Саган Ник. Рожденные в раю

   – Эй, что вы делаете? – кричу я, пробуя разные частоты, лицо заливает пот. Они не отвечают. Они уже все решили.
   Ну конечно, я боюсь. Кто бы на моем месте не испугался? Но еще больше я разозлилась. Какие же ублюдки мои племянник и племянница. В какую игру они играют? Почему я стала мишенью для их ненависти? Маленькие долбаные кретины.
   – Надень летный шлем, – говорит Маласи, он произносит это четко, но с волнением, я осматриваю свою кабину и понимаю, что совершенно не готова к подобной ситуации.
   – Пошла, – говорит он.

ДЕУС

   То, что мы делаем, не смешно, а нам все равно весело.
   Ты поймал ее коптер лазером, теперь можешь взорвать в любую секунду. Это все равно, что поднести руку к лицу человека на дюйм и кричать снова и снова: «Я к тебе не прикасаюсь!» Ты не собираешься причинять вред Пандоре, но ты вооружен, а твоя возлюбленная хихикает, наблюдая, как ты ведешь цель.
   – Ага, она испугалась, – веселится она. – Посмотри, удирает.
   – Ага, наверное, она никак не может понять, что это за чертовщина.
   – Класс.
   Интересно, Пенни сейчас улыбается под шлемом? Тебе так нравится ее задумчивая улыбка, которая одновременно разрывает и успокаивает твое сердце.
   – Как ты себя чувствуешь? – спрашиваешь ты, когда увеличивается перегрузка.
   – Ты шутишь? Мне так весело, что болеть просто некогда! – хохочет она и потихоньку кладет руку на кнопку пуска, потом отдергивает.
   Ты замечаешь это и смеешься вместе с ней, но в ушах у тебя стучит кровь. Она продолжает свою игру, делает вид, что вот-вот запустит ракету, и при этом напевает тревожную, полную драматизма мелодию. Наконец она хватает твою руку и сильно сжимает.
   – Ладно, на счет три давай покончим с ней. Один…
   – Что?
   – Два… Три!
   Ничего не происходит, и вы оба смеетесь с облегчением.
   – Ага, точно, – говоришь ты, – давай грохнем ее.
   – Ага, – хохочет она, – потому что мы вне закона.
   Наверное, это было самым идиотским развлечением в твоей жизни, зато она просто вне себя от восторга, и спорить с ней невозможно.
   – Ладно, на этот раз по-настоящему. Один… Два… Три!
   Когда произносишь вслух, еще смешнее. У тебя от хохота уже болят ребра. А слезы застилают глаза.
   – Хорошо, – выдавливает она между взрывами хохота. – Один… Два…

ПАНДОРА

   Управляемая лазером ракета уже выпущена, спасения нет. Я пытаюсь молиться Богу, пусть даже сама не знаю, верю я в него или нет. Мой разум кричит: «Только не это!» – а губы сами выкрикивают: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо!» – словно ребенок, в приступе гнева повторяющий запретное слово.
   Времени на размышления нет, потому что точка на экране, изображающая снаряд, несется к точке, изображающей меня, с беспощадной неотвратимостью. Когда они сливаются, я неожиданно взлетаю в небо – Маласи активировал отстреливающееся кресло. Я ору в шлем, все происходит так быстро, что я даже не понимаю, лечу я вверх или вниз, все вертится вокруг: океан, небо, падающий, разламывающийся коптер, все полыхает таким жарким огнем, словно я сама загорелась. Когда я осознаю, где верх, а где низ, выстреливает парашют и резко дергает меня вверх. Какое нежданное блаженство – парашют раскрылся, но в тот же миг я немею от изумления: что-то металлическое несется прямо на меня, врезается в голову, и мир скрывается в тумане. Появляется боль, но хуже боли угасающее сознание, а еще хуже – смутное ощущение, что парашют порван и Средиземное море вздымается мне навстречу куда быстрее, чем должно бы.

