Страница:
Когда мастер Кейн вновь открыл глаза, лицо его было торжественно-безмятежным, и Энтрери почти сразу почувствовал себя свободным.
– Я больше не держу тебя, - сообщил Кейн и так быстро отнял ладонь, что убийца этого даже не заметил.
– Почему ты уступаешь его требованиям? - в ярости бросила Кристина.
– Потому что они справедливы, - ответил Кейн. - Я сообщил ему об условиях освобождения и выпустил. Если мы не верим, что он примет наши условия, может, и отпускать его не стоило?
– Может, и не стоило, - согласилась Кристина.
– Он свободен, - сказал Гарет, - по справедливому решению суда. Но это нападение…
– Имело свои причины и, в конце концов, ничего не меняет, - заверил его Кейн.
Энтрери спрятал кинжал, а Гарет увлек Кристину и Дугальда обратно в зал.
– Я пропустил что-то интересное? - раздался вдруг донельзя знакомый голос.
– Полагаю, это он меня сторговал? - уточнил Энтрери у монаха.
– Твой друг-дроу умеет убеждать, у него всегда козырь в рукаве, - подтвердил тот.
– Вот уж точно.
Вскоре Энтрери шел бок о бок с Джарлаксом по булыжной мостовой, совсем не чувствуя себя свободным. Из башни Гарета он, конечно, вышел. Но не все темницы сделаны из камня и железных решеток, подумал он и нащупал волшебную флейту, заткнутую сзади за ремень. Чем стал для него этот инструмент - тюрьмой или ключом от тюремного замка, Энтрери так и не решил.
Солнце быстро садилось за горами по ту сторону маленького озера, за приятелями бежали длинные тени. Уже чувствовалось холодное дыхание вечернего ветра.
– Пока вы тут ходите, песни поете, как будто сам черт вам не брат, - заголосил кто-то позади них.
Джарлакс обернулся, а Энтрери недовольно скривился.
– Я буду сидеть, ворчать и пыхтеть, жизни нисколько не рад? Нет, я лучше напьюсь, от пуза нажрусь и девчонку щипну за зад! А-ха-ха! - закончил Атрогейт. - Эй-эй! Черная лысина! Погоди-ка, а то моим коротким ножкам за тобой не угнаться! Обнимать я тебя, конечно, не стану, но спасибо, что вытащил меня из этой дыры!
– Ушам своим не верю, - чуть слышно процедил Энтрери.
– Он нам полезен, - сказал Джарлакс. - Сильный как бык, не унывает.
– И выносить его можно с трудом.
– В последнее время ему не слишком-то весело было из-за дел с Цитаделью. Пусть радуется.
– А я-то надеялся, ты меня выручил, обменяв на него, - довольно громко сказал Энтрери, подождав, когда Атрогейт подойдет совсем близко.
– А-ха-ха! - разразился тот громовым хохотом. Убийца подумал, что оскорбить или обидеть толстокожего дворфа просто невозможно.
– Артемис, ты несправедлив. - Джарлакс с притворной горечью прикрыл глаза. - Я никогда не бросаю друзей.
Энтрери хмыкнул.
– Поверь, когда я узнал, что Нелликт забрал Калийю прямо из ее комнаты в Воротах Ваасы и Цитадель… - начал дроу и оборвал себя на полуслове, заметив, как глаза приятеля расширяются от ужаса.- Знаешь, добраться до логова Нелликта было непросто, - добавил он.
– Где она?
– В полном порядке, вон в той таверне, в хорошем номере, - ответил дроу. - Я никогда не бросаю друзей.
– Ее забрал Нелликт?
– Угу-угу, - вмешался Атрогейт. - А твой лысый черномазый дружок забрал у Нелликта башку и поставил ее перед троном Гарета, вот так-то. А-ха-ха! Хотел бы я посмотреть, как Кристина скривилась!
Энтрери пристально поглядел на Джарлакса, а тот, отвесив поклон, сказал:
– Твоя дама тебя ждет. Под страхом смертной казни мы трое должны покинуть земли Бладстоуна в течение десяти суток, но свободный денек, я думаю, у нас все же есть. Может, уговоришь Калийю ехать с нами.
Энтрери растерянно молчал. Когда он заставил Джарлакса уйти через портал, то думал, что больше никогда его не увидит, однако последние события: неожиданное освобождение, появление дворфа, вести о Калийе - накрыли его с головой, как океанская волна. Теперь она откатывалась, как будто увлекая и его за собой.
– Ступай к ней, - тихо и серьезно сказал Джарлакс. - Она обрадуется.
– И пока ты будешь с ней развлекаться, я, пожалуй, пойду поскорей надираться! - провозгласил Атрогейт и разразился идиотским смехом.
Энтрери метнул в Джарлакса острый взгляд, а тот сделал приглашающий жест в сторону таверны.
Джарлакс с Атрогейтом подождали, пока Энтрери поднимется по лестнице в «Последний привал», самую лучшую гостиницу Бладстоун-Виллиджа, где предлагали чистые комнаты, хорошее эльфийское вино и красивый вид на Белое Дерево со всех балконов.
И Атрогейта, и Джарлакса в городе знали. Один прославился своими подвигами на севере и мастерским владением кистенями, а второй был дроу, и этого оказалось вполне достаточно!
Однако сегодня все встречные поглядывали на них с подозрением.
– Похоже, новость о том, что Гарет нас помиловал, сюда пока не дошла, - заметил Джарлакс, усаживаясь на стул в дальнем углу обеденного зала.
– Ничего себе «помиловал»! - воскликнул Атрогейт. - Хотя я не прочь убраться из Бладстоуна. Особенно учитывая, что Цитадель наверняка захочет отплатить за Нелликта.
– Это точно,- согласился дроу и повернулся к служанке, чтобы скрыть улыбку.
Им едва успели принести первый заказ - Джарлаксу вино, а дворфу мед, - как в дверях таверны неожиданно появились старые знакомые темного эльфа.
– Кажется, я еще никогда не видел у тебя такой изумленной рожи, - глядя на него, сказал дворф.
– Поверь мне, это случается очень редко, - отозвался Джарлакс, не отводя взгляда от сестер-драконов.
– Чего, завел зазнобу, да? - подмигнул Атрогейт и разразился хохотом, когда женщины направились к их столику.
– Сударыни Ильнезара и Тазмикелла, - представил Джарлакс, вежливо вставая при их приближении. - Я надеялся повидаться с вами в Гелиогабалусе по пути к южной границе королевства.
У столика стояло только три стула. Тазмикелла заняла свободный и жестом предложила Джарлаксу сесть. Ильнезара поглядела на Атрогейта.
– Нам надо поговорить с Джарлаксом, - сказала она.
– А-ха-ха! Что ж, а я послушаю. Вряд ли ему удастся вас развеселить, так, может, я…
Не дав договорить, Ильнезара одной рукой ухватила его за грудки и рывком подняла.
