Страница:
Теперь все напоминало пародию. Словно вдруг состарившиеся люди не хотели расстаться со своей шаловливой юностью.
Центр веселья намечался, как обычно, возле церкви. Зрители могли расположиться на каменных ступенях лестницы и цоколе ограды. Внизу хорошее место для состязания бегунов в мешках. Немного покатое и скользкое, - тем лучше. Когда храбрецы влезут в мешки и по сигналу начнут скакать наперегонки, кто-нибудь обязательно покатится с бугра вверх тормашками. Тут все останутся довольны. Рядом на поляне футбол на велосипедах. Не очень-то разгонишься, зато всем видно.
Для танцев на приз, почти у самого моего дома, - я жил возле церкви, сколотили эстраду с аркой, украшенную зеленой гирляндой. На фронтоне я нарисовал смешную корону...
Если говорить правду, помогал я, не веря, что праздник удастся. Уж очень тоскливое было время. Но мой разговор с мадам... И потом, мне захотелось войти в эту компанию. Ненадолго... А вернуться к самому себе никогда не поздно. Выход, не требующий головоломки. Еще меня прельщала новинка. Выступление пленницы... Тут я решил постараться.
Надо было подумать о платье. Правда, выйти в костюме каторжанки оригинально. Но товарищи не согласились со мной, а жаль... Представляете, выходит женщина в полосатой куртке и брюках, на ногах тяжелые сабо... В ней видят несчастную жертву, женщину, лишенную всех прав своего пола, а она... поет о любви. Мадам лямур поет о любви... Charmant!*
______________
* Прелестно! (франц.)
Все убеждаются, как она хороша. Сквозь униформу пленницы пробивается ее очарование. И заметьте, она знала свою скрытую силу, рассчитывала на нее, когда согласилась петь. Иначе кто бы рискнул? Она собиралась обрушить эту силу на нас...
Люба:
Боже мой! Франсуа, о чем вы говорите? Мне и в голову не приходило... Я готовилась совсем к другому. Буду я петь или нет, уже не имело значения. Больше того, я подумывала, как избавиться от выступления, потому что вдруг поняла: мне нужно остаться в бараке. Я боялась, как бы в последний момент наши женщины не растерялись... Я мечтала не о платье - о револьвере... А он - о платье, о какой-то силе...
Франсуа:
Нет, мадам, позвольте мне... Здесь интересны подробности. Не думайте, что так легко было достать приличное платье, туфли, да еще сговориться с аккомпаниатором. Неужели вы не помните, как я проводил заочные репетиции? Вы напевали мне мотив, а я перепевал гитаристу. Очень способный парень, он сразу схватывал... Куда как проще обстояло дело с парикмахером. В мужском блоке их оказалось четыре. Причем двое дамских. Отбывали наказание за подделку духов.
Voila! Я выбрал самого знаменитого. Парижанки называли его "Mon petit" - "Малыш". Этакий парижский воробей, но дело свое знал. В женском бараке был свой "дамский мастер", да разве кто мог сравниться с Малышом?
Нашелся и театральный костюмер. В этом лагере, если хорошенько копнуть, можно было составить неплохую компанию для любого спектакля.
Итак, все обещало несомненный успех. Я ждал его в прекрасном расположении духа, и если бы не этот длинноногий кретин Шарль-Поль...
Люба:
Ну, при чем тут бедняга Шарль? Разве в нем дело? Мне кажется, Франсуа, теперь-то о нем можно сказать доброе слово... Вот уже действительно - скачи хоть в рай, а должок отдай.
Франсуа:
Безусловно... "De mortuis aut bene aut nihil"*. Но я хочу рассказать, чего он стоил нам, пока жил. Когда был полицейским. Два слова, иначе не понять, с кем мы имели дело.
______________
* "О мертвых или хорошо, или ничего" (лат.).
Это был не очень редкий тип среди наших крестьян. Длинный, жилистый, немного сутулый, с маленькими жадными глазками. Крестьянин, потом солдат и наконец полицейский... Менял он только одежду, форму, но в любой оставался самим собой. Он только открывал рот, и становилось ясно, что перед вами упрямый бретонец, соглашающийся лишь с тем, что ему выгодно. Действующий обособленно, на свой страх и риск.
Нет, он не уходил от людей, наоборот. Он маячил в каждой толпе. Он обязательно влезал в спор третьим, когда еще не иссякло терпенье двоих. Ничего не уступая своего, он очень умело приспосабливался к обстановке. Нюхом чуя, куда будет дуть ветер... Я-то его раскусил, когда этот человек встал между нами. Вы скажете, это касалось только меня? Скажете - ревность или что-то в этом роде, но вспомните, сколько волнений доставил он вашему комитету? Мы очень удивились, просто были поражены, узнав о победе над Шарлем. Его победила любовь, мадам Любовь... Простите мою манеру выражаться, но слова стоят так близко...
Люба:
Дело не в словах. И не во мне... Франсуа ненавидел Шарля, это правда. Неверно только, что Шарль был до конца таким, как о нем рассказал Франсуа... Я не отвечаю за подробности. Память не может всего удержать. Прошло столько лет... Но иногда, по каким-то скрытым от нас законам, вдруг поднимается забытое, как отава на скошенном лугу, свежая, без нанесенной пыли... Я вспоминаю день праздника, словно он был вчера. Утром стало ясно, что немцы посмеялись не только над нами, но и над французскими шахтерами. Они не запретили праздник. Это было бы слишком просто и могло вызвать возмущение. Нет, они "помогли лучше его организовать", как объяснил герр Индюк-комендант.
Уж что-что, а это они умели.
Всю ночь слышался грохот машин, окрики немецких офицеров. По нашим окнам скользили лучи прожекторов... Еще до того, как выйти на аппель, мы поняли, что готовится какая-то серьезная операция. Лагерь оказался окруженным солдатами. За ними виднелись бронемашины. Причем мы сразу обратили внимание, что на нас направлены стволы только постоянной охраны, а прибывшие ночью построены спиной к лагерю.
После проверки нас не повели на работу. Вернули в барак. Блоковые не спускали с нас глаз.
Все же нам удалось собрать комитет. Что значит "собрать"? Легли рядом на нарах и шепотом обсудили обстановку. Все складывалось худо. Гестапо что-то пронюхало. Если шахтеры начнут праздник и подойдут партизаны, они попадут в ловушку. Знает ли об этом дядюшка Жан или кто-нибудь из организаторов? Предупредить их мы могли только в шахте, но в шахту сегодня, скорей всего, мы не попадем. Как проскочить из окруженного лагеря?
Предупреждать не понадобилось. К полудню на территорию лагеря пригнали шахтеров и жителей поселка. Дядюшка Жак сам увидел, что происходит.
Индюк-комендант распустил хвост перед шахтерами. "Вы хотели отметить день патронки Барбары вместе с теми, кто работает с вами в шахте. Биттэ, мы идем вам навстречу. Здесь будет удобней, здесь все готово..."
