Страница:
Во Флоренции ее услышал автор ее первых спектаклей — Россини. Композитор по достоинству оценил и великолепные вокальные данные, и редкую красоту, и поразительную работоспособность певицы. Покорен был и другой оперный композитор Беллини, написавший для сестер Гризи главные партии — Ромео и Джульетты — в своей новой опере «Монтекки и Капулетти». Премьера спектакля состоялась в 1830 году в Венеции.
26 декабря 1831 года состоялась премьера «Нормы» Беллини. «Ла Скала» оказал восторженный прием не только прославленной Джудитте Пасте. Свою долю аплодисментов получила и мало кому известная певица Джулия Гризи. Она исполнила роль Адальджизы с истинно вдохновенной смелостью и неожиданным мастерством. Выступление в «Норме» окончательно способствовало ее утверждению на сцене.
После этого Джулия быстро поднималась по лестнице славы. Она едет в столицу Франции. Здесь ее тетка Джузеппина, некогда покорившая сердце Наполеона, возглавляла Итальянский театр. Великолепное созвездие имен украшало тогда парижскую сцену: Каталани, Зонтаг, Паста, Шредер-Девриент, Луиза Виардо, Мария Малибран. Но всемогущий Россини помог получить молодой певице ангажемент в «Опера комик». Последовали выступления в «Семирамиде», затем в «Анне Болейн» и «Лукреции Борджиа», и Гризи завоевала требовательных парижан. Спустя два года она перешла на сцену Итальянской оперы и вскоре по предложению Пасты осуществила свою заветную мечту, исполнив здесь партию Нормы.
С этого момента Гризи встала в один ряд с величайшими звездами своего времени. Один из критиков писал: «Когда поет Малибран, мы слышим голос ангела, устремленный к небу и разливающийся истинным каскадом трелей. Когда слушаешь Гризи, воспринимаешь голос женщины, которая поет уверенно и широко, — голос человека, а не флейты». Что верно, то верно. Джулия — само воплощение здорового, оптимистического, полнокровного начала. Она стала в известной степени предвестницей нового, реалистического стиля оперного пения.
В 1836 году певица стала женой графа де Мелей, но артистическую деятельность не прекратила. Ее ждут новые триумфы в операх Беллини «Пират», «Беатриче ди Тенда», «Пуритане», «Сомнамбула», Россини «Отелло», «Женщина озера», Доницетти «Анна Болейн», «Паризина д'Эсте», «Мария ди Рохан», «Велизарий». Широкий диапазон голоса позволял ей практически с одинаковой легкостью исполнять и сопрановые, и меццо-сопрановые партии, а исключительная память — разучивать новые роли с поразительной быстротой.
Гастроли в Лондоне принесли неожиданную перемену в ее судьбу. Она пела здесь с известным тенором Марио. Джулия и раньше выступала с ним и на сценах Парижа, и в салонах, где собирался весь цвет парижской художественной интеллигенции. Но в столице Англии она впервые по-настоящему узнала графа Джованни Маттео де Кандиа — таково было настоящее имя ее партнера.
Граф в юности, отказавшись от семейных титулов и земельных угодий, стал участником национально-освободительного движения. Окончив Парижскую консерваторию, молодой граф под псевдонимом Марио начал выступать на сцене. Он быстро стал знаменит, объездил всю Европу, и немалую часть своих огромных гонораров отдавал итальянским патриотам.
Джулия и Марио полюбили друг друга. Муж певицы не возражал против развода, и влюбленные артисты, получив возможность соединить свою судьбу, остались неразлучными не только в жизни, но и на сцене. Выступления семейного дуэта в операх «Дон Жуан», «Свадьба Фигаро», «Тайный брак», «Гугеноты», а позднее и в «Трубадуре» вызывали овации публики повсюду — в Англии, Германии, Испании, Франции, Италии, в Америке. Гаэтано Доницетти написал для них одно из самых солнечных, оптимистических своих творений — оперу «Дон Паскуале», увидевшую свет рампы 3 января 1843 года.
С 1849 по 1853 год Гризи вместе с Марио многократно выступала в России. Русские зрители слышали и видели Гризи в партиях Семирамиды, Нормы, Эльвиры, Розины, Валентины, Лукреции Борджиа, донны Анны, Нинетты.
Партия Семирамиды не входит в число лучших партий написанных Россини. Исключая недолгое исполнение этой роли Кольбран, в сущности, до Гризи не было выдающихся исполнительниц. Один из рецензентов писал, что в предшествующих постановках этой оперы «Семирамиды не было… или, если хотите, была какая-то бледная, бесцветная, безжизненная фигура, мишурная царица, между поступками которой не было никакой связи, ни психологической, ни сценической». «И вот наконец она предстала — Семирамида, величественная владычица Востока, осанка, взгляд, благородство движений и поз — Да, это она! Женщина страшная, натура громадная…»
А. Стахович вспоминает: «Прошло тому пятьдесят лет, а я не могу забыть ее первого выхода…» Обычно Семирамида, сопровождаемая пышным кортежем, появляется медленно на тутти оркестра. Иначе поступила Гризи: «…вдруг стремительно выходит полная черноволосая женщина, в белой тунике, с прекрасными, обнаженными до плеч руками; низко поклонилась она жрецу и, повернувшись чудным античным профилем, стала перед пораженной ее царственной красотой публикой. Загремели аплодисменты, крики: браво, браво! — не дают ей начать арию. Гризи продолжала стоять, сияя красотой, в своей величественной позе и не прервала поклонами публике своего чудесного вступления в роль».
Особый интерес представляло для петербургских зрителей выступление Гризи в опере «Пуритане». До той поры непревзойденной исполнительницей роли Эльвиры в глазах меломанов оставалась Э. Фреццолини. Впечатление, произведенное Гризи, было ошеломляющим. «Забыты были все сравнения… — писал один из критиков, — и все бесспорно сознались, что лучшей Эльвиры у нас еще не было. Очарование ее игры увлекло всех. Гризи придала этой роли новые оттенки изящества, и созданный ею тип Эльвиры может служить образцом для ваятелей, живописцев и поэтов. Французы и итальянцы до сих пор не решили спорного вопроса: одно ли пение должно преобладать в исполнении оперы, или на первом плане остается главное сценическое условие — игра. Гризи в роли Эльвиры решила вопрос в пользу последнего условия, доказав удивительным выполнением, что на сцене первое место занимает актриса. В финале первого акта сцена сумасшествия ведена была ею с таким высоким искусством, что, исторгая слезы у самых равнодушных зрителей, она заставила всех удивляться своему таланту. Мы привыкли видеть, что сценическое сумасшествие отличается резкими, угловатыми пантомимами, беспорядочными движениями и блуждающими взорами. Гризи — Эльвира научила нас, что благородство и изящество движений может и должно быть нераздельно в сумасшествии. Гризи тоже бегала, бросалась, становилась на колени, но все это было облагорожено… Во втором акте в знаменитой своей фразе: „Возвратите мне надежду или дайте умереть!“ Гризи изумила всех совершенно отличным своим колоритом музыкального выражения. Мы помним ее предместницу: фраза эта всегда нас трогала, как вопль отчаянной, безнадежной любви. Гризи при самом выходе осуществила невозможность надежды и готовность умереть. Выше, изящнее этого мы ничего не слыхали».
