами была представлена комедия, сопровождаемая музыкой и пением. Присутствовали папа и все прочие. Что еще мне остается упомянуть? Вздумай я перечислять все виденное на празднике, письмо не имело бы конца, а потому лишь скажу, что так, веселясь и развлекаясь, мы провели ночь, хорошо же это или дурно — предоставляю судить Вашей Светлости». Заметим, что хотя Боккаччо, по-видимому, не одобряет легкомысленного времяпровождения Александра VI, он не видел ничего необычного или шокирующего в самом празднике. Это подтверждается определением «nа degna commedia» note 9 в его письме.
Как бы то ни было, Чезаре продолжал занятия, покинув Пизу лишь через месяц — отец назначил его комендантом замка Сполето, города на полдороге между Римом и Перуджей. Оттуда он послал письмо Пьеро де Медичи во Флоренцию — факт сам по себе незначительный, но интересный в связи с установившимся мнением о личной вражде между Чезаре и флорентийскими правителями.
Гвиччардини сообщает, что Борджа, еще находясь в Пизе, обратился к Пьеро с просьбой о посредничестве в некой криминальной истории, в которую был замешан один из его друзей. Специально приехав во Флоренцию, Чезаре — по словам историка — несколько часов безуспешно дожидался аудиенции во дворце Медичи и наконец вынужден был ни с чем вернуться обратно, немало уязвленный таким пренебрежением.
Трудно сказать, как возникла такая версия, но ясно одно — она не имеет ничего общего с действительностью. В упомянутом письме Чезаре приносит свои извинения в связи с тем, что из-за крайней спешки не посетил Пьеро, проезжая через Флоренцию в Сполето. Загадочная, темная история — тоже миф; в письме содержится просьба оказать содействие некоему Ремолино, желающему получить должность на кафедре канонического права в Пизанском университете (а не избежать суда, как уверяет Гвиччардини). В этом-то деле Борджа и просит дружеской поддержки Пьеро де Медичи. Судя по всему, желаемая услуга была незамедлительно оказана — уже в следующем году означенный Ремолино числится полноправным (то есть штатным) лектором канонического права, как явствует из «Истории Пизанской академии» Фаброниса.
Письмо показывает, что семнадцатилетний юноша уже вполне сознавал свое исключительное положение в обществе. Весь стиль, выражения и подпись — «Ваш брат, Чезаре де Борджа, избранник Валенсийский» — соответствует тону, принятому в переписке коронованных особ. Своеобразный титул Чезаре объясняется тем, что он уже получил от Александра VI архиепископа Валенсии — должность, приносившая 16000 дукатов годового дохода — и готовился принять герцогское достоинство.
А папа в Риме между тем не знал покоя. Первое, на что он обратил внимание, было наведение порядка в городе. Преступность за годы правлении Иннокентия VIII достигла, как уже говорилось, неслыханных масштабов и еще более усилилась за краткий промежуток междуцарствия. В августе 1492 года ежесуточно около двухсот римлян погибали насильственной смертью — в десять раз больше, чем в спокойные годы. Перед организованными бандами наемных убийц и вольнопрактикующих грабителей трепетали не только мирные горожане, но и отряды стражников.
Александр VI быстро и решительно изменил положение — он не собирался делить власть над Римом с кем бы то ни было. Не прошло и недели, как главари бандитов — их имена не составляли тайны — уже качались на виселицах; укрепленные притоны были взяты штурмом и разгромлены. Сменив наиболее продажных судей, папа ввел новые муниципальные должности — тюремных инспекторов и комиссаров, которым поручалось наблюдение за охраной спокойствия на городских улицах. Кроме того, каждый четверг Александр VI лично принимал посетителей, чьи споры или жалобы не могли быть решены обычным судом.
