деревянных чудищах, изображавших диваны и кресла. Чиун сидел на своей
циновке - островке достоинства среди атрибутов новой цивилизации. Телевизор
- единственный заслуживающий уважения предмет в этом отстойнике культуры -
был выключен.
Его топазовое кимоно, в которое он всегда облачался для письма,
оставалось неподвижно. Тонкая рука с изящными длинными ногтями аккуратно
обмакнула перо в черную чернильницу. Он шел к этому моменту долгие годы,
сначала - только намеком дав понять, что Римо, которому предстояло стать
следующим Мастером Синанджу, был человеком извне деревни и даже не из Кореи,
потом, сообщив, что Римо родился вообще не на Востоке. И вот теперь он
должен написать все до конца; он, Чиун, вручил Синанджу, этот светозарный
источник всех боевых искусств, в руки белому. Он ощущал на себе взоры своих
предшественников, казалось, это взирает на него сама история. Великий Ванг,
который так много сделал для возвышения Мастеров Синанджу, для того, чтобы
поднять их из положения простых солдат китайского императорского двора до
легендарных воинов. Мастер Токса, который обучал этому искусству самих
фараонов. Ванг Младший. А был еще малыш Джи, который первым пришел к выводу,
что главной предпосылкой к тому, чтобы высвободить в полной мере возможности
человеческого тела, была принадлежность к самой совершенной расе. Малыш Джи
никогда не был великим ассасином, но из всех Мастеров Синанджу он оказался
самым хорошим историком. И сейчас Малыш Джи взирал на Чиуна самым суровым
взглядом из всех. Ведь это ему принадлежала мысль, что для того, чтобы стать
великим убийцей-ассасином, надо иметь желтый цвет кожи.
Именно Джи в свое время убедил Кублай-хана подняться выше монгольского
варварства, остановить собственные неумелые убийства и предоставить
профессионалам Синанджу служить ханскому двору.
Кублай-хан согласился с этим и попросил Малыша Джи научить его сына
искусству владения телом. Джи хорошо знал нрав императоров и сразу понял,
что отказываться бессмысленно. Но нельзя было и не оправдать высокого
доверия. Однако мальчишка оказался неуклюжим, непонятливым и неспособным
следовать указаниям, несмотря на покладистый нрав. Ума и природной ловкости
у него было не больше чем в комке глины. Достижением можно было считать уже
то, что он научился пересекать комнату, не падая посередине.
- Великий император, - сказал Джи его отцу. Кублай-хану, - твой
наследник проявляет большие способности, он все время превосходит своего
учителя, таким образом ему больше пристало командовать ассасинами, нежели
самому выполнять черную работу, как простому воину.
Но отцом Кублая был Тамерлан - сын Чингис-хана. И все они были монголы,
всадники-монголы, кочевники-монголы, кровожадные монголы, так гордящиеся
своими лошадьми, и мечами, и кровавой резней. Они исповедовали единственный
метод правления - голый террор, и величайшие города мира вроде Багдада они
обратили в пепел. Они были приспособлены к государственному управлению не
больше ребенка, который закатывает истерику из-за новой игрушки. И конечно,
монголам эпохи Тамерлана не было никакой нужды в наемных убийцах. Им было не
понять, что, имея в своем распоряжении ассасина, можно избежать массовых
убийств, ограничившись лишь несколькими - самыми необходимыми, и что вместо
того, чтобы грабить города, можно ими править.
Кублай уже это понимал, но все же тешил свою гордость сознанием того,
что он монгол, воин в седле. И поэтому, когда Джи сказал, что сын хана
заслуживает большего, чем быть простым воином, Кублай пришел в ярость. Он
заявил, что его сын - монгол, как были монголами Чингис-хан и Тамерлан, как
оставались монгольскими бескрайние степи, откуда они пришли. Все это
происходило в столице китайской империи, в роскошном императорском дворце,
посреди шелков и расшитых подушек, потоков благовоний, листов сусального
золота величиной с лист большой кувшинки и женщин столь прекрасных, что даже
каменные изваяния в благоговении отвели бы от них взор.
- Нет, великий император. Твое величие превосходит величие твоего отца,
сын твой будет более велик, чем ты, а его сын - более велик, чем он, ибо вас
одних избрало Небо править миром. Человек правит конем, сидя в седле, а
народами - сидя на троне. Теперь скажи мне, в чем больше величия?
И Кублай-хан вынужден был согласиться, что править людьми более
почетно, нежели лошадьми. И тогда Малыш Джи сказал, что в том, чтобы быть
ассасином, нет того почета, как в том, чтобы управлять ассасинами.
И если хан откажется от затеи выучить сына премудростям Синанджу, то
его сына ждет еще большее величие и слава, потому что он тогда будет править
воинами Синанджу. Таким образом Малыш Джи не только избавил себя от
нерадивого ученика - ибо монголам никогда не постичь движения так, как
корейцам, - но заслужил от хана еще большую награду.
Позднее следующие поколения Синанджу, не найдя Достойных кандидатов ни
в селении, ни на всем полуострове, пытались обучить тайца, а однажды даже
наглого японца, который затем из жалких обрывков искусства Синанджу создал
школу ниндзя. Но на протяжении многих тысячелетий не было искусства, которое
преуспело бы так, как Синанджу.
И вот теперь человек, который менее кого бы то ни было подходил на эту
роль, белый американец, к тому же сомнительного происхождения, невзирая на
упадочнические белые обычаи, и по поведению, и по строю мыслей стал
настоящим Мастером Синанджу. И Чиуну надлежит объяснить в своей хронике,
каким образом, и главное - почему он избрал себе столь неподходящего
ученика.
Эту тему он уже исподволь затрагивал в своих предыдущих записях,
настойчиво возвращаясь к той мысли, что Америка является всего лишь
продолжением Корейского полуострова, и особо подчеркивая, что индейцы,
приплывшие в Америку через Берингов пролив, были азиатского происхождения.
Как бы то ни было, рассудил он, через несколько тысяч лет немного останется
ученых, которые будут сильны в таких тонкостях. К тому же, может еще найтись
добропорядочная кореянка, которая родит детей от семени Римо, так что через
какие-то шестнадцать поколений кровь можно будет считать совершенно чистой.
