40
Лавка на окраине города. За прилавком мужчина лет сорока. Худощав. Вероятно, когда-то был красив. Мешки под глазами. Молча ждёт клиентов.
Подошла женщина. Купила горстку орехов и ушла. Продавец положил деньги в карман. Минут через пять подъехала машина; рабочие возвращались со смены. Один из них выскочил из каби- ны и подошёл к лавке.
- Сколько бутылка пива?
- Пять, - ответил продавец.
- Если возьму пять, сколько возьмёшь?
- Двадцать пять, - сухо ответил продавец.
- Возьму больше, скинешь немного? - не унимался рабочий.
- Нет скидок. Это не моя лавка. Всё распродаю и отдаю брату. Должен успеть до суда.
- Ну хорошо. Беру двадцать. Сколько?
- Сто.
Рабочий расплатился, забрал пиво и ушёл.
"Ты что там с ним болтал?" - спросил водитель старой машины.
- Пытался сбить цену. Не получилось. Какие-то проблемы с братом. Короче, не сбивает... Врёт, наверное.
- Да чёрт его знает.
В конце недели с юга подтянулся Шура Котиковский. Мы с Яной на вокзале встречаем его. Часов в одиннадцать вечера едем в джаз-кафе на берегу моря. Шум волны плюс саксофон, конт- рабас и ударные. Живая музыка. Красота. Кот ударился в раз- мышления.
- Слышишь, Даня, мне кажется, у контрабасиста какие-то проблемы.
- Почему? - спросил я.
- Играет как-то нервно. Сексуально неудовлетворён, по-моему.
- Да, вероятно, проблемы с девушками. Плохой он. Ты прав. И контрабасист он так себе.
- Так это всё оттуда, - и помолчав, - всё оттуда.
- Возможно, это из-за контрабаса, - я вошёл в роль.
41
- Почему?
- Инструмент неудобный, ну в плане переносить. Другое дело гитарист или даже этот несчастный саксофонист. Наверняка, ку- ча баб.
- Наверняка, - Котиковский знаком заказал ещё пару кружек пива.
- А как тебе ударник, Шура? - я развивал тему.
- Ударник? - Котиковский безразлично посмотрел на посте- пенно обалдевавшую от нашего бреда Яну, - ударник живёт с девушкой на два года младше него, у неё огромный таз, малень- кая грудь, она лгунья, рост - метр шестьдесят. Ему кажется, что он её любит, а на самом деле боится остаться один.
- Она его не любит, но называет любимым по той же причине, - вторил ему я. - Принесли пиво. - Через полгода свадьба, - заключил я, забирая свою кружку.
- Наверняка ей часто приходиться ему врать, - задумчиво бро- сил Котиковский.
- Да чёрт их знает, - мы уже оба устали от этого обсуждения.
- Интересно, хоть что-то совпало?
- Какая разница?!
(Конец обеих историй).
Дорогой мой читатель, хотите узнать, как обстоит дело у них у всех на самом деле?.. Впрочем, я и сам не знаю. Да и какая, соб- ственно, разница?! Всё к чертям, к дьяволу, к куда хотите! Пусть хоть весь мир занимается сексом одновременно и стоя, - даже не пойду смотреть. А вот как мой двадцатипятилетний знакомый теряет девственность с проституткой в моей машине и за мои деньги - пойду!.. Я плачу денежными знаками этой страны за просмотр смущения, он - просто болван, она - платит бесчув- ственным телом за мои, те самые, деньги, и меня совершенно не интересует.
Он с содроганием дотрагивается до её груди, похожей на ста- рую газету, и не знает, что ему чувствовать. Этот "просто бол- ван" смотрит, но ничего не видит. Свершилось! Сейчас её грудь для него - воплощение рафаэлевской мысли, и не важно, что этой, с позволения сказать, грудью можно обернуть книгу и
42
застегнуть всё это на две стёртые пуговицы. Из ниоткуда при- шедший "мини-ренессанс" местного значения и мгновенная раз- вязка - я уезжаю, оставляя удовлетворёнными их: её - деньгами, его - первой маленькой смертью, связанной с женщиной. Этот болван почти пропал; он это попробовал, теперь ему этого хо- чется. Ему уже срочно нужна болван женского рода...
Величие ничтожества и ничтожество величия. Ничтожество всего, понимая или не понимая. Ничто не удивляет, не интере- сует, не беспокоит, но самое главное всё-таки, что не удивляет. Мы смотрим на вещи, тут же забывая их смысл... Мой близкий знакомый, с которым я усердно общался последние три года, неожиданно для меня оказался активным сумасшедшим. Я считал его нормальным, а он всё это время был сумасшедшим. Собственные родители - оба врачи - положили его в психушку. Единственного сына... У другого моего знакомого умерла жена. Он плакал и вытирал слёзы, затем запил, а потом начал счастливо жить и, как оказалось позже, впервые в жизни...
Ничто не удивляет. Все всё знают и поэтому... Поэтому пусть сбудется мечта идиота! Тогда посмотрим, что будет... В худшем случае, пуля догонит гору*. Что будет в лучшем случае, не могу даже себе представить. Да и какая, к чертям, к куда хотите, раз- ница?! Сколько хотел сэкономить тот рабочий у лавки? Никого не волнует. Что будет с этими несчастными музыкантами с оду- хотворёнными лицами и их девушками? Никакого беспокой- ства!.. Мы идём по улице, не замечая, кого только что задели плечом. Каждый, внутри себя, наверху и внизу, слуга и король, ракетка и мячик; вверх - вниз, отсюда - туда, из в...
Величие ничтожества и ничтожество величия... Кстати, неиз- вестно, что хуже.
______
* мечта идиота: чтобы пуля догнала гору - сленговая поговорка преферансистов.
43
Набросок сценария.
(За расширенным вариантом обращаться непосредственно к
автору).
*
Их семьи враждовали с 1739 года, когда ещё самого Операпато не было на свете. Это была кровавая борьба. Вражда истовая... Никто уже не помнил, с чего всё началось, но зато особый пере- вод на их родной язык слова "вендетта" дети обеих семей впиты- вали с молоком матери. Правил у этой вражды не было. Уничто- жался каждый, кто кровно касался врага. Не щадились ни дети, ни женщины, ни старики. Были попраны все законы чести и достоинства. Пленных в этой войне не было. За единицу борьбы была принята смерть.
Сам Операпато чудом уцелел в 1824 году (ему только испол- нилось 19), когда враждующей с ними семье путём подкупа удалось узнать путь передвижения его экипажа. Операпато спасло знание местных лесов и обычная удача... Не буду останав- ливаться на перипетиях того нападения, скажу лишь, что Опера- пато запомнил на всю жизнь ощущения той ночи. Он запомнил ужас, страх (он ещё даже не любил женщину в своей жизни - он не хотел умирать), кровоточащую рану, низкие ветви деревьев, хлещущие его по лицу, но главное, он запомнил ужас страшный, охвативший его целиком ужас.