Что могли сделать шахтеры? Только подчиниться. Кажется, это и посоветовали своим товарищам организаторы праздника. На большом плацу с уцелевшими спортивными снарядами старых казарм шахтеров - некоторые пришли с женами и детьми - разместили на скамьях. А нас, лагерных, усадили просто на песок. Каждый барак отдельно. Между нами и вольными - автоматчики. Вокруг плаца проволока, за ней солдаты.
Итак, все было готово для праздника. В конце плаца невысокая эстакада превращена в площадку для концерта. Ее украсили фашистскими флагами. Рядом лагерный оркестр, музыканты в парадных мундирах. В стороне две бочки пива, обвитые хмелем...
Вот ведь что придумали, одним выстрелом двух зайцев убить. И шахтерский праздник не срывать, и франтиреров в ловушку поймать.
Расчет был прост. Партизаны, выступив в условленный час, наткнутся не на лагерную охрану, а на сильные воинские соединения. К тому же под обстрел неминуемо попадут и заключенные, и свои же шахтеры, женщины, дети... Все они сидели молча, подавленные неожиданным поворотом праздника. Поглядывали в сторону поселка, своих оставленных домов, куда прошел под музыку взвод немецких солдат. Порывы ветра доносили звуки духового оркестра. Солдаты шли к поселку. Зачем?
Франсуа:
Я знал, зачем. Видел, что там творилось. Мне с двумя товарищами пришлось скатать на велосипедах домой, чтобы привезти кое-какой реквизит на новое место. Праздник есть праздник, не было смысла спорить, где его начинать. Тем более что многие шахтеры хотели развлечь пленников, работавших с ними бок о бок в шахте...
В лагере даже интересней. Так решил дядюшка Жак, и мы согласились.
В поселке творились странные вещи. На нашей эстраде, возле церкви, надувал щеки военный оркестр, да так старательно, что ленты на арке взлетали не от осеннего ветра, а от аккордов немецкого марша.
Вокруг ни одного слушателя, если не считать сопливых мальчишек, сидящих на ограде, нахохлившихся, как воробьи под дождем.
Из домов выскакивали незнакомые люди в штатском, держа в руках книги или бумаги. Старики и старухи стояли в дверях своих хижин, молча наблюдая за ними.
Мы сразу догадались: торопливые штатские - шпики из "промышленной полиции".
В поселке шел обыск.
Мне-то опасаться было нечего. Тогда я еще не получал "Юма", ни тем более запрещенные брошюры... Все же стало как-то не по себе.
А оркестр барабанил один марш за другим. И на всех углах поселка, в наспех открытых гнездах, сидели пулеметчики. Ничего себе получался денек во славу Барбары...
Люба:
Да, в поселке поставили западню. Все было готово на первого зайца. Второго ловили здесь, в лагере. Приехало высокое начальство. Говорили, даже представитель самого фон Штюльпнагена, фашистского комиссара в Париже. С ним фотографы, корреспонденты.
Понимаете, что им было нужно? Как тому цыгану на кирмаше - и кобылку продать, и хозяина забратать... Шумиху раздуть, показать, что ничего не боятся. Под носом у франтиреров гулянье устроили и столь гуманно отнеслись даже к пленным. Отцы родные...
Зачем шумиха? Время диктовало свое. Гитлер кричал уже не о создании "Новой Европы", а о спасении фатерланда. Наши его крепко прижали.
Но мы, каторжане, мало что знали. Нам позже все прояснилось. Мы считали часы, отделявшие нас от шахтерского праздника, ждали освобождения и... просчитались.
Кто поймет, что творилось у нас на душе? Только тот, кто сидел рядом на песке плаца, под дулами автоматов.
Я глазами искала дядюшку Жака. Надеялась: быть может, о чем-нибудь догадаюсь по его поведению или по выражению лица. Но найти человека в толпе, да еще сидя на земле, очень трудно. Я уже хотела отказаться от своей попытки, как увидала Катрин, связную из штаба. Она сидела среди вольных, на правой с края скамье. И она заметила меня. Катрин чуть заметно кивнула, потом подняла руку и, поправляя волосы, словно бы погрозила несогнутым указательным пальцем. Что это значит? Приход Кати, так мы называли эту отважную француженку, меня не удивил. Она часто появлялась в поселке и даже пробиралась к нам в лагерь. Сейчас бы Кате лучше вернуться к тем, кто ее послал, и рассказать... А может быть, она уже не может уйти? Все оцеплено... Но что такое знак пальцем? Простая случайность или...
Громкий, как взрыв, удар бубна оборвал мои размышления. Оркестр заиграл "Ди фане хох!". Блоковые скомандовали: встать! - и мы уже начали подниматься, но комендант замахал руками: "Зитцен! Зитцен!"
Толпа стоящих пленных была бы плохим фоном для того, что сейчас разыгрывалось. Немецкие чины подняли пивные кружки и сделали несколько шагов к группе шахтеров, организаторов праздника.
Тут я увидела дядюшку Жака, и механика транспортера, и других знакомых мне коммунистов. У них тоже были кружки в руках.
К шахтерам подошли хозяева шахт. Засуетились фотографы...
Я все еще ждала, что шахтеры не пойдут на эту инсценировку, не поддадутся на провокацию... Однако ни дядюшка Жак, ни другие товарищи не отвернулись, не выплеснули пиво на землю. Они ответили на приветствие хозяев, подняв свои кружки: "Прозит!"
Надо полагать, получилась неплохая фотография дружеской встречи хозяев и рабочих в день праздника.
На скамьях кто-то даже зааплодировал. Маша шепнула мне:
- Ну, что ты скажешь?
Что я могла сказать? Их праздник, им и кадриль заводить... А может, французы хитрят с немцами? Не так-то прост этот дядюшка Жак...
Франсуа:
Ого! Совсем не прост был наш maitir di pleisir*. И если дядюшка Жак велел ничего не менять в программе, он знал, что делал. Хотя поначалу было неясно, кто кого перехитрит. Мне тем более. Мое дело - концерт. Тут я не хотел, как говорится, пускать вагонетку под откос.
______________
* Устроитель празднеств (франц.).
Я готовил артистов в старом бараке за эстакадой, в комнате для полицейских. Туда отвел и мадам. Можно сказать, сам толкнул в объятия злодея. Я говорю о длинноногом. Ну кто мог ожидать, что именно там его логово?..
Люба:
Погодите, да погодите вы, Франсуа... Еще до встречи с Шарлем кое-что произошло. Когда меня привели в эту комнату, никого, кроме двух заключенных французов - парикмахера и костюмера, - там не было.
