И судебный исполнитель оказывается под рукой. Он лично руководил спасательными работами и явился по первому же зову этой скверной женщины. Бертран выдвигает свои обвинения и, желая придать им законную силу, приплетает к ним все, что ей приходит в голову. Она обрисовывает меня как девицу дурного поведения, чудом избежавшую виселицы в Гренобле; жалуется, что некий молодой человек, без сомнения мой любовник, силой навязал меня ей в спутницы; упоминает о непристойных приставаниях монаха из Лиона. Словом, в ход было пущено все, что могло опорочить меня. Клевета, растравленная отчаянием и мстительностью, возымела действие. Судья выслушал ее жалобы.
Осмотрели дом. Оказалось, что пожар начался с сенного сарая. Нашлось несколько человек, которые видели, как я вечером туда заходила. И это действительно было так. В тот вечер я долго искала уборную из-за того, что служанка плохо объяснила, где можно найти ее.
Я блуждала по этому сараю и находилась там достаточно времени, чтобы можно было заподозрить меня в злом умысле, в котором меня обвиняли. Итак, начинается судебная процедура. Она ведется по всем правилам: все свидетели обвинения выслушиваются, в то время как все мои попытки оправдаться не принимаются во внимание. В результате было доказано, что я являюсь поджигательницей и что я имела сообщников, которые совершили кражу, пока я занималась поджогом. И далее, без всяких разбирательств, на рассвете следующего дня меня доставляют в лионскую тюрьму и заключают под стражу как поджигательницу, убийцу ребенка и воровку.
Надо сказать, я уже давно привыкла к клевете, несправедливости и несчастьям, которые с самого детства сопровождали любое добродетельное движение моей души. И на этот раз, вновь наткнувшись на шипы, я испытывала боль скорее тупую, чем мучительную, и больше рыдала, чем сетовала на злую судьбу. Тем не менее, повинуясь закону самосохранения, я, как и всякий страждущий, готова была испробовать любые средства, чтобы выкарабкаться из западни, куда была загнана суровыми невзгодами. И тут вдруг я вспомнила об отце Антонине. Какой бы сомнительной ни казалась возможность найти в его лице поддержку, я все же не могла отказаться от этого шанса и решила к нему обратиться. Я попросила, чтобы нам устроили встречу. Антонин не знал, кто именно пожелал его видеть, и поэтому не замедлил явиться. Разобравшись, что к чему, он притворился, что не узнает меня. Тогда я сказала надзирателю, что преподобный отец может и не припомнить меня, так как был моим духовником в годы далекой юности, и настаивала на беседе с ним с глазу на глаз. Моя просьба была удовлетворена. Едва мы остались в камере одни, я бросилась к ногам монаха, умоляя вызволить меня из беды. Я обрисовала ему весь ужас моего положения, доказывала свою невиновность. Я дала ему понять, что неприличный разговор, который он вел со мной два дня назад, восстановил против меня особу, которой я была рекомендована, и она теперь выступила в качестве моей обвинительницы. Монах выслушал меня очень внимательно.
«Вот что, Софи, – сказал он наконец, – надеюсь, что хоть сейчас ты проявишь благоразумие и не будешь выходить из себя, как делала это всякий раз, когда я пытался победить твои проклятые предрассудки. Теперь ты видишь, куда они тебя завели. Неужели ты еще не убедилась, что твои нравственные принципы ничего, кроме бесконечных бед, тебе не принесли. Так измени им хоть раз в жизни, если хочешь продлить свои дни. Я вижу только единственный способ тебя спасти. Один из наших святых отцов – близкий родственник интенданта и губернатора. Я переговорю с ним. Он объявит тебя своей племянницей и будет ходатайствовать перед властями о приостановлении судебной процедуры при условии, что ты пострижешься в монахини. На самом же деле ты исчезнешь для света, и он отдаст тебя в мои руки. Я буду держать тебя на своем попечении до тех пор, пока сочту нужным; может быть, когда-нибудь я и верну тебе свободу. Однако не скрою, что в течение этого своеобразного заключения ты будешь всецело предоставлена мне. Ты станешь покорной рабой моих капризов и прихотей, ты будешь безропотно удовлетворять их, ведь ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Софи. Так выбирай же: мое предложение или эшафот – и не медли с ответом».
«Уходите прочь, отец Антонин, – содрогнулась я от ужаса, – вы чудовище, вы злоупотребляете моим безвыходным положением, предлагая сделать выбор между смертью и позором. Так знайте же – я скорее предпочту умереть невиновной, чтобы, по крайней мере, не мучаться от угрызений совести».
Мое сопротивление воспламенило этого негодяя, и он имел наглость продемонстрировать мне всю полноту своего возбуждения. Бесстыдник находил особую прелесть в любовных ласках среди цепей и оков, под карающим мечом правосудия, нависшим над моей головой. Я пытаюсь вырваться, он преследует меня, опрокидывает на жалкую соломенную подстилку, служащую мне ложем, и удовлетворяет свою похоть, обильно оскверняя меня отвратительными следами своего сладострастия.
«Ну, что ж, – проговорил он, поднимаясь с подстилки и приводя себя в порядок, – вы не желаете принять от меня помощь, дело ваше. Я умываю руки и не стану ни содействовать, ни вредить вам. Но, если вы вздумаете сказать хоть одно слово против меня, я обвиню вас в самых невероятных преступлениях, лишив малейшей возможности защищаться. Подумайте об этом хорошенько, прежде чем жаловаться, и постарайтесь вникнуть в смысл того, что я сейчас скажу надзирателю. Итак, я навсегда избавляю вас от своего общества».
