Саган Ник. Рожденные в раю

   – Ни в коем случае, – сказал я. – Что она от него хочет? Устроить над ним суд?
   – Подозреваю, она просто хочет сделать ему внушение.
   – Но возможность не слушать Вашти – одно из величайших удовольствий в мире, – заявил я.
   – Думаешь, я с тобой не согласна? – ответила она, виновато улыбнувшись, будто вспоминая школу.
   – Вот именно. Так зачем мучить ребенка?
   – Да я не против, – вмешался Деус, пожимая плечами. – У нее ведь есть основания. Я бы на ее месте захотел поговорить со мной.
   – А я бы на ее месте очень внимательно посмотрел бы в зеркало, а потом повесился на самом высоком дереве, – проворчал я.
   – Папа, я прекрасно знаю, кто она такая, – сказал он. – Я заплачу любую цену, которую она сочтет приемлемой.
   – Может, мне лучше оставить вас одних, мальчики? – предложила Пандора и, взяв еще одну сигарету, удалилась.
   Я вдруг понял, что провожаю ее взглядом, и со странным чувством заметил, что Деус делает то же.
   – Я не боюсь, – заверил меня Деус, когда Пандора вышла.
   Он признался, что ему очень неприятно, что Вашти его ненавидит, и поведал мне свой сценарий, по которому он едет к Вашти, ликвидирует нанесенный ущерб и тем самым создает мост между Дебрингемом и Нимфенбургом.
   – Вдруг мне удастся воссоединить семью, – закончил он.
   – Они не семья, Деус. Мы с тобой – семья.
   – Верно, я знаю, я имел в виду «семью мужчин»!
   Мы обсудили предстоящие дела, людей, с которыми он так хотел встретиться. Конечно, прежде всего, девочек: он будто превратился в бочонок, начиненный взрывоопасными гормонами. Ему, впрочем, хотелось встретиться и с мальчиками Исаака. Когда я рассказал ему о том, что происходит, он заволновался, что не сможет их увидеть, если дела обернутся к худшему. Его разволновала предстоящая поездка, и я решил не задерживать его. Я вынужден был признаться самому себе, что перелет через полмира прямо в пасть Вашти – совсем не то, что мне хотелось бы делать.
   – Ее намерения ясны как день, – сказал я. – Она хочет нас выманить, чтобы унизить меня. Назвать плохим родителем, выставить перед детьми, поджарить на огне за то, что я не участвовал в их делах. Я уже слышу, как она рассуждает о моих потенциальных возможностях и говорит о том, что я мог бы свершить, но не стал.
   – Ты прав, – согласился Деус. – Я не хочу, чтобы ты через все это проходил.
   – И все-таки придется. И очень скоро, если ты этого хочешь.
   – Не хочу. – Он нахмурился, заерзал в своем кресле. – Пожалуй, я лучше останусь здесь.
   Эгоистичная часть меня тут же возликовала: «Здорово получилось!» – но уже в следующую секунду я решил заглушить это чувство, вздохнул и собрался сказать: «Нет, поездка важна для тебя», но не успел, Деус вдруг подскочил на месте и поднял вверх указательный палец, что означало, видимо: «Эврика!»
   – Подожди, я могу поехать туда, но ведь тебе не обязательно ехать со мной!
   – Ты хочешь ехать без меня?
   – Это самый мудрый ход, – воскликнул он. – Я делаю, что хочу, а ты не доставляешь Вашти удовольствия.
   – Действительно, серьезный ход. – Я нахмурился. – Не знаю, готов ли ты к такому шагу.
   – Мне уже почти пятнадцать.
   – Почти, но Европа очень далеко, и броситься туда, в этот бардак, к тому же совсем одному – не боишься, что это окажется для тебя чересчур?
   – Конечно, не исключено. Но, папа, ты же не сделал ничего плохого – все сделал я один. А когда я решался, я уже знал, что на этот раз мне не удастся скрыться. Если бы мы поехали вместе, я как будто прятался бы за твою спину.
