Тапёр допивает кофе, и мы играем Миллера в четыре руки. Музыка Глена затихает и взрывается, я кричу, хриплю саксо- фоном. Марш! Марш битве, любви, поражению, вечеру, тапёру, четырём рукам, саксофону, моим поцелуям её пальцев, двум чашечкам кофе, остывающим на маленьком столике, её непо- нятному мне взгляду. Марш!..
Я поцеловал её только раз, всего лишь раз. Но, Боже правед- ный! Её губы... это Бог Нежности, Молодости, Бог Сладост- ного Безумия...
- Ты сошла с ума...
- Ты всё придумал...
Пусть только она позвонит. Я поеду и буду с ней. Даже пони- мая сейчас, что она права, что это не то, наверное, правда, не подходим друг другу. Опять не подходим друг другу...
Я люблю её.
То время, действительно, оголило меня. Я был счастлив, безу- мен, влюблён, разочарован... Я ждал, изменял, терпел, врал, при- думывал, верил...
*
23
И вот - сегодня... Я другой. Мне нравится моё новое качест
во. Я очистился от старых фолликул и теперь наедаю, напиваю новые. Я покрылся лёгким жирком, у меня округлились плечи и мозги. Меня подчас интересуют вещи, которым раньше я не уделил бы и секунды, я интересуюсь всем: фуражом, тюрбаном, ингаляцией... чем угодно, я всем женщинам дарю диадемы, неза- висимо от их возраста и вероисповедания. Я покрыт "золоты- ми" друзьями и идиотами и я сам и то, и это. Я здоров.
Я дышу...
В последний раз, когда я был в том кафе, пианиста дожида- лась его подруга - женщина лет сорока пяти. Очень красивая. Мой(!) импозантный тапёр пожелал всем "доброго вечера" и тихо ушёл с ней...
Я вновь один в своей квартире. Я беру лист бумаги и вспоми- наю позавчерашний вечер: "Сижу, печатаю свой роман. Дети- ще! Сижу и печатаю. Просто... Играет джаз. Всё очень хоро- шо... Пусть каждый сидит и печатает свой роман!.. Пусть!"
24
Я обращаюсь ко всем тем, кто считает (открыто или скрытно), что он самый лучший. Не тратьте зря свою энергию! Если Вы действительно искренне так думаете, то так оно и есть! И неза- чем об этом говорить и спорить. Итак, (я сейчас совершенно серьёзен) Вы самый лучший!!! Вы двухлетний ангел. Вы лист на дереве. Вы здесь и там одновременно. Если обыватель смотрит на Вас и думает, что это Вы, - он ошибается. Это либо Ваша часть для него, либо вообще не Вы. Вы самый лучший, лучший в этом говённом мире. Распахните ставни и закричите громко: "Да-а-а-а-а-а-а!". Если Вы в машине, опустите окно и громко, не останавливая своего движения, во всю мощь лёгких: "Да-а-а-а-а-а-а-а!". И пусть Вас не интересует, что подумает сосед или пассажи- ры в проезжающей рядом машине. Окно не открывается - раз- бейте его, ибо Вам нужен свежий воздух. Смейтесь над этим поганым миром. Вы живёте так, как считаете нужным. Вы живё- те, чтобы умереть, и, умерев, будете жить. Умоляю Вас, самых лучших, - никому ничего не доказывайте, ибо на этом Вы теряете энергию... "Франция - это я, я - это Франция", - и он прав, тысячу раз прав! Вы самый лучший и не дайте серому ветру простудить Ваши мозги. "Ветер врёт, обязательно врёт". А не врёт дождь, солнце, скорость, шампанское, ты. Любите! Отда- вайте и берите! Будьте любимыми! Бросайте и плачьте!.. Прав любимый писатель Алиночки, которую я почти забыл (вру): "Ког- да заканчиваются деньги - надо увеличивать чаевые".
Раз-два! Три-четыре!
Три-четыре! Раз-два!
Кто идёт? Мы идём!
Кто поёт? Мы поём!..
А если окно нельзя открыть или разбить, то нам на хрен не нужен такой дом. Да здравствует союз апокалипсиса, панацеи и космополитизма! Голосуем... За? Против? Воздержавшиеся? Единогласно! Попрошу следующий вопрос повестки дня.
25
Всё расплывается. Звук становится всё тише, плавно уходя на нет. Деревья медленно качаются, но ветра не слышно. Ветра нет. Нет и деревьев. Степь. Пустыня. Город. Город в пустыне. Каким-то чудным образом в нем есть всё, совершенно всё для долгого жизнепровождения. Есть тень, солнце, вода, холодильник в виде пещеры, очень много вина (только вина - строгие старые бутылки - такое постоянное и ненавязчивое пьянство). Даже не холодильник, а ледяной ручей, стоячая вода.
Пляж. Лежаки со свежими полотенцами. Огромная библиотека. Настолько огромная, что нет никакого желания читать. Тем бо- лее - всё время пьяный.
Простирающаяся по всей площади, светло-зелёного цвета прострация. Её видно, можно потрогать. Всё выкрашено в бес- цветный цвет. Всё хорошо.
В любой момент можно пообщаться с живущими в соседней деревне писателями, учёными, проститутками без лиц (что-то вроде онанизма с пристрастием). Можно влюбиться и закрутить роман с прекрасной исландкой.
Ночь. Всё.
Вечером приедет и пробудет у нас три дня его величество Па- риж. На осень уже заказан Лондон...
Всё, видимо, продумано и хорошо, но нет только одного. Никто пока ещё не заметил, но не хватает важного компонента сферы. Нет ингредиента целостности жизни... Трибуны на Великом Собрании города заполнены не до конца, и это вносит уныние в поющие лёгкие великих ораторов. Нет соли к прекрасному яству. Нет тарелки к нему же. Вдруг исчез цемент между кирпичами огромного здания; здание не падает и не упадёт пока, но цемент исчез. Нет маленьких улиц с окнами наружу, и от этого огромные проспекты с великолепными статуями кажутся одинокими и брошенными.
Господа, товарищи, братья, неужели Вы не понимаете? - ведь нет ДУ-РА-КОВ! Нам плохо без дураков. Да здравствуют дураки! - и троекратное "Ура!" разнесётся по площади. Дайте им запол- нить их место. Это их место! Дайте им щипать воздух, дайте им дуть на него и на горячий чай с одинаковым темпом и замирани- ем того, что у них называется душа!
26
Всё. Чистый стол. Нет запаха. Никакого. Исчезло небо. Исчезла смерть, и стало неинтересно жить. Завтра, после обеда, будет производиться обмен лиц на новые; такие же, но новые. Пыль на завтра отменили. Все ушли. Строка. Всё.
27
Здравствуйте и прощайте!
Я приветствую Вас по причине соблюдения правил хорошего тона и прощаюсь по причине своей смерти. И, пожалуйста, не надо вытягивать лица. Ничего страшного не произошло и не про- изойдёт. Кто, в конце концов, кто такой я и кто такие Вы, чтобы хоть что-нибудь произошло из-за моей кончины и Ваших, уже готовых вытянуться (а я это вижу) лиц. Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой... И поэтому здравствуйте и прощайте.