Атрогейт поперхнулся и задрыгал ногами в воздухе.
– Вот это да! - вскричал он. - Ну и ручки у дамочки, правда, эльф? А-ха-ха!
Ильнезара вперила в него гневный взор. Похоже, ее ничуть не заботило, что все взгляды в таверне были прикованы к ней, - ведь не каждый день увидишь изящную красавицу, без видимых усилий держащую на весу в вытянутой руке дворфа весом в двести фунтов, да еще и в доспехах.
– Знаешь, красотка, ты, может, и хлебнула зелья, чтобы прибавить себе силенок, - сказал Атрогейт, - но лучше будь умницей и поставь меня. Баба должна знать свое место.
Джарлакс настороженно замер.
– Как скажешь, - согласилась Ильнезара и, поискав глазами свободное пространство, швырнула дворфа через весь зал так, что он полетел к стенке, увлекая за собой мебель.
Приземлившись, дворф тут же в ярости вскочил, но вдруг покачнулся и рухнул.
Ильнезара, даже не взглянув на него, опустилась на его стул.
– Не убивай его, пожалуйста, - попросил Джарлакс. - Он мне дорого обошелся.
– Ты уходишь от нас, - сказала Тазмикелла.
– Ничего другого мне не остается. Ваш король Гарет ясно дал мне понять, что настал предел его гостеприимству.
– Но ты, конечно, ни в чем не виноват.
– Твоя издевка весьма уместна.
– Нам от тебя кое-что нужно, - вмешалась Ильнезара.
– Сударыня, вы получали это от меня много раз,- обиженно ответил Джарлакс, в то же время пристально следя за ее лицом, - все-таки шутить с драконами опасно.
К счастью, Ильнезара улыбнулась.
– Мы знаем, что они у тебя, - поспешила сказать Тазмикелла, не давая сестре и дроу увести разговор в сторону. - Нам нужны оба камня, и из башни Герминикля, и из замка.
– И больше тот, что из замка, - добавила Ильнезара.
– Уршула бы обрадовался, - заметил Джарлакс. - А все-таки этот король-колдун был не дурак.
– Ты признаешь, что они у тебя?
– Камни, вырезанные в форме черепов, - кивнул Джарлакс. - Один человеческий, другой драконий. Вы знали о них, когда отправляли меня в Ваасу.
– Так ты их достал? - нетерпеливо спросила Ильнезара.
– Да, оба.
– Давай же сюда.
– И не вздумай торговаться, - предупредила Тазмикелла.
– У меня их нет.
Сестры тревожно переглянулись и с недоверием уставились на дроу.
Атрогейту между тем удалось встать на колени. Тряхнув косматой головой, он поднялся на ноги и, качаясь, сделал шаг к столу.
– Мне пришлось просить помощи старых друзей, чтобы уйти от короля Гарета, - пояснил дроу и обратился к Ильнезаре: - Ты же владеешь приемами магии провидения. Что тебе стоит сотворить заклинание и выяснить, правду я говорю или нет?
– Тот Джарлакс, которого я знала, не смог бы так легко расстаться со столь ценными вещами, - заметила Ильнезара, но все же последовала его совету и принялась за осуществление заклинания.
– Просто ты ничего не знаешь о Бреган Д'эрт.
– Д'эрт? Разве не так ты назвал замок? - поинтересовалась Тазмикелла.
– Точно. Это группа независимых… предпринимателей из Мензоберранзана, моего родного города. Я их вызвал, чтобы скрыться от Гарета, и просил помочь освободить Калийю из Цитадели Убийц.
– Мы слышали, что ты принес Гарету голову Нелликта, - сказала Тазмикелла.
Вдруг Атрогейт, по-бычьи пригнув голову, с разбегу бросился на Ильнезару. Она, не глядя, выставила ладонь, и он, упершись в нее лбом, остановился как вкопанный, будто врезался в каменную стену. Женщина обернулась и дунула на него. Атрогейта подбросило в воздух, он перевернулся и шлепнулся пузом на пол. Поднявшись на четвереньки, дворф уставился на нее со смешанным чувством восторга и недоумения, не подозревая, конечно, кто она такая на самом деле.
– Эх, мне бы такую девчонку, - мечтательно проговорил он и снова рухнул замертво.
– Это обошлось мне недешево,- продолжал Джарлакс, когда все успокоились. - Но бросить Калийю на верную смерть я не мог, кроме того, мне нужно было обменять на что-то моего друга… друзей, - поправился он, мельком глянув на Атрогейта, - чтобы вызволить их из темницы Гарета.
– Ты что, отдал камни своим приятелям из Подземья? - воскликнула Тазмикелла.
– А что бы я с ними делал? Подземье же - самое место для подобных вещиц. Здесь, в Верхнем Мире, от них будут одни неприятности.
– В Подземье от них тоже будут одни неприятности, - заметила Ильнезара.
– Оно и к лучшему, - ответил Джарлакс, поднимая бокал.
Тазмикелла вопросительно посмотрела на сестру, и та, чуть помедлив, кивнула, подтверждая, что он не лжет.
– Ладно, мы это еще выясним, - сказала Тазмикелла.
Но Джарлакс слушал ее вполуха, потому что некто вдруг вклинился в его мысли.
– Именно этого я от вас и ожидал, - проговорил он, вставая и касаясь шляпы. - А теперь прошу простить меня, срочное дело.
– Мы тебя еще не отпустили, - заметила Тазмикелла.
– Сударыни, пожалуйста, позвольте мне откланяться.
– Мастер Кейн приказал нам унести вас из страны, - сказала Ильнезара. - Вылетим на рассвете.
– Значит, до утра.
Тазмикелла рукой преградила ему дорогу, и Джарлакс с мольбой посмотрел на ее сестру.
– Пропусти его, - попросила Ильнезара. Тазмикелла смерила дроу взглядом разгневанного дракона, но руку все же опустила.
– Позаботься о нем, - на ходу указал дроу служанке на Атрогейта. - Как придет в себя, усади и дай столько выпивки, сколько потребует, ему нужно залечить раны. - И он бросил девушке мешочек с монетами.
Ее волосы бились по спине, влажное от пота тело поблескивало в тусклом свете свечей. Изогнувшись дугой, Калийа запрокинула лицо, грудь ее тяжело вздымалась, с губ срывались тихие стоны.
Энтрери смотрел на нее снизу, стараясь навеки запечатлеть этот образ в памяти. Она была его отдохновением, его островком покоя. С ней он мог ненадолго забыть о своей злости. Он был зол на Джарлакса, который использовал его в своих целях, но еще больше разозлился из-за того, что оказался обязанным дроу своей свободой, - меньше всего ему хотелось быть у него в долгу. Снова придется странствовать, снова с Джарлаксом, да еще, похоже, с несносным Атрогейтом.
