Садур Екатерина. Толпа одиноких

НИКИ Не похоже... Только я сам возьму. Мне очень нужно, понимаешь?
ВЕРА Это опасно, но я тебе помогу.
НИКИ Ты - мне? (смеется) Слушай, а ты не похожа на дуру из психушки. Ты
зачем-то под нее косишь. Наверное, тебе выгодно? Но мне все равно, можешь не
рассказывать. У каждого из нас свои выгоды, но как правило, даже несмотря на
них, мы всегда остаемся в проигрыше...
ВЕРА Лучше я потом тебе расскажу.
НИКИ Потом? (снова засмеялся) Кто тебе сказал, что у нас будет "потом?"
И что я еще о чем-то буду с тобой разговаривать?
ВЕРА Так ведь это же видно...
НИКИ Что?
ВЕРА Это было видно с самого начала...
НИКИ У тебя акцент. Только что услышал... Ты что, русская, да?
ВЕРА Да, я русская.
НИКИ Вы, русские, всегда очень уверены в себе. Вы всегда все берете
штурмом. Здесь уже русских - пол Берлина, немцев скоро, вообще, не
останется.
ВЕРА Останутся, не бойтесь... Это не входит в мои планы...
НИКИ Ну да, извини. Я все время забываю, что этот город придумала ты, и
мы все здесь - твое разгулявшееся подсознание.
ВЕРА Нет, не все... Ты выглядишь очень даже живым, настоящим, ты почти
не похож на иллюзию.
НИКИ Спасибо, конечно... Если не считать, что мне, наверное, проломили
затылок, и я вот-вот упаду от боли, я очень живой...
ВЕРА (смеется) Не падай. Подожди...
(пауза)
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Я так обкурился, Гербхард, главное не упасть прямо на
работе...
ВТОРОЙ ОХРАННИК А ты сядь, посиди... Не все ли равно, как работать,
Вольфганг, стоя или сидя?
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК (усаживается) Послушай меня, Гербхард, я опасаюсь, что
мы с тобой просто потеряем эту работу...
ВТОРОЙ ОХРАННИК Э, нет... Лучше ты послушай меня! Никогда ничего не
надо бояться, Вольфганг! Если мы потеряем эту работу, мы сразу же найдем
другую. Посмотри на Мирьям. Разве она хоть чего-нибудь боится?
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Конечно, боится.
ВТОРОЙ ОХРАННИК И чего же она, Вольфганг, по-твоему боится?
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Она боится будущего...
ВТОРОЙ У нее нет будущего.
ПЕРВЫЙ Будущее есть у всех, Гербхард. Оно начинается сразу же после
смерти. А что касается Марии, она испытывает экзестанциальный страх, как я,
как ты, как все мы...
ВТОРОЙ Ну да, просек... Я читал об этом, когда мы с моим напарником
Гансом перегоняли один груз из Гамбурга в Мюнхен. Знаешь, в дороге, когда
заступает сменщик, а спать не хочется, все равно нечем заняться, я читал. Я
очень многому научился Вольфганг, пока был дальнобойщиком...
(Пьяная Мирьям заснула за стойкой. Чему-то смеется во сне).
ПЕРВЫЙ Жизнь Мирьям прекрасно подходит для иллюстрации наших с тобой
философских теорий, Гербрахрд...
ВТОРОЙ Сразу видно, что ты учился в университете, и никогда не был
дальнобойщиком.
ПЕРВЫЙ Это почему?
ВТОРОЙ Потому что мы с тобой, Вольфганг, читали одни и те же книги, а
приняли их по-разному. Ты разумно их запомнил, пошел к профессору, получил
зачет, сдал экзамены, а я пережил каждое слово, да что там! Каждую букву из
этих книг. Пока ты торчал в Далеме с такими же снобами как ты, я видел
столько... ты даже представить себе не можешь.
ПЕРВЫЙ И что же ты видел, Гербхард?
ВТОРОЙ Так сразу и не перескажешь. Только что касается Марии, - ее
жизнь - это ее жизнь, а не иллюстрация для твоих дурацких теорий...
ПЕРВЫЙ Так ты за справедливость, Гербхард?
ВТОРОЙ Да, Вольфганг, я за справедливость.
(Входит Писатель. Это худой, высокий старик в очках с большими
диоптриями. Возможно, он чуть старше Марии. Он равнодушно проходит мимо
охранников, потом внимательно оглядывает зал, отыскивая Мирьям).