Мои лёгкие дышат, пальцы правой руки уверенно сжимают карандаш, глаза следят за движениями этой руки (если бы не моё обожание одного нефранцузского парижанина, я описал бы ещё пару органов тела (дешёвый камуфляж), а сам я мыслями в том далёком или близком дне, когда я умер (простое и короткое слово - умер) и что самое интересное, ушёл в мир иной таковым, коим являюсь сейчас.
Я сказал: "Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой, и поэтому здравствуйте и прощайте", а в голове зазвенело: "Мой девиз: всегда весёлый и ясный!", "Она была сущий пустяк", "Париж - это Франция, а Франция - это Китай", "Инициация - день переезда для души", "Теперь я не бываю в одиночестве. На самый худой конец у меня нет Бога!"...
Разумеется, перед смертью мне хочется поведать Вам о наших похождениях по таиландским массажам и танцах живота на столе между бутылок с настоящим французским шампанским. Расска- зать, чтоб вспомнить самому, ибо даже те, кто были рядом со мной, чувствовали что-то своё, отличное от моего. Но всё тот же он стоит, сутулясь, около своего велосипеда и заслоняет свет лампы с левой стороны...
Всё ещё сидя за большим столом, я заглядываю в свой ежеднев- ник. Там нет записей. Ни одной. Ничего не надо делать. Можно, наконец, отоспаться. Ни одной записи. Это что, значит, что я умер? Нет, это значит, что нет ни одной записи... Он всегда весёлый и ясный. Как просто и здорово. Весёлый и ясный. Не буду, хотя хочется, долго повторять эту фразу, ибо боюсь поте- рять её смысл...
28
Великодушно простите; я заболтался и позабыл о фабуле - я
умираю или, того не зная, умер. Я прохожу, подобно ему, мимо седого араба, лицо которого сливается со стеной, но сворачиваю не влево, как сделал это он, а вправо. Я вижу большую площадь, за ней поляну и ещё дальше - море, которое тупо упирается в небо. На площади мириады пустых деревянных столов. Каждый стол сбит с двух сторон скамейками. Натуральное дерево покрыто краской с натуральным цветом дерева. Лишь за одним столом сидят друг против друга двое мужчин. Они отпивают из пустых бокалов, намекая на пиво. Все остальные столы пусты, не намекая ни на что. Подошла немолодая пара (по внешнему виду трудно определить, родились ли они в этой стране). Долго выбирали место, а потом, конечно же, подсели к этим двум. Некоторое время помолчали, затем встали и куда-то ушли. "Мы не взяли их адрес", - проговорил тот, что сидел лицом к поляне. "У меня есть", - молвил второй. Что он имел в виду?
Мне уже наплевать на всё, включая и то, что он имел в виду.
Итак, умираю или уже умер. Снова чист. Не дожидаясь страш- ного суда. "Мне хорошо, мне плохо", и ни о чём не сожалею... Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой, и поэтому здравствуйте и прощайте... Да, чуть не забыл, не кладите мне в гроб диплом об окончании музыкальной школы и водительские права. Оденьте меня тепло и неброско, и я буду благодарен Вам всю оставшуюся жизнь. И никаких похоронных маршей - не терплю. Будет достаточно двух ударников и тенор-саксофона (бас неуместен и слишком грустен - Вы не на похоронах)...
И всё-таки Ваши лица вытягиваются. Брови поползли вверх, воздвигая на лбу окопы морщин. Глаза начали увеличиваться и округляться, а подбородок медленным камнем вниз - любое лицо так вытянется. Ещё раз - ничего, физически, не произошло. Просто сегодня я понял, что умер. Вот и всё. Таким образом экономятся нервы для будущих великих дел. Причём здесь - на этой полной грехов земле - или как там она ещё называется.
Я умираю и, безразлично озираясь по сторонам, вижу других, которые почили уже давно и до сих пор этого не осознали. Неко- торых из них я знаю (или знал) лично. А ведь пойми они это - и большому количеству народа стало бы намного легче, чем той
29
датчанке, что бесплатно мучилась из-за другого ненастоящего
парижанина-островитянина...
Но вернёмся к саксофону. Он похож на здравствуйте и прощай- те. Всё похоже на здравствуйте и прощайте, потому что большой или маленький муравьиный рой. Стоп!.. Может быть, Вы ждёте чуда? Я оживу прямо сейчас, прямо на Ваших круглых глазах, прямо как в тех сказках, что читали Вам добренькие няни? Нет, не оживу. Чуда нет. Нет ничего, нет нет, нет оживу. Есть только всё к чертям свинячьим, да и то без гнева.
Мимо нас всех проходит та немолодая пара (вы помните их лица? здравствуйте и прощайте), и всё, чего я искренне сейчас желаю - это чтоб ничего не хотелось. И вот Вам ещё одна бес- смертная фраза, которую трудно осмыслить до конца: "Спокой- ной ночи!" Спокойной ночи, не сжигая кораблей и мостов...
Я остался без адреса, но если Вам вздумается черкнуть мне па- ру мыслей пишите, пожалуйста, на главпочту мира, - "до вост- ребования"... может зайду туда.
30
Мы как-то с ней поссорились, и каждый выплеснул накопив- шийся груз обид (всё-таки три года вместе). Потом она замол- чала и насупилась, как маленький ребёнок. В такие моменты она всегда походила на обиженную семиклассницу, прямо на глазах моя цветущая женщина превращалась в маленькую школьницу. Замолчав, Кристина уткнулась в одну точку. "Подойди и обними меня, обними нежно, поцелуй, прижми меня к себе", - вот что висело в воздухе и, читая это, я не мог сделать и шагу к ней. Просто не мог. Физически.
Сейчас я понимаю, что уже тогда устал от нашей связи... Да, мы не видимся неделю и бежим друг к другу. Да, мы придумы- ваем что-то из воздуха, чтобы обновить наши отношения. Да и ещё сто раз - да! Но... это ненормально... После того, как каж- дый из нас пошёл на компромисс с собой ради наших отношений, та несчастная, та дьявольская пропасть была ещё достаточно широка и глубока... Нет, нет, я не хочу, чтоб сложилось впечат- ление постоянной войны, но... я не знаю... какое-то ощущение, будто что-то упускаешь, не получаешь до конца...
Я не мог без неё, и я устал. И это "я устал" перевесило всё остальное.
У моего отца есть замечательная фраза: "Каждый получает то, что он хочет". Мы оба получили то, что хотели, во всяком случае я, и давайте забудем сейчас о цене... Возможно, это проз- вучит гнусно, но... нет, я всё-таки скажу: боже мой, как хоро- шо, что я так люблю себя! Люди, любите, пожалуйста, себя, и тогда будет счастье, будут счастливые браки и обоюдная любовь; тогда у вас появятся настоящие друзья, а не блеклая масса. Жертва любви, между прочим, всё ещё жертва... С каж- дым словом, выходящим из-под моего карандаша, становлюсь всё чище и чище. И вот, наконец, я свободен, любим, чист. Иду навстречу своему Я, не желая никаких жертв. Ни в чём не вино- ват и всё прощаю. Прощаю себе и прощаю ей...
