Сарамаго Ж. Евангелие от Иисуса

ибо избыток рыбы сбил цены, и люди могут тратить на еду денег все меньше и
меньше. Не скроем, однако, что предпринимались попытки удержать цены на рыбу
на относительно высоком уровне, для чего часть улова выбросить обратно в
море, однако Иисус, от которого в конечном счете зависело, полными будут
вытянуты сети или же пустыми, пригрозил, что уйдет в иные края, и хитроумным
нарушителям корпоративной этики пришлось просить у него прощения и от затеи
своей пока отказаться, а там видно будет. Так или иначе, у всех здешних
людей есть основания чувствовать себя счастливыми -- у всех, кроме Иисуса.
Он думает, что это не жизнь -- вверх да вниз, отчаливать да приставать к
берегу, каждый день произносить одни и те же слова, делать одни и те же
движения, и еще думает, что если Господь даровал ему чудесное свойство
приманивать рыбу в сети, то неужто тому же Господу до тех самых пор, пока не
придет срок исполнить обещанное и призвать его на службу себе, угодно, чтобы
так уныло и однообразно влачились дни его? А в том, что Господь -- с ним, не
сомневался Иисус ни минуты, поскольку рыба послушно шла в сети по его слову,
и это обстоятельство, благодаря неизбежному движению мысли от частного к
общему, подробно останавливаться на описании такового движения, именуемого
поученому дедукцией, мы считаем излишним, в конце концов заставило его
спросить себя, а не пожелает ли Господь предоставить ему и иные чудесные
дарования -- не навсегда, разумеется, расставшись с ними, а, так сказать,
ссудив их под тем непременным условием, что он, Иисус, не употребит их во
зло, а извлечет из них пользу и распорядится ими с толком, и пользу и толк
Иисус мог гарантировать, имея в виду хотя бы ту работу, которой был занят
постоянно, не прозревая пока ничего иного. Узнать это будет нетрудно --
довольно лишь предпринять некий опыт, и, если удастся он, станет очевидно,
что Господь расположен одарить его своими милостями, если же нет -- то нет.
Оставалось решить только один предварительный вопрос -- а именно вопрос
выбора. Не имея возможности напрямую осведомиться у Господа, Иисус должен
был на свой страх и риск избрать из возможных проявлений могущества такое,
что одновременно было бы и не слишком трудно осуществить, и не слишком бы
бросалось в глаза, и однако же не прошло бы уж совсем не замеченным теми,
кого он собирался облагодетельствовать, ибо в сем последнем случае
воспоследовал бы ущерб славе Господа, чего допустить никак нельзя. И все же
Иисус не решился -- страшно стало, что Господь посмеется над ним и его
унизит, как унизил в пустыне, и до сих пор Иисус корчился от стыда,
вспоминая, как в первый раз сказал он: Вот сюда бросайте невод -- а невод
пришел пустым.