Правопорядок в Риме был восстановлен, но куда сложнее обстояли дела в области внешней политики. Тучи войны вновь начали заволакивать итальянское небо, и надлежало всерьез позаботиться об устойчивости папского трона. Главная угроза для мира на Апеннинском полуострове исходила на этот раз из Милана, от Лодовико Мария Сфорца по прозвищу «иль Моро», занимавшего престол в качестве регента при своем племяннике, молодом герцоге Джане Галеаццо. Отстранив от правления мать юноши, Лодовико поместил — вернее сказать, заточил — его в крепость Павию; ради соблюдения приличий это объяснялось заботой о безопасности принца. Вместе с Джаном почетное заключение разделяла его юная жена, Изабелла Арагонская, дочь герцога Калабрийского, наследника Неаполитанского королевства (сына короля Ферранте). Молодая чета не доставляла узурпатору особых хлопот, пока у них не родился сын. Родительская любовь и гордость заставили Изабеллу забыть об осторожности, и в Неаполь полетело письмо — внучка умоляла старого короля защитить законные права ее сына на миланский трон. Для Ферранте не могло быть, конечно, более выгодной ситуации, чем воцарение в Милане Изабеллы и ее мужа — и притом благодаря прямому вмешательству короля. В этом случае интересы Неаполя на севере страны получили бы прочную и постоянную поддержку. Вопрос заключался в другом — хватит ли у него средств, чтобы тем или иным путем устранить Лодовико Сфорца. Так обстояли дела к моменту интронизации Александра VI. К миланской проблеме, омрачавшей отношения между Римом и Неаполем, вскоре добавились новые трудности.
Франческетто Чибо, сын Иннокентия VIII, в свое время получил в удел от отца два богатых лена — Серветри и Ангуиллару. Почувствовав себя в стесненных обстоятельствах и к тому же понимая, что ему не удержать столь крупной добычи, Франческетто решил продать землю. Покупатель нашелся быстро — мессер Джентиле, глава могущественного рода Орсини. В начале сентября 1492 года в Риме, во дворце кардинала Джулиано делла Ровере, стороны подписали договор, согласно которому Орсини получал обе области за 40000 дукатов. Деньги ему ссудил король Ферранте — ведь Орсини были его вассалами.
Эта сделка уже непосредственно затрагивала интересы Ватикана, поскольку лены, отданные Иннокентием сыну, принадлежали церкви. Александр VI, разумеется, не мог допустить отчуждения церковных земель — он считал их своими, как, впрочем, и все его предшественники. И папа объявил купчую незаконной.
Удостоверившись, что в костер разногласий между папой и королем легло новое крупное полено, Лодовико начал действовать. О том, чтобы избавиться от венценосных пленников в Павии, пока не могло быть и речи — известие об их убийстве или смерти вызвало бы немедленную войну, а Лодовико прекрасно понимал, что силы Неаполитанского королевства превосходят его собственные ресурсы. Требовалось поскорее найти союзников.
При первой же встрече с венецианским послом Сфорца в доверительной беседе дал ему понять, насколько сочувствует несчастной республике, чьим владениям вскоре будет угрожать армия неаполитанского испанца. А ведь этого не избежать — путь к Милану открыт, и Ферранте лишь ждет предлога, чтобы силой оружия посадить на трон безвольную куклу Галеаццо. Грустная озабоченность звучала в голосе герцога, и весь его облик свидетельствовал о готовности твердо и с достоинством принять неизбежный удар судьбы — потерю власти, изгнание или заключение в крепость.
Лодовико Моро был, бесспорно, одним из талантливейших лицедеев своего времени. В данном случае ему удалось провести даже венецианцев, славившихся коварством во всей Европе. Посол, уверенный в искренности герцога, отправил тревожное донесение дожу, и поскольку аргументы миланца выглядели весьма убедительно, оба города поспешно заключили союз. Как почти всегда бывало в средневековой Италии, образование блока вызвало цепную реакцию — Мантуя, Феррара и Сиена присоединились к союзникам, чтобы впоследствии не оказаться их добычей. В итоге на севере страны сформировалась мощная лига, и теперь королю Ферранте надо было дважды подумать, прежде чем начинать войну с Миланом. Первый этап дипломатии Сфорца увенчался блестящим успехом.
