- Что же "но"? - Губы его слегка дрожали.
- Но мне не позволила этого сделать моя совесть. И знаете почему?
- Почему?..
- Потому что я вас в глубине души уважаю. И мне жалко вас, Сергей Николаевич.
- Как вам будет угодно...
- Сначала там, в гостинице, я посчитал вас элементарным трусом. Потом решил, что вы хитрец и недурной актер. Однако я ошибся. Теперь я уверен, что вы прежде всего несчастный человек, скрывающий какую-то серьезную, быть может, ужасную тайну. И, безусловно, талантливый и сильный человек. Мне будет искренне жаль, если я докажу, что вы преступник!.. Мой вам совет...
- Какой совет?
- Не предпринимайте ничего, что может ухудшить ваше положение. Не скрывайтесь из Старогорова. Вам все равно не убежать. Вы меня понимаете?
- Я не собираюсь убегать... К тому же наверняка теперь за мной будут следить. Вы думаете, я не понимаю? А вы не боитесь, что я просто покончу с собой? - вдруг спросил он.
- Нет, - покачал я головой. - Вы это не сделаете. Я пожил на свете и научился разбираться в людях. Вы отец и муж. Семья для вас - святыня.
- Ах, что вы понимаете... - с невыразимой мукой откликнулся он. Господи, да как раз из-за семьи я и готов...
- Нет, - твердо перебил я, - ради такой семьи, Сергей Николаевич, как у вас, жить надо!.. Послушайте меня. Завтра утром я уеду вместе с группой из Старогорова, но мы еще встретимся. Я обещаю вам, что мы будем действовать так, чтобы не мешать вам работать. Мы вели себя тихо?
- Да.
- Сегодня я говорю с вами неофициально. И не веду протокола... Расскажите все о себе! Без утайки!
- Вы действительно хотите мне помочь?
- В рамках закона - да, я готов вам помочь! Подумайте...
Храмов молчал.
Я встал, как бы заканчивая разговор.
Лицо инженера исказила гримаса.
- Подождите!..
Я смотрел на него и ждал, что он скажет дальше.
-...Вы когда-нибудь видели, как бежит по дороге заяц, попавший под свет автомобильных фар? Как он скачет, не в силах вырваться из цепкого этого луча... Вот я и есть этот заяц... Послушайте, подполковник Бизин, я вам верю... Верю потому, что знаю: при желании вы уже могли бы меня посадить. Я бы сидел под замком, за решеткой, а вы бы неспешно расследовали меня. Да, вероятно, так вы и должны были поступить. И, наверное, у вас и в самом деле будут из-за меня неприятности по службе. Потому что любая служба - это в чем-то механизм, автомат, запрограммированный, выверенный, продуманный до мельчайших деталей. Тот, кто - пусть даже и непреднамеренно! - попытается нарушить ритм отдельных частей этого механизма, должен быть раздавлен. Я рассуждаю сейчас как инженер. Какие могут быть на службе эмоции, благородство? И прочее... А вы тем не менее не сажаете меня в машину, не увозите с собой. Вы благородны по отношению ко мне. Помните, у Виктора Гюго? Жавер и Жан Вальжан? Кошка и мышка. Сначала один был кошкой, а другой - мышкой. Потом они поменялись ролями. И Жавер сломался, повергнутый в прах благородством Жана Вальжана. В нем сломалась машина... Ах, боже мой, что я несу, что?.. Но я сейчас вам скажу одну вещь, это очень важно, очень. Сейчас, я только сформулирую... Вы ведь и в самом деле, вероятно, хотите мне помочь? Вы можете мне помочь! Можете, можете, я знаю. И для этого вовсе не обязательно кому-то быть Жавером, а кому-то Жаном Вальжаном. Другое время, другие отношения. Какой между нами может быть антагонизм... Мы оба работаем на благо одного общества... Нет, не то! Но сейчас я скажу... - Он шептал то громче, то тише. Это походило на бред. Нет, нет, - он словно догадался, о чем я думаю, - я не сошел с ума. Что вы! Не бес покойтесь. Просто я попал в капкан, из которого не могу вырваться. Вы можете мне помочь. Да, да... Знаете, каким образом?
- Каким же?
- Не занимайтесь моим делом! Да, именно, так! Я прошу вас, Вениамин Александрович!
- Как это? - Я был ошарашен его словами.
- Вот так! Это просто! Вы можете мне помочь! Человеку! Все, что вы сказали, - правда. Я не Храмов. Но я никого не убивал. Наверное, я был преступником. Нет, не наверное, а точно, определенно - был. По закону. Но это было так давно... За сроком давности... Вряд ли меня сейчас накажут... Но что мне суд государства, если моя семья меня осудит?.. Сам себя я давно приговорил, ибо всегда думал об искуплении и не находил его. Я слишком много лет жил под чужим именем, чтобы сейчас сказать своей жене: "Я не тот, за кого ты меня приняла, принимала, принимаешь!" Моя жена - она святая. А мои дети? Что я скажу своим детям? Мое разоблачение равносильно моей смерти. Но ведь и смерть разная. Иная с цветами, венками, речами, оркестром. А бывает, зароют, как собаку, где-нибудь под забором. Мои дети Храмовы... Они-то уже Храмовы... Послушайте, Вениамин Александрович, я старше вас на много лет... Ответьте мне: неужели двадцать пять лет честной, полезной обществу, людям жизни могут быть зачеркнуты несколькими несчастными, изломанными годами?! Где же тогда справедливость людей? Общества? Значит, главное - это месть? Месть?! Да, это в меня стреляли! И я знаю, кто это сделал. И почему. Наверное, он имел право - свое, личное право - стрелять в меня. Хотя у меня было большее право - убить его. Вы ничего не поймете, потому что я не могу вам сказать глазного: кто и почему попал в Сурина, целясь в меня. Вот такая нелепая ситуация сложилась: я должен всеми правдами и неправдами покрывать этого убийцу... Господи, чего в жизни не бывает? Да если хотите знать, лучше бы мне погибнуть тогда, в гостинице. Я бы погиб, но остался в памяти жены, детей - мужем и отцом. А так?.. Нет, ничего я не скажу! Но умоляю вас, детьми своими заклинаю - не расследуйте меня! Неужели в вашей жизни добавится чуть больше счастья, если вы сделаете несчастными сразу четырех человек, трое из которых безвинны? Я знаю, что вы скорее всего докопаетесь до конца. Вернее - до начала... У вас для этого есть возможности и силы. Целое государство, и какое... Но прошу вас... хотите, на колени встану? Не делайте этого!.. Прошу вас... Как человек человека! Никому ведь хуже от этого не будет. Я уже наказан. Всеми годами, когда каждый день боялся вот этого мига... Я ждал вас. И вот вы приходите и говорите: "Ты не Храмов!.." Боже мой, если бы вы знали, какая это пытка - так жить... Прошу вас, прошу...
И он, закрыв лицо руками, заплакал. Страшное зрелище...
Я молча смотрел на него и не знал, что сказать.