И с Калийей, подумал он, проведя ладонью от ее шеи к животу. Он надеялся, что она станет его якорем, его бухтой, благодаря ей он соберется с силами и, в конце концов, придумает, как навсегда избавиться от Джарлакса.
Только так ли уж сильно он этого хочет?
Бедняга совсем запутался. Он бросил взгляд на кучу своих вещей, где среди одежды и прочего лежала флейта Идалии. Это все она виновата, она заставила его распахнуть сердце в надежде на то, что жизнь может стать чем-то большим, чем просто существованием.
Он никак не мог с этим смириться, но все же чувствовал признательность.
Раньше все было определенно. А теперь - путаные чувства, странная смесь любви и ненависти, отчаянных желаний и холодной сдержанности, дружбы и стремления к одиночеству. Все невнятно и неясно.
Однако, взглянув на свою любимую, он мысленно осекся. Вот она, теплая, живая. Впервые в жизни он принадлежал женщине безраздельно.
Калийа опустила голову и пронзительно посмотрела ему в глаза. Закусив губу, она дышала коротко и часто. Потом напряглась, как тетива, и рывком запрокинула голову назад.
Прикрыв веки, он полностью отдался подхватившему его приливу. Он чувствовал, как расслабилось ее тело, и открыл глаза, думая, что она сейчас ляжет ему на грудь.
Но вместо этого увидел, что она возвышается над ним, сжимая в руке кинжал, целясь прямо в сердце.
Спасения не было - не увернешься, не спрячешься. Он мог хотя бы заслониться рукой, но не стал, потому что вдруг в это мгновение ему стало пронзительно ясно, что все надежды рухнули и нет никакой бухты, все ложь, ничто в жизни его больше не держит. Какой смысл искать спасения?
Этот удар был пострашнее удара клинком.
ЧАСТЬ 3
Глава 18
– Я больше не держу тебя, - сообщил Кейн и так быстро отнял ладонь, что убийца этого даже не заметил.
– Почему ты уступаешь его требованиям? - в ярости бросила Кристина.
– Потому что они справедливы, - ответил Кейн. - Я сообщил ему об условиях освобождения и выпустил. Если мы не верим, что он примет наши условия, может, и отпускать его не стоило?
– Может, и не стоило, - согласилась Кристина.
– Он свободен, - сказал Гарет, - по справедливому решению суда. Но это нападение…
– Имело свои причины и, в конце концов, ничего не меняет, - заверил его Кейн.
Энтрери спрятал кинжал, а Гарет увлек Кристину и Дугальда обратно в зал.
– Я пропустил что-то интересное? - раздался вдруг донельзя знакомый голос.
– Полагаю, это он меня сторговал? - уточнил Энтрери у монаха.
– Твой друг-дроу умеет убеждать, у него всегда козырь в рукаве, - подтвердил тот.
– Вот уж точно.
* * *
Вскоре Энтрери шел бок о бок с Джарлаксом по булыжной мостовой, совсем не чувствуя себя свободным. Из башни Гарета он, конечно, вышел. Но не все темницы сделаны из камня и железных решеток, подумал он и нащупал волшебную флейту, заткнутую сзади за ремень. Чем стал для него этот инструмент - тюрьмой или ключом от тюремного замка, Энтрери так и не решил.
Солнце быстро садилось за горами по ту сторону маленького озера, за приятелями бежали длинные тени. Уже чувствовалось холодное дыхание вечернего ветра.
– Пока вы тут ходите, песни поете, как будто сам черт вам не брат, - заголосил кто-то позади них.
Джарлакс обернулся, а Энтрери недовольно скривился.
– Я буду сидеть, ворчать и пыхтеть, жизни нисколько не рад? Нет, я лучше напьюсь, от пуза нажрусь и девчонку щипну за зад! А-ха-ха! - закончил Атрогейт. - Эй-эй! Черная лысина! Погоди-ка, а то моим коротким ножкам за тобой не угнаться! Обнимать я тебя, конечно, не стану, но спасибо, что вытащил меня из этой дыры!
– Ушам своим не верю, - чуть слышно процедил Энтрери.
– Он нам полезен, - сказал Джарлакс. - Сильный как бык, не унывает.
– И выносить его можно с трудом.
– В последнее время ему не слишком-то весело было из-за дел с Цитаделью. Пусть радуется.
– А я-то надеялся, ты меня выручил, обменяв на него, - довольно громко сказал Энтрери, подождав, когда Атрогейт подойдет совсем близко.
– А-ха-ха! - разразился тот громовым хохотом. Убийца подумал, что оскорбить или обидеть толстокожего дворфа просто невозможно.
– Артемис, ты несправедлив. - Джарлакс с притворной горечью прикрыл глаза. - Я никогда не бросаю друзей.
Энтрери хмыкнул.
– Поверь, когда я узнал, что Нелликт забрал Калийю прямо из ее комнаты в Воротах Ваасы и Цитадель… - начал дроу и оборвал себя на полуслове, заметив, как глаза приятеля расширяются от ужаса.- Знаешь, добраться до логова Нелликта было непросто, - добавил он.
– Где она?
– В полном порядке, вон в той таверне, в хорошем номере, - ответил дроу. - Я никогда не бросаю друзей.
– Ее забрал Нелликт?
– Угу-угу, - вмешался Атрогейт. - А твой лысый черномазый дружок забрал у Нелликта башку и поставил ее перед троном Гарета, вот так-то. А-ха-ха! Хотел бы я посмотреть, как Кристина скривилась!
Энтрери пристально поглядел на Джарлакса, а тот, отвесив поклон, сказал:
– Твоя дама тебя ждет. Под страхом смертной казни мы трое должны покинуть земли Бладстоуна в течение десяти суток, но свободный денек, я думаю, у нас все же есть. Может, уговоришь Калийю ехать с нами.
Энтрери растерянно молчал. Когда он заставил Джарлакса уйти через портал, то думал, что больше никогда его не увидит, однако последние события: неожиданное освобождение, появление дворфа, вести о Калийе - накрыли его с головой, как океанская волна. Теперь она откатывалась, как будто увлекая и его за собой.
– Ступай к ней, - тихо и серьезно сказал Джарлакс. - Она обрадуется.
– И пока ты будешь с ней развлекаться, я, пожалуй, пойду поскорей надираться! - провозгласил Атрогейт и разразился идиотским смехом.
Энтрери метнул в Джарлакса острый взгляд, а тот сделал приглашающий жест в сторону таверны.
* * *
Джарлакс с Атрогейтом подождали, пока Энтрери поднимется по лестнице в «Последний привал», самую лучшую гостиницу Бладстоун-Виллиджа, где предлагали чистые комнаты, хорошее эльфийское вино и красивый вид на Белое Дерево со всех балконов.