Прости меня и ты, так любимая мною когда-то.
31
Наконец-то пошёл дождь.
Ведь кто-то из нас двоих
должен хоть иногда
мыть мою машину.
Наконец-то пошёл дождь. Ну и хорошо. Ну и славненько. Все забегали ещё быстрее, чтоб не промочить ноги. Выходит, что вспотеть от бега лучше, чем промокнуть от дождя. Потные носки лучше мокрых волос! Грязные воротнички стерильней слёз при- роды! Всё сухое, включая наши души, славненько оберегает от простуды. Бегайте ещё быстрее, и никогда не заболеете, - ни телом, ни душой!.. Мегаполис! Ещё немного, ещё, ускорили чуть бег, и вот оно! свершилось, - мы успели на поезд метро и теперь никуда не опоздаем. Сейчас можно отдышаться, проте- реть рукавом мокрый лоб и навести на нужный прицел дыхание. Добрый самаритянин подует на нас, чтобы быстрее высох пот. Мы устало закрываем глаза, безуспешно пытаясь поймать пяти- минутный сон. Мы потом, уже дома, поменяем грязную, прилип- шую к телу сорочку. Боже, как хорошо! Я хочу быть рядом с ними, этими пуританами. Я тоже хочу успевать... Восемь часов сна, восемь часов работы, и у нас остаётся ещё целых восемь часов на поехать на работу, заплатить за газ, забежать в банк, вернуться с работы, на поиграть с ребёнком, приготовить суп на два дня и на потрахаться раз в неделю. Чудо! - я вывожу общече- ловеческую формулу успеха (все затаили дыхание, вытирая пот изнутри). Вот она - формула: трахайтесь четыре раза в месяц, и вы всё всегда успеете, включая навестить родителей, бабушку с дедушкой и ещё какого-нибудь члена семьи! Если вам надоели четыре совокупления в месяц - переходите на сорок восемь кои- тусов в год. Никаких проблем. Пусть идёт дождь!
Чувства... Жжёт внутри. Прямо посреди груди и чуть левее. Вечером хочется уютного тепла, и я получаю его. Следующим вечером она приходит вновь, а я хотел бы побыть один. Телефон- ный автоответчик голосом моих добрых знакомых, без которых я бы пил намного меньше, но жил бы намного хуже: "Даня, как насчёт преферанса вечером? Коньяк уже есть". Конечно, я хочу к ним. Она обещает, что дождётся, и я, возвращаясь в два ночи домой, представляю, как обниму её нежное, горячее, милое мне,
32
на самом деле, чувственное её тело, но дома меня дожидается всё тот же электроголос, теперь уже женский. Я некоторое время рассуждаю вслух, стоя под душем, ложусь в кровать, которая пахнет ею, целую подушку, и всем спокойной ночи. Дождь мне не мешает. Аривидерчи.
Мне снится, что я неуправляемое животное. Но у меня есть большой плюс - я не удерживаю женщин. Я делаю больно себе и им, но не в той степени, если бы я больше врал... Кристиночка, благодари судьбу, что я не сделал тебе предложение (а это кон- чилось бы нашей свадьбой), ты же прекрасно помнишь, как я рушу всё на своём пути, не дожидаясь подарков судьбы. А ещё, наверняка, не забылось, как ты, собственной персоной, не могла, или не хотела, отразить этот натиск, даже когда вроде бы всё это было не к месту... Это было бы сто лет мучений. Прошу прощения за, может быть, резкий стиль, и спокойной ночи, до- рогая госпожа... извини, не знаю фамилии твоего награждённого за исступлённое ожидание мужа...
Всё это так. Но как увидела своё будущее юная Алиночка? Как? Скажи же мне, любовь моя?! Ведь тебе было всего во- семнадцать! Всего восемнадцать! Ничего не понимаю, а впро- чем, может, никогда и не понимал. Но как? Коим образом Алина устояла, безусловно влюбившись в меня? И зачем?.. Она неимо- верно измучилась сама, измучила своего первого мужчину (а воз и ныне там), измучила, наконец, меня и - отвергла. Отвергла вся в слезах, в бессонных ночах, в непонятной голове (у меня не хва- тает эпитетов). "Я не пытаюсь тебя понять до конца: ты старше, опытнее, мудрее меня в сто раз. Ты говоришь больше умом, чем сердцем. А я... я... впервые... я так спокойно жила... я не думала... Всё, что я могу сделать - это почувствовать пра- вильный ответ... Моё сердце говорит тебе "нет". Прости, Данечка. Возможно, мне хуже, чем тебе...", - вся в слезах, в прекрасных, делающих её ещё чудеснее, чистых слезах... Кра- сивый, получившийся несвойственно мне платоническим роман. Какая-то напасть. Нависшее проклятие... (Если бы я прыгал с шестом, у меня бы осталась третья, последняя, попытка на
истинное и полноценное, если такое бывает, счастье. Хорошо,
что это не так - у меня ещё много сил).
33
Я так и не нашёл слова, чтобы обречь её на счастье со мной, хотя говорил именно сердцем, только сердцем, а не наоборот. Ничего не понимаю, но это не помогает. Не помогает также серия ничего не значащих для меня лёгких побед... Постойте, а может, она действительно чувствовала недолговечность буду- щего счастья, возможность быть глубоко и болезненно ранен- ной? Как там - "лучше синица в руке..."?
Я позвонил попрощаться, и снова её слёзы: "Кто тебе позволил врываться в мою жизнь? (И уже почти крича) Кто?" - "Ты, Алина".
Я просыпаюсь, натягиваю свитер, пиджак, бутерброд и залезаю в машину. Вот кто всегда рядом... Но так не может продолжаться вечно. Придётся же когда-нибудь выбирать?! Сколько мне ещё будут прощать? Хотелось бы знать, потому что я намерен ис- пользовать весь кредит до конца. И этот кредит ещё жив - через пару дней я слышу знакомый поворот ключа в замке и искренне хочу любить её. Да, она получила меня таким, каков я есть: поле, два шва, и ещё куча помельче, почти незаметных. Она это чувст- вует на себе, хотя ни в чём не виновата. Следующая почувствует то же самое плюс последние изменения. Если, конечно, будет меня хоть немножко любить (я имею в виду чувства; следующей может снова оказаться она).
Вновь это жжение внутри, и я не знаю, что сделаю на этот раз. Хотя, позвольте. У меня есть прекрасная идея. Я использую тот факт, что не нужно варить суп и ночью меня не разбудит ребё- нок. Мне кажется, я немного утомился и сейчас направляюсь совершить то, что люблю больше преферанса, биллиарда и не- удавшейся любви.
Я ухожу в мир, где не дует злой ветер и люди не убегают от дождя, где моя машина всегда чистая, - вне зависимости: плакал Бог или нет - я иду спать.
- Не беспокойте меня никто, - я сам вам позвоню.
- Когда?
- Когда проснусь.
- Часов в десять вечера?
- Может, через неделю.
34
Кристина спросила меня как-то ближе к нашему концу:
- Знаешь, почему ты так и не сделал мне предложение?
- Почему?
