Страница:
- Он не один писал эту пьесу, что ли? - спросил Тугодум. - У него был соавтор?
- Да нет, - сказал я - Писал-то он ее один. Но изменить чуть ли не все наиважнейшие сюжетные обстоятельства его заставил...
- Да кто же? Кто? - не выдержал Тугодум.
- Главный герой всей этой драмы: Федя Протасов.
- Вы шутите?
- Ну хорошо, - уступил я. - Если такое объяснение кажется тебе неправдоподобным, сформулирую это иначе. Все эти сюжетные перемены в фабулу пьесы внес, конечно, сам Толстой. Но не собственным своим волеизъявлением, а подчиняясь воле своего героя.
- Как это? Я не понимаю.
- Сейчас поймешь, - сказал я. - Начнем с самого первого сюжетного изменения, внесенного Толстым в фабулу своей пьесы.
ИЗ ДРАМЫ Л. Н. ТОЛСТОГО "ЖИВОЙ ТРУП"
Князь Абрезков. Вы знаете его и его семьи строгие православные убеждения. Я не разделяю их. Я шире смотрю на вещи. Но уважаю их и понимаю. Понимаю, что для них и в особенности для матери немыслимо сближение с женщиной без церковного брака.
Федя. Да, я знаю его туп... прямолинейность, консерватизм в этом отношении. Но что же им нужно? Развод? Я давно сказал им, что готов дать, но условия принятия вины на себя, всей лжи, связанной с этим, очень тяжелы.
Князь Абрезков. Я понимаю вас и разделяю. Но как же быть? Я думаю, можно так устроить. Впрочем, вы правы. Это ужасно, и я понимаю вас.
Федя (жмет руку) Благодарствуйте, милый князь. Я всегда знал вас за честного, доброго человека. Ну, скажите, как мне быть? Что мне делать? Войдите во все мое положение. Я не стараюсь сделаться лучше. Я негодяй. Но есть вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.
Князь Абрезков. Так что же мне сказать?
Федя. Скажите, что сделаю то, что они хотят. Ведь они хотят жениться чтобы ничто не мешало им жениться?
Князь Абрезков. Разумеется.
Федя. Сделаю. Скажите, что наверное сделаю.
- Как видишь, - сказал я, когда Тугодум дочитал этот отрывок до конца, - все уперлось в характер Феди. Такому человеку, как Федя Протасов, легче покончить с собой, чем участвовать во всей той лживой церемонии, через которую необходимо было пройти, чтобы добиться развода.
- Это верно, - сказал Тугодум. - Это я понимаю.
- Теперь возьми историю его разоблачения. Муж Екатерины Гимер, как ты помнишь, стал хлопотать о получении нового паспорта. И тут-то все и вышло наружу. Щепетильный Федя так поступить, конечно, тоже не мог. Он ни за что не подверг бы свою бывшую жену риску такого разоблачения. И вот Толстой, чтобы сохранить верность правде - правде характера своего героя, придумывает сцену в трактире, где Федя становится невольной жертвой подслушавшего его признание шантажиста-доносчика.
- Вот видите, - обрадовался Тугодум. - Сами сказали: Толстой придумывает.
- Ну да. Толстой. Но опять подчиняясь воле своего героя, логике его характера. Ну и наконец - финал. Тут-то уж и сомнений быть не может, что финал толстовской драмы целиком вытекает из характера главного ее героя. Такому человеку, как Федя, на самом деле легче умереть, чем снова связать себя с Лизой, - вернее, Лизу с собой. И тот приговор, который адвокату представляется наиболее благополучным - никакой ссылки, никакой тюрьмы, всего лишь церковное покаяние, но, разумеется, расторжение счастливого брака Лизы с Виктором, - для Феди этот "легкий" приговор оказался бы самым ужасным.
- Да, я согласен, - сказал Тугодум. - Такой человек, как Федя Протасов, и в самом деле не мог поступить иначе. Но ведь это не кто-нибудь, а сам Толстой сделал его таким. Никто ведь не мешал Толстому сделать своего героя... ну... как бы это сказать...
- Более покладистым? - подсказал я.
- Да хоть бы обыкновенным пьянчужкой, как этот Гимер. Зачем ему понадобилось, чтобы вся эта история происходила именно вот с таким, не совсем обычным человеком, как Федя?
- О, вот тут ты подошел к самой сути толстовского замысла. Как ты думаешь, почему Толстого так заинтересовала вся эта история?
- Ну, это-то как раз понятно, - сказал Тугодум. - История сама по себе такая крутая, что прямо просится, что бы из нее сделали пьесу. Или даже роман. Я думаю, ни один писатель не прошел бы мимо такого детективного сюжета.
- Значит, ты думаешь, что Льва Николаевича привлек только детективный характер этой фабулы?
- Ну да! А что же еще?
- Сюжет, забрезживший в его сознании, когда он столкнулся с делом супругов Гимер, вероятно, и в самом деле поразил воображение Толстого своей выразительностью, - согласился я. - Но история Гимеров, я думаю, привлекла его не только этим.
- А чем же еще? - спросил Тугодум.
- Необыкновенное решение Феди Протасова, - ответил я, - очень лично задело Толстого. Оно привлекло его как некий выход из тупиковой ситуации, в которой оказался он сам.
- То есть как! - изумился Тугодум. - Уж не хотите ли вы сказать, что Толстой...
- Нет-нет, - улыбнулся я - Толстой не был запойным пьяницей и не уходил в загул с цыганами. Но он, как и его герой, не в силах был жить так называемой нормальной жизнью. Как и его герой, он постоянно помышлял о разрыве с семьей, об уходе из дому. О формальном разводе для него тоже, как ты понимаешь, не могло быть и речи. И он мучился, страдал, не зная, как разрубить этот проклятый узел.
- Да, я знаю, - сказал Тугодум. - Но ведь это с ним случилось потом, уже перед самой смертью.
- Окончательно решился он на это только в тысяча девятьсот десятом году. Но еще задолго до своего ухода из дому он несколько раз был очень близок к такому решению. Собственно, даже не близок, а уже принимал такое решение. Но в те разы у него не хватало сил его осуществить.
ИЗ ПИСЬМА С. А. ТОЛСТОЙ Т. А. КУЗМИНСКОЙ
20 декабря 1885 года
Случилось то, что уже столько раз случалось! Левочка пришел в крайне нервное настроение. Сижу раз, пишу, входит. Я смотрю - лицо страшное. До сих пор жили прекрасно; ни одного слова неприятного не было сказано, ну ровно, ровно ничего. "Я пришел сказать, что хочу с тобой разводиться, жить так не могу, еду в Париж или в Америку"
- А в чем дело-то было? - спросил Тугодум, прочитав это письмо.