И тогда никто уже не сможет подкопаться. Но Чиун сейчас подошел к тому
месту в летописи, где ему надлежало вписать родителей Римо, а он не мог
внести данные о его происхождении не только в графу не из самого центра
селения Синанджу, но и в раздел отдаленные окраины. Америка есть Америка, а
никакое не продолжение Корейского полуострова. Что-что, а уж карты у будущих
Мастеров будут, и Чиуну не хотелось бы войти в историю в качестве лгуна. Он
уже много лет работал с Римо, сначала побуждая его написать собственную
хронику, - что так и не было сделано, - потом - добиваясь, чтобы он называл
его Великий Чиун. На самом деле титул Великого Мастера могли дать только
потомки.
Итак, Чиун сидел с полной чернильницей над свитком из кожи ягненка, и в
голове у него вертелся древнекорейский иероглиф со значением белый. Он
собирался начертать его на пергаменте.
И тут в номер вошел Римо. Чиун безошибочно узнал его по тому, как
беззвучно и легко отворилась дверь, естественным образом повернувшись на
петлях, вместо того чтобы издать обычный металлический скрежет. Кроме того,
не было слышно тяжелых шагов, когда на пятки ложится весь вес тела, и до
него не доносилось пропитанного запахом мяса дыхания человека, который дышит
так, как привык от рождения.
Посетитель вошел легко как ветер, так умел войти только один человек -
Римо.
Чиун обмакнул перо в тушь и спросил, не хочет ли Римо все же приступить
к освоению навыков ведения летописи?
- Ты можешь записывать все, что хочешь сказать, - сказал Чиун, и его
седые волосы заплясали от радости.
- Ты сегодня особенно рад меня видеть, папочка. С чего бы?
- Я всегда рад тебя видеть.
- Но не настолько. Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось.
- Это все тот же свиток, над которым ты работал утром? - спросил Римо и
бросил взгляд на иероглифы, означающие удостаивать и власть.
С утра Чиун не только не продвинулся вперед - он просто застрял на тех
же самых словах.
Римо включил телевизор и нашел Дайнэмик-ньюс четырнадцатого канала.
Зазвучала энергичная, не терпящая возражений музыка, потом появилась
заставка, и на ее фоне в кадре плавно возникли несколько беседующих между
собой людей. Потом эти люди стали разговаривать с другими людьми, не
работающими на четырнадцатом канале. Это были политические деятели. Потом на
экране стал бушевать пожар, и репортеры четырнадцатого канала брали интервью
у пожарных. И при каждой смене кадра звучала музыкальная отбивка. Под эту
музыку могли бы маршировать войска. Под эту музыку четырнадцатый канал мог
бы давать в эфир архивные кадры взятия Берлина.
Натали Уотсон на экране не было. Именно об этом повел разговор ведущий.
Он говорил о том, как это ужасно, когда нападают на журналистов, которые
хотят видеть Америку свободной страной. Он говорил о том, что слово
журналиста является самым достоверным элементом любого материала.
Мы, работники Дайнэмик-Ньюс Четырнадцатого канала, со всей решимостью и
прямолинейностью заявляем, что не намерены далее комментировать инцидент,
происшедший сегодня на озере. И мы хотим добавить, что четырнадцатый канал
всегда боролся и будет бороться с распространением наркотиков. Что касается
мисс Уотсон, то она вернется к работе, как только хирурги извлекут микрофон
у нее из пищевода.
Снова зазвучала воинственная музыка.
Слава богу, подумал Римо. С этим покончено. Ему стало хорошо. Он
посмотрел на Чиуна. Тот улыбался. Он даже не сердился на Римо, что тот
отвлекся на что-то постороннее, а не углубился целиком в свиток, который он
ему показывал.
- Что такое? - спросил Римо.
- Ничего. Я просто подыскиваю название для летописи, которую в один
прекрасный день ты начнешь писать. И я подумал, может, ты сам подберешь это
слово.
- О каком слове ты говоришь?
- Может, ты напишешь о том, что сам не захотел поведать мне о своих
родителях, а заодно и о том, что с тех пор, как с тобой провел курс обучения
Великий Чиун, ты стал двигаться как настоящий Мастер Синанджу?
- Ты хочешь, чтобы я называл тебя Великим?
- А ты решил называть меня Великим? - спросил Чиун. - Что ж, это твое
право. Когда меня не будет, и ты станешь Мастером Синанджу, я уверен, ты
будешь вспоминать обо мне со всем почтением.
- Мне не совсем понятно, что значит Великий. Других ведь Мастеров я не
знаю.
- Если ты прочтешь летописи, то поймешь, что значит Великий.
- Я читаю их. Они все искажают. Ивана Грозного они представляют как
Ивана Благостного, потому что, видите ли, он вовремя платил. У вас весь мир
вращается вокруг того, что является хорошим и плохим с точки зрения
Синанджу. Все эти хроники по большей части чушь. Теперь я это понимаю. Я уже
не стажер.
- Не кощунствуй.
Чиун поднял голову в праведном гневе.
- Это правда, - возразил Римо. - Все эти хроники - чистейшей воды
сказка.
- Хроники Синанджу - это то, что делает нас с тобой теми, кто мы есть.
В них наше прошлое - и наше будущее. В них наша сила.
- Если они такие правдивые, почему ты меня призываешь ко лжи?
- Тогда сформулируй, что ты называешь правдой. Римо посмотрел на
свиток.
- Белый. Слово, которое тебе нужно - белый. Хочешь, чтобы я сам его
написал? В каллиграфии я послабей тебя, но я все же напишу его. Ведь это я -
белый.
- Как это грубо, - сказал Чиун. - Может, можно найти более изящные
выражения? Ну, например, что посторонним людям ты можешь показаться белым,
но благодаря тому, что тебя научили двигаться и ты обрел недюжинные
достоинства, ты стал настоящим корейцем в душе.
- Я, - белый, - твердил Римо. - И иероглиф должен быть - белый. Знаешь,
как он пишется? Белое озеро, огороженное палками. Хочешь, чтобы я его
написал?
- Я хотел, чтобы ты мне помог, - вздохнул Чиун, - но я понял твою
мысль. - Он промыл перо в чистом уксусе и воском запечатал чернильницу со
специальной тушью, которая была составлена из таких компонентов, чтобы не
поблекнуть в веках и донести историю Синанджу до Мастеров будущего. Он
больше не будет писать, пока не избавится от горького чувства предательства.
- Теперь я долгие годы не смогу писать.
- Ты не хотел называть меня белым?
- Твоя беда в том, что ты никогда не служил настоящему императору.