   Его глаза горели решимостью, глаза человека, возлюбившего свободу. Его потребность твердо стоять на своих ногах тронула меня, лишила дара речи. Я начал думать, уж не слишком ли я опекал его все эти годы. Возможно, когда я присматривал за ним, на самом деле я сдерживал его развитие.
   – Ты не должен сражаться за меня, – настаивал он. – В конце концов, мне пора самому заботиться о себе.
   – Ты прав, – ответил я. – Раз ты хочешь ехать, поезжай. Я останусь здесь и прикрою тебя в случае необходимости. Только позови, и я приеду.
   Он ухмыльнулся.
   – Можешь не говорить, я и так знаю.
   Я обнял его, а он обнял меня в ответ, я сказал ему, что горжусь им, и мои глаза затуманились.
   – Только ничего не сожги, – сказал я, отпуская его.
   Он рассмеялся, глядя мне в глаза, он принял мои слова за шутку, хотя в действительности я сказал это серьезно.
   – Я не шучу.
   – У тебя же есть огнетушитель, папа, забыл?
   – И во всем слушайся Пандору.
   – Ладно.
   – Хорошо. Кто тебя любит?
   – Ты, папа.
   Дождь на улице прекратился, и, выйдя на улицу, мы вдохнули свежий холодный воздух. Я помог Пандоре заправить коптер, пока Деус запихивал свой рюкзак и чемодан в грузовой отсек.
   – Я буду сдерживать Вашти, – заверила она меня. – Она и на меня злится из-за ГВР, так что из меня получится прекрасный буфер.
   – Хорошо, потому что если она на него набросится… – начал я.
   – Ты убьешь меня, – закончила она. – Понятно.
   – Спасибо, Пан.
   Я обнял ее.
   – Сегодняшний день что-то изменил? – прошептала она.
   – Я не знаю, – ответил я. – Возможно, чуть-чуть.
   – Но мне не стоит строить иллюзий?
   – Не исключено, что теперь мне приятнее будет видеть тебя здесь. Вот и все.
   – И это только начало.
   – И конец тоже, потому что я по-прежнему не доверяю тем двум крикливым ослицам, с которыми ты работаешь, а из-за этого мне чертовски трудно доверять тебе, пока ты за них держишься. Пошли их и их работу подальше. Я не собираюсь отвечать за их детей или за какую-нибудь всемирную общину, если им удастся ее создать. Я в этом участвовать не буду.
   – Ты мог бы принести большую пользу, – возразила она. – У тебя куда больше влияния, чем ты думаешь. И что бы они о тебе ни думали, уверена, они тебя послушают. А если это не признак уважения, уж не знаю, что это может быть.
   – Они уважают меня? И ты уверена, что они пользуются взаимностью?
   Она вздохнула, она была уже готова сдаться.
   – У меня есть для тебя кое-что. Не знаю, понравится ли, но когда я это делала, думала о тебе, – сказала она, протягивая мне крошечный диск без маркировки.
   – Что это?
   – Зависит от того, что ты с ним делаешь. Посмотри и узнаешь.
   Я убрал подарок и попрощался. Трап поднялся. Загудели моторы. Я смотрел, как они улетают.
   «Может быть, Деус и самостоятельная личность, – подумал я. – Но я словно лишился части себя самого».
   Оказавшись внутри, я схватил ружье с транквилизатором и уселся рядом с дверью в конференц-зал. Часы показывали почти полночь. Я немного посидел, дожидаясь боя часов, от нечего делать я вертел в кармане диск и размышлял о том, что произошло сегодня. Я услышал, как ко мне приближается что-то, порыкивая и урча, и понял, что полночь уже наступила.
   – Ладно, мне надоело слушать твои стенания, – заявил я тигру. – Давай я сниму швы и выпущу тебя на волю.