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК (в след). Знаешь, что? Давай не пустим его. Ведь у него
наверняка нет клубной карты.
ВТОРОЙ А, плевать! Пусть проходит!
ПЕРВЫЙ Так вот... Я про экзестанциальный страх.
В большинстве случаев - человеческая жизнь, - это набор событий и
переживаний, которые потом становятся воспоминаниями, зачастую довольно
приятными. Но как бы приятна и благополучна не была жизнь, человек почти
всегда ей неудовлетворен, и по мере того, как жизнь проходит, досада растет,
у некоторых, она так и остается сожалением, у некоторых она превращается в
отчаянье.. Ты понимаешь меня, Гербхард?
ВТОРОЙ ОХРАННИК Я понимаю тебя. Вольфганг, но вся разница между нами в
том, что ты все это прочел, а я все это прожил...
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Да ладно, не задавайся! Ты лучше послушай дальше...
Ощущение отчаяния и пустоты проистекают оттого, что человек, ничего не делал
для жизни духовной, а это значит, что он не готов к последующему пути, и ему
страшно... Тебе вот страшно, Гербхард? Лично мне - очень...
(В это время Писатель находит старуху, уснувшую за стойкой).
ПИСАТЕЛЬ Мирьям, почему ты здесь?
СТАРУХА Опять ты меня разбудил...
ПИСАТЕЛЬ Мирьям, пойдем домой!
СТАРУХА А это и есть мой дом, ты что, не видишь?
ПИСАТЕЛЬ Мирьям, ты напилась...
СТАРУХА А разве это что-то меняет? Ты разбудил меня...
ПИСАТЕЛЬ Прошу тебя, Мирьям, пойдем домой.
СТАРУХА Ты что, не видишь, я на работе. Здесь мой дом, Хуан-Карлос.
Такой большой и просторный. Единственное, здесь нет садика с маленький
розарием и фонтанчиками для поливания, какой ты мне обещал в Монтевидео.
ПИСАТЕЛЬ Я устал слушать этот бред, Мария. Пойдем отсюда или я пойду
один...
(бармену за стойкой) Сколько она должна? (Тот едва подавляя усмешку,
протягивает ему счет). Это слишком много, Мария. Это все, что у меня есть на
сегодня. Надо же столько выпить!
СТАРУХА Посмотри на себя, Хуан-Карлос! Внимательно посмотри на себя и
иди домой один. А я здесь ем, пью, развлекаю публику, - всю эту толпу
одиноких, и мне хорошо... И то, что ты не сдержал ни одного своего слова -
мне все равно...
ПИСАТЕЛЬ (терпеливо) Прости меня, Мария.
СТАРУХА Прощаю...
(Пока Ники бранится и смывает кровь, Вера подошла к киоску с
компакт-дисками и разглядывает их).
ВЕРА Послушай, здесь столько русской музыки. Откуда?
НИКИ Сейчас это модно - быть русским почти во всех берлинских
дискотеках...
ВЕРА Нет, главное музыка такая, хорошая... "Конец фильма",
"Ундервуд"... Ни какая-нибудь попса...
НИКИ Тебе нравится, да?
ВЕРА Ну, конечно...
НИКИ Бери, что хочешь...
ВЕРА Здесь закрыто...
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Короче я тебе скажу, Гербхард, русские бабы они,
конечно же, хороши... Вот недавно на выходные, в "Аккуде"...
ВТОРОЙ ОХРАННИК Ты же знаешь, я однолюб... Я люблю только дорогу, чем
длиннее, тем лучше. Дорога непредсказуема...
ПЕРВЫЙ ОХРАННИК Баба тоже не предсказуема, особенно русская. Вот ты
представь, я подхожу к ней в "Аккуде", только потому, что она смотрит на
меня в упор. Она сидит совершенно трезвая, ясно так смотрит на меня. Я
предложил выпить, она тут же заказала красного вина... Сидит, что-то мне
рассказывает... и вдруг ее повело сразу же после первого глотка. Она
говорит: "Ты что-то подмешал сюда", - "Нет, я ничего не подмешивал..." - "Ты
что-то подмешал..." Она выплеснула в меня это вино. Я хотел уйти, она
зарыдала... Она могла слышать только себя. Она говорит: "Пойдем, купим
грибов". - "Все магазины закрыты, - отвечаю я. - Сейчас можно купить только
траву и кокаин у дилеров, прямо здесь, в "Аккуде". - Она засмеялась. "Я не
наркоманка. Мне нужны только грибы... Пойди спроси вон у тех троих негров,
которые в углу нюхают кокаин..." Я снова объяснил ей: "У них не может быть
грибов.... Их продают в Берлине открыто, под условным названием -
"подушечки-сувениры" - "Что ты чувствовал от грибов", - перебила она. "Я не
чувствовал, я видел..."
