В Сполето, куда направился герцог, стояла лагерем его армия — десять тысяч вымуштрованных и закаленных в боях солдат. Теперь Чезаре задумал поход на Камерино — небольшое княжество, входившее в сферу интересов Флорентийской республики. В другое время аннексия Камерино вызвала бы немедленный демарш, но сейчас, когда все силы флорентийцев сковывала борьба с Вителли, они уже не могли прийти на подмогу старому Варано — правителю Камерино.
   Помимо войск в Сполето, герцог располагал еще несколькими крупными соединениями. Две тысячи человек оставались в городах Романьи, десять сотен ждали приказа, стоя между Сенигаллией и Урбино, и такое же количество новобранцев собралось в Верукио, где их обучал военному делу Диониджи ди Нальди. Задумав провести в недалеком будущем основательную реформу армии, Чезаре издал указ о всеобщей воинской повинности — каждая семья в его романских владениях обязывалась выставить на герцогскую службу по одному вооруженному солдату.
   В это время в окружении герцога стали возникать упорные слухи о враждебных приготовлениях, осуществляемых Гуидобальдо да Монтефельтро, герцогом Урбинским. Говорили, будто он собирает отряды для отправки в Камерино; дело якобы зашло настолько далеко, что уже существовал план захвата артиллерии Борджа, которой предстояло продвижение вдоль границ Урбино. Обвинения в адрес Гуидобальдо передавались со слов неких таинственных перебежчиков, а также на основе перехваченных донесений.
   Насколько правдивыми выглядели эти слухи в глазах Чезаре, мы не знаем, и ссылки на безымянных осведомителей не вызывают большого доверия. Особенно странным кажется написанное уже впоследствии письмо к папе, в котором герцог выражает свое изумление «предательским замыслом» Гуидобальдо. Это письмо изобиловало несвойственными Чезаре высокопарными оборотами и, похоже, с самого начала предназначалось скорее для общественного мнения, чем для Александра VI. Действуя — пока еще — относительно тайно, Чезаре готовил почву для следующей войны.
   Но на официальном уровне речь шла только о Камерино. Это государство, расположенное на восточных отрогах Апеннинского хребта, между Сполето и Урбино, управлялось семидесятилетним Джулио Варано, много лет назад убившим родного брата, чтобы без помех захватить трон. Четверо сыновей старого Варано — Венанцио, Аннибале, Пьетро и Джанмария — помогали отцу нести бремя власти над горным княжеством.
   В свое время Александр включил Камерино в список бывших церковных ленов, правители которых, являясь викариями (наместниками) святого престола, должны были выплачивать Ватикану ежегодную дань. Однако старый тиран, проявив явное легкомыслие, игнорировал неоднократные предостережения Рима, полагаясь на неприступность своих владений. Но Борджа всегда доводили начатое дело до конца, и теперь к границам Камерино двинулось войско под командованием двух капитанов герцога — Франческо Орсини и Оливеротто Эуффредуччи.
   Последний из них, вошедший в историю под именем Оливеротто да Фермо, приходился племянником Джованни Фольяно, тирану города Фермо. В раннем детстве он остался без отца и воспитывался у дяди, а затем провел несколько лет на чужбине, сражаясь в армиях знаменитых военачальников. На родину молодой Оливеротто вернулся уже командиром собственного отряда; Фольяно, искренне радовавшийся успехам и славе племянника, встретил его с любовью, поселил во дворце и окружил почетом. Через пару дней Оливеротто затеял грандиозный пир, пригласив на него дядю и всех знатнейших граждан города. За столом, обильным вином и яствами, Оливеротто сохранил трезвую голову. Вскоре он искусно перевел разговор на злоупотребления в римской курии. Подвыпившие гости с энтузиазмом подхватили эту благодатную тему, и скандальные истории о кардиналах, герцоге Валентино и о самом папе полились рекой. Тогда молодой кондотьер, извинившись, напомнил своим сотрапезникам о необходимости соблюдать осторожность в речах — ведь известно, что у слуг есть уши, и о некоторых предметах удобнее побеседовать во внутренних покоях дворца. Сказав это, он направился к выходу из пиршественной залы, а гости последовали за ним, предвкушая долгий крамольный разговор, столь любезный сердцу всякого итальянца.