ДЕУС

   Обгоревшие обломки. Волнующее зрелище. Когда ракета с визгом вырывается из орудия, тебе становится дурно, прихватывает живот, потом немного отпускает – она сумела катапультироваться, а потом становится еще хуже – пищевод наполняется жгучей кислотой: парашют порвался, и она падает, ее поглощают волны.
   Ты держишь руку Пенни. Ваши пальцы лежат на кнопке. Она поворачивается к тебе, на лице беспредельное изумление, как и на твоем.
   – Я думал, что ты шутишь.
   – И я, – говорит она.
   – Тогда почему ты это сделала?
   – Я ничего не делала, – возражает она. – Это ты нажал.
   – Я же чувствовал, как движется твоя рука.
   – Когда ты ее сам подвинул.
   – Но я не хотел этого! – кричишь ты.
   – Ладно, я хотела, а сделал ты. У меня бы ни за что не хватило духа на такое. Я не настолько храбрая.
   Ты считаешь, что нажала кнопку она, но ведь ты можешь и ошибаться. Сам знаешь, у тебя проблемы с самоконтролем. Сколько раз ты делал такие вещи, которые делать не следовало. У всех людей бывают неожиданные порывы, но они говорят им «нет», ты не любишь это слово. Поэтому никогда не отказываешь Пенни. Ты хотел сбить Пандору? Она же нравилась тебе. И отцу тоже. Что же он теперь скажет?
   – Ты действительно меня любишь, – мурлычет Пенелопа. – Поэтому ты смог.
   Ты ее, конечно, любишь, но на кнопку нажала она. Разве нет? Возможно, вы оба. В любом случае ты влип. Даже больше того.
   – О господи, что же мы наделали?
   – Ты отправил ее в могилу, вернее, в морскую пучину. Брось, не переживай. Ведь она это заслужила, – говорит она.
   – Потому что она предпочла тебе Оливию?
   – Не только это! Она пыталась промывать мне мозги в ГВР. Она запихивала мне в голову всякую чепуху. Я даже не знаю теперь, что у меня в голове.
   Даже если это правда, уверен ли ты, что Пандора заслужила такую участь?
   – Я не знаю, – отвечаешь ты, ощущая себя маленьким и беспомощным.
   – Зато я знаю, – говорит она, сжимая пальцами твой трясущийся бицепс. – Я знаю, что ты меня любишь. Ты дьявольски крепко любишь меня.
   Ты пытаешься собраться с мыслями, но твоя девушка начинает рассуждать вслух, что она с тобой сделает, когда вы окажетесь на земле. Ты слушаешь и не можешь сосредоточиться. Тогда ты кричишь:
   – Заткнись! Заткнись! – пока она не оставляет тебя в покое. Ты пытаешься придумать, как все исправить, но ничего нельзя уже изменить. Единственное утешение: если у нее был Конец Света, она не будет страдать от боли.
   – Полетели в Париж, – шепчет Пенни, – я проголодалась и хочу увидеть Париж.

ХЭЛЛОУИН

   Я уже практически закончил ремонтные работы, когда поступил вызов от Маласи. Я подумал, он хочет позабавиться надо мной и над тем, как я медленно программирую, попросить данные о состоянии вируса, но, услышав те пятнадцать слов, что он сказал, я моментально вскочил и побежал к двери.
   Шампань могла быть где угодно в это время, но ей «повезло» оказаться на моем пути. Я схватил ее руку прямо на бегу и потащил к самолету.
   – Отцепись от меня, – разозлилась она. – Что ты делаешь?
   – Ты нужна Пандоре. Давай закидывай свою задницу в самолет.