- Потому что ты боялся, что я соглашусь, - грустно сказала она.
Потому что ты боялся, что я соглашусь.
Потому что ты боялся, что я соглашусь.
Да, чёрт возьми, да!
35
...Рисует для Франции,
Чувственности лишённой,
Рисует всем телом,
Глаза у него на заду...*
Я хожу по Третьяковке. Останавливаюсь у работы С. Малю- тина "Портрет писателя Дмитрия Фурманова". Умные, сосредо- точенные глаза, медаль молодой России на гимнастёрке...
...И вдруг перед вами портрет...
Это ты, читатель,
И я,
И он сам,
И невеста его,
Бакалейщик с угла,
И молочница,
И повивальная бабка,
И кровью испачканный таз,
Новорожденных в нём моют...
В нашей советской кухне стояло радио "Харьков". У него было всего две ручки: настройка волн и звука. Радио это выдавало му- зыку с лёгким шуршанием, этаким потрескиванием. Мне запом- нилось сие радиосопровождение настоящей музыки так же, в об- щем, как и шорох от касания иголки о пластинку...
Я любил музыку с детства; сказались вложенные усилия моих родителей. Мама - некогда прекрасная пианистка, а ныне любя- щий свою работу педагог, научила меня и старшего брата Игоря слушать музыку, понимать её историю, видеть за произведением своё - личное, различать в оркестровом исполнении душу каж- дого инструмента в отдельности. Отец - бывший трубач - привил мне любовь, которая, наверное, умрёт вместе со мной, любовь, которая (не боясь патетики) побеждает время, любовь, которую легче услышать, чем объяснить, - любовь к джазу.
_______
* - Здесь и ниже отрывки из стихотворения "Портрет". Блэз Сандрар. Сборник "По всему свету" (Прим. автора.).
36
Я рос на музыке. Вспоминаю иногда потрясающие вечера в кабинете нашей квартиры, где стоял рояль. Собирались друзья родителей, и случалось, нот звучало более, нежели слов...
"Сказки венского леса" "короля вальса"; Героическая "Пятая" (девиз "Борьба с судьбой") и "Девятая" (с оригинальным хором на слова оды Шиллера "К радости"); знаменитейшую же "Четыр- надцатую" гости (да и мы) просили маму при каждом подходя- щем случае; а мягкий в разнообразных красках бас Фёдора Ивановича, что брал партии Ивана Грозного, Мефистофеля; великий Александр Порфирьевич, что не успел закончить большой труд и завещал его Римскому-Корсакову и Глазунову...
Шорох от иголки о пластинку. Как же он въелся мне в память - этот шорох.
...Безумное небо,
Современности рты,
Башня штопором,
Руки...
Строки из "Подсвечника" мессера Джордано Филиппо Бруно: "Видишь, какое гнусное, чудовищное и буйное время: сей век, печальный век, в котором я живу, лишён высокого...", конец шестнадцатого века. Сейчас конец двадцатого... И всё же. Шорох... Шорох и трещины - трещины на старинных полотнах.
Я стою и смотрю на работу Рубенса - этого "короля живопис- цев и живописца королей" - "Елена Фоурмен в свадебном пла- тье". Сесть нельзя, а лишь стоять... Трещины, что сопровождают картину, как шорох - музыку.
Делакруа. "Данте и Вергилий", "что в лодке Флегия переплы- вают Стикс; они приближаются к пятому кругу, их освещает зарево адского города Дит". И трещины. Я замечаю на полотне трещины. Они кажутся естественной частью картины.
Тринадцатое июля тысяча семьсот девяносто третьего года. Шарлотта Кордэ убивает Марата. Давид рисует героя. А может быть, это Шарлотта - герой? И трещины на камне, где написано - Давид.
37
...Христос,
Это сам он Христос
На кресте
Его детство прошло.
Каждый день
Совершает он самоубийство...
"...Гнусное, чудовищное и буйное время..." Сейчас конец двадцатого. И всё же... Шорох и трещины. Музыка и картины. Так это одно и то же - шорох и трещины. Не знаю общее их название, но одно и то же; ведь в живой музыке не было шороха в залах, а когда писались картины - на полотнах не было трещин.
...И вдруг
Перестал рисовать.
Это значит спит он теперь.
Галстук душит его.
Удивляет Шагала, что всё ещё жив он.
38
Лёжа на диване в гостиной:
- Я умру один... Просто один. Умру, и самая паршивая собака не придёт проводить меня в последний путь. Буду лежать в по- хабном гробу: старый костюм и грязная сорочка, - бюро "Пос- ледняя поездка" не заботится о дешёвых похоронах, за которые платит гроши национальное страхование этой страны. Хотя почему этой страны? - я не знаю точно, где умру.
Не то, чтобы обидно, но сам факт - никто не придёт меня хо- ронить. Никто... Где вы все? Где мои друзья и враги? Где жен- щины, что страстно любили меня?..
Не то, чтобы очень хотелось, но хоть какую-нибудь речь. Ка- кую-нибудь сраную речь. Добрую, обидную, смешную, - не важно какую, - я просто люблю общение.
Умру один, как собака. Как грязная, мокрая, вшивая, с капа- ющим из глаз гноем собака. Умру в незнании, в непонимании, в необразованности. Умру, так и не узнав, что такое Макондо: то ли это чащоба, где легко погибнуть, то ли это бананы для дья- вола, то ли ещё куча всякого дерьма... Я так уже не пойму природы женщины. Природу женщины?.. Я не уверен, что пойму свою собственную природу...
Я не жалуюсь. Я просто сообщаю себе, что умру один... Ну и плевать! Имел я всё и вся, включая друзей, врагов, женщин, бана- ны для дьявола, чащобы, природу людей и мёртвого себя! К чёр- ту всех!
Из спальни на втором этаже раздаётся женский голос:
- Дорогой, ты заказал билеты в театр на среду?
- Подожди, пожалуйста, я занят.
- Не слышу. Скажи ещё раз... С кем ты там говоришь вообще?
- Ничего, ничего, родная. Это я с собой.
39
Я однажды (а может, и не однажды) не понял что-то в ней. Не "допёр". Она ждала, что я пойму, а я то ли не смог, то ли не захотел понять. Наверное, не смог...
Позже мы, конечно, помирились... Стояла холодная зима. В моей студенческой комнате горел электрический каминчик. Нам было уютно и хорошо. Она сидела, прижавшись ко мне спиной, и тихо говорила. Моя маленькая настольная лампа пыталась при- дать жёлтый оттенок белым в оригинале и чёрным из-за су- мерек, стенам. Правда, было очень уютно.
Она вдруг тихо напомнила мне о случившемся, ссора ранила её больше, чем меня. "Я просто хотела, чтобы ты успокоил меня, а ты ушёл в себя, не желал меня услышать... ты так и не понял этого".
Уже не помню, что я ей тогда ответил. Я защищался, вменял ей в вину недостаточную открытость по отношению ко мне, что-то в этом духе, я был обижен, не хотел ничего понимать даже тогда, когда обнимал её, когда она тихо мне что-то гово- рила, когда я снова и снова целовал её щёки, губы, глаза, дышал её запахом, её волосами, ею...