- Дело было в том, что жизнь, которой он жил, тяготила его своим несоответствием тем представлениям, тем взглядам, которые он исповедовал и проповедовал. Жене эта его повседневная жизнь представлялась вполне нормальной, а ему - фальшивой, насквозь лживой. Мириться с этой ложью он не мог, а разрубить этот узел - не было сил. И он мучился, страдал. В тот раз, в 1885 году, все как-то уладилось, улеглось. Но двенадцать лет спустя повторилось снова. На этот раз он уже даже написал жене прощальное письмо, в котором объявлял о своем уходе.
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО С. А. ТОЛСТОЙ
8 июля 1897 года
Дорогая Соня,
Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к которым я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, которое я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к которым я привык и которыми я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что давно хотел сделать, - уйти...
Если бы открыто сделал это, были бы просьбы, осуждения, споры, жалобы, и я бы ослабел, может быть, и не исполнил бы своего решения, а оно должно быть исполнено. И потому, пожалуйста, простите меня, если мой поступок сделает вам больно, и в душе своей, главное, ты, Соня, отпусти добровольно и не ищи меня, и не сетуй на меня, не осуждай меня.
- И в этот раз тоже сил не хватило уйти? - сказал Тугодум.
- Не хватило, - кивнул я. - Терзался, мучительно пытался найти выход. И так и не нашел. Но, не найдя его для себя, он нашел его для своего героя, для Феди Протасова. Потому-то и ухватился так за эту историю. В ней померещился ему тот самый выход из тупика, в котором они оба оказались.
- Кто это - они оба? - не понял Тугодум.
- Лев Николаевич Толстой и Федя Протасов.
- Скажете тоже! - возмутился Тугодум. - Да что между ними общего! Про Толстого вы мне все объяснили! что его мучило и почему. А Федя этот чем мучился! Слабовольный человек, алкоголик...
- Да, ты прав, - согласился я - Федя человек слабый. Но его тяга к алкоголю - не просто медицинский случай...
ИЗ ДРАМЫ Л. Н. ТОЛСТОГО "ЖИВОЙ ТРУП.
Федя. Я негодяй. Но есть вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.
Князь Абрезков. Я вас тоже не понимаю. Вы, способный, умный человек, с такой чуткостью к добру, как это вы можете увлекаться, можете забывать то, что сами от себя требуете? Как вы дошли до этого, как вы погубили свою жизнь?
Федя (пересиливает слезы волнения). Вот уже десять лет я живу своей беспутной жизнью. И в первый раз такой человек, как вы, пожалел меня. Спасибо вам. Как я дошел до своей гибели? Во-первых, вино. Вино ведь не то что вкусно. А что я ни делаю, я всегда чувствую, что не то, что надо, и мне стыдно. Я сейчас говорю с вами, и мне стыдно. А уж быть предводителем, сидеть в банке - так стыдно, так стыдно... И только, когда выпьешь, перестанет быть стыдно.
- Как видишь, - сказал я, когда Тугодум прочел это признание Феди Протасова, - Федя тоже не так прост. И в чем-то он даже похож на Льва Николаевича: так же, как тот, мучается фальшью, ложью той жизни, которая его окружает. Оттого и пьет... Пойми, я вовсе не утверждаю, что Федя Протасов двойник Льва Толстого. Но что-то от себя самого, от собственного душевного опыта Толстой в этого своего героя все-таки вложил... Ну, как? Понял теперь, почему Толстому понадобилось, чтобы вся эта история происходила в его пьесе не с обыкновенным пьянчужкой вроде Гимера, а с таким человеком, как Федя Протасов?
- Понял, - сказал Тугодум. - Потому что так ему было легче выразить через эту историю свою главную мысль. Верно?
- Не совсем. Правильнее было бы сказать, что он выяснял для себя эту свою главную мысль, доискивался, докапывался до нее, разворачивая в своем воображении историю Феди Протасова, вживаясь в его образ. Ты ведь слышал, наверно, такое выражение: "Искусство - это мышление в образах"?
- Ну да. Конечно, слышал.
- И как ты это понимаешь!
- Ну, ученый, например, выражает свои мысли понятиями. А художник, писатель, драматург - образами.
- В общем, верно, - согласился я. - Но такое определение не исключает, что писатель, - романист или драматург, - как бы воплощает в образы, иллюстрирует образами некую заранее известную ему мысль.
- А разве это не так?
- Нет конечно! В том-то вся и штука, что он мыслит образами, а не облекает готовую мысль в образную форму.
- Какая разница? - сказал Тугодум. - Что в лоб, что по лбу.
- Разница огромная, - сказал я. - Прочти-ка внимательно вот это письмо. Я думаю, оно многое тебе объяснит.
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО Н. Н. СТРАХОВУ
26 апреля 1876 года
Если же бы я хотел сказать словами все то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, сначала. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно - словами описывая образы, действия, положения.
Одно из очевиднейших доказательств этого для меня было само убийство Вронского, которое вам понравилось. Этого никогда со мной так ясно не бывало. Глава о том, как Вронский принял свою роль после свидания с мужем, была у меня давно написана. Я стал поправлять ее и совершенно для меня неожиданно, но несомненно, Вронский стал стреляться. Теперь же для дальнейшего оказывается, что это было органически необходимо.
- Про Вронского вы мне это уже читали, - сказал Тугодум.
- Верно. Но тогда я отметил только одну сторону дела: то, что самоубийство Вронского явилось для Толстого полной неожиданностью. А сейчас хочу обратить твое внимание на другое. Смотри: Толстой говорит, что лишь потом, много позже для него стало ясно, что самоубийство Вронского было, как он выразился, органически необходимо для дальнейшего. А в тот момент, когда он это самоубийство описывал, он сам этого еще и не предполагал... Вот и с "Живым трупом", я думаю, это было так же. Начиная претворять этот свой замысел в сюжет, Толстой еще и сам толком не знал, как он сложится - этот самый сюжет его пьесы.
- И вот это и есть мышление образами? - спросил Тугодум.
- Ну да, - сказал я. - Мыслить образами - это, собственно, и значит мыслить сюжетно.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ
ХУДОЖНИК МЫСЛИТ...
Вернемся к уже знакомой нам формуле: "Искусство - это мышление в образах". Это определение постоянно встречается в статьях Белинского. (Кстати, это именно он ввел в русскую литературу само понятие образа.)