ДЕУС

   Думай о нем как о человеке-прощании. Как еще назовешь его? Он прибегает к тебе, еще ребенку, говорит о вещах, которых ты не понимаешь. Позднее, когда ты уже начинаешь овладевать языком, ты пытаешься вспомнить, что же он тогда говорил, но это невозможно. Только самая последняя часть встречи. Когда он делает тебе, лежащему в коляске, козу. А ты смотришь на него. Безымянный палец, средний, указательный; один, два, три; начало, середина и конец.
   – Прощай, – говорит он. – Прощай.
   И уходит снова на целый год. Приходил ли он к тебе в больницу? Где-то в глубинах памяти сохранился образ мужчины, который держал тебя на руках многие часы после твоего рождения. Но точно ли это было? И было ли хоть что-нибудь? Вчера тебе приснилось, что ты борешься с трицератопсами и засовываешь обоих головами в смолу. А в предыдущую ночь ты был предводителем пиратов, гонял людей по доске и считал их дублоны. И оба сна были очень реальными.
   В следующий раз он появляется, когда ангелы смеются, когда сотрясаются стены, когда рушатся барьеры, когда ты строишь город из книг, кубиков разного размера и крошечных пластмассовых гоночных машинок. Вы с ним в доме одни, потому что нянька исчезла. Он вошел через парадную дверь и нашел тебя в гостиной за игрой. Но ты не испугался. Не испугался, потому что он похож на твою семью. Не испугался, а надо бы.
   Потому что сейчас все переменится.
   Тогда еще он тебе этого не сказал. Он пришел просто на тебя посмотреть. Послушать тебя. Убедиться, что у тебя все в порядке.
   – Кто ты? – спросил ты его.
   Лучше было бы молчать, но теперь уже поздно.
   Он говорит тебе свое имя и садится рядом. Как-то раз мама говорила про незнакомцев. И тебе страшно. Где же няня?
   – Она скоро вернется, – говорит он, угадав твой вопрос.
   Он умеет читать по лицу. Понимает язык тела. Читает мысли. Он берет книжку про волшебников, но останавливается в нерешительности.
   – Можно?
   Я пожимаю плечами. Почему нет?
   Он строит чудный мостик из «Волшебников и их девяносто девяти ящериц», соединяя твою главную улицу с торговым центром. Хорошая мысль. Теперь будет меньше пробок на дорогах. Все шоферы в пластмассовых машинках страшно рады. И тогда время останавливается, вы вместе строите город, а Человек-прощание угадывает все твои желания и никогда не обижается, если ты передумываешь и хочешь что-то переделать.
   Похоже, ты ему нравишься.
   Прощай и прощай, год за годом, пока он, наконец, не выпустил тебя из клетки. А если говорить о серьезных изменениях в жизни, что может быть разрушительнее правды?
   И если самого тебя освободили, значит, и ты должен кого-то освободить, иначе какой же ты будешь дрянью, если не отплатишь добром за добро? И поэтому тебе приходится вертеться, как глупому страусу среди стада ослов. Ты выхватываешь светом ложь и сжигаешь ее, тот свет можно также назвать увеличительным стеклом для подлостей.
   Или огнем небес.
   Дух и секс, чистота, сила и сладость. Это искра жизни, энергия, знающая суть вещей. Презри и сожги. Огонь не только освобождает и очищает, он еще и пожирает. Он даже может поглощать время, потому что нет ничего на свете, чему бы он не мог положить конец.
   Поэтому с огнем надо обращаться осторожно.
   Ты ведь не хотел сжигать лес. Ты просто недооценил его силу, он сорвался как собака с поводка. Бушующий огонь повсюду, ветер зашвыривает его на верхушки деревьев, разносит по всему лицу великана. А ты просто стоишь и смотришь, загипнотизированный, и думаешь, не твое ли лицо охватил огонь.
   И только когда Человек-прощание нашел тебя и увел от дыма и жара, ты начал понимать, насколько велик причиненный тобой ущерб. Ты еще ни разу не видел его таким злым. Он тряс тебя, орал на тебя, спрашивал, зачем ты это сделал.
   – Мне нужно было посмотреть, кто я, – запинаясь, ответил ты, слезы жгли глаза.
   – Посмотреть что?