Помню только фразу. Грустную фразу, которую Кристина выдохнула из себя и которая только совсем недавно перестала хлестать меня изнутри: "Дурачок ты, Данечка".
Я поцеловал её только раз, всего лишь раз. Но, Боже правед- ный! Её губы... это Бог Нежности, Молодости, Бог Сладост- ного Безумия...
- Ты сошла с ума...
- Ты всё придумал...
Пусть только она позвонит. Я поеду и буду с ней. Даже пони- мая сейчас, что она права, что это не то, наверное, правда, не подходим друг другу. Опять не подходим друг другу...
Я люблю её.
То время, действительно, оголило меня. Я был счастлив, безу- мен, влюблён, разочарован... Я ждал, изменял, терпел, врал, при- думывал, верил...
*
23
И вот - сегодня... Я другой. Мне нравится моё новое качест
во. Я очистился от старых фолликул и теперь наедаю, напиваю новые. Я покрылся лёгким жирком, у меня округлились плечи и мозги. Меня подчас интересуют вещи, которым раньше я не уделил бы и секунды, я интересуюсь всем: фуражом, тюрбаном, ингаляцией... чем угодно, я всем женщинам дарю диадемы, неза- висимо от их возраста и вероисповедания. Я покрыт "золоты- ми" друзьями и идиотами и я сам и то, и это. Я здоров.
Я дышу...
В последний раз, когда я был в том кафе, пианиста дожида- лась его подруга - женщина лет сорока пяти. Очень красивая. Мой(!) импозантный тапёр пожелал всем "доброго вечера" и тихо ушёл с ней...
Я вновь один в своей квартире. Я беру лист бумаги и вспоми- наю позавчерашний вечер: "Сижу, печатаю свой роман. Дети- ще! Сижу и печатаю. Просто... Играет джаз. Всё очень хоро- шо... Пусть каждый сидит и печатает свой роман!.. Пусть!"
24
Я обращаюсь ко всем тем, кто считает (открыто или скрытно), что он самый лучший. Не тратьте зря свою энергию! Если Вы действительно искренне так думаете, то так оно и есть! И неза- чем об этом говорить и спорить. Итак, (я сейчас совершенно серьёзен) Вы самый лучший!!! Вы двухлетний ангел. Вы лист на дереве. Вы здесь и там одновременно. Если обыватель смотрит на Вас и думает, что это Вы, - он ошибается. Это либо Ваша часть для него, либо вообще не Вы. Вы самый лучший, лучший в этом говённом мире. Распахните ставни и закричите громко: "Да-а-а-а-а-а-а!". Если Вы в машине, опустите окно и громко, не останавливая своего движения, во всю мощь лёгких: "Да-а-а-а-а-а-а-а!". И пусть Вас не интересует, что подумает сосед или пассажи- ры в проезжающей рядом машине. Окно не открывается - раз- бейте его, ибо Вам нужен свежий воздух. Смейтесь над этим поганым миром. Вы живёте так, как считаете нужным. Вы живё- те, чтобы умереть, и, умерев, будете жить. Умоляю Вас, самых лучших, - никому ничего не доказывайте, ибо на этом Вы теряете энергию... "Франция - это я, я - это Франция", - и он прав, тысячу раз прав! Вы самый лучший и не дайте серому ветру простудить Ваши мозги. "Ветер врёт, обязательно врёт". А не врёт дождь, солнце, скорость, шампанское, ты. Любите! Отда- вайте и берите! Будьте любимыми! Бросайте и плачьте!.. Прав любимый писатель Алиночки, которую я почти забыл (вру): "Ког- да заканчиваются деньги - надо увеличивать чаевые".
Раз-два! Три-четыре!
Три-четыре! Раз-два!
Кто идёт? Мы идём!
Кто поёт? Мы поём!..
А если окно нельзя открыть или разбить, то нам на хрен не нужен такой дом. Да здравствует союз апокалипсиса, панацеи и космополитизма! Голосуем... За? Против? Воздержавшиеся? Единогласно! Попрошу следующий вопрос повестки дня.
25
Всё расплывается. Звук становится всё тише, плавно уходя на нет. Деревья медленно качаются, но ветра не слышно. Ветра нет. Нет и деревьев. Степь. Пустыня. Город. Город в пустыне. Каким-то чудным образом в нем есть всё, совершенно всё для долгого жизнепровождения. Есть тень, солнце, вода, холодильник в виде пещеры, очень много вина (только вина - строгие старые бутылки - такое постоянное и ненавязчивое пьянство). Даже не холодильник, а ледяной ручей, стоячая вода.
Пляж. Лежаки со свежими полотенцами. Огромная библиотека. Настолько огромная, что нет никакого желания читать. Тем бо- лее - всё время пьяный.
Простирающаяся по всей площади, светло-зелёного цвета прострация. Её видно, можно потрогать. Всё выкрашено в бес- цветный цвет. Всё хорошо.
В любой момент можно пообщаться с живущими в соседней деревне писателями, учёными, проститутками без лиц (что-то вроде онанизма с пристрастием). Можно влюбиться и закрутить роман с прекрасной исландкой.
Ночь. Всё.
Вечером приедет и пробудет у нас три дня его величество Па- риж. На осень уже заказан Лондон...
Всё, видимо, продумано и хорошо, но нет только одного. Никто пока ещё не заметил, но не хватает важного компонента сферы. Нет ингредиента целостности жизни... Трибуны на Великом Собрании города заполнены не до конца, и это вносит уныние в поющие лёгкие великих ораторов. Нет соли к прекрасному яству. Нет тарелки к нему же. Вдруг исчез цемент между кирпичами огромного здания; здание не падает и не упадёт пока, но цемент исчез. Нет маленьких улиц с окнами наружу, и от этого огромные проспекты с великолепными статуями кажутся одинокими и брошенными.
Господа, товарищи, братья, неужели Вы не понимаете? - ведь нет ДУ-РА-КОВ! Нам плохо без дураков. Да здравствуют дураки! - и троекратное "Ура!" разнесётся по площади. Дайте им запол- нить их место. Это их место! Дайте им щипать воздух, дайте им дуть на него и на горячий чай с одинаковым темпом и замирани- ем того, что у них называется душа!
26
Всё. Чистый стол. Нет запаха. Никакого. Исчезло небо. Исчезла смерть, и стало неинтересно жить. Завтра, после обеда, будет производиться обмен лиц на новые; такие же, но новые. Пыль на завтра отменили. Все ушли. Строка. Всё.
27
Здравствуйте и прощайте!
Я приветствую Вас по причине соблюдения правил хорошего тона и прощаюсь по причине своей смерти. И, пожалуйста, не надо вытягивать лица. Ничего страшного не произошло и не про- изойдёт. Кто, в конце концов, кто такой я и кто такие Вы, чтобы хоть что-нибудь произошло из-за моей кончины и Ваших, уже готовых вытянуться (а я это вижу) лиц. Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой... И поэтому здравствуйте и прощайте.