Маленький парикмахер, опершись на спинку стула, крутил в руках плойки и молча ждал. Костюмер обошел меня, смерив каким-то жалостливым взглядом, и швырнул платье. Прямо скажем, прославленной французской любезности я у них не заметила. Оно и понятно, не к таким клиентам привыкли парижские мастера. Это меня немного развеселило. Получили дамочку из вшивого будуара. Я могла еще и покапризничать: "Ах, не так локон кладете, челочку слишком подрезали... Потуже затяните корсет..." Интересно, что бы тогда мастера подумали обо мне? Может, так бы и пошутила, если бы праздник был праздником, как нам хотелось... Мне было все равно, что они думают. Могу и так выйти, как стою. Могу и вовсе не выходить. Только на один момент, когда я развернула платье с большим декольте, с легким запахом духов и пропотевших подмышек, вспомнила о своих нарядах. Далеко не парижских, но когда-то вызывавших столько волнений, столько простой женской радости...
Привел меня часовой-власовец. Молодой чернобровый хлопец. Он толкнул боковую дверку и кивнул мне. Там я должна переодеться. Пока проходила, шепнул:
- Швидко* вас у неметчину... Чуешь, сэстро?
______________
* Скоро (укр.).
Я чула, с самого утра чула недоброе... В неметчину, в Германию. Почему-то я сразу поверила конвоиру... Не отбить нас партизанам. Мы окружены, связаны. Наша судьба решена... Сегодняшний день - только насмешка над наивной мечтой.
Мы слыхали о Бухенвальде, Дахау, Равенсбруке... Вот что нас ждет...
Я машинально снимала с себя рабочую робу, думая не о том, что мне надо переодеться для выступления, а что, может быть, очень скоро меня заставят раздеться в предбаннике, уже пахнущем газом. Остригут волосы. Эти вот волосы, которые сейчас ждет лучший парикмахер Парижа... Я провела руками по волосам, по груди, словно прощаясь со своим телом... Швидко... Чуешь, сэстро?.. Я вздрогнула и оглянулась, будто не сама с собой заговорила, а кто-то был рядом. В маленьком мутном окошке задней стены каморки увидела глаза и застывшую улыбку. Я стояла голая, и на меня смотрел мужчина. Может быть, это мой конвоир, власовец? Нет, это был не он...
Франсуа:
Не сомневаюсь, то был длинноногий Шарль. Он давно уже следил за мадам. Я это заметил. Это был он? Ну, кто же еще?.. Разве настоящий мужчина стал бы пользоваться беззащитностью женщины?
Мужик, чурбан неотесанный... Хотя тут кое-что можно понять... Она была хороша. Одну минутку, мадам. Если говорить, то говорить все. Не один длинноногий или я видели, как вы поднялись на эстакаду в том, немного свободном - вы были худы тогда, - но очень идущем вам платье. А прическа? Вы помните, какая была прическа? Малыш постарался. Для него это было делом чести, как бы его личное выступление. Назло Индюку, заставлявшему Малыша подстригать его рыжие патлы. Помните, как я объявил ваш номер и все это приняли за шутку? Я сказал: "Выступает мадам Любовь..." И перевел ваше русское имя на французский и на немецкий. После уж никто вас не называл иначе. Да, это было эффектно. Гитарист, аккомпаниатор, просто ахнул от удивления и не смог взять аккорда. Вы помните?
Люба:
Помню, все помню... Только гитарист не взял аккорд не потому... Я запела другую песню. Не ту, о которой раньше условились.
До последней секунды не знала, что петь. Мне уже было ясно, что из лагеря нам не вырваться, что нас угонят в Германию. Первой мыслью было вернуться к начальному сговору - запеть советскую песню. Пусть подруги поддержат... Но они не ждут ее. Знают, что нам запретили. Они ждут другого. Ждут "Вальс Клико"... Дать бы понять им... Крикнуть: "Чуетэ, сэстры! Нас угоняют в неметчину!" Я подумала об этом не по-русски и не по-белорусски, а по-украински. Так, как шепнул власовец... Скорее всего, оттого, что он был украинец, слова его, сказанные на близком мне языке, легли болью на сердце. Я вспомнила старую песню. Ее когда-то пели казаки в неволе, покидая родные края. Она показалась мне такой подходящей, такой понятной, как сигнал. Ее не могли не понять, должны были понять сестры мои...
Прежде чем запеть, я крикнула:
- Чуетэ, сэстры? - и тут же запела.
Чуешь, братэ мий, товарищу мий...
Видлитают сирым шнуром журавли в имли...
Запела без аккомпанемента, одна, напрягая все силы, боясь сорваться и в то же время стараясь вложить в каждую строчку скрытый смысл, ради которого пела... Улетают журавли в туман, в неизвестность... Родные мои, поймите меня... Впереди мрак - имли... Чуешь, сэстро?
И тут, нарушая строй песни, как бы требуя вникнуть в нее, не переходя к припеву, я повторила:
- "Чуешь, братэ мий, товарищу мий..." - и замолчала.
В эту страшную паузу, когда я чуть не лишилась сознания, когда готова была упасть, разрыдаться, откуда-то снизу поднялись ко мне глухие мужские голоса:
- "Чуты кру... кру... кру...
Это припев. Они ответили мне: "Мы поняли, сэстро!" В мужских бараках было много украинцев, они узнали свою старую песню... Тогда я встрепенулась и повела высоко, высоко...
Кру... Кру... В чужини помру...
Доки море перэлэчу, крылоньки зитру...
А снизу еще больше голосов, еще громче и надрывней:
Чуты кру... кру... кру...
Отозвалась гитара. Аккомпаниатор подхватил мотив, и песня окрепла.
Мерехтыть в очах бескинэчный шлях...
Чуты кру... кру... в чужини помру...
Я стояла на эстакаде, возвышаясь над черными парадными мундирами, над серыми квадратами сидящих на песке каторжан, окруженных солдатами и затихшими на скамьях шахтерами... Казалось бы, мне видно все, но перед глазами плыла только смутная дымка, сквозь нее пробивались слабые птицы и звали на помощь... "Кру... Кру..." Закрыв лицо руками, я побежала вниз с эстакады...
Не слыхала я ни аплодисментов, ни криков "браво!", ни рыданий товарищей, о чем мне позже рассказывали.
Вбежала в барак, в конуру, где оставила свою робу, опустилась на стол перед зеркалом, у которого меня завивали. Взглянула на белое, в пудре, лицо с потеками слез... Ярко накрашенные губы, пышные завитки модной прически и глубокое декольте, оголившее худые ключицы... Кажется, я больше походила на уличную девку, чем на артистку, и уж вовсе не была так хороша, как обрисовал меня Франсуа...
В зеркале за моей спиной отразилась фигура мужчины в полицейском мундире...
Франсуа:
Merde! Это был он. Шарль сразу задвигал своим циркулем вслед за мадам. И в кармане у него была бутылка, не правда ли? Он еще хвастался, что купил настоящее "Гран крю шато Ротшильд". Кто же поверит, что он так раскошелился? Небось достал пустую бутылку и налил в нее подкрашенный самогон. Верно?