И Атрогейта, и Джарлакса в городе знали. Один прославился своими подвигами на севере и мастерским владением кистенями, а второй был дроу, и этого оказалось вполне достаточно!
Однако сегодня все встречные поглядывали на них с подозрением.
– Похоже, новость о том, что Гарет нас помиловал, сюда пока не дошла, - заметил Джарлакс, усаживаясь на стул в дальнем углу обеденного зала.
– Ничего себе «помиловал»! - воскликнул Атрогейт. - Хотя я не прочь убраться из Бладстоуна. Особенно учитывая, что Цитадель наверняка захочет отплатить за Нелликта.
– Это точно,- согласился дроу и повернулся к служанке, чтобы скрыть улыбку.
Им едва успели принести первый заказ - Джарлаксу вино, а дворфу мед, - как в дверях таверны неожиданно появились старые знакомые темного эльфа.
– Кажется, я еще никогда не видел у тебя такой изумленной рожи, - глядя на него, сказал дворф.
– Поверь мне, это случается очень редко, - отозвался Джарлакс, не отводя взгляда от сестер-драконов.
– Чего, завел зазнобу, да? - подмигнул Атрогейт и разразился хохотом, когда женщины направились к их столику.
– Сударыни Ильнезара и Тазмикелла, - представил Джарлакс, вежливо вставая при их приближении. - Я надеялся повидаться с вами в Гелиогабалусе по пути к южной границе королевства.
У столика стояло только три стула. Тазмикелла заняла свободный и жестом предложила Джарлаксу сесть. Ильнезара поглядела на Атрогейта.
– Нам надо поговорить с Джарлаксом, - сказала она.
– А-ха-ха! Что ж, а я послушаю. Вряд ли ему удастся вас развеселить, так, может, я…
Не дав договорить, Ильнезара одной рукой ухватила его за грудки и рывком подняла.
Атрогейт поперхнулся и задрыгал ногами в воздухе.
– Вот это да! - вскричал он. - Ну и ручки у дамочки, правда, эльф? А-ха-ха!
Ильнезара вперила в него гневный взор. Похоже, ее ничуть не заботило, что все взгляды в таверне были прикованы к ней, - ведь не каждый день увидишь изящную красавицу, без видимых усилий держащую на весу в вытянутой руке дворфа весом в двести фунтов, да еще и в доспехах.
– Знаешь, красотка, ты, может, и хлебнула зелья, чтобы прибавить себе силенок, - сказал Атрогейт, - но лучше будь умницей и поставь меня. Баба должна знать свое место.
Джарлакс настороженно замер.
– Как скажешь, - согласилась Ильнезара и, поискав глазами свободное пространство, швырнула дворфа через весь зал так, что он полетел к стенке, увлекая за собой мебель.
Приземлившись, дворф тут же в ярости вскочил, но вдруг покачнулся и рухнул.
Ильнезара, даже не взглянув на него, опустилась на его стул.
– Не убивай его, пожалуйста, - попросил Джарлакс. - Он мне дорого обошелся.
– Ты уходишь от нас, - сказала Тазмикелла.
– Ничего другого мне не остается. Ваш король Гарет ясно дал мне понять, что настал предел его гостеприимству.
– Но ты, конечно, ни в чем не виноват.
– Твоя издевка весьма уместна.
– Нам от тебя кое-что нужно, - вмешалась Ильнезара.
– Сударыня, вы получали это от меня много раз,- обиженно ответил Джарлакс, в то же время пристально следя за ее лицом, - все-таки шутить с драконами опасно.
К счастью, Ильнезара улыбнулась.
– Мы знаем, что они у тебя, - поспешила сказать Тазмикелла, не давая сестре и дроу увести разговор в сторону. - Нам нужны оба камня, и из башни Герминикля, и из замка.
– И больше тот, что из замка, - добавила Ильнезара.
– Уршула бы обрадовался, - заметил Джарлакс. - А все-таки этот король-колдун был не дурак.
– Ты признаешь, что они у тебя?
– Камни, вырезанные в форме черепов, - кивнул Джарлакс. - Один человеческий, другой драконий. Вы знали о них, когда отправляли меня в Ваасу.
– Так ты их достал? - нетерпеливо спросила Ильнезара.
– Да, оба.
– Давай же сюда.
– И не вздумай торговаться, - предупредила Тазмикелла.
– У меня их нет.
Сестры тревожно переглянулись и с недоверием уставились на дроу.
Атрогейту между тем удалось встать на колени. Тряхнув косматой головой, он поднялся на ноги и, качаясь, сделал шаг к столу.
– Мне пришлось просить помощи старых друзей, чтобы уйти от короля Гарета, - пояснил дроу и обратился к Ильнезаре: - Ты же владеешь приемами магии провидения. Что тебе стоит сотворить заклинание и выяснить, правду я говорю или нет?
– Тот Джарлакс, которого я знала, не смог бы так легко расстаться со столь ценными вещами, - заметила Ильнезара, но все же последовала его совету и принялась за осуществление заклинания.
– Просто ты ничего не знаешь о Бреган Д'эрт.
– Д'эрт? Разве не так ты назвал замок? - поинтересовалась Тазмикелла.
– Точно. Это группа независимых… предпринимателей из Мензоберранзана, моего родного города. Я их вызвал, чтобы скрыться от Гарета, и просил помочь освободить Калийю из Цитадели Убийц.
– Мы слышали, что ты принес Гарету голову Нелликта, - сказала Тазмикелла.
Вдруг Атрогейт, по-бычьи пригнув голову, с разбегу бросился на Ильнезару. Она, не глядя, выставила ладонь, и он, упершись в нее лбом, остановился как вкопанный, будто врезался в каменную стену. Женщина обернулась и дунула на него. Атрогейта подбросило в воздух, он перевернулся и шлепнулся пузом на пол. Поднявшись на четвереньки, дворф уставился на нее со смешанным чувством восторга и недоумения, не подозревая, конечно, кто она такая на самом деле.
– Эх, мне бы такую девчонку, - мечтательно проговорил он и снова рухнул замертво.
– Это обошлось мне недешево,- продолжал Джарлакс, когда все успокоились. - Но бросить Калийю на верную смерть я не мог, кроме того, мне нужно было обменять на что-то моего друга… друзей, - поправился он, мельком глянув на Атрогейта, - чтобы вызволить их из темницы Гарета.
– Ты что, отдал камни своим приятелям из Подземья? - воскликнула Тазмикелла.
– А что бы я с ними делал? Подземье же - самое место для подобных вещиц. Здесь, в Верхнем Мире, от них будут одни неприятности.
– В Подземье от них тоже будут одни неприятности, - заметила Ильнезара.
– Оно и к лучшему, - ответил Джарлакс, поднимая бокал.
Тазмикелла вопросительно посмотрела на сестру, и та, чуть помедлив, кивнула, подтверждая, что он не лжет.
