Бенедикт Сарнов. Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

   - Ну, иди, иди! - великодушно разрешил барин. - Что стала?.. Ступай, говорю! Да смотри, не пролей молоко-то!.. А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? Вот я тебе дам бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!
   Утомившись от непосильных трудов, он вновь сладко зевнул:
   - Уа-а-ха-ха-а!
   И тут вдруг на лице его изобразился испуг.
   - Господи, твоя воля! - растерянно молвил он. - К чему бы это?.. Не иначе быть покойнику!
   - Что с тобой, отец мой? - откликнулась со своего места матушка-барыня. - Аль привиделось что?
   - Не иначе, говорю, быть покойнику. У меня кончик носа чешется, испуганно отозвался барин.
   - Ах ты. Господи! Да какой же это покойник, коли кончик носа чешется? успокоила она его. - Покойник, это когда переносье чешется. Ну и бестолков же ты! И беспамятен! И не стыдно тебе говорить такое, да еще при гостях! Ну что, право, об тебе подумают? Срам, да и только.
   Выслушав эту отповедь, барин слегка сконфузился.
   - А что ж это значит, ежели кончик-то чешется? - не уверенно спросил он.
   - Это в рюмку смотреть, - веско разъяснила барыня. - А то, как это можно: покойник!
   - Все путаю, - сокрушенно объяснил мне барин. - И то сказать: где тут упомнить? То сбоку чешется, то с конца, то брови...
   Барыня обстоятельно разъяснила:
   - Сбоку означает вести. Брови чешутся - слезы. Лоб - кланяться. С правой стороны чешется - мужчине кланяться, с левой - женщине. Уши чешутся значит, к дождю. Губы - целоваться, усы - гостинцы есть, локоть - на новом месте спать, подошвы - дорога.
   - Типун тебе на язык! - испугался барин. - На что нам этакие страсти... Чтобы дорога, да на новом месте спать это не приведи Господь! Нам, слава тебе, Господи, и у себя хорошо. И никакого нового места нам ненадобно.
   Содержательный разговор этот был вдруг прерван каким-то странным сипением. Тугодуму показалось, что раздалось как будто ворчание собаки или шипение кошки, когда они собираются броситься друг на друга. Это загудели и стали бить часы. Когда пробили они девятый раз, барин возгласил с радостным изумлением:
   - Э!.. Да уж девять часов! Смотри-ка, пожалуй! И не видать, как время прошло!
   - Вот день-то и прошел, слава Богу! - так же радостно откликнулась барыня.
   - Прожили благополучно, дай Бог, и завтра так! - сладко зевая, молвил барин. - Слава тебе, Господи!
   - Слушайте! - шепнул мне Тугодум. - Куда это мы с вами попали? Ведь вы сказали, что мы отправимся в сон Татьяны! А это... Это что-то совсем другое...
   - Почему ты так решил? - спросил я.
   - То есть как это - почему? - возмутился Тугодум. - Да хотя бы потому, что у Пушкина ничего такого нету и в помине. Во-первых, у Пушкина - роман в стихах. У него все герои стихами разговаривают. Но это в конце концов даже и не так важно. Если бы это был сон Татьяны, то здесь и она сама где-то должна быть. А где она? Где тут Татьяна, я вас спрашиваю?
   - Как это где? Вон сидит, сказки нянины слушает, показал я. - Смотри, какие глаза у нее огромные, испуганные. Не иначе какую-то уж очень страшную сказку ей нянька сейчас рассказывает.
   - Вы хотите сказать, что вот эта кроха - Татьяна? - изумился Тугодум. Да ведь ей лет шесть, не больше!
   - Ну да. - кивнул я. - А что, собственно, тебя удивляет? Это ведь не явь, а сон. Татьяне снится ее детство. А мы с тобой, оказавшись в этом сне, получили завидную возможность, так сказать, воочию увидеть, как протекали детские годы Татьяны Лариной, каковы были самые ранние, самые первые ее жизненные впечатления.
   Тут нашу беседу прервал голос маленькой Тани:
   - Пойдем, няня, гулять!
   - Что ты, дитя мое. Бог с тобой! - испуганно откликнулась нянька. - В эту пору гулять! Сыро, ножки простудишь. И страшно. В лесу теперь леший ходит, он уносит маленьких детей...