Долгие месяцы ушли на восстановление душевных и физичес- ких сил. И полное выздоровление было увенчано его причаще- нием к религии. Операпато не ушёл в себя целиком, он оставался земным, оставался членом своей семьи, здравомыслящим муж- чиной, но причащение было полным и безоговорочным.
В 1834 году Операпато женился на 16-летней религиозной девушке, и молодые нашли свой первый дом в семье жениха. К тому времени войной руководил старший брат Операпато - Джорджо. Это был богатырь высокого роста с красивыми
44
чертами лица. Он обладал гибким и острым умом, был очень выдержан и немногословен. В нём воплотились все лучшие черты их древнего рода, но последствия страшной борьбы наложили свои линии на этот портрет; он стал, в каком-то роде, маньяком смерти, маньяком крови. Крови и крови семьи. Смерть всё время стояла перед его глазами, и уже вся его жизнь была подчинена только одному - убить и победить в этой войне, войне не славы, но чести.
В 1840 после долгой и мучительной болезни умерла, не оставив после себя детей, 22-летняя жена Операпато...
В 1859 году война пришла к своему завершению. Был приведён в исполнение страшный план Джорджо, план, который готовился и зрел не один год. На большом семейном торжестве врага была подкуплена охрана. Вырезали всех. Абсолютно всех. Оставшиеся случайно в живых несколько слуг, под страхом мгновенной казни и ещё в стоявшем в глазах ужасе от увиденного, рассказали, что на один из островов, принадлежавших уже не существующему врагу, был отвезён полугодовалый малыш... Это была дальняя кровь, пусть далёкий, но последний член вражеского семейства. Джорджо отправил за ним и приказал привезти его к нему сразу по прибытии.
Его доставили через несколько дней. Верные слуги (чей род по древности не уступал роду их господ) внесли полугодовалое дитя в залу, где обедала семья. Война закончилась, но Джорджо по привычке ещё держал всех в своём замке. Через несколько дней семья собиралась отплыть на острова, где намечался небывалый по своему размаху пир, венчающий победу, после чего каждая ветвь рода удалялась, кто куда пожелает. Не ехали лишь Опера- пато с его второй женой, которая должна была впервые разро- диться со дня на день.
Кроватку, в которой мирно посапывал малыш, поставили на сверкающий пол, и тут неожиданно для всех поднялся доселе молчавший Операпато.
45
"Брат, - в наступившей тишине начал он, - брат, сколько лет
наш род вёл эту войну?! Вечное озеро слёз пролито женщинами нашей семьи. Лица наших мужчин уже давно перестали улыбать- ся, но только чернеть. Имея всё, мы жили в большей неволе, чем наши слуги. Всевышний дал нам очень многое и наказал за без- рассудство наших предков, безрассудство наше и безрассудство людей, которые становились кровными нам врагами ещё до их и нашего рождения. Брат, я не прошу тебя пощадить это ни в чём не повинное дитя: я знаю, что этого не смог бы добиться от тебя даже Бог Грозы. Но я прошу тебя позволить улыбаться ему до того дня, пока не родится вскорости мой первый ребёнок. Пусть это будет хоть и не полное, но первое после страшного времени приношение, ибо я знаю, что если ты согласишься сейчас, - это будет истинная жертва. В день, когда родится мой сын, я сам принесу его на жертвенный алтарь. Вспомни, прошу тебя, ведь и моя кровь была пролита в этой войне"...
Джорджо не поднялся со своего кресла. Он устал, слишком устал. Его сильное и красивое тело вдруг потеряло упругость. Мудрые глаза как будто уходили внутрь отдохнуть. Его глубокий ум молил о передышке. Уже никакие чувства, кроме издали приходящего спокойствия, не волновали этого большого чело- века. Хотелось спать, и не спалось. Хотелось не думать, но мыс- ли бродили в его исчерченном морщинами мозгу, хотя в реше- ниях уже не было надобности. Он устал, слишком устал.
Медленно, словно прося тишины, он поднял руку и сказал: "Пусть будет так".
Через несколько дней семья отплыла на огромном корабле в сторону островов. Плавание должно было занять четверо суток, но закончилось намного раньше. На утро третьего дня судно по вине шкипера нашло на риф. Деревянный корпус, налетевший на всех своих узлах на камни, дал течь, с которой не смогла справиться команда. Спастись было невозможно. Это случилось 8 июля 1859 года.
19 июля 1859 года Операпато узнал об этом. А 20 июля 1859 го- да скончалась при родах его вторая жена. Младенца спасти не
удалось.
46
Он остался один. Совсем один в этом помпезном дворце. Пос- ледний владелец родовых земель и островов. 54 года...
Врач заверил его, что скорей всего род закончится на нём. Немногочисленные неудавшиеся попытки изменить что-то подтвер- дили предположения целителя.
Он назвал его Лорено. Его родители погибли при кораблекру- шении, и из родственников остался только дед. Операпато любил его. Ему больше некого было любить. Он не думал посвящать всю свою жизнь ему, но вышло так, что ничем другим заниматься ему не приходилось, а там уже пришли какие-то чувства, которые заменили ему любовь... Такой человек, такой характер. Ничто не грызло его изнутри, и никакие ассоциации, кроме радостной встречи, не возникали у него, когда он слышал шум бегущих к нему ног... Может, и своего сына Операпато любил бы так же.
Зато Лорено любил своего деда и не представлял себе жизни без него... Впоследствии, когда у Лорено стало уходить некото- рое время на любовные интриги, занятия философией, театр, учёбу в университете, поездки за границу, он никогда не забывал о деде и всегда находил время для него. Идиллия?.. Да.
1889 год. Одно из поместий Операпато и его внука-наследника. Июль. Кабинет Операпато.
Усталый, 84-летний мужчина только что узнал о том, что месяц - это самое большее. Он послал за внуком. Тот пришёл, поцело- вал деда и сел напротив. "30 лет, наверное, прекрасный возраст", - подумал старик.
47
Когда Операпато закончил говорить, Лорено уже стоял, и его грудь с трудом справлялась с дыханием. Ещё несколько долгих секунд, и Лорено выбежал из кабинета.
"Всё, - подумал Операпато, когда услышал звук удаляющихся конских копыт. Неужели всё?!"
У него в столе лежал старый револьвер. Он медленно выдвинул ящик, достал оружие, зарядил и вооружённую смертью руку чин- но положил на колено. "Всё".
Сон был нарушен внезапно. Распахнулись настежь двери. Вер- нулся враг. Вернулись глаза с полуторавековой яростью. Он уз- нал эти глаза... И вдруг он почувствовал боль той кровоточащей раны в знакомом ему лесу, и, когда Лорено шагнул вперёд, Опе- рапато точно знал, что будет делать... Инстинктивно. Всё забыв. Ничего не чувствуя... Оставив мысли о близкой смерти. Не пони- мая, обороняясь, или нападая...
Сухой щелчок застал Лорено у другой стороны стола. Ещё одно нажатие на курок - осечка, ещё - осечка. Держась левой рукой за смертельную рану, Лорено схватил бронзовую пепельницу и по краю стола стал приближаться к беззащитному старику. Внизу уже был слышен шум ног. Ещё одно нажатие - и снова осечка, уже последняя осечка этой войны. В кабинет вбежали слуги, и в этот момент Лорено нанёс свой удар... Их удар.