Антонин стучит в дверь, входит надзиратель.
«Сударь, – обращается к нему этот мерзавец, – добрая девушка обозналась. Ей хотелось поговорить с отцом Антонином, но тот сейчас в Бордо. Я же увидел ее впервые и не был с ней раньше знаком. Она попросила выслушать ее исповедь – я не мог ей отказать. А теперь кланяюсь вам обоим. Если когда-нибудь понадобится моя помощь, я всегда к вашим услугам».
С этими словами Антонин вышел из комнаты. Я была не столько удивлена его наглой разнузданностью, сколько ошеломлена его коварством.
Ничто не решается так быстро, как дела в третьеразрядных провинциальных судах, почти всегда состоящих из недалеких ригористов или грубых фанатиков, уверенных, что, если надо будет, вышестоящие инстанции поправят их недоделки. Итак, восемь или десять приземистых лавочников, составляющих цвет респектабельного городского суда, единогласно приговорили меня к смертной казни. Меня тут же отправили в Париж для подтверждения приговора в высшей инстанции.
Сердце мое разрывалось от горьких и мучительных мыслей. Под какой несчастливой звездой я родилась? Отчего стоит моей душе зачать крохотный росток добродетели, как за это на меня насылается целый поток невзгод? И каким образом стало возможно, что всевидящее Провидение, которому я упоенно поклонялась с юных лет, жестоко карая меня за добрые побуждения, тотчас же являет мне примеры возвышения тех, кто, не гнушаясь ни пороками, ни преступлениями, пытался раздавить меня?
В детстве ростовщик пытается втянуть меня в воровство. Я отказываюсь – он обогащается, а меня приговаривают к повешению. Лесные разбойники грозятся изнасиловать меня за то, что я не желаю становиться членом их банды. Они благоденствуют, а я попадаю в руки растленного маркиза, который награждает меня ста ударами хлыста за несогласие отравить его собственную мать. Оттуда я бегу и попадаю к хирургу. Пытаюсь уберечь его от страшного злодейства – в знак благодарности этот палач калечит меня, клеймит как преступницу и выбрасывает вон. В конце концов хирург, вне всякого сомнения, доводит до конца задуманное преступление. И что же – он делает блестящую карьеру, а я вновь обречена на нищенское существование. Мечтая приобщиться к святым таинствам, я желаю смиренно припасть к стопам Всевышнего, чтобы истово молиться тому, кто беспрестанно ниспосылает страдания на мою долю, и вот высочайший суд, в священных мистериях которого я надеялась получить очищение, становится кровавым театром моего бесчестья и позора. Чудовище, осквернившее мою чистоту, неуклонно поднимается на вершину почестей, в то время как я вновь проваливаюсь в пропасть беспросветной нужды. Пытаюсь облегчить участь нищенки – та меня обворовывает. Оказываю помощь поверженному человеку – тот оказывается негодяем и заставляет меня крутить колесо, подобно вьючному животному, и осыпает ударами, если силы покидают меня. Теперь этот человек щедро одарен всеми милостями фортуны, а я едва не поплатилась жизнью за то, что работала на него под принуждением. Презренная женщина предлагает мне стать соучастницей в новом преступлении. Желая спасти деньги ее жертвы и предотвратить беду, я снова лишаюсь того немногого, чем еще владею. Один благородный юноша готов вознаградить меня за все мои страдания, предлагая свою руку и сердце, но испускает дух на моих глазах, прежде чем ему удается осуществить свое намерение. Рискуя своей жизнью, я бросаюсь в горящее пламя, спасая жизнь чужого ребенка, – и вот в третий раз оказываюсь под карающим мечом Фемиды. Надеясь на сострадание к моим беспримерным мукам, я взываю о помощи к негодяю, некогда обесчестившему меня. Этот изверг предлагает мне свое содействие ценой еще более страшного бесчестья... О Провидение! Позволь мне наконец усомниться в твоей справедливости. Знать бы, какие еще более страшные кары ты приберегло для меня, если бы, следуя урокам моих мучителей, я воскуряла фимиам его величеству пороку? Вот до каких крамольных мыслей я дошла в своем ожесточении против неудач, обид и оскорблений в минуту, когда вы, сударыня, соизволили бросить в мою сторону взгляд, полный жалости и сочувствия...
Прошу у вас тысячу извинений, сударыня, за то, что так долго злоупотребляла вашим терпением, рассказывая о моих злоключениях. Я лишь разбередила свои сердечные раны и потревожила ваш покой. Солнце уже поднимается, сейчас стражники придут за мной. Позвольте же мне, наконец, пойти навстречу неминуемой гибели. Я ее больше не страшусь, ибо она лишь положит конец моим страданиям. Смерти боятся счастливцы, чьи дни чисты и светлы. Существа же несчастные, не видавшие на своем веку ничего, кроме обид, до крови исколовшие ноги терниями, познавшие людей лишь для того, чтобы их возненавидеть, взиравшие на дневной свет лишь для того, чтобы его проклинать; те отверженные, у кого жестокие беды отняли родителей, счастье, поддержку, покровительство и друзей, кто утоляет жажду лишь горькими слезами и кормится лишь собственными душевными терзаниями, – такие страдальцы встречают смерть без содрогания, они даже радуются ей, подобно моряку, спешащему поскорее достичь тихой безопасной пристани, где он обретет утраченный покой. Кто знает, может, справедливый Господь вознаградит на небесах тех, кто безвинно преследовался и угнетался на земле.