   Нянькины слова услыхала барыня. И тотчас отозвалась:
   - Ты что плетешь, старая хрычовка? Глянь! Дитя совсем сомлело со страху. Нешто можно барское дитя лешим путать?
   - Полно тебе, матушка, - добродушно вмешался барин. - Сказка - она и есть сказка. И нам с тобой, когда мы малыми детьми были, небось такие же сказки сказывали: про Жар-птицу, да про Милитрису Кирбитьевну, да про злых разбойников...
   - Истинно так, матушка-барыня, - робко вставила нянька. - Чем и потешить дитя, ежели не сказкою.
   - Вот, сударь! - гневно обернулась барыня к мужу. - Вот до чего я дожила с твоим потворством. Моя холопка меня же и поучать изволит. Ты погляди на дитя! На дочь свою ненаглядную! Какова она, на твой взгляд?
   - Бле... бледновата немного, - ответствовал супруг, запинаясь от робости.
   - Сам ты бледноват, умная твоя голова!
   - Да я думал, матушка, что тебе так кажется, - объяснил супруг.
   - А сам-то ты разве ослеп? - негодовала супруга. - Не видишь разве, что дитя так и горит? так и пылает?
   - При твоих глазах мои ничего не видят, - вздохнул муж.
   - Вот каким муженьком наградил меня Господь! - сокрушенно воскликнула барыня. - Не смыслит сам разобрать, побледнела дочь или покраснела с испугу. Что с тобой, Танюшенька? - склонилась она над дочкой, - С чего это ты вдруг на коленки стала?
   - Уронила, - ответила маленькая Таня.
   - Куклу уронила? Так для чего же самой нагибаться-то? А нянька на что? А Машка? А Глашка? А Васька? А Захарка?.. Эй! Машка! Глашка! Васька! Захарка! Где вы там?
   Вслед за матушкой-барыней в эту суматоху незамедлительно включился и сам барин.
   - Машка! - что было сил заорал он. - Глашка! Васька! Захарка!.. Чего смотрите, разини?!. Вот я вас!
   - Это вы нарочно? - спросил у меня Тугодум, когда мы остались одни. Или у вас нечаянно так получилось?
   Я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь:
   - Что ты имеешь в виду?
   - Да ведь это же был не сон Татьяны, а сон Обломова! Думаете, я такой уж болван, что не догадался? Как только они завопили: "Захарка!" - тут меня сразу и осенило. Не ужели вы нечаянно их перепутали?
   - Нет, друг мой, - сказал я. - Ничего я не перепутал.
   - То есть как это так - не перепутали? - возмутился Тугодум. Собирались-то мы к Лариным в гости. А попали в Обломовку... Это еще хорошо, если в Обломовку, - добавил он, подумав, - А может быть, еще куда и похуже.
   - Куда уж хуже, - усмехнулся я. - Хуже вроде и не куда.
   - Ну почему же некуда? - не согласился со мной Тугодум. - А "Недоросль" Фонвизина? Обломовка - это просто сонное царство. Там спят, едят да зевают. Но по крайней мере, никого не мордуют, ни над кем не издеваются... А здесь... Вы знаете, там были моменты, когда я был почти уверен, что перед нами не то что не мать Татьяны Лариной, но даже и не мать Илюши Обломова, а сама госпожа Простакова.
   - А-а... Ты и это заметил? - улыбнулся я. - Молодец! Это делает честь твоей памяти.
   - При чем тут память? - не понял Тугодум. - Я говорю, что просто похожа она очень на Простакову.
   - То-то и оно, что не просто похожа, а временами говорила - ну прямо слово в слово! - как фонвизинская госпожа Простакова. Да и муж ее отвечал ей тоже - слово в слово! - как запуганный отец Митрофанушки.
   - Вот видите! - оживился Тугодум. - Сами признаете! Значит, я был прав, когда сказал, что вы все на свете перепутали. Мало того что вместо сна Татьяны угодили в сон Обломова, так еще и родителей Илюши Обломова подменили родителями Митрофанушки.
   - Это ты очень точно заметил, - улыбнулся я. - Именно так: сон Татьяны я заменил сном Обломова, а родителей Обломова - родителями Митрофанушки. Но в одном ты ошибся. Ничегошеньки я не напутал. Совершил я эту подмену вполне сознательно.
