Страница:
деревне, потом возвращались в ваш маленький дом! Вы были замкнуты друг на
друге, вы наблюдали друг за другом и все запоминали, а мне было не на ком
замкнуться. Моя комната находилась напротив библиотеки, нужно было
перебежать маленький коридор. По дороге я рисовала картинки на обоях, и мне
ничего не было. Слышишь, ни-че-го. Я замкнулась на доме. Я наблюдала за ним.
Я не умела читать, только иногда отдельные буквы сами складывались в слова.
Однажды я нашла книгу в стареньком мягком переплете. Она называлась "Толпа
одиноких". Буквы сами собой сложились. "Толпа одиноких" Ты слышишь, Рози?
Тебе интересно?
РОЗИ (напряженно) Ты же знаешь, мне интересно все, что касается тебя...
ВЕРА Я не стала ее читать. Но я часами рассматривала рисунки. Надрывно
красивые юноши, о которых ты даже не мечтала в своей деревеньке, сидели на
подоконниках в подъездах или прямо на ступенях с гитарами и недокуренными
пачками сигарет, и точно такие же девушки, затянутые в джинсы, так же
курили, смотрели в окна, и никто не знал, что было за окнами. Потом я
научилась читать и забыла об этой толпе. Эта книжка лежала у отца среди
"ненужных" в стареньком серванте без стекол, наверное, из его ранней
бедняцкой юности инженера...
О чем ты думаешь, Рози, что-то вспомнила, да?
РОЗИ А тебе-то что? Тебе-то какое дело?
ВЕРА Ты, Рози, оживаешь прямо на глазах. Приятно смотреть. Я думаю, ты
не разочаруешь меня. Фингал больно, да? Приложи что-нибудь холодное, чайную
ложку... (протягивает ей ложку, та послушно берет и закрывает ей глазницу)
Потом я выросла, и однажды эта книжка снова попалась мне на глаза. Я сразу
все вспомнила: за ней стояла какая-то таинственная, очень притягательная
жизнь, о которой я только смутно догадывалась. Тогда в детстве, мне хотелось
быть такой, как эти красивые люди на картинках, мне хотелось попасть на ее
страницы и вот так же сидеть в нарисованном подъезде и курить на
подоконнике. И вот я жадно стала ее читать... Сколько книг ты прочла за всю
свою жизнь, Рози? Две или три? Наверное, пальцев хватит на руках, чтобы все
их пересчитать.
РОЗИ Почему? Я много читала...
ВЕРА Чего? Порнографических журналов для Девочек нашего возраста?
РОЗИ (смеется) И их тоже, конечно. Мой старший брат Эдуардо воровал их
для меня на почте в отделе "Пресса".
ВЕРА После десяти страниц я обломалась...
РОЗИ Что?
ВЕРА Ну да, я забыла. Ты же плохо говоришь по-немецки. "Толпа одиноких"
разочаровала меня. Ее написал старый, заслуженный КГБешник, выйдя на пенсию,
годы так в 70-ые, когда мой папа был простым инженером в конструкторском
бюро. Он писал, что все молодые люди на Западе либо наркоманы, либо
гомосексуалисты, а если они не то и не другое, то от тоски они бросаются в
окна, а дальше я не дочитала. Это тебе не отдел "Пресса" на почте по дороге
в город.
РОЗИ Почему? Была не только почта... Мы ездили с братом в летний
кинотеатр, иногда он брал меня с собой, чтобы я не ныла. Мы приезжали в
дождь, а там уже стоял целый табун машин. У всех работали "дворники",
вытирая дождь с лобового стекла. А на экране показывали фильм, иногда со
сценами, ну про это... Он оставлял меня одну, а сам уходил в красную машину
по соседству, в старенький "Opel" к подружке-уродке. Она была старше его лет
на семь, и я даже не очень злилась. Он возвращался, весь в пятнах помады. Я
смеялась. Он кричал: "Ты ничего не понимаешь", иногда бил. Не больно. Потом
мы ехали домой под дождем, так и не узнав, чем закончился фильм.
ВЕРА Теперь ты отпустишь меня?
РОЗИ Нет, что ты... Как можно!
ВЕРА Хорошо... (пауза) Слушай, что было дальше. Я не знала на чем
замкнуться. Я стала наблюдать, подыскивать объект. Я внимательно следила за
жизнью, и стала подмечать такие вещи, о которых никто не знал. Я поняла, что
наша жизнь скоро закончится, и очень заинтересовалась тем, что же будет
дальше.
(пауза).
Ты же знаешь, почему меня здесь держат?
РОЗИ Почему?
ВЕРА Хотя, ты же медсестра. Ты можешь не знать... Я считаю, что все мы
- того... умерли... И все происходит после смерти. И никто меня не может
разубедить. Я заранее знаю, чего ожидать от людей, потому что их нет. Они
миражи. Я пытаюсь убедить тебя, но заранее знаю, что ты откажешь, потому что
тебя тоже нет. Вот если бы ты меня отпустила, ты была бы живой. Послушай,
Рози, отпусти меня сегодня ночью на дискотеку в Принслауберг, и я поверю,
что ты живая. Ты вылечишь меня. И вместо того, чтобы заплатить профессору,
мой папа заплатит тебе. Огромные деньги, Рози, ты слышишь? Совсем не ту
мелочь, которую ты получала раньше. Ты сможешь что-нибудь купить и отправить
брату в тюрьму. Нет! Ты сможешь заплатить судье или следователю или им
обоим, его дело пересмотрят и выпустят под амнистию. У меня никогда не было
брата, а ты освободишь своего... И это, Рози, мое последнее предложение. Ты
отпустишь меня, да? Что ты молчишь?
(пауза)
Ты так смотришь... По глазам вижу, что отпустишь. Не бойся, Рози. Дай
мне ключи. Я вернусь под утро. Никто даже не заметит. Если вдруг меня
поймают, я скажу, что я их украла, как твой брат порнографические журналы в
отделе "Пресса". Сначала ты отпустишь меня, а потом отпустят твоего брата.
Ты согласна?
РОЗИ Да.
ВЕРА Дай мне ключи и ничего не бойся.
РОЗИ А я и не боюсь (протягивает ключи) Только моего старшего брата
Эдуардо убили в тюрьме.
ВЕРА Когда?
РОЗИ Сегодня... Я узнала два часа назад, прежде, чем пойти на работу...
От него ничего не осталось, кроме компактной пудры, он подарил мне ее на
прошлое Рождество.
(уходит в кабину лифта. Лифт поднимает ее наверх).
Окно комнаты завешено плотной гардиной. На гардине изображена садовая
аллея. Ветви деревьев, стоящих друг против друга, сплелись в свод, поэтому
аллея кажется сквозным зеленым тоннелем, очень глубоким. В конце тоннеля
видно небо. Два-три плывущих облака. В этот раз стены комнаты завешены
детскими рисунками.
На подоконнике стоит Ники, молодой человек лет девятнадцати. На нем
потертая кожаная куртка, джинсы, расписанные красками, осветленные концы
волос. На первый взгляд - обычный мальчишка с берлинской дискотеки в
Принслауберге.
Внизу у подоконника стоит мальчик-беспризорник.
МАЛЬЧИК Ну давай, давай курить. Ты же обещал.
НИКИ (шарит по карманам) Кажется нету. Все закончились.
МАЛЬЧИК (тихо) Что ты сказал?