Почтенный господин де Корвиль не мог слушать эту историю без глубочайшего волнения. Что же касается госпожи де Лорсанж, которая, как мы уже говорили, несмотря на ужасные заблуждения молодости, все же оставалась женщиной чувствительной, то она была близка к обмороку.
– Сударыня, – сказала она Софи, – не могу слушать вас, не испытывая самого живейшего участия... Более того, не знаю, как это объяснить, меня неудержимо влечет к вам нежнейшее чувство, и все ваши беды я переживаю как свои собственные. Вы утаили ваше настоящее имя и происхождение. Умоляю, Софи, раскройте вашу тайну. Поверьте, я прошу об этом не из праздного любопытства. Ах, если бы мои подозрения оказались верными... Неужели вы Жюстина, моя сестра?
– Жюстина... сударыня, какое имя!
– Она была бы сейчас ваших лет...
– О Жюльетта, ты ли это, неужели я слышу твой голос! – воскликнула несчастная пленница, устремляясь в объятия госпожи де Лорсанж. – Ты моя сестра, великий Боже! Какое страшное богохульство позволила я себе, сомневаясь во всеблагости Провидения! Ах, теперь я умру не такой несчастной, ведь я могу обнять тебя на прощание!
И, захлебываясь от рыданий, две сестры бросились друг другу в объятия. Господин де Корвиль больше не мог сдержать слез. Он понял, что пришло время и ему самому принять в этом деле самое живое участие. Он тотчас прошел в комнату и написал письмо министру юстиции, где страстно и заинтересованно обрисовал тяжелую участь несчастной Жюстины. Далее он поручился за ее невиновность и попросил, чтобы на время пересмотра процесса обвиняемая содержалась в его собственном замке как в тюрьме. А он по первому требованию передаст Жюстину правосудию. Господин де Корвиль представился двум стражникам, назвав свою должность, и поручил им немедленно отвезти письмо по месту назначения и вернуться за пленницей в его дом, если на то поступит указание верховного юридического лица. Поняв, с кем они имеют дело, стражники подчинились его желанию. Наконец подъехала карета.
– Пойдемте, прекрасная пленница, – обратился господин де Корвиль к Жюстине, все еще пребывавшей в объятиях сестры. – Идите же, за четверть часа вся ваша жизнь изменилась. Надеюсь, у вас больше не будет повода полагать, что ваши добродетели не вознаградятся здесь, на земле, и что судьба сталкивала вас лишь с каменными сердцами. Следуйте за мной, я беру вас под свою ответственность, и отныне все зависит лишь от меня.
И господин де Корвиль в нескольких словах объяснил сестрам, что он предпринял.
– О дорогой мой! Достойнейший мой человек! – воскликнула госпожа де Лорсанж, бросаясь к ногам своего любовника. – Воистину, это великодушнейший поступок в вашей жизни, ибо кому дано познать тайны человеческого сердца и дух закона, тот призван отомстить за поруганную невинность, спасти несчастную, измученную злой судьбой! Да, вот она, вот ваша пленница... Иди же, Жюстина, иди, беги и целуй ноги твоего справедливого защитника, он никогда не оставит тебя, как другие! О сударь, если узы вашей любви всегда были для меня драгоценны, то отныне они станут еще крепче в соединении с самым нежным уважением и благоговением!
И обе женщины в едином порыве бросились обнимать колени великодушного друга, орошая их своими слезами.
Наконец, они прибыли в замок. Господин де Корвиль и госпожа де Лорсанж старались сделать все возможное, чтобы вырвать Жюстину из пучины невзгод, и находили для себя особую радость, окружая ее радушием и комфортом. Жюстину с радостью выхаживали самыми питательными кушаньями, ее укладывали спать на лучшие постели, заботясь о том, чтобы она чувствовала себя как дома. Ей старались угодить во всем – словом, ее опекали со всей щепетильностью и ненавязчивостью, на какие только способны чувствительные души. Любовники словно соревновались друг с другом в стремлении подарить своему кумиру наивысшее счастье и заставить позабыть о былых горестях. Один превосходный врач после нескольких процедур сумел вывести позорное клеймо, оставленное злодеем Роденом. Постепенно заботы госпожи де Лорсанж и ее добросердечного возлюбленного начали приносить свои плоды: с чела нашей очаровательной и милой Жюстины стали исчезать следы перенесенных лишений. Былая грация вновь утвердила свое господство, на мертвенно-бледных щеках расцвели весенние розы, на многострадальных губах вновь заиграл смех, казалось навсегда забытый за долгие годы тяжких испытаний. Из Парижа начали поступать благоприятные новости. Господин де Корвиль поднял на ноги всю Францию; он разыскал господина С. и, пробудив в том былое рвение, объединился с ним, чтобы привлечь внимание к несчастьям Жюстины и возвратить ей утраченный покой, в котором она так нуждалась. Наконец, прибыло королевское послание, из которого следовало, что все судебные процессы, возбужденные против Жюстины, начиная с самого ее детства, прекращаются, и она снова обретает право зваться добропорядочной гражданкой. Всем трибуналам королевства отныне приказано прекратить порочить ее доброе имя, к тому же ей была назначена пенсия в тысячу двести ливров, которая должна была выплачиваться за счет золота, захваченного в мастерской фальшивомонетчиков в Дофине.