ПАНДОРА

   Я разбиваюсь о воду. Не насмерть, но почти.
   Перед ударом я свернулась калачиком, я вспомнила, что положено делать в таких случаях. Как только я ударилась о воду, я провалилась в черноту. Потом я пришла в себя, но темнота осталась. Глаза ослепли, я не чувствую правой руки и правой ноги. Мучительная боль перекатывается по позвоночнику. Во рту странный привкус, я слышу голос Маласи, но очень слабо.
   – Пандора, ты слышишь меня?
   Кажется, я ему отвечаю. Я словно во сне. Он вопит что есть мочи: мой шлем треснул, и кислород выходит. Если я сейчас же не заделаю течь, вода зальет маску. Я начинаю соображать: я болтаюсь в море и пытаюсь держать голову над водой, но подводные течения постоянно тянут меня вниз, а у меня только одна рука и одна нога, чтобы им противостоять. – Маласи помогает мне найти течь, помогает заткнуть ее клочком моего разорванного парашюта. Откуда он знает, что здесь происходит? Наверное, маяк на моем летном костюме активировался и посылает Маласи данные с датчиков, расположенных по всем швам.
   – Я ослепла, – говорю я ему.
   Он просит меня не волноваться, он поможет. Он будет моими глазами и не даст утонуть, пока не подоспеет Хэл.
   Где же теперь смола, которую ждет Вашти? Пережила ли она взрыв? Пли она утонула и лежит теперь на дне моря?
   Течение толкает меня из стороны в сторону, хочется кричать и плакать, но я стараюсь изо всех сил не делать этого. Я буду держаться, потому что Маласи сказал, что все теперь работают вместе. Сознание туманится от мерного покачивания на волнах, но слова Маласи – это якорь, за который я держусь. Мы снова команда, теперь мировым проблемам противостоят пять человек, и они вместе. Хэл присоединился к нам, нас теперь пятеро, мы едины, мы – кулак.
   В глубине души я подозреваю, что Маласи сказал то, что я хотела бы услышать. Ради спасения моей жизни. Возможно, моих друзей по-прежнему разделяет пропасть, и тогда никто не приедет за мной. В любом случае, я об этом скоро узнаю. Я не стану терять надежду. Этого я точно делать не буду.

ХЭЛЛОУИН

   Мой самолет летел на максимально возможной скорости, но Маласи торопил меня, рассказывал, как сильно она разбилась. Шампань хваталась за все, до чего ей удавалось дотянуться, держалась мертвой хваткой, то ли из страха за Пандору, то ли боялась, что самолет развалится от перегрузок. Мы летели молча, я все думал о Деусе. Почему он сделал то, что сделал? Как он мог?
   Мне хотелось верить, что стреляла Пенни, но я понимал, что во мне говорит отец, который старается защитить сына. Я бы не хотел поддаваться таким чувствам. Не хочу жить в фальшивом раю. Если он был в самолете, который сбил Пандору, значит, он тоже несет ответственность.
   Но если виноват он, значит, виноват и я. Ведь я мог что-то предпринять. Я мог не учить его водить реактивный самолет, мог не пускать его на симуляторы полетов в ГВР. И тогда ничего бы не произошло. И все же я никак не могу примирить это трусливое нападение на Пандору и тот невинный вопрос, который задал мне Деус много лет назад: «Что ощущаешь, когда переходишь звуковой барьер?»
   Может быть, следовало заставить его познакомиться с двоюродными сестрами и братьями много раньше, не обращать внимания на его бурные протесты?
   Или не следовало выпускать его из Дебрингема вовсе?
   Когда ему было девять лет, мы поехали в маленький городок неподалеку от Питтсбурга. Угледобывающий район. Я отвез его не в Иденборн и не для того, чтобы рассказать историю производства угля и кокса. Я показал ему американские горки под названием «Счастливый случай». Рассказал ему о своем дурацком наваждении и о том, как я с ним справился. Потом мы вместе гуляли по парку развлечений, словно два друга, говорили о всякой ерунде. Я саркастически шутил, а он смеялся.
   – Истинная правда, Шерлок.
   Когда он это произнес, я закрыл глаза и услышал голос из моего прошлого, произносящий ту же глупую фразу. Мы с Деусом смеялись над чем-то, а я вспоминал другой разговор, который состоялся много лет назад и был так похож на этот. Конечно, мы повторили этот разговор не слово в слово, но очень близко, удивительно, что я все еще его помню, ведь это было очень давно. Я говорил тогда с Меркуцио.
   И я задумался: уж не пытаюсь ли я вырастить из Деуса второго Меркуцио? Я скучал по моему другу, пусть он был сумасшедшим, смешным, ненадежным. Может быть, подсознательно я превращал сына в его новую версию?
   Но ощущение больше не повторялось, и я решил, что это простое совпадение – ничего больше.
   Я думал о нашем разговоре, пока летел к этому месту. Когда же я увидел масштабы катастрофы, увидел, как разметало обломки, я стал думать о Пандоре, только о ней.