– Ладно, мы это еще выясним, - сказала Тазмикелла.
Но Джарлакс слушал ее вполуха, потому что некто вдруг вклинился в его мысли.
– Именно этого я от вас и ожидал, - проговорил он, вставая и касаясь шляпы. - А теперь прошу простить меня, срочное дело.
– Мы тебя еще не отпустили, - заметила Тазмикелла.
– Сударыни, пожалуйста, позвольте мне откланяться.
– Мастер Кейн приказал нам унести вас из страны, - сказала Ильнезара. - Вылетим на рассвете.
– Значит, до утра.
Тазмикелла рукой преградила ему дорогу, и Джарлакс с мольбой посмотрел на ее сестру.
– Пропусти его, - попросила Ильнезара. Тазмикелла смерила дроу взглядом разгневанного дракона, но руку все же опустила.
– Позаботься о нем, - на ходу указал дроу служанке на Атрогейта. - Как придет в себя, усади и дай столько выпивки, сколько потребует, ему нужно залечить раны. - И он бросил девушке мешочек с монетами.
* * *
Ее волосы бились по спине, влажное от пота тело поблескивало в тусклом свете свечей. Изогнувшись дугой, Калийа запрокинула лицо, грудь ее тяжело вздымалась, с губ срывались тихие стоны.
Энтрери смотрел на нее снизу, стараясь навеки запечатлеть этот образ в памяти. Она была его отдохновением, его островком покоя. С ней он мог ненадолго забыть о своей злости. Он был зол на Джарлакса, который использовал его в своих целях, но еще больше разозлился из-за того, что оказался обязанным дроу своей свободой, - меньше всего ему хотелось быть у него в долгу. Снова придется странствовать, снова с Джарлаксом, да еще, похоже, с несносным Атрогейтом.
И с Калийей, подумал он, проведя ладонью от ее шеи к животу. Он надеялся, что она станет его якорем, его бухтой, благодаря ей он соберется с силами и, в конце концов, придумает, как навсегда избавиться от Джарлакса.
Только так ли уж сильно он этого хочет?
Бедняга совсем запутался. Он бросил взгляд на кучу своих вещей, где среди одежды и прочего лежала флейта Идалии. Это все она виновата, она заставила его распахнуть сердце в надежде на то, что жизнь может стать чем-то большим, чем просто существованием.
Он никак не мог с этим смириться, но все же чувствовал признательность.
Раньше все было определенно. А теперь - путаные чувства, странная смесь любви и ненависти, отчаянных желаний и холодной сдержанности, дружбы и стремления к одиночеству. Все невнятно и неясно.
Однако, взглянув на свою любимую, он мысленно осекся. Вот она, теплая, живая. Впервые в жизни он принадлежал женщине безраздельно.
Калийа опустила голову и пронзительно посмотрела ему в глаза. Закусив губу, она дышала коротко и часто. Потом напряглась, как тетива, и рывком запрокинула голову назад.
Прикрыв веки, он полностью отдался подхватившему его приливу. Он чувствовал, как расслабилось ее тело, и открыл глаза, думая, что она сейчас ляжет ему на грудь.
Но вместо этого увидел, что она возвышается над ним, сжимая в руке кинжал, целясь прямо в сердце.
Спасения не было - не увернешься, не спрячешься. Он мог хотя бы заслониться рукой, но не стал, потому что вдруг в это мгновение ему стало пронзительно ясно, что все надежды рухнули и нет никакой бухты, все ложь, ничто в жизни его больше не держит. Какой смысл искать спасения?
Этот удар был пострашнее удара клинком.
ЧАСТЬ 3
ДОРОГА ДОМОЙ
Главная цель самоосмысления- создание ясного, честного образа самого себя. На этом пути нужно отбросить ложные покровы и стать лицом к лицу с правдой - даже если признавать собственные ошибки больно. Сталкиваясь с непоследовательностью, мы пытаемся закрыть на нее глаза, ведь всем нам хочется быть цельными и последовательными.
Но на пути самоосмысления нет места такому уклонению от правды. Человеку, ставшему на эту дорогу, просто необходимо признать свои ошибки, принять их и двигаться дальше с желанием стать лучше.
Существует множество причин, по которым мы обманываем самих себя. Как правило, мы делаем это, чтобы потешить самолюбие, но бывает, и оттого, что боимся.
Ибо иногда, как я понял недавно, мы боимся питать надежды, поскольку надежда предполагает ожидание, а на смену ожиданию может прийти разочарование.
И потому я снова спрашиваю себя напрямую- по крайней мере, мне кажется, что я не пытаюсь уклониться от правды, - почему я чувствую странное сродство с человеком, отринувшим почти все, что есть для меня драгоценного в жизни, с Артемисом Энтрери? Почему мысли о нем вообще приходят мне в голову? И отчего я не убил его, когда мог это сделать? Что именно помешало мне нанести последний удар?
Вплоть до недавнего времени, пока я наконец не разрешил этот вопрос, я часто спрашивал себя: а не стал бы я таким же, как Артемис Энтрери, не сбеги я в свое время из Мензоберранзана? Быть может, все нарастающий гнев заставил бы меня вступить на тот же путь, что и он, на путь безжалостного убийцы? И вполне допустимо, что в стремлении к телесному совершенству я потерял бы душу и спрятался бы, как в раковину, в холодную жизнь без чувств и страстей. Вероятно, если отсутствует страсть, нет места и самоисследованию, а при таком отношении к себе я и впрямь потерял бы душу, останься я в городе своего детства.
И лишь сейчас, когда я сбросил, наконец, груз вины, так долго тяготивший меня, я могу с полной уверенностью утверждать, что не стал бы подобием Артемиса Энтрери, даже если бы остался в Мензоберранзане. Скорее, обратив весь свой гнев вовне, а не внутрь, сделав ярость своим доспехом, я мог бы стать похожим на Закнафейна. Не могу сказать, что желал бы такой жизни, как прожил он, да и вряд ли я смог бы долго терпеть такое существование, но пройти путь Энтрери я хотел бы еще меньше.
Итак, теперь меня это больше не тревожит, мы с Энтрери вовсе непохожи в том смысле, в каком я боялся. И тем не менее, я продолжаю думать о нем, причем часто. Видимо, оттого, что питаю надежды.
Забавная штука- реальность. Правда- вовсе не такая определенная и неизменная вещь, как нам того хотелось бы; восприятием нашим руководит эгоизм, а восприятие находит себе подтверждение. Например, неприятное отражение в зеркале можно приукрасить, получше причесав волосы.