Мысли эти занимали его до такой степени, что однажды ночью ему
приснилось, будто ктото шепчет ему на ухо:
Не бойся, помни, что ты нужен Господу,-- но, проснувшись, он вновь
предался сомнениям, ибо советчиком этим мог оказаться и один из
многочисленных ангелов, разносящих послания с небес, но ведь мог быть и
ктото из неисчислимого легиона бесов, исполняющих повеления Сатаны, а
лежавшая рядом Магдалина, казалось, крепко спала, так что совет от нее
исходить не мог, и это предположение Иисус от себя сразу же отогнал. Так, а
вернее никак, все оно и шло, пока в один прекрасный день, не дававший
решительно никаких признаков того, что будет чемлибо отличен от всех прочих,
не вышел Иисус в море, чтобы сотворить ставшее уже привычным чудо. Погода
портилась, низкие тучи, нависая, грозили пролиться дождем, но изза такой
малости рыбак на берегу не останется, ибо не из одних удовольствий и ясных
дней состоит жизнь человеческая. Случилось так, что в этот раз плыл он на
лодке Симона и Андрея -- тех самых братьев, что стали свидетелями первого
его чуда, а следом, в расчете на то, что, держась поблизости, сумеют, хоть и
не в полной мере, воспользоваться чудодействием и перехватить часть улова,
вели свой баркас Иаков и Иоанн, сыновья Зеведеевы. Сильный ветер быстро
отогнал обе лодки на середину озера, и там рыбаки убрали паруса и разобрали
сети, готовясь закинуть их туда, куда укажет Иисус. Вот тутто и пришла беда
-- не под ногами выросла, а приняла обличье шторма, налетевшего с небес
внезапно и без всякого предупреждения, если не считать хмурое, затянутое
тучами небо, и, словно в настоящем море, выше мачт вздымавшего гонимые
обезумевшим ветром валы, как ореховые скорлупки швырявшего и бросавшего
лодки, которые руля не слушались и никак не могли противостоять яростному
натиску разбушевавшейся стихии. Люди на берегу -- жены, матери, сестры, даже
тещи из тех, что помягче нравом,-- увидав, какой опасности подвергаются
несчастные рыбаки, оказавшиеся без защиты, подняли крик разноголосый и столь
отчаянный, что непонятно, как не достиг он небес: Сын мой! Муж мой! Брат
мой! Зять мой! Будь ты проклято, море!-- а малые дети, говорить не умевшие,
добавляли к хору стенаний свой плач. Мария Магдалина тоже была на берегу и
шептала: Иисус, Иисус -- но не из страха за своего возлюбленного, ибо знала,
что емуто Господь припас чтонибудь почище заурядного шторма, который унесет
жизни сколькихто там рыбаков, нет, шептала она это имя, словно надеясь, что
он сумеет както помочь этим бедолагам, а те, похоже, свое уж отплавали. А
сам Иисус, видя вокруг себя смятение и ужас, видя, что волны перехлестывают
через борта, заполняя баркасы водой, что мачты сломаны и паруса сорваны, а
дождь хлещет с таким остервенением, что его одного хватило бы, чтобы
потопить даже императорскую галеру, так вот, видя все это, он сказал себе:
Несправедливо будет, если спутники мои погибнут, а я останусь жив, тем
более что Господь укорит меня: Ты мог бы спасти их, но не спас, мало тебе,
значит, отца?!-- и, от мучительного этого воспоминания вскочив на ноги,
словно под ними была твердая земля, а не ходуном ходящая палуба, он запретил
ветру и сказал морю:
Уймись! Стихни!-- и не успели прозвучать эти слова, как унялся шторм,
улегся ветер, рассеялись тучи и солнце на небе воссияло вечной славой, как,
по крайней мере, кажется и всегда будет казаться тем, чей век короче, чем у
него. Невозможно передать, какое ликование началось на баркасах и на
берегу,-- поцелуи, объятия, слезы радости,-- и если тут не понимали, отчего
это так вдруг окончилось ненастье, то там во второй раз родившиеся люди
вообще не думали ни о чем, кроме своего чудесного спасения, и если даже
прозвучало слово "чудо", то в эти первые мгновения никому дела не было, кто
же сотворил его. Но вот воцарилось молчание, другие лодки окружили баркас
Симона и Андрея, и рыбаки вспомнили, как, перекрывая вой ветра и гром,
раздался голос: Уймись! Стихни!-- этого человека, по слову которого рыба шла
прямо в сети, по воле которого они не пошли на корм рыбам. Иисус присел на
банку, понурился, испытывая сложное, смутное чувство -- словно одолел
подъем, оказался на вершине самой высокой горы и знал, что теперь его ждет
неизбежная печаль спуска. Но теперь, плотно окружив его, люди ждали его
слова: недостаточно было унять бурю, смирить ветер, утишить волну -- теперь
надо объяснить, как он, простой человек, сын галилейского плотника, сумел
сделать это, когда сам Бог, отступясь, ждал, что смерть вотвот заключит их в
ледяные свои объятия. Тогда Иисус поднялся и сказал: То, что вы видели, не
мною сделано, не я отогнал бурю, а Господь, говоривший моими устами,
избравший язык мой своим орудием, как в древности говорил устами пророков,
помните? Сказал Симон: Господь, наславший бурю, мог и отогнать ее прочь, а
мы бы лишь повторяли: Господь принес, Господь унес, но по твоему слову,
твоей волей возвращена нам жизнь, с которой мы в глазах Господа готовы уж
были расстаться. Еще раз говорю тебе: не я сделал это, а Господь.