Оба повалились на большой стол. Оба ещё жили. Оба уже ни о чём не думали и не жалели.
Кровь двух семей говорила последние слова.
Кровь говорила.
48
...Из колоды моей
утащили туза
Да такого туза,
без которого смерть...
В. Высоцкий
Да, я люблю себя. Да, я любил себя в своей любви к тебе. Да, да, да, да. Но да, ты могла быть самой счастливой и обожаемой женщиной. И да, ты была таковой!.. Я обожал тебя со стра- стью вулкана, но ты временами видела в этом жерло Сивиллы и боялась этого... Я утверждал, что фильм цветной, а ты - чёрно-белый.
Я мужественно боролся за тебя и себя. Я "отбил" тебя у че- ловека, который мечтал вскоре жениться на тебе (ты помнишь те свои слёзы, через неделю после нашего знакомства?). Предо мной пали все твои ухажёры и воздыхатели. Я играючи победил всех, совершенно всех, кроме одного человека - тебя... Я мечтал доказать тебе наше право на сказочный дворец, а ты хотела быть обычной и стала таковой... Я носил тебя на руках, а ты - "я ревную тебя к цветам, которые ты мне даришь"...
В преферансе есть поговорка: "Когда не идёт карта - надо платить". Я заплатил... Я заплатил смешанным чувством любви и горечи. Чем заплатила ты не знаю (мне иногда казалось, что я вообще тебя не понимаю). Смело могу сказать только одно: я проиграл - тебе. Я отдал тебя - самой себе... Я был очень молод, возможно, делал ошибки, но не это, не это главное: тебя нельзя забрать у тебя же самой - и я сдался. Я уворачивался, пытаясь обхитрить создателя, мешал и кропил ночами карты, но обмануть его так и не смог. Я проиграл то, что не должен был выиграть, что выиграть невозможно, но я утверждаю, да, утверждаю: "Я классный игрок! Я превосходный игрок! Я лучше всех!"... А что касается той самой партии, то у меня утащили козырного туза. Козырного туза... Если он вообще был в колоде.
49
Осенний садик. Беспорядочно кувыркающиеся листья. Лёгкий ветерок. Двое мужчин, приблизительно одного возраста, смотря куда-то туда на лес за прудом, тихо разговаривают между собой.
- 26 лет.
- 26 с половиной.
- А ты такой же... - И помолчав: - Как ты узнал, что это я?
- Ты тоже не изменился, - со вздохом сказал второй, тот, что поправил первого в подсчёте лет.
После некоторой паузы первый продолжил:
- Бывали встречи порадостней...
- Я всё знаю, - вдруг, не глядя на собеседника, оборвал его второй.
- Или тебе кажется, что ты всё знаешь.
- Нет, старый друг. Я всё знаю. Иначе ты бы не пришёл, - сказал второй.
Оба замолчали. Всё также несмотря на своего собеседника, первый сказал:
- Ты ещё в институте всегда всё знал, - он выдал подобие улыбки.
- Ты пришёл, потому что я дал слово, что тебя не схватят. А ещё потому, что чувствуешь дыхание в спину.
- И процентов на десять хотел тебя увидеть, подполковник, - сказал первый.
Замолчали.
Одинокие прохожие. Дымка тумана вдалеке. Листья в медленном вальсе. Детский смех.
Тот, которого назвали подполковником, первым нарушил молчание:
- Выходи из дела, и я дам тебе уйти из страны.
- А остальные?
- Остальным уже не выбраться. Я лично командую операцией. Переиграть уже никто не сможет, и, поверь, это всё, что я могу для тебя сделать... Уезжай и иногда молись за меня.
Его оппонент на какую-то секунду посмотрел на него и тут же убрал взгляд:
- Это всё, что я умею, - сказал он.
- Я тоже. У тебя время до четвёртого, - ответил второй.
50
Тихо. Красиво кругом.
Они посидели молча ещё немного, и первый сказал:
- Спасибо... - И сделав паузу, как будто улыбаясь прошлому, спросил:
- Ты помнишь, на втором курсе...
- Я помню всё. Прощай, - оборвал его подполковник.
Один из них встал и, не прощаясь, медленно направился к центральным воротам сада. Через пару минут его собеседник удалился в противоположную сторону. Никто из них не обернулся.
Он умер пятого числа по дороге в больницу.
51
1.
Зима
Утро. Морозно. К-Д проснулся - солнечные лучики бараба- нили по векам. Большая кровать. Дом в два этажа. Принял ванну. Спустился вниз.
Завтрак. Второй завтрак. Газеты. Вторая половина дня.
Пришли. Хлопали по плечу. Громко смеялись. Накрывали сто- лы. Ели. Закусывали. Немножко пели. Прощания-обещания. Ушли.
Домработница. Снова чисто. Столы и стулья на месте. Вроде ничего и не было. Во всех комнатах огонь в камине. Тепло.
Привёл себя в порядок. Гладко выбрился. Белая рубашка. Гал- стук. Костюм в полоску. Платок в боковом кармане. Пальто с ве- шалки. Шляпа. Перчатки. Дверная ручка. Запах улицы в лицо.
- А куда я еду? Ведь... Совершенно...
Зима.
2.
Осень
Утро.
К-Д отобедал и в город поехал
В трамвае. Чего-то кондуктора нет.
Проехал бесплатно.
В метро до вокзала (тоже бесплатно).
Пешком пять минут и... КОН-СЕРВАТОРИЯ!
В зале концертном спокойствие. Тихо. Окна огромные.
Своды и люстра.
Кресел ряды.
Сцена
И два рояля,
Белый и чёрный. Чёрный и белый...
На сцену поднялся:
огромнейший зал,
но нету в нём зрителя
Ни одного. И на сцене молчание.
52
Внимал атмосферу
Прошёлся:
пюпитр сверкающий, партитура на месте,
клавиатура:
клавиши чёрные и клавиши белые,
смычок скрипача и фаготова хмурость,
виолончель,
барабаны огромные, флейты, нежная арфа...
Дирижёрская палочка. Взмах...
Д. Шостакович. Седьмая симфония.
Трубадур. Травиата. Аида,
то Верди
и Глинка. Руслан и Людмила...
Борис Годунов. Хованщина. Мусоргский.
Рахманинов С. Алеко (цыгане, любовь).
Русалка и Каменный Гость. Даргомыжский.
Прелюдь-интерлюдии (можно запутаться).
Чайковский Пётр Ильич. Евгений Онегин. Мазепа.
Иоланта.
Опричник (он более ранний и менее известен).
Смятение чувств, облаков, настроения, мысли.
Всё та же волшебная палочка.
Взмах.
Занавес...
Осень.
3.
Поздняя осень
К-Д вышел на улицу. Начинало смеркаться. Почему-то весь город оказался пуст. Совершенно пуст. В магазинах, скверах, парках, галереях, пассажах. Ни души.