   - Я же говорил: нарочно! Разыграть меня хотели, да?
   - Да нет, что ты! Даже и не думал. Просто когда ты сказал, что Татьяна была дочь помещика и поэтому ее, наверное, воспитывала и учила светским манерам какая-нибудь гувернантка, я захотел как можно нагляднее продемонстрировать тебе ту реальную обстановку, в которой она родилась и росла.
   - Вы что, всерьез считаете, что родители Татьяны были в чем-то похожи на родителей Обломова? - недоверчиво спросил Тугодум.
   - Не в чем-то, а во многом, - ответил я. - Собственно говоря, почти во всем. Возьми-ка у меня со стола томик "Онегина"... Так... А теперь раскрой вторую главу и найди то место, где говорится об отце Татьяны.
   Раскрыв книгу, Тугодум быстро нашел то место, о котором я говорил, и прочел вслух:
   Он был простой и добрый барин,
   И там, где прах его лежит,
   Надгробный памятник гласит:
   "Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
   Господний раб и бригадир
   Под камнем сим вкушает мир".
   Захлопнув книгу, он победно взглянул на меня:
   - Ну?.. И по-вашему, у него есть что-то общее с отцом Обломова? Да ведь тот - просто дурачок! И скупердяй к тому же. А этот...
   - Ты прав, - согласился я. - Здесь Пушкин про Таниного отца говорит с искренним сочувствием, даже с симпатией: "Он был простой и добрый барин". Однако, если мы с тобой заглянем в пушкинские черновики, выяснится, что там портрет отца Татьяны был набросан несколько иначе.
   - При чем тут черновики? - возмутился Тугодум. - Ведь черновики - это то, от чего Пушкин отказался. Разве не так?
   - Так, - согласился я. - Но черновики крайне важны для каждого, кто хочет глубже проникнуть в замысел автора. Вот, прочти-ка, как Пушкин сперва характеризовал отца своей любимой героини.
   Достав с полки том полного, академического собрания сочинений Пушкина, я полистал его и, найдя нужное место, протянул книгу Тугодуму. Тот прочел:
   Супруг - он звался Дмитрий Ларин,
   Невежда, толстый хлебосол,
   Был настоящий русский барин...
   - Не такая уж большая разница, - сказал Тугодум. - Одно только словечко, которого там не было: "Невежда" Вот и все.
   - А ты дальше, дальше прочти! - сказал я. - Вот отсюда... Ну?.. Видишь? Тут прямо сказано, что он был...
   - "... Довольно скуп, отменно добр и очень глуп", - прочел Тугодум.
   - А спустя еще несколько строк, - сказал я, - коротко охарактеризовав супругу этого простого и доброго русского барина, Пушкин так дорисовывает его портрет.
   Взяв из рук Тугодума книгу, я прочел:
   Но он любил ее сердечно,
   В ее затеи не входил,
   Во всем ей веровал беспечно,
   А сам в халате ел и пил.
   И тихо жизнь его катилась
   Под вечер у него сходилась
   Соседей милая семья:
   Исправник, поп и попадья
   И потужить, и позлословить,
   И посмеяться кой о чем.
   Проходит время между тем
   Прикажут Ольге чай готовить.
   Потом - прощайте - спать пора.
   И гости едут со двора.
   - Да-а, - протянул Тугодум.
   - Ну как? Убедился? - спросил я. - Все точь-в-точь, как в Обломовке. День прошел - и слава Богу. И завтра то же, что вчера. Как видишь, друг мой, портрет Дмитрия Ларина, отца Татьяны, даже в деталях совпадает с портретом Ильи Ивановича Обломова, отца Илюши... А теперь перейдем к его супруге. Сперва прочти, что про нее говорится в основном тексте романа.
   Тугодум взял из моих рук книгу и прочел:
   Она меж делом и досугом
   Открыла тайну, как супругом
   Самодержавно управлять,
   И все тогда пошло на стать.
   Она езжала по работам,
   Солила на зиму грибы,
   Вела расходы, брила лбы,
   Ходила в баню по субботам,
   Служанок била осердясь
   Все это мужа не спросясь.