- Знаете, Вениамин Александрович, - бормотал Храмов, давясь слезами, я ничего вам не скажу. Я все буду отрицать. Я состою на учете, в диспансере. После контузии. Нет, нет, это не подлог. Это моя собственная, настоящая контузия. Летчик Храмов был контужен в голову. Но я, который не Храмов, я тоже был контужен в голову. После этого у меня наступили провалы в памяти. Что-то помнил, что-то забывал... Потом это прошло. Сейчас ничего подобного нет. Но я солгу! Я скажу, что есть. И никакая экспертиза не опровергнет меня, потому что я знаю, как доказать, что у меня наступил провал памяти... И я буду упорно цепляться за это... И все отрицать. Но какое все это имеет значение?! Ведь для жены, для своих детей я все равно буду конченым человеком! И тогда я гюрешу с собой. Поверьте, это не шантаж. Какая идиотская ситуация... Мне ничего не останется сделать, как пойти на это... Неужели вам так хочется моего позора, моей смерти? Физической и нравственной? Как хорошо сложилось бы: вы возвращаетесь в Волжанск и докладываете начальству, что версия не нашла подтверждения. А?... Поверьте, перед законом я теперь чист! Убить хотели бывшего меня.
- Это месть? - спросил я.
- Да, - чуть слышно ответил он.
- Поймите и вы меня, - заговорил я. - Узнав это, я тем более должен узнать все. А решать, как поступать с вами дальше, буду не я. Это решит суд. Государство.
- Ну вот... - Плечи у него. опустились. - На миг мне показалось, что сейчас говорили просто два человека. Теперь я понимаю, что вы не можете быть просто человеком. Я не имею права вас осуждать за это. А могу лишь горевать. Что ж, Вениамин Александрович, узнавайте. Но я в этом вам не помощник...
- Вы надеетесь, что мне и моим коллегам все-таки не удастся раскрыть вашу тайну?
- Да, я надеюсь. - Он попытался улыбнуться. Но улыбка не получилась. Это все, что мне остается...
13
Вернувшись в Волжанск, я сначала заехал домой: хотелось увидеть жену.
До начала рабочего дня оставалось еще два часа.
Не успел повернуть ключ в замке, как дверь открылась, Ирина!..
Обнявшись, мы так и стояли в дверях.
На своей щеке я почувствовал ее слезы.
- Прости меня, Венечка, - услышал жалобный шепот. - Это сейчас, сейчас пройдет. Просто я знала, я почувствовала, что ты сегодня вернешься. Нет, нет, никто не говорил! Я сама почувствовала. Я уже полтора часа сижу в прихожей и жду тебя.
Бог мой, до чего же я люблю эту женщину! Мы прошли в комнату, взявшись за руки.
- Как ты себя чувствуешь, Ириша?
- Все хорошо, - радостно-смущенно ответила она. - Ты очень устал, Венечка?
- Да что ты! - рассмеялся я. - Командировка легкой оказалась - так, пустяки. Давай, родная, посидим, а? Вот, располагайся здесь, а я придвину кресло к дивану. Ты и вправду хорошо себя чувствуешь, Иришенька?
Жена, деловито устраиваясь на диване, вдруг стыдливо прикрыла руками свой живот и чуть слышно сказала:
- Наверно, это будет скоро! Я чувствую, Венечка!..
Я думаю, большинство мужчин одинаково ведут себя в подобной ситуации: хлопают глазами и молчат, не зная, что сказать.
- Когда? - пробормотал я наконец.
- Ну кто же может знать точно, дурачок? - тихонько рассмеялась Ирина. - Скоро. Понимаешь? Может быть, завтра. Или послезавтра... Извини, Венечка, я пойду лягу?
- Ну, конечно, конечно! - Я вскочил с кресла, бестолково засуетился. Ты не должна была так долго сидеть в прихожей, что за новости, честное слово!..
- Не сердись! - Она прижалась ко мне. - Я очень скучала без тебя. Мне так страшно...
- Не волнуйся, милая, все будет хорошо!
- Да нет, Венечка, ты не понял меня. Я не о себе. Я так боюсь, когда ты уезжаешь куда-нибудь...
Она впервые сказала о своем постоянном страхе, связанном с моей профессией. Ирина думала уже не обо мне и не о себе - но о нем, третьем. Сама она могла вынести все - и неизвестность ожидания, и затвердевший в сердце страх, и бессонные ночи. Ему - ребенку! - она хотела мира. Мира спокойствия и благополучия. Мира - ровного и каждодневного...
Я проводил Ирину в спальню.
На кухне плотно притворил дверь и распахнул окно.
Надо подготовиться к разговору с Хазаровым. Разговор будет нелегким: ситуация, прямо скажем, сложилась неожиданная. И где только выход из нее?
Инженер... В нем, в его прошлом надо искать выход из этого лабиринта. Инженер... Ничего не могу с собой поделать, но после нашего почти откровенного разговора не могу даже мысленно назвать его Сергеем Николаевичем Храмовым. "Самозванец" - вот кто он для меня теперь. А если я разгадаю его тайну, то и все узнают, что он самозванец, - его сослуживцы и знакомые. И дети. И жена... И это, конечно, будет крахом для него.
Вот так, уважаемый Вениамин Александрович! А что тебе остается делать? Ты сделал свое дело - взял след! Иди по нему, гони - иного пути нет. В жизни так бывает: двое идут след в след. Только один убегает, а другой догоняет... Тебе выпало - догонять.
Сев за стол, я придвинул лист бумаги и стал набрасывать примерную схему ситуации.
Итак...
В ночь с тринадцатого на четырнадцатое августа 1970 года в гостинице "Заря" выстрелом из пистолета "ТТ" был тяжело ранен командированный из Краснодальска Дмитрий Петрович Сурин. Но преступник целил в Сергея Николаевича Храмова, инженера из Старогорова.
Основание для подобного вывода - признание самого инженера: "Да, это стреляли в меня. Я знаю, кто и почему это сделал".
Инженер Храмов - действительно инженер, но не Храмов. Мы имеем благодаря рассказу учителя Синицы ряд серьезных фактов, подтверждающих этот вывод, К сожалению, официальные показания учителя получить не удалось в связи с его скоропостижной смертью. Иначе у следствия были бы бесспорные правовые основания для возбуждения в отношении "Храмова" уголовного дела. А так как пользоваться чужими документами, судя по всему, он начал в военные годы, возникает резонный вопрос, не скрывается ли под личиной "инженера Храмова" военный преступник. Это, кстати сказать, уже прерогатива Комитета государственной безопасности. Может быть, нам предстоит работать совместно. По словам инженера, больше всего он боится, что о его "самозванстве" станет известно жене и детям. Он - опять же по его словам! - не страшится наказания, суда. Ибо уже осудил и наказал себя сам - в душе.
Инженер назвал себя преступником, но в прошлом. И сказал, что человек, стрелявший в него, мстит ему. За что? Кто этот человек? Что связывает их? Последние двадцать с лишним лет "Храмов" чист. Вероятно, их связывает прошлое. Следовательно, врагу инженера сейчас примерно столько же лет, около пятидесяти, или чуть больше, чуть меньше. Кто он, враг "Храмова"?..