Зазвонил телефон, и с Римо заговорил компьютер. Римо знал, кто
находится на том конце линии. Однако Смитти - руководитель организации
Харолд В.Смит - уже много лет не связывался с ним напрямую - отчасти потому,
что Римо тяжело давались компьютерные коды, но также и потому, что вся
процедура была очень громоздкая. Первый код Римо набрал правильно. Ему надо
было без конца нажимать кнопку с цифрой один, пока то, что поначалу было
похоже на рекламные визги из громкоговорителя у входа в какой-нибудь
универмаг, не обрело звучания человеческого голоса - однако пока это еще не
был голос Смита. Этот голос велел ему убедиться, что за ним нет хвоста, и,
добравшись до близлежащего городка Лансинг, пройти в телефонную будку. Там,
в этой телефонной будке, он должен нажать и держать кнопку с цифрой два.
К центру Лансинга Римо подъехал в девять часов. Опустив в щель
двадцатипятипенсовик и нажав цифру два, он наконец услышал голос Смита.
- В чем дело? Что случилось?
- Сегодня вас засняли на телекамеру, когда вы бежали по воде.
- Да, это так, - не стал спорить Римо.
- Следовательно, вы рисковали престижем всей организации.
- Я спасал маленькую девочку.
- А мы пытаемся спасти страну, Римо.
- В тот момент, - сказал Римо, - мне казалось более важным спасти эту
девочку. И знаете, мне и сейчас так кажется.
- Вам больше не хочется спасать цивилизацию?
- Что вы хотите этим сказать?
- С обогатительных фабрик непрестанно похищают уран, и мы не можем
этого остановить. Пропавшего на сегодняшний день урана хватило бы для
изготовления четырнадцати атомных бомб. Мы не знаем пока, как они это
делают. И все другие разведуправления на сегодняшний день бессильны. Вся
надежда на вас, Риме.
- Вот уж никогда бы не подумал, Смитти.
- Вся надежда на вас, - повторил Смит. - Мы собираемся внедрить вас на
одну из фабрик.
- Смитти...
- Да?
- Если бы мне пришлось начинать сначала, я все равно спас бы ту
девочку.
- Не сомневаюсь.
- Вы меня знаете.
- Именно поэтому я и заговорил с вами на эту тему. Остерегайтесь.
- Остерегаться - чего? Со мной все в порядке. В трубке стало слышно,
как Харолд В.Смит прокашлялся. Римо не сказал, что ему было бы любопытно
взглянуть на вытянувшееся лицо Смита, если бы кадры с его участием пошли в
эфир. Вот это было бы действительно интересно. А сейчас ему стало как-то не
по себе. Он чувствовал себя так, словно нарушил данное слово, не оправдал
доверия - доверия этого человека и целого народа.
- Хорошо, я буду осторожней, - наконец выдохнул Римо.
Он с силой всадил трубку в гнездо и, проломив дверцу, вышел из будки,
осыпаемый осколками армированного стекла.
Со стороны могло показаться, что человека выбросило из будки взрывом.
Именно такое впечатление создалось у полицейского, который с подозрением
посмотрел на странного незнакомца, столь необычным образом вышедшего из
телефонной будки. Однако по мере того как он смотрел на этого человека, его
подозрения рассеивались и рассеялись совсем, когда тот сорвал с петель
дверцу чьего-то автомобиля и, подобно мальчишке, пинающему консервную банку,
дал по ней так, что она со звоном полетела по улице. Тут полицейский
вспомнил о нарушении правил парковки на противоположной полосе и заспешил
туда выписывать штрафные квитанции.
Харрисон Колдуэлл хорошо знал золото. Любой человек, верящий во что-то
иное, кроме золота, казался ему идиотом. В кризисные времена люди были
готовы платить за золото бумагой, землей и имуществом. Когда цена на золото
ползла вверх, наступал черед компании Колдуэлл и сыновья - она начинала его
продавать. Эта фирма, основанная еще в 1402 году, являлась ведущей мировой
компанией по торговле золотом в слитках. Время было нервное. Бумажки
назывались словом деньги, но это было скорее данью привычке. Со временем так
называемые деньги стали стоить не больше, чем целлюлоза, из которой была
сделана бумага. Пока это происходило постепенно, то именовалось инфляцией.
Когда же процесс набрал скорость, его стали называть катастрофа.
Необходимость продавать золото за бумагу всегда раздражала и
нервировала Колдуэллов. Они держали капиталы в бумажных деньгах, только пока
цена на золото удерживалась высокой. Результатом такого долготерпения были
две вещи, которых никогда не может быть слишком многоводной было золото;
другой - черепа врагов на крепостной стене.
Если ты повесил череп врага на стену своего замка, можешь следующую
ночь спать спокойно.
Колдуэллы вели дело в Северной и Южной Америке с шестнадцатого века, а
собственно в Нью-Йорке - с 1701 года, и на протяжении двух с лишним столетий
фирма владела все тем же фамильным участком земли у самого порта. Со
временем эта маленькая улочка рядом с Уолл-стрит, в центре
торгово-финансового района, будет стоить миллионы. В этом был свой расчет.
Но Колдуэллы хорошо сознавали и то, что у земли есть свои недостатки. Земля
стоит ровно столько, во что ее ценят люди, поэтому она представляет собой не
более прочное вложение, нежели бумага. Что до собственности на землю, то ее
в значительной степени определяет сила оружия. И никому еще не удавалось
остановить нашествие глупым клочком бумаги под названием акт.
Одно только золото оставалось нетленной ценностью. Когда Колдуэллы
лишились всего, что имели в Европе, они уехали, имея в своем активе одно
лишь сознание того, что золото вечно, и предание о камне, который
когда-нибудь заново откроет потомок их рода. И каждому первенцу в семье
говорилось; С золотом связаны первые и последние надежды в жизни человека.
Если у тебя будет много золота, ты сможешь получить все, что пожелаешь.
И вот теперь Харрисону Колдуэллу предстоит получить больше золота, чем
кому-либо из его предков. Фотографии камня и расшифровка старинных
алхимических формул были надежно спрятаны в его сейфе в Нью-Йорк-Сити бэнк.
Мертвецы же молчат, как и подобает мертвецам. Хотя их черепа и не висели на
стене его замка в целях устрашения врагов, их молчание так же надежно, как
обет святого.
Для Харрисона Колдуэлла то был счастливый день. Сияющий от радости, он
вышел из скромной конторы фирмы по торговле золотом в слитках под названием
Колдуэлл и сыновья и прошел мимо застывших в благоговении секретарш, которые
выстроились в линию до самой двери.
- Мистер Колдуэлл, - произносила каждая, и Харрисон кивал в ответ.