   - Ну? Что скажешь? - спросил я, когда Тугодум дочитал этот отрывок до конца.
   - Скажу, что вы сильно преувеличили, - сказал Тугодум. - Весь сыр-бор из-за одной строчки: "Служанок била осердясь". Это, конечно, ее не украшает. Но нельзя же все таки из-за одной-единственной строчки сделать вывод, что мать Татьяны ничем не отличается от госпожи Простаковой.
   - Почему же нельзя? - возразил я. - Даже сам Пушкин не удержался от такого уподобления. В первом издании "Онегина" было сказано:
   Она меж делом и досугом
   Узнала тайну, как супругом,
   Как Простакова, управлять.
   - Так ведь то супругом! - находчиво возразил Тугодум. - А Простакова не только супругом управляет, а всеми. И довольно круто.
   - Ну, знаешь, - сказал я. - Матушка Татьяны тоже мягкостью нрава не отличалась. Даже в основном тексте романа она ведет себя, как Простакова. "Брила лбы..." Это ведь значит - сдавала в солдаты. А ты знаешь, какой каторгой в ту пору была солдатчина?.. Это в беловом варианте. А уж в черновиках... Взгляни! Вот первоначальный набросок этих строк.
   Тугодум послушно прочел:
   Она езжала по работам,
   Солила на зиму грибы,
   Секала...
   Тут он запнулся:
   - Не разберу, какое слово тут дальше. Кого секала?
   - Да не все ли тебе равно, кого она секала? - сказал я. - Важно, что секала! Но и это еще не все. В конце концов дело не столько даже в сходстве родителей Татьяны с родителями Обломова, сколько в поразительном сходстве их быта, всего уклада их повседневной жизни с тем стоячим болотом, которое мы с тобой только что наблюдали в Обломовке. Давай сперва опять прочтем основной текст.
   Я вновь протянул Тугодуму томик "Онегина", раскрыв его на заранее заложенной странице.
   Тугодум прочел отмеченную мною строфу:
   Они хранили в жизни мирной
   Привычки милой старины;
   У них на масленице жирной
   Водились русские блины;
   Два раза в год они говели;
   Любили круглые качели,
   Подблюдны песни, хоровод;
   В день Троицын, когда народ,
   Зевая, слушает молебен,
   Умильно на пучок зари
   Они роняли слезки три;
   Им квас как воздух был потребен,
   И за столом у них гостям
   Носили блюда по чинам.
   - Ну? Чем тебе не Обломовка? - спросил я.
   - Сходство есть, - нехотя согласился Тугодум. - Но и разница тоже большая. И даже огромная.
   - В самом деле?
   - Будто сами не видите. Пушкин все это без всякой злости описывает. Не то что Гончаров. И без насмешки. Если хотите, даже с любовью.
   - Ты прав, - согласился я. - У Пушкина в изображении этой картины гораздо больше добродушия, чем у Гончарова. Но это в основном тексте. А в черновике... Взгляни!
   Я снова протянул Тугодуму раскрытый том полного собрания сочинений Пушкина. И Тугодум опять послушно прочел отмеченные мною строки:
   Они привыкли вместе кушать,
   Соседей вместе навещать,
   По праздникам обедню слушать,
   Всю ночь храпеть, а днем зевать...
   - Ну как? Что ты теперь скажешь? - спросил я.
   - Да, - вынужден был признать Тугодум. - Это уж настоящая Обломовка.
   - Вот именно! - подтвердил я. - В самом, что называется, неприкрашенном виде.
   - И все-таки я не понимаю, - упрямо наморщил лоб Тугодум. - Что вы хотели всем этим вашим розыгрышем доказать?
   - Тем, что нарочно перепутал сны?
   - Ну да... Я, конечно, понимаю; вы хотели показать, как похожа была жизнь родителей Татьяны на жизнь родителей Обломова. И это, спорить не буду, вам удалось. Но какой смысл в этом сходстве? И уж совсем непонятно, какой смысл в сходстве матери Тани с госпожой Простаковой? За чем оно понадобилось Пушкину, это сходство?
   - Пушкин был верен натуре, - ответил я. - Он рисовал то, что видели его глаза.
   Однако этот мой ответ Тугодума не удовлетворил.