А где же настоящий Храмов? Что с ним? Каким образом его документы попали в руки инженера?
Сейчас у инженера все чисто. И у нас - ни одной ниточки из его прошлого. Впрочем, одна тоненькая есть: Аграфена Меркурьевна Попова. Родная сестра боевого друга "Храмова". А может быть, боевого друга настоящего Храмова? Не исключено ведь, что инженер, присвоив себе биографию Храмова, оставил в ней и его друзей. По-моему, это стоящая идея...
Далековато живет Аграфена Меркурьевна - в Сибири. Поселок Костерский, севернее Енисейска...
Уверен, что Хазаров уже распорядился дать запрос в Москву по отпечаткам пальцев "Храмова". На предмет идентификации. Если инженер был в прошлом преступником, возможно, имеются его "пальцы". И тогда задача решается просто: "пальцы" принадлежат такому-то имярек. И нет проблем! А пока - ребус!..
Мы сидим вчетвером в просторном кабинете Хазарова: Кирилл Борисович, полковник Зорин, следователь прокуратуры Роман Николаевич Горюнов и я.
Пока я рассказывал, никто меня не перебивал. Лишь однажды Кирилл Борисович переспросил: "Попова живет в поселке Костерском, за Енисейском? Ага, ясно. Продолжайте, пожалуйста".
Когда я закончил, полковник Зорин вдруг сердито бросил:
- Слушай, Вениамин Александрович, а не очень ли ты, извини, вольно повел себя с этим инженером? Козырей у тебя на руках было в общем-то немного, а ты их взял и сразу выложил!
- Возможно, вы и правы, товарищ полковник, - ответил я.
- Тем более, - продолжал Зорин, - когда тебе стало известно, что Храмов вовсе и не Храмов, ты же понимал, что это уже дело Комитета госбезопасности...
- Я переговорил с начальником областного УКГБ, - вмешался Хазаров, они с нынешнего дня начали проверку инженера, но не возражают, чтобы мы продолжали работать по "Храмову".
- Я с вами, Евгений Алексеевич, - проговорил Горюнов, - не могу согласиться. Мне кажется, подполковник Бизин в целом поступил верно. Психологическая атака ведь достигла цели: инженер признал, что он не Храмов! Теперь предстоит лишь подтвердить это формально. Вернее сказать, и фактически и формально.
- Понимаете, товарищи... - Я внезапно замялся, подыскивая подходящие слова. - Не проводил я никакой атаки. Скорее все вышло экспромтом... Честное слово, инженер для меня - загадка. Загадка! Я знаю, что экспромт в нашем деле - вещь рисковая. Но как пошел наш разговор, так все и получилось.
- Здорово вы, Вениамин Александрович, изъясняться научились, усмехнулся Хазаров. - Должен вам заметить, что хорош тот экспромт, который заранее организован. В нашем деле, во всяком случае.
- Безусловно, - кивнул я. - Но я-то ничего не организовывал. Знаю только одно: двадцать пять лет этот человек работает на совесть, приносит пользу государству. Люди его уважают, ценят. Двадцать пять лет осознанно полезной жизни...
- Ну и что? - резко перебил меня Зорин. - А какова судьба того человека, под документами которого живет твой инженер? О той жизни ты не подумал?
- Да понимаю я все! - раздраженно ответил я, - Сам об этом всю ночь думал. Но...
- Не надо никаких "но", Вениамин Александрович! Если инженер воспользовался документами человека, предположим, убитого четверть века назад, он, что же, по-твоему, безвинный ангелочек, да?
Нет, ничего нового для меня полковник Зорин не говорил, я и сам размышлял несколько часов назад таким же образом. Однако как и собственные рассуждения не устроили меня, так и эти слова Зорина. Я сознавал, что скорее всего прав-то Зорин, а не я, и, однако же, стоял на своем.
- "Предположим" - видите, какое выражение, Евгений Алексеевич, вы употребили? С оглядкой! Не отвергая других вариантов. А если рассмотреть их - другие варианты? Если четверть века назад он купил или даже украл документы? Бесспорно, криминал уже в том, что живет не под своим именем, Но ведь криминал совсем другого порядка! И как живет? Как честный человек...
- Здесь я с вами, Вениамин Александрович, - возразил Горюнов, согласиться не могу. Вы служитель закона!
- Правильно, - поддержал следователя Хазаров, - служитель, товарищ Бизин, а не толкователь! И не ваше дело, извините, переосмысливать закон. Хотя бы из самых лучших, гуманных побуждений. Если у вас есть на этот счет какие-либо соображения, направьте их в соответствующие организации. Но все мы обязаны неукоснительно выполнять те законы, которые существуют!..
- Слушай, Вениамин Александрович, - вдруг хихикнул Зорин, - а ты в этом Старогорове никак раскис? Случаем, накануне поездки "Преступление и наказание" Достоевского не перечитывал?
- Нет, - усмехнулся я, - не перечитывал. Рекомендуете, Евгений Алексеевич?
- Рекомендую! - неожиданно резко отчеканил Зорин. - Настоятельно рекомендую перечитать Федора Михайловича! Особенно те места, где Порфирий Петрович дожимает Раскольникова. Очень четко он это проделал. Профессионально!
- Я не следователь, а работник уголовного розыска. Мое дело - розыск. Инженер сказал то, что счел нужным мне сказать! И у меня не было оснований, опираясь лишь на устные показания учителя Синицы, задерживать инженера. Это было бы явным нарушением закона, о котором мы сегодня так много говорим.
- Ну что ж, - произнес Хазаров, как бы подытоживая, - будем заниматься "храмовским делом" последовательно и не поспешая. Начать розыск настоящего Храмова целесообразно, думаю, с сорок первого года, с войны. Постараемся отыскать его там, где он "потерялся". Конечно, много лет прошло, но Сергей Храмов был в жизни - и его следы в ней должны остаться. Какие будут предложения?
- Кирилл Борисович, считаю необходимым побывать в поселке Костерском и встретиться с Аграфеной Меркурьевной Поповой.
- Хорошая идея, - поддержал меня Горюнов.
- Не возражаю, - буркнул Зорин.
- Решено! - кивнул Хазаров.
Горюнов, попрощавшись, ушел.
Кирилл Борисович некоторое время молчал.
- Переживаете, анализируете, - жестко заговорил он. - Все в мысли, в чувства погружены... А конкретные дела отодвинули в ящик? Вы будете в конце концов это дело с Ковалевой закрывать? Мне из обкома партии уже даже не звонят. А ведь письмо Ковалевой - там на контроле! Не сегодня-завтра пригласят вежливо и.напомнят...
Зорин откровенно и протяжно вздохнул.
- Что вздыхаете, товарищ начальник отдела? Скучно?
- Черт его знает с этим делом, Кирилл Борисович!.. Картотеку вверх дном перевернули, аналоги смотрим, сортируем... Н-да... Если бы они еще следок посвежее оставили, тогда...