Люба:
Не знаю, я не пила... Он действительно предложил выпить. Я спросила его по-немецки: зачем он это делает, ведь полицейским строго запрещено угощать заключенных? Он сказал, что ничего не боится, так как на некоторое время назначен начальником и может делать что хочет. Даже задержать меня во Франции. Только надо будет спрятаться в день, когда придут вагоны за лагерниками... Тут он понял, что сказал лишнее, и стал уговаривать выпить. Может быть, я и выпила бы от отчаяния. Мне так было плохо. Я уже потянулась было к стакану, но он нагнулся надо мной и прошептал: "Eine besoffene Frau ist ein Enqel im Bett!"* Я вскочила так резко, что он отшатнулся, выплеснув вино мне на платье, и засмеялся:
______________
* "Пьяная женщина - ангел в кровати!" (нем.)
- Не кокетничай, девочка. У нас всего какой-нибудь час. Спектаклю скоро капут...
На мое счастье в барак вошел Франсуа. Не вошел, а, можно сказать, ворвался. Дверь оказалась на крючке, и ему пришлось сильно рвануть ее. Шарль даже схватился за пистолет... Чего они только не наговорили друг другу...
Франсуа:
Я успел высказать все, чего он заслуживал. О, я не жалел слов... Я сказал, что его место на скотном дворе, там его galanterie как раз подойдет. Он не ожидал такой смелости и пытался одернуть меня.
- Кто ты такой, - кричал он, брызжа слюной. - Ты оскорбляешь государственного полицейского!
- Плевать мне на государство, - отвечал я, - у которого такая полиция! Вот кто я такой!..
Это сразу заставило его замолчать, открыв рот. Правда, тут вошли другие участники концерта, и мне пришлось покинуть барак...
Люба:
Я так испугалась. Думала, они начнут драться, а у Шарля было оружие. Слава богу, все обошлось, но... ненадолго.
Переодевшись, я вернулась к своим, села на песок. Подруги жали мне руки, что-то шептали. Я не слыхала. Я думала не о празднике. Даже не о лагере и нашей неудаче, - не знаю уж почему - я думала о своем муже, о сыне... Господи, знали бы они, что мне приходится переносить... Немецкий оркестр заиграл вальс. Маша встряхнула меня:
- Слышишь?.. Тот "Вальс Клико"... Наших кличут...
Немцы играли долго, повторяя вальс через небольшие паузы, никого не выпуская за ворота лагеря, хотя все развлечения кончились. Звучал только вальс и редкая команда офицеров, подбадривавших солдат. Мы сидели, затаив дыхание... А вдруг все же?.. Нет, никто не отозвался на "Вальс Клико", на условный клич...
V
Никогда еще утренний аппель лагеря Эрувиль не был таким тяжким, как назавтра после дня Барбары.
Герр Индюк важно прохаживался мимо рядов перекликавшихся по номерам. Потом скомандовал:
- Смирно!
И произнес речь.
- Мы умеем выполнять обещания, - сказал он. - Разве русские или вонючие янки решились бы устроить вам такой праздник? Теперь все должны лучше работать. Работать на великую Германию. Она ваш новый дом. Вы принадлежите ему до конца! Хайль Гитлер!
Оркестр заиграл "Die Fahne hoch!". Колонны вышли за ворота лагеря.
- Шнель! Шнель!
Мужчины еще как-то держались, а женщины шли к узкоколейке, словно на похороны. Даже Люба не отозвалась, когда кто-то сказал, вспоминая слова коменданта:
- Вроде новоселье справили... До дому, гостийки, до дому... Поели коники солому...
Эта шутейная свадебная песенка только больней кольнула.
Смеются немцы, разглядывая фотографии в газетах. "Же сюи парту"* полстраницы отвел описанию шахтерского праздника. На большом фото шахтеры и немецкое командование. На эстакаде певица и гитарист. Фото поменьше "Дружеская кружка". Хозяин шахты поднял пивную кружку левой рукой, - видно, для того, чтобы показать перстень, подаренный Круппом. Рядом комендант, а напротив, тоже с кружками в руках, французские шахтеры. Впереди дядюшка Жак. Он отмечен стрелкой и подписью: "Организатор праздника дядюшка Жак приветствует содружество рабочих и их руководителей".
______________
* Реакционный французский еженедельник.
Вот бы посмотрели на это фото те, кто спускался в шахту.
Но они не видели ни фото, ни дядюшки Жака. Старый шахтер не вышел на работу. Его сосед, Этьен, по утрам ожидавший Жака возле своей калитки, чтобы вместе ехать на шахту, так и не дождался его. Боясь опоздать, поехал один и уже по дороге вспомнил, чуть не свалившись с велосипеда, что ночью к домику Жака подъезжала какая-то машина. Лень было вылезать из-под одеяла посмотреть... Наверняка машина была из "промышленной полиции".
Полиция потрудилась на славу, пока шахтеры "гостили" в лагере. Долго не забудут праздника Барбары... Исчез дядюшка Жак. Некоторых шахтеров помоложе отправили в какую-то "особую часть". Что касается делегатов от профсоюза, кого шахтеры знали как коммунистов, тех увезли еще дальше - в Шатобриан. Оттуда не скоро вырвешься, если вообще оттуда можно вырваться...
В шахте тоже перемены. Все мастера немцы, хотя очередь французов. Только и слышно, что: "Лос! Лос! Шнеллер! Шнеллер!"
Но охрана осталась французская. Командует ею новый начальник. Длинноногий Шарль-Луи...
Люба:
Он остановил меня возле клети и сказал, что может устроить на более легкую работу. На рудный двор или в душевую. Тогда мы будем чаще встречаться.
- Благодарю вас, - ответила я, - конечно, так надо сделать. Но сегодня я должна как следует поработать внизу за разрешение выступить на вчерашнем празднике... Сегодня я обещала мосье штейгеру...
Он захохотал:
- Сегодня она обещала штейгеру!.. Ну и девка, у нее целое расписание... Ох, умора...
С трудом открутилась, не задумываясь о том, что его так развеселило. Мне надо было быстрей попасть в шахту, переговорить с товарищами из подпольного комитета.
Когда я смогла пробраться на соседний горизонт, там уже собрались Этьен, Жорж, поляк Владек и алжирец, иногда заменявший Ахмеда. Не было только дядюшки Жака и механика транспортера. Последнего я видела, когда выходила из клети. Он о чем-то тихо беседовал с Машей-черной. Наверное, вот-вот подойдет.
Оказалось, что провал "Вальса Клико", доставивший нам столько тревожных минут, французов не огорчил. Они даже считали, что одержали победу. Ловушка гестаповцев не удалась. Спасибо связным: вовремя предупредили. Все, что боши узнали от предателей или под пытками у арестованных, оказалось блефом.
- Зря они огород городили... Теперь нам это даже на руку. Теперь легче подготовить новое дело... Пусть готовят транспорт в Германию, мы подготовим свой транспорт... А насчет дядюшки Жака можно не беспокоиться. Ни одной улики против него нет...