НИКИ Вот, нашел... Последняя в пачке.
МАЛЬЧИК Давай сюда. (жадно курит) Времени, понимаешь, очень мало.
НИКИ Я хотел в сад. А это что? Куда ты меня привел?
МАЛЬЧИК А это - сад... Лучше не было. Извини.
НИКИ Это сад? (вглядывается в гардину) Это рисунок мультипликатора,
который сошел с ума. Мне кажется, я где-то его видел, только все было
объемным.
(пауза)
МАЛЬЧИК Он твой... Ты набил руку на детских рисунках...
НИКИ Я набил руку на детских рисунках.
МАЛЬЧИК Ты стал известным в свои девятнадцать лет...
НИКИ Я стал известным в свои девятнадцать лет...
МАЛЬЧИК Я ворую твои рисунки и развешиваю их на стенах подъездов
(пауза)
НИКИ Ты?
МАЛЬЧИК Я... Я вхожу в твои сны, потому что я подобрал ключи.
НИКИ Когда?
МАЛЬЧИК Ты сам их мне дал...
НИКИ Когда я в первый раз увидел тебя на остановке, я подумал, что ты
карлик. Ты стоял ко мне спиной и курил. Потом я попросил у тебя зажигалку,
ты повернулся, и я увидел, что ты... ребенок. Когда я просыпаюсь, я ничего
не помню из своих снов, кроме конца, самого последнего эпизода. Наяву я не
помню, что ты мне снился.
МАЛЬЧИК (смеется) Я прекрасно знаю, что ты помнишь... Ни тебя, ни меня
нет в этом сне. Здесь встречаются только наши души. Мы ничего не знаем о
жизни наших душ. Твоя душа что-то сказала моей. А мы ничего не знаем, стоим,
курим на остановке.
НИКИ Утром, наяву, в реальной жизни...
МАЛЬЧИК Ты в реальной жизни? Твоя реальная жизнь из картона. Ты
просыпаешься в плоском картонном мире, как этот рисунок на гардине. Вы все
там ходите плоские, и делаете вид, что все нормально...
НИКИ Вспомнил! Мне снилось, что я внутри книги ползу по длинной
печатной строке с буквы на букву, а потом попадаю в картинку...
МАЛЬЧИК Ладно, хватит! Ты тянешь время!
НИКИ Еще немного.
МАЛЬЧИК Нет...
НИКИ Немного... Совсем... Ведь эта комната уже приснилась многим.
МАЛЬЧИК Уговорил.
НИКИ Как выглядит ключ от моего сна? Почему ты не отвечаешь?
МАЛЬЧИК Это слово.
НИКИ Какое? Когда ты его получил?
МАЛЬЧИК Оно немое. В нем нет звука. Оно пришло из твоих мыслей на
остановке и стало отмычкой. У меня ничего не пропадает.
НИКИ Я хотел в сад, а ты обвел меня вокруг моей комнаты и поставил на
подоконник. А я хотел в настоящий сад...
МАЛЬЧИК Я не могу войти в сад. (Гасит сигарету, и кладет окурок в
пустую мятую пачку, которую только что уронил Ники). Таким как я сады не
открывают.
НИКИ Ну да, ты же снизу, из мрака.
МАЛЬЧИК Нет, я из сумерек. Это посередине.
НИКИ (закрывает глаза) Когда я проснусь, я ничего не вспомню...
МАЛЬЧИК Кроме конца (Рвет гардину с изображением сада. В прорыв видно
ранее утро, деревья, качающиеся на ветру, снизу слышна улица).
НИКИ Что это?
МАЛЬЧИК Твое пробуждение... Падай.
НИКИ Но я не хочу...
МАЛЬЧИК Я ничего не могу изменить. Падай.
НИКИ За что?
МАЛЬЧИК Ты же знаешь... (Ники падает в окно, наотмашь, спиной).
Надеюсь, ты не ударишься головой, и у тебя не будет болеть затылок...
Вера одна. Пытается открыть дверь лифта, но та не поддается.
ВЕРА (в отчаянье) Что ты наделала, Рози? Ты опять провела меня! Ты
подло меня обманула! Ты заставила меня выпить с тобой чай. А сама что-то
подмешала туда. Занимала меня своей глупой болтовней, а сама следила, чтобы
я выпила его до конца. Я падаю, Рози, я засыпаю... Ты заберешь у меня ключ.
Что ты наделала? Я знаю эти лекарства, наутро я проснусь и ничего не буду
помнить. Это вы с отцом хотите, чтобы я все забыла, а я помню, помню!
(Проговаривает четко, как заученный урок, последние слова почти
выкрикивает).
Все началось с того, что мы умерли. Это было ясно и абсолютно
достоверно. Мы умерли. Я почувствовала это, как внезапное пробуждение во
сне, толчок внутри сна, и какая-то дверь снаружи, через которую еще можно
было вернуться, с грохотом захлопнулась навсегда, я бы сказала -
безвозвратно... Совершенно бесполезно и даже как-то постыдно было бы
проситься назад, поэтому пришлось смириться с тем, что мы умерли. Достойно
принять свою смерть...
(Борется со сном. Из последних сил говорит).
Я всегда знала, что после смерти почти ничего не изменится, все будет
точно так же, и только это маленькое "почти" будет стоять межу тем, что было
раньше и тем, что происходит сейчас. Раньше мы жили в Москве, а теперь
оказались в Берлине, я говорила по-русски, а теперь вот говорю по-немецки,
раньше меня звали Вера. А сейчас все вокруг называют - Изабель... Так из
одного состояния, мы перешли в другое. Наверное, это маленькое "почти" и
есть смерть... Что ты сделала, Рози? Я ничего не забуду. Почти ничего!
(Падает у дверей лифта. Засыпает. Неожиданно комната наполняется
мерцающим фиолетовым светом. Он вливается извне, сквозь прутья оконной
решетки, он льется из раскинутых рук спящей Веры, из кабины лифта. Он
заполняет собой комнату, мгновенно преображая ее).
Отец Веры щурится в сумерках. Они сгущаются все сильнее и скоро
превратятся в южную ночь.
ОТЕЦ Вся наша жизнь - причудливый узор. Купил вот десять лет назад
шкатулку в антиквариате на "Арбатской", с выдвижными ящичками и множеством
тайных отделений. Я не знал, что с ней делать, но точно знал, что не купить
ее не могу. Я складывал в нее все что попадется, безо всякой
последовательности. Ни о чем не думая. Потайные отделения были набиты
бумагами, фотографиями, кассетами с записями чужих, но неслучайных
разговоров, деньгами, вышедшими из обихода.
В выдвижных отделениях лежали письма, написанные от руки, письма,
распечатанные из электронной почты. Обрывки листов с ничего незначащими
номерами телефонов, детскими рисунками и просто рисунками, приобретенными по
случаю... (У ночного окна стоит письменный стол с настольной лампой под
зеленым абажуром. Стол завален учебниками и ученическими тетрадями. Из
лифта, спустившегося сверху, выходит мать Веры. Совсем юная, лет
шестнадцати. Она садится за стол, пытается навести порядок в бумагах,
пролистывает тетради).
ОТЕЦ Потом я забыл о ней, о маленькой, но вместительной китайской
шкатулке из черного дерева, отполированного вручную.