- Убили бы, к примеру, кого, да?! Вот тогда-то вы бы себя, молодцы, показали!.. От вас, Евгений Алексеевич, извините, таких слов никак не ожидал!
- Кирилл Борисович...
- Ладно вам! Что нового с Пахомовым и Родиным?
- Все то же. К тому, что говорили, ничего нового не добавили. Вчера беседовал со следователем прокуратуры, ведущим их дело. Говорит, что с делом Пахомова и Родина все ясно. Драка. Нанесение телесных повреждений.
- А мне все-таки не очень ясно, почему они подрались! - возразил Хазаров.
- Может, и вправду пьяные были, не помнят ничего... Вообще-то мы свое дело сделали...
- Понятно, - насмешливо заметил Хазаров. - Вы же - розыск! А тут и искать никого не потребовалось. Вот они, голубчики. И тот, кто пырнул ножом, есть. И тот, кого пырнули, валяется. И с розыска, получается, взятки гладки. Теперь, мол, за все в ответе следователь. Между прочим, и он, и вы, и я - все мы одно дело делаем. Может, и были они пьяные, как вы говорите, эти подростки. А вдруг боятся кого-нибудь? Покрывают? Об этом варианте вы не подумали? Так-то вот, товарищ полковник.. Ну, хорошо, вы, Евгений Алексеевич, свободны. А ты, Вениамин, задержись-ка на несколько минут.
Зорин вышел, откровенно расстроенный.
- Вениамин, - Хазаров подошел ко мне вплотную, - ты сказал, что Аграфена Меркурьевна Попова проживает в поселке Костерском, верно?
- Да.
- А ты знаешь, что поселок Костерский - это бывшая деревня Варваровка? Та самая, где ты когда-то, друг мой, родился.
- Серьезно?
- Вполне, - улыбнулся Кирилл Борисович. - Я же до самого начала войны в тех местах работал. Вместе с твоим отцом... Но ты-то был совсем маленьким, уже не помнишь... Ну так вот, еще при мне Варваровка поселком стала, когда там начали строить лесопильный завод. А назвали так его в память о чекисте - Костерском Леонтии Федотовиче. Он погиб в тридцать девятом при задержании двух вооруженных грабителей. Одного он застрелил, другого ранил. И сам был смертельно ранен... Если, как ты говоришь, эта Попова была женой кузнеца, то очень даже может статься,.что она твоя кормилица!..
Иной раз в жизни такой пасьянс раскладывается, что только диву даешься. Еще недавно я думал: как было бы хорошо разыскать женщину, спасшую меня, прийти к ней и сказать: "Здравствуйте, я Веня Бизин, тот самый, кого вы вскормили своим молоком в тридцать пятом году!.." И вот выясняется, что Аграфена Меркурьевна Попова, связанная какими-то нитями с инженером "Храмовым", возможно, и есть моя кормилица...
Очевидно, на моем лице было написано неподдельное изумление, потому что Кирилл Борисович рассмеялся:
- Поражен? Ничего, всякое бывает!.. Закончишь все срочные дела, а после слетаешь в Костерский. Все равно ведь надо выходить на Попову в связи с "Храмовым", в этом ты, конечно, прав.
Собственно, мы уже обо всем поговорили. Но я по-прежнему не поднимался со стула. Хазаров вопрошающе посмотрел на меня.
- Кирилл Борисович, вот вы Зорину сказали, что вам не ясно, почему молчит Пахомов, пострадавший...
- Ну? - насторожился Хазаров. - А тебе ясно?
- Да нет, и мне не очень ясно, хотя я могу и допустить, почему он не хочет подробно рассказывать. Они же с Родиным дружки, оба этого не отрицают. Теперь, может быть, Пахомов просто жалеет Родина. Или боится... Но меня другое занимает; почему Герард Казаков не хочет быть откровенным с нами? Не верю я, чтобы он абсолютно никого не приметил, тем более, что сказал: напали на него трое парней. Трусит, что ли?
- Все возможно, - пожал плечами Хазаров. - Быть может, понятие ложного мученичества. Дескать, меня избили, я пострадал, а все равно ничего не скажу. Или решил сам посчитаться с обидчиками. Психология подростков сложный мир, Вениамин...
- К Казакову уже ходили наши сотрудники. Но я сам хочу с ним встретиться.
- Что ж, ты человек цепкий, внимательный. Пойди!..
14
К Герарду Казакову я решил отправиться после обеда. Григорьев сказал мне, что Гера целыми днями сидит дома под опекой мамаши.
Я позвонил Ирине, попросил ее ничем по дому не заниматься и - упаси боже! - не поднимать тяжести. Она пообещала, хотя уверенности в ее голосе не чувствовалось.
...Я стоял перед дверью квартиры номер двенадцать. Нажал кнопку.
Шаги за дверью. И настороженный женский голос:
- Кто там?
- Откройте, пожалуйста. Из милиции.
Опять пауза. Наконец послышались бряцание и позвякивание - это снимали цепочку, поворачивали ключ в замке и отодвигали, видимо, засов. Сурово живут... Отъединенно.
Дверь открылась. На пороге стояла высокая женщина в таком ярком, цветастом халате, что у меня зарябило в глазах.
- Здравствуйте! - поздоровался я. - Подполковник Бизин. Из уголовного розыска.
- Да? - совсем недоброжелательно проговорила женщина. - И что же?
Судя по вопросу и тону, каким он был задан, она явно не была расположена к беседе со мной.
- Я по поводу Герарда...
- Уже поняла, - властно перебила женщина. Кажется, она не собиралась предложить пройти в квартиру.
- Вы не боитесь сквозняка? - улыбнулся я.
Она молча сделала шаг назад. Ну что ж, начать разговор можно и в прихожей. Мы люди не гордые.
- Так в чем дело?
- А вы не очень-то любезны, - заметил я. - Простите, вы кто?
- Я - мама Геры. Нина Павловна. А с какой стати, позвольте вас спросить, я должна быть с вами любезна?
- Хотя бы уже потому, что я занимаюсь расследованием того, что случилось с вашим сыном...
- А вы лучше заботьтесь о безопасности наших детей! - резко возразила Нина Павловна. - Тогда не придется заниматься расследованием!
- Я хочу поговорить с вашим сыном. - Продолжать разговор в таком ключе не имело смысла.
- Сначала вам все же придется поговорить со мной! - категорично, не терпящим возражения тоном заявила Нина Павловна, сверля меня темно-карими глазами.
- С удовольствием.
- Уж не знаю, - пожала она плечами, - доставит ли вам этот разговор удовольствие... Прошу сюда!
Мы прошли в большую столовую, обставленную дорогой мебелью. Натертый паркет так сверкал, что было страшно ступать на него. Внезапно подумалось, что Нина Павловна сейчас непременно скажет: "Снимите обувь!.." Это ведь нынче модно - понуждать гостей снимать обувь в прихожей и заставлять надевать чужие стоптанные тапочки.
- Садитесь! - повелительно приказала Нина Павловна. - Вот сюда, в кресло.