Он дошёл до банка. Везде открыты двери, но никого внутри нет. Вошёл. Проверил свой счёт: все ссуды погашены, долгов нет.
53
Прошёл через парапет. Поднялся по Потёмкинской лестнице, которая плавно переливалась в не стареющего душой Дюка, Третьяковка, Дом Меньшикова по ту сторону моста, зелёный Крещатик... Наконец, Площадь Фонтанов. Нигде ни души. Странно.
А вот и старый, добрый Минск, где так часто бывал. Милости просим! Знакомая улица Жудро, дом сорок восемь, квартира че- тырнадцать. Второй этаж.
Магазин "Фрукты-овощи" внизу светится. Так всё в порядке?! Только вот продавца не видать. Его бело-грязный халат, с боль- шими карманами по бокам, валяется на деревянных ящиках, а самого нет...
Парк имени шестидесятилетия Октября, где пацаном бегал... Ящик мороженщика полуоткрыт, а его - старого дяди Кости - что-то не видать. Кто-то сбил вывеску "Пломбир - 19 копеек".
Повернул в другую сторону. Польское католическое кладбище - "Кальвария". Уже лет пятьдесят там не хоронят, а всё ухожено, аж диву даёшься. И костёл есть. И службы регулярно. На рус- ском и польском.
Где же люди?
Прошёлся ещё. На этой лавке старички всегда в шахматы реза- лись... Повернул на улицу Притыцкого. Прошёлся по теплицам, что снесли лет пятнадцать назад. Здесь же всегда...
Подошёл к газетному автомату. Достал три копейки. Хотел бросить в узкую щель, но обнаружил, что она чем-то забита. На всякий случай нажал на рычаг. Аппарат покряхтел и со вздохом выдавил из себя пару страничек. Опять бесплатно.
Газета была почти годовой давности. В ней сообщалось, что прошлой зимой К-Д скоропостижно скончался душой.
(Конец).
54
Сергей Михайлович Геращенко. Мой бывший одноклассник и хороший парень. Работящий, спокойный, иногда выпивает. Мы с ним познакомились, когда детьми бегали в одном дворе. От него же я первый раз в жизни получил по морде пропустил удар в детской драке. Рыбалка, побеги с уроков, первое ухаживание за девочками и суперсложные операции по доставанию их телефо- нов (подышать в трубку), кнопки в стул педагога, магнитофон- ные записи, планирование домашних дискотек, футбол - двор на двор, переписывание сочинений, сборка светомузыки по схеме. Всё это Серёга, я и ещё несколько корешей. Чёткие детские ассоциации... Потом становимся постарше, и к списку прибавляются новые, доселе не изведанные ощущения с девочками, сигареты, вино, дача родителей, ночные кухонные посиделки, гитара, ту- манные юношеские мысли.
Я уже шесть лет не видел Серёгу. А он женился на красивой неглупой девице и поступил работать в технический отдел какой-то огромной газовой компании. Так вот, возвращается как-то мой Михалыч рано с работы, а там, простите за банальность, его вер- ная и единственная с другим. И не где-нибудь с томиком Гёте, у колонны прислонившись, а, извините ещё раз за прямоту, в кро- вати. Серёга не орал, - не в его характере, - а по-простому по- шёл к какому-то дружбану и там успешно напился. А назавтра - развод оформлять. Короче, опять Геращенко холост. Снова живёт у родителей - тёти Шуры и дяди Миши, - приводит смешных девочек (поговорить о высоком), выпивает в том же ритме, получает перевод на административную должность, ну и всякие там другие штучки суеты сует. Короче говоря, нормально всё у Михалыча. Даже хорошо.
Серёга в общем-то немногословен. Всегда тих был. А тут: административная должность, кресло, компьютер, люди заходят-выходят; за всем глаз да глаз нужен. И как-то ещё более молча- лив Геращенко становится. Подчинённым укажет путь, - прямой и светлый, перед начальством отчитается и замолчит. На обед выйдет с коллегами, "приятного аппетита", о погоде, вернулся и молчит, работая. И идут вот так дни, месяцы, годы, а он большей частью в себе, в молчании. Ещё годик проскочил, а Серёга по-прежнему, - на боевом посту, - всё там же, всё знает, всё
55
хорошо, а главное, слова просто так не выкинет. Ну, с детства такой был.
И однажды как-то зимой мой друган Геращенко получает за добрую службу звание "лучший работник года". А чего ему не дать-то! И работящий действительно, и скромен, и пользу его отдел приносит несусветную, и национальность - полухохол, полубульбаш - подходящая, и рожа симпатичная, чего же на доску почёта не повесить?!
И вот подваливают к нему корреспонденты, и кучу вопросов, да все разом, как обухом. Один на другого налезает, каждый свой микрофон всё норовит поближе к Сергей Михалычу. Фотографы, вспышки, кинокамеры... Кошмар!.. Один корреспондентик умуд- рился с диктофоном под стол к Геращенко залезть и аж замер в ожидании...
Посмотрел на них Сергей Михайлович, откинулся медленно в кресле, волосы назад аккуратно заправил и... Свершилось! Прор- вало! Да так, что никому мало не показалось. Заговорил!.. Час говорит, второй говорит, третий, да всё без остановки. Отопьёт кофе глоточек и дальше. - Да, я, конечно, месяцы, да, вполне, было принято, можно, всегда... Народ по сторонам поглядывает, а Серёга в ажуре. - Конечно, а вот возьмите для примера его, или её, но если ты в порядке, то, да, тогда конечно... Уже родные, близкие стали корреспондентам на радиотелефоны названивать - волнуются, а он говорит и говорит. - Вот раньше это прошло бы, пять-семь лет тому назад, да, но сейчас, подумайте сами... Близ- кие родственники стали навещать, - соскучились, - а он всё говорит. - Я так и сказал ему в лицо... Время от времени рисует что-то на листке, закрашивает. Повторяет слова. Головой пока- чает. И дальше... - А вы помните, что я тогда предсказал?! И снова вперёд. Вокруг уже готовятся обеды, чистится картошка, рождаются дети, а он всё говорит. - Ну ничего не поделать. Будем продолжать... И ещё дальше гнёт.
А за двором уже весна летом сменилась, потом снова зима. Корреспондентики уже и смирились давно с судьбой. Друг друж- ку сменяют на сон, бреются в уголке, родня опять же свежее бельё и раскладушечку поднесут. А Серёгу несёт. - Так вы пом- ните или нет? Ну что я тогда сказал?! Припоминаете?!
56
Шесть лет не виделись. А когда я зашёл в кабинет, он только рукой махнул. В знак приветствия, значит, и говорить продол- жает. Ну, посидел я, врубился в ситуацию и понял, что если не остановить, то Серёгу ещё на годик-другой точно хватит; у него уже и голос сел, а он его прохрипел и дальше прёт... Подошёл я к нему, за руку взял и тихо так: "Михалыч". Он прервался на се- кунду, - как на месте буксует, - "Чего?" - "Серый, времени мало. Собери-ка ты всю речь, прогорлань, да и точка".