Сказал Иоанн, младший из сыновей Зеведеевых, и слова его доказали, что
он не так уж прост и совсем не скудоумен: Конечно, это сделал Господь,
заключающий в себе всю силу и все могущество, но сделалто он это через твое
посредство, и из этого вывожу я, что он хотел, чтобы мы узнали тебя. Вы и
так меня знаете. Мы знали только, что неведомо откуда появился человек, что
неведомо как наполняет он лодки наши рыбой. Я -- Иисус из Назарета, сын
плотника, распятого римлянами на кресте, я пас стадо овец и коз, больше
которого не видел в жизни, а теперь вот ловлю рыбу и надеюсь, что до гроба
останусь с вами. Сказал Андрей, брат Симона: Не ты должен остаться с нами, а
мы с тобой, ибо если ты, обыкновенный человек, каков ты есть, по твоим
словам, наделен таким могуществом и даром применять его, то одиночество
тебе, бедняге, что камень на шее. Сказал Иисус: Что ж, оставайтесь со мной,
если сердце ваше просит этого, если, как сказал Иоанн, вы хотите узнать
меня, но только никому не говорите о том, что произошло здесь, ибо не
настало еще время Господу подтвердить волю, которую он хочет исполнить во
мне. Сказал тогда Иаков, старший сын Зеведеев, тоже, как и брат его,
оказавшийся далеко не так прост:
Не думай, что народ промолчит, поглядика на берег, видишь, они ждут
тебя, чтобы восславить, а самые нетерпеливые прыгают в лодки и плывут к нам,
но даже если мы сумеем уговорить их хранить все дело в тайне, разве уверен
ты, что в любую минуту Господь, пусть и вопреки твоей воле, не воплотится в
тебя, не обнаружит свое присутствие через посредство твое?
Иисус снова понурил голову и ответил: Все мы в руках Божьих. Ты --
больше, чем все мы, сказал Симон, потому что тебя он избрал и предпочел
всем, но мы будем с тобой. До конца, сказал Иоанн. Пока ты нас не прогонишь,
сказал Андрей. Пока сил у нас хватит, сказал Иаков. Тут подошли лодки, и
стоявшие в них люди махали Иисусу, громче зазвучали славословия и
благословения, и он, смирившись с неизбежным, молвил: Ну ладно, раз вино
налито, надо его выпить. Он не искал среди приплывших Магдалину, он знал --
она ждет его на берегу, ждет как всегда, и никакое чудо не поколеблет
постоянство этого ожидания, и сердце его умягчилось благодарной, смиренной
радостью. Когда причалили, Иисус обнял ее и прильнул к ней и не удивился,
услышав, что прошептала она ему на ухо, прижавшись щекой к мокрой бороде:
Ничего не поделаешь, ты проиграешь войну, но выиграешь все сражения,-- и
потом, об руку с нею, отвечая на приветствия тех, кто окружал его, встречая,
как полководца, победителем вернувшегося из первой битвы, он и друзья его
двинулись по дороге, круто уходившей в горы, в Капернаум, деревню, где жили
Симон и Андрей. У них в доме он и остановился.