- Благодарю вас.
- Но мне не позволила этого сделать моя совесть. И знаете почему?
- Почему?..
- Потому что я вас в глубине души уважаю. И мне жалко вас, Сергей Николаевич.
- Как вам будет угодно...
- Сначала там, в гостинице, я посчитал вас элементарным трусом. Потом решил, что вы хитрец и недурной актер. Однако я ошибся. Теперь я уверен, что вы прежде всего несчастный человек, скрывающий какую-то серьезную, быть может, ужасную тайну. И, безусловно, талантливый и сильный человек. Мне будет искренне жаль, если я докажу, что вы преступник!.. Мой вам совет...
- Какой совет?
- Не предпринимайте ничего, что может ухудшить ваше положение. Не скрывайтесь из Старогорова. Вам все равно не убежать. Вы меня понимаете?
- Я не собираюсь убегать... К тому же наверняка теперь за мной будут следить. Вы думаете, я не понимаю? А вы не боитесь, что я просто покончу с собой? - вдруг спросил он.
- Нет, - покачал я головой. - Вы это не сделаете. Я пожил на свете и научился разбираться в людях. Вы отец и муж. Семья для вас - святыня.
- Ах, что вы понимаете... - с невыразимой мукой откликнулся он. Господи, да как раз из-за семьи я и готов...
- Нет, - твердо перебил я, - ради такой семьи, Сергей Николаевич, как у вас, жить надо!.. Послушайте меня. Завтра утром я уеду вместе с группой из Старогорова, но мы еще встретимся. Я обещаю вам, что мы будем действовать так, чтобы не мешать вам работать. Мы вели себя тихо?
- Да.
- Сегодня я говорю с вами неофициально. И не веду протокола... Расскажите все о себе! Без утайки!
- Вы действительно хотите мне помочь?
- В рамках закона - да, я готов вам помочь! Подумайте...
Храмов молчал.
Я встал, как бы заканчивая разговор.
Лицо инженера исказила гримаса.
- Подождите!..
Я смотрел на него и ждал, что он скажет дальше.
-...Вы когда-нибудь видели, как бежит по дороге заяц, попавший под свет автомобильных фар? Как он скачет, не в силах вырваться из цепкого этого луча... Вот я и есть этот заяц... Послушайте, подполковник Бизин, я вам верю... Верю потому, что знаю: при желании вы уже могли бы меня посадить. Я бы сидел под замком, за решеткой, а вы бы неспешно расследовали меня. Да, вероятно, так вы и должны были поступить. И, наверное, у вас и в самом деле будут из-за меня неприятности по службе. Потому что любая служба - это в чем-то механизм, автомат, запрограммированный, выверенный, продуманный до мельчайших деталей. Тот, кто - пусть даже и непреднамеренно! - попытается нарушить ритм отдельных частей этого механизма, должен быть раздавлен. Я рассуждаю сейчас как инженер. Какие могут быть на службе эмоции, благородство? И прочее... А вы тем не менее не сажаете меня в машину, не увозите с собой. Вы благородны по отношению ко мне. Помните, у Виктора Гюго? Жавер и Жан Вальжан? Кошка и мышка. Сначала один был кошкой, а другой - мышкой. Потом они поменялись ролями. И Жавер сломался, повергнутый в прах благородством Жана Вальжана. В нем сломалась машина... Ах, боже мой, что я несу, что?.. Но я сейчас вам скажу одну вещь, это очень важно, очень. Сейчас, я только сформулирую... Вы ведь и в самом деле, вероятно, хотите мне помочь? Вы можете мне помочь! Можете, можете, я знаю. И для этого вовсе не обязательно кому-то быть Жавером, а кому-то Жаном Вальжаном. Другое время, другие отношения. Какой между нами может быть антагонизм... Мы оба работаем на благо одного общества... Нет, не то! Но сейчас я скажу... - Он шептал то громче, то тише. Это походило на бред. Нет, нет, - он словно догадался, о чем я думаю, - я не сошел с ума. Что вы! Не бес покойтесь. Просто я попал в капкан, из которого не могу вырваться. Вы можете мне помочь. Да, да... Знаете, каким образом?
- Каким же?
- Не занимайтесь моим делом! Да, именно, так! Я прошу вас, Вениамин Александрович!
- Как это? - Я был ошарашен его словами.
- Вот так! Это просто! Вы можете мне помочь! Человеку! Все, что вы сказали, - правда. Я не Храмов. Но я никого не убивал. Наверное, я был преступником. Нет, не наверное, а точно, определенно - был. По закону. Но это было так давно... За сроком давности... Вряд ли меня сейчас накажут... Но что мне суд государства, если моя семья меня осудит?.. Сам себя я давно приговорил, ибо всегда думал об искуплении и не находил его. Я слишком много лет жил под чужим именем, чтобы сейчас сказать своей жене: "Я не тот, за кого ты меня приняла, принимала, принимаешь!" Моя жена - она святая. А мои дети? Что я скажу своим детям? Мое разоблачение равносильно моей смерти. Но ведь и смерть разная. Иная с цветами, венками, речами, оркестром. А бывает, зароют, как собаку, где-нибудь под забором. Мои дети Храмовы... Они-то уже Храмовы... Послушайте, Вениамин Александрович, я старше вас на много лет... Ответьте мне: неужели двадцать пять лет честной, полезной обществу, людям жизни могут быть зачеркнуты несколькими несчастными, изломанными годами?! Где же тогда справедливость людей? Общества? Значит, главное - это месть? Месть?! Да, это в меня стреляли! И я знаю, кто это сделал. И почему. Наверное, он имел право - свое, личное право - стрелять в меня. Хотя у меня было большее право - убить его. Вы ничего не поймете, потому что я не могу вам сказать глазного: кто и почему попал в Сурина, целясь в меня. Вот такая нелепая ситуация сложилась: я должен всеми правдами и неправдами покрывать этого убийцу... Господи, чего в жизни не бывает? Да если хотите знать, лучше бы мне погибнуть тогда, в гостинице. Я бы погиб, но остался в памяти жены, детей - мужем и отцом. А так?.. Нет, ничего я не скажу! Но умоляю вас, детьми своими заклинаю - не расследуйте меня! Неужели в вашей жизни добавится чуть больше счастья, если вы сделаете несчастными сразу четырех человек, трое из которых безвинны? Я знаю, что вы скорее всего докопаетесь до конца. Вернее - до начала... У вас для этого есть возможности и силы. Целое государство, и какое... Но прошу вас... хотите, на колени встану? Не делайте этого!.. Прошу вас... Как человек человека! Никому ведь хуже от этого не будет. Я уже наказан. Всеми годами, когда каждый день боялся вот этого мига... Я ждал вас. И вот вы приходите и говорите: "Ты не Храмов!.." Боже мой, если бы вы знали, какая это пытка - так жить... Прошу вас, прошу...
И он, закрыв лицо руками, заплакал. Страшное зрелище...
Я молча смотрел на него и не знал, что сказать.