Видимо, все эти события осушили королевские слезы, воспетые Гвиччардини, и Ферранте решил попытаться наладить отношения с Ватиканом. В декабре 1492 года в Рим прибыл принц Альтамурский, средний сын короля. Он поверг к стопам святейшего отца заверения в почтительной преданности Неаполя и умолял о содействии в важном и щекотливом деле. Речь шла о том, чтобы отказать венгерскому королю в праве на развод с донной Леонорой, дочерью Ферранте.
В Риме принц остановился у кардинала Джулиано делла Ровере, где нашел самый дружественный прием. Как мы помним, даже поддержка Франции не принесла кардиналу победы на выборах — тиара досталась Борджа. Глубоко уязвленный позорным провалом, делла Ровере обратил на Александра VI всю ненависть, на какую была способна его страстная, неукротимая натура. Эта ненависть стала лейтмотивом его поведения на долгие годы, заставляя искать могущественных друзей и союзников, помогать в сделке Чибо и Орсини, ободрять и поддерживать Ферранте — словом, использовать любые возможности, чтобы ослабить позиции папы и в конце концов добиться его низвержения.
Между тем Александр VI сообщил принцу, что вопрос о разводе венгерского короля будет рассмотрен тщательнейшим образом. Одновременно он упомянул о мелком недоразумении, все еще омрачающем отношения Рима с Неаполем и связанном с незаконной продажей двух ленов, принадлежащих святой церкви. Затем, благословив принца, папа пожелал ему счастливого пути домой.
Таким образом, его хитроумное святейшество выдвинул на первый план интересы собственного государства и вместе с тем сохранил за собой свободу маневра, чтобы решить, на чьей стороне выступит церковь в назревающей борьбе Неаполя с Северной лигой. Узнав об исхоле переговоров, кардинал делла Ровере удалился в свое родовое владение — крепость Остию, рассчитывая, что меч св. Павла проложит ему дорогу к ключам св. Петра. Он был уверен, что король, оскорбленный полученным ответом, немедленно двинет войска к границам церковного государства, где наверняка получит поддержку отрядов Орсиии и Колонна. Борджа не сможет устоять под двойным ударом — извне и изнутри, и тогда кардинал присоединится к нападающим.
Папа между тем принял необходимые меры предосторожности. Он приказал заново отремонтировать укрепления Ватикана и замка св. Ангела и разместил там постоянные гарнизоны. Во всех поездках Александра сопровождала многочисленная вооруженная охрана. Но в целом он не тревожился — ведь в Риме находился Асканио Сфорца, брат Лодовико и деятельнейший друг Борджа, не устававший напоминать его святейшеству о выгодах союза с Миланом и о том, как был бы счастлив «иль Моро», заручившись благословенной помощью главы церкви. Ферранте собирал войска, но папа сохранял, по крайней мере внешне, безмятежное благодушие, зная, что ему достаточно шевельнуть пальцем — и Северная лига городов встанет у него за спиной.
Король же не находил себе места от волнения, поскольку ход событий постоянно ускользал из-под его контроля. В Неаполь пришла тревожная весть: Лодовико Сфорца предлагает святейшему отцу возглавить союз, об этом уже ведутся переговоры, и на них скорее всего будет достигнуто согласие. А пока в Риме объявлено о помолвке Лукреции Борджа с Джованни Сфорца, двоюродным братом «иль Моро», тираном Пезаро.
Король в отчаянии отправил в Рим новое посольство. Пытаясь выбить клин клином, он предложил папе стать на сторону Неаполя, освятив своим авторитетом защиту правого дела — возвращение законному владельцу миланского престола, отнятого насилием и обманом. Скрепить договор должно было обручение двенадцатилетнего Жофре Борджа с внучкой короля — Лукрецией Арагонской.