"Философ, - писал Белинский, - говорит силлогизмами, поэт - образами".
Из этого определения как будто бы вытекает, что конечная цель у мыслителя (философа) и художника - одна: она состоит том, чтобы как можно лучше, убедительнее, доказательнее выразить некую идею. Разница - лишь в форме ее выражения.
Многие писатели и поэты именно так и представляли смысл своей художественной работы.
ИЗ СТАТЬИ В. В. МАЯКОВСКОГО
"ЭТУ КНИГУ ДОЛЖЕН ПРОЧЕСТЬ КАЖДЫЙ"
"Да здравствует социализм!" - под этим лозунгом строит новую жизнь политик.
"Да здравствует социализм!" - этим возвышенный, идет под дула красноармеец.
"Днесь небывалой сбывается былью социалистов великая ересь" - говорит поэт.
Если бы дело было в идее, в чувстве - всех троих пришлось бы назвать поэтами. Идея одна. Чувство одно.
Разница только в способе выражения.
Понятие "образ" является общим для всех - самых разных - видов искусства. Оно приложимо и к музыке, и к архитектуре. Но с наибольшей очевидностью, с наибольшей наглядностью образная природа искусства проявляется в живописи, в театре, в кино и, разумеется, в художественной литературе.
Именно литература являет нам великое множество примеров, показывающих, что художественный образ - это не просто отражение или воссоздание средствами искусства некой жизненной реальности, но прежде всего запечатленная, воплощенная в этом художественном отражении реальности авторская мысль.
Особенно ясно это видно на примере тех художественных образов, имена которых стали нарицательными. Взять, скажем, таких литературных героев, как Гамлет, Дон-Кихот, Тартюф, Плюшкин, Собакевич, Манилов, Обломов... Совершенно очевидно, что в каждом из них выражена некая идея, определенный взгляд художника на изображаемую им действительность, а в иных случаях даже приговор его этой действительности или некоторым свойствам человеческой натуры. Недаром от имен таких литературных героев образовались даже понятия, которыми мы постоянно пользуемся для оценки или определения тех или иных жизненных явлений: "Маниловщина", "Обломовщина", "Гамлетизм", "Донкихотство".
Однако из того, что художественный образ всегда выражает некую авторскую мысль, ни в коем случае не следует, что образ это - знак, иероглиф. Или, говоря проще, - иллюстрация, своего рода наглядное пособие, созданное и существующее исключительно для выражения той или иной - пусть даже важной и безусловно правильной мысли.
А дело, к сожалению, очень часто представлялось и изображалось (да и сейчас еще порой изображается) именно вот таким образом.
В 1934 году И. Ильф и Е. Петров сочинили и опубликовали юмористический рассказ "Разговоры за чайным столом". В сущности, это был даже не рассказ, а фельетон, в котором довольно зло высмеивались некоторые характерные черты преподавания разных предметов (географии, истории, литературы) в тогдашней советской школе.
ИЗ РАССКАЗА И. ИЛЬФА И Е. ПЕТРОВА
"РАЗГОВОРЫ ЗА ЧАЙНЫМ СТОЛОМ"
Разговор обычно начинал папа.
- Ну, что у вас нового в классе? - спрашивал он.
- Не в классе, а в группе, - отвечал сын. - Сколько раз я тебе говорил, папа, что класс - это реакционно-феодальное понятие.
- Хорошо, хорошо. Пусть группа. Что же учили в группе?
- Не учили, а прорабатывали. Пора бы, кажется, знать.
- Ладно, что же прорабатывали?
- Мы прорабатывали вопросы влияния лассальянства на зарождения реформизма.
- Вот как! Лассальянство?.. Ну, а по русскому языку что сейчас уч... то есть прорабатываете?.. Кто написал "Мертвые души"?.. Не знаешь? Гоголь написал. Гоголь.
- Вконец разложившийся и реакционно настроенный мелкий мистик... обрадованно забубнил мальчик.
- Два с минусом! - мстительно сказал папа. - Читать надо Гоголя, учить надо Гоголя, а прорабатывать будешь в Комакадемии лет через десять. Ну-с, расскажите мне, Ситников Николай, про Нью-Йорк.
- Тут наиболее резко, чем где бы то ни было, - запел Коля, выявляются капиталистические противоре...
- Это я сам знаю. Ты мне скажи, на берегу какого океана стоит Нью-Йорк?
Сын молчал.
- Сколько там населения?
- Не знаю.
- Где протекает река Ориноко?
- Не знаю.
- Кто была Екатерина Вторая?
- Продукт.
- Как продукт?
- Я сейчас вспомню. Мы прорабатывали... Ага! Продукт эпохи нарастающего влияния торгового капита...
- Ты скажи, кем она была? Должность какую занимала?
- Этого мы не прорабатывали.
- Ах, так! А каковы признаки делимости на три?
- Вы кушайте, - сказала сердобольная мама. - Вечно у них эти споры.
- Нет, пусть он мне скажет, что такое полуостров? - кипятился папа. Пусть скажет, что такое Куро-Сиво? Пусть скажет, что за продукт был Генрих Птицелов?
Это, конечно, был шарж. Карикатура. И как во всякой карикатуре здесь имело место некоторое преувеличение. Преподавание географии, а тем более таких наук, как физика, химия, алгебра, геометрия, тригонометрия, и в 30-е годы в советских школах велось не так уж плохо: стране нужны были грамотные инженеры и техники. А какой же инженер без знания физики и тригонометрии!
Хуже обстояло дело с историей.
А с литературой - совсем плохо.
Тут Ильф и Петров, пожалуй, даже и не сгустили краски. Тут у них никаким преувеличением даже и не пахло.
Гоголь и в самом деле числился тогда "реакционно настроенным мистиком". Толстой - выразителем настроений патриархального крестьянства И Онегин был "продукт". И Печорин - "продукт" И Обломов - "продукт".
ИЗ ВОСЬМОГО ТОМА "ЛИТЕРАТУРНОЙ ЭНЦИКЛОПЕДИИ",
ВЫШЕДШЕГО В СВЕТ В 1934 ГОДУ
ОБЛОМОВЩИНА - отображенное Гончаровым явление помещичьего строя эпохи распада крепостничества в России...