- Знаете, Вениамин Александрович, - бормотал Храмов, давясь слезами, я ничего вам не скажу. Я все буду отрицать. Я состою на учете, в диспансере. После контузии. Нет, нет, это не подлог. Это моя собственная, настоящая контузия. Летчик Храмов был контужен в голову. Но я, который не Храмов, я тоже был контужен в голову. После этого у меня наступили провалы в памяти. Что-то помнил, что-то забывал... Потом это прошло. Сейчас ничего подобного нет. Но я солгу! Я скажу, что есть. И никакая экспертиза не опровергнет меня, потому что я знаю, как доказать, что у меня наступил провал памяти... И я буду упорно цепляться за это... И все отрицать. Но какое все это имеет значение?! Ведь для жены, для своих детей я все равно буду конченым человеком! И тогда я гюрешу с собой. Поверьте, это не шантаж. Какая идиотская ситуация... Мне ничего не останется сделать, как пойти на это... Неужели вам так хочется моего позора, моей смерти? Физической и нравственной? Как хорошо сложилось бы: вы возвращаетесь в Волжанск и докладываете начальству, что версия не нашла подтверждения. А?... Поверьте, перед законом я теперь чист! Убить хотели бывшего меня.
- Это месть? - спросил я.
- Да, - чуть слышно ответил он.
- Поймите и вы меня, - заговорил я. - Узнав это, я тем более должен узнать все. А решать, как поступать с вами дальше, буду не я. Это решит суд. Государство.
- Ну вот... - Плечи у него. опустились. - На миг мне показалось, что сейчас говорили просто два человека. Теперь я понимаю, что вы не можете быть просто человеком. Я не имею права вас осуждать за это. А могу лишь горевать. Что ж, Вениамин Александрович, узнавайте. Но я в этом вам не помощник...
- Вы надеетесь, что мне и моим коллегам все-таки не удастся раскрыть вашу тайну?
- Да, я надеюсь. - Он попытался улыбнуться. Но улыбка не получилась. Это все, что мне остается...
13
Вернувшись в Волжанск, я сначала заехал домой: хотелось увидеть жену.
До начала рабочего дня оставалось еще два часа.
Не успел повернуть ключ в замке, как дверь открылась, Ирина!..
Обнявшись, мы так и стояли в дверях.
На своей щеке я почувствовал ее слезы.
- Прости меня, Венечка, - услышал жалобный шепот. - Это сейчас, сейчас пройдет. Просто я знала, я почувствовала, что ты сегодня вернешься. Нет, нет, никто не говорил! Я сама почувствовала. Я уже полтора часа сижу в прихожей и жду тебя.
Бог мой, до чего же я люблю эту женщину! Мы прошли в комнату, взявшись за руки.
- Как ты себя чувствуешь, Ириша?
- Все хорошо, - радостно-смущенно ответила она. - Ты очень устал, Венечка?
- Да что ты! - рассмеялся я. - Командировка легкой оказалась - так, пустяки. Давай, родная, посидим, а? Вот, располагайся здесь, а я придвину кресло к дивану. Ты и вправду хорошо себя чувствуешь, Иришенька?
Жена, деловито устраиваясь на диване, вдруг стыдливо прикрыла руками свой живот и чуть слышно сказала:
- Наверно, это будет скоро! Я чувствую, Венечка!..
Я думаю, большинство мужчин одинаково ведут себя в подобной ситуации: хлопают глазами и молчат, не зная, что сказать.
- Когда? - пробормотал я наконец.
- Ну кто же может знать точно, дурачок? - тихонько рассмеялась Ирина. - Скоро. Понимаешь? Может быть, завтра. Или послезавтра... Извини, Венечка, я пойду лягу?
- Ну, конечно, конечно! - Я вскочил с кресла, бестолково засуетился. Ты не должна была так долго сидеть в прихожей, что за новости, честное слово!..
- Не сердись! - Она прижалась ко мне. - Я очень скучала без тебя. Мне так страшно...
- Не волнуйся, милая, все будет хорошо!
- Да нет, Венечка, ты не понял меня. Я не о себе. Я так боюсь, когда ты уезжаешь куда-нибудь...
Она впервые сказала о своем постоянном страхе, связанном с моей профессией. Ирина думала уже не обо мне и не о себе - но о нем, третьем. Сама она могла вынести все - и неизвестность ожидания, и затвердевший в сердце страх, и бессонные ночи. Ему - ребенку! - она хотела мира. Мира спокойствия и благополучия. Мира - ровного и каждодневного...
Я проводил Ирину в спальню.
На кухне плотно притворил дверь и распахнул окно.
Надо подготовиться к разговору с Хазаровым. Разговор будет нелегким: ситуация, прямо скажем, сложилась неожиданная. И где только выход из нее?
Инженер... В нем, в его прошлом надо искать выход из этого лабиринта. Инженер... Ничего не могу с собой поделать, но после нашего почти откровенного разговора не могу даже мысленно назвать его Сергеем Николаевичем Храмовым. "Самозванец" - вот кто он для меня теперь. А если я разгадаю его тайну, то и все узнают, что он самозванец, - его сослуживцы и знакомые. И дети. И жена... И это, конечно, будет крахом для него.
Вот так, уважаемый Вениамин Александрович! А что тебе остается делать? Ты сделал свое дело - взял след! Иди по нему, гони - иного пути нет. В жизни так бывает: двое идут след в след. Только один убегает, а другой догоняет... Тебе выпало - догонять.
Сев за стол, я придвинул лист бумаги и стал набрасывать примерную схему ситуации.
Итак...
В ночь с тринадцатого на четырнадцатое августа 1970 года в гостинице "Заря" выстрелом из пистолета "ТТ" был тяжело ранен командированный из Краснодальска Дмитрий Петрович Сурин. Но преступник целил в Сергея Николаевича Храмова, инженера из Старогорова.
Основание для подобного вывода - признание самого инженера: "Да, это стреляли в меня. Я знаю, кто и почему это сделал".
Инженер Храмов - действительно инженер, но не Храмов. Мы имеем благодаря рассказу учителя Синицы ряд серьезных фактов, подтверждающих этот вывод, К сожалению, официальные показания учителя получить не удалось в связи с его скоропостижной смертью. Иначе у следствия были бы бесспорные правовые основания для возбуждения в отношении "Храмова" уголовного дела. А так как пользоваться чужими документами, судя по всему, он начал в военные годы, возникает резонный вопрос, не скрывается ли под личиной "инженера Храмова" военный преступник. Это, кстати сказать, уже прерогатива Комитета государственной безопасности. Может быть, нам предстоит работать совместно. По словам инженера, больше всего он боится, что о его "самозванстве" станет известно жене и детям. Он - опять же по его словам! - не страшится наказания, суда. Ибо уже осудил и наказал себя сам - в душе.
Инженер назвал себя преступником, но в прошлом. И сказал, что человек, стрелявший в него, мстит ему. За что? Кто этот человек? Что связывает их? Последние двадцать с лишним лет "Храмов" чист. Вероятно, их связывает прошлое. Следовательно, врагу инженера сейчас примерно столько же лет, около пятидесяти, или чуть больше, чуть меньше. Кто он, враг "Храмова"?..