   Но беседа не состоялась. Едва все собрались в одной из комнат, отведенных Оливеротто, как он подал условный знак. В ту же секунду в помещение ворвались солдаты с обнаженными мечами в руках. Пир завершился бойней.
   Еще до того как последний гость испустил дух под ударами убийц, Оливеротто покинул дворец. Вскочив на коня, он помчался в лагерь, поднял остальных своих людей и отдал приказ — войти в город и истребить всех родственников и друзей Фольяно. Наемные головорезы, привыкшие повиноваться удалому командиру, старались не за страх, а за совесть. В ту ночь в числе прочих погиб родственник кардинала Джулиано — Рафаэле делла Ровере, а также двое его малолетних детей. Одного из них зарезали на коленях у матери.
   Выразив таким образом благодарность родне и согражданам, Оливеротто объявил себя правителем Фермо. Он захватил все движимое и недвижимое имущество своих жертв, разогнал прежний городской совет и назначил другой, более сговорчивый. А для закрепления существующего положения вещей новый властелин использовал безошибочный способ: он известил святейшего отца, что добровольно признает за Фермо статус викариата церкви, обязуясь — отныне и впредь — платить Ватикану ежегодную дань и ни в чем не противиться воле апостольского престола. После этого папа подтвердил его права, и Оливеротто Эуффредуччи превратился в Оливеротто да Фермо. Желая упрочить союз с Борджа, он вместе со своим отрядом встал под знамена Валентино.
   Предоставив расправу над семейством Варано заботам капитанов Орсини и Оливеротто, герцог занялся сведением действительных — или мнимых — счетов с Урбино. При этом он пошел на военную хитрость, которая, будучи вполне в духе времени, все же никак не красит нашего героя. Позднее, оправдывая свое вероломство, Чезаре ссылался на враждебные замыслы Гуидобальдо да Монтефельтро, но, как мы уже говорили, многое свидетельствует, что на герцога Урбинского возвели напраслину.
   Этот человек совмещал в себе таланты полководца и ученого, и во всей Италии не было государя, более любимого своими подданными. Покровитель наук и искусств, получивший прекрасное образование, он собрал редкостную библиотеку и уделял ей все время, свободное от государственных дел. К великому огорчению Гуидобальдо, у него не было наследника. Это порождало опасение, что после смерти герцога Урбино сделается добычей соседей. Чтобы избежать смуты, Гуидобальдо усыновил ребенка своей сестры, юного Франческо-Марию делла Ровере. Мальчик приходился племянником и ему, и влиятельному кардиналу Джулиано делла Ровере, чье высокое положение в Риме и во Франции делало выбор Гуидобальдо особенно удачным.
   Но вернемся к событиям лета 1502 года. Выступив в поход, Чезаре отправил к урбинскому двору специальное посольство, которому поручалось рассеять возможные подозрения Гуидобальдо относительно намерений папских войск. Валентино заверил «своего друга и брата» в дружеских чувствах, сообщил о предпринятой им экспедиции против Варано и даже обратился с просьбой помочь армии фуражом и продовольствием. А для вящего правдоподобия он вновь поднял вопрос о посылке тысячи урбинских пехотинцев на усиление Вителлоццо Вителли (ранее кондотьер уже пытался заручиться военной поддержкой Гуидобальдо, но в ответ услышал, что урбинские войска могут быть выведены за пределы герцогства только по личному приказу его святейшества папы).
   Содержание и ход переговоров полностью успокоили благородного владыку Урбино, и он не принял никаких мер предосторожности. Чезаре великолепно использовал представившийся шанс — его последующие действия можно сравнить с молниеносным прыжком затаившегося тигра. Дойдя до Ночеры он приказал оставить там все обозы. Каждый солдат получил трехдневную порцию хлеба. Воду должны были дать родники на привалах, а мясо и вино — побежденные города. Стремительным маршем, покрыв за сутки более тридцати миль, Чезаре довел своих бойцов до пограничной крепости Кальи, прикрывавшей дорогу во внутренние районы герцогства. Захваченный врасплох гарнизон сдался без всякого сопротивления. Разделив армию на три колонны и не снижая темпа, Валентино двинулся в глубь страны.