Мои лёгкие дышат, пальцы правой руки уверенно сжимают карандаш, глаза следят за движениями этой руки (если бы не моё обожание одного нефранцузского парижанина, я описал бы ещё пару органов тела (дешёвый камуфляж), а сам я мыслями в том далёком или близком дне, когда я умер (простое и короткое слово - умер) и что самое интересное, ушёл в мир иной таковым, коим являюсь сейчас.
Я сказал: "Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой, и поэтому здравствуйте и прощайте", а в голове зазвенело: "Мой девиз: всегда весёлый и ясный!", "Она была сущий пустяк", "Париж - это Франция, а Франция - это Китай", "Инициация - день переезда для души", "Теперь я не бываю в одиночестве. На самый худой конец у меня нет Бога!"...
Разумеется, перед смертью мне хочется поведать Вам о наших похождениях по таиландским массажам и танцах живота на столе между бутылок с настоящим французским шампанским. Расска- зать, чтоб вспомнить самому, ибо даже те, кто были рядом со мной, чувствовали что-то своё, отличное от моего. Но всё тот же он стоит, сутулясь, около своего велосипеда и заслоняет свет лампы с левой стороны...
Всё ещё сидя за большим столом, я заглядываю в свой ежеднев- ник. Там нет записей. Ни одной. Ничего не надо делать. Можно, наконец, отоспаться. Ни одной записи. Это что, значит, что я умер? Нет, это значит, что нет ни одной записи... Он всегда весёлый и ясный. Как просто и здорово. Весёлый и ясный. Не буду, хотя хочется, долго повторять эту фразу, ибо боюсь поте- рять её смысл...
28
Великодушно простите; я заболтался и позабыл о фабуле - я
умираю или, того не зная, умер. Я прохожу, подобно ему, мимо седого араба, лицо которого сливается со стеной, но сворачиваю не влево, как сделал это он, а вправо. Я вижу большую площадь, за ней поляну и ещё дальше - море, которое тупо упирается в небо. На площади мириады пустых деревянных столов. Каждый стол сбит с двух сторон скамейками. Натуральное дерево покрыто краской с натуральным цветом дерева. Лишь за одним столом сидят друг против друга двое мужчин. Они отпивают из пустых бокалов, намекая на пиво. Все остальные столы пусты, не намекая ни на что. Подошла немолодая пара (по внешнему виду трудно определить, родились ли они в этой стране). Долго выбирали место, а потом, конечно же, подсели к этим двум. Некоторое время помолчали, затем встали и куда-то ушли. "Мы не взяли их адрес", - проговорил тот, что сидел лицом к поляне. "У меня есть", - молвил второй. Что он имел в виду?
Мне уже наплевать на всё, включая и то, что он имел в виду.
Итак, умираю или уже умер. Снова чист. Не дожидаясь страш- ного суда. "Мне хорошо, мне плохо", и ни о чём не сожалею... Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой, и поэтому здравствуйте и прощайте... Да, чуть не забыл, не кладите мне в гроб диплом об окончании музыкальной школы и водительские права. Оденьте меня тепло и неброско, и я буду благодарен Вам всю оставшуюся жизнь. И никаких похоронных маршей - не терплю. Будет достаточно двух ударников и тенор-саксофона (бас неуместен и слишком грустен - Вы не на похоронах)...
И всё-таки Ваши лица вытягиваются. Брови поползли вверх, воздвигая на лбу окопы морщин. Глаза начали увеличиваться и округляться, а подбородок медленным камнем вниз - любое лицо так вытянется. Ещё раз - ничего, физически, не произошло. Просто сегодня я понял, что умер. Вот и всё. Таким образом экономятся нервы для будущих великих дел. Причём здесь - на этой полной грехов земле - или как там она ещё называется.
Я умираю и, безразлично озираясь по сторонам, вижу других, которые почили уже давно и до сих пор этого не осознали. Неко- торых из них я знаю (или знал) лично. А ведь пойми они это - и большому количеству народа стало бы намного легче, чем той
29
датчанке, что бесплатно мучилась из-за другого ненастоящего
парижанина-островитянина...
Но вернёмся к саксофону. Он похож на здравствуйте и прощай- те. Всё похоже на здравствуйте и прощайте, потому что большой или маленький муравьиный рой. Стоп!.. Может быть, Вы ждёте чуда? Я оживу прямо сейчас, прямо на Ваших круглых глазах, прямо как в тех сказках, что читали Вам добренькие няни? Нет, не оживу. Чуда нет. Нет ничего, нет нет, нет оживу. Есть только всё к чертям свинячьим, да и то без гнева.
Мимо нас всех проходит та немолодая пара (вы помните их лица? здравствуйте и прощайте), и всё, чего я искренне сейчас желаю - это чтоб ничего не хотелось. И вот Вам ещё одна бес- смертная фраза, которую трудно осмыслить до конца: "Спокой- ной ночи!" Спокойной ночи, не сжигая кораблей и мостов...
Я остался без адреса, но если Вам вздумается черкнуть мне па- ру мыслей пишите, пожалуйста, на главпочту мира, - "до вост- ребования"... может зайду туда.
30
Мы как-то с ней поссорились, и каждый выплеснул накопив- шийся груз обид (всё-таки три года вместе). Потом она замол- чала и насупилась, как маленький ребёнок. В такие моменты она всегда походила на обиженную семиклассницу, прямо на глазах моя цветущая женщина превращалась в маленькую школьницу. Замолчав, Кристина уткнулась в одну точку. "Подойди и обними меня, обними нежно, поцелуй, прижми меня к себе", - вот что висело в воздухе и, читая это, я не мог сделать и шагу к ней. Просто не мог. Физически.
Сейчас я понимаю, что уже тогда устал от нашей связи... Да, мы не видимся неделю и бежим друг к другу. Да, мы придумы- ваем что-то из воздуха, чтобы обновить наши отношения. Да и ещё сто раз - да! Но... это ненормально... После того, как каж- дый из нас пошёл на компромисс с собой ради наших отношений, та несчастная, та дьявольская пропасть была ещё достаточно широка и глубока... Нет, нет, я не хочу, чтоб сложилось впечат- ление постоянной войны, но... я не знаю... какое-то ощущение, будто что-то упускаешь, не получаешь до конца...
Я не мог без неё, и я устал. И это "я устал" перевесило всё остальное.
У моего отца есть замечательная фраза: "Каждый получает то, что он хочет". Мы оба получили то, что хотели, во всяком случае я, и давайте забудем сейчас о цене... Возможно, это проз- вучит гнусно, но... нет, я всё-таки скажу: боже мой, как хоро- шо, что я так люблю себя! Люди, любите, пожалуйста, себя, и тогда будет счастье, будут счастливые браки и обоюдная любовь; тогда у вас появятся настоящие друзья, а не блеклая масса. Жертва любви, между прочим, всё ещё жертва... С каж- дым словом, выходящим из-под моего карандаша, становлюсь всё чище и чище. И вот, наконец, я свободен, любим, чист. Иду навстречу своему Я, не желая никаких жертв. Ни в чём не вино- ват и всё прощаю. Прощаю себе и прощаю ей...
Прости меня и ты, так любимая мною когда-то.
31
Наконец-то пошёл дождь.
Ведь кто-то из нас двоих
должен хоть иногда
мыть мою машину.
