Самбук Ростислав Феодосьевич. Жаркий июль

   — Автоинспекция ищет.
   — Машин развелось… — вздохнул Толя, однако, по-моему, не совсем искренне, потому что имел прямое и непосредственное отношение к увеличению автопарка: кто возил меня вчера на собственных «Жигулях»?
   — Брюнетка, вероятно, Мария, — высказал я догадку.
   — А то как же, торговый кадр.
   — Поэтому в продовольственных магазинах — прежде всего!
   — Резонно.
   — Есть две мастерских, где ремонтируют кассы, — сказал Проц. — Я уже послал туда. Кстати, — обратился он ко мне, — там вас двое участковых ждут.
   — Зови их сюда, — оживился Крушельницкий.
   Непейвода и Горлов сели у стены рядом, вид у них был не то что виноватый, но какой-то взволнованный: уже знали о вчерашнем событии и догадывались, каким образом это касается их.
   Крушельницкий не стал убеждать участковых в противоположном.
   — Пашкевич был или есть в ваших участках! — заявил он, по-моему, слишком категорично. — Ищите Марию, она с ним была вчера. Брюнетка, красивая и губки бантиком. Маленькая родинка на левой щеке. Красивая брюнетка с лысым мужчиной — это уже немало!
   Непейвода заёрзал на стуле. Это можно было понять как неполное согласие с Толиной категоричностью: Крушельницкий сразу заметил это, потому что продолжал с нажимом:
   — Идите и снова просейте через сито всех Марий.
   Старшие лейтенанты встали синхронно. Горлов вопросительно посмотрел на меня — ведь договаривались вместе доводить дело до конца, — но мы должны были бросить сейчас все силы на поиски кассы.
   Я лишь махнул Горлову рукой, и участковые вышли, думаю, не очень довольные: проклятый Пашкевич со своей Марией нарушили весь ритм их работы.
   Список магазинов, доставшихся на мою долю, оказался немалым: двадцать девять. Но ребята, учитывая моё незнание города, уступили лучший квадрат. Не в центре, где сам черт запутается в бесконечных львовских улочках и переулках, а в новом массиве. Магазины расположены там дальше друг от друга, зато это окупается предельно простой, как говорится, квадратно-гнездовой планировкой улиц.
   Гастроном, с которого я начал обследование кассовых аппаратов, занимал весь первый этаж пятиподъездного здания и считался одним из крупнейших в городе.
   Директор встретил меня любезно, но без угодливости, совсем не так, как встречают в магазинах моих коллег из ОБХСС, это меня вполне устраивало — я должен был действовать быстро и чётко, не теряя времени на дипломатические тонкости.
   Мы направились из подсобки прямо в зал, где каждая касса выбила мне чек.
   Все эти чеки эксперты сегодня же вечером сравнят с чеками, выбитыми жуликами на ковры, и, таким образом, или установят их идентичность, или нет.
   Я лично не сомневался в последнем: вчера магазин работал, все кассы стояли на месте, однако старательно пронумеровал чеки в соответствии с расположением касс в торговом зале и положил в конверт.
   Потом мы с директором спустились в подвал, где осмотрели ещё два совсем новых кассовых аппарата. Они находились, так сказать, в резерве, на случай выхода из строя работающих. Несколько секунд хватило, чтобы убедиться: по крайней мере полгода никто не прикасался к ящикам, в которых хранились аппараты.
   Мы поднялись в кабинет директора, и я просмотрел личные дела Марий, работавших в гастрономе. Тут были лишь две Марии, уборщица и продавщица, и у обеих было чистое алиби: в январе находились на работе и жили в этом же микрорайоне неподалёку от гастронома.
   Пожав мне руку на прощание, директор все же не удержался от саркастической улыбки и сказал:
   — У нас порядок, и я сам бы сигнализировал вам в случае чего. Думаете, не знаем, что к чему?
   — Думаю, знаете. Но такая уж у меня работа: все надо собственноручно ощупать.
   — Не завидую, людям надо верить.