Папа медлил и всячески уклонялся от прямого ответа. Пока послы томились в консистории, тщетно дожидаясь очередной аудиенции, он проводил время в хлопотах и разъездах, инспектируя войска и крепости. Наконец все военные приготовления завершились, и двадцать пятого апреля 1493 года ошеломленные послы узнали новость: папа римский разорвал отношения с Неаполем и присоединился к Северной лиге.
Можно представить гнев и возмущение старого короля. Свои чувства он выразил в сохранившемся до наших дней письме к неаполитанскому послу в Испании.
«…Сей папа, — писал Ферранте, — ведет жизнь, имя которой — бесчестье, ибо он не испытывает никакого благоговения к собственному сану. Все его заботы направлены лишь на то, чтобы любыми средствами возвеличить своих детей. Ничто иное его не волнует, и с первых же дней понтификата он только и делал, что возмущал мир и спокойствие в стране. На улицах Рима уже не видно священников — повсюду солдаты, и даже при торжественных выездах его святейшество окружает отряд вооруженных швейцарцев. В мыслях у него не благочестие, а война, и он думает лишь о том, как бы досадить Нам. Этот папа не упускает ни единой возможности причинить Нам вред, ободряя Наших противников, вдохновляя на новые заговоры мятежных князей и охотно объединяясь с любым негодяем в Италии — лишь бы тот являлся нашим заведомым врагом. Он действует с прирожденной хитростью и лукавством, добывая деньги для своих постыдных козней продажей отпущений и церковных постов…»
Многие оценки здесь небезосновательны, хотя король, конечно, преувеличивал злонамеренность Александра VI. Но пристрастность Ферранте легко объяснима — ведь речь идет о человеке, отвергнувшем его дружбу и примкнувшем к враждебному лагерю. Не случаен и адресат. Неаполитанскому послу в Мадриде предстояло донести до слуха их католических величеств — Фердинанда и Изабеллы — гневные филиппики своего господина и тем побудить их к действиям против Рима. Родственные узы между династиями Кастилии и Арагона позволяли надеяться на успех.
Но, увы, — Ферранте выбрал для жалоб неудачный момент. В тот год вернулся из второго путешествия Христофор Колумб, открывший новые земли для испанской короны. Рассказы знаменитого генуэзца о чудесном, богатом мире, раскинувшемся за океаном, взволновали всю Европу. Возникла опасность начала бесконечной войны за новые колонии; в такой ситуации резко возросла роль папы римского как верховного арбитра всего христианского мира. Это отлично понимали в Мадриде.
Понимал это и Александр VI. Получив соответствующее прошение от испанского двора, он издал буллу, предоставлявшую Испании право владения любыми территориями, лежащими более чем на 100 миль к западу от Азорских островов и островов Зеленого Мыса. Большего Фердинанд и Изабелла не могли и желать. Отношения между Эскориалом и Ватиканом сразу же приобрели небывалую сердечность, и теперь любые происки Ферранте были обречены на провал. К вящей досаде короля, союз Рима с Миланом скрепила свадьба Лукреции Борджа с любезным и безвольным Джованни Сфорца.
Апология Лукреции — дело будущего, и это интереснейшая задача для беспристрастного историка. На страницах нашего повествования мы не сможем уделить ей должного внимания. Отметим лишь, что образ, созданный фантазией Гюго в одноименной трагедии, имеет очень мало общего с несчастной женщиной, с юности ставшей бессловесной разменной фигурой в большой политической игре, затеянной хитрым отцом и честолюбивым братом. Мы знаем, что ее смерть — Лукреция умерла при родах в возрасте 42 лет — оплакивали не только муж, но и народ Феррары, чью любовь она заслужила мягким нравом и милосердным правлением.
В дальнейшем мы будем говорить о ней лишь постольку, поскольку ее жизненный путь пересечется с судьбой Чезаре, и постараемся разобраться лишь в части небылиц, связанных с ее именем.