Термин "ОБЛОМОВЩИНА" введен Гончаровым в романе "Обломов", главный персонаж которого, давший имя роману, является порождением старого патриархально-поместного уклада... Социальные корни ОБЛОМОВЩИНЫ уходят в крепостное, технически отсталое, почти натуральное дворянское хозяйство. Обломовцы глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов"... Хозяйство велось в условиях грубой эксплоатации крестьянина, средствами примитивной техники, в обстановке еще не растраченных природных богатств. Отсталая экономика обломовского хозяйства создавала почву для примитивных общественных и бытовых отношений, содержанием которых являлась крепостническая эксплоатация. Лень, развращавшая и дворовых, моральная и умственная косность - основные качества Обломова, выросшие на почве социально-экономической отсталости и классового паразитизма крепостничества.
С того времени, как был написан процитированный выше фельетон Ильфа и Петрова и эта статья из "Литературной энциклопедии" (а написаны они были в одном и том же, 1934 году), утекло много воды. Множество перемен произошло за минувшие с той поры годы в жизни нашей школы.
"Группы" стали опять называться "классами". Одно время ввели даже, как в старых русских гимназиях, раздельное обучение. Школьников и школьниц обрядили в форму, неотличимую от старой, дореволюционной, гимназической. Потом раздельное обучение и гимназическую форму отменили. Потом... Но не будем вспоминать все, что случилось в жизни нашей школы за прошедшие с той поры шесть десятков советских лет. Перенесемся сразу в нынешнее, наше время.
Передо мною книга, вышедшая в свет в 1994 году "100 сочинений для школьников и абитуриентов" Цель авторов этой книги состояла в том, чтобы предложить старшекласснику, оканчивающему школу или уже окончившему ее и поступающему в ВУЗ, самую новую, самую современнную, сегодняшнюю трактовку старых (так сказать, "вечных", не стареющих) школьных тем.
Посмотрим же, как изменилась за минувшие годы интерпретация образа ну хоть того же гончаровского Обломова:
ИЗ КНИГИ "100 СОЧИНЕНИЙ ДЛЯ ШКОЛЬНИКОВ
И АБИТУРИЕНТОВ"
Иван Александрович Гончаров написал смелый антикрепостнический роман "Обломов", в котором видел путь освобождения России от крепостнического рабства не в крестьянской революции, а в правительственных реформах. Ненависть к крепостничеству и убеждение в том, что литература должна быть проникнута "глубоким взглядом на жизнь", помогали писателю сказать суровую правду о российской действительности.
Царство крепостной России - вот истоки обломовской апатии, бездеятельности, страха перед жизнью. Привычка получать все даром, не прикладывая к этому труда, - основа всех поступков и образа действий Обломова. Да и не только его одного.
Теперь попробуем на минуту представить себе, от чего отказался Обломов и в каком направлении могла бы пойти его жизнь. Вообразим себе иной ход сюжета романа. Ведь многие современники Обломова, выросшие в тех же условиях, преодолевают их пагубное влияние и поднимаются до служения народу, Родине. Представим себе: Ольге Ильинской удается спасти Обломова. Любовь их соединяется в браке. Любовь и семейная жизнь преображают нашего героя. Он становится вдруг деятельным и энергичным. Понимая, что крепостной труд не принесет ему больших выгод, он освобождает своих крестьян. Обломов выписывает из-за границы новейшую сельхозтехнику, нанимает сезонных рабочих и начинает вести свое хозяйство по-новому, по-капиталистически. За короткий срок 0бломову удается разбогатеть. К тому же умная жена помогает ему в предпринимательской деятельности.
Представим себе другой вариант. Обломов "пробуждается" ото сна сам. Видит свое гнусное прозябание, бедность своих крестьян и "уходит в революцию". Быть может, он станет видным революционером. Его революционная организация поручит ему очень опасное задание, и он его успешно выполнит. 06 Обломове напишут в газетах, и имя его узнает вся Россия.
Но это все фантазии. Изменить роман Гончарова нельзя. Он написан очевидцем тех событий, он отражал то время, в котором жил. А это было время накануне отмены крепостного права в России. Время ожидания перемен. В России готовилась реформа, которая должна была круто изменить ход событий. А пока тысячи помещиков эксплуатировали крестьян, полагая, что крепостное право будет существовать вечно.
И в нынешней России все мы в ожидании перемен. Реформы должны привести страну к процветанию. Только деятельные и энергичные люди спасут Россию. А для этого надо учиться, трудиться, работать.
Нельзя сказать, чтобы новые веяния, принесенные в нашу жизнь грандиозными историческими переменами, случившимися за минувшие семьдесят лет, а особенно в последнее десятилетие, так-таки уж совсем не отразились на этой "новой" трактовке старого гончаровского романа.
В отличие от автора статьи из "Литературной энциклопедии" 1934 года, автор сегодняшнего "образцового" сочинения на эту тему весьма сочувственно относится к реформам Александра Второго. Похоже даже, что реформы представляются ему более разумным выходом из исторического тупика, в котором оказалась крепостническая Россия, нежели крестьянская революция. И воображаемый образ Обломова, вступившего на путь капиталистического предпринимательства, видится ему не менее, а может быть, даже и более привлекательным, чем столь же фантастический образ Обломова, который "уходит в революцию". Это все, конечно, результат тех новых веяний, той новой "реформистской" идеологии, которая (в отличие от революционной идеологии 30-х годов) господствует сейчас в нашем обществе.
Но при всем при том Обломов в изображении автора этого "образцового" сочинения - такой же "продукт", каким он был 60 лет назад в изображении автора тогдашней "Литературной энциклопедии". Причем, самое смешное, что он остается продуктом во всех трех своих ипостасях: в первой, реальной, в какой изобразил его Гончаров, и в двух других, воображаемых, каким он стал бы, избрав начертанные им для него автором этого сочинения иные пути. Разница лишь в том, что в первом случае он видится автору как "продукт помещичьего строя эпохи распада крепостничества", во втором - как "продукт развития новых, капиталистических отношений", а в третьем - как "продукт нарастающего революционного движения".
В некоторых отношениях книжка "100 сочинений для школьников и абитуриентов", из которой я выписал это сочинение про Обломова, прямо-таки разительно отличается от старых учебников, старых литературоведческих справочников и энциклопедий. Один только перечень тем поражает своей новизной. Рядом со старыми, традиционными, так сказать, "вечными" темами школьных сочинений тут присутствуют и такие, о которых еще совсем недавно нельзя было даже и помыслить. Тут и "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, и "Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова, и "Жизнь и творчество Александра Солженицына", и "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" Владимира Войновича. Но в трактовке традиционных, "вечных" литературных тем и образов автор (или авторы) этих сочинений, как видите, недалеко ушли от того, что вдалбливали школьникам на уроках литературы более чем полвека тому назад.