Узнав столь приятные новости, Жюстина чуть не умерла от радости. Несколько дней она проливала счастливые слезы на коленях своих благодетелей. Вдруг без всякой видимой причины ее настроение резко переменилось. Она сделалась хмурой, беспокойной, рассеянной, иногда, сидя в кругу своих друзей, она внезапно начинала плакать, не в силах объяснить повода своей печали.
– Я не рождена для такого блаженства, – говорила она порой госпоже де Лорсанж. – О, моя милая сестра, это не может продолжаться долго.
Ей напрасно повторяли, что все испытания позади, что больше нет причин для тревоги, что приняты все меры, чтобы ни один из злодеев, с которыми столкнула ее жизнь, не сумеет ей больше повредить и теперь можно успокоиться, – однако уговоры оказались напрасными. Бедная девушка, обреченная на бесконечные несчастья, и сейчас ощущала карающую десницу, нависшую над ее головой, и уже предвидела последний удар судьбы, которым должна быть неминуемо раздавлена.
Госпожа де Лорсанж еще оставалась в деревне. И вот однажды, когда все уже были готовы выйти на прогулку, началась страшная гроза. Из-за сильной жары двери и окна в доме оставались открытыми. Сверкает молния, падает град, свистит ветер, слышатся раскаты грома. Госпожа де Лорсанж напугана. Она панически боится грома и умоляет сестру поскорее затворить окна. В этот миг появляется господин де Корвиль и видит, как добрая Жюстина, спеша успокоить свою сестру, мчится к окну, пытается бороться с сокрушительными порывами ветра, и тут мгновенная вспышка молнии настигает несчастную. Сраженная Жюстина падает прямо посреди зала.
Госпожа де Лорсанж испускает пронзительный вопль и лишается чувств. На крик господина де Корвиля прибегают две служанки. Им удается привести в сознание госпожу де Лорсанж, но для бедной Жюстины всякая надежда уже потеряна. Молния ударила ей прямо в грудь и, смертельно поразив, вышла через рот. Лицо несчастной было настолько обезображено, что нельзя было смотреть на него без содрогания. Господин де Корвиль приказал немедленно вынести тело из комнаты.
– Нет, нет, – восклицает госпожа де Лорсанж, поднимаясь и показывая совершенное спокойствие, – пусть она еще побудет здесь, перед моими глазами, я должна видеть ее, это укрепит меня в решении, которое я только что приняла. Выслушайте меня, друг мой, и не пытайтесь препятствовать моим намерениям. Я сделала свой выбор, и ничто в мире не заставит меня от него отступить. Неслыханные беды, обрушившиеся на эту несчастную, свято почитавшую добродетель, – пример настолько необыкновенный и исключительный, что это заставило меня пересмотреть мою собственную жизнь. Не подумайте, я нисколько не ослеплена фальшивым блеском счастья, которым, как мы узнали из рассказов Жюстины, наслаждаются ее подлые преследователи. Подобная несправедливость – загадка Провидения, и не нам о ней судить, ибо никому не дано приоткрыть завесу этой тайны. Не следует обольщаться, ибо процветание злодея – это не более чем испытание, уготованное Провидением, подобно молнии, на миг озаряющей небо, чтобы вслед за этим низвергнуть в бездну смерти несчастного, ослепленного ее сиянием. И вот подтверждение тому, представшее нашим взорам. Непрекращающиеся лишения и ужасные злоключения этой обездоленной девушки должны послужить живым укором. Всевышний дает мне предупреждение: я должна раскаяться в своих грехах и, прислушавшись к голосу совести, возвратиться в лоно Церкви. Какое же наказание заслужила у Всевышнего я? Список моих преступлений заставил бы вас содрогнуться... Каждое мгновение моей жизни было осквернено распутством, неверием и презрением ко всяческим нравственным устоям. Чего могу ожидать я, если столь жестоко обошлись с той, которая не могла себя упрекнуть ни в одном умышленном проступке. Расстанемся же друг с другом, время пришло, ведь мы не связаны никакими узами. Постарайтесь забыть меня и сочтите за благо то, что я готова припасть к стопам Всевышнего и в вечном раскаянии молить об искуплении всех мерзостей, какими я себя запятнала. Страшный удар, который я пережила, был, однако, необходим для меня; мое обращение позволит мне надеяться на блаженство в ином мире. Прощайте, сударь, мы больше никогда не увидимся. Во имя нашей дружбы прошу вас о последней милости: не старайтесь разыскивать меня, чтобы узнать о моей судьбе. Я буду ожидать вас в лучшем мире – ваши добродетели непременно должны вас туда привести. Возможно, умерщвление плоти, которому я решила посвятить остаток отпущенных мне дней, позволит мне искупить мои преступления и я смогу когда-нибудь встретить вас там.
Госпожа де Лорсанж приказывает запрячь экипаж и, взяв с собой только небольшую сумму денег, покидает замок. Оставшееся имущество она завещает господину де Корвилю, с тем чтобы тот распорядился всеми средствами в благотворительных целях. В Париже она вступает в монашеский орден кармелиток, где через несколько лет завоевывает известность своим благоразумием, искренней набожностью и безупречностью нравов.
Что касается господина де Корвиля, то он достиг у себя на родине наивысших должностей. Сей почтенный муж заботился как о благе народа и славе государя, так и о богатстве и процветании своих друзей.