   У меня не было времени объяснять ему, что именно благодаря вере в людей и, выражаясь официальным языком, в тесном контакте с общественностью лишь за последнее время органы милиции раскрыли несколько тяжких преступлений.
   Я помахал директору рукой и поспешил дальше.
   Процедура осмотра касс в первом гастрономе и пеший переход в следующий заняли у меня полчаса. Если в среднем выйдет по получасу на магазин и если учесть, что в большинстве торговых точек рабочий день заканчивается в восемь вечера, сегодня я смогу осмотреть четырнадцать-пятнадцать гастрономов и промтоварных магазинов. Приблизительно половину запланированных. А надо ещё пообедать, впрочем, можно обойтись пирожками или кофе с бутербродами. Канительная работа, которая может окончиться полным пшиком.
   Но ведь Пашкевич со своей красавицей Марусей все же должны были где-то достать кассу!
   Возможно, украли, а после афёры с коврами выезжали за город и зарыли; возможно, незаметно вернули или сговорились со сторожем или завмагом: десятки вариантов, сотни магазинов, столовых, ресторанов, где установлены кассовые аппараты, — действительно канительная, нудная, но крайне необходимая работа.
   И все время на ногах.
   Когда-то один из старых, опытных работников угрозыска, уже не помню кто, учил меня, ещё зеленого лейтенанта, как надо относиться к своим ногам, как закалять и в то же время холить их, по крайней мере уважать: носить хорошие носки, удобную обувь, может, и не модную, но обязательно удобную и чтобы отвечала требованиям сезона. Честно говоря, тогда я как-то иронически воспринял эти советы и только потом понял, какими полезными они были. Сегодня на мне удобные, несколько растоптанные и совсем не импортные туфли, забыл точно — откуда, житомирские или белоцерковские, но я в них ходок и выдерживаю до вечера.
   Следующий магазин оказался совсем маленьким, с одной кассой и без Марий. Я управился тут за десять минут и начал оптимистичнее представлять своё ближайшее будущее. Однако в гастрономе на параллельной улице не было ни директора, ни его заместителя, пришлось ограничиться заведующим секцией и председателем месткома. Тут я растерял фору, полученную в предыдущей симпатичной торговой точке. Провозился целых сорок минут — и безрезультатно.
   Потом был небольшой универмаг, разделённый на бесчисленное количество секций с кассой в каждой; одна, запасная, стояла в подсобке, и где-то в кладовке после долгих поисков удалось найти ещё две испорченных.
   Короче, к восьми часам я обошёл не четырнадцать-пятнадцать магазинов, как планировал, а всего одиннадцать. Я с удовольствием сел в полупустой троллейбус и дал отдых натруженным ногам.
   В управлении меня уже ждали Крушельницкий, Проц и ещё несколько незнакомых оперативных работников. Не надо было быть большим физиономистом, чтобы понять: их тоже постигла неудача.
   Мы лениво и устало обменялись мнениями, сдали чеки на экспертизу и разъехались по домам, чтобы завтра с самого утра продолжить обход магазинов.
   В гостиничном буфете я выпил две бутылки кефира с не очень аппетитными булочками, одним глазом посмотрел телевизор в холле и завалился спать.
   Заснул сразу и спал без снов. В семь меня разбудил телефонный звонок Крушельницкого. Я провёл электробритвой по щекам, выпил припасённого с вечера кефира и еле влез в переполненный с утра троллейбус.
   Примерно в одиннадцать, после пятого магазина, я позвонил дежурному по управлению: условились, что будем держать его в курсе дел. Но ничего радостного он не сообщил — прочесали уже больше половины торговых точек, и никаких следов.
   Я представил, как ходят по магазинам и столовым, ругаясь и бормоча себе под нос проклятья, мои коллеги по розыску, а подлец Пашкевич наслаждается где-то с брюнеткой, целует губки бантиком, нах-хал проклятый…
   Разозлился и чуть бодрее побежал в столовую, которая значилась в моем маршруте.