Лавка на окраине города. За прилавком мужчина лет сорока. Худощав. Вероятно, когда-то был красив. Мешки под глазами. Молча ждёт клиентов.
Подошла женщина. Купила горстку орехов и ушла. Продавец положил деньги в карман. Минут через пять подъехала машина; рабочие возвращались со смены. Один из них выскочил из каби- ны и подошёл к лавке.
- Сколько бутылка пива?
- Пять, - ответил продавец.
- Если возьму пять, сколько возьмёшь?
- Двадцать пять, - сухо ответил продавец.
- Возьму больше, скинешь немного? - не унимался рабочий.
- Нет скидок. Это не моя лавка. Всё распродаю и отдаю брату. Должен успеть до суда.
- Ну хорошо. Беру двадцать. Сколько?
- Сто.
Рабочий расплатился, забрал пиво и ушёл.
"Ты что там с ним болтал?" - спросил водитель старой машины.
- Пытался сбить цену. Не получилось. Какие-то проблемы с братом. Короче, не сбивает... Врёт, наверное.
- Да чёрт его знает.
В конце недели с юга подтянулся Шура Котиковский. Мы с Яной на вокзале встречаем его. Часов в одиннадцать вечера едем в джаз-кафе на берегу моря. Шум волны плюс саксофон, конт- рабас и ударные. Живая музыка. Красота. Кот ударился в раз- мышления.
- Слышишь, Даня, мне кажется, у контрабасиста какие-то проблемы.
- Почему? - спросил я.
- Играет как-то нервно. Сексуально неудовлетворён, по-моему.
- Да, вероятно, проблемы с девушками. Плохой он. Ты прав. И контрабасист он так себе.
- Так это всё оттуда, - и помолчав, - всё оттуда.
- Возможно, это из-за контрабаса, - я вошёл в роль.
41
- Почему?
- Инструмент неудобный, ну в плане переносить. Другое дело гитарист или даже этот несчастный саксофонист. Наверняка, ку- ча баб.
- Наверняка, - Котиковский знаком заказал ещё пару кружек пива.
- А как тебе ударник, Шура? - я развивал тему.
- Ударник? - Котиковский безразлично посмотрел на посте- пенно обалдевавшую от нашего бреда Яну, - ударник живёт с девушкой на два года младше него, у неё огромный таз, малень- кая грудь, она лгунья, рост - метр шестьдесят. Ему кажется, что он её любит, а на самом деле боится остаться один.
- Она его не любит, но называет любимым по той же причине, - вторил ему я. - Принесли пиво. - Через полгода свадьба, - заключил я, забирая свою кружку.
- Наверняка ей часто приходиться ему врать, - задумчиво бро- сил Котиковский.
- Да чёрт их знает, - мы уже оба устали от этого обсуждения.
- Интересно, хоть что-то совпало?
- Какая разница?!
(Конец обеих историй).
Дорогой мой читатель, хотите узнать, как обстоит дело у них у всех на самом деле?.. Впрочем, я и сам не знаю. Да и какая, соб- ственно, разница?! Всё к чертям, к дьяволу, к куда хотите! Пусть хоть весь мир занимается сексом одновременно и стоя, - даже не пойду смотреть. А вот как мой двадцатипятилетний знакомый теряет девственность с проституткой в моей машине и за мои деньги - пойду!.. Я плачу денежными знаками этой страны за просмотр смущения, он - просто болван, она - платит бесчув- ственным телом за мои, те самые, деньги, и меня совершенно не интересует.
Он с содроганием дотрагивается до её груди, похожей на ста- рую газету, и не знает, что ему чувствовать. Этот "просто бол- ван" смотрит, но ничего не видит. Свершилось! Сейчас её грудь для него - воплощение рафаэлевской мысли, и не важно, что этой, с позволения сказать, грудью можно обернуть книгу и
42
застегнуть всё это на две стёртые пуговицы. Из ниоткуда при- шедший "мини-ренессанс" местного значения и мгновенная раз- вязка - я уезжаю, оставляя удовлетворёнными их: её - деньгами, его - первой маленькой смертью, связанной с женщиной. Этот болван почти пропал; он это попробовал, теперь ему этого хо- чется. Ему уже срочно нужна болван женского рода...
Величие ничтожества и ничтожество величия. Ничтожество всего, понимая или не понимая. Ничто не удивляет, не интере- сует, не беспокоит, но самое главное всё-таки, что не удивляет. Мы смотрим на вещи, тут же забывая их смысл... Мой близкий знакомый, с которым я усердно общался последние три года, неожиданно для меня оказался активным сумасшедшим. Я считал его нормальным, а он всё это время был сумасшедшим. Собственные родители - оба врачи - положили его в психушку. Единственного сына... У другого моего знакомого умерла жена. Он плакал и вытирал слёзы, затем запил, а потом начал счастливо жить и, как оказалось позже, впервые в жизни...
Ничто не удивляет. Все всё знают и поэтому... Поэтому пусть сбудется мечта идиота! Тогда посмотрим, что будет... В худшем случае, пуля догонит гору*. Что будет в лучшем случае, не могу даже себе представить. Да и какая, к чертям, к куда хотите, раз- ница?! Сколько хотел сэкономить тот рабочий у лавки? Никого не волнует. Что будет с этими несчастными музыкантами с оду- хотворёнными лицами и их девушками? Никакого беспокой- ства!.. Мы идём по улице, не замечая, кого только что задели плечом. Каждый, внутри себя, наверху и внизу, слуга и король, ракетка и мячик; вверх - вниз, отсюда - туда, из в...
Величие ничтожества и ничтожество величия... Кстати, неиз- вестно, что хуже.
______
* мечта идиота: чтобы пуля догнала гору - сленговая поговорка преферансистов.
43
Набросок сценария.
(За расширенным вариантом обращаться непосредственно к
автору).
*
Их семьи враждовали с 1739 года, когда ещё самого Операпато не было на свете. Это была кровавая борьба. Вражда истовая... Никто уже не помнил, с чего всё началось, но зато особый пере- вод на их родной язык слова "вендетта" дети обеих семей впиты- вали с молоком матери. Правил у этой вражды не было. Уничто- жался каждый, кто кровно касался врага. Не щадились ни дети, ни женщины, ни старики. Были попраны все законы чести и достоинства. Пленных в этой войне не было. За единицу борьбы была принята смерть.
Сам Операпато чудом уцелел в 1824 году (ему только испол- нилось 19), когда враждующей с ними семье путём подкупа удалось узнать путь передвижения его экипажа. Операпато спасло знание местных лесов и обычная удача... Не буду останав- ливаться на перипетиях того нападения, скажу лишь, что Опера- пато запомнил на всю жизнь ощущения той ночи. Он запомнил ужас, страх (он ещё даже не любил женщину в своей жизни - он не хотел умирать), кровоточащую рану, низкие ветви деревьев, хлещущие его по лицу, но главное, он запомнил ужас страшный, охвативший его целиком ужас.
