Бенедикт Сарнов. Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

   - Ну-с, друг мой? Что вы скажете о письме этой юной леди?
   - Юной леди? Но почему вы решили, что это письмо написала какая-то юная леди? Ведь там нет ни подписи, ни обратного адреса... А вдруг это письмо нам прислала вовсе не юная леди, как вы почему-то решили, а, напротив, какой-нибудь пожилой джентльмен?
   - Как же вы ненаблюдательны, мой бедный Уотсон! - вздохнул Холмс. Ведь там же прямо сказано: "я прочитала", "я хотела бы узнать", "заранее благодарная...". Если бы письмо сочинял пожилой джентльмен, с какой стати стал бы он писать о себе в женском роде?
   - Да, конечно... Вы правы, - сконфузился Уотсон. Я так увлекся содержанием этого интереснейшего письма, что просто не обратил внимания... Однако на возраст этой нашей корреспондентки в письме, если не ошибаюсь, ни каких указаний нет. Может быть, его написала совсем не юная, как вы утверждаете, а как раз пожилая леди? Или дама, как принято говорить в таких случаях, бальзаковского возраста?
   - О, нет, друг мой, - уверенно возразил Холмс. - Юной леди, сочинившей это письмо, никак не более четырнадцати лет.
   - Я никогда не сомневался в вашей проницательности, мой милый Холмс. Знаю, как легко по каким-то мельчайшим, незаметным простому смертному признакам вы умеете угадать характер и даже биографию совершенно незнакомого вам человека. Но тут я просто развожу руками...
   Уотсон и в самом деле развел руками и снова повторил свой недоумевающий вопрос:
   - Итак, на чем же основывается ваша уверенность, что этой нашей корреспондентке не более четырнадцати лет? Я переворачивал это письмо вверх ногами, смотрел его на свет, пробовал даже читать его справа налево...
   - А вы не пробовали его понюхать? - прервал этот саркастический монолог Холмс.
   - Понюхать? - удивился Уотсон. - Вам угодно издеваться надо мною?
   - Ничуть не бывало. Понюхайте, понюхайте его хорошенько.
   Уотсон послушно выполнил этот совет Холмса. Тщательно обнюхав письмо со всех сторон, он растерянно заявил:
   - Но ведь оно ничем не пахнет!
   - Вот именно, - кивнул Холмс. - А теперь скажите мне, Уотсон, приходилось ли вам встречаться с существом женского пола старше четырнадцати лет, от письма или записки которого не пахло бы духами? Уотсон был сражен этим неожиданным аргументом.
   - Да, - растерянно признал он. - Смотрите-ка! Такая простая мысль... Просто удивительно, что она мне самому не пришла в голову.
   И все-таки он не хотел сдаваться.
   - Вы убедили меня, милый Холмс... процентов на шестьдесят...
   - Только на шестьдесят, не больше? Что же там у вас в остатке?
   - Сорок процентов, Холмс. А это, согласитесь, немало. Я просто подумал: а что, если эта леди принципиально не употребляет духов? Такое ведь хоть и редко, но случается. Или, может быть, она бедна и не может себе позволить такую роскошь, как духи, хотя бы даже и самые недорогие.
   - Вы делаете успехи, Уотсон, - признал Холмс. - Да, это, конечно, возможно. Но, помимо полного отсутствия даже слабого запаха духов, на мысль, что письмо это писала совсем юная леди, меня навело еще и другое.
   - Что же именно?
   - Стиль. Ведь вам, наверное, не раз приходилось слышать такое выражение: "Стиль - это человек" Впрочем, это разговор долгий, и мы к нему, я надеюсь, когда-нибудь еще вернемся. Пока же поверьте мне на слово, Уотсон: стиль этого короткого письма говорит о возрасте нашей корреспондентки с точностью не меньшей, чем об этом нам сказало бы свидетельство о ее рождении. Однако - хватит болтать! Пора нам приступить к нашему расследованию.