   – Ты – бог смерти, я не могу быть тобой. Тогда, может быть, я бог огня?
   Когда пламя удалось погасить, он усадил тебя и сказал, что ты можешь быть абсолютно всем, чем угодно. Ты можешь стать богом пустоты, и он все равно будет любить тебя. Поэтому тебе не надо думать о том, где заканчивается он и начинаешься ты. Просто будь собой, а если ты еще не знаешь, что это, значит, мужайся, со временем все узнаешь.
   – Хочешь пока чем-нибудь заняться? Попробуй засадить выгоревший участок, сумасшедший пиротехник, – посоветовал тебе Хэллоуин, бог смерти, Человек-прощание. В шутку, по-отцовски, он чуть-чуть толкнул тебя, и ты рассмеялся, потом закатал рукава и начал свой первый из многих и многих трудовых дней, ты расчищал пожарище и сажал деревья.
   А сейчас ты уехал от него. Ты влез в коптер и помахал ему, он помахал в ответ. Странное ощущение. Очень печальное. И все же приятно сознавать, что кто-то ждет твоего возвращения.

ПАНДОРА

   Я лечу высоко над Атлантикой, везу в Германию очень странного ребенка Хэллоуина. Он до сих пор избегает смотреть на меня, дурачок, а во мне просыпается ревность к нему. Это нездорово, но факт. Возможно, Хэлу не нужно мое сердце, но оно принадлежит ему, это как наркотическая зависимость, от этого не убежишь. От одной мысли, что четырнадцать лет рядом с ним кто-то был, заставляет мои глаза позеленеть больше обычного.
   Я хотела помочь ему похоронить прошлое, а он обошелся без меня. Его сын дал ему смысл жизни, это потрясающе, но я претендовала на это место. И я его потеряла. Не скажу, что мне не больно.
   Есть и хорошая новость. Он сказал, что теперь ему приятнее будет видеть меня. И эти шесть слов беспрерывно крутятся у меня в голове, как это ни печально, они наполняют меня счастьем. Господи, я как потерявшаяся собачонка, ожидающая на крыльце, когда же откроют дверь.
   Не стоило давать ему диск. Он все поймет превратно, теперь я точно знаю.
   Но, черт побери, это единственное, что пришло мне в голову, мне хотелось растормошить его, примирить с жизнью.
   Иногда я думаю, что только меня это волнует. Исаак не ладит с Вашти и Шампань. Хэллоуин не ладит со всеми. И только я одна думаю, что все разногласия между нами можно устранить. Во всяком случае, мне кажется, что это следует сделать. Необходимо сделать.
   Хэл говорит, что все мы приверженцы контроля, в то время как он за хаос. Когда мы поделили мир, он сказал нам: «Вы все строите воздушные замки. Ваша тяга к счастливому, гармоничному, упорядоченному будущему приведет к тирании, как только вы осуществите задуманное. И не важно, настолько чисты будут ваши намерения».
   Возможно, он был прав, особенно это касается Вашти. Она контролировала своих детей с помощью лекарств куда больше, чем я себе представляла. И мне это не нравится. Особенно использование средств, подавляющих сексуальное влечение. Я высказала ей свое мнение по этому вопросу прямо перед отъездом к Хэлу, за что она набросилась на меня с обвинениями.
   – Мои девочки – наше будущее, – сказала она, – они должны узнать все, что возможно, о Черной напасти, о создании самого лучшего общества. Они не смогут сделать это, если будут бегать с выпученными глазами, думая только о романах! И меня вдохновила на это именно ты. Как много могла бы ты сделать, если бы этот засранец Хэл не занимал все твои мысли.
   Интересно, много ли об этом знала Шампань? Она говорила, что с радостью предоставляла Вашти самой решать, сколько и каких лекарств давать девочкам, а сама сосредоточивалась на заботах о детях и их всестороннем образовании. Не знаю, стоит ей верить или нет.