Долгие месяцы ушли на восстановление душевных и физичес- ких сил. И полное выздоровление было увенчано его причаще- нием к религии. Операпато не ушёл в себя целиком, он оставался земным, оставался членом своей семьи, здравомыслящим муж- чиной, но причащение было полным и безоговорочным.
В 1834 году Операпато женился на 16-летней религиозной девушке, и молодые нашли свой первый дом в семье жениха. К тому времени войной руководил старший брат Операпато - Джорджо. Это был богатырь высокого роста с красивыми
44
чертами лица. Он обладал гибким и острым умом, был очень выдержан и немногословен. В нём воплотились все лучшие черты их древнего рода, но последствия страшной борьбы наложили свои линии на этот портрет; он стал, в каком-то роде, маньяком смерти, маньяком крови. Крови и крови семьи. Смерть всё время стояла перед его глазами, и уже вся его жизнь была подчинена только одному - убить и победить в этой войне, войне не славы, но чести.
В 1840 после долгой и мучительной болезни умерла, не оставив после себя детей, 22-летняя жена Операпато...
В 1859 году война пришла к своему завершению. Был приведён в исполнение страшный план Джорджо, план, который готовился и зрел не один год. На большом семейном торжестве врага была подкуплена охрана. Вырезали всех. Абсолютно всех. Оставшиеся случайно в живых несколько слуг, под страхом мгновенной казни и ещё в стоявшем в глазах ужасе от увиденного, рассказали, что на один из островов, принадлежавших уже не существующему врагу, был отвезён полугодовалый малыш... Это была дальняя кровь, пусть далёкий, но последний член вражеского семейства. Джорджо отправил за ним и приказал привезти его к нему сразу по прибытии.
Его доставили через несколько дней. Верные слуги (чей род по древности не уступал роду их господ) внесли полугодовалое дитя в залу, где обедала семья. Война закончилась, но Джорджо по привычке ещё держал всех в своём замке. Через несколько дней семья собиралась отплыть на острова, где намечался небывалый по своему размаху пир, венчающий победу, после чего каждая ветвь рода удалялась, кто куда пожелает. Не ехали лишь Опера- пато с его второй женой, которая должна была впервые разро- диться со дня на день.
Кроватку, в которой мирно посапывал малыш, поставили на сверкающий пол, и тут неожиданно для всех поднялся доселе молчавший Операпато.
45
"Брат, - в наступившей тишине начал он, - брат, сколько лет
наш род вёл эту войну?! Вечное озеро слёз пролито женщинами нашей семьи. Лица наших мужчин уже давно перестали улыбать- ся, но только чернеть. Имея всё, мы жили в большей неволе, чем наши слуги. Всевышний дал нам очень многое и наказал за без- рассудство наших предков, безрассудство наше и безрассудство людей, которые становились кровными нам врагами ещё до их и нашего рождения. Брат, я не прошу тебя пощадить это ни в чём не повинное дитя: я знаю, что этого не смог бы добиться от тебя даже Бог Грозы. Но я прошу тебя позволить улыбаться ему до того дня, пока не родится вскорости мой первый ребёнок. Пусть это будет хоть и не полное, но первое после страшного времени приношение, ибо я знаю, что если ты согласишься сейчас, - это будет истинная жертва. В день, когда родится мой сын, я сам принесу его на жертвенный алтарь. Вспомни, прошу тебя, ведь и моя кровь была пролита в этой войне"...
Джорджо не поднялся со своего кресла. Он устал, слишком устал. Его сильное и красивое тело вдруг потеряло упругость. Мудрые глаза как будто уходили внутрь отдохнуть. Его глубокий ум молил о передышке. Уже никакие чувства, кроме издали приходящего спокойствия, не волновали этого большого чело- века. Хотелось спать, и не спалось. Хотелось не думать, но мыс- ли бродили в его исчерченном морщинами мозгу, хотя в реше- ниях уже не было надобности. Он устал, слишком устал.
Медленно, словно прося тишины, он поднял руку и сказал: "Пусть будет так".
Через несколько дней семья отплыла на огромном корабле в сторону островов. Плавание должно было занять четверо суток, но закончилось намного раньше. На утро третьего дня судно по вине шкипера нашло на риф. Деревянный корпус, налетевший на всех своих узлах на камни, дал течь, с которой не смогла справиться команда. Спастись было невозможно. Это случилось 8 июля 1859 года.
19 июля 1859 года Операпато узнал об этом. А 20 июля 1859 го- да скончалась при родах его вторая жена. Младенца спасти не
удалось.
46
Он остался один. Совсем один в этом помпезном дворце. Пос- ледний владелец родовых земель и островов. 54 года...
Врач заверил его, что скорей всего род закончится на нём. Немногочисленные неудавшиеся попытки изменить что-то подтвер- дили предположения целителя.
Он назвал его Лорено. Его родители погибли при кораблекру- шении, и из родственников остался только дед. Операпато любил его. Ему больше некого было любить. Он не думал посвящать всю свою жизнь ему, но вышло так, что ничем другим заниматься ему не приходилось, а там уже пришли какие-то чувства, которые заменили ему любовь... Такой человек, такой характер. Ничто не грызло его изнутри, и никакие ассоциации, кроме радостной встречи, не возникали у него, когда он слышал шум бегущих к нему ног... Может, и своего сына Операпато любил бы так же.
Зато Лорено любил своего деда и не представлял себе жизни без него... Впоследствии, когда у Лорено стало уходить некото- рое время на любовные интриги, занятия философией, театр, учёбу в университете, поездки за границу, он никогда не забывал о деде и всегда находил время для него. Идиллия?.. Да.
1889 год. Одно из поместий Операпато и его внука-наследника. Июль. Кабинет Операпато.
Усталый, 84-летний мужчина только что узнал о том, что месяц - это самое большее. Он послал за внуком. Тот пришёл, поцело- вал деда и сел напротив. "30 лет, наверное, прекрасный возраст", - подумал старик.
47
Когда Операпато закончил говорить, Лорено уже стоял, и его грудь с трудом справлялась с дыханием. Ещё несколько долгих секунд, и Лорено выбежал из кабинета.
"Всё, - подумал Операпато, когда услышал звук удаляющихся конских копыт. Неужели всё?!"
У него в столе лежал старый револьвер. Он медленно выдвинул ящик, достал оружие, зарядил и вооружённую смертью руку чин- но положил на колено. "Всё".
Сон был нарушен внезапно. Распахнулись настежь двери. Вер- нулся враг. Вернулись глаза с полуторавековой яростью. Он уз- нал эти глаза... И вдруг он почувствовал боль той кровоточащей раны в знакомом ему лесу, и, когда Лорено шагнул вперёд, Опе- рапато точно знал, что будет делать... Инстинктивно. Всё забыв. Ничего не чувствуя... Оставив мысли о близкой смерти. Не пони- мая, обороняясь, или нападая...
Сухой щелчок застал Лорено у другой стороны стола. Ещё одно нажатие на курок - осечка, ещё - осечка. Держась левой рукой за смертельную рану, Лорено схватил бронзовую пепельницу и по краю стола стал приближаться к беззащитному старику. Внизу уже был слышен шум ног. Ещё одно нажатие - и снова осечка, уже последняя осечка этой войны. В кабинет вбежали слуги, и в этот момент Лорено нанёс свой удар... Их удар.