   Ещё раз позвонил в управление в два, когда магазины закрывались на перерыв. Дежурный, узнав, кто звонит, радостно заорал в трубку:
   — Товарищ капитан, майор Крушельницкий просил вас срочно приехать!
   — Нашли?
   — Кажется.
   Я вышел из будки телефона-автомата, ощутив, как сразу у меня отяжелели ноги. Любопытно: ещё минуту назад готов был бегать до вечера, а тут захотелось сесть тотчас же, даже вон на ту урну для мусора или прямо на бровку тротуара, — сесть, вытянуть ноги и ни о чем не думать.
   Слава богу, увидел зелёный огонёк такси. Невероятно, но таксист остановился, более того: он не возразил, когда я назвал адрес, а может, просто не захотел спорить с человеком, едущим в управление милиции: кто ж его знает, что это за птица!
   Крушельницкий разговаривал с кем-то по телефону. Помахал мне рукой, приглашая сесть, и продолжал:
   — Возьмите машину и привезите её сюда. Немедленно, очень прошу не задерживаться. Да, да, мы ждём.
   Положил трубку, посмотрел на меня долгим взглядом, но ничего не сказал.
   — Нашли кассу? — не выдержал я долгой паузы.
   — Нет, не нашли. Но Проц нашёл столовую, откуда её увезли. Оказывается, ещё четыре дня назад. И официанткой там Мария Панасовна Щепанская. Два года назад освободилась из колонии. Перед этим работала продавщицей и получила срок за недостачу. В пятницу подала заявление и ушла с работы. Представляешь, в январе Щепанская была в отпуске и ездила в Кривой Рог, там у неё то ли родственники, то ли знакомые.
   — Адрес?.. — я чуть не застонал от нетерпения.
   Крушельницкий покачал головой.
   — Такая штука, — объяснил он. — Щепанская прописана на Зеленой улице, однако там не живёт. Поругалась с хозяйкой и сняла где-то другую комнату. Сейчас Проц привезёт сюда её подругу, разыщет и привезёт — она знает, где живёт Щепанская.
   Я заёрзал на стуле.
   — И в какой же столовой работала Щепанская?
   — Официанткой в вареничной. Неподалёку от завода автопогрузчиков. В прошлом году там поменяли кассу, а старую выбросили в сарай с разным барахлом. Замок гвоздём можно отпереть, сарай во дворе и никем не охраняется. Да и кому нужны старые кастрюли и списанная посуда? Ключ от сарая висит в подсобке. Щепанская могла захватить его с собой, вечером подъехали на машине, вынесли кассу, и конец. А в воскресенье бросили куда-нибудь в речку или озеро — сто лет ищи!
   — А как портрет — сходится?
   — Тютелька в тютельку: брюнетка, красивая и губы красит ярко.
   — А фото?
   — К сожалению, нет, она своё личное дело стащила. Перед тем, как уволиться.
   — Прописана на Зеленой, а живёт на Пекарской! — Мне стало весело. — Вот посмотришь, живёт на Пекарской, и мы её, рабу божью, вместе с лысым красавчиком… — Мне не удалось докончить эту радостную и, как вскоре выяснилось, беспочвенно радостную тираду, потому что дверь открылась, и Проц ввёл в комнату светловолосую девушку.
   — Оля Верещака, — представил он. — Подруга Щепанской.
   Проц придвинул девушке стул, она присела на краешек, насторожённо посмотрев исподлобья.
   — Ну и чудесно! — широко улыбнулся Крушельницкий, как старой знакомой. — Вы, Олечка, давно дружите с Марией?
   — Год уже или чуть больше. Работаем вместе.
   — Подруги?
   — Да.
   — Давно виделись?
   — В пятницу, она расчёт взяла.
   — Почему уволилась?
   — Лучшую работу нашла. Тут девяносто рублей, а там сто десять и прогрессивка.
   — Где?
   — В гастрономе.
   — В каком?
   — А я не спрашивала.
   — Бывали у Марии дома?