Центр веселья намечался, как обычно, возле церкви. Зрители могли расположиться на каменных ступенях лестницы и цоколе ограды. Внизу хорошее место для состязания бегунов в мешках. Немного покатое и скользкое, - тем лучше. Когда храбрецы влезут в мешки и по сигналу начнут скакать наперегонки, кто-нибудь обязательно покатится с бугра вверх тормашками. Тут все останутся довольны. Рядом на поляне футбол на велосипедах. Не очень-то разгонишься, зато всем видно.
Для танцев на приз, почти у самого моего дома, - я жил возле церкви, сколотили эстраду с аркой, украшенную зеленой гирляндой. На фронтоне я нарисовал смешную корону...
Если говорить правду, помогал я, не веря, что праздник удастся. Уж очень тоскливое было время. Но мой разговор с мадам... И потом, мне захотелось войти в эту компанию. Ненадолго... А вернуться к самому себе никогда не поздно. Выход, не требующий головоломки. Еще меня прельщала новинка. Выступление пленницы... Тут я решил постараться.
Надо было подумать о платье. Правда, выйти в костюме каторжанки оригинально. Но товарищи не согласились со мной, а жаль... Представляете, выходит женщина в полосатой куртке и брюках, на ногах тяжелые сабо... В ней видят несчастную жертву, женщину, лишенную всех прав своего пола, а она... поет о любви. Мадам лямур поет о любви... Charmant!*
______________
* Прелестно! (франц.)
Все убеждаются, как она хороша. Сквозь униформу пленницы пробивается ее очарование. И заметьте, она знала свою скрытую силу, рассчитывала на нее, когда согласилась петь. Иначе кто бы рискнул? Она собиралась обрушить эту силу на нас...
Люба:
Боже мой! Франсуа, о чем вы говорите? Мне и в голову не приходило... Я готовилась совсем к другому. Буду я петь или нет, уже не имело значения. Больше того, я подумывала, как избавиться от выступления, потому что вдруг поняла: мне нужно остаться в бараке. Я боялась, как бы в последний момент наши женщины не растерялись... Я мечтала не о платье - о револьвере... А он - о платье, о какой-то силе...
Франсуа:
Нет, мадам, позвольте мне... Здесь интересны подробности. Не думайте, что так легко было достать приличное платье, туфли, да еще сговориться с аккомпаниатором. Неужели вы не помните, как я проводил заочные репетиции? Вы напевали мне мотив, а я перепевал гитаристу. Очень способный парень, он сразу схватывал... Куда как проще обстояло дело с парикмахером. В мужском блоке их оказалось четыре. Причем двое дамских. Отбывали наказание за подделку духов.
Voila! Я выбрал самого знаменитого. Парижанки называли его "Mon petit" - "Малыш". Этакий парижский воробей, но дело свое знал. В женском бараке был свой "дамский мастер", да разве кто мог сравниться с Малышом?
Нашелся и театральный костюмер. В этом лагере, если хорошенько копнуть, можно было составить неплохую компанию для любого спектакля.
Итак, все обещало несомненный успех. Я ждал его в прекрасном расположении духа, и если бы не этот длинноногий кретин Шарль-Поль...
Люба:
Ну, при чем тут бедняга Шарль? Разве в нем дело? Мне кажется, Франсуа, теперь-то о нем можно сказать доброе слово... Вот уже действительно - скачи хоть в рай, а должок отдай.
Франсуа:
Безусловно... "De mortuis aut bene aut nihil"*. Но я хочу рассказать, чего он стоил нам, пока жил. Когда был полицейским. Два слова, иначе не понять, с кем мы имели дело.
______________
* "О мертвых или хорошо, или ничего" (лат.).
Это был не очень редкий тип среди наших крестьян. Длинный, жилистый, немного сутулый, с маленькими жадными глазками. Крестьянин, потом солдат и наконец полицейский... Менял он только одежду, форму, но в любой оставался самим собой. Он только открывал рот, и становилось ясно, что перед вами упрямый бретонец, соглашающийся лишь с тем, что ему выгодно. Действующий обособленно, на свой страх и риск.
Нет, он не уходил от людей, наоборот. Он маячил в каждой толпе. Он обязательно влезал в спор третьим, когда еще не иссякло терпенье двоих. Ничего не уступая своего, он очень умело приспосабливался к обстановке. Нюхом чуя, куда будет дуть ветер... Я-то его раскусил, когда этот человек встал между нами. Вы скажете, это касалось только меня? Скажете - ревность или что-то в этом роде, но вспомните, сколько волнений доставил он вашему комитету? Мы очень удивились, просто были поражены, узнав о победе над Шарлем. Его победила любовь, мадам Любовь... Простите мою манеру выражаться, но слова стоят так близко...
Люба:
Дело не в словах. И не во мне... Франсуа ненавидел Шарля, это правда. Неверно только, что Шарль был до конца таким, как о нем рассказал Франсуа... Я не отвечаю за подробности. Память не может всего удержать. Прошло столько лет... Но иногда, по каким-то скрытым от нас законам, вдруг поднимается забытое, как отава на скошенном лугу, свежая, без нанесенной пыли... Я вспоминаю день праздника, словно он был вчера. Утром стало ясно, что немцы посмеялись не только над нами, но и над французскими шахтерами. Они не запретили праздник. Это было бы слишком просто и могло вызвать возмущение. Нет, они "помогли лучше его организовать", как объяснил герр Индюк-комендант.
Уж что-что, а это они умели.
Всю ночь слышался грохот машин, окрики немецких офицеров. По нашим окнам скользили лучи прожекторов... Еще до того, как выйти на аппель, мы поняли, что готовится какая-то серьезная операция. Лагерь оказался окруженным солдатами. За ними виднелись бронемашины. Причем мы сразу обратили внимание, что на нас направлены стволы только постоянной охраны, а прибывшие ночью построены спиной к лагерю.
После проверки нас не повели на работу. Вернули в барак. Блоковые не спускали с нас глаз.
Все же нам удалось собрать комитет. Что значит "собрать"? Легли рядом на нарах и шепотом обсудили обстановку. Все складывалось худо. Гестапо что-то пронюхало. Если шахтеры начнут праздник и подойдут партизаны, они попадут в ловушку. Знает ли об этом дядюшка Жан или кто-нибудь из организаторов? Предупредить их мы могли только в шахте, но в шахту сегодня, скорей всего, мы не попадем. Как проскочить из окруженного лагеря?
Предупреждать не понадобилось. К полудню на территорию лагеря пригнали шахтеров и жителей поселка. Дядюшка Жак сам увидел, что происходит.
Индюк-комендант распустил хвост перед шахтерами. "Вы хотели отметить день патронки Барбары вместе с теми, кто работает с вами в шахте. Биттэ, мы идем вам навстречу. Здесь будет удобней, здесь все готово..."