   Исаак, наверное, самый добрый, самый заботливый из всех нас. Он – мое утешение, уж не знаю, как бы они могли поладить с Хэлом. Он воспитывает своих детей очень добросовестно. Он сам так считает. И я не вижу в этом ничего плохого. Исааку надо дать хоть немного отдыха, ему так тяжело сейчас. У него всегда был очень позитивный взгляд на вещи, но с его детьми происходит то же, что случилось с Гессой. Только в этот раз еще хуже, намного хуже. Как врач, я вряд ли могу быть ему полезна, но я сделаю все, что смогу, для него. Слава богу, Вашти сейчас работает с ним вместе. По крайней мере, я могу попытаться удержать их от ссор.
   – С какой скоростью летает эта штуковина? – спрашивает Деус.
   Ответ его разочаровывает.
   – Самолет моего отца летает быстрее.
   – Ну, его самолет строили для скоростных полетов, а мой – для безопасных.
   – А где вы его украли?
   – Его оставил нам «Гедехтнис», я взяла его в пользование, но считаю, что это мой служебный самолет.
   – Можно, я немного поведу его?
   – Возможно, когда полетим обратно.
   – Интересная конструкция, хоть и медленная, – говорит он, осматривая кабину. – Мне нравилось вырезать его из дерева.
   – Мне понравился твой лебедь. – Я киваю на деревянную скульптуру у него на коленях.
   – А, спасибо, – отвечает он. – Я сделал его для Нимфенбурга. У меня есть еще в рюкзаке. Я думал, может, их лучше раскрасить… но так и не решил.
   Он замолкает и пожимает плечами.
   – Мне кажется, я могу им подарить этих лебедей.
   – Прекрасная мысль, – одобряю я, хотя и не верю, что такая безделушка сможет смягчить сердце Вашти.

ХАДЖИ

   В пустыне есть демоны песка, они появляются неожиданно и из ниоткуда, швыряют в вас песок и гравий. Однажды я рассматривал сфинкса, искал ракурс получше, ходил кругами вокруг него. Вдруг прямо передо мной возник огромный смерч, конус высотой в двадцать метров. Он раскачивался, как пьяный, то затягивал меня, то выбрасывал обратно, а потом исчез столь же внезапно, как появился.
   Так и сейчас, болезнь набросилась на меня неожиданно.
   Нас держат взаперти в больнице Нимфенбурга, мои старшие братья борются за жизнь в палате интенсивной терапии, остальные находятся в изоляторе. Нгози, Далила и я набираемся сил, проводим время, рассказывая друг другу истории, и играем в разные игры. На экранах, установленных на стенах и потолке, возникают приятные образы. Цветущий кизил и стайки тропических рыбок помогают забыть о боли и разложении, а если не помогает медитация, отец облегчает нам боль с помощью самых сильных анальгетиков. Какое блаженство эти анальгетики.
   Отец ведет себя как обычно, но, когда я пристально смотрю на него, я вижу, что лицо его превратилось в застывшую маску. В глазах как будто пульсируют чувства. Я никогда не видел его таким. Этим чувствам я не могу подобрать названия. Когда все засыпают, и только мы вдвоем продолжаем перешептываться, я начинаю его успокаивать. Мы помним его уроки. Мы принимаем свое будущее. Мы боремся за свою жизнь до последней капли крови, но микробы, поразившие нас, идут от Бога, а с Богом мы не можем сражаться, мы должны сдаться и принять ту судьбу, которую Он нам уготовил.
   Я говорю ему все это, а он хвалит меня, но незнакомый взгляд остается. Очень больно потерять сестру. А потерять дочь или сына, наверное, еще больнее. Не исключено, что мне просто не понять его чувств. Как я хочу ему помочь. Мне это не удается. Как было бы хорошо, если бы Нгози и Далила не видели его странного взгляда, он беспокоит их куда больше, чем кажется отцу.
   Наши кузины иногда заходят нас навестить. Не все, некоторые из них. Томи приходит, хоть и не так часто, как хотелось бы. Ей больно видеть нас в таком положении. Чаще всех приходит Оливия, меня трогает ее нежность и преданность Нгози. Она может часами перешептываться с ним, обмениваться шуточками или просто держать за руку. Когда она приходит, у Нгози исчезают все симптомы болезни. Далила пользуется особым вниманием девочек. Она стала для них сестрой, почетной «девочкой воды».