   — Конечно.
   — Где живёт?
   — На Пекарской.
   Крушельницкий невольно посмотрел на меня и удовлетворённо улыбнулся.
   — Номер дома и квартиры?
   — А я не знаю.
   — Как же так? Ходили к подруге и не знаете?
   — А зачем мне? Дом знаю и квартиру, на втором этаже справа. А дом, кажется, третий от Чкалова.
   Маша у старушки комнату сняла: сорок рублей в месяц.
   — Поехали, — встал Крушельницкий, — покажете нам квартиру Щепанской.
   — Для чего она вам?
   — Говорят, красивая женщина. Познакомите?
   Оля смерила Крушельницкого оценивающим взглядом.
   — Вы серьёзно?
   — Куда серьёзнее.
   — Опоздали, у Марички уже есть…
   — Это тот, лысый?
   — Откуда знаете?
   — Мы, дорогуша, все знаем.
   — Он вас с лестницы спустит. Ревнивый и злой.
   — Ревнивый — это хорошо. И давно он у Марии?
   — С неделю.
   — Хорошо лысым: девушки их любят.
   Оля хохотнула.
   — Скажете…
   — Неправда?
   — У вас такие красивые волосы…
   Это был прямой намёк, и Крушельницкий тут же перефутболил девушку мне:
   — Вот у кого шевелюра — на десятерых хватит.
   Оля посмотрела на меня, но я, видно, не произвёл на неё впечатления, снова повернулась к Толе и поправила причёску.
   — Зачем вам Маричка? Милиция — и вдруг Маричка!
   — Поехали… — Крушельницкий осторожно взял её за локоть и повернул к дверям. — Поехали, дорогуша, потому что мне иногда бывает очень трудно ответить на такие вот прямо поставленные вопросы.
   Мы приехали на Пекарскую, и Оля указала на ворота в старом, почерневшем доме. Объяснила, что квартира старушки — первая в коридоре справа.
   Девушка осталась в машине с шофёром, а мы втроём поднялись по лестнице. Коридор — длинный и тёмный, двери высокие, тяжёлые, обитые железными полосами, будто их обитатели собирались отражать вражеское нападение.
   Мы с Толей стали по обеим сторонам двери, а Проц позвонил, резко и требовательно. Никто не отозвался, и лейтенант позвонил ещё раз, наконец за дверью послышалось шарканье, и тонкий голос спросил:
   — Кто?
   — Из домоуправления.
   Лязгнул замок, потом ещё один, дверь открылась удивительно плавно и тихо, и маленькая высохшая старушка в платочке выглянула в коридор. Я легонько отстранил её и проскользнул в прихожую. Знал, что вход в комнату Щепанской справа, неслышно сделал несколько шагов и остановился на пороге.
   Комната была пуста.
   Крушельницкий уже исчез за дверью старухиной комнаты, а Проц заглянул в кухню. Старушка, как остановилась на пороге прихожей, так и стояла, испуганно глядя на странных гостей.
   Я вошёл в комнату, открыл дверцы гардероба, заглянул под кровать, хотя уже знал, что ни Щепанской, ни Пашкевича нет, что мы опять опоздали: ни в гардеробе, ни в старомодном комоде не было ни одной вещи, которая могла бы принадлежать красавице Марусе или её лысому любовнику.
   Вышел в прихожую и столкнулся нос к носу с Крушельницким. Он покачал головой, я зло выругался сквозь зубы, но Толя не воспринял моего возмущения, улыбнулся и сказал:
   — Теперь они уже никуда не денутся. — Повернулся к старушке, объяснил: — Мы из милиции, бабушка, извините, что так вот ворвались. Где ваши квартиранты?
   — А съехали.
   — Когда?
   — В субботу.
   Это было любопытно: съехали за день до афёры с коврами. Ночь где-то провели, а потом, собрав деньги возле универмага, сразу скрылись.
   Крушельницкий вынул из кармана бумажку.
   — Вы, бабушка, читать умеете?