ПАНДОРА

   Надо мной нависает смерть, она заглядывает мне в лицо, нетерпеливая, как пациент в приемной врача. Я не вижу ее, но знаю, что она здесь. Голос Маласи еле слышен, он говорит, что я должна его слушать, потому что это очень важно. Я стараюсь слушать, а он просит рассказать ему что-нибудь. Я чувствую себя как девушка из «Тысячи и одной ночи», которая должна выдумывать истории, чтобы остаться в живых.
   Я пытаюсь говорить, я даже слышу слова у себя в голове, но я не уверена, что говорю на самом деле. Я описываю то замечательное воскресенье, которое мы провели с Шампань, но никак не могу сосредоточиться на своем рассказе и вскоре начинаю бормотать лишь бессвязные слова, и теперь мой слушатель – сама смерть.
   Она – живая тень, а каждая молекула этой тени – чума. Мне приходит в голову, что смерть любит шутить шутки с людьми. Она могла пошутить со мной уже много раз, но выбрала именно этот момент, когда я ослепла, лежу в воде лицом вниз и у меня кончается кислород. Я не стала бы приглашать ее, но должна признать, что у нее может оказаться повод навестить меня при еще худших обстоятельствах.

ХАДЖИ

   Цветут цветы. Белые и розовые. Экраны мигают. Формы и тени сливаются. Мой брат отворачивается, чтобы никто не видел, как он плачет. У моей кровати столпились люди. Чьи-то руки расставляют на медицинском подносе зверюшек, сложенных из бумаги. Мою левую руку сжимает Далила. Нгози держит за правую. На лицо кладут маску. Это все, что я вижу сквозь полузакрытые веки.
   Долгий низкий стон. Тяжелое дыхание. Малопонятное объяснение технологии, которое нам дают, чтобы вселить надежду. Взбивают подушку. Сестра что-то спрашивает. Гидравлика. Колеса едут по плиткам. Щелчки. Шипение газа. «Прощай, милое дитя. До встречи». Это обрывочные звуки, долетающие до моих ушей.
   Жар и дурнота. Ноги бьются в судороге. Руки запутываются в простынях. Меня двигают. Поднимают. Целуют. На лицо ложится что-то прохладное. Что-то крепко связывает мои руки, ноги, потом становится тихо. Жар уходит. Это мои ощущения.
   Я вдыхаю острые больничные запахи лекарства и пота. Во рту ощущение жажды, льда и медовой конфетки.
   Как трудно все запоминать. Мысли, чувства уносятся прочь, словно галактики после «большого взрыва». Интересно, куда они мчатся?
   Теперь я в другом месте. Я все вижу, но ничего не узнаю. Возможно, это далекое прошлое или далекое будущее. У меня нет возможности вернуться домой, и я с этим мирюсь. Я очень хочу сложить все кусочки вместе, но попытка сосредоточиться на фрагментах лишь вызывает боль. Вокруг меня ничто, но это ничто может быть чем угодно по моему желанию. Я называю это раем.
   – А вдруг врата рая слишком тяжелы для меня, и я их не открою? – Это голос Далилы.