То тут, то там ему бросались в глаза цветок, неуместный на рабочем
столе, или обкусанный ноготок, и, хотя он ни за что не сделает замечания
провинившейся, в его представлении, девушке, но кому-нибудь из экспертов
указать на это не преминет. И тогда секретарше будет сделано соответствующее
замечание.
Ставки у его служащих были сравнительно невысоки, а требования к ним -
точны и неизменны, и хотя любой советник по трудовым отношениям назвал бы
это возвратом к каменному веку, компания Колдуэлл и сыновья славилась
практически нулевой текучестью кадров, тогда как корпорации с программами
усовершенствования, обратной связью с работниками и психологическим
тестированием имели текучесть, которая наводила на мысль о турникете в
метро.
В компании Колдуэлл и сыновья не было никаких конференций обратной
связи, и служащие знали, почему: своим работодателям они не были товарищами,
как не были и партнерами по бизнесу. Они были всего лишь служащими, а это
означало, что им всегда будет своевременно выплачена зарплата, обеспечена
непыльная работа, причем ритмичная, а не так, чтобы сегодня работать до
умопомрачения, а назавтра сидеть сложа руки. По мере того как
совершенствовались их рабочие навыки, им прибавляли жалование. В некотором
смысле работа в Колдуэлл и сыновья давала уверенность в завтрашнем дне.
- Даже не знаю, как это и объяснить. Вы просто всегда знаете свое
место. В этом есть какая-то загадка. Для того, чтобы понять, где ваше
подлинное место по отношению к мистеру Колдуэллу, надо пообщаться с ним
лично, - так говорил каждый без исключения новый работник компании.
А их место - место каждого, кто работал на Колдуэлл и сыновья, всегда
было ниже мистера Колдуэлла. Он открыл величайший секрет: большинство людей
на земле любят, когда над ними есть начальник. Да, уж кто-кто, а Колдуэллы
знали, как править людьми.
Итак, в этот день, выйдя из своего кабинета, он поверг всех секретарш в
изумление, когда положил руку на плечо одному из экспертов. Если бы они
расслышали, что он сказал, то удивились бы еще больше. Но они услышали
только громкий ответ эксперта:
- Вы уверены? Вы в этом уверены, мистер Колдуэлл? Тут все увидели, как
Харрисон Колдуэлл легонько кивнул. Не знай они его, они бы и не поняли, что
это был кивок. Эксперт трижды повторил свой вопрос, и трижды ответом ему
было едва заметное утвердительное движение головы.
Пробормотав: До свидания, сэр, эксперт на неверных ногах прошел к себе
в кабинет. Он опустился в кресло, освободил стол от бумаг и придвинул на
середину телефон. После этого он отдал распоряжение секретарше ни с кем его
не соединять, если только не позвонит сам мистер Колдуэлл.
И он стал ждать, уставившись на телефон, а на лбу у него выступили
капли пота. Ибо мистер Колдуэлл, известный своей сугубой консервативностью в
консервативнейшем из видов бизнеса, только что сказал ему, что по его звонку
компания должна будет тотчас же продать вдвое больше золота, чем у нее есть
- или по крайней мере за нею числилось. Причем этот план надлежало
осуществить одновременно в семи странах и на семи языках.
Харрисон Колдуэлл, напевая себе под нос, вышел из дверей конторы и сел
в лимузин, скороговоркой продиктовав своему личному шоферу адрес в Гарлеме,
где мало кто из белых отваживался появляться.
Для Харрисона Колдуэлла Гарлем был одним из самых безопасных мест на
земле, ибо он хорошо знал жизнь негритянского гетто. Она не представляла для
него ровным счетом никакой опасности; опасно там могло быть только тому, кто
не носит пистолета или боится им воспользоваться. Во время уличных
беспорядков шестидесятых годов, когда полыхали магазины и административные и
жилые здания, несколько домов остались невредимыми. То не были дома,
населенные неграми, - эти дома принадлежали мафии.
В то время как комментаторы по всей стране возлагали вину за беспорядки
на лишения, расовое неравенство и прочие социальные болезни, Харрисон
Колдуэлл и мафия знали с абсолютной точностью, в чем коренная причина
происшедших разрушений. Это была очень человеческая по своей сути причина:
просто зачинщики беспорядков были изначально уверены, что никто в них не
будет стрелять, если только они не станут трогать магазинов, принадлежащих
мафии.
Здесь все было тихо и мирно, как на Пятой авеню. Так же тихо и мирно
было всегда и на складе Харрисона Колдуэлла. То был бастион, которому не
страшны ни уличные волнения, ни пожары, ни времена анархии. И тем не менее
Харрисон Колдуэлл принял меры предосторожности и приказал, чтобы все, что
поступает на склад, доставлялось в огромных бочках - таких больших, что
сдвинуть их с места можно было только краном. И поскольку теперь ничего
нельзя было стянуть и уволочь, ему был не страшен даже этот неблагополучный
в криминальном отношении район.
В полдень он вошел в складское помещение и проследовал в застекленную
будку, возвышающуюся над цехом. Внизу бурлили чаны с расплавленным свинцом и
серой. Он посмотрел на часы. Скоро должны прибыть грузовики, подумал он.
Пора произвести последнюю проверку. По его просьбе у каждой двери был
выставлен охранник с автоматом - их одолжил Колдуэллу один местный гангстер.
С улицы послышался рокот моторов грузовых автомашин, они кашлянули в
последний раз и умолкли. Охранники проверили оружие и вопросительно
посмотрели на стеклянную будку. Колдуэлл знаком велел им пропустить
грузовики. Тяжелые железные ворота склада со скрежетом отворились, в здание
въехали три грузовика и остановились у гигантских подъемников. Оттуда сейчас
же опустились металлические клешни и стали одну за другой выуживать из
кузовов выкрашенные желтой краской бочки с черными крестами,
предупреждавшими о радиационной опасности, и осторожно, дабы не расплескать
содержимого, ставить бочки на землю. Больше всего Харрисона Колдуэлла
радовал не аккуратный, заведомо определенный порядок, в каком расставлялись
эти бочки, и не дружные действия складского персонала, а то, что грузовики
прибыли точно по графику. Ибо ему понадобились многие месяцы, чтобы собрать
весь этот материал, по крупицам наскрести сырье, которое теперь занимало
целых три грузовика. Сейчас Харрисон Колдуэлл с восторгом следил, как
сводятся воедино месяцы кропотливого труда, чтобы в назначенный момент и в
строго определенных пропорциях влиться в кипящие чаны со свинцом и серой. Он
становился свидетелем собственного превращения в самого богатого человека на
свете. Наблюдая за тем, как выгружают из грузовиков тот единственный
циновке - островке достоинства среди атрибутов новой цивилизации. Телевизор
- единственный заслуживающий уважения предмет в этом отстойнике культуры -
был выключен.