ВТОРОЙ ОХРАННИК Так чем все кончалось?
ПЕРВЫЙ Подожди, там какое-то оживление...
(Старуха и Писатель проходят, обнявшись сквозь толпу танцующих.
Старуха: "Я любила только тебя..." Писатель: "А я - только тебя... и даже
когда я оставлял тебя, я думал только о тебе". Их упреки переходят в
любовный лепет, расчувствовавшись, старуха рыдает. Ники подходит к Вере).
НИКИ Закрыто, говоришь?.. (разбивает витрину киоска). Ну, что,
любительница "Ундервуда" бери что хочешь, все это я тебе подарил... Только
давай быстрее, потому что сейчас приедет полиция. А, кстати, вот и моя
папка!
(Ревет сирена сигнализации, танцующие и не думают останавливаться, -
для них - это еще один звук в музыке. Вера и Ники наспех берут несколько
дисков, папку с рисунками и вылезают через окно туалета).

Картина X.

Ожидание и предвкушение.

Летний день. Комната Веры в больнице. Вера держится руками за прутья
решетки на окне и смотрит вниз, в сад. В саду работают монахини и Рози. Мы
их не видим, мы только слышим их голоса. Здесь же в плетенном кресле-качалке
сидит отец Веры. Перед ним изящный плетенный столик с легким завтраком.
Иллюзия лета и счастья.
ОТЕЦ Кофе и бисквиты, как ты любила...
ВЕРА Ага, любила... До больницы...
ОТЕЦ Вера, но ты же знаешь, что ты здесь ненадолго!
ВЕРА Конечно, ненадолго... На всю жизнь... Моя жизнь была недолгой,
ведь правда, папа? И надеюсь, здесь, в этом перевалочном пункте, под
названием Берлин, я тоже надолго не задержусь...
ОТЕЦ Как ты сказала?
ВЕРА Я сказала, что Берлин - это перевалочный пункт, такое
промежуточное место, откуда расходится масса дорог, как зал ожиданий на
автовокзале в Феодосии. Помнишь, когда мне было лет двенадцать, мы просидели
там с тобой всю ночь, потому что все автобусы отменили?
ОТЕЦ Неужели ты вспомнила, Вера? Не может быть!
ВЕРА А я и не забывала... Просто тебе, папа, зачем-то нужно считать
меня идиоткой, потерявшей память...
ОТЕЦ Вера, ты хоть попробуй бисквиты! Это твои любимые, очень свежие...
ВЕРА Такая жара, папа. Они все слиплись...
ОТЕЦ Ты хоть обернись! Посмотри на меня...
ВЕРА Попозже, папа... Здесь кое-что поинтересней...
(Из сада доносятся голоса: "Рози, я же просила тебя еще вчера окопать
этот куст шиповника, иначе он просто засохнет. Побрызгай его, на листьях
завелась тля". - "Простите, сестра Клара, но вчера я красила ограду в
голубой цвет, как вы сказали, и ничего не успела. А что касается тли, то
может быть, лучше не брызгать... Может быть, лучше заговорить? У нас в
Италии всегда заговаривают заболевшие кусты..." Смех. Обе девушки смеются).
ОТЕЦ И куда бы ты хотела попасть из перевалочного пункта?
ВЕРА А разве ты сам не помнишь, куда мы поехали из Феодосии на
автобусе, который, наконец, пустили? Такой маленький городок под Керчью...
Полоска Азовской земли. Ты помнишь, какая там земля, папа? Она вся в
трещинах от зноя...
ОТЕЦ Я помню, но я не знал, что ты помнишь тоже!
ВЕРА Вот как? А чего еще ты не знал про меня?
ОТЕЦ Почему ты на меня не смотришь?
ВЕРА Собираюсь с силами, папа...