   Не знаю, когда она это говорила. Не помню. Наверное, прямо сейчас.
   – Для тебя они будут легче перышка, – сказал я ей как-то. И сейчас повторю. Я не вижу ее, но чувствую ее руку в своей. Она тянет меня вперед.
   – Они будут такими легкими, что откроются сами, – обещаю я. – Так встретит тебя Бог.
   Она говорит тоненьким счастливым голоском:
   – Они открываются, Хаджи, врата рая открываются.
   Ее маленькая ручка больше не сжимает мою. Теперь Нгози сжимает мою правую руку. Его голос доносится из ниоткуда.
   – Я не хочу умирать, – говорит он.
   Я сжимаю его руку и говорю, что Далила уже прошла врата. Я говорю, что нам нужно поспешить и догнать ее. Мы не должны заставлять Господа ждать нас.
   – Я так боюсь, – отвечает он.
   – Брат, бояться нечего. Это просто еще одна поездка, – говорю я. – Как хорошо, что мы совершаем ее вместе.
   Его рука в отчаянии хватается за мою, я успокаиваю его, сжимая его руку в ответ, пока не перестаю ее чувствовать.
   Я совсем один, я нигде, я – вселенная, заключенная внутри самой себя. Я не чувствую ничего, кроме усиливающегося холода. Видимо, меня замораживают. Я уже не помню, говорили они что-то про замораживание или нет. Я даже не помню, кто они.
   Кроме темноты, пустоты и холода есть еще что-то. Я уверен. Я вот-вот коснусь земли ногами. Я услышу шелест ветра. Я увижу Нгози и Далилу: они будут бежать наперегонки по заснеженному лугу, усыпанному цветами – яркими полевыми цветами среди зимы.
   Они оглянутся и позовут меня.
   – Пойдем, Хаджи, – скажут они. – Это за холмом.
   И они побегут, чтобы я догонял их, а я протяну к ним руки и скажу: «Подождите, подождите», но они не могут ждать. Я поковыляю за ними и обнаружу, что Господь сделал мои ноги здоровыми и сильными. Я побегу, и мне не будет больно. И лицо мое осветит улыбка, потому что с каждым шагом я буду нагонять брата и сестру. Сердце мое переполнит радость, а руки коснутся их. На вершине холма мы все вместе рассмеемся и станем любоваться, как нам навстречу будет подниматься солнце.
   И все это может произойти в любой момент.
   Я терпеливый. Я подожду.

ХЭЛЛОУИН

   Найти и спасти: я вывел самолет в вертикальное положение и завис над местом катастрофы. Внизу я не видел ничего, кроме искореженных обломков и бегущих волн с белыми гребешками. Когда я не ждал уже никакой помощи от Шампань, она увидела Пандору, плавающую лицом вниз. Пандора не двигалась, наверное, задыхалась в своем костюме. Шампань показала мне где, и я схватил аппарат первой помощи. Нам не нужно было ничего говорить, мы и так знали, что нужно делать. Она закрепила на мне спусковое устройство, и я прыгнул вниз, в синеву, стараясь приводниться там, где среди обломков безвольно плавало переломанное, побитое тело Пандоры, надеясь подобрать ее, прежде чем она утонет.