Его топазовое кимоно, в которое он всегда облачался для письма,
оставалось неподвижно. Тонкая рука с изящными длинными ногтями аккуратно
обмакнула перо в черную чернильницу. Он шел к этому моменту долгие годы,
сначала - только намеком дав понять, что Римо, которому предстояло стать
следующим Мастером Синанджу, был человеком извне деревни и даже не из Кореи,
потом, сообщив, что Римо родился вообще не на Востоке. И вот теперь он
должен написать все до конца; он, Чиун, вручил Синанджу, этот светозарный
источник всех боевых искусств, в руки белому. Он ощущал на себе взоры своих
предшественников, казалось, это взирает на него сама история. Великий Ванг,
который так много сделал для возвышения Мастеров Синанджу, для того, чтобы
поднять их из положения простых солдат китайского императорского двора до
легендарных воинов. Мастер Токса, который обучал этому искусству самих
фараонов. Ванг Младший. А был еще малыш Джи, который первым пришел к выводу,
что главной предпосылкой к тому, чтобы высвободить в полной мере возможности
человеческого тела, была принадлежность к самой совершенной расе. Малыш Джи
никогда не был великим ассасином, но из всех Мастеров Синанджу он оказался
самым хорошим историком. И сейчас Малыш Джи взирал на Чиуна самым суровым
взглядом из всех. Ведь это ему принадлежала мысль, что для того, чтобы стать
великим убийцей-ассасином, надо иметь желтый цвет кожи.
Именно Джи в свое время убедил Кублай-хана подняться выше монгольского
варварства, остановить собственные неумелые убийства и предоставить
профессионалам Синанджу служить ханскому двору.
Кублай-хан согласился с этим и попросил Малыша Джи научить его сына
искусству владения телом. Джи хорошо знал нрав императоров и сразу понял,
что отказываться бессмысленно. Но нельзя было и не оправдать высокого
доверия. Однако мальчишка оказался неуклюжим, непонятливым и неспособным
следовать указаниям, несмотря на покладистый нрав. Ума и природной ловкости
у него было не больше чем в комке глины. Достижением можно было считать уже
то, что он научился пересекать комнату, не падая посередине.
- Великий император, - сказал Джи его отцу. Кублай-хану, - твой
наследник проявляет большие способности, он все время превосходит своего
учителя, таким образом ему больше пристало командовать ассасинами, нежели
самому выполнять черную работу, как простому воину.
Но отцом Кублая был Тамерлан - сын Чингис-хана. И все они были монголы,
всадники-монголы, кочевники-монголы, кровожадные монголы, так гордящиеся
своими лошадьми, и мечами, и кровавой резней. Они исповедовали единственный
метод правления - голый террор, и величайшие города мира вроде Багдада они
обратили в пепел. Они были приспособлены к государственному управлению не
больше ребенка, который закатывает истерику из-за новой игрушки. И конечно,
монголам эпохи Тамерлана не было никакой нужды в наемных убийцах. Им было не
понять, что, имея в своем распоряжении ассасина, можно избежать массовых
убийств, ограничившись лишь несколькими - самыми необходимыми, и что вместо
того, чтобы грабить города, можно ими править.
Кублай уже это понимал, но все же тешил свою гордость сознанием того,
что он монгол, воин в седле. И поэтому, когда Джи сказал, что сын хана
заслуживает большего, чем быть простым воином, Кублай пришел в ярость. Он
заявил, что его сын - монгол, как были монголами Чингис-хан и Тамерлан, как
оставались монгольскими бескрайние степи, откуда они пришли. Все это
происходило в столице китайской империи, в роскошном императорском дворце,
посреди шелков и расшитых подушек, потоков благовоний, листов сусального
золота величиной с лист большой кувшинки и женщин столь прекрасных, что даже
каменные изваяния в благоговении отвели бы от них взор.
- Нет, великий император. Твое величие превосходит величие твоего отца,
сын твой будет более велик, чем ты, а его сын - более велик, чем он, ибо вас
одних избрало Небо править миром. Человек правит конем, сидя в седле, а
народами - сидя на троне. Теперь скажи мне, в чем больше величия?
И Кублай-хан вынужден был согласиться, что править людьми более
почетно, нежели лошадьми. И тогда Малыш Джи сказал, что в том, чтобы быть
ассасином, нет того почета, как в том, чтобы управлять ассасинами.
И если хан откажется от затеи выучить сына премудростям Синанджу, то
его сына ждет еще большее величие и слава, потому что он тогда будет править
воинами Синанджу. Таким образом Малыш Джи не только избавил себя от
нерадивого ученика - ибо монголам никогда не постичь движения так, как
корейцам, - но заслужил от хана еще большую награду.
Позднее следующие поколения Синанджу, не найдя Достойных кандидатов ни
в селении, ни на всем полуострове, пытались обучить тайца, а однажды даже
наглого японца, который затем из жалких обрывков искусства Синанджу создал
школу ниндзя. Но на протяжении многих тысячелетий не было искусства, которое
преуспело бы так, как Синанджу.
И вот теперь человек, который менее кого бы то ни было подходил на эту
роль, белый американец, к тому же сомнительного происхождения, невзирая на
упадочнические белые обычаи, и по поведению, и по строю мыслей стал
настоящим Мастером Синанджу. И Чиуну надлежит объяснить в своей хронике,
каким образом, и главное - почему он избрал себе столь неподходящего
ученика.
Эту тему он уже исподволь затрагивал в своих предыдущих записях,
настойчиво возвращаясь к той мысли, что Америка является всего лишь
продолжением Корейского полуострова, и особо подчеркивая, что индейцы,
приплывшие в Америку через Берингов пролив, были азиатского происхождения.
Как бы то ни было, рассудил он, через несколько тысяч лет немного останется
ученых, которые будут сильны в таких тонкостях. К тому же, может еще найтись
добропорядочная кореянка, которая родит детей от семени Римо, так что через
какие-то шестнадцать поколений кровь можно будет считать совершенно чистой.