Итак, верно, что мы манипулируем реальностью. Мы можем уговаривать, вводить в заблуждение. Можем заставить окружающих видеть нас в нужном свете. Можно спрятать эгоизм за показной щедростью, замаскировать под великодушие страстное желание быть любимым и уважаемым, скрыть нетерпеливое желание под нежной улыбкой, чтобы сломить нерешительность робкой возлюбленной. Мир не только мираж, зачастую он просто обман. Ведь история пишется победителями, и потому складывается впечатление, что детей, погибших под копытами коней победоносной армии, как будто не существовало вовсе. Прожженный вор может прослыть щедрым благотворителем, избавляясь от ненужного хлама. Правителя, отправляющего молодых ребят на смерть, провозглашают благодетелем, когда он целует нежную щечку ребенка. Для тех, кто понимает, что реальность на самом деле лишь то, что мы из нее творим, любой вопрос превращается в вопрос восприятия.
Так устроен этот мир, но многие стараются жить вопреки этому. Например, справедливый король Гарет Драконобор, правящий в Дамаре, или госпожа Аластриэль в Серебристой Луне, или Бренор Боевой Топор из Мифрил Холла. Они не пытаются замаскировать реальность, чтобы обмануть восприятие других, они стремятся улучшить действительность, они идут вслед за мечтой и верят, что выбрали правильный курс, а потому они всегда будут казаться теми, кто есть на самом деле, - честными людьми доброй воли.
Ведь гораздо тяжелее изменить внутренний образ, возникающий в зеркале самопознания, трудно спрятать чистоту или черноту сердца и души от себя самого.
К сожалению, многие превращают свою жизнь не в мираж, а в постоянный самообман. Аплодисменты они принимают за обожание, а мелкие подачки бедным заменяют им пятновыводитель для души. Среди полководцев, играющих жизнями тысяч людей, много ли таких, что расслышат сквозь гром восторгов всех тех, кто верит, что войны могут изменить мир к лучшему, крики отчаяния?
А сколько грабителей оправдывают свои злодеяния обидами, пережитыми когда-то, и закрывают глаза на отчаяние своих жертв? Интересно, в какой момент кража становится способом законного воздаяния?
Есть такие, кто не видит пятен на своей душе. Одни лишены способности заглядывать в зеркало самопознания, другие меняют не только внешнюю, но и внутреннюю реальность.
Артемис Энтрери жалок, и именно это когда-то пробудило во мне надежду. Он не лишен чувств - он бежит от них. Он превратил себя в орудие убийства, в инструмент, потому что иначе ему пришлось бы стать человеком. Не сомневаюсь, он слишком хорошо изучил свое отражение и никак не может смириться с неприглядностью этого образа. Все доводы, которые он приводит в свое оправдание, кажутся бесполезными, главным образом, ему самому.
Но ни для кого из нас нет другого способа стать на путь искупления. Лишь честно изучив свое отражение в зеркале, можно приступить к изменению внутренней действительности. Начать излечение возможно, лишь честно рассмотрев все рубцы, пятна и гниль.
Именно на это я надеюсь, потому и не перестаю думать об Артемисе Энтрери. Надежда моя слаба, и ей, быть может, не суждено сбыться в скором времени, да, может, и питает ее только мое собственное отчаянное желание верить, что возможность искупления и изменений к лучшему есть для каждого. Ведь если она есть для Энтрери, значит, есть для любого?
Может, даже для Мензоберранзана?
Дзирт До'Урден
Главная цель самоосмысления- создание ясного, честного образа самого себя. На этом пути нужно отбросить ложные покровы и стать лицом к лицу с правдой - даже если признавать собственные ошибки больно. Сталкиваясь с непоследовательностью, мы пытаемся закрыть на нее глаза, ведь всем нам хочется быть цельными и последовательными.
Но на пути самоосмысления нет места такому уклонению от правды. Человеку, ставшему на эту дорогу, просто необходимо признать свои ошибки, принять их и двигаться дальше с желанием стать лучше.
Существует множество причин, по которым мы обманываем самих себя. Как правило, мы делаем это, чтобы потешить самолюбие, но бывает, и оттого, что боимся.
Ибо иногда, как я понял недавно, мы боимся питать надежды, поскольку надежда предполагает ожидание, а на смену ожиданию может прийти разочарование.
И потому я снова спрашиваю себя напрямую- по крайней мере, мне кажется, что я не пытаюсь уклониться от правды, - почему я чувствую странное сродство с человеком, отринувшим почти все, что есть для меня драгоценного в жизни, с Артемисом Энтрери? Почему мысли о нем вообще приходят мне в голову? И отчего я не убил его, когда мог это сделать? Что именно помешало мне нанести последний удар?
Вплоть до недавнего времени, пока я наконец не разрешил этот вопрос, я часто спрашивал себя: а не стал бы я таким же, как Артемис Энтрери, не сбеги я в свое время из Мензоберранзана? Быть может, все нарастающий гнев заставил бы меня вступить на тот же путь, что и он, на путь безжалостного убийцы? И вполне допустимо, что в стремлении к телесному совершенству я потерял бы душу и спрятался бы, как в раковину, в холодную жизнь без чувств и страстей. Вероятно, если отсутствует страсть, нет места и самоисследованию, а при таком отношении к себе я и впрямь потерял бы душу, останься я в городе своего детства.
И лишь сейчас, когда я сбросил, наконец, груз вины, так долго тяготивший меня, я могу с полной уверенностью утверждать, что не стал бы подобием Артемиса Энтрери, даже если бы остался в Мензоберранзане. Скорее, обратив весь свой гнев вовне, а не внутрь, сделав ярость своим доспехом, я мог бы стать похожим на Закнафейна. Не могу сказать, что желал бы такой жизни, как прожил он, да и вряд ли я смог бы долго терпеть такое существование, но пройти путь Энтрери я хотел бы еще меньше.
Итак, теперь меня это больше не тревожит, мы с Энтрери вовсе непохожи в том смысле, в каком я боялся. И тем не менее, я продолжаю думать о нем, причем часто. Видимо, оттого, что питаю надежды.
Забавная штука- реальность. Правда- вовсе не такая определенная и неизменная вещь, как нам того хотелось бы; восприятием нашим руководит эгоизм, а восприятие находит себе подтверждение. Например, неприятное отражение в зеркале можно приукрасить, получше причесав волосы.
Итак, верно, что мы манипулируем реальностью. Мы можем уговаривать, вводить в заблуждение. Можем заставить окружающих видеть нас в нужном свете. Можно спрятать эгоизм за показной щедростью, замаскировать под великодушие страстное желание быть любимым и уважаемым, скрыть нетерпеливое желание под нежной улыбкой, чтобы сломить нерешительность робкой возлюбленной. Мир не только мираж, зачастую он просто обман. Ведь история пишется победителями, и потому складывается впечатление, что детей, погибших под копытами коней победоносной армии, как будто не существовало вовсе. Прожженный вор может прослыть щедрым благотворителем, избавляясь от ненужного хлама. Правителя, отправляющего молодых ребят на смерть, провозглашают благодетелем, когда он целует нежную щечку ребенка. Для тех, кто понимает, что реальность на самом деле лишь то, что мы из нее творим, любой вопрос превращается в вопрос восприятия.