Прав, прав был Иаков, когда говорил: напрасно надеется Иисус, что
никто, кроме непосредственных очевидцев чуда о буре, о нем не узнает. Минуло
несколько дней, и ни о чем другом не говорили в округе, хотя и была тут
некая странность: море Галилейское, как уж было сказано, не слишком велико,
и в ясный день с возвышенного какогонибудь места можно его увидеть все
целиком, от края до края, от одного берега до другого, но в Тивериаде, к
примеру, никто ничего о буре не слыхал, и когда приходил туда ктонибудь и
начинал рассказывать, что вот, мол, человек, с капернаумскими рыбаками
выходивший на лов, приказал буре уняться, рассказчика перебивали: Какой еще
буре?-- отчего тот терял дар речи. А в том, что буря все же была,
сомневаться не приходилось, ибо в избытке имелись те, кто готов был
подтвердить и поклясться, что на волосок от гибели были рыбаки и в страхе за
них -- толпившиеся на берегу, и среди прочих -- торговцы из Сафеда и Каны,
оказавшиеся там по торговым делам. Онито и разнесли по стране эту новость,
сообразно с собственным воображением приукрашивая ее, отчего, как это и
бывает с новостями, та, чем больше времени проходило, чем дальше оказывалась
она от места действия, делалась все менее достоверной, а потому, когда
доплелась наконец до Назарета порядком состарившаяся новость, уже нельзя
было сказать, в самом ли деле случилось чудо, или же по счастливому
совпадению слово брошено было ветру -- спасибо, что не на ветер,-- в тот
самый миг, когда ему над ?ело дуть. Однако материнское сердце не обманешь, и
Марии довольно было уже затухавшего отзвука этого сомнительного чуда, чтобы
увериться: чудо сотворил ее сын. Она горько плакала втихомолку по углам,
коря себя за то, что, в гордыне своей опасаясь упасть в глазах Иисуса, не
сразу поведала ему о приходе ангела и о явленных тем откровениях, наивно
полагая, что десятка путаных слов хватило бы, чтобы сын ее, с кровоточащим
сердцем покинувший отчий дом, вернулся. Помимо прочего, Марии некому было
излить свои горести и скорби: Лизия за это время вышла замуж и жила теперь в
Кане Галилейской; с Иаковом она поговорить не решалась -- тот до сих пор
вскипал от бешенства при одном упоминании о встрече с братом и спутницей
его. Да она ему в матери годится и видала виды, большой опыт имеет и в
жизни, и в том, о чем и поминатьто зазорно!-- кричал он, и справедливость
требует признать, что собственный его опыт был ничтожен, обогатить же его в
глухомани, именуемой Назарет, не представлялось возможным. Так что душу
Мария могла отвести лишь с Иосифом, не только именем, но и наружностью все
больше напоминавшим ей покойного мужа, но утешить он ее был не в силах
Матушка, мы расплачиваемся за содеянное: и я, видевший и слышавший Иисуса,
очень боюсь, что ушел он навсегда и что оттуда, где он сейчас, возврата нет.
Ты слышал, что говорят о нем -- что он запретил буре и буря стихла? Я своими
ушами слышал от рыбаков, что он приказывает рыбе идти в сети. Ангел не
солгал. Какой ангел?-- спросил Иосиф, и тогда Мария поведала ему все,
начиная с того, как постучался к ним нищий, как бросил он потом в миску
пригоршню земли и земля засветилась, и кончая ангелом, явившимся ей во сне.
Этот разговор вели они не в доме, что было бы при столь многочисленном
семействе попросту невозможно,-- нет, тамошние люди, когда надо поговорить
без помехи, уходят в пустыню, где иной раз встречается им сам Господь. И так
вот говорила мать с сыном, и вдруг Иосиф увидел вдалеке, на склоне холма, к
которому Мария сидела спиной, стадо овец и коз и с ним пастуха. Стадо,
показалось ему, было не столь уж многочисленное, пастух -- не выше
обыкновенного роста, а потому он об увиденном промолчал. Однако когда Мария
сказала: Никогда больше не увижу я Иисуса,-- задумчиво ответил ей Иосиф: Как
знать.