   Гуидобальдо да Монтефельтро узнал о нападении врагов как раз в ту минуту, когда сидел за мирной трапезой в монастырском саду, на Цокколанти. Вслед за первым запыленным гонцом появились другие — одни и те же вести приходили с севера, востока и юга. Вторжение было столь быстрым и внезапным, что не стоило и думать об организации эффективного отпора наступавшим со всех сторон полчищам Борджа.
   В ту же ночь герцог Урбинский покинул свою столицу, взяв с собой только приемного сына и несколько человек свиты. Он надеялся пробиться к укрепленному замку Сан-Лео. Но наутро, добравшись до крепости, они увидели у ее стен солдат в красно-желтых колетах и развевающиеся знамена с изображением Быка. Сан-Лео был в осаде.
   Гуидобальдо да Мантефсльтро повернул коня. Проскакав несколько миль, всадники остановились возле уединенной фермы. Хозяин, узнавший государя, поцеловал руку его светлости и вынес из дома кувшин вина.
   Здесь они разделились. Желая во что бы то ни стало спасти наследника, герцог велел своим спутникам доставить Франческо-Марию в Баньо — городок, принадлежавший Флоренции. А сам Гуидобальдо, пешком, в крестьянской одежде, пустился в долгий путь на север. Преодолевая усталость и подагрические боли в ногах, он шел день за днем; пока не достиг Равенны, ставшей уже обычным перевалочным пунктом для всех венценосных беглецов, сметаемых с тронов железной рукой Борджа.
   Тем временем Чезаре уже обосновался в опустевшем дворце в Урбино. Огромная библиотека, а также богатейшее собрание картин, статуй, гобеленов и античных гемм произвели на него самое отрадное впечатление. Он не обладал ученостью Гуидобальдо, но был столь же страстным поклонником прекрасного, а потому, успокоив свою совесть мыслью о естественном праве победителя, отправил в Чезену немало редких манускриптов и бесценных произведений искусства. Отсюда же герцог написал папе упомянутое выше письмо, в котором возлагал вину за конфликт на несчастного Гуидобальдо, «чье предательство настолько превосходило всякое вероятие, что я отказывался в него поверить, пока не получил неоспоримые доказательства».
   Нет нужды вновь повторять, насколько неубедительно выглядит возмущение Чезаре. Единственное, что могло бы быть поставлено ему в заслугу, это почти полная бескровность всей кампании. Внезапность вероломного нападения ошеломила урбинцев, и города, за исключением Сан-Лео, безропотно сдавались на милость герцога. Он же, как всегда, бдительно следил за поведением своих солдат, безжалостно карая любые случаи грабежа или насилия.
   Захватив Урбино, герцог написал во Флоренцию, предложив Синьории прислать официального представителя для новых переговоров. Это вполне соответствовало желаниям Республики, опасавшейся оказаться под двойным ударом: Вителли, действуя с юга, отбирал у флорентийцев крепость за крепостью, а теперь еще и на восточных границах Тосканы встала лагерем почти вся армия Борджа. Двадцать пятого июня в Урбино прибыл полномочный посол — епископ Вольтеррский, брат главы Республики Пьеро Содерини. В свите его преосвященства находился худой, болезненного вида, узколицый человек, занимавший скромную должность секретаря посольства. Это был мессер Никколо Макиавелли, малоизвестный, но усердный и ловкий канцелярский служащий. Секретарь чрезвычайно интересовался личностью Валентино, не подозревая, что в скором времени им предстоит познакомиться поближе — оценив дипломатический талант мессера Никколо, Синьория пошлет его к герцогу, но уже в ранге посла.
   Чезаре принял епископа с отменной вежливостью, но тон, взятый им с самого начала, был достаточно жестким. Герцог обвинил Республику в нарушении договора, заключенного в Форно-дель-Кампи, и заявил, что не может доверять нынешнему составу Синьории. Отвергнув подозрения в прямой причастности к действиям Вителли, Чезаре не счел нужным скрывать свою радость при виде затруднений, испытываемых Республикой; по словам герцога, беды Флоренции явились результатом ее собственного двуличия и обмана. Герцог подчеркнул те выгоды, которые получили бы обе стороны при заключении нового союзного договора, но дал понять, что подпишет его лишь при наличии надежных гарантий. Он не желает быть игрушкой в руках Синьории, и если флорентийцы склонны пренебречь дружбой герцога Романьи и Валентино, то пусть приготовятся к неприятностям, которые сулит вражда с ним.