МАТЬ (Читает из тетради. Что-то поправляет, что-то дописывает). Из
тоски осенней, из раннего утра, когда нужно проснуться, а сон не уходит, из
тоски по лету в начале сентября, из мутного тумана по утрам, из слепого
московского неба, из бездонной пропасти коммунальных подъездов...
ОТЕЦ Потом я нашел ее и понял, что она как фильм или как жизнь,
разбитая на эпизоды! В каждом ящике свой эпизод, своя отснятая сцена. В
зависимости оттого, как я выдвигаю ящики или вскрываю отделения, я могу
менять последовательность эпизодов, захочу, - все пойдет так, захочу - все
пойдет иначе.
(Мать неожиданно засмеялась какому-то воспоминанию. Она ничего не
замечает вокруг, кроме исписанного листка в тетради и фиолетовой ночи за
окном).
МАТЬ (читает)... из звона жирных тарелок сквозь открытые окна столовой,
из надежды на лето, или хотя бы на сентябрь, из расширенных близоруких глаз,
из воспаленных бронхов, из ожидания звонков, которых не будет, из подражания
тем, кого любишь, а они не знают, из невозможности выразить чувство, из
вражды чувства и слов, - пишу тебе...
В самом начале ноября у нас уже начало зимы, а у вас, наверное. осень
лениво и ласково дарит последние теплые деньки, как последние слова на
перроне отходящего поезда...
ОТЕЦ (открывает шкатулку) Вот властные письма женщин, от которых я
зависел, вот умоляющие письма женщин, которые зависели от меня. На дне
каждой мольбы - укор. Женщины молятся только когда им что-то нужно или
любви, или утешения. Их мольба начинается с укора, что нет ни того, ни
другого... А вот девчонка шестнадцати лет, выпускница одиннадцатого класса.
Она писала мне письма в школьных тетрадях, неуклюжие и искренние, как
школьные сочинения, не понятые учительницей.
(пауза)
Я ее не простил, нет, сколько не пытался! Эту маленькую дрянь, каждым
своим жалким поступком вымогающую любовь... Такая постыдная побирушка,
только вместо денег умело выпрашивающая любовь.
(Мать снова засмеялась, снова смотрит мимо отца, представляя что-то
свое)
МАТЬ (перелистывая тетрадь) Пусть все будет предельно просто, пусть
сами собой сплетаются слова в нехитрые фразы, пусть будет совсем просто, как
раскормленный голубь в аллее Патриарших прудов, как прорвавшийся пакет
молока и змеящаяся белая струйка, стекающая за рукав, только бы выразить
словами все эти ноющие чувства, жажду юности и отрицания счастья. Я так
люблю тебя, что нет силы думать о тебе. Но ты и мои мысли о тебе, - вы
вместе настигаете меня на каждом шагу. И вот каждый мой шаг пронизан тобой,
каждый мой вздох наполнен тобой. Мир смотрит на меня твоими глазами, весь он
нежный вокруг меня. Он как ребенок, который выздоровел весной и увидел небо
в тонком свечении. Он напоен любовью к тебе, а ты так ничего и не знаешь! Мы
будем счастливы... мы никогда не будем счастливы...
ОТЕЦ Она сама высмотрела меня, как возможную мишень для своих глупых
писем и распаленной чувственности. Я бы к ней не подошел, клянусь! Мне бы в
голову не пришло. Я все помню, как она подошла ко мне; и прежде, чем она
заговорила, я уже все понял про нее. Я всегда мог отойти в сторону, уступая
ей дорогу, она бы прошла, почти мгновенно позабыв обо мне, отыскивая новую
мишень. А я вот не отошел... В то время я был молодым, подающим надежды
инженером из конструкторского бюро напротив их школы. Во время обеденного
перерыва я спускался на улицу и что-нибудь покупал в продуктовом киоске.
(Неожиданно мать замечает отца и подходит к нему).
МАТЬ Эта очередь никогда не кончится.
ОТЕЦ (внимательно осматривает ее с но до головы) Но перед нами всего
три человека...
МАТЬ У нас очень короткая перемена. Я не успею пообедать.
ОТЕЦ Почему бы тебе не пообедать в школьной столовой?
МАТЬ Потому что эту еду невозможно есть.
ОТЕЦ Ты очень капризная.
МАТЬ Ну и что?
ОТЕЦ "Ну и что?" - сказала она и улыбнулась. Тут подошла очередь и я
пропустил ее вперед.
МАТЬ (смеется) Мне нечем заплатить. У меня денег только на обед в
столовой, этого не хватит ни на сосиску в тесте, ни на бутылку пива. Знаете,
ведь пиво школьникам не продают.
ОТЕЦ И она покраснела так умело, почти по-детски. Не потому что ей было
стыдно, а просто она знала, что здесь нужно покраснеть. Сам не знаю, почему,
но я оплатил ее бутылку пива и сосиску, а она забыла их взять. Они ей были
не нужны. Единственное, что она не забыла, - это записать на руке номер
моего телефона. Потом прозвенел звонок, и она побежала на урок даже не
простившись со мной. Я видел, как она внимательно посмотрела на цифры, а
потом сама себя поцеловала в ладонь... Я ждал от нее звонка, но она не
звонила. Прошла неделя...
(Открывает следующий ящик)
А это рисунки. Хорошие и плохие. Я скупал их все подряд, за бесценок.
Некоторые из них мне отдавали даром. Напротив меня художники захватили дом в
Крапивенском переулке. А у меня как раз тогда появились первые деньги. Этот
дом они называли модным словом "сквот". Я увидел ее дней через десять. А мне
показалось, что прошел месяц. Она шла по улице и совсем как маленькая била
рукой по мячу. Он отскакивал от асфальта, она снова его била.
ОТЕЦ Что-то давно тебя не было видно у киоска.
МАТЬ (равнодушно) У нас каникулы.
ОТЕЦ Хочешь пива?
МАТЬ Не знаю...
ОТЕЦ Ты не любишь пиво?
МАТЬ Я никогда его не пила
ОТЕЦ Почему ты мне не звонила?
МАТЬ Я думала, вы позвоните первым.
ОТЕЦ Я не знаю номера...
Тогда она продиктовала телефон и я зачем-то его записал.
Хочешь пойдем в "сквот" к художникам?
МАТЬ Нет, спасибо. Мне нужно домой... У меня строгие родители.
ОТЕЦ И она пошла. Продолжая бить рукой по мячику. Она знала, что я
смотрю ей в след, и поэтому обернулась...
МАТЬ Помните из детства: "Наша Таня громко плачет..."? У вас есть
сестра?
ОТЕЦ Нет.
МАТЬ А дочь?
ОТЕЦ Я хотел ей ответить, но она пошла, потому что ей было неинтересно,
что я скажу. "Как тебя зовут?" - крикнул я ей вслед.
МАТЬ Какая разница? (играет мячом) Меня зовут Таня.
ОТЕЦ (открывает третий ящик) А вот это, наверное, самое ценное, что
было в жизни. Письма писателя. Теперь их можно продать и, наверное.
неплохо... (смотрит письма)
Она не любила то, что любил я. Не то, чтобы не любила, а не касалась. Я
любил читать, а она проходила мимо книг, они были разбросаны тогда по всей
квартире, у меня не было денег купить шкафы; она проходила, чтобы не
запнуться о стопки книг, и ни разу, я внимательно наблюдал за ней! Не
раскрыла ни одну из них. Она находилась рядом со мной, а я чувствовал
утрату, я чувствовал ее полное отсутствие. Она находилась возле меня -
ложилась со мной в постель, ходила по комнатам, сидела за столом, но была
она только сама с собой, со своими мыслями, которые даже перестала
проговаривать.