   Для начала друзья решили встретиться напрямую с героиней поэмы Некрасова, княгиней Волконской, и задать ей несколько вопросов. Но в покоях у княгини их ждал небольшой сюрприз. Там сидели две княгини Волконские. Одна в правом углу комнаты, другая - в левом.
   - Все вышло очень удачно, Уотсон. Положительно, нам с вами везет! Судя по всему, мы с вами застали княгиню в тот самый момент, когда она решила приступить к писанию своих записок, - шепнул Холмс Уотсону - Видите?.. Вот она задумалась... улыбнулась каким-то своим мыслям... Снова погрустнела...
   - Про кого вы говорите, - тоже шепотом спросил Уотсон - Про ту? Или про эту?
   - Разумеется, про ту, что справа, - ответил Холмс.
   - А слева - кто?
   - Слева тоже она... То есть - не совсем она, конечно. Впрочем, не будем забегать вперед. Смотрите в оба глаза, наблюдайте, слушайте. Сейчас вы сами все поймете.
   Княгиня Волконская, сидящая слева, оторвалась от тетради, задумалась. Вновь улыбнулась каким-то своим мыслям. Наконец, заговорила:
   Проказники внуки! Сегодня они
   С прогулки опять воротились:
   - Нам, бабушка, скучно! В ненастные дни,
   Когда мы в портретной садились
   И ты начинала рассказывать нам,
   Так весело было... Родная,
   Еще что-нибудь расскажи! - По углам
   Уселись. Но их прогнала я:
   "Успеете слушать. Рассказов моих
   Достанет на целые томы,
   Но вы еще глупы. Узнаете их,
   Как будете с жизнью знакомы!"
   И вот, не желая остаться в долгу
   У внуков, пишу я записки.
   Для них я портреты людей берегу,
   Которые были мне близки.
   Произнеся этот монолог, княгиня вновь склонилась над своей тетрадкой, и перо ее забегало по страницам.
   - Все понятно, Холмс! - обрадованно шепнул другу Уотсон. - Это, конечно, она самая и есть: настоящая княгиня Волконская.
   - Да нет, - покачал головой Холмс. - Настоящая как раз та! Другая... Но об этом после. Пока давайте слушать да помалкивать. Выводы сделаем потом.
   Тем временем заговорила вторая княгиня Волконская - та, что сидела справа. Она тоже склонилась над тетрадью с пером в руке. Написав несколько строк, откинулась, поднесла тетрадь к глазам и прочла вслух:
   - "Миша мой, ты меня просишь записать рассказы, которыми я развлекала тебя и Нелли в дни вашего детства, словом - написать свои воспоминания. Описание нашей жизни в Сибири может иметь значение только для тебя, как сына изгнания. Для тебя я и буду писать, для твоей сестры и для Сережи, с условием, чтобы эти воспоминания не сообщались никому, кроме твоих детей, когда они у тебя будут".
   - Что же вы мне морочили голову, Холмс! - возмутился Уотсон. - Сказали бы сразу, что та Волконская - из поэмы Некрасова. А эта - настоящая... Так, значит, Некрасов ее "Записки" не выдумал? Они действительно существовали?
   - Как видите, - кивнул Холмс.
   - А кто такие Миша, Нелли и Сережа, про которых она говорила?
   - Миша - это сын Марии Николаевны, Михаил Сергеевич Волконский. Нелли старшая ее дочь, Елена Сергеевна. А Сережа - сын Елены Сергеевны, внук Марии Николаевны, - объяснил Холмс.
   - Ага! Вот вам, стало быть, и первая ошибка Некрасова! - обрадовался Уотсон. - Она, выходит, писала для детей своих, а не для внуков.
   - Как же не для внуков? Вы ведь слышали, как она сейчас сказала, что пишет эти записки для внуков: для сына своей дочери - Сережи и для детей своего сына Михаила, когда они у него появятся.
   - Но у Некрасова-то дело изображается так, будто в момент писания записок все эти внуки уже появились. А на самом деле, выходит, они тогда были... как бы это выразиться поделикатнее... только еще в проекте...