И тогда никто уже не сможет подкопаться. Но Чиун сейчас подошел к тому
месту в летописи, где ему надлежало вписать родителей Римо, а он не мог
внести данные о его происхождении не только в графу не из самого центра
селения Синанджу, но и в раздел отдаленные окраины. Америка есть Америка, а
никакое не продолжение Корейского полуострова. Что-что, а уж карты у будущих
Мастеров будут, и Чиуну не хотелось бы войти в историю в качестве лгуна. Он
уже много лет работал с Римо, сначала побуждая его написать собственную
хронику, - что так и не было сделано, - потом - добиваясь, чтобы он называл
его Великий Чиун. На самом деле титул Великого Мастера могли дать только
потомки.
Итак, Чиун сидел с полной чернильницей над свитком из кожи ягненка, и в
голове у него вертелся древнекорейский иероглиф со значением белый. Он
собирался начертать его на пергаменте.
И тут в номер вошел Римо. Чиун безошибочно узнал его по тому, как
беззвучно и легко отворилась дверь, естественным образом повернувшись на
петлях, вместо того чтобы издать обычный металлический скрежет. Кроме того,
не было слышно тяжелых шагов, когда на пятки ложится весь вес тела, и до
него не доносилось пропитанного запахом мяса дыхания человека, который дышит
так, как привык от рождения.
Посетитель вошел легко как ветер, так умел войти только один человек -
Римо.
Чиун обмакнул перо в тушь и спросил, не хочет ли Римо все же приступить
к освоению навыков ведения летописи?
- Ты можешь записывать все, что хочешь сказать, - сказал Чиун, и его
седые волосы заплясали от радости.
- Ты сегодня особенно рад меня видеть, папочка. С чего бы?
- Я всегда рад тебя видеть.
- Но не настолько. Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось.
- Это все тот же свиток, над которым ты работал утром? - спросил Римо и
бросил взгляд на иероглифы, означающие удостаивать и власть.
С утра Чиун не только не продвинулся вперед - он просто застрял на тех
же самых словах.
Римо включил телевизор и нашел Дайнэмик-ньюс четырнадцатого канала.
Зазвучала энергичная, не терпящая возражений музыка, потом появилась
заставка, и на ее фоне в кадре плавно возникли несколько беседующих между
собой людей. Потом эти люди стали разговаривать с другими людьми, не
работающими на четырнадцатом канале. Это были политические деятели. Потом на
экране стал бушевать пожар, и репортеры четырнадцатого канала брали интервью
у пожарных. И при каждой смене кадра звучала музыкальная отбивка. Под эту
музыку могли бы маршировать войска. Под эту музыку четырнадцатый канал мог
бы давать в эфир архивные кадры взятия Берлина.
Натали Уотсон на экране не было. Именно об этом повел разговор ведущий.
Он говорил о том, как это ужасно, когда нападают на журналистов, которые
хотят видеть Америку свободной страной. Он говорил о том, что слово
журналиста является самым достоверным элементом любого материала.
Мы, работники Дайнэмик-Ньюс Четырнадцатого канала, со всей решимостью и
прямолинейностью заявляем, что не намерены далее комментировать инцидент,
происшедший сегодня на озере. И мы хотим добавить, что четырнадцатый канал
всегда боролся и будет бороться с распространением наркотиков. Что касается
мисс Уотсон, то она вернется к работе, как только хирурги извлекут микрофон
у нее из пищевода.
Снова зазвучала воинственная музыка.
Слава богу, подумал Римо. С этим покончено. Ему стало хорошо. Он
посмотрел на Чиуна. Тот улыбался. Он даже не сердился на Римо, что тот
отвлекся на что-то постороннее, а не углубился целиком в свиток, который он
ему показывал.
- Что такое? - спросил Римо.
- Ничего. Я просто подыскиваю название для летописи, которую в один
прекрасный день ты начнешь писать. И я подумал, может, ты сам подберешь это
слово.
- О каком слове ты говоришь?
- Может, ты напишешь о том, что сам не захотел поведать мне о своих
родителях, а заодно и о том, что с тех пор, как с тобой провел курс обучения
Великий Чиун, ты стал двигаться как настоящий Мастер Синанджу?
- Ты хочешь, чтобы я называл тебя Великим?
- А ты решил называть меня Великим? - спросил Чиун. - Что ж, это твое
право. Когда меня не будет, и ты станешь Мастером Синанджу, я уверен, ты
будешь вспоминать обо мне со всем почтением.
- Мне не совсем понятно, что значит Великий. Других ведь Мастеров я не
знаю.
- Если ты прочтешь летописи, то поймешь, что значит Великий.
- Я читаю их. Они все искажают. Ивана Грозного они представляют как
Ивана Благостного, потому что, видите ли, он вовремя платил. У вас весь мир
вращается вокруг того, что является хорошим и плохим с точки зрения
Синанджу. Все эти хроники по большей части чушь. Теперь я это понимаю. Я уже
не стажер.
- Не кощунствуй.
Чиун поднял голову в праведном гневе.
- Это правда, - возразил Римо. - Все эти хроники - чистейшей воды
сказка.
- Хроники Синанджу - это то, что делает нас с тобой теми, кто мы есть.
В них наше прошлое - и наше будущее. В них наша сила.
- Если они такие правдивые, почему ты меня призываешь ко лжи?
- Тогда сформулируй, что ты называешь правдой. Римо посмотрел на
свиток.
- Белый. Слово, которое тебе нужно - белый. Хочешь, чтобы я сам его
написал? В каллиграфии я послабей тебя, но я все же напишу его. Ведь это я -
белый.
- Как это грубо, - сказал Чиун. - Может, можно найти более изящные
выражения? Ну, например, что посторонним людям ты можешь показаться белым,
но благодаря тому, что тебя научили двигаться и ты обрел недюжинные
достоинства, ты стал настоящим корейцем в душе.
- Я, - белый, - твердил Римо. - И иероглиф должен быть - белый. Знаешь,
как он пишется? Белое озеро, огороженное палками. Хочешь, чтобы я его
написал?
- Я хотел, чтобы ты мне помог, - вздохнул Чиун, - но я понял твою
мысль. - Он промыл перо в чистом уксусе и воском запечатал чернильницу со
специальной тушью, которая была составлена из таких компонентов, чтобы не
поблекнуть в веках и донести историю Синанджу до Мастеров будущего. Он
больше не будет писать, пока не избавится от горького чувства предательства.
- Теперь я долгие годы не смогу писать.
- Ты не хотел называть меня белым?
- Твоя беда в том, что ты никогда не служил настоящему императору.