ДЕУС

   Париж – город влюбленных. Или Виргиния? Она захотела омаров, и ты направляешься к Сене. Наверняка это защитники животных выпустили в реку всех омаров из ресторанов и вывалили прочую живую рыбу. Рыба расплодилась. Тебе удалось выловить омара простой тележкой из магазина. Иногда самодельные ловушки оказываются самыми эффективными.
   Ты катишь тележку через вестибюль отеля «Георг Пятый», полная тишина, только твои шаги и поскрипывание тележки. Твоя возлюбленная хотела остановиться в номере для новобрачных, но, поскольку нет электричества, твоей болеющей подружке не подняться по лестнице так высоко. И ты превратил в номер для новобрачных сам вестибюль.
   Пенни приняла препаратов от сексуального влечения на пятнадцать лет вперед. Но, к счастью, все обстоит не так плохо. Как только ты оставляешь лобстера, она уже висит на тебе. И только когда она прикасается к тебе, ты перестаешь казнить себя за Пандору.
   Лежа на подушках, вы занимаетесь любовью медленно и осторожно, а потом на ступенях, отдаваясь друг другу со всей страстью. И даже несмотря на розовато-красные пятна, которыми разукрасил ее лицо Конец Света, для тебя она прекрасней, чем когда-либо. Ты имеешь ее всеми способами, которые приходят тебе в голову, и она придумывает еще несколько. Ты без ума от нее. У тебя в голове крутится строчка из фильма: «Ты уже труп, малыш, пойди и похорони себя сам». И ты хоронишь себя в ней, хоронишь очень усердно. Ты берешь свой «Генезис», чтобы зажечь огонь прямо в комнатах, ты смотришь на разгорающееся пламя, потом снова на нее. Она сидит на тебе верхом, а огонь возносится все выше, и тогда тебе начинает казаться, что твое сердце не выдержит и взорвется вместе с твоим телом.
   Но, как и с любым наркотиком, когда ты спускаешься с высот, можешь упасть очень низко, так же низко, насколько высоко взлетал. Не важно, как долго ты занимаешься с ней сексом, как только ты заканчиваешь, остается ощущение, словно ты имел самого себя.
   – Может быть, нам стоит вернуться? – говоришь ты ей очень тихо.
   – Вернуться в тот мир? Зачем? – Она пристально смотрит на тебя.
   – Неужели ты ни по кому не скучаешь? Совсем ни по кому?
   – С чего бы? – Она меряет тебя взглядом и трясет головой. – С чего? А ты?
   – По отцу, – бормочешь ты.
   – А я-то думала, что тебе достаточно меня.
   Она поднимается и поворачивается спиной, а ты заверяешь ее, что вполне достаточно.
   Один раз, оставшись в одиночестве, ты пытаешься позвонить домой.
   – Папа, я люблю тебя, – говоришь ты. – Прости меня.
   – К черту извинения, ты чуть не убил ее! – орет он.
   Ты слышишь шаги возвращающейся Пенни и отключаешься, отец не успевает ничего сказать. Нет, она просто бродит по комнатам. Ты выключаешь связь и сворачиваешься комочком на диване. Тебе вдруг приходит в голову подстричь волосы как у отца. Потому что, если ты будешь выглядеть, как он, ты станешь им, и все будет хорошо. Но когда ты принимаешься рассматривать себя в зеркале, ты уже не можешь понять, кто ты такой. Когда ты идешь к Пенни, чтобы успокоить ее, оказывается, что ей стало еще хуже; когда тело перестает сотрясаться и она убирает за собой, она смотрит на тебя блеклыми, с кровавыми прожилками глазами.
   – Ты уходишь от меня, – говорит она.
   – Никогда, – возражаю я.
   – Ты меня любишь? Любишь по-настоящему? Потому что если любишь, для других у тебя не должно оставаться места. Или мы вместе, или врозь. Или мы остаемся единственными людьми на этой планете, которые знают, что такое любовь, или идем каждый своим путем.
   «И умираем, – думаю я про себя, – умираем в одиночку».
   Ты вспоминаешь, что папа рассказывал про Симону, про свою всепоглощающую любовь, про то, как он был готов на все, чтобы провести с ней хотя бы еще несколько минут, прежде чем она умерла. Ты не хочешь совершить ту же ошибку, но пропади все пропадом, если бы ты только мог вернуться назад и остановить то, что ты сделал с Пандорой. Заслужила она это или нет, ты переступил черту. Правда, папа говорил, что он будет любить тебя, несмотря ни на что, но твое «что» выходит за все пределы, которые он мог себе представить.
   – И что это будет? – говорит она.
   На следующее утро вы уже в Мюнхене, она с тобой рядом, ей просто не сидится на месте от нетерпения. И это неправильно.
   – Если ты хочешь это сделать, – говоришь ей ты, – гораздо безопаснее делать это с воздуха.
   Ты прекрасно понимаешь, что просто стараешься ее задержать, все время ждешь, не появится ли отец, тогда ты сможешь все уладить, так или иначе. Ты сканируешь небо, но в нем никого нет. Не важно, потому что она не соглашается, она хочет видеть все вблизи.
   Вы подбираетесь к самым воротам Нимфенбурга, стараясь не задеть датчики движения и тепловые сенсоры. Лучше всего подняться на возвышенность, тогда выстрел получится точнее. Вы взбираетесь на смотровую площадку через улицу от входа. Погода великолепная и вид отсюда просто замечательный.
   Она похлопывает тебя по спине, чтобы подбодрить, это не помогает. Ты плохо себя чувствуешь: то ли от нервов, то ли от Конца Света.