Во второй половине 50-х годов болезнь начала подтачивать кристально чистый голос Джулии Гризи. Она боролась, лечилась, продолжала петь, хотя прежний успех уже не сопутствовал ей. В 1861 году она оставила сцену, но не прекращала выступать в концертах.
В 1868 году Джулия спела в последний раз. Это произошло на похоронах Россини. В церкви Санта-Мария дель Фиоре вместе с огромным хором Гризи и Марио исполнили «Стабат матер». Это выступление оказалось последним для певицы. По свидетельству современников, голос ее звучал красиво и проникновенно, как в лучшие годы.
Спустя несколько месяцев внезапная смерть унесла обеих ее дочерей, а вслед за ними умерла 29 ноября 1869 года и Джулия Гризи.
АННА ПЕТРОВА-ВОРОБЬЕВА
ЭНРИКО ТАМБЕРЛИК
26 декабря 1831 года состоялась премьера «Нормы» Беллини. «Ла Скала» оказал восторженный прием не только прославленной Джудитте Пасте. Свою долю аплодисментов получила и мало кому известная певица Джулия Гризи. Она исполнила роль Адальджизы с истинно вдохновенной смелостью и неожиданным мастерством. Выступление в «Норме» окончательно способствовало ее утверждению на сцене.
После этого Джулия быстро поднималась по лестнице славы. Она едет в столицу Франции. Здесь ее тетка Джузеппина, некогда покорившая сердце Наполеона, возглавляла Итальянский театр. Великолепное созвездие имен украшало тогда парижскую сцену: Каталани, Зонтаг, Паста, Шредер-Девриент, Луиза Виардо, Мария Малибран. Но всемогущий Россини помог получить молодой певице ангажемент в «Опера комик». Последовали выступления в «Семирамиде», затем в «Анне Болейн» и «Лукреции Борджиа», и Гризи завоевала требовательных парижан. Спустя два года она перешла на сцену Итальянской оперы и вскоре по предложению Пасты осуществила свою заветную мечту, исполнив здесь партию Нормы.
С этого момента Гризи встала в один ряд с величайшими звездами своего времени. Один из критиков писал: «Когда поет Малибран, мы слышим голос ангела, устремленный к небу и разливающийся истинным каскадом трелей. Когда слушаешь Гризи, воспринимаешь голос женщины, которая поет уверенно и широко, — голос человека, а не флейты». Что верно, то верно. Джулия — само воплощение здорового, оптимистического, полнокровного начала. Она стала в известной степени предвестницей нового, реалистического стиля оперного пения.
В 1836 году певица стала женой графа де Мелей, но артистическую деятельность не прекратила. Ее ждут новые триумфы в операх Беллини «Пират», «Беатриче ди Тенда», «Пуритане», «Сомнамбула», Россини «Отелло», «Женщина озера», Доницетти «Анна Болейн», «Паризина д'Эсте», «Мария ди Рохан», «Велизарий». Широкий диапазон голоса позволял ей практически с одинаковой легкостью исполнять и сопрановые, и меццо-сопрановые партии, а исключительная память — разучивать новые роли с поразительной быстротой.
Гастроли в Лондоне принесли неожиданную перемену в ее судьбу. Она пела здесь с известным тенором Марио. Джулия и раньше выступала с ним и на сценах Парижа, и в салонах, где собирался весь цвет парижской художественной интеллигенции. Но в столице Англии она впервые по-настоящему узнала графа Джованни Маттео де Кандиа — таково было настоящее имя ее партнера.
Граф в юности, отказавшись от семейных титулов и земельных угодий, стал участником национально-освободительного движения. Окончив Парижскую консерваторию, молодой граф под псевдонимом Марио начал выступать на сцене. Он быстро стал знаменит, объездил всю Европу, и немалую часть своих огромных гонораров отдавал итальянским патриотам.
Джулия и Марио полюбили друг друга. Муж певицы не возражал против развода, и влюбленные артисты, получив возможность соединить свою судьбу, остались неразлучными не только в жизни, но и на сцене. Выступления семейного дуэта в операх «Дон Жуан», «Свадьба Фигаро», «Тайный брак», «Гугеноты», а позднее и в «Трубадуре» вызывали овации публики повсюду — в Англии, Германии, Испании, Франции, Италии, в Америке. Гаэтано Доницетти написал для них одно из самых солнечных, оптимистических своих творений — оперу «Дон Паскуале», увидевшую свет рампы 3 января 1843 года.
С 1849 по 1853 год Гризи вместе с Марио многократно выступала в России. Русские зрители слышали и видели Гризи в партиях Семирамиды, Нормы, Эльвиры, Розины, Валентины, Лукреции Борджиа, донны Анны, Нинетты.
Партия Семирамиды не входит в число лучших партий написанных Россини. Исключая недолгое исполнение этой роли Кольбран, в сущности, до Гризи не было выдающихся исполнительниц. Один из рецензентов писал, что в предшествующих постановках этой оперы «Семирамиды не было… или, если хотите, была какая-то бледная, бесцветная, безжизненная фигура, мишурная царица, между поступками которой не было никакой связи, ни психологической, ни сценической». «И вот наконец она предстала — Семирамида, величественная владычица Востока, осанка, взгляд, благородство движений и поз — Да, это она! Женщина страшная, натура громадная…»
А. Стахович вспоминает: «Прошло тому пятьдесят лет, а я не могу забыть ее первого выхода…» Обычно Семирамида, сопровождаемая пышным кортежем, появляется медленно на тутти оркестра. Иначе поступила Гризи: «…вдруг стремительно выходит полная черноволосая женщина, в белой тунике, с прекрасными, обнаженными до плеч руками; низко поклонилась она жрецу и, повернувшись чудным античным профилем, стала перед пораженной ее царственной красотой публикой. Загремели аплодисменты, крики: браво, браво! — не дают ей начать арию. Гризи продолжала стоять, сияя красотой, в своей величественной позе и не прервала поклонами публике своего чудесного вступления в роль».