   - Ну, это чепуха! - отмахнулся Холмс. - Это просто маленькая поэтическая вольность, которую можно и не принимать во внимание.
   - Стало быть, Некрасов просто взял да и переложил записки княгини Волконской стихами, - скорее утверждая, нежели вопрошая, отметил Уотсон. Он не сомневался в положительном ответе. Но Холмс, вопреки его ожиданиям, отрицательно покачал головой:
   - Нет, друг мой. Такой вывод был бы слишком поспешным. Во всяком случае, пока у нас еще нет для него оснований. Давайте еще немного понаблюдаем, послушаем. Внимательно сопоставим рассказ героини Некрасова с подлинными записками Марии Николаевны Волконской.
   - А как мы их будем сопоставлять?
   - Очень просто. Сперва попросим героиню поэмы Некрасова рассказать какой-нибудь эпизод из ее многострадальной жизни. А потом обратимся с той же просьбой к героине "Записок княгини Волконской".
   - А вам не кажется, что лучше сделать наоборот? Сперва настоящую княгиню допросить... то есть расспросить. А уж потом героиню Некрасова?
   - Можно и так, - согласился Холмс. И почтительно обратился к героине "Записок княгини Волконской": - Мария Николаевна! Не соблаговолите ли вы рассказать нам, как началась ваша совместная жизнь с князем Сергеем Григорьевичем Волконским?
   - Об этом я уже написала, - отвечала княгиня. - Если вам интересно, можете прочесть.
   - О, вы позволяете? Благодарю, благодарю вас! - живо откликнулся Уотсон.
   Склонившись над тетрадью, он начал читать.
   ИЗ "ЗАПИСОК КНЯГИНИ М. Н. ВОЛКОНСКОЙ"
   Я вышла замуж в 1825 году. Вскоре после свадьбы я заболела, и меня отправили вместе с матерью, с сестрой Софьей и моей англичанкой в Одессу, на морские купания. Сергей не мог нас сопровождать, так как должен был, по служебным обязанностям, остаться при своей дивизии. До свадьбы я его почти не знала. Я пробыла в Одессе все лето и, таким образом, провела с ним только три месяца в первый год нашего супружества. Я не имела понятия о существовании Тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на двадцать и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле.
   Дочитав до этого места, Уотсон не удержался от вопроса.
   - И он так и не открылся вам до самого ареста? - обернулся он к княгине.
   - Там у меня об этом все сказано, - отвечала княгиня - Благоволите перевернуть страницу.
   - Ах, виноват! - смутился Уотсон. - Опять это мое всегдашнее нетерпение!
   Перелистнув страничку, он продолжил чтение.
   ПРОДОЛЖЕНИЕ "ЗАПИСОК КНЯГИНИ
   М. Н. ВОЛКОНСКОЙ"
   Он приехал за мной к концу осени, отвез меня в Умань, где стояла его дивизия, и уехал в Тульчин - главную квартиру второй армии. Через неделю он вернулся среди ночи. Он меня будит, зовет. "Вставай, скорее!" Я встаю, дрожа от страха... Это внезапное возмущение, этот шум меня напугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогала, как умела, спрашивая, в чем дело? "Пестель арестован". - "За что?" - Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожила. Я видела, что он был грустен, озабочен. Наконец, он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему и деревню... И вот мы отправились. Он сдал меня на попечение моей матери и немедленно уехал.
   - Благодарю вас, княгиня, за то, что вы великодушно позволили нам ознакомиться с вашей заветной тетрадью, - сказал Холмс, поклонившись задумавшейся Марии Николаевне: она, как видно, снова ушла своими мыслями в то далекое время.
   - А теперь давайте попросим ту, другую, чтобы она рассказала нам, как прошли первые месяцы ее супружества, - шепнул Холмсу Уотсон.
   - Не стоит ее тревожить, Уотсон, - понизив голос ответил ему Холмс. Вы же видите, в каком она состоянии.