К моменту первого замужества Лукреции исполнилось 14 лет, что считалось нормой для невест средневековой Европы. Голубоглазая блондинка, она отличалась завидным здоровьем и красотой — фамильными чертами Борджа. За плечами у нее были уже две помолвки с родовитыми испанскими дворянами — отец устроил их, а затем расторг. Жених, достойный дочери кардинала Борджа, уже не годился в зятья папе Александру VI; отныне в жилах будущего мужа Лукреции должна была течь лишь княжеская или королевская кровь. Властелин Пезаро и Котиньолы удовтетворял этим требованиям — а также политическим планам Борджа на данном этапе — и получал золотоволосую девушку с тридцатью тысячами дукатов приданого.
Свадьбу отпраздновали двенадцатого июня 1493 года в Ватикане с богатством и роскошью, приличествующими положению невесты, прославленной щедрости Борджа и рангу гостей. Вечером начался пир, на котором присутствовали многие кардиналы, послы городов Северной лиги и Франции, а также более двух сотен знатных римлян. Музыка и пение услаждали слух собравшихся; после ужина состоялся бал. Среди прочих увеселений была разыграна некая комедия. В хрониках нет определенных указаний на состав ее участников — то ли это был экспромт высокородных дам и девиц (роли исполнялись женщинами), то ли выступление профессиональной труппы. Конечно, по нынешним меркам, Ватикан — не самое подходящее место для пиров и карнавалов, но… только по нынешним. В XVI веке веселье во дворце наместника Бога казалось почти столь же естественным, как и праздник в любом королевском замке. Однако в изложении позднейших историков свадьба Лукреции приобрела явно скандальные черты, главным образом из-за упомянутой злосчастной комедии.
Дело в том, что по завершении представления довольный папа велел наградить участниц. По его знаку слуги взяли полсотни серебряных блюд со сладким воздушным печеньем и преподнесли угощение артисткам от имени отца всех верующих. Тем не оставалось ничего другого, кроме как подставить подолы платьев, куда и был высыпан лакомый дар. Последовали смех и беготня, но всякий, кто представлял себе одежду богатых женщин XV века, поймет, что ничего непристойного, даже по современным меркам, в этом зрелище не было. Вместе с тем, конечно, нельзя отрицать, что шутка вышла далеко не лучшей — видимо, подвыпивший дон Родриго де Борджа вспомнил молодость и славный город Сиену…
Инфессура, повествуя об этом эпизоде, не скупится на иронию. Изложив — опираясь на городские сплетни — историю с печеньем, он заключает ее саркастическим резюме: «Папа сделал это, конечно, к вящей славе всемогущего Господа и Римской церкви».
Любопытно, что в версиях позднейших авторов появились новые пикантные подробности, связанные уже с недобросовестным переводом. Так, Ириарте перевел употребленное Инфессурой выражение «sinum» (подол) словом «corsage», и в результате возникла действительно умопомрачительная картина — несколько десятков дам, которым высыпают за корсаж по блюду печенья.
Инфессура добавляет, что «было там еще многое, о чем хотелось бы рассказать, но слухи эти столь невероятны, что я воздержусь от их передачи». Итак, историк опирался на слухи. А каковы были впечатления очевидца?
Перед нами письмо Джанандреа Боккаччо, посла, герцогу Феррарскому. Подробно описав церемонию венчания, подарки молодым, а также самых важных гостей светского и духовного звания, он заканчивает донесение следующими словами: «…затем дамы танцевали, а в перерыве между танцами была представлена комедия, сопровождаемая музыкой и пением. Присутствовали папа и все прочие. Что еще мне остается упомянуть? Вздумай я перечислять все виденное на празднике, письмо не имело бы конца, а потому лишь скажу, что так, веселясь и развлекаясь, мы провели ночь, хорошо же это или дурно — предоставляю судить Вашей Светлости». Заметим, что хотя Боккаччо, по-видимому, не одобряет легкомысленного времяпровождения Александра VI, он не видел ничего необычного или шокирующего в самом празднике. Это подтверждается определением «nа degna commedia» note 9 в его письме.