   — Почему же не умею, только вижу…
   — Вот постановление на обыск в вашей квартире. — Проставил данные и расписался на бумажке. — Согласно закону в экстренных случаях можем и без разрешения прокурора. Сейчас лейтенант позовёт понятых, — кивнул в сторону Проца. — Кстати, Игорь, скажи Оле, пусть зайдёт сюда.
   — За какие это грехи? Живу мирно и ничего не украла, — обиделась старуха.
   — Вы — ничего, а ваши квартиранты…
   — Почему я должна за них отвечать?
   — Ваши жильцы — опасные преступники, и мы ищем их.
   — Марийка — преступница? — не поверила та. — Тихая и смирная, год жила, и ничего.
   — В тихом омуте черти водятся. Не говорила вам, что в колонии была?
   — Это как же понимать — в тюрьме?
   — Точно, бабушка, по-вашему — в тюрьме.
   — А что сейчас украла? — Тусклые старческие глаза вдруг блеснули любопытством.
   — А это, бабушка, пока что секрет. — Крушельницкий разложил на столе, покрытом льняной скатертью, фотографии. Дождался, пока Проц приведёт понятых, и предложил старухе: — Взгляните, кто из них ваш квартирант?
   Бабка приладила очки, долго и с интересом разглядывала снимки, наконец уверенно ткнула пальцем в фото Пашкевича. Опознала его и Оля.
   Приехала оперативная группа, и, пока ребята производили обыск, Крушельницкий начал допрос старухи. Выяснилось, что зовут её Катериной Спиридоновной. Приехала во Львов сразу после войны с мужем, который работал на заводе «Львовсельмаш». Пять лет назад он умер, и старуха решила сдавать комнату. Во-первых, прибавка к пенсии; во-вторых, не так тоскливо, есть с кем словом перемолвиться.
   — Почему не прописали Щепанскую? — строго спросил Крушельницкий.
   — Да неужели надо прописывать? — всплеснула руками старуха, однако в её водянистых глазах мелькнула искорка. — Я так думаю: деньги платят, и все.
   — По вашей вине, бабушка, — сказал Крушельницкий, — милиция своевременно не задержала опасных преступников.
   — А я тут при чем! — огрызнулась вдруг: она вовсе не была такой простой и забитой, как казалось. — Это ваше дело — преступников ловить!
   — Конечно, наше, — легко согласился Крушельницкий. — Но ведь и за укрывательство…
   — Не знала, ей-богу, не знала! Я бы им, проклятым!..
   — Ладно, — смягчился Толя. — Когда приехал к вам этот лысый? И как назвался?
   — Неделя прошла. А назвался Борисом Борисовичем. И фамилия такая чудная: Крутигора.
   — Документы смотрели?
   — Так ведь муж же Марийкин — зачем?
   — Так и запишем, что документов не видели.
   — Нет.
   — Какие у него были вещи?
   — Чемодан. Большой чемодан, жёлтый, с ремнями.
   — Откуда приехали?
   — А с шахт… Шахтёр он, заработал денег и сейчас отдыхает. Богатый. Когда съезжали, он мне пятьдесят рублей дал.
   — А куда поехали?
   — Я Марийку спросила: вроде бы на Чёрное море, а потом к Борису Борисовичу на шахту. Снова деньги зарабатывать.
   — Может, слышали какие-нибудь разговоры между ними: куда и как едут, поездом или самолётом?
   Старуха покачала головой.
   — Не подслушиваю.
   — А случайно?
   — И случайно.
   — Много было вещей у Щепанской?
   — Три чемодана упаковали.
   — Не много ли? Четыре чемодана — и на курорт?
   — Я предлагала: оставьте, ничего не пропадёт, но Марийка не захотела. Говорит: «Как-нибудь управимся, а возвращаться не хочется».
   — На такси поехали?
   — Нет, у них такая машина — маленький автобус.
   — »Рафик»?
   — Не разбираюсь в этом. Машина, и все.
   — Номер? Может, запомнили номер?