Когда я нашел его книги, я понял, что он такой же как я, что он знает
все то же самое, и у нас один реестр чувств, только он более умело перебирал
клавиши. Он был тогда в Уругвае, а я в Москве, он писал, а я ощущал. Наши
жизни шли одинаково, только декорации не совпадали. Я решил ему написать. Я
знал, что он стар, и никогда мне не ответит, потому что, - кто я, и кто он,
а он взял и ответил...
МАТЬ Ты помнишь, в Юрмоле, мы сидели на берегу моря и ты мне показал
целую пачку писем от какого-то писателя? А потом стал их читать? А мне
нравились песчаные дюны и сосны прямо на берегу моря и твои слова так мне
мешали тогда. Я хотела уйти и сказала, что мне неинтересна литература.
ОТЕЦ (напряженно) А что тебе интересно?
МАТЬ Любить... (пауза) Я исследую любовь со всех сторон...
(оба смеются)
ОТЕЦ Я смеялся оттого, что она была наивна, она смеялась просто от
молодости и нерастраченных сил. Потом, через много лет, я понял, что она
смеялась оттого, что я так простодушно попался. Чем сильнее она отдалялась
от меня, тем больше слово "любить" означало ее имя и фамилию, и все
остальное, что стояло за этим.
МАТЬ (снова бросает мячик) Ну я пойду, да? Сколько можно?
ОТЕЦ Нет, подожди... Я отправлял в Уругвай письма, полные вопросов, он
так же присылал мне письма-вопросы в ответ, и никто из нас не знал, как на
них отвечать... Когда она ушла, я отослал ему бандероль с ее фотографиями, и
глупыми записками на тетрадных листках...
МАТЬ Хватит меня держать, мне скучно... Я пойду?
ОТЕЦ Стой! Он не смог мне написать, получив бандероль, - все вокруг
него непоправимо переменилось. Но я знаю, он ее получил! Мне казалось, что
он знает ответ, а ему казалось, что ответ знаю я.
МАТЬ (уходит играя мячом) Наша Таня громко плачет, уронила в речку
мячик...
ОТЕЦ Я ей не простил, нет...
МАТЬ Тише, Танечка, не плачь... (Исчезает)
ОТЕЦ (бросает ей вслед письма и фотографии) Я сделал все, чтобы
причинить ей боль...
(Входит мужчина с папкой детских рисунков)
МУЖЧИНА (вкрадчиво) Вы один?
ОТЕЦ А вы что, не видите?
МУЖЧИНА Я слышал, вы с кем-то разговаривали.
ОТЕЦ Вы всегда говорите о том, что слышали?
МУЖЧИНА Все разбросано.
ОТЕЦ Я пытаюсь в корне изменить свою жизнь... Ну что, принесли?
МУЖЧИНА Принес (подает ему папку)
Это все, что было, но будет еще... Эти рисунки мне очень дороги. Если
бы мог, я бы их не продавал...
ОТЕЦ Мне безразлично.
МУЖЧИНА Так вы их берете?
ОТЕЦ Это не детские рисунки. Это кто-то умело набил руку на детских
рисунках... Просто изощренно.
(оба смеются)
Я беру их все.
МУЖЧИНА Семьсот пятьдесят.
ОТЕЦ Я их не беру.
МУЖЧИНА Я предложу их в другом месте.
ОТЕЦ Вам некуда пойти. Вы их украли.
МУЖЧИНА Почему вы так решили?
ОТЕЦ Это видно... И потом - их больше никто не купит... Их оценят лет
через десять, когда появятся подражатели, более умелые, может быть, но не
такие изощренные, конечно... Моя цена - пятьсот пятьдесят... Ведь вам очень
нужны деньги...
МУЖЧИНА А это вы откуда знаете?
ОТЕЦ Я столько знаю, что устал... Вы слишком вкрадчиво поздоровались,
вы ненавидите меня, а вынуждены заискивать, и потом - все эти рисунки вы
отдаете за бесценок. Они стоят гораздо дороже, но дороже я их не возьму.
МУЖЧИНА (визгливо) Но это грабеж!
ОТЕЦ Это грабеж... (Протягивает ему деньги, мужчина берет деньги, но
вместо того, чтобы уйти, усаживается напротив).
МУЖЧИНА Вы знаете во сколько он мне обходится?
ОТЕЦ Кто?
МУЖЧИНА Мальчишка!
ОТЕЦ Мне безразлично..
МУЖЧИНА А мне - нет! Он оформляет клубы, что-то рисует для журналов и
тайно рисует свои сны. Раньше он просил у меня деньги раз в месяц, теперь
просит раз в неделю, и все его карманные расходы тоже оплачиваю я... Мне не
хватает денег! Я краду его собственные рисунки, не ту чушь, для клубов, а
эти его сны из папки и продаю...
ОТЕЦ Что же, неплохо устроились...
МУЖЧИНА Он спит со мной за деньги...
ОТЕЦ Я вам сочувствую... Дело в том, что все, кого мы любим спят с нами
за деньги или ради каких-то других выгод. Бескорыстной любви не бывает...
МУЖЧИНА Он изменяет мне!
ОТЕЦ Это нормально... Вы стары, он молод. Вы уродливы, а он... никогда
не видел его.
МУЖЧИНА Он красив... Его замечают все, куда бы он не пришел, и он
никому не отказывает... Я бы с радостью изувечил его смазливую рожицу...
Полоснул бы бритвой, и он был бы только моим.
ОТЕЦ Зачем? Вы лучше убейте его.
МУЖЧИНА Вы издеваетесь, да?
ОТЕЦ Нет, я же сказал, мне все равно...
МУЖЧИНА Потому что вы никогда не были на моем месте. Вы никогда не
чувствовали отчаяния, вы...
ОТЕЦ Вы разжалобили меня... Вот вам еще пятьдесят... Но больше не
ждите...
МУЖЧИНА (мгновенно успокоившись) Почему?
ОТЕЦ Потому что я был на вашем месте, правда очень давно. Меня бросила
жена, когда я еще жил в Москве. Она тоже была намного младше. Она родила
ребенка, и почти сразу же удрала в Берлин, к какому-то новому любовнику. Он
был моложе и богаче меня. А я был тогда беден, я остался вдвоем с
новорожденной дочерью.
МУЖЧИНА И что вы сделали?
ОТЕЦ Ничего... Первым делом я разбогател, а потом попытался убить ее...
МУЖЧИНА Ну и как, убили?
ОТЕЦ Я же сказал попытался... Когда она решила что единственное, кого
она любит, это ребенок, она захотела вернуться. Она написала мне, это было
ее излюбленное оружие, но я не ответил. В то время у меня был прекрасный
загородный дом в Тучково. Она как-то нашла его. Я смотрел из окна, как она
идет по садовой дорожке к крыльцу. Она так уверенно шла... Я спустил на нее
двух собак - добермана и дога...
МУЖЧИНА Она испугалась? Вы видели, как она испугалась?
ОТЕЦ Я видел, как она остановилась
МУЖЧИНА А собаки?