   Вторая княгиня Волконская и в самом деле выглядела неважно. Картины далекого прошлого, о которых ей напомнил визит Холмса и Уотсона, как видно, сильно ее взволновали. Она то и дело нервно вздыхала, в глазах ее стояли слезы.
   - Но ведь мы же должны сравнить... - напомнил Уотсон.
   - За чем же дело стало? Вот вам поэма Некрасова. Читайте - и сравнивайте!
   - В самом деле. Так даже лучше, - заметил Уотсон. - Когда читаешь, сравнивать гораздо удобнее.
   И он склонился над услужливо раскрытой Холмсом книгой Некрасова.
   ИЗ ПОЭМЫ Н. А. НЕКРАСОВА
   "РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"
   Так мало мы жили под кровлей одной,
   Так редко друг друга видали!
   По дальним селеньям, на зимний постой,
   Бригаду его разбросали.
   Ее объезжал беспрестанно Сергей.
   А я между тем расхворалась.
   В Одессе потом, по совету врачей,
   Я целое лето купалась...
   Вдруг слышу я голос Сергея (в ночи,
   Почти на рассвете то было):
   "Вставай! Поскорее найди мне ключи!
   Камин затопи!" Я вскочила...
   Взглянула: встревожен и бледен он был.
   Камин затопила я живо.
   Из ящиков муж мой бумаги сносил
   К камину - и жег торопливо.
   Иные прочитывал бегло, спеша,
   Иные бросал, не читая.
   И я помогала Сергею, дрожа
   И глубже в огонь их толкая...
   Потом он сказал: "Мы поедем сейчас",
   Волос моих нежно касаясь.
   Все скоро уложено было у нас,
   И утром, ни с кем не прощаясь,
   Мы тронулись в путь. Мы скакали три дня,
   Сергей был угрюм, торопился,
   Довез до отцовской усадьбы меня
   И тотчас со мною простился.
   - Не знаю, как вам, а мне уже все ясно! - воскликнул Уотсон, оборвав чтение некрасовской поэмы.
   - Что же именно вам ясно? - не без иронии осведомился Холмс.
   - Ясно, что Некрасов просто взял записки Волконской и переложил их стихами. Теперь у меня уже в этом нет ни малейших сомнений.
   - По-вашему, значит, он читал эти записки?
   - Смешной вопрос! - горячился Уотсон. - Мало сказать - читал! Бьюсь об заклад, что эти записки все время лежали перед его глазами, когда он писал эту свою поэму.
   - Боюсь, вы ошибаетесь, - возразил Холмс. - Впрочем, это легко проверить...
   И вот Холмс и Уотсон уже в другой гостиной, где их встречает хотя внешне и вполне корректный, но все же явно не слишком довольный их визитом хозяин.
   - Вы бы все-таки объяснили мне, Холмс, к кому это мы явились. Кто он, этот не слишком любезный господин? - успел шепнуть своему другу Уотсон.
   - Это Михаил Сергеевич Волконский, сын Марии Николаевны, тот самый "Миша", к которому она обращается в начале своих записок. Он долго не решался опубликовать их.
   - А почему?
   - Все прочие объяснения - потом.
   - Но...
   - Никаких "но". Не станем же мы с вами выяснять это прямо вот сейчас, в его присутствии.
   - Чем могу служить вам, господа? - прервал их переговоры хозяин дома.
   - Я и мой друг, - осторожно начал Холмс, - хотели бы задать вам несколько вопросов, касающихся записок вашей матушки, княгини Марии Николаевны Волконской. Вам, быть может, не очень приятно говорить на эту тему. Однако, согласитесь, дело это не чисто семейное...
   - Дело это сугубо семейное, - холодно оборвал его князь. - Оно касается только меня, моей сестры и наших детей, коим записки матери моей были завещаны. Впрочем, сейчас, когда записки матушкины все-таки опубликованы, у меня более нет ни от кого никаких тайн.
   - Ах, значит, они все-таки опубликованы! И давно? - не удержался от вопроса Уотсон.