Так устроен этот мир, но многие стараются жить вопреки этому. Например, справедливый король Гарет Драконобор, правящий в Дамаре, или госпожа Аластриэль в Серебристой Луне, или Бренор Боевой Топор из Мифрил Холла. Они не пытаются замаскировать реальность, чтобы обмануть восприятие других, они стремятся улучшить действительность, они идут вслед за мечтой и верят, что выбрали правильный курс, а потому они всегда будут казаться теми, кто есть на самом деле, - честными людьми доброй воли.
Ведь гораздо тяжелее изменить внутренний образ, возникающий в зеркале самопознания, трудно спрятать чистоту или черноту сердца и души от себя самого.
К сожалению, многие превращают свою жизнь не в мираж, а в постоянный самообман. Аплодисменты они принимают за обожание, а мелкие подачки бедным заменяют им пятновыводитель для души. Среди полководцев, играющих жизнями тысяч людей, много ли таких, что расслышат сквозь гром восторгов всех тех, кто верит, что войны могут изменить мир к лучшему, крики отчаяния?
А сколько грабителей оправдывают свои злодеяния обидами, пережитыми когда-то, и закрывают глаза на отчаяние своих жертв? Интересно, в какой момент кража становится способом законного воздаяния?
Есть такие, кто не видит пятен на своей душе. Одни лишены способности заглядывать в зеркало самопознания, другие меняют не только внешнюю, но и внутреннюю реальность.
Артемис Энтрери жалок, и именно это когда-то пробудило во мне надежду. Он не лишен чувств - он бежит от них. Он превратил себя в орудие убийства, в инструмент, потому что иначе ему пришлось бы стать человеком. Не сомневаюсь, он слишком хорошо изучил свое отражение и никак не может смириться с неприглядностью этого образа. Все доводы, которые он приводит в свое оправдание, кажутся бесполезными, главным образом, ему самому.
Но ни для кого из нас нет другого способа стать на путь искупления. Лишь честно изучив свое отражение в зеркале, можно приступить к изменению внутренней действительности. Начать излечение возможно, лишь честно рассмотрев все рубцы, пятна и гниль.
Именно на это я надеюсь, потому и не перестаю думать об Артемисе Энтрери. Надежда моя слаба, и ей, быть может, не суждено сбыться в скором времени, да, может, и питает ее только мое собственное отчаянное желание верить, что возможность искупления и изменений к лучшему есть для каждого. Ведь если она есть для Энтрери, значит, есть для любого?
Может, даже для Мензоберранзана?
Дзирт До'Урден
Глава 18
ОПРАВДАННАЯ БЕЗНРАВСТВЕННОСТЬ
Продолжение оказалось таким же грубым, как и начало. Мужчина в возрасте, яростно хрипя и рыча, как дикое животное, терзал девушку и на пике наслаждения даже со звоном хлестнул ее по лицу.
Все кончилось мгновенно. Отлепившись от нее, он опустил и расправил роскошную многослойную красно-бело-золотистую мантию и спокойно отошел в сторону, даже не взглянув на обесчещенную бедняжку. Думать о всяком сброде у первосвященника Йозумиана Дьюдьи Айночека, благословенного провозвестника Дома Защитника, самого влиятельного человека, по крайней мере, в этом районе портового города Мемнон, времени не было.
Мысли его были заняты возвышенным, земное только мешало, поэтому «паства» была для него скорее досадной помехой, чем предметом забот.
Не совсем уверенно переставляя ноги и слегка покачиваясь, чувствуя себя опустошенным, он прошелся по загроможденной каморке, беглым взглядом обвел тачки и ящики, холщовые мешки и сваленные грудами инструменты. Редко когда он или кто-либо другой из служителей Селуны заглядывал сюда по какой-то иной причине, кроме той, что сегодня привела его. Здесь было грязно, пахло солью и водорослями - в общем, самое место для слуг, а не для господ. Преимущество у комнатки было лишь одно: здесь имелась потайная дверь, через которую «посетителей» можно было незаметно спровадить прямо на улицу.
Подумав об этом, он обернулся к девушке, совсем еще девчонке. Она плакала, однако ей все же достало ума не всхлипывать громко, чтобы не задеть его самолюбие. Пусть ей больно, но ведь это пройдет. А вот чувство протеста и ненужные мысли гораздо опасней, и надо разъяснить ей, что к чему.
– Сегодня ты верно послужила Селуне, - сказал благословенный. - Удовлетворив зов бренной плоти, я смогу лучше сосредоточиться на тайнах и загадках рая, и, если они мне откроются, тебе и твоему несчастному отцу легче будет туда попасть. На-ка вот.
Он взял заплесневелую буханку хлеба, которую положил на тачку у двери, когда вошел сюда, тряхнул, чтобы сбросить каких-то мелких червячков, и бросил девочке. Та схватила ее и крепко прижала к груди.
Айночек снисходительно усмехнулся:
– Конечно, тебе этот дар дорог, ведь ты не понимаешь, что гораздо более ценной наградой станет результат моих сосредоточенных размышлений. Ты настолько погрязла в земных нуждах, что не в силах обратить свой взор к божественному.
Видя по лицу девушки, исчерченному дорожками слез, что она не поняла ни слова из того, что он сказал, Айночек презрительно фыркнул и распахнул дверь, испугав подошедшего в этот момент со стороны улицы молодого священнослужителя.
– А, благочестивый Гозитек! - приветствовал он.
– Прошу прощения, первосвященный, - промямлил Пейпан Гозитек, склоняясь в почтительном полупоклоне. - Мне показалось…
– Да, я уже закончил, - сказал Айночек и чуть отступил, показывая молодому человеку на девушку, которая тихо раскачивалась, вцепившись в плесневелый хлеб.
– Ваш трактат о Завете Ибрандула ждет меня в моих покоях, - сообщил он, и Гозитек просиял. - Говорят, ваши догадки почти гениальны, и, судя по тому, что я успел просмотреть, это правда. Ведь этот бог, ведающий самой смертью, еще так плохо понят.
Гозитек, хотя и старался изо всех сил напустить на себя смиренный вид, расплылся в улыбке.
– Как работа, продвигается? - поинтересовался Айночек, поняв, что нащупал слабую струну молодого человека.
– Д-да, да, первосвященный, - пробормотал Гозитек, потупив взор.
Айночек сдержал насмешливую ухмылку. Конечно, гордыню считают слабостью, даже грехом, но ничто, кроме честолюбия, не подвигнет молодого человека корпеть над такой работой. Гозитек между тем с любопытством заглянул через его плечо, и Айночек отодвинулся, чтобы дать ему получше рассмотреть бедную девушку.