ОТЕЦ А собаки неслись к ней с лаем. Когда они поравнялись с ней,
друге, вы наблюдали друг за другом и все запоминали, а мне было не на ком
замкнуться. Моя комната находилась напротив библиотеки, нужно было
перебежать маленький коридор. По дороге я рисовала картинки на обоях, и мне
ничего не было. Слышишь, ни-че-го. Я замкнулась на доме. Я наблюдала за ним.
Я не умела читать, только иногда отдельные буквы сами складывались в слова.
Однажды я нашла книгу в стареньком мягком переплете. Она называлась "Толпа
одиноких". Буквы сами собой сложились. "Толпа одиноких" Ты слышишь, Рози?
Тебе интересно?
РОЗИ (напряженно) Ты же знаешь, мне интересно все, что касается тебя...
ВЕРА Я не стала ее читать. Но я часами рассматривала рисунки. Надрывно
красивые юноши, о которых ты даже не мечтала в своей деревеньке, сидели на
подоконниках в подъездах или прямо на ступенях с гитарами и недокуренными
пачками сигарет, и точно такие же девушки, затянутые в джинсы, так же
курили, смотрели в окна, и никто не знал, что было за окнами. Потом я
научилась читать и забыла об этой толпе. Эта книжка лежала у отца среди
"ненужных" в стареньком серванте без стекол, наверное, из его ранней
бедняцкой юности инженера...
О чем ты думаешь, Рози, что-то вспомнила, да?
РОЗИ А тебе-то что? Тебе-то какое дело?
ВЕРА Ты, Рози, оживаешь прямо на глазах. Приятно смотреть. Я думаю, ты
не разочаруешь меня. Фингал больно, да? Приложи что-нибудь холодное, чайную
ложку... (протягивает ей ложку, та послушно берет и закрывает ей глазницу)
Потом я выросла, и однажды эта книжка снова попалась мне на глаза. Я сразу
все вспомнила: за ней стояла какая-то таинственная, очень притягательная
жизнь, о которой я только смутно догадывалась. Тогда в детстве, мне хотелось
быть такой, как эти красивые люди на картинках, мне хотелось попасть на ее
страницы и вот так же сидеть в нарисованном подъезде и курить на
подоконнике. И вот я жадно стала ее читать... Сколько книг ты прочла за всю
свою жизнь, Рози? Две или три? Наверное, пальцев хватит на руках, чтобы все
их пересчитать.
РОЗИ Почему? Я много читала...
ВЕРА Чего? Порнографических журналов для Девочек нашего возраста?
РОЗИ (смеется) И их тоже, конечно. Мой старший брат Эдуардо воровал их
для меня на почте в отделе "Пресса".
ВЕРА После десяти страниц я обломалась...
РОЗИ Что?
ВЕРА Ну да, я забыла. Ты же плохо говоришь по-немецки. "Толпа одиноких"
разочаровала меня. Ее написал старый, заслуженный КГБешник, выйдя на пенсию,
годы так в 70-ые, когда мой папа был простым инженером в конструкторском
бюро. Он писал, что все молодые люди на Западе либо наркоманы, либо
гомосексуалисты, а если они не то и не другое, то от тоски они бросаются в
окна, а дальше я не дочитала. Это тебе не отдел "Пресса" на почте по дороге
в город.
РОЗИ Почему? Была не только почта... Мы ездили с братом в летний
кинотеатр, иногда он брал меня с собой, чтобы я не ныла. Мы приезжали в
дождь, а там уже стоял целый табун машин. У всех работали "дворники",
вытирая дождь с лобового стекла. А на экране показывали фильм, иногда со
сценами, ну про это... Он оставлял меня одну, а сам уходил в красную машину
по соседству, в старенький "Opel" к подружке-уродке. Она была старше его лет
на семь, и я даже не очень злилась. Он возвращался, весь в пятнах помады. Я
смеялась. Он кричал: "Ты ничего не понимаешь", иногда бил. Не больно. Потом
мы ехали домой под дождем, так и не узнав, чем закончился фильм.
ВЕРА Теперь ты отпустишь меня?
РОЗИ Нет, что ты... Как можно!
ВЕРА Хорошо... (пауза) Слушай, что было дальше. Я не знала на чем
замкнуться. Я стала наблюдать, подыскивать объект. Я внимательно следила за
жизнью, и стала подмечать такие вещи, о которых никто не знал. Я поняла, что
наша жизнь скоро закончится, и очень заинтересовалась тем, что же будет
дальше.
(пауза).
Ты же знаешь, почему меня здесь держат?
РОЗИ Почему?
ВЕРА Хотя, ты же медсестра. Ты можешь не знать... Я считаю, что все мы
- того... умерли... И все происходит после смерти. И никто меня не может
разубедить. Я заранее знаю, чего ожидать от людей, потому что их нет. Они
миражи. Я пытаюсь убедить тебя, но заранее знаю, что ты откажешь, потому что
тебя тоже нет. Вот если бы ты меня отпустила, ты была бы живой. Послушай,
Рози, отпусти меня сегодня ночью на дискотеку в Принслауберг, и я поверю,
что ты живая. Ты вылечишь меня. И вместо того, чтобы заплатить профессору,
мой папа заплатит тебе. Огромные деньги, Рози, ты слышишь? Совсем не ту
мелочь, которую ты получала раньше. Ты сможешь что-нибудь купить и отправить
брату в тюрьму. Нет! Ты сможешь заплатить судье или следователю или им
обоим, его дело пересмотрят и выпустят под амнистию. У меня никогда не было
брата, а ты освободишь своего... И это, Рози, мое последнее предложение. Ты
отпустишь меня, да? Что ты молчишь?
(пауза)
Ты так смотришь... По глазам вижу, что отпустишь. Не бойся, Рози. Дай
мне ключи. Я вернусь под утро. Никто даже не заметит. Если вдруг меня
поймают, я скажу, что я их украла, как твой брат порнографические журналы в
отделе "Пресса". Сначала ты отпустишь меня, а потом отпустят твоего брата.
Ты согласна?
РОЗИ Да.
ВЕРА Дай мне ключи и ничего не бойся.
РОЗИ А я и не боюсь (протягивает ключи) Только моего старшего брата
Эдуардо убили в тюрьме.
ВЕРА Когда?
РОЗИ Сегодня... Я узнала два часа назад, прежде, чем пойти на работу...
От него ничего не осталось, кроме компактной пудры, он подарил мне ее на
прошлое Рождество.
(уходит в кабину лифта. Лифт поднимает ее наверх).
Окно комнаты завешено плотной гардиной. На гардине изображена садовая
аллея. Ветви деревьев, стоящих друг против друга, сплелись в свод, поэтому
аллея кажется сквозным зеленым тоннелем, очень глубоким. В конце тоннеля
видно небо. Два-три плывущих облака. В этот раз стены комнаты завешены
детскими рисунками.
На подоконнике стоит Ники, молодой человек лет девятнадцати. На нем
потертая кожаная куртка, джинсы, расписанные красками, осветленные концы
волос. На первый взгляд - обычный мальчишка с берлинской дискотеки в
Принслауберге.
Внизу у подоконника стоит мальчик-беспризорник.
МАЛЬЧИК Ну давай, давай курить. Ты же обещал.
НИКИ (шарит по карманам) Кажется нету. Все закончились.
МАЛЬЧИК (тихо) Что ты сказал?