Особый интерес представляло для петербургских зрителей выступление Гризи в опере «Пуритане». До той поры непревзойденной исполнительницей роли Эльвиры в глазах меломанов оставалась Э. Фреццолини. Впечатление, произведенное Гризи, было ошеломляющим. «Забыты были все сравнения… — писал один из критиков, — и все бесспорно сознались, что лучшей Эльвиры у нас еще не было. Очарование ее игры увлекло всех. Гризи придала этой роли новые оттенки изящества, и созданный ею тип Эльвиры может служить образцом для ваятелей, живописцев и поэтов. Французы и итальянцы до сих пор не решили спорного вопроса: одно ли пение должно преобладать в исполнении оперы, или на первом плане остается главное сценическое условие — игра. Гризи в роли Эльвиры решила вопрос в пользу последнего условия, доказав удивительным выполнением, что на сцене первое место занимает актриса. В финале первого акта сцена сумасшествия ведена была ею с таким высоким искусством, что, исторгая слезы у самых равнодушных зрителей, она заставила всех удивляться своему таланту. Мы привыкли видеть, что сценическое сумасшествие отличается резкими, угловатыми пантомимами, беспорядочными движениями и блуждающими взорами. Гризи — Эльвира научила нас, что благородство и изящество движений может и должно быть нераздельно в сумасшествии. Гризи тоже бегала, бросалась, становилась на колени, но все это было облагорожено… Во втором акте в знаменитой своей фразе: „Возвратите мне надежду или дайте умереть!“ Гризи изумила всех совершенно отличным своим колоритом музыкального выражения. Мы помним ее предместницу: фраза эта всегда нас трогала, как вопль отчаянной, безнадежной любви. Гризи при самом выходе осуществила невозможность надежды и готовность умереть. Выше, изящнее этого мы ничего не слыхали».
Во второй половине 50-х годов болезнь начала подтачивать кристально чистый голос Джулии Гризи. Она боролась, лечилась, продолжала петь, хотя прежний успех уже не сопутствовал ей. В 1861 году она оставила сцену, но не прекращала выступать в концертах.
В 1868 году Джулия спела в последний раз. Это произошло на похоронах Россини. В церкви Санта-Мария дель Фиоре вместе с огромным хором Гризи и Марио исполнили «Стабат матер». Это выступление оказалось последним для певицы. По свидетельству современников, голос ее звучал красиво и проникновенно, как в лучшие годы.
Спустя несколько месяцев внезапная смерть унесла обеих ее дочерей, а вслед за ними умерла 29 ноября 1869 года и Джулия Гризи.
АННА ПЕТРОВА-ВОРОБЬЕВА
(1817—1901)
Недолго, всего тринадцать лет, длилась карьера Анны Яковлевны Петровой-Воробьевой. Но и этих лет достаточно, чтобы золотыми буквами вписать ее имя в историю отечественного искусства.
«…Обладала голосом феноменальной, редкой красоты и силы, „бархатного“ тембра и широкого диапазона (две с половиной октавы, от „фа“ малой до „си-бемоль“ второй октавы), могучим сценическим темпераментом, владела виртуозной вокальной техникой, — пишет Пружанский. — В каждой партии певица стремилась к достижению полного вокального и сценического единства».
Один из современников певицы писал: «Она только лишь выйдет, сейчас вы заметите великую актрису и вдохновенную певицу. В эту минуту каждое ее движение, каждый пассаж, каждая гамма проникнуты жизнию, чувством, художническим одушевлением. Ее магический голос, ее творческая игра равно просятся в сердце каждого холодного и пламенного любителя».
Анна Яковлевна Воробьева родилась 14 февраля 1817 года в Санкт-Петербурге, в семье репетитора хоров Императорских петербургских театров. Окончила Петербургское театральное училище. Сначала обучалась в балетном классе Ш. Дидло, а затем в классе пения у А. Сапиенцы и Г. Ломакина. Позднее Анна совершенствовалась в вокальном искусстве под руководством К. Кавоса и М. Глинки.
В 1833 году, еще будучи ученицей театрального училища, Анна дебютировала на оперной сцене с небольшой партией Пипо в «Сороке-воровке» Россини. Знатоки немедленно отметили ее выдающиеся вокальные данные: редкое по силе и красоте контральто, отличную технику, выразительность пения. Позднее молодая певица выступила в партии Ритты («Цампа, морской разбойник, или Мраморная невеста»).
В то время императорская сцена была почти полностью отдана во власть итальянской оперы, и молодая певица не могла в полной мере раскрыть свое дарование. Несмотря на успех, по окончании училища Анна была определена по указанию директора Императорских театров А. Гедеонова в хор Петербургской оперы. В этот период Воробьева принимала участие в драмах, водевилях, различных дивертисментах, выступала в концертах с исполнением испанских арий и романсов. Лишь благодаря хлопотам К. Кавоса, оценившего голос и сценическое дарование молодой артистки, получила возможность выступить 30 января 1835 года в партии Арзаче, после чего была зачислена в солистки Петербургской оперы.
Став солисткой, Воробьева начала осваивать «белькантовый» репертуар — преимущественно оперы Россини и Беллини. Но тут произошло событие, круто изменившее ее судьбу. Михаил Иванович Глинка, приступивший к работе над первой своей оперой, безошибочным и проницательным взглядом художника отличил среди многих певцов русской оперы двух, избрал их для исполнения главных партий будущей оперы. И не только избрал, но и стал сам готовить их к выполнению ответственной миссии.
«Артисты проходили со мной партии с искренним усердием, — вспоминал он позднее. — Петрова (тогда еще Воробьева), необыкновенно талантливая артистка, всегда просила меня пропеть ей каждую новую для нее музыку раза два, в третий — слова и музыку она уже хорошо пела и знала наизусть…»
Увлечение певицы музыкой Глинки росло. Судя по всему, и автор уже тогда был удовлетворен ее успехами. Во всяком случае, в конце лета 1836 года он уже написал трио с хором «Ах не мне, бедному, ветру буйному» по собственным словам «соображаясь с средствами и талантом г-жи Воробьевой».
8 апреля 1836 года певица выступила в роли невольницы в драме «Молдавская цыганка, или Золото и кинжал» К. Бахтурина, где в начале третьей картины исполнила арию с женским хором, написанную Глинкой.