О вы, те, кто прочтет эту поучительную историю, сумеете ли вы извлечь из нее урок, подобно этой испорченной и раскаявшейся женщине? Надеемся, что и вы, как и госпожа де Лорсанж, удостоверитесь в том, что истинное счастье достижимо лишь в лоне добродетели, и если Всевышний здесь, на земле, порой позволяет подвергать ее гонениям, то лишь затем, чтобы на небесах воздать ей самую достойную награду.
Написано в течение двух недель и завершено 8 июля 1787 года.
Осмотрели дом. Оказалось, что пожар начался с сенного сарая. Нашлось несколько человек, которые видели, как я вечером туда заходила. И это действительно было так. В тот вечер я долго искала уборную из-за того, что служанка плохо объяснила, где можно найти ее.
Я блуждала по этому сараю и находилась там достаточно времени, чтобы можно было заподозрить меня в злом умысле, в котором меня обвиняли. Итак, начинается судебная процедура. Она ведется по всем правилам: все свидетели обвинения выслушиваются, в то время как все мои попытки оправдаться не принимаются во внимание. В результате было доказано, что я являюсь поджигательницей и что я имела сообщников, которые совершили кражу, пока я занималась поджогом. И далее, без всяких разбирательств, на рассвете следующего дня меня доставляют в лионскую тюрьму и заключают под стражу как поджигательницу, убийцу ребенка и воровку.
Надо сказать, я уже давно привыкла к клевете, несправедливости и несчастьям, которые с самого детства сопровождали любое добродетельное движение моей души. И на этот раз, вновь наткнувшись на шипы, я испытывала боль скорее тупую, чем мучительную, и больше рыдала, чем сетовала на злую судьбу. Тем не менее, повинуясь закону самосохранения, я, как и всякий страждущий, готова была испробовать любые средства, чтобы выкарабкаться из западни, куда была загнана суровыми невзгодами. И тут вдруг я вспомнила об отце Антонине. Какой бы сомнительной ни казалась возможность найти в его лице поддержку, я все же не могла отказаться от этого шанса и решила к нему обратиться. Я попросила, чтобы нам устроили встречу. Антонин не знал, кто именно пожелал его видеть, и поэтому не замедлил явиться. Разобравшись, что к чему, он притворился, что не узнает меня. Тогда я сказала надзирателю, что преподобный отец может и не припомнить меня, так как был моим духовником в годы далекой юности, и настаивала на беседе с ним с глазу на глаз. Моя просьба была удовлетворена. Едва мы остались в камере одни, я бросилась к ногам монаха, умоляя вызволить меня из беды. Я обрисовала ему весь ужас моего положения, доказывала свою невиновность. Я дала ему понять, что неприличный разговор, который он вел со мной два дня назад, восстановил против меня особу, которой я была рекомендована, и она теперь выступила в качестве моей обвинительницы. Монах выслушал меня очень внимательно.
«Вот что, Софи, – сказал он наконец, – надеюсь, что хоть сейчас ты проявишь благоразумие и не будешь выходить из себя, как делала это всякий раз, когда я пытался победить твои проклятые предрассудки. Теперь ты видишь, куда они тебя завели. Неужели ты еще не убедилась, что твои нравственные принципы ничего, кроме бесконечных бед, тебе не принесли. Так измени им хоть раз в жизни, если хочешь продлить свои дни. Я вижу только единственный способ тебя спасти. Один из наших святых отцов – близкий родственник интенданта и губернатора. Я переговорю с ним. Он объявит тебя своей племянницей и будет ходатайствовать перед властями о приостановлении судебной процедуры при условии, что ты пострижешься в монахини. На самом же деле ты исчезнешь для света, и он отдаст тебя в мои руки. Я буду держать тебя на своем попечении до тех пор, пока сочту нужным; может быть, когда-нибудь я и верну тебе свободу. Однако не скрою, что в течение этого своеобразного заключения ты будешь всецело предоставлена мне. Ты станешь покорной рабой моих капризов и прихотей, ты будешь безропотно удовлетворять их, ведь ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Софи. Так выбирай же: мое предложение или эшафот – и не медли с ответом».
«Уходите прочь, отец Антонин, – содрогнулась я от ужаса, – вы чудовище, вы злоупотребляете моим безвыходным положением, предлагая сделать выбор между смертью и позором. Так знайте же – я скорее предпочту умереть невиновной, чтобы, по крайней мере, не мучаться от угрызений совести».
Мое сопротивление воспламенило этого негодяя, и он имел наглость продемонстрировать мне всю полноту своего возбуждения. Бесстыдник находил особую прелесть в любовных ласках среди цепей и оков, под карающим мечом правосудия, нависшим над моей головой. Я пытаюсь вырваться, он преследует меня, опрокидывает на жалкую соломенную подстилку, служащую мне ложем, и удовлетворяет свою похоть, обильно оскверняя меня отвратительными следами своего сладострастия.
«Ну, что ж, – проговорил он, поднимаясь с подстилки и приводя себя в порядок, – вы не желаете принять от меня помощь, дело ваше. Я умываю руки и не стану ни содействовать, ни вредить вам. Но, если вы вздумаете сказать хоть одно слово против меня, я обвиню вас в самых невероятных преступлениях, лишив малейшей возможности защищаться. Подумайте об этом хорошенько, прежде чем жаловаться, и постарайтесь вникнуть в смысл того, что я сейчас скажу надзирателю. Итак, я навсегда избавляю вас от своего общества».
Антонин стучит в дверь, входит надзиратель.