Он оказался прав в сомнениях своих. Минуло время -- примерно около
года,-- и Лизия прислала матери весточку, от имени свекра со свекровью
приглашая мать прийти в Кану на свадьбу невестки своей, сестры мужа, и взять
с собой кого ей захочется -- всем, мол, будут рады. Мария, как приглашенная,
имела право выбрать, кто будет сопровождать ее на свадьбу, но, не желая быть
хозяевам в тягость, чтоб, не дай Бог, не сказали:
Вот, явилась со всем выводком,-- многодетные вдовы, как известно,
весьма щепетильны,-- решила взять с собой только двоих: нынешнего своего
любимца Иосифа и дочку Лидию, которая была в той поре отрочества, когда
праздники и развлечения наскучить не могут. Кана от Назарета невдалеке -- не
более часу ходьбы, а в такой мягкий осенний день и просто прогуляться
приятно, даже если в конце пути не ждет нас свадебный пир.
Вышли из дому, чуть рассвело, чтобы Мария смогла помочь хозяевам в
последних приготовлениях к торжеству и угощению, а ведь известно, что чем
больше гостей, тем больше у хозяев хлопот. Навстречу матери, брату и младшей
сестре вышла радостная Лизия, начались поцелуи, объятия, расспросы, но,
поскольку дело не ждет, повела Марию в дом жениха, где, по обычаю, и должно
было происходить застолье, чтобы вместе с другими женщинами варить, парить и
жарить. Иосиф с Лидией остались во дворе, со сверстниками своими, мальчики
затеяли игры, девочки принялись танцевать, и так продолжалось до самого
начала церемонии. Тут уж все, без различия пола, устремились вслед за
друзьями жениха, несшими по традиции горящие факелы, хотя утро выдалось
ослепительное, но факелы эти, по крайней мере, доказывали, что, как бы ни
сияло солнце, не стоит пренебрегать даже таким бледным и немощным светом,
какой давали они. Высыпали на улицу соседи, радостно приветствуя жениха, но
благословения приберегая на ту минуту, когда шествие двинется в обратный
путь -- уже с невестой. Иосифу с Лидией, однако, ничего из того, что
последовало за этим, увидеть не довелось, что, впрочем, огорчило их не
слишком, потому что ничего любопытного для них тут не было: недавно совсем
выходила замуж их родная сестра, и они наперед знали, как все будет: жених
постучит в ворота дома невесты, прося ее показаться, выйдет она к нему,
окруженная подругами, которые держат, как пристало женщинам, не факелы, ибо
факелу по размеру своему и по яркости пламени подобает быть несомым в руке
мужчины, но светильники поскромнее, обыкновенные плошки; знали брат с
сестрой и то, как ступит за порог невеста и жених поднимет ее покрывало и
ликующеизумленно ахнет, увидав, какое сокровище предназначено ему, словно за
двенадцать месяцев, минувших от обручения до свадьбы, тысячи раз не видел он
свою нареченную, не обладал ею когда только ему ее хотелось. Так вот, ничего
этого Иосиф с Лидией не видели, и вот по какой причине: отрок, глянув
случайно в другую сторону, увидел в глубине улицы двоих мужчин и женщину и,
объятый таким чувством, будто заново родился, узнал старшего брата своего и
женщину -- ту самую, кого встретили они с Иаковом тогда на берегу моря. Он
крикнул сестре:
Смотри, наш Иисус идет!-- и оба во весь дух припустияи навстречу, но
Иосиф вдруг остановился, застыл на месте, потому что вспомнил мать, вспомнил
и как сурово говорил с ними брат, хотя дело было, конечно, не в них с
Иаковом, а в том, что велела передать им мать, и, подумав, что потом
объяснит Иисусу, отчего повел себя так, повернул назад. Уже заворачивая за
угол, обернулся он и, ужаленный змеей ревности, увидел, что брат как перышко
подхватил Лидию на руки, а она покрывает все его лицо поцелуями, спутники же
его смотрят на это с улыбкой. Ничего не видя изза слез досады, застилавших
глаза, побежал Иосиф дальше, влетел в ворота, прыжками, чтобы не наступать
на разостланные на земле скатерти, уже уставленные снедью, пересек двор и
позвал: Матушка!-- и как хорошо, что каждому из нас дан собственный голос:
из всех женщин, хлопотавших там, обернулась на голос сына одна лишь Мария,
взглянула на него и поняла, что он скажет: Иисус!-- еще до того, как слово
это прозвучало. Она побледнела, покраснела, улыбнулась, нахмурилась, снова
побледнела и наконец взялась за сердце, словно проверяя, на месте ли оно, и
отступила на два шага, словно наткнулась на стену. Кто с ним?-- спросила
она, не сомневаясь, что пришел первенец не один. Мужчина и женщина и наша
Лидия. А женщина -- та самая? Та самая, но мужчину я прежде не видал.