Зазвонил телефон, и с Римо заговорил компьютер. Римо знал, кто
находится на том конце линии. Однако Смитти - руководитель организации
Харолд В.Смит - уже много лет не связывался с ним напрямую - отчасти потому,
что Римо тяжело давались компьютерные коды, но также и потому, что вся
процедура была очень громоздкая. Первый код Римо набрал правильно. Ему надо
было без конца нажимать кнопку с цифрой один, пока то, что поначалу было
похоже на рекламные визги из громкоговорителя у входа в какой-нибудь
универмаг, не обрело звучания человеческого голоса - однако пока это еще не
был голос Смита. Этот голос велел ему убедиться, что за ним нет хвоста, и,
добравшись до близлежащего городка Лансинг, пройти в телефонную будку. Там,
в этой телефонной будке, он должен нажать и держать кнопку с цифрой два.
К центру Лансинга Римо подъехал в девять часов. Опустив в щель
двадцатипятипенсовик и нажав цифру два, он наконец услышал голос Смита.
- В чем дело? Что случилось?
- Сегодня вас засняли на телекамеру, когда вы бежали по воде.
- Да, это так, - не стал спорить Римо.
- Следовательно, вы рисковали престижем всей организации.
- Я спасал маленькую девочку.
- А мы пытаемся спасти страну, Римо.
- В тот момент, - сказал Римо, - мне казалось более важным спасти эту
девочку. И знаете, мне и сейчас так кажется.
- Вам больше не хочется спасать цивилизацию?
- Что вы хотите этим сказать?
- С обогатительных фабрик непрестанно похищают уран, и мы не можем
этого остановить. Пропавшего на сегодняшний день урана хватило бы для
изготовления четырнадцати атомных бомб. Мы не знаем пока, как они это
делают. И все другие разведуправления на сегодняшний день бессильны. Вся
надежда на вас, Риме.
- Вот уж никогда бы не подумал, Смитти.
- Вся надежда на вас, - повторил Смит. - Мы собираемся внедрить вас на
одну из фабрик.
- Смитти...
- Да?
- Если бы мне пришлось начинать сначала, я все равно спас бы ту
девочку.
- Не сомневаюсь.
- Вы меня знаете.
- Именно поэтому я и заговорил с вами на эту тему. Остерегайтесь.
- Остерегаться - чего? Со мной все в порядке. В трубке стало слышно,
как Харолд В.Смит прокашлялся. Римо не сказал, что ему было бы любопытно
взглянуть на вытянувшееся лицо Смита, если бы кадры с его участием пошли в
эфир. Вот это было бы действительно интересно. А сейчас ему стало как-то не
по себе. Он чувствовал себя так, словно нарушил данное слово, не оправдал
доверия - доверия этого человека и целого народа.
- Хорошо, я буду осторожней, - наконец выдохнул Римо.
Он с силой всадил трубку в гнездо и, проломив дверцу, вышел из будки,
осыпаемый осколками армированного стекла.
Со стороны могло показаться, что человека выбросило из будки взрывом.
Именно такое впечатление создалось у полицейского, который с подозрением
посмотрел на странного незнакомца, столь необычным образом вышедшего из
телефонной будки. Однако по мере того как он смотрел на этого человека, его
подозрения рассеивались и рассеялись совсем, когда тот сорвал с петель
дверцу чьего-то автомобиля и, подобно мальчишке, пинающему консервную банку,
дал по ней так, что она со звоном полетела по улице. Тут полицейский
вспомнил о нарушении правил парковки на противоположной полосе и заспешил
туда выписывать штрафные квитанции.
Харрисон Колдуэлл хорошо знал золото. Любой человек, верящий во что-то
иное, кроме золота, казался ему идиотом. В кризисные времена люди были
готовы платить за золото бумагой, землей и имуществом. Когда цена на золото
ползла вверх, наступал черед компании Колдуэлл и сыновья - она начинала его
продавать. Эта фирма, основанная еще в 1402 году, являлась ведущей мировой
компанией по торговле золотом в слитках. Время было нервное. Бумажки
назывались словом деньги, но это было скорее данью привычке. Со временем так
называемые деньги стали стоить не больше, чем целлюлоза, из которой была
сделана бумага. Пока это происходило постепенно, то именовалось инфляцией.
Когда же процесс набрал скорость, его стали называть катастрофа.
Необходимость продавать золото за бумагу всегда раздражала и
нервировала Колдуэллов. Они держали капиталы в бумажных деньгах, только пока
цена на золото удерживалась высокой. Результатом такого долготерпения были
две вещи, которых никогда не может быть слишком многоводной было золото;
другой - черепа врагов на крепостной стене.
Если ты повесил череп врага на стену своего замка, можешь следующую
ночь спать спокойно.
Колдуэллы вели дело в Северной и Южной Америке с шестнадцатого века, а
собственно в Нью-Йорке - с 1701 года, и на протяжении двух с лишним столетий
фирма владела все тем же фамильным участком земли у самого порта. Со
временем эта маленькая улочка рядом с Уолл-стрит, в центре
торгово-финансового района, будет стоить миллионы. В этом был свой расчет.
Но Колдуэллы хорошо сознавали и то, что у земли есть свои недостатки. Земля
стоит ровно столько, во что ее ценят люди, поэтому она представляет собой не
более прочное вложение, нежели бумага. Что до собственности на землю, то ее
в значительной степени определяет сила оружия. И никому еще не удавалось
остановить нашествие глупым клочком бумаги под названием акт.
Одно только золото оставалось нетленной ценностью. Когда Колдуэллы
лишились всего, что имели в Европе, они уехали, имея в своем активе одно
лишь сознание того, что золото вечно, и предание о камне, который
когда-нибудь заново откроет потомок их рода. И каждому первенцу в семье
говорилось; С золотом связаны первые и последние надежды в жизни человека.
Если у тебя будет много золота, ты сможешь получить все, что пожелаешь.
И вот теперь Харрисону Колдуэллу предстоит получить больше золота, чем
кому-либо из его предков. Фотографии камня и расшифровка старинных
алхимических формул были надежно спрятаны в его сейфе в Нью-Йорк-Сити бэнк.
Мертвецы же молчат, как и подобает мертвецам. Хотя их черепа и не висели на
стене его замка в целях устрашения врагов, их молчание так же надежно, как
обет святого.
Для Харрисона Колдуэлла то был счастливый день. Сияющий от радости, он
вышел из скромной конторы фирмы по торговле золотом в слитках под названием
Колдуэлл и сыновья и прошел мимо застывших в благоговении секретарш, которые
выстроились в линию до самой двери.
- Мистер Колдуэлл, - произносила каждая, и Харрисон кивал в ответ.