«Сударь, – обращается к нему этот мерзавец, – добрая девушка обозналась. Ей хотелось поговорить с отцом Антонином, но тот сейчас в Бордо. Я же увидел ее впервые и не был с ней раньше знаком. Она попросила выслушать ее исповедь – я не мог ей отказать. А теперь кланяюсь вам обоим. Если когда-нибудь понадобится моя помощь, я всегда к вашим услугам».
С этими словами Антонин вышел из комнаты. Я была не столько удивлена его наглой разнузданностью, сколько ошеломлена его коварством.
Ничто не решается так быстро, как дела в третьеразрядных провинциальных судах, почти всегда состоящих из недалеких ригористов или грубых фанатиков, уверенных, что, если надо будет, вышестоящие инстанции поправят их недоделки. Итак, восемь или десять приземистых лавочников, составляющих цвет респектабельного городского суда, единогласно приговорили меня к смертной казни. Меня тут же отправили в Париж для подтверждения приговора в высшей инстанции.
Сердце мое разрывалось от горьких и мучительных мыслей. Под какой несчастливой звездой я родилась? Отчего стоит моей душе зачать крохотный росток добродетели, как за это на меня насылается целый поток невзгод? И каким образом стало возможно, что всевидящее Провидение, которому я упоенно поклонялась с юных лет, жестоко карая меня за добрые побуждения, тотчас же являет мне примеры возвышения тех, кто, не гнушаясь ни пороками, ни преступлениями, пытался раздавить меня?
В детстве ростовщик пытается втянуть меня в воровство. Я отказываюсь – он обогащается, а меня приговаривают к повешению. Лесные разбойники грозятся изнасиловать меня за то, что я не желаю становиться членом их банды. Они благоденствуют, а я попадаю в руки растленного маркиза, который награждает меня ста ударами хлыста за несогласие отравить его собственную мать. Оттуда я бегу и попадаю к хирургу. Пытаюсь уберечь его от страшного злодейства – в знак благодарности этот палач калечит меня, клеймит как преступницу и выбрасывает вон. В конце концов хирург, вне всякого сомнения, доводит до конца задуманное преступление. И что же – он делает блестящую карьеру, а я вновь обречена на нищенское существование. Мечтая приобщиться к святым таинствам, я желаю смиренно припасть к стопам Всевышнего, чтобы истово молиться тому, кто беспрестанно ниспосылает страдания на мою долю, и вот высочайший суд, в священных мистериях которого я надеялась получить очищение, становится кровавым театром моего бесчестья и позора. Чудовище, осквернившее мою чистоту, неуклонно поднимается на вершину почестей, в то время как я вновь проваливаюсь в пропасть беспросветной нужды. Пытаюсь облегчить участь нищенки – та меня обворовывает. Оказываю помощь поверженному человеку – тот оказывается негодяем и заставляет меня крутить колесо, подобно вьючному животному, и осыпает ударами, если силы покидают меня. Теперь этот человек щедро одарен всеми милостями фортуны, а я едва не поплатилась жизнью за то, что работала на него под принуждением. Презренная женщина предлагает мне стать соучастницей в новом преступлении. Желая спасти деньги ее жертвы и предотвратить беду, я снова лишаюсь того немногого, чем еще владею. Один благородный юноша готов вознаградить меня за все мои страдания, предлагая свою руку и сердце, но испускает дух на моих глазах, прежде чем ему удается осуществить свое намерение. Рискуя своей жизнью, я бросаюсь в горящее пламя, спасая жизнь чужого ребенка, – и вот в третий раз оказываюсь под карающим мечом Фемиды. Надеясь на сострадание к моим беспримерным мукам, я взываю о помощи к негодяю, некогда обесчестившему меня. Этот изверг предлагает мне свое содействие ценой еще более страшного бесчестья... О Провидение! Позволь мне наконец усомниться в твоей справедливости. Знать бы, какие еще более страшные кары ты приберегло для меня, если бы, следуя урокам моих мучителей, я воскуряла фимиам его величеству пороку? Вот до каких крамольных мыслей я дошла в своем ожесточении против неудач, обид и оскорблений в минуту, когда вы, сударыня, соизволили бросить в мою сторону взгляд, полный жалости и сочувствия...
Прошу у вас тысячу извинений, сударыня, за то, что так долго злоупотребляла вашим терпением, рассказывая о моих злоключениях. Я лишь разбередила свои сердечные раны и потревожила ваш покой. Солнце уже поднимается, сейчас стражники придут за мной. Позвольте же мне, наконец, пойти навстречу неминуемой гибели. Я ее больше не страшусь, ибо она лишь положит конец моим страданиям. Смерти боятся счастливцы, чьи дни чисты и светлы. Существа же несчастные, не видавшие на своем веку ничего, кроме обид, до крови исколовшие ноги терниями, познавшие людей лишь для того, чтобы их возненавидеть, взиравшие на дневной свет лишь для того, чтобы его проклинать; те отверженные, у кого жестокие беды отняли родителей, счастье, поддержку, покровительство и друзей, кто утоляет жажду лишь горькими слезами и кормится лишь собственными душевными терзаниями, – такие страдальцы встречают смерть без содрогания, они даже радуются ей, подобно моряку, спешащему поскорее достичь тихой безопасной пристани, где он обретет утраченный покой. Кто знает, может, справедливый Господь вознаградит на небесах тех, кто безвинно преследовался и угнетался на земле.
Почтенный господин де Корвиль не мог слушать эту историю без глубочайшего волнения. Что же касается госпожи де Лорсанж, которая, как мы уже говорили, несмотря на ужасные заблуждения молодости, все же оставалась женщиной чувствительной, то она была близка к обмороку.