Вскоре состоялась историческая для русской музыки премьера первой оперы Глинки. В.В. Стасов много позднее писал:
"27 ноября 1836 года дана была в первый раз опера Глинки «Сусанин»…
Представления «Сусанина» были рядом торжеств для Глинки, но также и для двух главных исполнителей: Осипа Афанасьевича Петрова, исполнявшего роль Сусанина, и для Анны Яковлевны Воробьевой, исполнявшей роль Вани. Эта последняя была еще совсем молодая девушка, только за год выпущенная из театральной школы и вплоть до самого появления «Сусанина» осужденная пресмыкаться в хоре, несмотря на изумительный свой голос и способности. С первых же представлений новой оперы оба эти артиста поднялись на такую высоту художественного исполнения, какой до тех пор не достигал ни один наш оперный исполнитель. Голос Петрова получил к этому времени все свое развитие и сделался тем великолепным, «могучим басом», про который говорит Глинка в своих «Записках». Голос Воробьевой был один из самых необычайных, изумительных контральто в целой Европе: объем, красота, сила, мягкость — все в нем поражало слушателя и действовало на него с неотразимым обаянием. Но художественные качества обоих артистов оставляли далеко за собою совершенство их голосов.
Драматичность, глубокое, искреннее чувство, способное доходить до потрясающей патетичности, простота и правдивость, горячность — вот что сразу выдвинуло Петрова и Воробьеву на первое место в ряду наших исполнителей и заставило русскую публику ходить толпами на представления «Ивана Сусанина». Сам Глинка сразу оценил все достоинство двух этих исполнителей и с сочувствием занялся их высшим художественным образованием. Легко представить себе, как далеко должны были шагнуть вперед талантливые, богато одаренные уже и так от природы артисты, когда руководителем, советником и учителем их вдруг сделался гениальный композитор".
Вскоре после этого спектакля, в 1837 году, Анна Яковлевна Воробьева стала женой Петрова. Глинка сделал молодоженам самый дорогой, бесценный подарок. Вот как рассказывает об этом в своих воспоминаниях сама артистка:
"В сентябре Осипа Афанасьевича очень озабочивала мысль о том, что ему дать в бенефис, назначенный на 18 октября. Летом, за свадебными хлопотами, он совсем забыл об этом дне. В те времена… каждый артист должен был сам заботиться о составлении спектакля, если же он ничего нового не придумает, а старого дать не захочет, то рисковал и совсем лишиться бенефиса (что я на себе однажды испытала), таковы были тогда правила. 18-е октября не за горами, надо на что-нибудь решиться. Толкуя таким образом, мы пришли к мысли: не согласится ли Глинка прибавить к своей опере еще одну сцену для Вани. В 3-м акте Сусанин посылает Ваню на барский двор, так нельзя ли будет прибавить, как Ваня прибегает туда?
Муж сейчас же направился к Нестору Васильевичу Кукольнику рассказать о нашей идее. Кукольник выслушал очень внимательно, да и говорит: «Приходи, братец, вечерком, Миша у меня сегодня будет, и мы потолкуем». В 8-м часу вечера Осип Афанасьевич отправился туда. Входит, видит, что Глинка сидит за роялем и что-то напевает, а Кукольник расхаживает по комнате и что-то бормочет. Оказывается, что у Кукольника уже сделан план новой сцены, слова почти готовы, а у Глинки разыгрывается фантазия. Оба они с удовольствием ухватились за эту идею и обнадежили Осипа Афанасьевича, что к 18-му октября сцена будет готова.
На другой день, часов в 9 утра, раздается сильный звонок; я еще не вставала, ну, думаю, кто это так рано пришел? Вдруг кто-то стучит в дверь моей комнаты, и слышу голос Глинки:
— Барынька, вставайте скорей, я новую арию принес!
В десять минут я была готова. Выхожу, а Глинка уже сидит за роялем и показывает Осипу Афанасьевичу новую сцену. Можно вообразить мое удивление, когда я услыхала ее и убедилась, что сцена почти совсем готова, т.е. все речитативы, анданте и аллегро. Я просто остолбенела. Когда успел он ее писать? Вчера только о ней и речь зашла! «Ну, Михаил Иванович, — говорю я, — да вы просто колдун». А он только самодовольно улыбается да говорит мне:
— Я, барыня, принес вам черновую, чтобы вы попробовали по голосу и ловко ли написано.
Я пропела и нашла, что ловко и по голосу. После этого он уехал, но дал обещание скоро прислать арию, а к началу октября оркестровать сцену. 18 октября, в бенефис Осипа Афанасьевича, шла опера «Жизнь за царя» с добавочною сценою, которая имела громадный успех; много вызывали автора и исполнительницу. С тех пор эта добавочная сцена вошла в состав оперы, и в таком виде она исполняется до настоящего времени".
Прошло несколько лет, и признательная певица смогла достойно отблагодарить своего благодетеля. Произошло это в 1842 году, в те ноябрьские дни, когда в Петербурге впервые давалась опера «Руслан и Людмила». На премьере и на втором спектакле из-за болезни Анны Яковлевны партию Ратмира исполняла молодая и неопытная еще певица Петрова — однофамилица ее. Пела довольно робко, и во многом поэтому опера была принята холодно. «На третье представление явилась старшая Петрова, — пишет Глинка в своих „Записках“, — она исполнила сцену третьего действия с таким увлечением, что привела в восторг публику. Раздались звонкие и продолжительные рукоплескания, торжественно вызывали сперва меня, потом Петрову. Эти вызовы продолжались в продолжение 17 представлений…» Добавим, что, по свидетельству газет того времени, певицу иногда по три раза заставляли бисировать арию Ратмира.
В.В. Стасов писал:
"Главные роли ее, в течение 10-летнего сценического ее поприща, от 1835 по 1845, были в следующих операх: «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила» — Глинки; «Семирамида», «Танкред», «Граф Ори», «Сорока-воровка» — Россини; «Монтекки и Капулетти», «Норма» — Беллини; «Осада Калэ» — Донидзетти; «Теобальдо и Изолина» — Морлакки; «Цампа» — Герольда. В 1840 году она, вместе со знаменитой, гениальной итальянкой Пастой исполняла «Монтекки и Капулетти» и приводила публику в неописанный восторг своим страстным, патетическим исполнением партии Ромео. В том же году она исполняла с одинаковым же совершенством и энтузиазмом партию Теобальдо в опере Морлакки «Теобальдо и Изолина», по либретто своему очень сходной с «Монтекки и Капулетти». По поводу первой из этих двух опер Кукольник писал в «Художественной газете»: "Скажите, у кого перенял Теобальдо дивную простоту и правду игры? Только способностям высшего разряда дозволено одним вдохновенным предчувствием угадывать предел изящного, и, увлекая других, самим увлекаться, выдерживая до конца и возрастание страстей, и силу голоса, и малейшие оттенки роли.