- Да нет, - сказал я - Писал-то он ее один. Но изменить чуть ли не все наиважнейшие сюжетные обстоятельства его заставил...
- Да кто же? Кто? - не выдержал Тугодум.
- Главный герой всей этой драмы: Федя Протасов.
- Вы шутите?
- Ну хорошо, - уступил я. - Если такое объяснение кажется тебе неправдоподобным, сформулирую это иначе. Все эти сюжетные перемены в фабулу пьесы внес, конечно, сам Толстой. Но не собственным своим волеизъявлением, а подчиняясь воле своего героя.
- Как это? Я не понимаю.
- Сейчас поймешь, - сказал я. - Начнем с самого первого сюжетного изменения, внесенного Толстым в фабулу своей пьесы.
ИЗ ДРАМЫ Л. Н. ТОЛСТОГО "ЖИВОЙ ТРУП"
Князь Абрезков. Вы знаете его и его семьи строгие православные убеждения. Я не разделяю их. Я шире смотрю на вещи. Но уважаю их и понимаю. Понимаю, что для них и в особенности для матери немыслимо сближение с женщиной без церковного брака.
Федя. Да, я знаю его туп... прямолинейность, консерватизм в этом отношении. Но что же им нужно? Развод? Я давно сказал им, что готов дать, но условия принятия вины на себя, всей лжи, связанной с этим, очень тяжелы.
Князь Абрезков. Я понимаю вас и разделяю. Но как же быть? Я думаю, можно так устроить. Впрочем, вы правы. Это ужасно, и я понимаю вас.
Федя (жмет руку) Благодарствуйте, милый князь. Я всегда знал вас за честного, доброго человека. Ну, скажите, как мне быть? Что мне делать? Войдите во все мое положение. Я не стараюсь сделаться лучше. Я негодяй. Но есть вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.
Князь Абрезков. Так что же мне сказать?
Федя. Скажите, что сделаю то, что они хотят. Ведь они хотят жениться чтобы ничто не мешало им жениться?
Князь Абрезков. Разумеется.
Федя. Сделаю. Скажите, что наверное сделаю.
- Как видишь, - сказал я, когда Тугодум дочитал этот отрывок до конца, - все уперлось в характер Феди. Такому человеку, как Федя Протасов, легче покончить с собой, чем участвовать во всей той лживой церемонии, через которую необходимо было пройти, чтобы добиться развода.
- Это верно, - сказал Тугодум. - Это я понимаю.
- Теперь возьми историю его разоблачения. Муж Екатерины Гимер, как ты помнишь, стал хлопотать о получении нового паспорта. И тут-то все и вышло наружу. Щепетильный Федя так поступить, конечно, тоже не мог. Он ни за что не подверг бы свою бывшую жену риску такого разоблачения. И вот Толстой, чтобы сохранить верность правде - правде характера своего героя, придумывает сцену в трактире, где Федя становится невольной жертвой подслушавшего его признание шантажиста-доносчика.
- Вот видите, - обрадовался Тугодум. - Сами сказали: Толстой придумывает.
- Ну да. Толстой. Но опять подчиняясь воле своего героя, логике его характера. Ну и наконец - финал. Тут-то уж и сомнений быть не может, что финал толстовской драмы целиком вытекает из характера главного ее героя. Такому человеку, как Федя, на самом деле легче умереть, чем снова связать себя с Лизой, - вернее, Лизу с собой. И тот приговор, который адвокату представляется наиболее благополучным - никакой ссылки, никакой тюрьмы, всего лишь церковное покаяние, но, разумеется, расторжение счастливого брака Лизы с Виктором, - для Феди этот "легкий" приговор оказался бы самым ужасным.
- Да, я согласен, - сказал Тугодум. - Такой человек, как Федя Протасов, и в самом деле не мог поступить иначе. Но ведь это не кто-нибудь, а сам Толстой сделал его таким. Никто ведь не мешал Толстому сделать своего героя... ну... как бы это сказать...
- Более покладистым? - подсказал я.
- Да хоть бы обыкновенным пьянчужкой, как этот Гимер. Зачем ему понадобилось, чтобы вся эта история происходила именно вот с таким, не совсем обычным человеком, как Федя?
- О, вот тут ты подошел к самой сути толстовского замысла. Как ты думаешь, почему Толстого так заинтересовала вся эта история?
- Ну, это-то как раз понятно, - сказал Тугодум. - История сама по себе такая крутая, что прямо просится, что бы из нее сделали пьесу. Или даже роман. Я думаю, ни один писатель не прошел бы мимо такого детективного сюжета.
- Значит, ты думаешь, что Льва Николаевича привлек только детективный характер этой фабулы?
- Ну да! А что же еще?
- Сюжет, забрезживший в его сознании, когда он столкнулся с делом супругов Гимер, вероятно, и в самом деле поразил воображение Толстого своей выразительностью, - согласился я. - Но история Гимеров, я думаю, привлекла его не только этим.
- А чем же еще? - спросил Тугодум.
- Необыкновенное решение Феди Протасова, - ответил я, - очень лично задело Толстого. Оно привлекло его как некий выход из тупиковой ситуации, в которой оказался он сам.
- То есть как! - изумился Тугодум. - Уж не хотите ли вы сказать, что Толстой...
- Нет-нет, - улыбнулся я - Толстой не был запойным пьяницей и не уходил в загул с цыганами. Но он, как и его герой, не в силах был жить так называемой нормальной жизнью. Как и его герой, он постоянно помышлял о разрыве с семьей, об уходе из дому. О формальном разводе для него тоже, как ты понимаешь, не могло быть и речи. И он мучился, страдал, не зная, как разрубить этот проклятый узел.
- Да, я знаю, - сказал Тугодум. - Но ведь это с ним случилось потом, уже перед самой смертью.
- Окончательно решился он на это только в тысяча девятьсот десятом году. Но еще задолго до своего ухода из дому он несколько раз был очень близок к такому решению. Собственно, даже не близок, а уже принимал такое решение. Но в те разы у него не хватало сил его осуществить.
ИЗ ПИСЬМА С. А. ТОЛСТОЙ Т. А. КУЗМИНСКОЙ
20 декабря 1885 года
Случилось то, что уже столько раз случалось! Левочка пришел в крайне нервное настроение. Сижу раз, пишу, входит. Я смотрю - лицо страшное. До сих пор жили прекрасно; ни одного слова неприятного не было сказано, ну ровно, ровно ничего. "Я пришел сказать, что хочу с тобой разводиться, жить так не могу, еду в Париж или в Америку"
- А в чем дело-то было? - спросил Тугодум, прочитав это письмо.