– Сударыня, – сказала она Софи, – не могу слушать вас, не испытывая самого живейшего участия... Более того, не знаю, как это объяснить, меня неудержимо влечет к вам нежнейшее чувство, и все ваши беды я переживаю как свои собственные. Вы утаили ваше настоящее имя и происхождение. Умоляю, Софи, раскройте вашу тайну. Поверьте, я прошу об этом не из праздного любопытства. Ах, если бы мои подозрения оказались верными... Неужели вы Жюстина, моя сестра?
– Жюстина... сударыня, какое имя!
– Она была бы сейчас ваших лет...
– О Жюльетта, ты ли это, неужели я слышу твой голос! – воскликнула несчастная пленница, устремляясь в объятия госпожи де Лорсанж. – Ты моя сестра, великий Боже! Какое страшное богохульство позволила я себе, сомневаясь во всеблагости Провидения! Ах, теперь я умру не такой несчастной, ведь я могу обнять тебя на прощание!
И, захлебываясь от рыданий, две сестры бросились друг другу в объятия. Господин де Корвиль больше не мог сдержать слез. Он понял, что пришло время и ему самому принять в этом деле самое живое участие. Он тотчас прошел в комнату и написал письмо министру юстиции, где страстно и заинтересованно обрисовал тяжелую участь несчастной Жюстины. Далее он поручился за ее невиновность и попросил, чтобы на время пересмотра процесса обвиняемая содержалась в его собственном замке как в тюрьме. А он по первому требованию передаст Жюстину правосудию. Господин де Корвиль представился двум стражникам, назвав свою должность, и поручил им немедленно отвезти письмо по месту назначения и вернуться за пленницей в его дом, если на то поступит указание верховного юридического лица. Поняв, с кем они имеют дело, стражники подчинились его желанию. Наконец подъехала карета.
– Пойдемте, прекрасная пленница, – обратился господин де Корвиль к Жюстине, все еще пребывавшей в объятиях сестры. – Идите же, за четверть часа вся ваша жизнь изменилась. Надеюсь, у вас больше не будет повода полагать, что ваши добродетели не вознаградятся здесь, на земле, и что судьба сталкивала вас лишь с каменными сердцами. Следуйте за мной, я беру вас под свою ответственность, и отныне все зависит лишь от меня.
И господин де Корвиль в нескольких словах объяснил сестрам, что он предпринял.
– О дорогой мой! Достойнейший мой человек! – воскликнула госпожа де Лорсанж, бросаясь к ногам своего любовника. – Воистину, это великодушнейший поступок в вашей жизни, ибо кому дано познать тайны человеческого сердца и дух закона, тот призван отомстить за поруганную невинность, спасти несчастную, измученную злой судьбой! Да, вот она, вот ваша пленница... Иди же, Жюстина, иди, беги и целуй ноги твоего справедливого защитника, он никогда не оставит тебя, как другие! О сударь, если узы вашей любви всегда были для меня драгоценны, то отныне они станут еще крепче в соединении с самым нежным уважением и благоговением!
И обе женщины в едином порыве бросились обнимать колени великодушного друга, орошая их своими слезами.
Наконец, они прибыли в замок. Господин де Корвиль и госпожа де Лорсанж старались сделать все возможное, чтобы вырвать Жюстину из пучины невзгод, и находили для себя особую радость, окружая ее радушием и комфортом. Жюстину с радостью выхаживали самыми питательными кушаньями, ее укладывали спать на лучшие постели, заботясь о том, чтобы она чувствовала себя как дома. Ей старались угодить во всем – словом, ее опекали со всей щепетильностью и ненавязчивостью, на какие только способны чувствительные души. Любовники словно соревновались друг с другом в стремлении подарить своему кумиру наивысшее счастье и заставить позабыть о былых горестях. Один превосходный врач после нескольких процедур сумел вывести позорное клеймо, оставленное злодеем Роденом. Постепенно заботы госпожи де Лорсанж и ее добросердечного возлюбленного начали приносить свои плоды: с чела нашей очаровательной и милой Жюстины стали исчезать следы перенесенных лишений. Былая грация вновь утвердила свое господство, на мертвенно-бледных щеках расцвели весенние розы, на многострадальных губах вновь заиграл смех, казалось навсегда забытый за долгие годы тяжких испытаний. Из Парижа начали поступать благоприятные новости. Господин де Корвиль поднял на ноги всю Францию; он разыскал господина С. и, пробудив в том былое рвение, объединился с ним, чтобы привлечь внимание к несчастьям Жюстины и возвратить ей утраченный покой, в котором она так нуждалась. Наконец, прибыло королевское послание, из которого следовало, что все судебные процессы, возбужденные против Жюстины, начиная с самого ее детства, прекращаются, и она снова обретает право зваться добропорядочной гражданкой. Всем трибуналам королевства отныне приказано прекратить порочить ее доброе имя, к тому же ей была назначена пенсия в тысячу двести ливров, которая должна была выплачиваться за счет золота, захваченного в мастерской фальшивомонетчиков в Дофине.
Узнав столь приятные новости, Жюстина чуть не умерла от радости. Несколько дней она проливала счастливые слезы на коленях своих благодетелей. Вдруг без всякой видимой причины ее настроение резко переменилось. Она сделалась хмурой, беспокойной, рассеянной, иногда, сидя в кругу своих друзей, она внезапно начинала плакать, не в силах объяснить повода своей печали.