Оперное пение — враг жестикуляции. Нет артиста, который не был бы хотя несколько смешон в опере. Г-жа Петрова в этом отношении поражает изумлением. Не только не смешно, напротив, все у ней картинно, сильно, выразительно, а главное, правдиво, истинно!..
Но, без сомнения, из всех ролей талантливой художественной пары самыми выдающимися по силе и правде исторического колорита, по глубине чувства и задушевности, по неподражаемой простоте и правде были их роли в двух великих национальных операх Глинки. Здесь у них и до сих пор еще никогда не было соперников".
Все, что ни пела Воробьева, обличало в ней первоклассного мастера. Виртуозные итальянские партии артистка исполняла так, что ее сравнивали со знаменитыми певицами — Альбони и Полиной Виардо-Гарсиа. В 1840 году она пела вместе с Дж. Пастой, не уступив в мастерстве прославленной певице.
Короткой оказалась блистательная карьера певицы. Из-за большой голосовой нагрузки, а дирекция театра заставляла певицу выступать в мужских партиях, она сорвала голос. Это произошло после исполнения баритоновой партии Ричарда («Пуритане»). Так в 1846 году ей пришлось оставить сцену, хотя официально Воробьева-Петрова числилась в оперной труппе театра до 1850 года.
Она продолжала, правда, петь и в салонах, и в домашнем кругу, по-прежнему восхищая слушателей своей музыкальностью. Петрова-Воробьева славилась исполнением романсов Глинки, Даргомыжского, Мусоргского. Сестра Глинки Л.И. Шестакова вспоминала, что, услыхав впервые «Сиротку» Мусоргского в исполнении Петровой, «сначала была поражена, потом разрыдалась так, что долго не могла успокоиться. Описать, как пела или, вернее, выражала Анна Яковлевна, невозможно; надо слышать, что может сделать гениальный человек, даже потеряв совершенно голос и будучи уже в преклонных летах».
Кроме того, она принимала живейшее участие в творческих успехах мужа. Петров немалым обязан ее безукоризненному вкусу, тонкому пониманию искусства.
Мусоргский посвятил певице песню Марфы «Исходила младешенька» из оперы «Хованщина» (1873) и «Колыбельную» (№ 1) из цикла «Песни и пляски смерти» (1875). Искусство певицы высоко ценили А. Верстовский, Т. Шевченко. Художник Карл Брюллов, в 1840 году услышав голос певицы, пришел в восторг и, по его признанию, «не мог удержаться от слез…».
Умерла певица 26 апреля 1901 года.
«Что же сделала Петрова, чем заслужила она по себе такую долгую и сердечную память в нашем музыкальном мире, видевшем немало хороших певцов и артистов, посвятивших искусству гораздо более продолжительный период времени, нежели покойная Воробьева? — писала в те дни „Русская музыкальная газета“. — А вот чем: А.Я. Воробьева вместе с ее мужем, покойным славным певцом-художником О.А. Петровым, были первыми и гениальными исполнителями двух главных партий первой русской национальной оперы „Жизнь за царя“ Глинки — Вани и Сусанина; А.Я. Петрова была вместе с тем второй и одной из талантливейших исполнительниц роли Ратмира в „Руслане и Людмиле“ Глинки».
«…Обладала голосом феноменальной, редкой красоты и силы, „бархатного“ тембра и широкого диапазона (две с половиной октавы, от „фа“ малой до „си-бемоль“ второй октавы), могучим сценическим темпераментом, владела виртуозной вокальной техникой, — пишет Пружанский. — В каждой партии певица стремилась к достижению полного вокального и сценического единства».
Один из современников певицы писал: «Она только лишь выйдет, сейчас вы заметите великую актрису и вдохновенную певицу. В эту минуту каждое ее движение, каждый пассаж, каждая гамма проникнуты жизнию, чувством, художническим одушевлением. Ее магический голос, ее творческая игра равно просятся в сердце каждого холодного и пламенного любителя».
Анна Яковлевна Воробьева родилась 14 февраля 1817 года в Санкт-Петербурге, в семье репетитора хоров Императорских петербургских театров. Окончила Петербургское театральное училище. Сначала обучалась в балетном классе Ш. Дидло, а затем в классе пения у А. Сапиенцы и Г. Ломакина. Позднее Анна совершенствовалась в вокальном искусстве под руководством К. Кавоса и М. Глинки.
В 1833 году, еще будучи ученицей театрального училища, Анна дебютировала на оперной сцене с небольшой партией Пипо в «Сороке-воровке» Россини. Знатоки немедленно отметили ее выдающиеся вокальные данные: редкое по силе и красоте контральто, отличную технику, выразительность пения. Позднее молодая певица выступила в партии Ритты («Цампа, морской разбойник, или Мраморная невеста»).
В то время императорская сцена была почти полностью отдана во власть итальянской оперы, и молодая певица не могла в полной мере раскрыть свое дарование. Несмотря на успех, по окончании училища Анна была определена по указанию директора Императорских театров А. Гедеонова в хор Петербургской оперы. В этот период Воробьева принимала участие в драмах, водевилях, различных дивертисментах, выступала в концертах с исполнением испанских арий и романсов. Лишь благодаря хлопотам К. Кавоса, оценившего голос и сценическое дарование молодой артистки, получила возможность выступить 30 января 1835 года в партии Арзаче, после чего была зачислена в солистки Петербургской оперы.
Став солисткой, Воробьева начала осваивать «белькантовый» репертуар — преимущественно оперы Россини и Беллини. Но тут произошло событие, круто изменившее ее судьбу. Михаил Иванович Глинка, приступивший к работе над первой своей оперой, безошибочным и проницательным взглядом художника отличил среди многих певцов русской оперы двух, избрал их для исполнения главных партий будущей оперы. И не только избрал, но и стал сам готовить их к выполнению ответственной миссии.