Наконец-то пошёл дождь. Ну и хорошо. Ну и славненько. Все забегали ещё быстрее, чтоб не промочить ноги. Выходит, что вспотеть от бега лучше, чем промокнуть от дождя. Потные носки лучше мокрых волос! Грязные воротнички стерильней слёз при- роды! Всё сухое, включая наши души, славненько оберегает от простуды. Бегайте ещё быстрее, и никогда не заболеете, - ни телом, ни душой!.. Мегаполис! Ещё немного, ещё, ускорили чуть бег, и вот оно! свершилось, - мы успели на поезд метро и теперь никуда не опоздаем. Сейчас можно отдышаться, проте- реть рукавом мокрый лоб и навести на нужный прицел дыхание. Добрый самаритянин подует на нас, чтобы быстрее высох пот. Мы устало закрываем глаза, безуспешно пытаясь поймать пяти- минутный сон. Мы потом, уже дома, поменяем грязную, прилип- шую к телу сорочку. Боже, как хорошо! Я хочу быть рядом с ними, этими пуританами. Я тоже хочу успевать... Восемь часов сна, восемь часов работы, и у нас остаётся ещё целых восемь часов на поехать на работу, заплатить за газ, забежать в банк, вернуться с работы, на поиграть с ребёнком, приготовить суп на два дня и на потрахаться раз в неделю. Чудо! - я вывожу общече- ловеческую формулу успеха (все затаили дыхание, вытирая пот изнутри). Вот она - формула: трахайтесь четыре раза в месяц, и вы всё всегда успеете, включая навестить родителей, бабушку с дедушкой и ещё какого-нибудь члена семьи! Если вам надоели четыре совокупления в месяц - переходите на сорок восемь кои- тусов в год. Никаких проблем. Пусть идёт дождь!
Чувства... Жжёт внутри. Прямо посреди груди и чуть левее. Вечером хочется уютного тепла, и я получаю его. Следующим вечером она приходит вновь, а я хотел бы побыть один. Телефон- ный автоответчик голосом моих добрых знакомых, без которых я бы пил намного меньше, но жил бы намного хуже: "Даня, как насчёт преферанса вечером? Коньяк уже есть". Конечно, я хочу к ним. Она обещает, что дождётся, и я, возвращаясь в два ночи домой, представляю, как обниму её нежное, горячее, милое мне,
32
на самом деле, чувственное её тело, но дома меня дожидается всё тот же электроголос, теперь уже женский. Я некоторое время рассуждаю вслух, стоя под душем, ложусь в кровать, которая пахнет ею, целую подушку, и всем спокойной ночи. Дождь мне не мешает. Аривидерчи.
Мне снится, что я неуправляемое животное. Но у меня есть большой плюс - я не удерживаю женщин. Я делаю больно себе и им, но не в той степени, если бы я больше врал... Кристиночка, благодари судьбу, что я не сделал тебе предложение (а это кон- чилось бы нашей свадьбой), ты же прекрасно помнишь, как я рушу всё на своём пути, не дожидаясь подарков судьбы. А ещё, наверняка, не забылось, как ты, собственной персоной, не могла, или не хотела, отразить этот натиск, даже когда вроде бы всё это было не к месту... Это было бы сто лет мучений. Прошу прощения за, может быть, резкий стиль, и спокойной ночи, до- рогая госпожа... извини, не знаю фамилии твоего награждённого за исступлённое ожидание мужа...
Всё это так. Но как увидела своё будущее юная Алиночка? Как? Скажи же мне, любовь моя?! Ведь тебе было всего во- семнадцать! Всего восемнадцать! Ничего не понимаю, а впро- чем, может, никогда и не понимал. Но как? Коим образом Алина устояла, безусловно влюбившись в меня? И зачем?.. Она неимо- верно измучилась сама, измучила своего первого мужчину (а воз и ныне там), измучила, наконец, меня и - отвергла. Отвергла вся в слезах, в бессонных ночах, в непонятной голове (у меня не хва- тает эпитетов). "Я не пытаюсь тебя понять до конца: ты старше, опытнее, мудрее меня в сто раз. Ты говоришь больше умом, чем сердцем. А я... я... впервые... я так спокойно жила... я не думала... Всё, что я могу сделать - это почувствовать пра- вильный ответ... Моё сердце говорит тебе "нет". Прости, Данечка. Возможно, мне хуже, чем тебе...", - вся в слезах, в прекрасных, делающих её ещё чудеснее, чистых слезах... Кра- сивый, получившийся несвойственно мне платоническим роман. Какая-то напасть. Нависшее проклятие... (Если бы я прыгал с шестом, у меня бы осталась третья, последняя, попытка на
истинное и полноценное, если такое бывает, счастье. Хорошо,
что это не так - у меня ещё много сил).
33
Я так и не нашёл слова, чтобы обречь её на счастье со мной, хотя говорил именно сердцем, только сердцем, а не наоборот. Ничего не понимаю, но это не помогает. Не помогает также серия ничего не значащих для меня лёгких побед... Постойте, а может, она действительно чувствовала недолговечность буду- щего счастья, возможность быть глубоко и болезненно ранен- ной? Как там - "лучше синица в руке..."?
Я позвонил попрощаться, и снова её слёзы: "Кто тебе позволил врываться в мою жизнь? (И уже почти крича) Кто?" - "Ты, Алина".
Я просыпаюсь, натягиваю свитер, пиджак, бутерброд и залезаю в машину. Вот кто всегда рядом... Но так не может продолжаться вечно. Придётся же когда-нибудь выбирать?! Сколько мне ещё будут прощать? Хотелось бы знать, потому что я намерен ис- пользовать весь кредит до конца. И этот кредит ещё жив - через пару дней я слышу знакомый поворот ключа в замке и искренне хочу любить её. Да, она получила меня таким, каков я есть: поле, два шва, и ещё куча помельче, почти незаметных. Она это чувст- вует на себе, хотя ни в чём не виновата. Следующая почувствует то же самое плюс последние изменения. Если, конечно, будет меня хоть немножко любить (я имею в виду чувства; следующей может снова оказаться она).
Вновь это жжение внутри, и я не знаю, что сделаю на этот раз. Хотя, позвольте. У меня есть прекрасная идея. Я использую тот факт, что не нужно варить суп и ночью меня не разбудит ребё- нок. Мне кажется, я немного утомился и сейчас направляюсь совершить то, что люблю больше преферанса, биллиарда и не- удавшейся любви.
Я ухожу в мир, где не дует злой ветер и люди не убегают от дождя, где моя машина всегда чистая, - вне зависимости: плакал Бог или нет - я иду спать.
- Не беспокойте меня никто, - я сам вам позвоню.
- Когда?
- Когда проснусь.
- Часов в десять вечера?
- Может, через неделю.
34
Кристина спросила меня как-то ближе к нашему концу:
- Знаешь, почему ты так и не сделал мне предложение?
- Почему?
- Потому что ты боялся, что я соглашусь, - грустно сказала она.
Потому что ты боялся, что я соглашусь.
Потому что ты боялся, что я соглашусь.
Да, чёрт возьми, да!