НИКИ Вот, нашел... Последняя в пачке.
МАЛЬЧИК Давай сюда. (жадно курит) Времени, понимаешь, очень мало.
НИКИ Я хотел в сад. А это что? Куда ты меня привел?
МАЛЬЧИК А это - сад... Лучше не было. Извини.
НИКИ Это сад? (вглядывается в гардину) Это рисунок мультипликатора,
который сошел с ума. Мне кажется, я где-то его видел, только все было
объемным.
(пауза)
МАЛЬЧИК Он твой... Ты набил руку на детских рисунках...
НИКИ Я набил руку на детских рисунках.
МАЛЬЧИК Ты стал известным в свои девятнадцать лет...
НИКИ Я стал известным в свои девятнадцать лет...
МАЛЬЧИК Я ворую твои рисунки и развешиваю их на стенах подъездов
(пауза)
НИКИ Ты?
МАЛЬЧИК Я... Я вхожу в твои сны, потому что я подобрал ключи.
НИКИ Когда?
МАЛЬЧИК Ты сам их мне дал...
НИКИ Когда я в первый раз увидел тебя на остановке, я подумал, что ты
карлик. Ты стоял ко мне спиной и курил. Потом я попросил у тебя зажигалку,
ты повернулся, и я увидел, что ты... ребенок. Когда я просыпаюсь, я ничего
не помню из своих снов, кроме конца, самого последнего эпизода. Наяву я не
помню, что ты мне снился.
МАЛЬЧИК (смеется) Я прекрасно знаю, что ты помнишь... Ни тебя, ни меня
нет в этом сне. Здесь встречаются только наши души. Мы ничего не знаем о
жизни наших душ. Твоя душа что-то сказала моей. А мы ничего не знаем, стоим,
курим на остановке.
НИКИ Утром, наяву, в реальной жизни...
МАЛЬЧИК Ты в реальной жизни? Твоя реальная жизнь из картона. Ты
просыпаешься в плоском картонном мире, как этот рисунок на гардине. Вы все
там ходите плоские, и делаете вид, что все нормально...
НИКИ Вспомнил! Мне снилось, что я внутри книги ползу по длинной
печатной строке с буквы на букву, а потом попадаю в картинку...
МАЛЬЧИК Ладно, хватит! Ты тянешь время!
НИКИ Еще немного.
МАЛЬЧИК Нет...
НИКИ Немного... Совсем... Ведь эта комната уже приснилась многим.
МАЛЬЧИК Уговорил.
НИКИ Как выглядит ключ от моего сна? Почему ты не отвечаешь?
МАЛЬЧИК Это слово.
НИКИ Какое? Когда ты его получил?
МАЛЬЧИК Оно немое. В нем нет звука. Оно пришло из твоих мыслей на
остановке и стало отмычкой. У меня ничего не пропадает.
НИКИ Я хотел в сад, а ты обвел меня вокруг моей комнаты и поставил на
подоконник. А я хотел в настоящий сад...
МАЛЬЧИК Я не могу войти в сад. (Гасит сигарету, и кладет окурок в
пустую мятую пачку, которую только что уронил Ники). Таким как я сады не
открывают.
НИКИ Ну да, ты же снизу, из мрака.
МАЛЬЧИК Нет, я из сумерек. Это посередине.
НИКИ (закрывает глаза) Когда я проснусь, я ничего не вспомню...
МАЛЬЧИК Кроме конца (Рвет гардину с изображением сада. В прорыв видно
ранее утро, деревья, качающиеся на ветру, снизу слышна улица).
НИКИ Что это?
МАЛЬЧИК Твое пробуждение... Падай.
НИКИ Но я не хочу...
МАЛЬЧИК Я ничего не могу изменить. Падай.
НИКИ За что?
МАЛЬЧИК Ты же знаешь... (Ники падает в окно, наотмашь, спиной).
Надеюсь, ты не ударишься головой, и у тебя не будет болеть затылок...
Вера одна. Пытается открыть дверь лифта, но та не поддается.
ВЕРА (в отчаянье) Что ты наделала, Рози? Ты опять провела меня! Ты
подло меня обманула! Ты заставила меня выпить с тобой чай. А сама что-то
подмешала туда. Занимала меня своей глупой болтовней, а сама следила, чтобы
я выпила его до конца. Я падаю, Рози, я засыпаю... Ты заберешь у меня ключ.
Что ты наделала? Я знаю эти лекарства, наутро я проснусь и ничего не буду
помнить. Это вы с отцом хотите, чтобы я все забыла, а я помню, помню!
(Проговаривает четко, как заученный урок, последние слова почти
выкрикивает).
Все началось с того, что мы умерли. Это было ясно и абсолютно
достоверно. Мы умерли. Я почувствовала это, как внезапное пробуждение во
сне, толчок внутри сна, и какая-то дверь снаружи, через которую еще можно
было вернуться, с грохотом захлопнулась навсегда, я бы сказала -
безвозвратно... Совершенно бесполезно и даже как-то постыдно было бы
проситься назад, поэтому пришлось смириться с тем, что мы умерли. Достойно
принять свою смерть...
(Борется со сном. Из последних сил говорит).
Я всегда знала, что после смерти почти ничего не изменится, все будет
точно так же, и только это маленькое "почти" будет стоять межу тем, что было
раньше и тем, что происходит сейчас. Раньше мы жили в Москве, а теперь
оказались в Берлине, я говорила по-русски, а теперь вот говорю по-немецки,
раньше меня звали Вера. А сейчас все вокруг называют - Изабель... Так из
одного состояния, мы перешли в другое. Наверное, это маленькое "почти" и
есть смерть... Что ты сделала, Рози? Я ничего не забуду. Почти ничего!
(Падает у дверей лифта. Засыпает. Неожиданно комната наполняется
мерцающим фиолетовым светом. Он вливается извне, сквозь прутья оконной
решетки, он льется из раскинутых рук спящей Веры, из кабины лифта. Он
заполняет собой комнату, мгновенно преображая ее).
Отец Веры щурится в сумерках. Они сгущаются все сильнее и скоро
превратятся в южную ночь.
ОТЕЦ Вся наша жизнь - причудливый узор. Купил вот десять лет назад
шкатулку в антиквариате на "Арбатской", с выдвижными ящичками и множеством
тайных отделений. Я не знал, что с ней делать, но точно знал, что не купить
ее не могу. Я складывал в нее все что попадется, безо всякой
последовательности. Ни о чем не думая. Потайные отделения были набиты
бумагами, фотографиями, кассетами с записями чужих, но неслучайных
разговоров, деньгами, вышедшими из обихода.
В выдвижных отделениях лежали письма, написанные от руки, письма,
распечатанные из электронной почты. Обрывки листов с ничего незначащими
номерами телефонов, детскими рисунками и просто рисунками, приобретенными по
случаю... (У ночного окна стоит письменный стол с настольной лампой под
зеленым абажуром. Стол завален учебниками и ученическими тетрадями. Из
лифта, спустившегося сверху, выходит мать Веры. Совсем юная, лет
шестнадцати. Она садится за стол, пытается навести порядок в бумагах,
пролистывает тетради).
ОТЕЦ Потом я забыл о ней, о маленькой, но вместительной китайской
шкатулке из черного дерева, отполированного вручную.