   Те, что не приходят, либо слишком напуганы, либо рассержены теми секретами, которые неожиданно раскрылись. Я не посвящен в их секреты. Насколько я понимаю, мои тети в чем-то плохо с ними поступали, но никто не стал рассказывать нам об этом. Они не хотят нас обременять. Когда нам станет лучше, возможно, они и расскажут.
   Что бы там ни было, Пенни восприняла это хуже всех. Она не ест, не спит, не выходит из своей комнаты. Видимо, ей очень плохо. Последние слова, услышанные мной от нее, были сказаны в гневе, но без них мой путь во вселенной Господа не был бы таким радостным. Я не совсем понимаю, что заставляет меня так чувствовать, но я удивительно благодарен ей. Я у нее в долгу. Я молю Бога, чтобы она нашла что-то, что успокоит ее боль.

ХЭЛЛОУИН

   Я думал, что знаю все хитрости Пандоры, но дело в том, что в ГВР ты можешь расставить следящие устройства в девяносто девяти местах, но пропустить сотое. На диске открылось незнакомое мне пространство, часть ГВР, которую она замаскировала для собственных нужд. Это место состояло из кусочков, не было единым доменом. Наподобие старых программ «разбогатей быстро», с помощью которых взламывали огромное количество счетов и похищали с каждого незначительную сумму денег, в этой находилось сразу несколько крошечных доменов, долгое время ими никто не пользовался. Я вошел в один, чтобы посмотреть, что там находится, и оказался в комнате, состоящей из множества кусочков других комнат, сшитых вместе. То, что я увидел в центре комнаты, переполнило меня острой горечью воспоминаний.
   – Наконец-то ты здесь, – сказала она.
   В последний раз я видел ее искаженный образ у своей могилы, она помогала двум другим программам закапывать меня живьем. Жасмин. Я запрограммировал ее, будучи подростком, копируя образ девушки, в которую был безнадежно влюблен, образ Симоны. Жасмин была моей фантазией, моим утешительным призом за потерю оригинала.
   Я ее ненавидел.
   Она предала меня, когда две другие программы изменили ее, я так и не смог простить ей это, хотя понимал, что ее вины в этом нет. Причины, по которым я создал Жасмин, немного смущают меня, и, несмотря на всю ее красоту, мне было больно видеть ее. Зачем с помощью этой пародии вздумалось мне напоминать себе самому, насколько близок я был к настоящей Симоне? Пандора швырнула Жасмин мне в лицо – очень жестокая шутка, а я не из тех, кто забывает обиды.
   – Мне не смешно.
   – Ты вообще редко смеешься, – ответила она. В ее голосе горечь, я пристально вглядываюсь в ее лицо.
   – И это все, что ты скажешь после стольких лет разлуки?
   – Ты хочешь поговорить? Я могу сказать, что все еще не простил тебя или что я должен был стереть тебя, когда стирал Маэстро. Выбирай.
   Уголки ее губ приподнялись, как у Моны Лизы, в ее миндалевидных глазах заплясала искорками догадка.
   – Ты думаешь, что я – Жасмин? – заговорила она. – Ты ошибаешься.
   – Ладно, как теперь тебя зовут?
   Она сказала, и я расхохотался, решив, что это черный юмор.
   – Значит, Пандора перепрограммировала тебя, чтобы ты считала себя Симоной?
   Она кивнула.
   – В некотором роде.
   – И мне должно это понравиться? Нет, не нужно отвечать. У меня кончается терпение.
   – Хэл, – сказала она, прежде чем я успел выйти из программы, – я действительно Симона Ки.
   Она рассказала мне, как мы впервые встретились с ней, когда нам было по шесть лет.
   – Откуда ты это знаешь?
   – Потому что там были мои родители.
   Она не дает мне ничего сказать.