Что могли сделать шахтеры? Только подчиниться. Кажется, это и посоветовали своим товарищам организаторы праздника. На большом плацу с уцелевшими спортивными снарядами старых казарм шахтеров - некоторые пришли с женами и детьми - разместили на скамьях. А нас, лагерных, усадили просто на песок. Каждый барак отдельно. Между нами и вольными - автоматчики. Вокруг плаца проволока, за ней солдаты.
Итак, все было готово для праздника. В конце плаца невысокая эстакада превращена в площадку для концерта. Ее украсили фашистскими флагами. Рядом лагерный оркестр, музыканты в парадных мундирах. В стороне две бочки пива, обвитые хмелем...
Вот ведь что придумали, одним выстрелом двух зайцев убить. И шахтерский праздник не срывать, и франтиреров в ловушку поймать.
Расчет был прост. Партизаны, выступив в условленный час, наткнутся не на лагерную охрану, а на сильные воинские соединения. К тому же под обстрел неминуемо попадут и заключенные, и свои же шахтеры, женщины, дети... Все они сидели молча, подавленные неожиданным поворотом праздника. Поглядывали в сторону поселка, своих оставленных домов, куда прошел под музыку взвод немецких солдат. Порывы ветра доносили звуки духового оркестра. Солдаты шли к поселку. Зачем?
Франсуа:
Я знал, зачем. Видел, что там творилось. Мне с двумя товарищами пришлось скатать на велосипедах домой, чтобы привезти кое-какой реквизит на новое место. Праздник есть праздник, не было смысла спорить, где его начинать. Тем более что многие шахтеры хотели развлечь пленников, работавших с ними бок о бок в шахте...
В лагере даже интересней. Так решил дядюшка Жак, и мы согласились.
В поселке творились странные вещи. На нашей эстраде, возле церкви, надувал щеки военный оркестр, да так старательно, что ленты на арке взлетали не от осеннего ветра, а от аккордов немецкого марша.
Вокруг ни одного слушателя, если не считать сопливых мальчишек, сидящих на ограде, нахохлившихся, как воробьи под дождем.
Из домов выскакивали незнакомые люди в штатском, держа в руках книги или бумаги. Старики и старухи стояли в дверях своих хижин, молча наблюдая за ними.
Мы сразу догадались: торопливые штатские - шпики из "промышленной полиции".
В поселке шел обыск.
Мне-то опасаться было нечего. Тогда я еще не получал "Юма", ни тем более запрещенные брошюры... Все же стало как-то не по себе.
А оркестр барабанил один марш за другим. И на всех углах поселка, в наспех открытых гнездах, сидели пулеметчики. Ничего себе получался денек во славу Барбары...
Люба:
Да, в поселке поставили западню. Все было готово на первого зайца. Второго ловили здесь, в лагере. Приехало высокое начальство. Говорили, даже представитель самого фон Штюльпнагена, фашистского комиссара в Париже. С ним фотографы, корреспонденты.
Понимаете, что им было нужно? Как тому цыгану на кирмаше - и кобылку продать, и хозяина забратать... Шумиху раздуть, показать, что ничего не боятся. Под носом у франтиреров гулянье устроили и столь гуманно отнеслись даже к пленным. Отцы родные...
Зачем шумиха? Время диктовало свое. Гитлер кричал уже не о создании "Новой Европы", а о спасении фатерланда. Наши его крепко прижали.
Но мы, каторжане, мало что знали. Нам позже все прояснилось. Мы считали часы, отделявшие нас от шахтерского праздника, ждали освобождения и... просчитались.
Кто поймет, что творилось у нас на душе? Только тот, кто сидел рядом на песке плаца, под дулами автоматов.
Я глазами искала дядюшку Жака. Надеялась: быть может, о чем-нибудь догадаюсь по его поведению или по выражению лица. Но найти человека в толпе, да еще сидя на земле, очень трудно. Я уже хотела отказаться от своей попытки, как увидала Катрин, связную из штаба. Она сидела среди вольных, на правой с края скамье. И она заметила меня. Катрин чуть заметно кивнула, потом подняла руку и, поправляя волосы, словно бы погрозила несогнутым указательным пальцем. Что это значит? Приход Кати, так мы называли эту отважную француженку, меня не удивил. Она часто появлялась в поселке и даже пробиралась к нам в лагерь. Сейчас бы Кате лучше вернуться к тем, кто ее послал, и рассказать... А может быть, она уже не может уйти? Все оцеплено... Но что такое знак пальцем? Простая случайность или...
Громкий, как взрыв, удар бубна оборвал мои размышления. Оркестр заиграл "Ди фане хох!". Блоковые скомандовали: встать! - и мы уже начали подниматься, но комендант замахал руками: "Зитцен! Зитцен!"
Толпа стоящих пленных была бы плохим фоном для того, что сейчас разыгрывалось. Немецкие чины подняли пивные кружки и сделали несколько шагов к группе шахтеров, организаторов праздника.
Тут я увидела дядюшку Жака, и механика транспортера, и других знакомых мне коммунистов. У них тоже были кружки в руках.
К шахтерам подошли хозяева шахт. Засуетились фотографы...
Я все еще ждала, что шахтеры не пойдут на эту инсценировку, не поддадутся на провокацию... Однако ни дядюшка Жак, ни другие товарищи не отвернулись, не выплеснули пиво на землю. Они ответили на приветствие хозяев, подняв свои кружки: "Прозит!"
Надо полагать, получилась неплохая фотография дружеской встречи хозяев и рабочих в день праздника.
На скамьях кто-то даже зааплодировал. Маша шепнула мне:
- Ну, что ты скажешь?
Что я могла сказать? Их праздник, им и кадриль заводить... А может, французы хитрят с немцами? Не так-то прост этот дядюшка Жак...
Франсуа:
Ого! Совсем не прост был наш maitir di pleisir*. И если дядюшка Жак велел ничего не менять в программе, он знал, что делал. Хотя поначалу было неясно, кто кого перехитрит. Мне тем более. Мое дело - концерт. Тут я не хотел, как говорится, пускать вагонетку под откос.
______________
* Устроитель празднеств (франц.).
Я готовил артистов в старом бараке за эстакадой, в комнате для полицейских. Туда отвел и мадам. Можно сказать, сам толкнул в объятия злодея. Я говорю о длинноногом. Ну кто мог ожидать, что именно там его логово?..
Люба:
Погодите, да погодите вы, Франсуа... Еще до встречи с Шарлем кое-что произошло. Когда меня привели в эту комнату, никого, кроме двух заключенных французов - парикмахера и костюмера, - там не было.