«Артисты проходили со мной партии с искренним усердием, — вспоминал он позднее. — Петрова (тогда еще Воробьева), необыкновенно талантливая артистка, всегда просила меня пропеть ей каждую новую для нее музыку раза два, в третий — слова и музыку она уже хорошо пела и знала наизусть…»
Увлечение певицы музыкой Глинки росло. Судя по всему, и автор уже тогда был удовлетворен ее успехами. Во всяком случае, в конце лета 1836 года он уже написал трио с хором «Ах не мне, бедному, ветру буйному» по собственным словам «соображаясь с средствами и талантом г-жи Воробьевой».
8 апреля 1836 года певица выступила в роли невольницы в драме «Молдавская цыганка, или Золото и кинжал» К. Бахтурина, где в начале третьей картины исполнила арию с женским хором, написанную Глинкой.
Вскоре состоялась историческая для русской музыки премьера первой оперы Глинки. В.В. Стасов много позднее писал:
"27 ноября 1836 года дана была в первый раз опера Глинки «Сусанин»…
Представления «Сусанина» были рядом торжеств для Глинки, но также и для двух главных исполнителей: Осипа Афанасьевича Петрова, исполнявшего роль Сусанина, и для Анны Яковлевны Воробьевой, исполнявшей роль Вани. Эта последняя была еще совсем молодая девушка, только за год выпущенная из театральной школы и вплоть до самого появления «Сусанина» осужденная пресмыкаться в хоре, несмотря на изумительный свой голос и способности. С первых же представлений новой оперы оба эти артиста поднялись на такую высоту художественного исполнения, какой до тех пор не достигал ни один наш оперный исполнитель. Голос Петрова получил к этому времени все свое развитие и сделался тем великолепным, «могучим басом», про который говорит Глинка в своих «Записках». Голос Воробьевой был один из самых необычайных, изумительных контральто в целой Европе: объем, красота, сила, мягкость — все в нем поражало слушателя и действовало на него с неотразимым обаянием. Но художественные качества обоих артистов оставляли далеко за собою совершенство их голосов.
Драматичность, глубокое, искреннее чувство, способное доходить до потрясающей патетичности, простота и правдивость, горячность — вот что сразу выдвинуло Петрова и Воробьеву на первое место в ряду наших исполнителей и заставило русскую публику ходить толпами на представления «Ивана Сусанина». Сам Глинка сразу оценил все достоинство двух этих исполнителей и с сочувствием занялся их высшим художественным образованием. Легко представить себе, как далеко должны были шагнуть вперед талантливые, богато одаренные уже и так от природы артисты, когда руководителем, советником и учителем их вдруг сделался гениальный композитор".
Вскоре после этого спектакля, в 1837 году, Анна Яковлевна Воробьева стала женой Петрова. Глинка сделал молодоженам самый дорогой, бесценный подарок. Вот как рассказывает об этом в своих воспоминаниях сама артистка:
"В сентябре Осипа Афанасьевича очень озабочивала мысль о том, что ему дать в бенефис, назначенный на 18 октября. Летом, за свадебными хлопотами, он совсем забыл об этом дне. В те времена… каждый артист должен был сам заботиться о составлении спектакля, если же он ничего нового не придумает, а старого дать не захочет, то рисковал и совсем лишиться бенефиса (что я на себе однажды испытала), таковы были тогда правила. 18-е октября не за горами, надо на что-нибудь решиться. Толкуя таким образом, мы пришли к мысли: не согласится ли Глинка прибавить к своей опере еще одну сцену для Вани. В 3-м акте Сусанин посылает Ваню на барский двор, так нельзя ли будет прибавить, как Ваня прибегает туда?
Муж сейчас же направился к Нестору Васильевичу Кукольнику рассказать о нашей идее. Кукольник выслушал очень внимательно, да и говорит: «Приходи, братец, вечерком, Миша у меня сегодня будет, и мы потолкуем». В 8-м часу вечера Осип Афанасьевич отправился туда. Входит, видит, что Глинка сидит за роялем и что-то напевает, а Кукольник расхаживает по комнате и что-то бормочет. Оказывается, что у Кукольника уже сделан план новой сцены, слова почти готовы, а у Глинки разыгрывается фантазия. Оба они с удовольствием ухватились за эту идею и обнадежили Осипа Афанасьевича, что к 18-му октября сцена будет готова.
На другой день, часов в 9 утра, раздается сильный звонок; я еще не вставала, ну, думаю, кто это так рано пришел? Вдруг кто-то стучит в дверь моей комнаты, и слышу голос Глинки:
— Барынька, вставайте скорей, я новую арию принес!
В десять минут я была готова. Выхожу, а Глинка уже сидит за роялем и показывает Осипу Афанасьевичу новую сцену. Можно вообразить мое удивление, когда я услыхала ее и убедилась, что сцена почти совсем готова, т.е. все речитативы, анданте и аллегро. Я просто остолбенела. Когда успел он ее писать? Вчера только о ней и речь зашла! «Ну, Михаил Иванович, — говорю я, — да вы просто колдун». А он только самодовольно улыбается да говорит мне:
— Я, барыня, принес вам черновую, чтобы вы попробовали по голосу и ловко ли написано.
Я пропела и нашла, что ловко и по голосу. После этого он уехал, но дал обещание скоро прислать арию, а к началу октября оркестровать сцену. 18 октября, в бенефис Осипа Афанасьевича, шла опера «Жизнь за царя» с добавочною сценою, которая имела громадный успех; много вызывали автора и исполнительницу. С тех пор эта добавочная сцена вошла в состав оперы, и в таком виде она исполняется до настоящего времени".
Прошло несколько лет, и признательная певица смогла достойно отблагодарить своего благодетеля. Произошло это в 1842 году, в те ноябрьские дни, когда в Петербурге впервые давалась опера «Руслан и Людмила». На премьере и на втором спектакле из-за болезни Анны Яковлевны партию Ратмира исполняла молодая и неопытная еще певица Петрова — однофамилица ее. Пела довольно робко, и во многом поэтому опера была принята холодно. «На третье представление явилась старшая Петрова, — пишет Глинка в своих „Записках“, — она исполнила сцену третьего действия с таким увлечением, что привела в восторг публику. Раздались звонкие и продолжительные рукоплескания, торжественно вызывали сперва меня, потом Петрову. Эти вызовы продолжались в продолжение 17 представлений…» Добавим, что, по свидетельству газет того времени, певицу иногда по три раза заставляли бисировать арию Ратмира.