Глаза Гозитека похотливо блеснули, он невольно провел языком по губам.
– Забирайте ее, - предложил Айночек. - Правда, ей сейчас немного больно, но ведь ваша работа важнее ее самочувствия. Освободитесь от земных желаний и погрузитесь в состояние созерцательности. Мне не терпится понять, как вы в своем трактате объясняете божественный промысел на уровне Фуги. Мысль о божествах, борющихся между собой за мятущиеся души умерших, чрезвычайно привлекает меня. Это помогло бы привлечь гораздо больше верующих в культ Селуны.
Он обернулся к девушке.
– Твоя покойная матушка никак не может попасть в рай, - сказал он с презрительным смешком, который даже не попытался замаскировать. - А благочестивый Гозитек, - и он отступил в сторону, чтобы она его увидела, - за нее молится. Если ты проявишь к нему внимание, ей будет намного легче вознестись. Так-то лучше, - проговорил он, оборачиваясь к молодому клирику, и вышел из каморки.
Добравшись до своих личных покоев на третьем, последнем этаже храма, он уже и думать забыл о девушке. В комнате стоял рабочий стол из хорошего полированного дерева - совсем непохожий на мебель из невзрачного зернистого плавника, который обычно использовали в этом портовом городе. Не только древесина, но и большая часть утвари, ковров и убранства храма, самого крупного и представительного здания в юго-восточной части широко раскинувшегося города, были привозными.
Продолжение оказалось таким же грубым, как и начало. Мужчина в возрасте, яростно хрипя и рыча, как дикое животное, терзал девушку и на пике наслаждения даже со звоном хлестнул ее по лицу.
Все кончилось мгновенно. Отлепившись от нее, он опустил и расправил роскошную многослойную красно-бело-золотистую мантию и спокойно отошел в сторону, даже не взглянув на обесчещенную бедняжку. Думать о всяком сброде у первосвященника Йозумиана Дьюдьи Айночека, благословенного провозвестника Дома Защитника, самого влиятельного человека, по крайней мере, в этом районе портового города Мемнон, времени не было.
Мысли его были заняты возвышенным, земное только мешало, поэтому «паства» была для него скорее досадной помехой, чем предметом забот.
Не совсем уверенно переставляя ноги и слегка покачиваясь, чувствуя себя опустошенным, он прошелся по загроможденной каморке, беглым взглядом обвел тачки и ящики, холщовые мешки и сваленные грудами инструменты. Редко когда он или кто-либо другой из служителей Селуны заглядывал сюда по какой-то иной причине, кроме той, что сегодня привела его. Здесь было грязно, пахло солью и водорослями - в общем, самое место для слуг, а не для господ. Преимущество у комнатки было лишь одно: здесь имелась потайная дверь, через которую «посетителей» можно было незаметно спровадить прямо на улицу.
Подумав об этом, он обернулся к девушке, совсем еще девчонке. Она плакала, однако ей все же достало ума не всхлипывать громко, чтобы не задеть его самолюбие. Пусть ей больно, но ведь это пройдет. А вот чувство протеста и ненужные мысли гораздо опасней, и надо разъяснить ей, что к чему.
– Сегодня ты верно послужила Селуне, - сказал благословенный. - Удовлетворив зов бренной плоти, я смогу лучше сосредоточиться на тайнах и загадках рая, и, если они мне откроются, тебе и твоему несчастному отцу легче будет туда попасть. На-ка вот.
Он взял заплесневелую буханку хлеба, которую положил на тачку у двери, когда вошел сюда, тряхнул, чтобы сбросить каких-то мелких червячков, и бросил девочке. Та схватила ее и крепко прижала к груди.
Айночек снисходительно усмехнулся:
– Конечно, тебе этот дар дорог, ведь ты не понимаешь, что гораздо более ценной наградой станет результат моих сосредоточенных размышлений. Ты настолько погрязла в земных нуждах, что не в силах обратить свой взор к божественному.
Видя по лицу девушки, исчерченному дорожками слез, что она не поняла ни слова из того, что он сказал, Айночек презрительно фыркнул и распахнул дверь, испугав подошедшего в этот момент со стороны улицы молодого священнослужителя.
– А, благочестивый Гозитек! - приветствовал он.
– Прошу прощения, первосвященный, - промямлил Пейпан Гозитек, склоняясь в почтительном полупоклоне. - Мне показалось…
– Да, я уже закончил, - сказал Айночек и чуть отступил, показывая молодому человеку на девушку, которая тихо раскачивалась, вцепившись в плесневелый хлеб.
– Ваш трактат о Завете Ибрандула ждет меня в моих покоях, - сообщил он, и Гозитек просиял. - Говорят, ваши догадки почти гениальны, и, судя по тому, что я успел просмотреть, это правда. Ведь этот бог, ведающий самой смертью, еще так плохо понят.
Гозитек, хотя и старался изо всех сил напустить на себя смиренный вид, расплылся в улыбке.
– Как работа, продвигается? - поинтересовался Айночек, поняв, что нащупал слабую струну молодого человека.
– Д-да, да, первосвященный, - пробормотал Гозитек, потупив взор.
Айночек сдержал насмешливую ухмылку. Конечно, гордыню считают слабостью, даже грехом, но ничто, кроме честолюбия, не подвигнет молодого человека корпеть над такой работой. Гозитек между тем с любопытством заглянул через его плечо, и Айночек отодвинулся, чтобы дать ему получше рассмотреть бедную девушку.
Глаза Гозитека похотливо блеснули, он невольно провел языком по губам.
– Забирайте ее, - предложил Айночек. - Правда, ей сейчас немного больно, но ведь ваша работа важнее ее самочувствия. Освободитесь от земных желаний и погрузитесь в состояние созерцательности. Мне не терпится понять, как вы в своем трактате объясняете божественный промысел на уровне Фуги. Мысль о божествах, борющихся между собой за мятущиеся души умерших, чрезвычайно привлекает меня. Это помогло бы привлечь гораздо больше верующих в культ Селуны.
Он обернулся к девушке.
– Твоя покойная матушка никак не может попасть в рай, - сказал он с презрительным смешком, который даже не попытался замаскировать. - А благочестивый Гозитек, - и он отступил в сторону, чтобы она его увидела, - за нее молится. Если ты проявишь к нему внимание, ей будет намного легче вознестись. Так-то лучше, - проговорил он, оборачиваясь к молодому клирику, и вышел из каморки.
Добравшись до своих личных покоев на третьем, последнем этаже храма, он уже и думать забыл о девушке. В комнате стоял рабочий стол из хорошего полированного дерева - совсем непохожий на мебель из невзрачного зернистого плавника, который обычно использовали в этом портовом городе. Не только древесина, но и большая часть утвари, ковров и убранства храма, самого крупного и представительного здания в юго-восточной части широко раскинувшегося города, были привозными.