А где же настоящий Храмов? Что с ним? Каким образом его документы попали в руки инженера?
Сейчас у инженера все чисто. И у нас - ни одной ниточки из его прошлого. Впрочем, одна тоненькая есть: Аграфена Меркурьевна Попова. Родная сестра боевого друга "Храмова". А может быть, боевого друга настоящего Храмова? Не исключено ведь, что инженер, присвоив себе биографию Храмова, оставил в ней и его друзей. По-моему, это стоящая идея...
Далековато живет Аграфена Меркурьевна - в Сибири. Поселок Костерский, севернее Енисейска...
Уверен, что Хазаров уже распорядился дать запрос в Москву по отпечаткам пальцев "Храмова". На предмет идентификации. Если инженер был в прошлом преступником, возможно, имеются его "пальцы". И тогда задача решается просто: "пальцы" принадлежат такому-то имярек. И нет проблем! А пока - ребус!..
Мы сидим вчетвером в просторном кабинете Хазарова: Кирилл Борисович, полковник Зорин, следователь прокуратуры Роман Николаевич Горюнов и я.
Пока я рассказывал, никто меня не перебивал. Лишь однажды Кирилл Борисович переспросил: "Попова живет в поселке Костерском, за Енисейском? Ага, ясно. Продолжайте, пожалуйста".
Когда я закончил, полковник Зорин вдруг сердито бросил:
- Слушай, Вениамин Александрович, а не очень ли ты, извини, вольно повел себя с этим инженером? Козырей у тебя на руках было в общем-то немного, а ты их взял и сразу выложил!
- Возможно, вы и правы, товарищ полковник, - ответил я.
- Тем более, - продолжал Зорин, - когда тебе стало известно, что Храмов вовсе и не Храмов, ты же понимал, что это уже дело Комитета госбезопасности...
- Я переговорил с начальником областного УКГБ, - вмешался Хазаров, они с нынешнего дня начали проверку инженера, но не возражают, чтобы мы продолжали работать по "Храмову".
- Я с вами, Евгений Алексеевич, - проговорил Горюнов, - не могу согласиться. Мне кажется, подполковник Бизин в целом поступил верно. Психологическая атака ведь достигла цели: инженер признал, что он не Храмов! Теперь предстоит лишь подтвердить это формально. Вернее сказать, и фактически и формально.
- Понимаете, товарищи... - Я внезапно замялся, подыскивая подходящие слова. - Не проводил я никакой атаки. Скорее все вышло экспромтом... Честное слово, инженер для меня - загадка. Загадка! Я знаю, что экспромт в нашем деле - вещь рисковая. Но как пошел наш разговор, так все и получилось.
- Здорово вы, Вениамин Александрович, изъясняться научились, усмехнулся Хазаров. - Должен вам заметить, что хорош тот экспромт, который заранее организован. В нашем деле, во всяком случае.
- Безусловно, - кивнул я. - Но я-то ничего не организовывал. Знаю только одно: двадцать пять лет этот человек работает на совесть, приносит пользу государству. Люди его уважают, ценят. Двадцать пять лет осознанно полезной жизни...
- Ну и что? - резко перебил меня Зорин. - А какова судьба того человека, под документами которого живет твой инженер? О той жизни ты не подумал?
- Да понимаю я все! - раздраженно ответил я, - Сам об этом всю ночь думал. Но...
- Не надо никаких "но", Вениамин Александрович! Если инженер воспользовался документами человека, предположим, убитого четверть века назад, он, что же, по-твоему, безвинный ангелочек, да?
Нет, ничего нового для меня полковник Зорин не говорил, я и сам размышлял несколько часов назад таким же образом. Однако как и собственные рассуждения не устроили меня, так и эти слова Зорина. Я сознавал, что скорее всего прав-то Зорин, а не я, и, однако же, стоял на своем.
- "Предположим" - видите, какое выражение, Евгений Алексеевич, вы употребили? С оглядкой! Не отвергая других вариантов. А если рассмотреть их - другие варианты? Если четверть века назад он купил или даже украл документы? Бесспорно, криминал уже в том, что живет не под своим именем, Но ведь криминал совсем другого порядка! И как живет? Как честный человек...
- Здесь я с вами, Вениамин Александрович, - возразил Горюнов, согласиться не могу. Вы служитель закона!
- Правильно, - поддержал следователя Хазаров, - служитель, товарищ Бизин, а не толкователь! И не ваше дело, извините, переосмысливать закон. Хотя бы из самых лучших, гуманных побуждений. Если у вас есть на этот счет какие-либо соображения, направьте их в соответствующие организации. Но все мы обязаны неукоснительно выполнять те законы, которые существуют!..
- Слушай, Вениамин Александрович, - вдруг хихикнул Зорин, - а ты в этом Старогорове никак раскис? Случаем, накануне поездки "Преступление и наказание" Достоевского не перечитывал?
- Нет, - усмехнулся я, - не перечитывал. Рекомендуете, Евгений Алексеевич?
- Рекомендую! - неожиданно резко отчеканил Зорин. - Настоятельно рекомендую перечитать Федора Михайловича! Особенно те места, где Порфирий Петрович дожимает Раскольникова. Очень четко он это проделал. Профессионально!
- Я не следователь, а работник уголовного розыска. Мое дело - розыск. Инженер сказал то, что счел нужным мне сказать! И у меня не было оснований, опираясь лишь на устные показания учителя Синицы, задерживать инженера. Это было бы явным нарушением закона, о котором мы сегодня так много говорим.
- Ну что ж, - произнес Хазаров, как бы подытоживая, - будем заниматься "храмовским делом" последовательно и не поспешая. Начать розыск настоящего Храмова целесообразно, думаю, с сорок первого года, с войны. Постараемся отыскать его там, где он "потерялся". Конечно, много лет прошло, но Сергей Храмов был в жизни - и его следы в ней должны остаться. Какие будут предложения?
- Кирилл Борисович, считаю необходимым побывать в поселке Костерском и встретиться с Аграфеной Меркурьевной Поповой.
- Хорошая идея, - поддержал меня Горюнов.
- Не возражаю, - буркнул Зорин.
- Решено! - кивнул Хазаров.
Горюнов, попрощавшись, ушел.
Кирилл Борисович некоторое время молчал.
- Переживаете, анализируете, - жестко заговорил он. - Все в мысли, в чувства погружены... А конкретные дела отодвинули в ящик? Вы будете в конце концов это дело с Ковалевой закрывать? Мне из обкома партии уже даже не звонят. А ведь письмо Ковалевой - там на контроле! Не сегодня-завтра пригласят вежливо и.напомнят...
Зорин откровенно и протяжно вздохнул.
- Что вздыхаете, товарищ начальник отдела? Скучно?
- Черт его знает с этим делом, Кирилл Борисович!.. Картотеку вверх дном перевернули, аналоги смотрим, сортируем... Н-да... Если бы они еще следок посвежее оставили, тогда...