Приблизилась ничего не подозревающая Лизия, спросила с любопытством: Что
случилось?
Твой брат пришел сюда на свадьбу. Иисус? Да, Иосиф видел его. Лизия не
впала в смятение, не растерялась, как мать, лицо ее всего лишь озарилось
улыбкой, которую мы рискнем назвать нескончаемой, и она произнесла
вполголоса: Брат,-- несведущим же поясним, что и улыбка такая, и слово это
стоят иных восторгов. Пойдем же, встретим его, сказала она. Ступай одна, я
останусь здесь, сказала, точно защищаясь, Мария и велела Иосифу: Иди с нею.
Но Иосиф не захотел оказаться в объятиях Иисуса после младшей сестры; Лизия
же одна идти не решилась, и в итоге все трое остались стоять, словно
подсудимые, ожидающие приговора и не уверенные в милосердии судьи -- если,
конечно, уместно будет употребить в этих обстоятельствах слова "судья" и
"милосердие".
С Лидией на руках появился в дверях Иисус, и следом шла Магдалина, но
первым шагнул через порог Андрей, ибо именно он был спутником Иисуса и
приходился близким родственником жениху, что выяснилось тотчас же, как
только он в ответ на радостные приветствия, обращенные к нему, сказал:
Нетнет, Симон не смог прийти,-- и вот, пока одни упивались радостью встречи,
другие глядели друг на друга так, будто их разделяла пропасть и надо было
решить, кому первому надлежит вступить на узенький и ненадежный мостик,
который был, все же был перекинут над нею. Мы не станем утверждать вослед
какомуто поэту, что дети -- лучшее, что есть на свете, но благодаря им,
детям, взрослым иной раз удается без ущерба для собственного достоинства
сделать первый и самый трудный шаг, пусть даже и окажется потом, что не на
ту дорогу они шагнули. И Лидия выскользнула из рук Иисуса, подбежала к
матери, и тут, как в театре марионеток, где одно движение порождает другое,
а оба они -- третье, Иисус приблизился к матери и с чинной обыденностью, не
согретой решительно никакими чувствами, приветствовал ее, брата и сестру.
После этого прошел вперед, оставив обратившуюся в соляной столп Марию,
растерявшихся Иосифа и Лизию. Мария из Магдалы шла следом и, когда она
поравнялась с Марией из Назарета, обе женщины -- одна порядочная, другая
гулящая -- разом вскинули глаза, и во взглядах их не было ни враждебности,
ни презрения, а лишь странная благодарность, которую могли бы питать друг к
другу сообщницы в деле важном и тайном и которую постичь и оценить дано лишь
тем, кто уверенно проходит извилистым лабиринтом сердца женского. Свадебная
процессия была уже невдалеке, слышались крики и рукоплескания, раздавался в
воздухе дрожащий гуд бубнов, тонкий и протяжный звон струн, ритмичный топот
пляшущих и многоголосый говор, а спустя мгновение после того, как люди
заполнили двор, словно волною здравиц и плеска ладоней внесло туда
новобрачных, которые подошли под благословение к ожидавшим их родителям.