(Внизу в саду голоса монахинь. "Сестра Клара, принеси сюда лейку. Вода
больше не идет из шланга!" Она очень тяжелая эта лейка, я с места сдвинуть
ее не могу сестра Агнесса! Пусть Рози мне поможет" - "Рози, Рози..." - "Иду,
Иду!")
После перевалочного пункта, я бы хотела в тот маленький садик под
Керчью или в какой-нибудь другой, поближе, если можно.
ОТЕЦ Можно...
ВЕРА Когда?
ОТЕЦ Когда ты отсюда выйдешь.
ВЕРА И когда же я отсюда выйду, ты не знаешь, дорогой папа?
(пауза)
Да, видимо садика мне не видать, только в окошко. А ты, папа, не хочешь
посмотреть?
ОТЕЦ Нет, спасибо.
ВЕРА Ты даже в окошко не хочешь посмотреть на мой садик...
ОТЕЦ Ты меня извела! Ты всем не довольна! Ты не уступаешь мне ни шагу,
ни слова! Ты как твоя мать, ты очень на нее похожа!
ВЕРА (смеется) Со спины?
ОТЕЦ Сейчас ты обернешься, и будешь один в один, как она.
ВЕРА А я не буду оборачиваться, чтобы тебя не раздражать.
ОТЕЦ Вот точно так же она почти молча доводила меня до исступления. Так
же сидела часами у окна, и на все мои вопросы только цедила сквозь зубы, и
точно так же не оборачивалась...
ВЕРА (смеется) Вот видишь, папа, у нас с тобой ничего общего кроме
одного. Мы оба ненавидим мою мать... Правда. я ее ни разу не видела, да и
ты, по-моему, не успел на нее наглядеться...
ОТЕЦ Она бросила тебя, когда тебе даже года не было!
ВЕРА Ничего папа! Тебя она тоже бросила. Может быть, если бы не ты, она
бы меня не бросила. Кто знает? А вдруг ей было с тобой невыносимо? В любом
случае, какая бы она не была, а я ее ненавижу....Ты говоришь я похожа на нее
один в один! Это значит, что я ненавижу свое отражение в зеркале. Саму себя,
свое начало.
ОТЕЦ (раздраженно) Что-то ты разошлась сегодня, Вера.Перестань!
ВЕРА И вот, после смерти, я здесь в психушке, вместо того, чтобы
попасть в садик, в маленький сад с фруктовыми деревьями и цветочной клумбой.
Наверное, это расплата за земную жизнь. Кажется, грех ненавидеть собственную
мать. И вот, я здесь... Интересно, а где она? Папа, а вдруг она среди живых?
Ты там ее не встречал? Или тебе больше не показывают их мир? (Схватилась за
оконную решетку). Мама, это из-за тебя я здесь? Мама, ау, где ты?
(пауза)
(В это время лифт поднимается снизу, как раскрашенная карусель в огнях
и флажках из луна-парка. Из кабины выходит мальчик - беспризорник с мячом,
которым когда-то играла мать Веры. Мальчик кидает Вере мяч, та тут же его
ловит).
МАЛЬЧИК Ладно, хватит ныть! Что-то ваше свиданьице затянулось. Гони
прочь этого упыря.
ВЕРА Давно тебя не видела!
МАЛЬЧИК Я тебя тоже...
(оба смеются)
ОТЕЦ (в ярости) Нет, она еще смеется! Рози все мне рассказала!
ВЕРА Я хорошая девочка, я вернулась, как обещала.
ОТЕЦ Я не знаю, куда ты там вернулась! Она рассказала мне, что ты не
пьешь таблетки.

ВЕРА (играет мячиком, напевает) Наша Таня громко плачет...
ОТЕЦ Я говорил Рози не делать тебе никаких уколов, мы думали, что
таблеток достаточно!
ВЕРА Уронила в реку мячик...
ОТЕЦ Но раз ты не пьешь таблетки, тебе будут колоть уколы.
ВЕРА Тише, Танечка, не плачь...
ОТЕЦ А если ты будешь сопротивляться, тебе будут колоть их насильно...
ВЕРА (продолжает играть мячиком). Да, папа, тогда мне придется совсем
плохо... Просто - кранты!
(Мальчик - беспризорник нашел в кармане окурок, закурил).
ОТЕЦ (беспокойно) Что-то пахнет дымом! Откуда дым? Курят что ли в
коридоре! (кричит) Мы живые!
ВЕРА Мы умерли, папа!
ОТЕЦ Мы живые!