МАТЬ (Читает из тетради. Что-то поправляет, что-то дописывает). Из
тоски осенней, из раннего утра, когда нужно проснуться, а сон не уходит, из
тоски по лету в начале сентября, из мутного тумана по утрам, из слепого
московского неба, из бездонной пропасти коммунальных подъездов...
ОТЕЦ Потом я нашел ее и понял, что она как фильм или как жизнь,
разбитая на эпизоды! В каждом ящике свой эпизод, своя отснятая сцена. В
зависимости оттого, как я выдвигаю ящики или вскрываю отделения, я могу
менять последовательность эпизодов, захочу, - все пойдет так, захочу - все
пойдет иначе.
(Мать неожиданно засмеялась какому-то воспоминанию. Она ничего не
замечает вокруг, кроме исписанного листка в тетради и фиолетовой ночи за
окном).
МАТЬ (читает)... из звона жирных тарелок сквозь открытые окна столовой,
из надежды на лето, или хотя бы на сентябрь, из расширенных близоруких глаз,
из воспаленных бронхов, из ожидания звонков, которых не будет, из подражания
тем, кого любишь, а они не знают, из невозможности выразить чувство, из
вражды чувства и слов, - пишу тебе...
В самом начале ноября у нас уже начало зимы, а у вас, наверное. осень
лениво и ласково дарит последние теплые деньки, как последние слова на
перроне отходящего поезда...
ОТЕЦ (открывает шкатулку) Вот властные письма женщин, от которых я
зависел, вот умоляющие письма женщин, которые зависели от меня. На дне
каждой мольбы - укор. Женщины молятся только когда им что-то нужно или
любви, или утешения. Их мольба начинается с укора, что нет ни того, ни
другого... А вот девчонка шестнадцати лет, выпускница одиннадцатого класса.
Она писала мне письма в школьных тетрадях, неуклюжие и искренние, как
школьные сочинения, не понятые учительницей.
(пауза)
Я ее не простил, нет, сколько не пытался! Эту маленькую дрянь, каждым
своим жалким поступком вымогающую любовь... Такая постыдная побирушка,
только вместо денег умело выпрашивающая любовь.
(Мать снова засмеялась, снова смотрит мимо отца, представляя что-то
свое)
МАТЬ (перелистывая тетрадь) Пусть все будет предельно просто, пусть
сами собой сплетаются слова в нехитрые фразы, пусть будет совсем просто, как
раскормленный голубь в аллее Патриарших прудов, как прорвавшийся пакет
молока и змеящаяся белая струйка, стекающая за рукав, только бы выразить
словами все эти ноющие чувства, жажду юности и отрицания счастья. Я так
люблю тебя, что нет силы думать о тебе. Но ты и мои мысли о тебе, - вы
вместе настигаете меня на каждом шагу. И вот каждый мой шаг пронизан тобой,
каждый мой вздох наполнен тобой. Мир смотрит на меня твоими глазами, весь он
нежный вокруг меня. Он как ребенок, который выздоровел весной и увидел небо
в тонком свечении. Он напоен любовью к тебе, а ты так ничего и не знаешь! Мы
будем счастливы... мы никогда не будем счастливы...
ОТЕЦ Она сама высмотрела меня, как возможную мишень для своих глупых
писем и распаленной чувственности. Я бы к ней не подошел, клянусь! Мне бы в
голову не пришло. Я все помню, как она подошла ко мне; и прежде, чем она
заговорила, я уже все понял про нее. Я всегда мог отойти в сторону, уступая
ей дорогу, она бы прошла, почти мгновенно позабыв обо мне, отыскивая новую
мишень. А я вот не отошел... В то время я был молодым, подающим надежды
инженером из конструкторского бюро напротив их школы. Во время обеденного
перерыва я спускался на улицу и что-нибудь покупал в продуктовом киоске.
(Неожиданно мать замечает отца и подходит к нему).
МАТЬ Эта очередь никогда не кончится.
ОТЕЦ (внимательно осматривает ее с но до головы) Но перед нами всего
три человека...
МАТЬ У нас очень короткая перемена. Я не успею пообедать.
ОТЕЦ Почему бы тебе не пообедать в школьной столовой?
МАТЬ Потому что эту еду невозможно есть.
ОТЕЦ Ты очень капризная.
МАТЬ Ну и что?
ОТЕЦ "Ну и что?" - сказала она и улыбнулась. Тут подошла очередь и я
пропустил ее вперед.
МАТЬ (смеется) Мне нечем заплатить. У меня денег только на обед в
столовой, этого не хватит ни на сосиску в тесте, ни на бутылку пива. Знаете,
ведь пиво школьникам не продают.
ОТЕЦ И она покраснела так умело, почти по-детски. Не потому что ей было
стыдно, а просто она знала, что здесь нужно покраснеть. Сам не знаю, почему,
но я оплатил ее бутылку пива и сосиску, а она забыла их взять. Они ей были
не нужны. Единственное, что она не забыла, - это записать на руке номер
моего телефона. Потом прозвенел звонок, и она побежала на урок даже не
простившись со мной. Я видел, как она внимательно посмотрела на цифры, а
потом сама себя поцеловала в ладонь... Я ждал от нее звонка, но она не
звонила. Прошла неделя...
(Открывает следующий ящик)
А это рисунки. Хорошие и плохие. Я скупал их все подряд, за бесценок.
Некоторые из них мне отдавали даром. Напротив меня художники захватили дом в
Крапивенском переулке. А у меня как раз тогда появились первые деньги. Этот
дом они называли модным словом "сквот". Я увидел ее дней через десять. А мне
показалось, что прошел месяц. Она шла по улице и совсем как маленькая била
рукой по мячу. Он отскакивал от асфальта, она снова его била.
ОТЕЦ Что-то давно тебя не было видно у киоска.
МАТЬ (равнодушно) У нас каникулы.
ОТЕЦ Хочешь пива?
МАТЬ Не знаю...
ОТЕЦ Ты не любишь пиво?
МАТЬ Я никогда его не пила
ОТЕЦ Почему ты мне не звонила?
МАТЬ Я думала, вы позвоните первым.
ОТЕЦ Я не знаю номера...
Тогда она продиктовала телефон и я зачем-то его записал.
Хочешь пойдем в "сквот" к художникам?
МАТЬ Нет, спасибо. Мне нужно домой... У меня строгие родители.
ОТЕЦ И она пошла. Продолжая бить рукой по мячику. Она знала, что я
смотрю ей в след, и поэтому обернулась...
МАТЬ Помните из детства: "Наша Таня громко плачет..."? У вас есть
сестра?
ОТЕЦ Нет.
МАТЬ А дочь?
ОТЕЦ Я хотел ей ответить, но она пошла, потому что ей было неинтересно,
что я скажу. "Как тебя зовут?" - крикнул я ей вслед.
МАТЬ Какая разница? (играет мячом) Меня зовут Таня.
ОТЕЦ (открывает третий ящик) А вот это, наверное, самое ценное, что
было в жизни. Письма писателя. Теперь их можно продать и, наверное.
неплохо... (смотрит письма)
Она не любила то, что любил я. Не то, чтобы не любила, а не касалась. Я
любил читать, а она проходила мимо книг, они были разбросаны тогда по всей
квартире, у меня не было денег купить шкафы; она проходила, чтобы не
запнуться о стопки книг, и ни разу, я внимательно наблюдал за ней! Не
раскрыла ни одну из них. Она находилась рядом со мной, а я чувствовал
утрату, я чувствовал ее полное отсутствие. Она находилась возле меня -
ложилась со мной в постель, ходила по комнатам, сидела за столом, но была
она только сама с собой, со своими мыслями, которые даже перестала
проговаривать.