35
...Рисует для Франции,
Чувственности лишённой,
Рисует всем телом,
Глаза у него на заду...*
Я хожу по Третьяковке. Останавливаюсь у работы С. Малю- тина "Портрет писателя Дмитрия Фурманова". Умные, сосредо- точенные глаза, медаль молодой России на гимнастёрке...
...И вдруг перед вами портрет...
Это ты, читатель,
И я,
И он сам,
И невеста его,
Бакалейщик с угла,
И молочница,
И повивальная бабка,
И кровью испачканный таз,
Новорожденных в нём моют...
В нашей советской кухне стояло радио "Харьков". У него было всего две ручки: настройка волн и звука. Радио это выдавало му- зыку с лёгким шуршанием, этаким потрескиванием. Мне запом- нилось сие радиосопровождение настоящей музыки так же, в об- щем, как и шорох от касания иголки о пластинку...
Я любил музыку с детства; сказались вложенные усилия моих родителей. Мама - некогда прекрасная пианистка, а ныне любя- щий свою работу педагог, научила меня и старшего брата Игоря слушать музыку, понимать её историю, видеть за произведением своё - личное, различать в оркестровом исполнении душу каж- дого инструмента в отдельности. Отец - бывший трубач - привил мне любовь, которая, наверное, умрёт вместе со мной, любовь, которая (не боясь патетики) побеждает время, любовь, которую легче услышать, чем объяснить, - любовь к джазу.
_______
* - Здесь и ниже отрывки из стихотворения "Портрет". Блэз Сандрар. Сборник "По всему свету" (Прим. автора.).
36
Я рос на музыке. Вспоминаю иногда потрясающие вечера в кабинете нашей квартиры, где стоял рояль. Собирались друзья родителей, и случалось, нот звучало более, нежели слов...
"Сказки венского леса" "короля вальса"; Героическая "Пятая" (девиз "Борьба с судьбой") и "Девятая" (с оригинальным хором на слова оды Шиллера "К радости"); знаменитейшую же "Четыр- надцатую" гости (да и мы) просили маму при каждом подходя- щем случае; а мягкий в разнообразных красках бас Фёдора Ивановича, что брал партии Ивана Грозного, Мефистофеля; великий Александр Порфирьевич, что не успел закончить большой труд и завещал его Римскому-Корсакову и Глазунову...
Шорох от иголки о пластинку. Как же он въелся мне в память - этот шорох.
...Безумное небо,
Современности рты,
Башня штопором,
Руки...
Строки из "Подсвечника" мессера Джордано Филиппо Бруно: "Видишь, какое гнусное, чудовищное и буйное время: сей век, печальный век, в котором я живу, лишён высокого...", конец шестнадцатого века. Сейчас конец двадцатого... И всё же. Шорох... Шорох и трещины - трещины на старинных полотнах.
Я стою и смотрю на работу Рубенса - этого "короля живопис- цев и живописца королей" - "Елена Фоурмен в свадебном пла- тье". Сесть нельзя, а лишь стоять... Трещины, что сопровождают картину, как шорох - музыку.
Делакруа. "Данте и Вергилий", "что в лодке Флегия переплы- вают Стикс; они приближаются к пятому кругу, их освещает зарево адского города Дит". И трещины. Я замечаю на полотне трещины. Они кажутся естественной частью картины.
Тринадцатое июля тысяча семьсот девяносто третьего года. Шарлотта Кордэ убивает Марата. Давид рисует героя. А может быть, это Шарлотта - герой? И трещины на камне, где написано - Давид.
37
...Христос,
Это сам он Христос
На кресте
Его детство прошло.
Каждый день
Совершает он самоубийство...
"...Гнусное, чудовищное и буйное время..." Сейчас конец двадцатого. И всё же... Шорох и трещины. Музыка и картины. Так это одно и то же - шорох и трещины. Не знаю общее их название, но одно и то же; ведь в живой музыке не было шороха в залах, а когда писались картины - на полотнах не было трещин.
...И вдруг
Перестал рисовать.
Это значит спит он теперь.
Галстук душит его.
Удивляет Шагала, что всё ещё жив он.
38
Лёжа на диване в гостиной:
- Я умру один... Просто один. Умру, и самая паршивая собака не придёт проводить меня в последний путь. Буду лежать в по- хабном гробу: старый костюм и грязная сорочка, - бюро "Пос- ледняя поездка" не заботится о дешёвых похоронах, за которые платит гроши национальное страхование этой страны. Хотя почему этой страны? - я не знаю точно, где умру.
Не то, чтобы обидно, но сам факт - никто не придёт меня хо- ронить. Никто... Где вы все? Где мои друзья и враги? Где жен- щины, что страстно любили меня?..
Не то, чтобы очень хотелось, но хоть какую-нибудь речь. Ка- кую-нибудь сраную речь. Добрую, обидную, смешную, - не важно какую, - я просто люблю общение.
Умру один, как собака. Как грязная, мокрая, вшивая, с капа- ющим из глаз гноем собака. Умру в незнании, в непонимании, в необразованности. Умру, так и не узнав, что такое Макондо: то ли это чащоба, где легко погибнуть, то ли это бананы для дья- вола, то ли ещё куча всякого дерьма... Я так уже не пойму природы женщины. Природу женщины?.. Я не уверен, что пойму свою собственную природу...
Я не жалуюсь. Я просто сообщаю себе, что умру один... Ну и плевать! Имел я всё и вся, включая друзей, врагов, женщин, бана- ны для дьявола, чащобы, природу людей и мёртвого себя! К чёр- ту всех!
Из спальни на втором этаже раздаётся женский голос:
- Дорогой, ты заказал билеты в театр на среду?
- Подожди, пожалуйста, я занят.
- Не слышу. Скажи ещё раз... С кем ты там говоришь вообще?
- Ничего, ничего, родная. Это я с собой.
39
Я однажды (а может, и не однажды) не понял что-то в ней. Не "допёр". Она ждала, что я пойму, а я то ли не смог, то ли не захотел понять. Наверное, не смог...
Позже мы, конечно, помирились... Стояла холодная зима. В моей студенческой комнате горел электрический каминчик. Нам было уютно и хорошо. Она сидела, прижавшись ко мне спиной, и тихо говорила. Моя маленькая настольная лампа пыталась при- дать жёлтый оттенок белым в оригинале и чёрным из-за су- мерек, стенам. Правда, было очень уютно.
Она вдруг тихо напомнила мне о случившемся, ссора ранила её больше, чем меня. "Я просто хотела, чтобы ты успокоил меня, а ты ушёл в себя, не желал меня услышать... ты так и не понял этого".
Уже не помню, что я ей тогда ответил. Я защищался, вменял ей в вину недостаточную открытость по отношению ко мне, что-то в этом духе, я был обижен, не хотел ничего понимать даже тогда, когда обнимал её, когда она тихо мне что-то гово- рила, когда я снова и снова целовал её щёки, губы, глаза, дышал её запахом, её волосами, ею...
Помню только фразу. Грустную фразу, которую Кристина выдохнула из себя и которая только совсем недавно перестала хлестать меня изнутри: "Дурачок ты, Данечка".