- Убили бы, к примеру, кого, да?! Вот тогда-то вы бы себя, молодцы, показали!.. От вас, Евгений Алексеевич, извините, таких слов никак не ожидал!
- Кирилл Борисович...
- Ладно вам! Что нового с Пахомовым и Родиным?
- Все то же. К тому, что говорили, ничего нового не добавили. Вчера беседовал со следователем прокуратуры, ведущим их дело. Говорит, что с делом Пахомова и Родина все ясно. Драка. Нанесение телесных повреждений.
- А мне все-таки не очень ясно, почему они подрались! - возразил Хазаров.
- Может, и вправду пьяные были, не помнят ничего... Вообще-то мы свое дело сделали...
- Понятно, - насмешливо заметил Хазаров. - Вы же - розыск! А тут и искать никого не потребовалось. Вот они, голубчики. И тот, кто пырнул ножом, есть. И тот, кого пырнули, валяется. И с розыска, получается, взятки гладки. Теперь, мол, за все в ответе следователь. Между прочим, и он, и вы, и я - все мы одно дело делаем. Может, и были они пьяные, как вы говорите, эти подростки. А вдруг боятся кого-нибудь? Покрывают? Об этом варианте вы не подумали? Так-то вот, товарищ полковник.. Ну, хорошо, вы, Евгений Алексеевич, свободны. А ты, Вениамин, задержись-ка на несколько минут.
Зорин вышел, откровенно расстроенный.
- Вениамин, - Хазаров подошел ко мне вплотную, - ты сказал, что Аграфена Меркурьевна Попова проживает в поселке Костерском, верно?
- Да.
- А ты знаешь, что поселок Костерский - это бывшая деревня Варваровка? Та самая, где ты когда-то, друг мой, родился.
- Серьезно?
- Вполне, - улыбнулся Кирилл Борисович. - Я же до самого начала войны в тех местах работал. Вместе с твоим отцом... Но ты-то был совсем маленьким, уже не помнишь... Ну так вот, еще при мне Варваровка поселком стала, когда там начали строить лесопильный завод. А назвали так его в память о чекисте - Костерском Леонтии Федотовиче. Он погиб в тридцать девятом при задержании двух вооруженных грабителей. Одного он застрелил, другого ранил. И сам был смертельно ранен... Если, как ты говоришь, эта Попова была женой кузнеца, то очень даже может статься,.что она твоя кормилица!..
Иной раз в жизни такой пасьянс раскладывается, что только диву даешься. Еще недавно я думал: как было бы хорошо разыскать женщину, спасшую меня, прийти к ней и сказать: "Здравствуйте, я Веня Бизин, тот самый, кого вы вскормили своим молоком в тридцать пятом году!.." И вот выясняется, что Аграфена Меркурьевна Попова, связанная какими-то нитями с инженером "Храмовым", возможно, и есть моя кормилица...
Очевидно, на моем лице было написано неподдельное изумление, потому что Кирилл Борисович рассмеялся:
- Поражен? Ничего, всякое бывает!.. Закончишь все срочные дела, а после слетаешь в Костерский. Все равно ведь надо выходить на Попову в связи с "Храмовым", в этом ты, конечно, прав.
Собственно, мы уже обо всем поговорили. Но я по-прежнему не поднимался со стула. Хазаров вопрошающе посмотрел на меня.
- Кирилл Борисович, вот вы Зорину сказали, что вам не ясно, почему молчит Пахомов, пострадавший...
- Ну? - насторожился Хазаров. - А тебе ясно?
- Да нет, и мне не очень ясно, хотя я могу и допустить, почему он не хочет подробно рассказывать. Они же с Родиным дружки, оба этого не отрицают. Теперь, может быть, Пахомов просто жалеет Родина. Или боится... Но меня другое занимает; почему Герард Казаков не хочет быть откровенным с нами? Не верю я, чтобы он абсолютно никого не приметил, тем более, что сказал: напали на него трое парней. Трусит, что ли?
- Все возможно, - пожал плечами Хазаров. - Быть может, понятие ложного мученичества. Дескать, меня избили, я пострадал, а все равно ничего не скажу. Или решил сам посчитаться с обидчиками. Психология подростков сложный мир, Вениамин...
- К Казакову уже ходили наши сотрудники. Но я сам хочу с ним встретиться.
- Что ж, ты человек цепкий, внимательный. Пойди!..
14
К Герарду Казакову я решил отправиться после обеда. Григорьев сказал мне, что Гера целыми днями сидит дома под опекой мамаши.
Я позвонил Ирине, попросил ее ничем по дому не заниматься и - упаси боже! - не поднимать тяжести. Она пообещала, хотя уверенности в ее голосе не чувствовалось.
...Я стоял перед дверью квартиры номер двенадцать. Нажал кнопку.
Шаги за дверью. И настороженный женский голос:
- Кто там?
- Откройте, пожалуйста. Из милиции.
Опять пауза. Наконец послышались бряцание и позвякивание - это снимали цепочку, поворачивали ключ в замке и отодвигали, видимо, засов. Сурово живут... Отъединенно.
Дверь открылась. На пороге стояла высокая женщина в таком ярком, цветастом халате, что у меня зарябило в глазах.
- Здравствуйте! - поздоровался я. - Подполковник Бизин. Из уголовного розыска.
- Да? - совсем недоброжелательно проговорила женщина. - И что же?
Судя по вопросу и тону, каким он был задан, она явно не была расположена к беседе со мной.
- Я по поводу Герарда...
- Уже поняла, - властно перебила женщина. Кажется, она не собиралась предложить пройти в квартиру.
- Вы не боитесь сквозняка? - улыбнулся я.
Она молча сделала шаг назад. Ну что ж, начать разговор можно и в прихожей. Мы люди не гордые.
- Так в чем дело?
- А вы не очень-то любезны, - заметил я. - Простите, вы кто?
- Я - мама Геры. Нина Павловна. А с какой стати, позвольте вас спросить, я должна быть с вами любезна?
- Хотя бы уже потому, что я занимаюсь расследованием того, что случилось с вашим сыном...
- А вы лучше заботьтесь о безопасности наших детей! - резко возразила Нина Павловна. - Тогда не придется заниматься расследованием!
- Я хочу поговорить с вашим сыном. - Продолжать разговор в таком ключе не имело смысла.
- Сначала вам все же придется поговорить со мной! - категорично, не терпящим возражения тоном заявила Нина Павловна, сверля меня темно-карими глазами.
- С удовольствием.
- Уж не знаю, - пожала она плечами, - доставит ли вам этот разговор удовольствие... Прошу сюда!
Мы прошли в большую столовую, обставленную дорогой мебелью. Натертый паркет так сверкал, что было страшно ступать на него. Внезапно подумалось, что Нина Павловна сейчас непременно скажет: "Снимите обувь!.." Это ведь нынче модно - понуждать гостей снимать обувь в прихожей и заставлять надевать чужие стоптанные тапочки.
- Садитесь! - повелительно приказала Нина Павловна. - Вот сюда, в кресло.
- Благодарю вас.