- Дело было в том, что жизнь, которой он жил, тяготила его своим несоответствием тем представлениям, тем взглядам, которые он исповедовал и проповедовал. Жене эта его повседневная жизнь представлялась вполне нормальной, а ему - фальшивой, насквозь лживой. Мириться с этой ложью он не мог, а разрубить этот узел - не было сил. И он мучился, страдал. В тот раз, в 1885 году, все как-то уладилось, улеглось. Но двенадцать лет спустя повторилось снова. На этот раз он уже даже написал жене прощальное письмо, в котором объявлял о своем уходе.
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО С. А. ТОЛСТОЙ
8 июля 1897 года
Дорогая Соня,
Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к которым я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, которое я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к которым я привык и которыми я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что давно хотел сделать, - уйти...
Если бы открыто сделал это, были бы просьбы, осуждения, споры, жалобы, и я бы ослабел, может быть, и не исполнил бы своего решения, а оно должно быть исполнено. И потому, пожалуйста, простите меня, если мой поступок сделает вам больно, и в душе своей, главное, ты, Соня, отпусти добровольно и не ищи меня, и не сетуй на меня, не осуждай меня.
- И в этот раз тоже сил не хватило уйти? - сказал Тугодум.
- Не хватило, - кивнул я. - Терзался, мучительно пытался найти выход. И так и не нашел. Но, не найдя его для себя, он нашел его для своего героя, для Феди Протасова. Потому-то и ухватился так за эту историю. В ней померещился ему тот самый выход из тупика, в котором они оба оказались.
- Кто это - они оба? - не понял Тугодум.
- Лев Николаевич Толстой и Федя Протасов.
- Скажете тоже! - возмутился Тугодум. - Да что между ними общего! Про Толстого вы мне все объяснили! что его мучило и почему. А Федя этот чем мучился! Слабовольный человек, алкоголик...
- Да, ты прав, - согласился я - Федя человек слабый. Но его тяга к алкоголю - не просто медицинский случай...
ИЗ ДРАМЫ Л. Н. ТОЛСТОГО "ЖИВОЙ ТРУП.
Федя. Я негодяй. Но есть вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.
Князь Абрезков. Я вас тоже не понимаю. Вы, способный, умный человек, с такой чуткостью к добру, как это вы можете увлекаться, можете забывать то, что сами от себя требуете? Как вы дошли до этого, как вы погубили свою жизнь?
Федя (пересиливает слезы волнения). Вот уже десять лет я живу своей беспутной жизнью. И в первый раз такой человек, как вы, пожалел меня. Спасибо вам. Как я дошел до своей гибели? Во-первых, вино. Вино ведь не то что вкусно. А что я ни делаю, я всегда чувствую, что не то, что надо, и мне стыдно. Я сейчас говорю с вами, и мне стыдно. А уж быть предводителем, сидеть в банке - так стыдно, так стыдно... И только, когда выпьешь, перестанет быть стыдно.
- Как видишь, - сказал я, когда Тугодум прочел это признание Феди Протасова, - Федя тоже не так прост. И в чем-то он даже похож на Льва Николаевича: так же, как тот, мучается фальшью, ложью той жизни, которая его окружает. Оттого и пьет... Пойми, я вовсе не утверждаю, что Федя Протасов двойник Льва Толстого. Но что-то от себя самого, от собственного душевного опыта Толстой в этого своего героя все-таки вложил... Ну, как? Понял теперь, почему Толстому понадобилось, чтобы вся эта история происходила в его пьесе не с обыкновенным пьянчужкой вроде Гимера, а с таким человеком, как Федя Протасов?
- Понял, - сказал Тугодум. - Потому что так ему было легче выразить через эту историю свою главную мысль. Верно?
- Не совсем. Правильнее было бы сказать, что он выяснял для себя эту свою главную мысль, доискивался, докапывался до нее, разворачивая в своем воображении историю Феди Протасова, вживаясь в его образ. Ты ведь слышал, наверно, такое выражение: "Искусство - это мышление в образах"?
- Ну да. Конечно, слышал.
- И как ты это понимаешь!
- Ну, ученый, например, выражает свои мысли понятиями. А художник, писатель, драматург - образами.
- В общем, верно, - согласился я. - Но такое определение не исключает, что писатель, - романист или драматург, - как бы воплощает в образы, иллюстрирует образами некую заранее известную ему мысль.
- А разве это не так?
- Нет конечно! В том-то вся и штука, что он мыслит образами, а не облекает готовую мысль в образную форму.
- Какая разница? - сказал Тугодум. - Что в лоб, что по лбу.
- Разница огромная, - сказал я. - Прочти-ка внимательно вот это письмо. Я думаю, оно многое тебе объяснит.
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО Н. Н. СТРАХОВУ
26 апреля 1876 года
Если же бы я хотел сказать словами все то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, сначала. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно - словами описывая образы, действия, положения.
Одно из очевиднейших доказательств этого для меня было само убийство Вронского, которое вам понравилось. Этого никогда со мной так ясно не бывало. Глава о том, как Вронский принял свою роль после свидания с мужем, была у меня давно написана. Я стал поправлять ее и совершенно для меня неожиданно, но несомненно, Вронский стал стреляться. Теперь же для дальнейшего оказывается, что это было органически необходимо.
- Про Вронского вы мне это уже читали, - сказал Тугодум.
- Верно. Но тогда я отметил только одну сторону дела: то, что самоубийство Вронского явилось для Толстого полной неожиданностью. А сейчас хочу обратить твое внимание на другое. Смотри: Толстой говорит, что лишь потом, много позже для него стало ясно, что самоубийство Вронского было, как он выразился, органически необходимо для дальнейшего. А в тот момент, когда он это самоубийство описывал, он сам этого еще и не предполагал... Вот и с "Живым трупом", я думаю, это было так же. Начиная претворять этот свой замысел в сюжет, Толстой еще и сам толком не знал, как он сложится - этот самый сюжет его пьесы.
- И вот это и есть мышление образами? - спросил Тугодум.
- Ну да, - сказал я. - Мыслить образами - это, собственно, и значит мыслить сюжетно.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ
ХУДОЖНИК МЫСЛИТ...
Вернемся к уже знакомой нам формуле: "Искусство - это мышление в образах". Это определение постоянно встречается в статьях Белинского. (Кстати, это именно он ввел в русскую литературу само понятие образа.)