ВЕРА (резко оборачивается) Лови мячик! (Бросает мяч. Отец в последнюю
секунду отбивает его, иначе он бы попал в лицо. Мальчик - беспризорник
проворно ловит его. Пинает мяч ногой и тут же подхватывает руками)
ОТЕЦ Зачем ты мне выплеснула воду в лицо?
ВЕРА Тебе показалось, папа! Это дождик на улице... Брызги! Капельки
воды! Кап-кап...
(неожиданно за окном - стена ливня)
ОТЕЦ Ты сумасшедшая, ты действительно сумасшедшая! Я позову Рози...
ВЕРА (тихо, почти шепотом. Его голос, как шелест дождя). А ты живой,
да, папа? Ты такой живой, так здорово сохранился! Ходишь по улицам, дышишь
одним воздухом с живыми, почти не гниешь! Ты прекрасно выглядишь, папа! Вот
только черная полоска на твоей шее немного портит картину. Понимаешь, шея
разбухла и полоса стала очень видна. Раньше ты прикрывал ее галстуком. И она
не так бросалась в глаза. Но сейчас в современном Берлине, кажется, галстуки
вышли из моды, и теперь ее так заметно эту черную тонкую полоску.
ОТЕЦ (прикрывает шею руками) Что ты такое говоришь?
ВЕРА А сейчас, папа, ты так скрестил руки, как будто бы душишь сам
себя.
ОТЕЦ Что с тобой. Вера? Что происходит? (хочет подойти к ней)
ВЕРА Не приближайся ко мне... Тебе страшно, да, папа? Ничего, мне
страшнее...
ОТЕЦ Что ты сказала?
(Голоса в саду: "Рози! Рози!" Смех)
ОТЕЦ (в ужасе) Рози! Рози!
ВЕРА Я сказала, папа, - "Пошел вон!" И не забудь, если только тебе
позволят туда заглянуть, узнать как там мама?
(Отец уходит сгорбленный, стареющий, жалкий. Мальчик-беспризорник
усаживается на подоконник, жестом подзывает Веру)
МАЛЬЧИК Ну что, начнем что ли?
ВЕРА Да что ты! Я проснулась и больше не знаю тебя...
МАЛЬЧИК (печально) Ах, вот оно что! (уходит, пинает мяч)

Картина XI.

Жрецы Аполлона.

Развалины греческого храма Аполлона на острове Эгина. Старик и Старуха,
возможно Мирьям и Писатель, в какой-то другой жизни, где они не изъедены
литературой и тоской, а возможно и другие актеры, спят друг против друга в
откинутых шезлонгах. В открытое окно видно море и апельсиновые деревья. На
ветке одного из деревьев, в ссадинах и царапинах от мидий, ноги мальчишки.
Дверь лифта в этот раз - калитка в ограде вокруг развалин храма Аполлона,
ставших музеем. Спящие Старик и Старуха - хранители храма. Плеск моря.
Возможно, стук лодки, бьющейся кормой о причал... Старик и Старуха то
просыпаются, то погружаются в сон.
СТРАРИК Послушай, я тебе вот что скажу, у меня кончились билеты...
СТАРУХА Ну и что?
СТАРИК А что я буду продавать туристам?
СТАРУХА Вот тоже сложности! Настриги бумаги и напиши цену от руки, чуть
больше той, что была напечатана на билетах. И надо сказать негодному
мальчишке, чтобы нарисовал на них профиль Аполлона. Хватит ему
бездельничать! Когда тебе еще привезут билеты из Афин!
СТАРИК Я тоже считаю: хватит ему бездельничать. Где мальчишка?
СТАРУХА Тебе сказать правду или соврать?
СТАРИК Соври...
СТАРУХА Ну хорошо, как скажешь. Мальчишка побежал на набережную, чтобы
купить десять бутылок воды "Лутраки" и специально для тебя две бутылки
темного пива...
СТАРИК Ага, все понятно! Значит каждый раз, когда ты говорила, что
бездельник покупает мне пиво на набережной, ты врала. Я ведь прекрасно знаю,
что весь морозильник у тебя забит темным пивом. И ты сама не прочь выпить
бутылочку-другую, ночью, когда спадает жара.
СТАРУХА Нет, дорогой, иногда надо было пополнить запас пива и воды, и
бездельник действительно бежал в лавку.
СТАРИК (мрачно) А теперь скажи правду: где мальчишка?