Благословила их и Мария, как совсем недавно благословляла она свою Лизию,
ибо и теперь, как тогда, не было рядом с нею ни мужа, ни старшего,
первородного сына, которым бы могла она уступить это право. Все расселись, и
Иисусу предложили почетное место, ибо Андрей успел шепнуть родне, что это --
тот самый человек, по чьей воле идет в сети рыба и стихает буря, но он
отклонил эту честь и сел поодаль, с краю. Ему подавала Магдалина, которую
никто не спросил, кто она и откуда, иногда подходила к нему Лизия, и он по
виду не делал различий между одной и другой. Мария, сновавшая со двора на
кухню и обратно, не раз и не два сталкивалась с Магдалиной, и они,
обмениваясь тем же заговорщицким взглядом, не заговаривали друг с другом до
тех пор, пока мать Иисуса знаком не приказала ей следовать за собой в другой
конец двора, где без всяких околичностей молвила: Береги его, ангел сказал
мне, что его ждут великие испытания, а я рядом быть не могу. Буду беречь,
жизнь за него отдам, если она хоть чегото стоит. Как зовут тебя? Мария из
Магдалы, я была блудницей до встречи с сыном твоим. Мария ничего не
отвечала, ибо в голове ее стали в должном порядке выстраиваться прошлые
события -- деньги, узелком завязанные в подол туники, недомолвки и намеки
Иисуса, теперь обретшие смысл, раздраженный отчет Иакова и отзывы его о
спутнице старшего брата, а когда наконец все сложилось воедино, сказала:
Благословляю тебя, Мария из Магдалы, за то добро, что сделала ты моему
сыну, благословляю ныне и во веки веков. Магдалина, приблизившись, хотела в
знак почтения поцеловать ее в плечо, но другая Мария простерла к ней руки,
притянула к себе, и они постояли обнявшись, однако недолго, потому что дело
не ждет и никто за них его не сделает.
Длилось празднество, подавались беспрерывной чередою кушанья, и лилось
вино из кувшинов, и веселье нашло уж себе выход в песнях и танцах, как вдруг
тревожная весть, тайно поданная хозяевам распорядителем пира -- вино на
исходе,-- обрушилась им на головы наподобие обвалившейся кровли. Что же нам
теперь делать, зашептали они в смятении, как сказать гостям, что вина больше
нет, завтра ни о чем другом в Кане говорить не будут. Дочь моя, запричитала
мать новобрачной, что только ждет тебя впереди, какие насмешки: на
собственной свадьбе и то вина не хватило, чем заслужили мы такой позор,
нечего сказать, хорошее начало супружеской жизни. А за столами тем временем
выцедили последние капли, и самые нетерпеливые из гостей стали уже
оглядываться по сторонам, ища, кто бы наполнил им стаканы, и тогда Мария,
хоть только что вверила другой женщине все то, что Иисус отказался принимать
из ее рук -- заботы, попечение, долг,-- вдруг, словно молния сверкнула в
рассудке ее, захотела получить собственное подтверждение чудесным дарованиям
сына своего, удостовериться и потом уже навсегда затворить двери в доме
своем и уста свои, как тот, кто исполнил свое предназначение в этом мире и
только ждет теперь часа, когда призовут его в мир иной. Она отыскала глазами
Магдалину, увидела, как в знак согласия та медленно опустила ресницы, и, не
медля больше, подошла к сыну и произнесла тоном человека, уверенного в том,
что, чтобы его поняли, нет нужды проговаривать все до точки: Вина нет. Иисус
медленно обернулся к матери, глянул на нее так, будто слова ее донеслись к
нему из дальней дали, спросил: Что мне и тебе, жено?-- и именно эти страх
наводящие слова были услышаны сидевшими вблизи и поодаль: не смеет сын так
говорить с матерью, произведшей его на свет,-- но столь велики были
удивление, изумление, недоверие, что время, пространство, воля постараются
так их понять, перевести, истолковать, откомментировать и переосмыслить,
чтобы начисто изгнать из них жестокость, а если получится -- сделать так,