"Философ, - писал Белинский, - говорит силлогизмами, поэт - образами".
Из этого определения как будто бы вытекает, что конечная цель у мыслителя (философа) и художника - одна: она состоит том, чтобы как можно лучше, убедительнее, доказательнее выразить некую идею. Разница - лишь в форме ее выражения.
Многие писатели и поэты именно так и представляли смысл своей художественной работы.
ИЗ СТАТЬИ В. В. МАЯКОВСКОГО
"ЭТУ КНИГУ ДОЛЖЕН ПРОЧЕСТЬ КАЖДЫЙ"
"Да здравствует социализм!" - под этим лозунгом строит новую жизнь политик.
"Да здравствует социализм!" - этим возвышенный, идет под дула красноармеец.
"Днесь небывалой сбывается былью социалистов великая ересь" - говорит поэт.
Если бы дело было в идее, в чувстве - всех троих пришлось бы назвать поэтами. Идея одна. Чувство одно.
Разница только в способе выражения.
Понятие "образ" является общим для всех - самых разных - видов искусства. Оно приложимо и к музыке, и к архитектуре. Но с наибольшей очевидностью, с наибольшей наглядностью образная природа искусства проявляется в живописи, в театре, в кино и, разумеется, в художественной литературе.
Именно литература являет нам великое множество примеров, показывающих, что художественный образ - это не просто отражение или воссоздание средствами искусства некой жизненной реальности, но прежде всего запечатленная, воплощенная в этом художественном отражении реальности авторская мысль.
Особенно ясно это видно на примере тех художественных образов, имена которых стали нарицательными. Взять, скажем, таких литературных героев, как Гамлет, Дон-Кихот, Тартюф, Плюшкин, Собакевич, Манилов, Обломов... Совершенно очевидно, что в каждом из них выражена некая идея, определенный взгляд художника на изображаемую им действительность, а в иных случаях даже приговор его этой действительности или некоторым свойствам человеческой натуры. Недаром от имен таких литературных героев образовались даже понятия, которыми мы постоянно пользуемся для оценки или определения тех или иных жизненных явлений: "Маниловщина", "Обломовщина", "Гамлетизм", "Донкихотство".
Однако из того, что художественный образ всегда выражает некую авторскую мысль, ни в коем случае не следует, что образ это - знак, иероглиф. Или, говоря проще, - иллюстрация, своего рода наглядное пособие, созданное и существующее исключительно для выражения той или иной - пусть даже важной и безусловно правильной мысли.
А дело, к сожалению, очень часто представлялось и изображалось (да и сейчас еще порой изображается) именно вот таким образом.
В 1934 году И. Ильф и Е. Петров сочинили и опубликовали юмористический рассказ "Разговоры за чайным столом". В сущности, это был даже не рассказ, а фельетон, в котором довольно зло высмеивались некоторые характерные черты преподавания разных предметов (географии, истории, литературы) в тогдашней советской школе.
ИЗ РАССКАЗА И. ИЛЬФА И Е. ПЕТРОВА
"РАЗГОВОРЫ ЗА ЧАЙНЫМ СТОЛОМ"
Разговор обычно начинал папа.
- Ну, что у вас нового в классе? - спрашивал он.
- Не в классе, а в группе, - отвечал сын. - Сколько раз я тебе говорил, папа, что класс - это реакционно-феодальное понятие.
- Хорошо, хорошо. Пусть группа. Что же учили в группе?
- Не учили, а прорабатывали. Пора бы, кажется, знать.
- Ладно, что же прорабатывали?
- Мы прорабатывали вопросы влияния лассальянства на зарождения реформизма.
- Вот как! Лассальянство?.. Ну, а по русскому языку что сейчас уч... то есть прорабатываете?.. Кто написал "Мертвые души"?.. Не знаешь? Гоголь написал. Гоголь.
- Вконец разложившийся и реакционно настроенный мелкий мистик... обрадованно забубнил мальчик.
- Два с минусом! - мстительно сказал папа. - Читать надо Гоголя, учить надо Гоголя, а прорабатывать будешь в Комакадемии лет через десять. Ну-с, расскажите мне, Ситников Николай, про Нью-Йорк.
- Тут наиболее резко, чем где бы то ни было, - запел Коля, выявляются капиталистические противоре...
- Это я сам знаю. Ты мне скажи, на берегу какого океана стоит Нью-Йорк?
Сын молчал.
- Сколько там населения?
- Не знаю.
- Где протекает река Ориноко?
- Не знаю.
- Кто была Екатерина Вторая?
- Продукт.
- Как продукт?
- Я сейчас вспомню. Мы прорабатывали... Ага! Продукт эпохи нарастающего влияния торгового капита...
- Ты скажи, кем она была? Должность какую занимала?
- Этого мы не прорабатывали.
- Ах, так! А каковы признаки делимости на три?
- Вы кушайте, - сказала сердобольная мама. - Вечно у них эти споры.
- Нет, пусть он мне скажет, что такое полуостров? - кипятился папа. Пусть скажет, что такое Куро-Сиво? Пусть скажет, что за продукт был Генрих Птицелов?
Это, конечно, был шарж. Карикатура. И как во всякой карикатуре здесь имело место некоторое преувеличение. Преподавание географии, а тем более таких наук, как физика, химия, алгебра, геометрия, тригонометрия, и в 30-е годы в советских школах велось не так уж плохо: стране нужны были грамотные инженеры и техники. А какой же инженер без знания физики и тригонометрии!
Хуже обстояло дело с историей.
А с литературой - совсем плохо.
Тут Ильф и Петров, пожалуй, даже и не сгустили краски. Тут у них никаким преувеличением даже и не пахло.
Гоголь и в самом деле числился тогда "реакционно настроенным мистиком". Толстой - выразителем настроений патриархального крестьянства И Онегин был "продукт". И Печорин - "продукт" И Обломов - "продукт".
ИЗ ВОСЬМОГО ТОМА "ЛИТЕРАТУРНОЙ ЭНЦИКЛОПЕДИИ",
ВЫШЕДШЕГО В СВЕТ В 1934 ГОДУ
ОБЛОМОВЩИНА - отображенное Гончаровым явление помещичьего строя эпохи распада крепостничества в России...