   В донесении флорентийскому Совету, излагая события первого дня переговоров, епископ Вольтеррский отозвался о герцоге следующим образом: «…Это истинный властитель по духу, а его искусство и изощренность в военном деле достойны изучения. Нет такой мелочи, которую он не учел бы и не предусмотрел. Он жаждет все большего могущества и славы и в погоне за ними не ведает усталости и не страшится ничьих угроз. Подвижность герцога поразительна — нередко кажется, будто он способен находиться в нескольких местах одновременно… Он понимает, сколь важна для полководца преданность солдат, и добивается ее с несравненной ловкостью, так что сегодня ему служат самые умелые и храбрые люди Италии. В бою ему всегда сопутствует счастье. Герцог — страшный противник, и справиться с ним нелегко, ибо он наделен ясным разумом и находчивостью, не покидающими его даже в самые трудные минуты».
   Этот панегирик написан человеком, отнюдь не расположенным к безудержному восхвалению герцога. По сути дела, и Синьория, и ее посол-епископ видели в Чезаре врага — и были не так уж далеки от истины. А показания очевидца, неглупого, наблюдательного и критически настроенного, имеют для историка куда большую ценность, чем объемистые трактаты людей, отделенных от Чезаре Борджа многими десятилетиями, а то и веками.
   В конце письма епископ привел слова герцога о том, что война с Флоренцией не входит в его намерения: «Целью похода является не распространение тирании, а изгнание тиранов».
   В ожидании, пока Синьория обдумает свой ответ, Чезаре покинул урбинский дворец Монтефельтро и присоединился к войскам, стоявшим лагерем близ Ферминьяно. Здесь шестого июля с ним встретился герольд французского короля. Он привез письмо, в котором Людовик XII настоятельно рекомендовал герцогу Валентино воздержаться от любых враждебных действий в отношении Флоренции. В тот же день Синьория получила послание от королевского министра, кардинала д'Амбуаза, советовавшего Республике поскорее установить доброе согласие с герцогом, ибо ничто так не огорчает христианнейшего короля, как раздоры меж его друзьями и союзниками.
   После этого епископ сообщил Чезаре, что правительство Флоренции готово приступить к выработке нового договора, но ставит одно предварительное условие: отвод войск Вителли из тосканских пределов и возвращение всех захваченных крепостей. Законность такого требования была очевидна, но герцог не торопился выпускать из рук свой главный козырь. Вителли по-прежнему удерживал власть над Ареццо, громил флорентийские гарнизоны и в любой момент мог двинуться на Флоренцию. Только страх заставлял членов Синьории искать союза с Борджа, и никто не понимал этого ясней, чем сам Валентино. Предложенный им вариант предусматривал перемирие в Тоскане на все время переговоров и уход Вителлоццо после их успешного завершения.
   Но Республику спасла очередная вспышка вражды между двумя королями. Во Флоренции стало известно, что Людовик во главе двадцатитысячной армии вновь выступил к итальянским границам, собираясь дойти до Неаполя и вытеснить испанцев с Апеннинского полуострова. Синьория разом потеряла всякий интерес к переговорам с герцогом, ибо французы должны были изгнать Вителлоццо одним своим приближением. В соответствии с изменившейся обстановкой епископ Содерини получил новые инструкции — ему предписывалось, начав формальное обсуждение требований Валентино, тянуть время и отделываться неопределенными обещаниями.
   У герцога имелись свои осведомители во Флоренции, и он нисколько не удивился, когда Синьория приняла решение отозвать посла. Девятнадцатого июля 1502 года епископ Вольтеррский нанес ему прощальный визит и отбыл во Флоренцию. Приближение французов ожидалось со дня на день.
   Как ни обидно было получить щелчок по самолюбию, Чезаре приходилось смириться с неизбежностью и признать, что Синьория опять выскользнула из сетей Борджа, сохранив в неприкосновенности свою святая святых — государственную казну. Впрочем, уже на следующее утро после отъезда епископа герцога утешила радостная весть о взятии Камерино.