То тут, то там ему бросались в глаза цветок, неуместный на рабочем
столе, или обкусанный ноготок, и, хотя он ни за что не сделает замечания
провинившейся, в его представлении, девушке, но кому-нибудь из экспертов
указать на это не преминет. И тогда секретарше будет сделано соответствующее
замечание.
Ставки у его служащих были сравнительно невысоки, а требования к ним -
точны и неизменны, и хотя любой советник по трудовым отношениям назвал бы
это возвратом к каменному веку, компания Колдуэлл и сыновья славилась
практически нулевой текучестью кадров, тогда как корпорации с программами
усовершенствования, обратной связью с работниками и психологическим
тестированием имели текучесть, которая наводила на мысль о турникете в
метро.
В компании Колдуэлл и сыновья не было никаких конференций обратной
связи, и служащие знали, почему: своим работодателям они не были товарищами,
как не были и партнерами по бизнесу. Они были всего лишь служащими, а это
означало, что им всегда будет своевременно выплачена зарплата, обеспечена
непыльная работа, причем ритмичная, а не так, чтобы сегодня работать до
умопомрачения, а назавтра сидеть сложа руки. По мере того как
совершенствовались их рабочие навыки, им прибавляли жалование. В некотором
смысле работа в Колдуэлл и сыновья давала уверенность в завтрашнем дне.
- Даже не знаю, как это и объяснить. Вы просто всегда знаете свое
место. В этом есть какая-то загадка. Для того, чтобы понять, где ваше
подлинное место по отношению к мистеру Колдуэллу, надо пообщаться с ним
лично, - так говорил каждый без исключения новый работник компании.
А их место - место каждого, кто работал на Колдуэлл и сыновья, всегда
было ниже мистера Колдуэлла. Он открыл величайший секрет: большинство людей
на земле любят, когда над ними есть начальник. Да, уж кто-кто, а Колдуэллы
знали, как править людьми.
Итак, в этот день, выйдя из своего кабинета, он поверг всех секретарш в
изумление, когда положил руку на плечо одному из экспертов. Если бы они
расслышали, что он сказал, то удивились бы еще больше. Но они услышали
только громкий ответ эксперта:
- Вы уверены? Вы в этом уверены, мистер Колдуэлл? Тут все увидели, как
Харрисон Колдуэлл легонько кивнул. Не знай они его, они бы и не поняли, что
это был кивок. Эксперт трижды повторил свой вопрос, и трижды ответом ему
было едва заметное утвердительное движение головы.
Пробормотав: До свидания, сэр, эксперт на неверных ногах прошел к себе
в кабинет. Он опустился в кресло, освободил стол от бумаг и придвинул на
середину телефон. После этого он отдал распоряжение секретарше ни с кем его
не соединять, если только не позвонит сам мистер Колдуэлл.
И он стал ждать, уставившись на телефон, а на лбу у него выступили
капли пота. Ибо мистер Колдуэлл, известный своей сугубой консервативностью в
консервативнейшем из видов бизнеса, только что сказал ему, что по его звонку
компания должна будет тотчас же продать вдвое больше золота, чем у нее есть
- или по крайней мере за нею числилось. Причем этот план надлежало
осуществить одновременно в семи странах и на семи языках.
Харрисон Колдуэлл, напевая себе под нос, вышел из дверей конторы и сел
в лимузин, скороговоркой продиктовав своему личному шоферу адрес в Гарлеме,
где мало кто из белых отваживался появляться.
Для Харрисона Колдуэлла Гарлем был одним из самых безопасных мест на
земле, ибо он хорошо знал жизнь негритянского гетто. Она не представляла для
него ровным счетом никакой опасности; опасно там могло быть только тому, кто
не носит пистолета или боится им воспользоваться. Во время уличных
беспорядков шестидесятых годов, когда полыхали магазины и административные и
жилые здания, несколько домов остались невредимыми. То не были дома,
населенные неграми, - эти дома принадлежали мафии.
В то время как комментаторы по всей стране возлагали вину за беспорядки
на лишения, расовое неравенство и прочие социальные болезни, Харрисон
Колдуэлл и мафия знали с абсолютной точностью, в чем коренная причина
происшедших разрушений. Это была очень человеческая по своей сути причина:
просто зачинщики беспорядков были изначально уверены, что никто в них не
будет стрелять, если только они не станут трогать магазинов, принадлежащих
мафии.
Здесь все было тихо и мирно, как на Пятой авеню. Так же тихо и мирно
было всегда и на складе Харрисона Колдуэлла. То был бастион, которому не
страшны ни уличные волнения, ни пожары, ни времена анархии. И тем не менее
Харрисон Колдуэлл принял меры предосторожности и приказал, чтобы все, что
поступает на склад, доставлялось в огромных бочках - таких больших, что
сдвинуть их с места можно было только краном. И поскольку теперь ничего
нельзя было стянуть и уволочь, ему был не страшен даже этот неблагополучный
в криминальном отношении район.
В полдень он вошел в складское помещение и проследовал в застекленную
будку, возвышающуюся над цехом. Внизу бурлили чаны с расплавленным свинцом и
серой. Он посмотрел на часы. Скоро должны прибыть грузовики, подумал он.
Пора произвести последнюю проверку. По его просьбе у каждой двери был
выставлен охранник с автоматом - их одолжил Колдуэллу один местный гангстер.
С улицы послышался рокот моторов грузовых автомашин, они кашлянули в
последний раз и умолкли. Охранники проверили оружие и вопросительно
посмотрели на стеклянную будку. Колдуэлл знаком велел им пропустить
грузовики. Тяжелые железные ворота склада со скрежетом отворились, в здание
въехали три грузовика и остановились у гигантских подъемников. Оттуда сейчас
же опустились металлические клешни и стали одну за другой выуживать из
кузовов выкрашенные желтой краской бочки с черными крестами,
предупреждавшими о радиационной опасности, и осторожно, дабы не расплескать
содержимого, ставить бочки на землю. Больше всего Харрисона Колдуэлла
радовал не аккуратный, заведомо определенный порядок, в каком расставлялись
эти бочки, и не дружные действия складского персонала, а то, что грузовики
прибыли точно по графику. Ибо ему понадобились многие месяцы, чтобы собрать
весь этот материал, по крупицам наскрести сырье, которое теперь занимало
целых три грузовика. Сейчас Харрисон Колдуэлл с восторгом следил, как
сводятся воедино месяцы кропотливого труда, чтобы в назначенный момент и в
строго определенных пропорциях влиться в кипящие чаны со свинцом и серой. Он
становился свидетелем собственного превращения в самого богатого человека на
свете. Наблюдая за тем, как выгружают из грузовиков тот единственный