Термин "ОБЛОМОВЩИНА" введен Гончаровым в романе "Обломов", главный персонаж которого, давший имя роману, является порождением старого патриархально-поместного уклада... Социальные корни ОБЛОМОВЩИНЫ уходят в крепостное, технически отсталое, почти натуральное дворянское хозяйство. Обломовцы глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов"... Хозяйство велось в условиях грубой эксплоатации крестьянина, средствами примитивной техники, в обстановке еще не растраченных природных богатств. Отсталая экономика обломовского хозяйства создавала почву для примитивных общественных и бытовых отношений, содержанием которых являлась крепостническая эксплоатация. Лень, развращавшая и дворовых, моральная и умственная косность - основные качества Обломова, выросшие на почве социально-экономической отсталости и классового паразитизма крепостничества.
С того времени, как был написан процитированный выше фельетон Ильфа и Петрова и эта статья из "Литературной энциклопедии" (а написаны они были в одном и том же, 1934 году), утекло много воды. Множество перемен произошло за минувшие с той поры годы в жизни нашей школы.
"Группы" стали опять называться "классами". Одно время ввели даже, как в старых русских гимназиях, раздельное обучение. Школьников и школьниц обрядили в форму, неотличимую от старой, дореволюционной, гимназической. Потом раздельное обучение и гимназическую форму отменили. Потом... Но не будем вспоминать все, что случилось в жизни нашей школы за прошедшие с той поры шесть десятков советских лет. Перенесемся сразу в нынешнее, наше время.
Передо мною книга, вышедшая в свет в 1994 году "100 сочинений для школьников и абитуриентов" Цель авторов этой книги состояла в том, чтобы предложить старшекласснику, оканчивающему школу или уже окончившему ее и поступающему в ВУЗ, самую новую, самую современнную, сегодняшнюю трактовку старых (так сказать, "вечных", не стареющих) школьных тем.
Посмотрим же, как изменилась за минувшие годы интерпретация образа ну хоть того же гончаровского Обломова:
ИЗ КНИГИ "100 СОЧИНЕНИЙ ДЛЯ ШКОЛЬНИКОВ
И АБИТУРИЕНТОВ"
Иван Александрович Гончаров написал смелый антикрепостнический роман "Обломов", в котором видел путь освобождения России от крепостнического рабства не в крестьянской революции, а в правительственных реформах. Ненависть к крепостничеству и убеждение в том, что литература должна быть проникнута "глубоким взглядом на жизнь", помогали писателю сказать суровую правду о российской действительности.
Царство крепостной России - вот истоки обломовской апатии, бездеятельности, страха перед жизнью. Привычка получать все даром, не прикладывая к этому труда, - основа всех поступков и образа действий Обломова. Да и не только его одного.
Теперь попробуем на минуту представить себе, от чего отказался Обломов и в каком направлении могла бы пойти его жизнь. Вообразим себе иной ход сюжета романа. Ведь многие современники Обломова, выросшие в тех же условиях, преодолевают их пагубное влияние и поднимаются до служения народу, Родине. Представим себе: Ольге Ильинской удается спасти Обломова. Любовь их соединяется в браке. Любовь и семейная жизнь преображают нашего героя. Он становится вдруг деятельным и энергичным. Понимая, что крепостной труд не принесет ему больших выгод, он освобождает своих крестьян. Обломов выписывает из-за границы новейшую сельхозтехнику, нанимает сезонных рабочих и начинает вести свое хозяйство по-новому, по-капиталистически. За короткий срок 0бломову удается разбогатеть. К тому же умная жена помогает ему в предпринимательской деятельности.
Представим себе другой вариант. Обломов "пробуждается" ото сна сам. Видит свое гнусное прозябание, бедность своих крестьян и "уходит в революцию". Быть может, он станет видным революционером. Его революционная организация поручит ему очень опасное задание, и он его успешно выполнит. 06 Обломове напишут в газетах, и имя его узнает вся Россия.
Но это все фантазии. Изменить роман Гончарова нельзя. Он написан очевидцем тех событий, он отражал то время, в котором жил. А это было время накануне отмены крепостного права в России. Время ожидания перемен. В России готовилась реформа, которая должна была круто изменить ход событий. А пока тысячи помещиков эксплуатировали крестьян, полагая, что крепостное право будет существовать вечно.
И в нынешней России все мы в ожидании перемен. Реформы должны привести страну к процветанию. Только деятельные и энергичные люди спасут Россию. А для этого надо учиться, трудиться, работать.
Нельзя сказать, чтобы новые веяния, принесенные в нашу жизнь грандиозными историческими переменами, случившимися за минувшие семьдесят лет, а особенно в последнее десятилетие, так-таки уж совсем не отразились на этой "новой" трактовке старого гончаровского романа.
В отличие от автора статьи из "Литературной энциклопедии" 1934 года, автор сегодняшнего "образцового" сочинения на эту тему весьма сочувственно относится к реформам Александра Второго. Похоже даже, что реформы представляются ему более разумным выходом из исторического тупика, в котором оказалась крепостническая Россия, нежели крестьянская революция. И воображаемый образ Обломова, вступившего на путь капиталистического предпринимательства, видится ему не менее, а может быть, даже и более привлекательным, чем столь же фантастический образ Обломова, который "уходит в революцию". Это все, конечно, результат тех новых веяний, той новой "реформистской" идеологии, которая (в отличие от революционной идеологии 30-х годов) господствует сейчас в нашем обществе.
Но при всем при том Обломов в изображении автора этого "образцового" сочинения - такой же "продукт", каким он был 60 лет назад в изображении автора тогдашней "Литературной энциклопедии". Причем, самое смешное, что он остается продуктом во всех трех своих ипостасях: в первой, реальной, в какой изобразил его Гончаров, и в двух других, воображаемых, каким он стал бы, избрав начертанные им для него автором этого сочинения иные пути. Разница лишь в том, что в первом случае он видится автору как "продукт помещичьего строя эпохи распада крепостничества", во втором - как "продукт развития новых, капиталистических отношений", а в третьем - как "продукт нарастающего революционного движения".
В некоторых отношениях книжка "100 сочинений для школьников и абитуриентов", из которой я выписал это сочинение про Обломова, прямо-таки разительно отличается от старых учебников, старых литературоведческих справочников и энциклопедий. Один только перечень тем поражает своей новизной. Рядом со старыми, традиционными, так сказать, "вечными" темами школьных сочинений тут присутствуют и такие, о которых еще совсем недавно нельзя было даже и помыслить. Тут и "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, и "Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова, и "Жизнь и творчество Александра Солженицына", и "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" Владимира Войновича. Но в трактовке традиционных, "вечных" литературных тем и образов автор (или авторы) этих сочинений, как видите, недалеко ушли от того, что вдалбливали школьникам на уроках литературы более чем полвека тому назад.