   - Это-то я понимаю, - протянул он. - Но ведь я совсем про другое вас спрашиваю. Сон Обломова, я думаю, понадобился Гончарову, чтобы показать нам детство Ильи Ильича. Чтобы ясно было, откуда он взялся, этот тип, почему он вырос именно таким. То же и с Митрофанушкой... А Татьяна!.. Она же совсем другая! Тут только удивляться можно, что в такой вот Обломовке и вдруг этакое чудо выросло...
   - Это ты очень тонко подметил, - признался я. - Вот именно: только удивляться можно. И не исключено, что Пушкин как раз для того-то и описал так натурально всю обстановку Татьяниного детства, ее родителей, ее среду, чтобы как можно резче оттенить необыкновенность Татьяны! Вспомни!
   Я прочел:
   Дика, печальна, молчалива,
   Как лань лесная боязлива,
   Она в семье своей родной
   Казалась девочкой чужой.
   - Так я же и говорю! - обрадовался Тугодум. - Даже непонятно, откуда она там такая взялась. Знаете, какая мысль мне сейчас в голову пришла? вдруг спросил он.
   - Ну, ну? - подбодрил его я.
   - Может быть, Пушкин потому и подправил свое описание семьи Лариных в сравнении с черновыми вариантами, чтобы появление Татьяны в этом медвежьем углу, в этом стоячем болоте, не казалось таким уж чудом.
   - Чтобы ее своеобразие, ее особенность не казались такими уж неправдоподобными? - уточнил я.
   - Вот-вот!
   - Ну что ж, - согласился я. - В этом есть известный резон. И тем не менее Пушкин все-таки считает нужным несколько раз подчеркнуть, что Татьяна с самого раннего детства резко отличалась и от сестры, и от подруг...
   Тут мне даже и не пришлось напоминать Тугодуму эти пушкинские строки. Он сам их вспомнил и процитировал:
   Она ласкаться не умела
   К отцу и матери своей;
   Дитя сама, в толпе детей
   Играть и прыгать не хотела
   И часто целый день одна
   Сидела молча у окна.
   - Ну, а кроме того, - сказал Тугодум, - какой бы там ни был, как вы говорите, медвежий угол, но книги-то там у них были! Я точно помню, что Татьяна с детства любила читать... Там, кажется, у Пушкина даже прямо сказано, какие книги ей особенно нравились.
   - Верно, - подтвердил я. И прочел:
   Ей рано нравились романы;
   Они ей заменяли все.
   Она влюблялася в обманы
   И Ричардсона, и Руссо.
   - Вот видите! - обрадовался Тугодум. - Шутка сказать! Руссо!.. Начитанная, культурная, образованная девушка. Вот поэтому-то я и говорил, что нет ничего удивительного в том, что она так легко вошла в свою новую роль.
   - Иными словами, тебя ничуть не поражает, что Татьяна, выросшая в глуши сельского уединения, эта, как говорит Пушкин, "лесная лань", вдруг, словно по мановению волшебного жезла, превратилась в великолепную светскую даму?
   - Ничуть! - подтвердил Тугодум. - Я даже не понимаю, почему это вас так поражает.
   - На этот вопрос я не могу ответить тебе коротко. Если это тебя и впрямь интересует, придется нам провести еще одно небольшое расследование. А пока вот тебе задание: перечитай внимательно соответствующие главы "Евгения Онегина". Чем лучше мы с тобой подготовимся к предстоящему расследованию, тем вернее достигнем цели.
   НОВОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ,
   в ходе которого
   ЗАГОРЕЦКИЙ И МОЛЧАЛИН
   СУДАЧАТ О ТАТЬЯНЕ ЛАРИНОЙ
   - Ну как? - обратился я к Тугодуму. - Выполнил мое задание?
   - Выполнил, - хмуро ответил Тугодум.
   - И все еще держишься своего прежнего мнения?
   Тугодум потупился. Мой вопрос его явно смутил.
   - Ну, что же ты? - подбодрил его я. - Если ты переменил свое мнение, так и скажи. Ничего стыдного в этом нет. Лев Николаевич Толстой заметил однажды, что вовсе не стыдно менять свои убеждения. Напротив, - сказал он, стыдно их не менять.
   - Это вы серьезно? - удивился Тугодум.