   Задолго до открытия военных действий Джулио Варано отправил в Венецию двух своих сыновей, Пьетро и Джанмарию, поручив им договориться с дожем и набрать дополнительное войско. Он не терял надежды отразить нападение и даже атаковал захватчиков, причем поначалу небезуспешно: камеринская кавалерия, которой командовал Венанцио Варано, разбила и обратила в бегство рейтар капитана Орсини. Но вступление в бой отрядов Оливеротто да Фермо склонило чашу весов на другую сторону. Камеринцы были вынуждены отступить под защиту городских стен, и осада оказалась недолгой.
   Многолетнее тираническое правление семейства Варано принесло естественные плоды — подданные желали успеха врагам, а не собственному государю. В Камерино быстро сложилась влиятельная группировка, объединившая молодых людей из патрицианских родов. Они открыто потребовали у старого правителя сдачи города, а когда Джулио прогнал их представителей, пригрозив изменникам казнью, перешли от слов к делу. Вспыхнул бунт, восставшие открыли ворота и впустили в Камерино отряды герцогских войск.
   Правитель и его сыновья были арестованы. Старого Варано бросили в тюрьму в Перголе, где он вскоре и умер (по утверждению Гвиччардини, насильственной смертью). Венанцио и Аннибале ждало заточение в замке Каттолика на берегу Адриатического моря.
   О победе над Камерино Чезаре Борджа сообщил в Феррару своей любимой сестре, тяжело болевшей после неудачных родов. Это письмо сохранилось, и мы приводим его полностью.
   «Сиятельная госпожа и возлюбленная сестра, мы пишем Вам в твердой уверенности, что для Вашего нынешнего недуга нет лекарства более действенного, чем счастливая весть. Поэтому извещаем Вашу Светлость о взятии города Камерино, над коим в настоящий момент уже развевается наше знамя. Мы просим Вас ценить означенную новость лишь постольку, поскольку она улучшит Ваше здоровье, и известить нас об этом, ибо мысль о Вашем недомогании безмерно огорчает нас, не позволяя радоваться никаким победам, сколь бы славными они ни были. Мы просим Вас также поведать о положении наших дел Его Светлости, высокочтимому дону Альфонсо, Вашему супругу и нашему дорогому брату, и передать, что только крайний недостаток времени помешал нам в этот раз написать ему лично.
   Урбино, год от Р. X. 1502, 20 июля.
   Брат Вашей Светлости, любяший Вас, как самого себя — Чезаре».

Глава 23. МЯТЕЖ КОНДОТЬЕРОВ

   Захват Урбино и Камерино, бои в Тоскане, возвращение французской армии — все это вызвало новую волну слухов о Борджа. Страна замерла в ожидании, гадая, что собираются предпринять папа и Валентино.
   Те, кто надеялся на низвержение герцога, связывали с приходом французов определенные надежды. Поговаривали, будто Людовик намерен основательно подрезать крылья Чезаре Борджа, чьи постоянно растущие владения уже создали прямую угрозу интересам Франции. Ободренные этим слухом, противники Борджа устремились в Милан, поближе к ставке христианнейшего короля, чтобы находиться в курсе событий и, по возможности, направлять их в выгодное для себя русло.
   Герцог по-прежнему оставался в Урбино, будучи тем не менее полностью в курсе всего происходящего при французском дворе. В королевской свите состоял Франческо Троке — камерарий папы и преданный слуга сына его святейшества. Сообщения мессера Франческо (с которым мы еще встретимся в следующих главах) приходили нечасто, но зато были вполне достоверными.
   Троке посоветовал своему патрону не испытывать терпение короля в вопросе с Флоренцией. Время пассивного наблюдения короля прошло. Чезаре прочитал донесение, и в ту же ночь гонец, шпоря коня, поскакал из Урбино на запад. Он вез письмо к Вителлоццо Вителли — это был приказ герцога немедленно очистить Ареццо и вывести войска из Тосканы. Зная, что у его кондотьера могут быть совсем иные планы, герцог сопроводил приказ недвусмысленной угрозой, пообещав, в случае неповиновения, нанести удар по Читта-ди-Кастелло.