   — Так я же в окно смотрела. Машину видела и как вещи выносили, а вот номер… Глаза у меня…
   — Шофёр был?
   — А как же без шофёра? — спросила та. — Без шофёров машины не ездят.
   — Может, сам Борис Борисович сел за руль?
   — Может быть, — согласилась она, — не видела.
   Со старушкой все было ясно, Крушельницкий отправил её в кухню и пригласил в комнату Олю.
   Девушка выглядела растерянной. Она уже поняла, что к чему, и это поразило её.
   — Ваша подруга Щепанская и её любовник обвиняются в тяжком преступлении, — начал Крушельницкий, пристально глядя на неё. — Я хочу, чтобы вы осознали это и помогли нам.
   Девушка облизала пересохшие губы.
   — Как?
   — Вот мы сейчас и решим это. В последний раз вы виделись со Щепанской в пятницу, когда она брала расчёт. Мария сказала вам, что переходит на работу в какой-то гастроном, бабке — что едет на курорт. Вы — подруги, должны же были договориться о встрече…
   — Да, договорились… — запнулась она, бросив на Крушельницкого тревожный взгляд, — но ведь…
   — Смелее, Оля!
   — Но ведь теперь вы…
   — Хотите сказать: арестуем её?
   Девушка кивнула.
   — Маричка — преступница? Не верю!
   — И все же факт остаётся фактом: Мария Щепанская обвиняется в тяжком преступлении. И ваш долг — помочь следствию.
   — Конечно, — согласилась она, но не очень уверенно. — Мы договорились встретиться в четверг у кинотеатра «Орбита» перед последним сеансом.
   — В девять?
   — Да.
   Крушельницкий немного подумал.
   — Сегодня уже конец рабочего дня, — продолжал он, — и вы в столовую не пойдёте. Завтра или послезавтра будете работать, как обычно. Ничего и никому не говорите. О том, что случилось тут. Согласны?
   Девушка кивнула:
   — Да, никому.
   — Я вынужден предупредить: это очень важно — никому. И ещё: вам может позвонить по телефону Щепанская. Разговаривайте с ней, будто ничего не случилось. Сможете?
   — Постараюсь.
   — Соглашайтесь на все её предложения. После этого сообщите нам. — Крушельницкий записал номер. — Вот по этому телефону.
   — Кстати, — вмешался я, — возможно, позвонит не Щепанская, а Борис Борисович. Не дай бог, чтобы он в чем-нибудь вас заподозрил.
   — У него такие глаза! — Девушка даже съёжилась. — Злые. Страшные.
   — Чего вам бояться?
   — А если он придёт в вареничную?
   — Исключено! — возразил я, но сразу подумал, что, может, слишком категорично. — Почти исключено, — поправился я. — Если придёт, постарайтесь выбрать момент и позвонить нам. Говорите что хотите, только сообщите, что из вареничной. Вас сразу поймут.
   — Поймут… — повторила она и вздохнула: кажется, все же не была окончательно уверена в этом.
   В старухину комнату, где мы сидели, заглянул один из оперативников. Мы отпустили Олю.
   — Что-нибудь есть, Микола? — спросил Крушельницкий.
   — Мало. Они не спешили и упаковывали вещи очень старательно. Есть мелочи.
   — Какие?
   — Чулок, зубная щётка, мусор в корзине для бумаг. Разные бумажки, газета, окурки.
   — Что за бумажки? — заинтересовался я.
   — Посмотрите.
   Мы перешли в соседнюю комнату, и оперативник разложил на столе свои находки. Действительно, мелочи. Однако, просмотрев их, мы с Крушельницким установили, что Пашкевич курил болгарские сигареты «Стюардесса», читал «Советский спорт» и чистил зубы пастой «Мери». Правда, пастой, наверное, пользовалась Щепанская.
   Перебирая окурки, я натолкнулся на скомканную бумажку и осторожно разгладил её.