   - Совершенно серьезно.
   - Ну что ж, - вздохнул он. - Тогда скажу. Перечитал я внимательно, как вы сказали, седьмую и восьмую главу "Онегина". И пришел к выводу, что Пушкин... как бы это сказать...
   - Ну, ну? Смелее! - снова подбодрил его я. - Ошибся, что ли?
   - Во всяком случае, чего-то он тут недодумал.
   - Значит, ты согласился с тем, что неправдоподобно быстро у него Татьяна из скромной провинциальной барышни превратилась в знатную даму, сразу затмившую всех своей красотой?
   - Ну, красота - это еще туда-сюда, - сказал Тугодум. - Красота, она, как говорится, от Бога. Но то-то и дело, что Татьяна вовсе даже и не красотой всех поражает. Погодите, я вам сейчас прочту...
   Раскрыв томик "Онегина", Тугодум прочел:
   Никто б не мог ее прекрасной
   Назвать...
   Многозначительно подняв кверху указательный палец, он спросил:
   - Слышите?!. И несмотря на это...
   Уткнувшись в книгу, он продолжал читать:
   К ней дамы придвигались ближе;
   Старушки улыбались ей;
   Мужчины кланялися ниже,
   Ловили взор ее очей;
   Девицы проходили тише
   Пред ней по зале...
   - Ну, и так далее, - сказал Тугодум, захлопнув книгу. - Вы чувствуете? Как будто королева вошла!
   - И это теперь тебе кажется неправдоподобным? - уточнил я.
   - Ну да! Прямо как превращение Золушки в принцессу. Но то - сказка. А "Евгений Онегин" это ведь не сказка!
   - Да уж, конечно, - подтвердил я.
   - Издеваетесь? - поднял на меня глаза Тугодум.
   - И не думаю. Ты совершенно прав. "Евгений Онегин" действительно не сказка, а роман. Хоть и в стихах. А в романе такое внезапное преображение героини должно быть как-то подготовлено. Во всяком случае, мотивировано, объяснено.
   - А у Пушкина оно, выходит, не мотивировано! Вы правда так считаете? спросил Тугодум.
   - Прежде чем ответить на этот твой вопрос, - сказал я, - давай-ка сперва припомним, какое впечатление произвела Татьяна в свете, когда матушка привезла ее из сельской глуши в столицу. У тебя получается, что она чуть ли не сразу поразила всех своей внешностью. Чуть ли не при первом же ее появлении на нее сразу обратились все взоры...
   - А разве это не так? - обиженно вскинулся Тугодум.
   - По-моему, это было не совсем так. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Давай проверим. Ты помнишь, каков был первый ее выход в свет? Куда они отправились?
   - Кажется, в театр, - неуверенно сказал Тугодум.
   - Ну, положим, не сразу в театр. Сперва Татьяну возили по родственным обедам, чтобы, как говорит Пушкин, "представить бабушкам и дедам ее рассеянную лень". Но потом дело действительно дошло и до театра. Так что, если ты хочешь, чтобы мы начали с театра, - изволь!
   И в тот же миг мы с Тугодумом очутились в шумной театральной толпе, среди разодетых декольтированных дам и сверкающих белыми фрачными манишками мужчин.
   - Какие люстры! - восторженно вымолвил Тугодум.
   - Ты восторгаешься так, словно никогда не бывал в театре.
   - Да нет, - смутился Тугодум. - Просто я не думал, что без электричества, при одних только свечах можно добиться такого потрясающего освещения.
   - Как видишь... А-а, вот и они!
   - Кто? - спросил Тугодум, ослепленный великолепными люстрами и успевший, как видно, уже забыть о цели нашего приезда в оперу.
   - Татьяна со своей маменькой, с тетушкой, княжной Еленой, да с кузинами, - ответил я. - Вон, справа, в четвертой ложе.
   - Верно! - обрадовался Тугодум. - Так мы сейчас к ним?
   - Нет, мы пройдем в четвертую ложу слева. Чтобы лучше видеть Татьяну, нам лучше занять место прямо напротив нее. А кроме того, там, в четвертой ложе слева, если не ошибаюсь, сидят люди, хорошо нам знакомые.
   - Кто такие?