ХЭЛЛОУИН

   Я знал, что они вернутся. Либо сдаться, либо завершить то, что начали. Они как домашние голуби – возвращение неизбежно.
   Они не полетят по воздуху, он побоится встретить меня в небе, а она наверняка захочет все видеть вблизи. Они должны были прийти пешком, вопрос только, в каком месте они появятся. Я предполагал три варианта, они выбрали самый очевидный. Смелый шаг, может, глупый, так он обычно играл в шахматы. Никакой защиты.
   Кажется, прошла целая жизнь с тех пор, как я надевал этот костюм. В первый раз я увидел его на Меркуцио. Последнее слово науки и техники, специально для армии, он смешивает световые лучи, отражает и перепроецирует, делая человека невидимым. Ты как будто превращаешься в призрак. Я припрятал его подальше и добросовестно тренировался в нем по два часа каждый день на всякий случай. Я понимал, может так случиться, что мне придется убивать, но Деус был самым неожиданным и самым мучительным заданием для меня.
   Кошмар, через который мне придется пройти. Я видел зло и раньше, но я верил, что остановлю его. Конечно, я тоже не ангел, я допустил очень много ошибок. И если люди согласны дать мне еще один шанс, это их дело, для меня же второго шанса быть не может.
   Я занял огневую позицию в траве и принялся ждать.

ДЕУС

   Ты заряжаешь гранатомет, закладываешь тяжелую ракету в патронник и захлопываешь со щелчком.
   – Зачем ты это делаешь? – спрашиваешь ты ее. – Убийство из милосердия или месть?
   – Какая разница? Месть – низкий путь, убийство из милосердия – высокий, но, в конечном счете, мы делаем все это только для себя. Для Пенни и Деуса, для Деуса и Пенни, – ласково шепчет она мне на ухо.
   Ты думаешь о Хаджи. Смерть, которую ты дашь ему, лучше, чем та, которая его уже ожидает? Ты думаешь о товарищах по оружию и о дамах сердца, ты не понимаешь, почему ты должен изображать из себя бога и творить смерть? Действительно ли ты – бог огня? Неужели твое предназначение – все уничтожать? Или ты просто беглец, совершивший страшную ошибку? Может быть, и то и другое?
   Тебя мучают вопросы. Чудовищность того, что ты собираешься совершить, сокрушительна. Она спрашивает, готов ли ты, ты молча стоишь на месте.
   – Ну давай же сделаем это вместе, – предлагает она. – Считаем до трех.
   Она считает, а ты смотришь на нее. Потом говоришь:
   – Я не могу.
   – Конечно можешь, ты уже однажды делал это. Второй раз будет проще.
   – Пенни, – говоришь ты, кладя гранатомет на землю, – там может оказаться мой отец. Пока я не знаю, где он, я не стану ничего делать.
   – Почему?
   – Потому.
   – Ты действительно считаешь, что он особенный? – хмурится она.
   – Он мой папа, без него не было бы меня.
   – Деус, – говорит она. – Ты такой, как ты есть, только благодаря тем решениям, которые ты принимал. А он хотел простую копию себя.
   – Все намного сложнее, – возражаешь ты, но это бесполезно, она тебя не слушает.