Когда я нашел его книги, я понял, что он такой же как я, что он знает
все то же самое, и у нас один реестр чувств, только он более умело перебирал
клавиши. Он был тогда в Уругвае, а я в Москве, он писал, а я ощущал. Наши
жизни шли одинаково, только декорации не совпадали. Я решил ему написать. Я
знал, что он стар, и никогда мне не ответит, потому что, - кто я, и кто он,
а он взял и ответил...
МАТЬ Ты помнишь, в Юрмоле, мы сидели на берегу моря и ты мне показал
целую пачку писем от какого-то писателя? А потом стал их читать? А мне
нравились песчаные дюны и сосны прямо на берегу моря и твои слова так мне
мешали тогда. Я хотела уйти и сказала, что мне неинтересна литература.
ОТЕЦ (напряженно) А что тебе интересно?
МАТЬ Любить... (пауза) Я исследую любовь со всех сторон...
(оба смеются)
ОТЕЦ Я смеялся оттого, что она была наивна, она смеялась просто от
молодости и нерастраченных сил. Потом, через много лет, я понял, что она
смеялась оттого, что я так простодушно попался. Чем сильнее она отдалялась
от меня, тем больше слово "любить" означало ее имя и фамилию, и все
остальное, что стояло за этим.
МАТЬ (снова бросает мячик) Ну я пойду, да? Сколько можно?
ОТЕЦ Нет, подожди... Я отправлял в Уругвай письма, полные вопросов, он
так же присылал мне письма-вопросы в ответ, и никто из нас не знал, как на
них отвечать... Когда она ушла, я отослал ему бандероль с ее фотографиями, и
глупыми записками на тетрадных листках...
МАТЬ Хватит меня держать, мне скучно... Я пойду?
ОТЕЦ Стой! Он не смог мне написать, получив бандероль, - все вокруг
него непоправимо переменилось. Но я знаю, он ее получил! Мне казалось, что
он знает ответ, а ему казалось, что ответ знаю я.
МАТЬ (уходит играя мячом) Наша Таня громко плачет, уронила в речку
мячик...
ОТЕЦ Я ей не простил, нет...
МАТЬ Тише, Танечка, не плачь... (Исчезает)
ОТЕЦ (бросает ей вслед письма и фотографии) Я сделал все, чтобы
причинить ей боль...
(Входит мужчина с папкой детских рисунков)
МУЖЧИНА (вкрадчиво) Вы один?
ОТЕЦ А вы что, не видите?
МУЖЧИНА Я слышал, вы с кем-то разговаривали.
ОТЕЦ Вы всегда говорите о том, что слышали?
МУЖЧИНА Все разбросано.
ОТЕЦ Я пытаюсь в корне изменить свою жизнь... Ну что, принесли?
МУЖЧИНА Принес (подает ему папку)
Это все, что было, но будет еще... Эти рисунки мне очень дороги. Если
бы мог, я бы их не продавал...
ОТЕЦ Мне безразлично.
МУЖЧИНА Так вы их берете?
ОТЕЦ Это не детские рисунки. Это кто-то умело набил руку на детских
рисунках... Просто изощренно.
(оба смеются)
Я беру их все.
МУЖЧИНА Семьсот пятьдесят.
ОТЕЦ Я их не беру.
МУЖЧИНА Я предложу их в другом месте.
ОТЕЦ Вам некуда пойти. Вы их украли.
МУЖЧИНА Почему вы так решили?
ОТЕЦ Это видно... И потом - их больше никто не купит... Их оценят лет
через десять, когда появятся подражатели, более умелые, может быть, но не
такие изощренные, конечно... Моя цена - пятьсот пятьдесят... Ведь вам очень
нужны деньги...
МУЖЧИНА А это вы откуда знаете?
ОТЕЦ Я столько знаю, что устал... Вы слишком вкрадчиво поздоровались,
вы ненавидите меня, а вынуждены заискивать, и потом - все эти рисунки вы
отдаете за бесценок. Они стоят гораздо дороже, но дороже я их не возьму.
МУЖЧИНА (визгливо) Но это грабеж!
ОТЕЦ Это грабеж... (Протягивает ему деньги, мужчина берет деньги, но
вместо того, чтобы уйти, усаживается напротив).
МУЖЧИНА Вы знаете во сколько он мне обходится?
ОТЕЦ Кто?
МУЖЧИНА Мальчишка!
ОТЕЦ Мне безразлично..
МУЖЧИНА А мне - нет! Он оформляет клубы, что-то рисует для журналов и
тайно рисует свои сны. Раньше он просил у меня деньги раз в месяц, теперь
просит раз в неделю, и все его карманные расходы тоже оплачиваю я... Мне не
хватает денег! Я краду его собственные рисунки, не ту чушь, для клубов, а
эти его сны из папки и продаю...
ОТЕЦ Что же, неплохо устроились...
МУЖЧИНА Он спит со мной за деньги...
ОТЕЦ Я вам сочувствую... Дело в том, что все, кого мы любим спят с нами
за деньги или ради каких-то других выгод. Бескорыстной любви не бывает...
МУЖЧИНА Он изменяет мне!
ОТЕЦ Это нормально... Вы стары, он молод. Вы уродливы, а он... никогда
не видел его.
МУЖЧИНА Он красив... Его замечают все, куда бы он не пришел, и он
никому не отказывает... Я бы с радостью изувечил его смазливую рожицу...
Полоснул бы бритвой, и он был бы только моим.
ОТЕЦ Зачем? Вы лучше убейте его.
МУЖЧИНА Вы издеваетесь, да?
ОТЕЦ Нет, я же сказал, мне все равно...
МУЖЧИНА Потому что вы никогда не были на моем месте. Вы никогда не
чувствовали отчаяния, вы...
ОТЕЦ Вы разжалобили меня... Вот вам еще пятьдесят... Но больше не
ждите...
МУЖЧИНА (мгновенно успокоившись) Почему?
ОТЕЦ Потому что я был на вашем месте, правда очень давно. Меня бросила
жена, когда я еще жил в Москве. Она тоже была намного младше. Она родила
ребенка, и почти сразу же удрала в Берлин, к какому-то новому любовнику. Он
был моложе и богаче меня. А я был тогда беден, я остался вдвоем с
новорожденной дочерью.
МУЖЧИНА И что вы сделали?
ОТЕЦ Ничего... Первым делом я разбогател, а потом попытался убить ее...
МУЖЧИНА Ну и как, убили?
ОТЕЦ Я же сказал попытался... Когда она решила что единственное, кого
она любит, это ребенок, она захотела вернуться. Она написала мне, это было
ее излюбленное оружие, но я не ответил. В то время у меня был прекрасный
загородный дом в Тучково. Она как-то нашла его. Я смотрел из окна, как она
идет по садовой дорожке к крыльцу. Она так уверенно шла... Я спустил на нее
двух собак - добермана и дога...
МУЖЧИНА Она испугалась? Вы видели, как она испугалась?
ОТЕЦ Я видел, как она остановилась
МУЖЧИНА А собаки?
ОТЕЦ А собаки неслись к ней с лаем. Когда они поравнялись с ней,