В.В. Стасов писал:
"Главные роли ее, в течение 10-летнего сценического ее поприща, от 1835 по 1845, были в следующих операх: «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила» — Глинки; «Семирамида», «Танкред», «Граф Ори», «Сорока-воровка» — Россини; «Монтекки и Капулетти», «Норма» — Беллини; «Осада Калэ» — Донидзетти; «Теобальдо и Изолина» — Морлакки; «Цампа» — Герольда. В 1840 году она, вместе со знаменитой, гениальной итальянкой Пастой исполняла «Монтекки и Капулетти» и приводила публику в неописанный восторг своим страстным, патетическим исполнением партии Ромео. В том же году она исполняла с одинаковым же совершенством и энтузиазмом партию Теобальдо в опере Морлакки «Теобальдо и Изолина», по либретто своему очень сходной с «Монтекки и Капулетти». По поводу первой из этих двух опер Кукольник писал в «Художественной газете»: "Скажите, у кого перенял Теобальдо дивную простоту и правду игры? Только способностям высшего разряда дозволено одним вдохновенным предчувствием угадывать предел изящного, и, увлекая других, самим увлекаться, выдерживая до конца и возрастание страстей, и силу голоса, и малейшие оттенки роли.
Оперное пение — враг жестикуляции. Нет артиста, который не был бы хотя несколько смешон в опере. Г-жа Петрова в этом отношении поражает изумлением. Не только не смешно, напротив, все у ней картинно, сильно, выразительно, а главное, правдиво, истинно!..
Но, без сомнения, из всех ролей талантливой художественной пары самыми выдающимися по силе и правде исторического колорита, по глубине чувства и задушевности, по неподражаемой простоте и правде были их роли в двух великих национальных операх Глинки. Здесь у них и до сих пор еще никогда не было соперников".
Все, что ни пела Воробьева, обличало в ней первоклассного мастера. Виртуозные итальянские партии артистка исполняла так, что ее сравнивали со знаменитыми певицами — Альбони и Полиной Виардо-Гарсиа. В 1840 году она пела вместе с Дж. Пастой, не уступив в мастерстве прославленной певице.
Короткой оказалась блистательная карьера певицы. Из-за большой голосовой нагрузки, а дирекция театра заставляла певицу выступать в мужских партиях, она сорвала голос. Это произошло после исполнения баритоновой партии Ричарда («Пуритане»). Так в 1846 году ей пришлось оставить сцену, хотя официально Воробьева-Петрова числилась в оперной труппе театра до 1850 года.
Она продолжала, правда, петь и в салонах, и в домашнем кругу, по-прежнему восхищая слушателей своей музыкальностью. Петрова-Воробьева славилась исполнением романсов Глинки, Даргомыжского, Мусоргского. Сестра Глинки Л.И. Шестакова вспоминала, что, услыхав впервые «Сиротку» Мусоргского в исполнении Петровой, «сначала была поражена, потом разрыдалась так, что долго не могла успокоиться. Описать, как пела или, вернее, выражала Анна Яковлевна, невозможно; надо слышать, что может сделать гениальный человек, даже потеряв совершенно голос и будучи уже в преклонных летах».
Кроме того, она принимала живейшее участие в творческих успехах мужа. Петров немалым обязан ее безукоризненному вкусу, тонкому пониманию искусства.
Мусоргский посвятил певице песню Марфы «Исходила младешенька» из оперы «Хованщина» (1873) и «Колыбельную» (№ 1) из цикла «Песни и пляски смерти» (1875). Искусство певицы высоко ценили А. Верстовский, Т. Шевченко. Художник Карл Брюллов, в 1840 году услышав голос певицы, пришел в восторг и, по его признанию, «не мог удержаться от слез…».
Умерла певица 26 апреля 1901 года.
«Что же сделала Петрова, чем заслужила она по себе такую долгую и сердечную память в нашем музыкальном мире, видевшем немало хороших певцов и артистов, посвятивших искусству гораздо более продолжительный период времени, нежели покойная Воробьева? — писала в те дни „Русская музыкальная газета“. — А вот чем: А.Я. Воробьева вместе с ее мужем, покойным славным певцом-художником О.А. Петровым, были первыми и гениальными исполнителями двух главных партий первой русской национальной оперы „Жизнь за царя“ Глинки — Вани и Сусанина; А.Я. Петрова была вместе с тем второй и одной из талантливейших исполнительниц роли Ратмира в „Руслане и Людмиле“ Глинки».
ЭНРИКО ТАМБЕРЛИК
(1820—1889)
Тамберлик — один из крупнейших итальянских певцов XIX столетия. Он обладал голосом красивого, теплого тембра, необычайной силы, с блестящим верхним регистром (брал высокое грудное cis).
Энрико Тамберлик родился 16 марта 1820 года в Риме. Пению начал обучаться в Риме, у К. Церилли. Позднее Энрико продолжил совершенствоваться у Дж. Гульельми в Неаполе, а затем оттачивал свое мастерство у П. де Абеллы.
В 1837 году Тамберлик дебютировал в концерте в Риме — в квартете из оперы «Пуритане» Беллини, на сцене театра «Арджентина». В следующем году Энрико принял участие в спектаклях Римской филармонической академии в театре «Аполло», где выступал в «Вильгельме Телле» (Россини) и «Лукреции Борджа» (Доницетти).
Профессиональный дебют Тамберлика состоялся в 1841 году. В неаполитанском театре «Дель Фондо» под фамилией своей матери Даниэли он спел в опере Беллини «Монтекки и Капулетти». Там же, в Неаполе, в 1841—1844 годах он продолжил свою карьеру в театре «Сан-Карло». С 1845 года Тамберлик начинает зарубежные гастроли. С огромным успехом проходят его выступления в Мадриде, Барселоне, Лондоне («Ковент-Гарден»), Буэнос-Айресе, Париже (Итальянская опера), в городах Португалии и США.
В 1850 году Тамберлик первый раз спел в Итальянской опере в Петербурге. Уехав в 1856 году, певец вернулся в Россию через три года и продолжал выступать до 1864 года. Приезжал Тамберлик в Россию и позднее, но пел только в концертах.
А.А. Гозенпуд пишет: «Выдающийся певец, талантливый актер, он владел даром неотразимого воздействия на слушателей. Многие ценили, однако, не талант замечательного артиста, а его верхние ноты — особенно удивительное по силе и энергии „до-диез“ верхней октавы; некоторые специально приезжали в театр для того, чтобы услышать, как он берет свое прославленное at. Но наряду с подобными „ценителями“ были слушатели, восхищавшиеся глубиной и драматизмом его исполнения. Страстная, электризующая сила искусства Тамберлика в героических партиях обусловливалась гражданственной позицией артиста».