Маленький парикмахер, опершись на спинку стула, крутил в руках плойки и молча ждал. Костюмер обошел меня, смерив каким-то жалостливым взглядом, и швырнул платье. Прямо скажем, прославленной французской любезности я у них не заметила. Оно и понятно, не к таким клиентам привыкли парижские мастера. Это меня немного развеселило. Получили дамочку из вшивого будуара. Я могла еще и покапризничать: "Ах, не так локон кладете, челочку слишком подрезали... Потуже затяните корсет..." Интересно, что бы тогда мастера подумали обо мне? Может, так бы и пошутила, если бы праздник был праздником, как нам хотелось... Мне было все равно, что они думают. Могу и так выйти, как стою. Могу и вовсе не выходить. Только на один момент, когда я развернула платье с большим декольте, с легким запахом духов и пропотевших подмышек, вспомнила о своих нарядах. Далеко не парижских, но когда-то вызывавших столько волнений, столько простой женской радости...
Привел меня часовой-власовец. Молодой чернобровый хлопец. Он толкнул боковую дверку и кивнул мне. Там я должна переодеться. Пока проходила, шепнул:
- Швидко* вас у неметчину... Чуешь, сэстро?
______________
* Скоро (укр.).
Я чула, с самого утра чула недоброе... В неметчину, в Германию. Почему-то я сразу поверила конвоиру... Не отбить нас партизанам. Мы окружены, связаны. Наша судьба решена... Сегодняшний день - только насмешка над наивной мечтой.
Мы слыхали о Бухенвальде, Дахау, Равенсбруке... Вот что нас ждет...
Я машинально снимала с себя рабочую робу, думая не о том, что мне надо переодеться для выступления, а что, может быть, очень скоро меня заставят раздеться в предбаннике, уже пахнущем газом. Остригут волосы. Эти вот волосы, которые сейчас ждет лучший парикмахер Парижа... Я провела руками по волосам, по груди, словно прощаясь со своим телом... Швидко... Чуешь, сэстро?.. Я вздрогнула и оглянулась, будто не сама с собой заговорила, а кто-то был рядом. В маленьком мутном окошке задней стены каморки увидела глаза и застывшую улыбку. Я стояла голая, и на меня смотрел мужчина. Может быть, это мой конвоир, власовец? Нет, это был не он...
Франсуа:
Не сомневаюсь, то был длинноногий Шарль. Он давно уже следил за мадам. Я это заметил. Это был он? Ну, кто же еще?.. Разве настоящий мужчина стал бы пользоваться беззащитностью женщины?
Мужик, чурбан неотесанный... Хотя тут кое-что можно понять... Она была хороша. Одну минутку, мадам. Если говорить, то говорить все. Не один длинноногий или я видели, как вы поднялись на эстакаду в том, немного свободном - вы были худы тогда, - но очень идущем вам платье. А прическа? Вы помните, какая была прическа? Малыш постарался. Для него это было делом чести, как бы его личное выступление. Назло Индюку, заставлявшему Малыша подстригать его рыжие патлы. Помните, как я объявил ваш номер и все это приняли за шутку? Я сказал: "Выступает мадам Любовь..." И перевел ваше русское имя на французский и на немецкий. После уж никто вас не называл иначе. Да, это было эффектно. Гитарист, аккомпаниатор, просто ахнул от удивления и не смог взять аккорда. Вы помните?
Люба:
Помню, все помню... Только гитарист не взял аккорд не потому... Я запела другую песню. Не ту, о которой раньше условились.
До последней секунды не знала, что петь. Мне уже было ясно, что из лагеря нам не вырваться, что нас угонят в Германию. Первой мыслью было вернуться к начальному сговору - запеть советскую песню. Пусть подруги поддержат... Но они не ждут ее. Знают, что нам запретили. Они ждут другого. Ждут "Вальс Клико"... Дать бы понять им... Крикнуть: "Чуетэ, сэстры! Нас угоняют в неметчину!" Я подумала об этом не по-русски и не по-белорусски, а по-украински. Так, как шепнул власовец... Скорее всего, оттого, что он был украинец, слова его, сказанные на близком мне языке, легли болью на сердце. Я вспомнила старую песню. Ее когда-то пели казаки в неволе, покидая родные края. Она показалась мне такой подходящей, такой понятной, как сигнал. Ее не могли не понять, должны были понять сестры мои...
Прежде чем запеть, я крикнула:
- Чуетэ, сэстры? - и тут же запела.
Чуешь, братэ мий, товарищу мий...
Видлитают сирым шнуром журавли в имли...
Запела без аккомпанемента, одна, напрягая все силы, боясь сорваться и в то же время стараясь вложить в каждую строчку скрытый смысл, ради которого пела... Улетают журавли в туман, в неизвестность... Родные мои, поймите меня... Впереди мрак - имли... Чуешь, сэстро?
И тут, нарушая строй песни, как бы требуя вникнуть в нее, не переходя к припеву, я повторила:
- "Чуешь, братэ мий, товарищу мий..." - и замолчала.
В эту страшную паузу, когда я чуть не лишилась сознания, когда готова была упасть, разрыдаться, откуда-то снизу поднялись ко мне глухие мужские голоса:
- "Чуты кру... кру... кру...
Это припев. Они ответили мне: "Мы поняли, сэстро!" В мужских бараках было много украинцев, они узнали свою старую песню... Тогда я встрепенулась и повела высоко, высоко...
Кру... Кру... В чужини помру...
Доки море перэлэчу, крылоньки зитру...
А снизу еще больше голосов, еще громче и надрывней:
Чуты кру... кру... кру...
Отозвалась гитара. Аккомпаниатор подхватил мотив, и песня окрепла.
Мерехтыть в очах бескинэчный шлях...
Чуты кру... кру... в чужини помру...
Я стояла на эстакаде, возвышаясь над черными парадными мундирами, над серыми квадратами сидящих на песке каторжан, окруженных солдатами и затихшими на скамьях шахтерами... Казалось бы, мне видно все, но перед глазами плыла только смутная дымка, сквозь нее пробивались слабые птицы и звали на помощь... "Кру... Кру..." Закрыв лицо руками, я побежала вниз с эстакады...
Не слыхала я ни аплодисментов, ни криков "браво!", ни рыданий товарищей, о чем мне позже рассказывали.
Вбежала в барак, в конуру, где оставила свою робу, опустилась на стол перед зеркалом, у которого меня завивали. Взглянула на белое, в пудре, лицо с потеками слез... Ярко накрашенные губы, пышные завитки модной прически и глубокое декольте, оголившее худые ключицы... Кажется, я больше походила на уличную девку, чем на артистку, и уж вовсе не была так хороша, как обрисовал меня Франсуа...
В зеркале за моей спиной отразилась фигура мужчины в полицейском мундире...
Франсуа:
Merde! Это был он. Шарль сразу задвигал своим циркулем вслед за мадам. И в кармане у него была бутылка, не правда ли? Он еще хвастался, что купил настоящее "Гран крю шато Ротшильд". Кто же поверит, что он так раскошелился? Небось достал пустую бутылку и налил в нее подкрашенный самогон. Верно?