   Сразу ёкнуло сердце. Ёкнуло едва-едва, потому что бумажка, в конце концов, могла ничего и не означать: обыкновенный железнодорожный билет пригородной зоны. Куплен он был в пятницу, за день до того, как Щепанская с Пашкевичем съехали с квартиры.
   Я попросил позвать старушку.
   — Припомните, пожалуйста, что делали ваши квартиранты в пятницу? — спросил я.
   — В пятницу? — задумалась она.
   — Накануне отъезда.
   — Так не ночевали ведь. Марийка вернулась с работы раньше и куда-то отправилась.
   — А на следующий день приехали на машине?
   — Да, на маленьком автобусе.
   — Куда ездили, не сказали?
   — Предупредили, что не будут ночевать. Едут на именины к знакомым, там и останутся.
   — Тут, во Львове?
   — А где же ещё ?
   Крушельницкий, сидевший по ту сторону стола, вдруг быстро встал, внимательно осмотрел стену над кроватью.
   — У Щепанской был ковёр? — спросил он.
   — А то как же. Один висел тут, а другой так и не развернула. В углу стоял, за шкафом.
   — Висел красный с цветами?
   — Точно. Красивый ковёр, дорогой.
   — Триста пятьдесят шесть рублей, — улыбнулся Крушельницкий.
   — Я же и говорю: дорогой.
   Старушку почему-то не удивила странная Толина осведомлённость, не удивила она и меня. Немного подосадовал, что сам раньше не обратил внимания на следы от гвоздей, которыми был прибит ковёр. Завернул в газету весь мусор, найденный в квартире. Собственно, тут уже нечего было делать. Предупредили старушку, чтобы немедленно сообщила в милицию, если узнает что-нибудь новое о квартирантах, и поехали в управление. Здесь нас ждала уже справка о Щепанской.
   Мария Панасовна родилась в 1948 году в Кривом Роге. Отец работал на руднике, мать торговала пивом в ларьке. В 1957 году отец умер, мать через год вышла замуж и вместе с новым мужем куда-то уехала, оставив десятилетнюю дочь своей сестре. В Кривом Роге Щепанская окончила школу и отправилась во Львов. Тут училась в торговом училище, потом работала продавщицей в гастрономе. За недостачу была осуждена на три года, отбывала наказание в колонии общего режима. Характеристики из колонии имела хорошие, Щепанскую выпустили на год раньше срока. Устроилась официанткой в вареничной, где и работала до прошлой пятницы.
   — Ничего утешительного, — констатировал Крушельницкий, прочитав справку.
   Я не мог с ним согласиться.
   — Кривой Рог… — возразил. — К кому ездила Щепанская в январе?
   — Ну, к тётке.
   — Надо установить точно.
   — Неужели считаешь, что Пашкевич со Щепанской отправились туда? Они теперь Кривой Рог за тысячу километров будут обходить.
   — Конечно.
   — Так зачем тебе криворожская тётка?
   — При чем тут тётка? Мать!
   Крушельницкий похлопал глазами и вдруг оживился:
   — Вот ты о чем! Глубоко копаешь…
   — Вызывай Кривой Рог.
   Через несколько минут я услышал в трубке бодрый голос Саши Кольцова.
   — Поймали Пашкевича? — сразу же спросил он.
   — Черта лысого!
   — Это точно: черта и лысого… — захохотал Саша.
   — Брось… — Мне было не до каламбуров. Рассказал, что нам нужно от него, и Сашко обещал завтра же позвонить во Львов.
   Кольцов сдержал своё слово и уже в середине следующего дня мы знали, что тётка Щепанской умерла три года назад, а мать её, как утверждают соседи, выехала ещё двадцать лет назад куда-то в Западную Украину. Фамилию отчима Щепанской установить не удалось.
   — Мало, очень мало, — пожаловался я.
   — Что мог, — отрезал Кольцов, — сделал все, что мог.
   — И на том спасибо.
   В информации Кольцова была одна деталь, подтверждавшая мою версию: мать Щепанской уехала куда-то в Западную Украину.