По свидетельству Кюи, «когда в „Вильгельме Телле“… он энергически восклицал „cercar la liberta“, то публика всегда заставляла его повторить эту фразу — невинное проявление либерализма 60-х годов».
Тамберлик относился уже к новой исполнительской волне. Он являлся выдающимся интерпретатором Верди. Впрочем, с таким же успехом он пел и в операх Россини и Беллини, хотя поклонники старой школы находили, что он чрезмерно драматизирует лирические партии. В операх Россини наряду с Арнольдом высшую победу Тамберлик одержал в труднейшей партии Отелло. По общему мнению, как певец он в ней сравнялся с Рубини, а как актер превзошел его.
В отзыве Ростислава читаем: «Отелло — лучшая роль Тамберлика… В других ролях у него есть замечательные проблески, увлекающие моменты, но здесь каждый шаг, каждое движение, каждый звук строго обдуманны и даже некоторые эффекты пожертвованы в пользу общего художественного целого. Гарсиа и Донзелли (мы не упоминаем о Рубини, который пел эту партию превосходно, но играл весьма плохо) изображали Отелло в виде какого-то средневекового паладина, с рыцарскими замашками, вплоть до минуты катастрофы, во время которой Отелло вдруг преобразовывался в кровожадного зверя… Тамберлик понял характер роли совершенно иначе: он изобразил полудикого мавра, случайно поставленного во главе венецианской армии, взысканного почестями, но вполне сохранившего недоверчивость, скрытность и необузданную суровость, свойственную людям его племени. Немалых требовалось соображений для того, чтобы сохранить мавру, возвеличенному обстоятельствами, приличное достоинство и с тем вместе выказать оттенки первобытной, грубой природы. Вот задача или цель, к которой стремился Тамберлик до той минуты, когда Отелло, обманутый хитрою клеветою Яго, сбрасывает с себя личину восточного достоинства и предается всей пылкости необузданной, дикой страсти. Знаменитое восклицание: si dopo lei toro! оттого именно и потрясает слушателей до глубины души, что оно вырывается из груди как вопль уязвленного сердца… Мы убеждены, что главнейшая причина производимого им впечатления в этой роли происходит именно от умного понимания и искусного изображения характера Шекспирова героя».
Энрико Тамберлик родился 16 марта 1820 года в Риме. Пению начал обучаться в Риме, у К. Церилли. Позднее Энрико продолжил совершенствоваться у Дж. Гульельми в Неаполе, а затем оттачивал свое мастерство у П. де Абеллы.
В 1837 году Тамберлик дебютировал в концерте в Риме — в квартете из оперы «Пуритане» Беллини, на сцене театра «Арджентина». В следующем году Энрико принял участие в спектаклях Римской филармонической академии в театре «Аполло», где выступал в «Вильгельме Телле» (Россини) и «Лукреции Борджа» (Доницетти).
Профессиональный дебют Тамберлика состоялся в 1841 году. В неаполитанском театре «Дель Фондо» под фамилией своей матери Даниэли он спел в опере Беллини «Монтекки и Капулетти». Там же, в Неаполе, в 1841—1844 годах он продолжил свою карьеру в театре «Сан-Карло». С 1845 года Тамберлик начинает зарубежные гастроли. С огромным успехом проходят его выступления в Мадриде, Барселоне, Лондоне («Ковент-Гарден»), Буэнос-Айресе, Париже (Итальянская опера), в городах Португалии и США.
В 1850 году Тамберлик первый раз спел в Итальянской опере в Петербурге. Уехав в 1856 году, певец вернулся в Россию через три года и продолжал выступать до 1864 года. Приезжал Тамберлик в Россию и позднее, но пел только в концертах.
А.А. Гозенпуд пишет: «Выдающийся певец, талантливый актер, он владел даром неотразимого воздействия на слушателей. Многие ценили, однако, не талант замечательного артиста, а его верхние ноты — особенно удивительное по силе и энергии „до-диез“ верхней октавы; некоторые специально приезжали в театр для того, чтобы услышать, как он берет свое прославленное at. Но наряду с подобными „ценителями“ были слушатели, восхищавшиеся глубиной и драматизмом его исполнения. Страстная, электризующая сила искусства Тамберлика в героических партиях обусловливалась гражданственной позицией артиста».
По свидетельству Кюи, «когда в „Вильгельме Телле“… он энергически восклицал „cercar la liberta“, то публика всегда заставляла его повторить эту фразу — невинное проявление либерализма 60-х годов».
Тамберлик относился уже к новой исполнительской волне. Он являлся выдающимся интерпретатором Верди. Впрочем, с таким же успехом он пел и в операх Россини и Беллини, хотя поклонники старой школы находили, что он чрезмерно драматизирует лирические партии. В операх Россини наряду с Арнольдом высшую победу Тамберлик одержал в труднейшей партии Отелло. По общему мнению, как певец он в ней сравнялся с Рубини, а как актер превзошел его.
В отзыве Ростислава читаем: «Отелло — лучшая роль Тамберлика… В других ролях у него есть замечательные проблески, увлекающие моменты, но здесь каждый шаг, каждое движение, каждый звук строго обдуманны и даже некоторые эффекты пожертвованы в пользу общего художественного целого. Гарсиа и Донзелли (мы не упоминаем о Рубини, который пел эту партию превосходно, но играл весьма плохо) изображали Отелло в виде какого-то средневекового паладина, с рыцарскими замашками, вплоть до минуты катастрофы, во время которой Отелло вдруг преобразовывался в кровожадного зверя… Тамберлик понял характер роли совершенно иначе: он изобразил полудикого мавра, случайно поставленного во главе венецианской армии, взысканного почестями, но вполне сохранившего недоверчивость, скрытность и необузданную суровость, свойственную людям его племени. Немалых требовалось соображений для того, чтобы сохранить мавру, возвеличенному обстоятельствами, приличное достоинство и с тем вместе выказать оттенки первобытной, грубой природы. Вот задача или цель, к которой стремился Тамберлик до той минуты, когда Отелло, обманутый хитрою клеветою Яго, сбрасывает с себя личину восточного достоинства и предается всей пылкости необузданной, дикой страсти. Знаменитое восклицание: si dopo lei toro! оттого именно и потрясает слушателей до глубины души, что оно вырывается из груди как вопль уязвленного сердца… Мы убеждены, что главнейшая причина производимого им впечатления в этой роли происходит именно от умного понимания и искусного изображения характера Шекспирова героя».