   - Я думал, ты их сразу узнаешь. Это же Антон Антоныч Загорецкий! Помнишь такого? А с ним Молчалин.
   - Смотрите-ка! - удивился Тугодум. - И в самом деле Молчалин!
   - А почему это тебя удивило?
   - Да ведь он такой тихоня. Всегда тише воды, ниже травы. А тут... Вы только поглядите на него!
   - Ну, это как раз понятно, - улыбнулся я. - Здесь ведь нет ни Фамусова, ни Софьи, ни Хлестовой... Он здесь в компании сверстников, таких же молодых людей, как он сам. Лебезить особенно не перед кем. Вот он и держится не так, как обычно. Не вполне по-молчалински. Улыбается, острит... Совсем как Онегин в свои юные годы - "двойной лорнет скосясь наводит на ложи незнакомых дам".
   - Точно! - обрадовался Тугодум. - Вон он как раз и навел его на ту ложу, где сидит Татьяна.
   - Прекрасно! - сказал я - Это нам с тобой очень кстати. Давай-ка послушаем, как они с Загорецким будут судачить на ее счет.
   Войдя в ложу, где сидели Молчалин и Загорецкий, мы с Тугодумом скромно пристроились на креслах, расположенных за их спинами. Молчалин же и Загорецкий, нимало не смущаясь присутствием посторонних людей, довольно громко перемывали косточки бедной Татьяне.
   Первую скрипку в этом диалоге двух сплетников играл Загорецкий. Молчалин же сперва только подыгрывал.
   Загорецкий
   Кто это с правой стороны
   В четвертой ложе?
   Молчалин
   Незнакомка.
   Загорецкий
   Вы оценить ее должны
   Обычно судите вы тонко
   И очень метко.
   Молчалин
   Недурна.
   Загорецкий
   По мне, так несколько бледна.
   Вы не находите?
   Молчалин
   Конечно.
   Загорецкий
   И сложена не безупречно.
   Но отчего умолкли вы?
   Зачем так скоро замолчали?
   Ужель боитесь суетной молвы?
   Молю вас, продолжайте дале!
   Я мненье ваше знать хочу.
   Молчалин
   Уж лучше я, пожалуй, промолчу...
   А впрочем, для чего таиться?
   Извольте, так и быть, я правду вам скажу
   Унылые вот эдакие лица
   Отвратными я нахожу.
   По мне уж лучше уксус и горчица...
   Вы правы: словно смерть она бледна,
   Как ночь безлунная печальна,
   И, верно уж, как льдышка холодна...
   Загорецкий
   К тому же так провинциальна!
   Молчалин
   Банальна и ненатуральна!
   Пряма как палка, словно жердь худа.
   В ней женственности нету и следа!
   Да и одета как-то странно,
   Претенциозно и жеманно...
   К тому ж...
   Загорецкий
   Довольно, друг мой! Тсс! Молчок!
   Я и не знал, что вы так с Чацким стали схожи.
   Одно могу сказать: избави, Боже,
   Попасться к вам на язычок!
   - Вот подлец! - сказал Тугодум, когда мы с ним остались одни.
   - Ты это про кого? - невинно спросил я.
   - Ну, конечно, про Загорецкого!.. Хорош гусь! Сам же подбил Молчалина на этот разговор, а потом ему еще и мораль стал читать!
   - Как это - подбил? - спросил я.
   - Неужели вы ничего не поняли? - кипятился Тугодум. - Да ведь если бы Загорецкий не стал его подначивать, Молчалин, может быть, совсем и не так о Татьяне отозвался бы.
   - Ты думаешь, он был не вполне искренен?
   - Да вы что! - возмутился Тугодум. - "Не вполне искренен", передразнил он меня. - Когда это Молчалин был искренен! Неужели вы не поняли, что все это было сплошное лицемерие? Нет, уж если вы хотели узнать, какое впечатление произвела Татьяна, когда первый раз появилась в театре, вам надо было кого угодно послушать, но только не Молчалина!
   - Ну, нет, - возразил я. - Как раз в этом случае у меня нет никаких оснований сожалеть, что я остановил свой выбор именно на Молчалине. То, что он сейчас говорил о Татьяне, в общем-то, довольно точно совпадает с тем, что сказано по этому поводу у Пушкина.