   – Прошу тебя, побудь со мной чуть-чуть. Сделай вид, что я – Симона. Я провела в ГВР восемнадцать лет. Система сохранила эту дорожку. Может быть, тебе будет интересно.
   – Меркуцио стер все официальные записи, – возразил я.
   – Верно, многие записи утеряны, но кое-что можно восстановить. Я провела восемнадцать лет в ГВР не только с реальными сверстниками из плоти и крови, я общалась и с множеством виртуальных персонажей: с родителями, сестрой, Нэнни, Маэстро, Чарльзом Дарвином, Альбертом Эйнштейном и многими другими. Эти персонажи помнят меня и наше общение. Меркуцио уничтожил записи, но не стер персонажи, следовательно, многие данные остались в доступе.
   – Значит, Пандора отобрала воспоминания о Симоне среди обрывочных кодов и поместила их в шаблон личности Жасмин. Верно?
   – Это было лишь началом, – возразила она. – Пандора поручила Маласи изучить каждое воспоминание – каждый вздох, каждое слово, каждый жест, – потом они совместили временные ярлыки с моими жизненными показателями. Это все можно посмотреть. Есть записи, когда у меня учащенно бьется сердце, когда понижается давление и тому подобное. Потом он соотнес реакции моего тела с тем, что, по воспоминаниям виртуальных персонажей, я в это время делала. Таким образом они получили искусственную личность, и эта личность почти идентична личности Симоны.
   Она раскинула руки в стороны – жест, означающий: «C'est moi»^[10].
   – И это я, – сказала она вслух. – Как думаешь, я та Симона, которую ты знал?
   Я потерял дар речи.

ПАНДОРА

   Когда мы приземляемся, нас встречает только Шампань. На Деуса она смотрит, словно на привидение, она будто готова приступить к изгнанию бесов.
   – Извини нас на минуточку, – обращается она к мальчику, отводит меня в сторону, стараясь изо всех сил вернуть лицу обычное выражение.
   – Хэл вырастил хиппи? – спрашивает она, поглядывая на длинные оранжевые волосы, выбивающиеся из-под лыжной шапочки Деуса цвета морской волны. – Из мертвеца обыкновенного он превратился в мертвеца плодовитого?
   – Остроумно. А где Вашти? – спрашиваю я.
   – Работает.
   – Прекрасно.
   Она не знает ничего нового о Конце Света, только то, что ситуация не улучшилась. И тут же спрашивает, когда я смогу позволить им снова вернуться в ГВР.
   – Я даже еще и не думала об этом, – отвечаю я, а она объясняет, что как раз начала создавать пейзаж перед аварией и хочет его закончить.
   Ее странное пожелание кажется мне неуместным.
   – Ты хоть представляешь, что здесь происходит? – спрашивает она с нарастающим раздражением. – Именно на мне все здесь держится. Ваш Исаак постоянно то в больнице, то в лаборатории. Из-за младшего Хэла я оказалась среди рассерженных, упрямых девчонок, которые игнорируют мои распоряжения, не слушаются, задают вопросы, на которые я не могу ответить. Если я могу уйти от них хоть на минуту, я ухаживаю за детьми Исаака, они ужасно страдают, а я ничем не могу им помочь. Все, что мне нужно, – это небольшой перерыв от этого кошмара, я просто хочу доделать нечто очень красивое. Тебе это понятно?
   Пожалуй, теперь понятно, я обещаю сделать все возможное. Я оставляю Деуса на ее попечение и направляюсь в больницу.
   Когда же я выхожу оттуда, мое тело сотрясает дрожь. Мне приходится прислониться к стене и крепко зажмурить глаза, чтобы отойти от того, что я только что видела. Возвращаются самые худшие опасения, которые я старалась отгонять от себя. Никто не смог бы взирать спокойно на то, что эта жуткая болезнь делает с людьми. Дети сражаются, как могут, но Мутазз и Рашид выглядят ослабленными, словно увядшие цветы, чьи сухие лепестки шевелит ветерок.