СТАРУХА Сказать правду? Ну, хорошо! Мальчишка с раннего утра опять
поставил силки на воробьев, и когда они попались, посадил их в клетки, и
ранехонько, пока ты еще спал отвязал лодку и уплыл в Полеохору, чтобы
продать их на рынке отдыхающим из Афин и богатым туркам. Последнее время
турки очень полюбили нашу Полеохору.
СТАРИК Мошенник! Я же ему запретил! Он делает все, что я запрещаю. Я
запретил ему влезать на апельсиновое дерево. Оно такое старое, что заслужило
отдых! Так он не только меня не послушал, он еще построил шалаш, да так
высоко, что я не могу достать даже когда приставляю лестницу... Я запретил
ему продавать птиц, а он - что делает! Дрянной негодник! Пусть только
вернется мне. Я ему задам. Я на весь день засажу его рисовать Аполлона в
профиль на билетах и на глиняных черепках! И никаких гуляний...
СТАРУХА (смеется) А он уже все нарисовал! Пока слетались птицы, он не
только нарисовал Аполлона в профиль, но и в анфас, и стреляющего из лука и
вместе с Марсием, играющим на свирели.
СТАРИК Где?
СТАРУХА Посмотри сам!
(Стены, которые только что были стенами больницы, сплошь увешены
изображениями Аполлона).
СТАРИК Ну что тут сказать!
СТАРУХА Пусть уж бегает мальчишка, пока не вырос. (Достает из-под
шезлонга бутылку холодного пива, кидает ее старику). Лучше на выпей, пока он
не вернулся!
(кричит в сад) Николаес, где ты?
СТАРИК Вот только вернись, Николаес, вот только приди домой!
(Оба засыпают в шезлонге. В это время Ники, а это его ноги были видны
через окно на ветке апельсинового дерева; спрыгивает вниз).
НИКИ Мое объяснение сейчас - это простая формальность. Вы итак все
прекрасно поняли. Речь идет о моем прошлом. Мне лет одиннадцать, а, может
быть, десять с половиной, я точно не помню, каким летом это произошло...
Понимаете, трудно найти актера на роль одиннадцатилетнего паренька. Вот мне
и приходится за всех отдуваться. Дети, как правило, ужасны на сцене. Они
воют, скулят, они не способны произносить длинный текст, и нужно просмотреть
сотню детей, отбиться от их амбициозных мамаш, чтобы найти что-то
более-менее подходящее. Во всяком случае, все это мне говорил режиссер,
убеждая меня сыграть эту сцену. А меня не нужно было убеждать. Я бы итак
согласился. И последнее, что он сказал: "Представь Ники, как это будет, если
все это сыграет ребенок. Уж лучше ты..." - "Ничего страшного, - засмеялся я.
- На мой взгляд - несчастное стечение обстоятельств. К тому же в этом
эпизоде меня практически нет. Я появляюсь только в конце... Но это ничего! Я
все равно сыграю!" Мы засмеялись. Мы всегда с полуслова понимаем друг
друга... Правда вначале он нашел какого-то, как он сам говорил, потрясающего
ребенка, но его мать была совершенно безнадежна. Она так настаивала, чтобы
ее мальчик был в спектакле. "Я готова на все, чтобы он играл", - сказала она
режиссеру . "Вы хотя бы знаете, что ему придется играть? - спросил ее
режиссер.- На что вы готовы?" - "А что?" - она смотрела на него, - тупая
овца, - прозрачными, кукольными глазами. "Лучше отдайте его в карате, -
сказал он. - Он будет отрабатывать на вас приемы и, может быть, однажды он
сломает вам челюсть, чтобы вы так прытко не убеждали режиссеров..."
(В это время в шезлонге просыпается старуха).
СТАРУХА Николаес, ты вернулся? Смотри, осторожно, не попадись на глаза
дедушке. Он так ругался с утра...
НИКИ Я мигом! Я только посмотрю, сколько птиц попалось в силки. Может
быть, я поймал того соловья, который не давал ему спать позапрошлой ночью?
СТАРУХА Мой тебе совет, мальчик, лучше спрячься в шалаше, пока он не
успокоится...
НИКИ А что он делает сейчас?
СТАРУХА Как обычно, Николаес, как обычно, мой мальчик (оба смеются.
Старуха погружается в сон).