Оба повалились на большой стол. Оба ещё жили. Оба уже ни о чём не думали и не жалели.
Кровь двух семей говорила последние слова.
Кровь говорила.
48
...Из колоды моей
утащили туза
Да такого туза,
без которого смерть...
В. Высоцкий
Да, я люблю себя. Да, я любил себя в своей любви к тебе. Да, да, да, да. Но да, ты могла быть самой счастливой и обожаемой женщиной. И да, ты была таковой!.. Я обожал тебя со стра- стью вулкана, но ты временами видела в этом жерло Сивиллы и боялась этого... Я утверждал, что фильм цветной, а ты - чёрно-белый.
Я мужественно боролся за тебя и себя. Я "отбил" тебя у че- ловека, который мечтал вскоре жениться на тебе (ты помнишь те свои слёзы, через неделю после нашего знакомства?). Предо мной пали все твои ухажёры и воздыхатели. Я играючи победил всех, совершенно всех, кроме одного человека - тебя... Я мечтал доказать тебе наше право на сказочный дворец, а ты хотела быть обычной и стала таковой... Я носил тебя на руках, а ты - "я ревную тебя к цветам, которые ты мне даришь"...
В преферансе есть поговорка: "Когда не идёт карта - надо платить". Я заплатил... Я заплатил смешанным чувством любви и горечи. Чем заплатила ты не знаю (мне иногда казалось, что я вообще тебя не понимаю). Смело могу сказать только одно: я проиграл - тебе. Я отдал тебя - самой себе... Я был очень молод, возможно, делал ошибки, но не это, не это главное: тебя нельзя забрать у тебя же самой - и я сдался. Я уворачивался, пытаясь обхитрить создателя, мешал и кропил ночами карты, но обмануть его так и не смог. Я проиграл то, что не должен был выиграть, что выиграть невозможно, но я утверждаю, да, утверждаю: "Я классный игрок! Я превосходный игрок! Я лучше всех!"... А что касается той самой партии, то у меня утащили козырного туза. Козырного туза... Если он вообще был в колоде.
49
Осенний садик. Беспорядочно кувыркающиеся листья. Лёгкий ветерок. Двое мужчин, приблизительно одного возраста, смотря куда-то туда на лес за прудом, тихо разговаривают между собой.
- 26 лет.
- 26 с половиной.
- А ты такой же... - И помолчав: - Как ты узнал, что это я?
- Ты тоже не изменился, - со вздохом сказал второй, тот, что поправил первого в подсчёте лет.
После некоторой паузы первый продолжил:
- Бывали встречи порадостней...
- Я всё знаю, - вдруг, не глядя на собеседника, оборвал его второй.
- Или тебе кажется, что ты всё знаешь.
- Нет, старый друг. Я всё знаю. Иначе ты бы не пришёл, - сказал второй.
Оба замолчали. Всё также несмотря на своего собеседника, первый сказал:
- Ты ещё в институте всегда всё знал, - он выдал подобие улыбки.
- Ты пришёл, потому что я дал слово, что тебя не схватят. А ещё потому, что чувствуешь дыхание в спину.
- И процентов на десять хотел тебя увидеть, подполковник, - сказал первый.
Замолчали.
Одинокие прохожие. Дымка тумана вдалеке. Листья в медленном вальсе. Детский смех.
Тот, которого назвали подполковником, первым нарушил молчание:
- Выходи из дела, и я дам тебе уйти из страны.
- А остальные?
- Остальным уже не выбраться. Я лично командую операцией. Переиграть уже никто не сможет, и, поверь, это всё, что я могу для тебя сделать... Уезжай и иногда молись за меня.
Его оппонент на какую-то секунду посмотрел на него и тут же убрал взгляд:
- Это всё, что я умею, - сказал он.
- Я тоже. У тебя время до четвёртого, - ответил второй.
50
Тихо. Красиво кругом.
Они посидели молча ещё немного, и первый сказал:
- Спасибо... - И сделав паузу, как будто улыбаясь прошлому, спросил:
- Ты помнишь, на втором курсе...
- Я помню всё. Прощай, - оборвал его подполковник.
Один из них встал и, не прощаясь, медленно направился к центральным воротам сада. Через пару минут его собеседник удалился в противоположную сторону. Никто из них не обернулся.
Он умер пятого числа по дороге в больницу.
51
1.
Зима
Утро. Морозно. К-Д проснулся - солнечные лучики бараба- нили по векам. Большая кровать. Дом в два этажа. Принял ванну. Спустился вниз.
Завтрак. Второй завтрак. Газеты. Вторая половина дня.
Пришли. Хлопали по плечу. Громко смеялись. Накрывали сто- лы. Ели. Закусывали. Немножко пели. Прощания-обещания. Ушли.
Домработница. Снова чисто. Столы и стулья на месте. Вроде ничего и не было. Во всех комнатах огонь в камине. Тепло.
Привёл себя в порядок. Гладко выбрился. Белая рубашка. Гал- стук. Костюм в полоску. Платок в боковом кармане. Пальто с ве- шалки. Шляпа. Перчатки. Дверная ручка. Запах улицы в лицо.
- А куда я еду? Ведь... Совершенно...
Зима.
2.
Осень
Утро.
К-Д отобедал и в город поехал
В трамвае. Чего-то кондуктора нет.
Проехал бесплатно.
В метро до вокзала (тоже бесплатно).
Пешком пять минут и... КОН-СЕРВАТОРИЯ!
В зале концертном спокойствие. Тихо. Окна огромные.
Своды и люстра.
Кресел ряды.
Сцена
И два рояля,
Белый и чёрный. Чёрный и белый...
На сцену поднялся:
огромнейший зал,
но нету в нём зрителя
Ни одного. И на сцене молчание.
52
Внимал атмосферу
Прошёлся:
пюпитр сверкающий, партитура на месте,
клавиатура:
клавиши чёрные и клавиши белые,
смычок скрипача и фаготова хмурость,
виолончель,
барабаны огромные, флейты, нежная арфа...
Дирижёрская палочка. Взмах...
Д. Шостакович. Седьмая симфония.
Трубадур. Травиата. Аида,
то Верди
и Глинка. Руслан и Людмила...
Борис Годунов. Хованщина. Мусоргский.
Рахманинов С. Алеко (цыгане, любовь).
Русалка и Каменный Гость. Даргомыжский.
Прелюдь-интерлюдии (можно запутаться).
Чайковский Пётр Ильич. Евгений Онегин. Мазепа.
Иоланта.
Опричник (он более ранний и менее известен).
Смятение чувств, облаков, настроения, мысли.
Всё та же волшебная палочка.
Взмах.
Занавес...
Осень.
3.
Поздняя осень
К-Д вышел на улицу. Начинало смеркаться. Почему-то весь город оказался пуст. Совершенно пуст. В магазинах, скверах, парках, галереях, пассажах. Ни души.