   Чезаре Борджа не бросал слов на ветер, и кондотьер подчинился — благополучие собственного города было для него важней, чем борьба с Флоренцией. Но настроение его отнюдь не улучшилось, и весь заряд ярости, накопленный в душе Вителли, обратился против герцога. Фактически требование Валентино только избавляло Вителлоццо от неизбежной стычки с французами, не сулившей кондотьеру ничего, кроме неминуемого разгрома. Но, с другой стороны, тон и содержание письма выглядели достаточно вызывающими, тем более что прежде герцог если и не поощрял захвата Ареццо, то и не возражал против него. Поэтому теперь, оставляя Тоскану, Вителлоццо Вителли почел себя оскорбленным и решил мстить. А человеком он был далеко не кротким.
   Сняв флорентийскую проблему с повестки дня, Чезаре, переодетый рыцарем-иоаннитом, в сопровождении всего лишь четырех слуг выехал на север, в Милан. Проскакав всю ночь, они сделали короткую остановку в Форли, сменили лошадей и тронулись дальше. Двадцать восьмого июля герцог и его спутники достигли Феррары.
   Здесь, несмотря на спешку, он провел несколько часов у постели больной сестры. Состояние Лукреции уже не внушало опасений, но она была все еще очень слаба. Затем Чезаре обсудил ближайшие дела с герцогом Феррарским и возобновил путешествие, отправив вперед курьера, чтобы предупредить короля о своем прибытии. Дон Альфонс с небольшой свитой проводил шурина до границы герцогства.
   Милан бурлил. Чуть ли не каждый королевский выход превращался в импровизированное судилище над Борджа — итальянские изгнанники осаждали Людовика доносами, просьбами и жалобами, умоляя восстановить справедливость и вернуть им утраченные владения. Тут собрались все жертвы Валентино, начиная с Гуидобальдо да Монтефельтро и кончая Джованни Сфорца. К этому возмущенному хору присоединил свой голос и Франческо Гонзага из Мантуи. Строго говоря, у графа пока не было личных причин негодовать на Чезаре, но Гонзага всегда следовал мудрому правилу — примыкать к сильнейшим. Теперь, уповая на поддержку Франции, он принял самое деятельное участие в сколачивании лиги против Борджа. Король выслушивал страстные речи низложенных князей с непроницаемым выражением лица, которое сохранилось и после приезда феррарского курьера. Скрытный и расчетливый, Людовик иногда выказывал склонность к мрачному юмору, а потому не отказал себе в удовольствии известить всех о скором визите герцога лишь за два часа до его появления в Милане. Эту новость он сообщил на ухо маршалу Тривульцио — сообщил шепотом, но достаточно громко, чтобы быть уверенным в произведенном на окружающих эффекте.
   Итальянские вельможи приуныли, ибо чернить Валентино за глаза казалось им делом куда более выгодным и безопасным, чем состязаться с ним же лицом к лицу, хотя бы словесно. А когда они увидели прием, оказываемый Людовиком их заклятому врагу, уныние сменилось отчаянием. Король выехал навстречу своему гостю, сам пригласил его во дворец и в разговоре именовал не иначе, как «дорогой родственник» или «кузен».
   Теперь незадачливым просителям оставалось лишь удалиться, что они и сделали один за другим. Людовик удержал только герцога Мантуанского, желая дать ему возможность восстановить добрые отношения с Валентино. Мантуя считалась союзницей французской короны, а его христианнейшее величество старался поддерживать единство в собственном лагере. Примирение состоялось и впоследствии было скреплено обручением детей — маленького Франческо Гонзаги и двухлетней Луизы Валентино.
   В те дни на руку Чезаре действовали два фактора: близкая война с Испанией, делавшая для Людовика крайне важным благоволение Ватикана, и честолюбие кардинала д'Амбуаза. Не довольствуясь положением первого министра, он лелеял мечту о тройной тиаре первосвященника. Но лишь содействие герцога Валентино могло дать кардиналу д'Амбуазу — или любому другому кандидату — реальные шансы занять престол св. Петра, когда он станет вакантным.
   Так обстояли дела в Милане. Согласие между герцогом и королем было очевидным для всех, но, кажется, никто не испытывал по этому поводу большей ярости, чем Вителлоццо Вителли. Кондотьер пребывал в твердой уверенности, что герцог попросту пожертвовал им ради сиюминутных тактических выгод. Он утверждал, что будто Чезаре опорочил и оклеветал его при французском дворе, а сам вышел сухим из воды, отведя монарший гнев на честного солдата. Такова, язвительно говорил Вителли, благодарность герцога тем, кто с опасностью для жизни добывал ему тосканскую корону.