Люба:
Не знаю, я не пила... Он действительно предложил выпить. Я спросила его по-немецки: зачем он это делает, ведь полицейским строго запрещено угощать заключенных? Он сказал, что ничего не боится, так как на некоторое время назначен начальником и может делать что хочет. Даже задержать меня во Франции. Только надо будет спрятаться в день, когда придут вагоны за лагерниками... Тут он понял, что сказал лишнее, и стал уговаривать выпить. Может быть, я и выпила бы от отчаяния. Мне так было плохо. Я уже потянулась было к стакану, но он нагнулся надо мной и прошептал: "Eine besoffene Frau ist ein Enqel im Bett!"* Я вскочила так резко, что он отшатнулся, выплеснув вино мне на платье, и засмеялся:
______________
* "Пьяная женщина - ангел в кровати!" (нем.)
- Не кокетничай, девочка. У нас всего какой-нибудь час. Спектаклю скоро капут...
На мое счастье в барак вошел Франсуа. Не вошел, а, можно сказать, ворвался. Дверь оказалась на крючке, и ему пришлось сильно рвануть ее. Шарль даже схватился за пистолет... Чего они только не наговорили друг другу...
Франсуа:
Я успел высказать все, чего он заслуживал. О, я не жалел слов... Я сказал, что его место на скотном дворе, там его galanterie как раз подойдет. Он не ожидал такой смелости и пытался одернуть меня.
- Кто ты такой, - кричал он, брызжа слюной. - Ты оскорбляешь государственного полицейского!
- Плевать мне на государство, - отвечал я, - у которого такая полиция! Вот кто я такой!..
Это сразу заставило его замолчать, открыв рот. Правда, тут вошли другие участники концерта, и мне пришлось покинуть барак...
Люба:
Я так испугалась. Думала, они начнут драться, а у Шарля было оружие. Слава богу, все обошлось, но... ненадолго.
Переодевшись, я вернулась к своим, села на песок. Подруги жали мне руки, что-то шептали. Я не слыхала. Я думала не о празднике. Даже не о лагере и нашей неудаче, - не знаю уж почему - я думала о своем муже, о сыне... Господи, знали бы они, что мне приходится переносить... Немецкий оркестр заиграл вальс. Маша встряхнула меня:
- Слышишь?.. Тот "Вальс Клико"... Наших кличут...
Немцы играли долго, повторяя вальс через небольшие паузы, никого не выпуская за ворота лагеря, хотя все развлечения кончились. Звучал только вальс и редкая команда офицеров, подбадривавших солдат. Мы сидели, затаив дыхание... А вдруг все же?.. Нет, никто не отозвался на "Вальс Клико", на условный клич...
V
Никогда еще утренний аппель лагеря Эрувиль не был таким тяжким, как назавтра после дня Барбары.
Герр Индюк важно прохаживался мимо рядов перекликавшихся по номерам. Потом скомандовал:
- Смирно!
И произнес речь.
- Мы умеем выполнять обещания, - сказал он. - Разве русские или вонючие янки решились бы устроить вам такой праздник? Теперь все должны лучше работать. Работать на великую Германию. Она ваш новый дом. Вы принадлежите ему до конца! Хайль Гитлер!
Оркестр заиграл "Die Fahne hoch!". Колонны вышли за ворота лагеря.
- Шнель! Шнель!
Мужчины еще как-то держались, а женщины шли к узкоколейке, словно на похороны. Даже Люба не отозвалась, когда кто-то сказал, вспоминая слова коменданта:
- Вроде новоселье справили... До дому, гостийки, до дому... Поели коники солому...
Эта шутейная свадебная песенка только больней кольнула.
Смеются немцы, разглядывая фотографии в газетах. "Же сюи парту"* полстраницы отвел описанию шахтерского праздника. На большом фото шахтеры и немецкое командование. На эстакаде певица и гитарист. Фото поменьше "Дружеская кружка". Хозяин шахты поднял пивную кружку левой рукой, - видно, для того, чтобы показать перстень, подаренный Круппом. Рядом комендант, а напротив, тоже с кружками в руках, французские шахтеры. Впереди дядюшка Жак. Он отмечен стрелкой и подписью: "Организатор праздника дядюшка Жак приветствует содружество рабочих и их руководителей".
______________
* Реакционный французский еженедельник.
Вот бы посмотрели на это фото те, кто спускался в шахту.
Но они не видели ни фото, ни дядюшки Жака. Старый шахтер не вышел на работу. Его сосед, Этьен, по утрам ожидавший Жака возле своей калитки, чтобы вместе ехать на шахту, так и не дождался его. Боясь опоздать, поехал один и уже по дороге вспомнил, чуть не свалившись с велосипеда, что ночью к домику Жака подъезжала какая-то машина. Лень было вылезать из-под одеяла посмотреть... Наверняка машина была из "промышленной полиции".
Полиция потрудилась на славу, пока шахтеры "гостили" в лагере. Долго не забудут праздника Барбары... Исчез дядюшка Жак. Некоторых шахтеров помоложе отправили в какую-то "особую часть". Что касается делегатов от профсоюза, кого шахтеры знали как коммунистов, тех увезли еще дальше - в Шатобриан. Оттуда не скоро вырвешься, если вообще оттуда можно вырваться...
В шахте тоже перемены. Все мастера немцы, хотя очередь французов. Только и слышно, что: "Лос! Лос! Шнеллер! Шнеллер!"
Но охрана осталась французская. Командует ею новый начальник. Длинноногий Шарль-Луи...
Люба:
Он остановил меня возле клети и сказал, что может устроить на более легкую работу. На рудный двор или в душевую. Тогда мы будем чаще встречаться.
- Благодарю вас, - ответила я, - конечно, так надо сделать. Но сегодня я должна как следует поработать внизу за разрешение выступить на вчерашнем празднике... Сегодня я обещала мосье штейгеру...
Он захохотал:
- Сегодня она обещала штейгеру!.. Ну и девка, у нее целое расписание... Ох, умора...
С трудом открутилась, не задумываясь о том, что его так развеселило. Мне надо было быстрей попасть в шахту, переговорить с товарищами из подпольного комитета.
Когда я смогла пробраться на соседний горизонт, там уже собрались Этьен, Жорж, поляк Владек и алжирец, иногда заменявший Ахмеда. Не было только дядюшки Жака и механика транспортера. Последнего я видела, когда выходила из клети. Он о чем-то тихо беседовал с Машей-черной. Наверное, вот-вот подойдет.
Оказалось, что провал "Вальса Клико", доставивший нам столько тревожных минут, французов не огорчил. Они даже считали, что одержали победу. Ловушка гестаповцев не удалась. Спасибо связным: вовремя предупредили. Все, что боши узнали от предателей или под пытками у арестованных, оказалось блефом.
- Зря они огород городили... Теперь нам это даже на руку. Теперь легче подготовить новое дело... Пусть готовят транспорт в Германию, мы подготовим свой транспорт... А насчет дядюшки Жака можно не беспокоиться. Ни одной улики против него нет...