Он дошёл до банка. Везде открыты двери, но никого внутри нет. Вошёл. Проверил свой счёт: все ссуды погашены, долгов нет.
53
Прошёл через парапет. Поднялся по Потёмкинской лестнице, которая плавно переливалась в не стареющего душой Дюка, Третьяковка, Дом Меньшикова по ту сторону моста, зелёный Крещатик... Наконец, Площадь Фонтанов. Нигде ни души. Странно.
А вот и старый, добрый Минск, где так часто бывал. Милости просим! Знакомая улица Жудро, дом сорок восемь, квартира че- тырнадцать. Второй этаж.
Магазин "Фрукты-овощи" внизу светится. Так всё в порядке?! Только вот продавца не видать. Его бело-грязный халат, с боль- шими карманами по бокам, валяется на деревянных ящиках, а самого нет...
Парк имени шестидесятилетия Октября, где пацаном бегал... Ящик мороженщика полуоткрыт, а его - старого дяди Кости - что-то не видать. Кто-то сбил вывеску "Пломбир - 19 копеек".
Повернул в другую сторону. Польское католическое кладбище - "Кальвария". Уже лет пятьдесят там не хоронят, а всё ухожено, аж диву даёшься. И костёл есть. И службы регулярно. На рус- ском и польском.
Где же люди?
Прошёлся ещё. На этой лавке старички всегда в шахматы реза- лись... Повернул на улицу Притыцкого. Прошёлся по теплицам, что снесли лет пятнадцать назад. Здесь же всегда...
Подошёл к газетному автомату. Достал три копейки. Хотел бросить в узкую щель, но обнаружил, что она чем-то забита. На всякий случай нажал на рычаг. Аппарат покряхтел и со вздохом выдавил из себя пару страничек. Опять бесплатно.
Газета была почти годовой давности. В ней сообщалось, что прошлой зимой К-Д скоропостижно скончался душой.
(Конец).
54
Сергей Михайлович Геращенко. Мой бывший одноклассник и хороший парень. Работящий, спокойный, иногда выпивает. Мы с ним познакомились, когда детьми бегали в одном дворе. От него же я первый раз в жизни получил по морде пропустил удар в детской драке. Рыбалка, побеги с уроков, первое ухаживание за девочками и суперсложные операции по доставанию их телефо- нов (подышать в трубку), кнопки в стул педагога, магнитофон- ные записи, планирование домашних дискотек, футбол - двор на двор, переписывание сочинений, сборка светомузыки по схеме. Всё это Серёга, я и ещё несколько корешей. Чёткие детские ассоциации... Потом становимся постарше, и к списку прибавляются новые, доселе не изведанные ощущения с девочками, сигареты, вино, дача родителей, ночные кухонные посиделки, гитара, ту- манные юношеские мысли.
Я уже шесть лет не видел Серёгу. А он женился на красивой неглупой девице и поступил работать в технический отдел какой-то огромной газовой компании. Так вот, возвращается как-то мой Михалыч рано с работы, а там, простите за банальность, его вер- ная и единственная с другим. И не где-нибудь с томиком Гёте, у колонны прислонившись, а, извините ещё раз за прямоту, в кро- вати. Серёга не орал, - не в его характере, - а по-простому по- шёл к какому-то дружбану и там успешно напился. А назавтра - развод оформлять. Короче, опять Геращенко холост. Снова живёт у родителей - тёти Шуры и дяди Миши, - приводит смешных девочек (поговорить о высоком), выпивает в том же ритме, получает перевод на административную должность, ну и всякие там другие штучки суеты сует. Короче говоря, нормально всё у Михалыча. Даже хорошо.
Серёга в общем-то немногословен. Всегда тих был. А тут: административная должность, кресло, компьютер, люди заходят-выходят; за всем глаз да глаз нужен. И как-то ещё более молча- лив Геращенко становится. Подчинённым укажет путь, - прямой и светлый, перед начальством отчитается и замолчит. На обед выйдет с коллегами, "приятного аппетита", о погоде, вернулся и молчит, работая. И идут вот так дни, месяцы, годы, а он большей частью в себе, в молчании. Ещё годик проскочил, а Серёга по-прежнему, - на боевом посту, - всё там же, всё знает, всё
55
хорошо, а главное, слова просто так не выкинет. Ну, с детства такой был.
И однажды как-то зимой мой друган Геращенко получает за добрую службу звание "лучший работник года". А чего ему не дать-то! И работящий действительно, и скромен, и пользу его отдел приносит несусветную, и национальность - полухохол, полубульбаш - подходящая, и рожа симпатичная, чего же на доску почёта не повесить?!
И вот подваливают к нему корреспонденты, и кучу вопросов, да все разом, как обухом. Один на другого налезает, каждый свой микрофон всё норовит поближе к Сергей Михалычу. Фотографы, вспышки, кинокамеры... Кошмар!.. Один корреспондентик умуд- рился с диктофоном под стол к Геращенко залезть и аж замер в ожидании...
Посмотрел на них Сергей Михайлович, откинулся медленно в кресле, волосы назад аккуратно заправил и... Свершилось! Прор- вало! Да так, что никому мало не показалось. Заговорил!.. Час говорит, второй говорит, третий, да всё без остановки. Отопьёт кофе глоточек и дальше. - Да, я, конечно, месяцы, да, вполне, было принято, можно, всегда... Народ по сторонам поглядывает, а Серёга в ажуре. - Конечно, а вот возьмите для примера его, или её, но если ты в порядке, то, да, тогда конечно... Уже родные, близкие стали корреспондентам на радиотелефоны названивать - волнуются, а он говорит и говорит. - Вот раньше это прошло бы, пять-семь лет тому назад, да, но сейчас, подумайте сами... Близ- кие родственники стали навещать, - соскучились, - а он всё говорит. - Я так и сказал ему в лицо... Время от времени рисует что-то на листке, закрашивает. Повторяет слова. Головой пока- чает. И дальше... - А вы помните, что я тогда предсказал?! И снова вперёд. Вокруг уже готовятся обеды, чистится картошка, рождаются дети, а он всё говорит. - Ну ничего не поделать. Будем продолжать... И ещё дальше гнёт.
А за двором уже весна летом сменилась, потом снова зима. Корреспондентики уже и смирились давно с судьбой. Друг друж- ку сменяют на сон, бреются в уголке, родня опять же свежее бельё и раскладушечку поднесут. А Серёгу несёт. - Так вы пом- ните или нет? Ну что я тогда сказал?! Припоминаете?!
56
Шесть лет не виделись. А когда я зашёл в кабинет, он только рукой махнул. В знак приветствия, значит, и говорить продол- жает. Ну, посидел я, врубился в ситуацию и понял, что если не остановить, то Серёгу ещё на годик-другой точно хватит; у него уже и голос сел, а он его прохрипел и дальше прёт... Подошёл я к нему, за руку взял и тихо так: "Михалыч". Он прервался на се- кунду, - как на месте буксует, - "Чего?" - "Серый, времени мало. Собери-ка ты всю речь, прогорлань, да и точка".