– Я не рождена для такого блаженства, – говорила она порой госпоже де Лорсанж. – О, моя милая сестра, это не может продолжаться долго.
Ей напрасно повторяли, что все испытания позади, что больше нет причин для тревоги, что приняты все меры, чтобы ни один из злодеев, с которыми столкнула ее жизнь, не сумеет ей больше повредить и теперь можно успокоиться, – однако уговоры оказались напрасными. Бедная девушка, обреченная на бесконечные несчастья, и сейчас ощущала карающую десницу, нависшую над ее головой, и уже предвидела последний удар судьбы, которым должна быть неминуемо раздавлена.
Госпожа де Лорсанж еще оставалась в деревне. И вот однажды, когда все уже были готовы выйти на прогулку, началась страшная гроза. Из-за сильной жары двери и окна в доме оставались открытыми. Сверкает молния, падает град, свистит ветер, слышатся раскаты грома. Госпожа де Лорсанж напугана. Она панически боится грома и умоляет сестру поскорее затворить окна. В этот миг появляется господин де Корвиль и видит, как добрая Жюстина, спеша успокоить свою сестру, мчится к окну, пытается бороться с сокрушительными порывами ветра, и тут мгновенная вспышка молнии настигает несчастную. Сраженная Жюстина падает прямо посреди зала.
Госпожа де Лорсанж испускает пронзительный вопль и лишается чувств. На крик господина де Корвиля прибегают две служанки. Им удается привести в сознание госпожу де Лорсанж, но для бедной Жюстины всякая надежда уже потеряна. Молния ударила ей прямо в грудь и, смертельно поразив, вышла через рот. Лицо несчастной было настолько обезображено, что нельзя было смотреть на него без содрогания. Господин де Корвиль приказал немедленно вынести тело из комнаты.
– Нет, нет, – восклицает госпожа де Лорсанж, поднимаясь и показывая совершенное спокойствие, – пусть она еще побудет здесь, перед моими глазами, я должна видеть ее, это укрепит меня в решении, которое я только что приняла. Выслушайте меня, друг мой, и не пытайтесь препятствовать моим намерениям. Я сделала свой выбор, и ничто в мире не заставит меня от него отступить. Неслыханные беды, обрушившиеся на эту несчастную, свято почитавшую добродетель, – пример настолько необыкновенный и исключительный, что это заставило меня пересмотреть мою собственную жизнь. Не подумайте, я нисколько не ослеплена фальшивым блеском счастья, которым, как мы узнали из рассказов Жюстины, наслаждаются ее подлые преследователи. Подобная несправедливость – загадка Провидения, и не нам о ней судить, ибо никому не дано приоткрыть завесу этой тайны. Не следует обольщаться, ибо процветание злодея – это не более чем испытание, уготованное Провидением, подобно молнии, на миг озаряющей небо, чтобы вслед за этим низвергнуть в бездну смерти несчастного, ослепленного ее сиянием. И вот подтверждение тому, представшее нашим взорам. Непрекращающиеся лишения и ужасные злоключения этой обездоленной девушки должны послужить живым укором. Всевышний дает мне предупреждение: я должна раскаяться в своих грехах и, прислушавшись к голосу совести, возвратиться в лоно Церкви. Какое же наказание заслужила у Всевышнего я? Список моих преступлений заставил бы вас содрогнуться... Каждое мгновение моей жизни было осквернено распутством, неверием и презрением ко всяческим нравственным устоям. Чего могу ожидать я, если столь жестоко обошлись с той, которая не могла себя упрекнуть ни в одном умышленном проступке. Расстанемся же друг с другом, время пришло, ведь мы не связаны никакими узами. Постарайтесь забыть меня и сочтите за благо то, что я готова припасть к стопам Всевышнего и в вечном раскаянии молить об искуплении всех мерзостей, какими я себя запятнала. Страшный удар, который я пережила, был, однако, необходим для меня; мое обращение позволит мне надеяться на блаженство в ином мире. Прощайте, сударь, мы больше никогда не увидимся. Во имя нашей дружбы прошу вас о последней милости: не старайтесь разыскивать меня, чтобы узнать о моей судьбе. Я буду ожидать вас в лучшем мире – ваши добродетели непременно должны вас туда привести. Возможно, умерщвление плоти, которому я решила посвятить остаток отпущенных мне дней, позволит мне искупить мои преступления и я смогу когда-нибудь встретить вас там.
Госпожа де Лорсанж приказывает запрячь экипаж и, взяв с собой только небольшую сумму денег, покидает замок. Оставшееся имущество она завещает господину де Корвилю, с тем чтобы тот распорядился всеми средствами в благотворительных целях. В Париже она вступает в монашеский орден кармелиток, где через несколько лет завоевывает известность своим благоразумием, искренней набожностью и безупречностью нравов.
Что касается господина де Корвиля, то он достиг у себя на родине наивысших должностей. Сей почтенный муж заботился как о благе народа и славе государя, так и о богатстве и процветании своих друзей.
О вы, те, кто прочтет эту поучительную историю, сумеете ли вы извлечь из нее урок, подобно этой испорченной и раскаявшейся женщине? Надеемся, что и вы, как и госпожа де Лорсанж, удостоверитесь в том, что истинное счастье достижимо лишь в лоне добродетели, и если Всевышний здесь, на земле, порой позволяет подвергать ее гонениям, то лишь затем, чтобы на небесах воздать ей самую достойную награду.
Написано в течение двух недель и завершено 8 июля 1787 года.