НИКИ "Как обычно" - означало то, что дед, а дед был немцем, воевавшем
на русской войне, брал винтовку и стрелял по глиняным амфорам и кувшинам, на
которых я простыми маслеными красками рисовал поединок Аполлона и Марсия,
например, или похищение Европы. И когда вся эта мазня разлеталась на
осколки, бабка ругалась, а я успокаивал: "Ничего, я нарисую еще...", а дед
собирал их и продавал немецким туристам. "Это античные черепки, на них
сохранилась роспись, их почему-то не забрали археологи..." Дед сердился, что
мы с бабкой говорим по-гречески. Он по-гречески не знал ни слова... Он был
немец, а бабка была гречанка... Немцы женятся на ком угодно, лишь бы забыть,
что они немцы... Дед гордился ружьем. Ночью он заряжал его холостыми и
стрелял по туристам, пытавшимся влезть без билетов в храм Аполлона. Вверх
стрелял. В воздух... Эти выстрелы он называл "воздушные штрафы".
(Старик просыпается. Оглядывается по сторонам).
СТАРИК Магдалина! Где мое ружье?
СТАРУХА (сквозь сон) Что?
СТАРИК Я спрашиваю. Где мое ружье? Что, опять мальчишка украл?
СТАРУХА Оставь в покое бедного мальчика! Твое ружье у тебя под
кроватью...
СТАРИК Его там нет!
СТАРУХА Посмотри еще...
(Старик достает из-под шезлонга ружье).
СТАРИК Вот оно, мой единственный друг, мой верный товарищ! Мы вместе
столько прошли - и ад, и чистилище, и вот - подступили к райским кущам. Как
тебе райские кущи? Жарковато, но ничего. Мы с тобой продержимся и здесь. И
никаких мошенников, воров и прочий сброд мы сюда близко не подпустим... Ты
хотя бы помнишь, через что мы прошли? Вот и я тоже помню? Помнишь, как мы
попали в плен, а потом я выкупил тебя на все заработные деньги. Они были
жестоки и добры. А мы? Мы были молоды, мы были солдаты... Ты лучше вспомни
их Пасху, как они передавали нам в барак крашеные яйца и куличи. А вот
теперь мы на отдыхе... Наш отдых - он же работа... А те? Те, наверное,
умерли... Где мое пиво, Магдалина?
СТАРУХА (кидает ему следующую бутылку) Лови!
СТАРИК Вернулся мальчишка из этой, как ее там? Палеохоры?
СТАРУХА Еще нет... Да и зачем он тебе?
СТАРИК Мне просто не терпится задать кому-нибудь взбучку, а кроме
мальчишки - некому...
СТАРУХА А ты иди постреляй...
СТАРИК Уже пострелял... Все Аполлоны расстреляны. Скажи мне - вас из
дас Палеохора на этом вашем греческом языке?
СТАРУХА Палеохора - это древняя столица. Но ведь согласись, тебе здесь
не так уж плохо?
СТАРИК Да, Магдалина, мне здесь неплохо, иначе я бы ни на секунду здесь
не остался. Еще бы турок отсюда бы всех прогнать. Турок и туристов.
СТАРУХА Так ведь туристы почти все - немцы.
СТАРИК Немцы пусть остаются... А вот мальчишка - типичный грек. Ты
только на него посмотри. В нем ни капли немецкого. У него нос начинается
сразу же ото лба. Его переносица приклеена ко лбу, как штык к ружейному
дулу. А ноги - ты попроси его разуться - большие пальцы на ногах короче
следующих, вторых, - это типичная греческая черта... И еще - он все время
врет. Немец никогда...
(Из лифта, в этой сцене превратившегося в калитку музея, выходят юноша
и девушка. Девушка - это молодая мать Веры, юноша - ее немецкий приятель.
Оба они только что из моря. На девушке - купальник, на молодом человеке -
шорты, на плечи наброшено полотенце).
МАТЬ ВЕРЫ Я все время забываю, как тебя зовут?
ЮНОША А разве это имеет какое-нибудь значение?
(Пауза. Оба смеются).
Мы вместе уже целый год, а ты никак не можешь запомнить.
МАТЬ Есть вещи поважнее...
ЮНОША Какие?
МАТЬ Вот это место, например. Раньше здесь стоял храм Аполлона, а
сейчас стоит только одна колонна, а весь храм лежит... Ты знаешь, ранние
христьяне строили церкви в развалинах античных храмов. Вот так греческие
боги легли у ног христиан и стали духами мест.