   - В тысяча девятьсот четвертом году, - ответил Волконский.
   - Но ведь Некрасов, если не ошибаюсь, умер гораздо раньше?
   - Да, Николай Алексеевич до опубликования этих записок не дожил, подтвердил князь.
   - Каким же образом...
   - Простите, - прервал друга Холмс. - Чтобы у нас была полная ясность, я лучше сразу объясню вам главную цель нашего визита. Мой друг доктор Уотсон, которого имею честь вам представить, высказал предположение, что Николай Алексеевич Некрасов, сочиняя вторую часть своей поэмы "Русские женщины", посвященную вашей матушке, постоянно имел перед глазами ее записки. Так ли это?
   - Совсем не так, сударь. "Записки" тогда не только еще не были опубликованы, но о самом их существовании знали лишь очень немногие лица.
   - Но Некрасов знал? - снова не выдержал Уотсон.
   - Он знал об этом от меня, - сказал князь. И пояснил: - Я был знаком с Николаем Алексеевичем долгие годы. Нас сблизили любовь моя к поэзии и частые зимние охоты, во время которых мы много беседовали. Задумав вторую часть поэмы, он приехал ко мне и просил меня дать ему "Записки" княгини, моей матери.
   - И вы, разумеется, ему их дали, - откликнулся Уотсон, не столько спрашивая, сколько утверждая. Ответ, однако, последовал совсем не тот, которого он ожидал:
   - Напротив. Я отказался наотрез.
   - Но почему?!
   - Я уже имел честь доложить вам, - холодно пояснил князь, - что считал это делом, касающимся только нашей семьи. Именно так я и ответил Некрасову.
   - А он?
   - Он сказал: "Не хотите дать, так сами прочтите их мне!" Я отказался и от этого... Тогда Николай Алексеевич стал горячо убеждать меня, говоря, что данных о княгине Волконской у него крайне мало, что образ ее выйдет искаженным, неверными явятся и факты, и что мне первому это будет неприятно и тяжело, а опровержение будет для меня затруднительно. При этом он давал мне слово принять все мои замечания и не выпускать поэмы без моего согласия на все ее подробности...
   - Короче говоря, он вас все-таки уговорил?
   - Я просил дать мне несколько дней на размышление. Еще раз перечел матушкины "Записки" и в конце концов согласился, несмотря на то что мне, не скрою, крайне неприятна была мысль о появлении поэмы весьма интимного характера и основанной на рассказе, который я в то время даже и не предполагал предавать печати...
   - Ага! Значит, Некрасов все-таки читал эти "Записки"! - торжествующе воскликнул Уотсон.
   - Я читал их ему сам, - ответил Волконский. - И поверьте, это было непростое дело.
   - Непростое? - удивился Уотсон. - А в чем же тут была сложность?
   - Записки моей матери, - пояснил князь, - были написаны по-французски. А Николай Алексеевич по-французски не знал, по крайней мере настолько, чтобы понимать текст при чтении вслух. Поэтому я должен был читать, переводя по-русски, причем он делал заметки карандашом в принесенной им тетради.
   - И много времени это у вас заняло? - вмешался долго до этого молчавший Холмс.
   - Три вечера. Вспоминаю, как при этом Николай Алексеевич по нескольку раз в вечер вскакивал и со словами "Довольно, не могу!" - бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребенок. Тут я видел, насколько наш поэт жил нервами и какое место они должны были занимать в его творчестве.
   - Мне все-таки, простите, не верится, чтобы все дело свелось только вот к этому чтению вслух, - заметил Уотсон. - Неужели этих трех вечеров Некрасову оказалось довольно, чтобы так точно пересказать эти записки стихами?
   - Вы угадали, - согласился Волконский. - Он жаловался, что этого ему крайне мало. Впоследствии он даже обратился ко мне с просьбой дать ему "Записки" княгини повторно, на два месяца. У меня сохранилось письмо его ко мне по этому поводу. Ежели вам интересно...
   - О, еще бы не интересно! - воскликнул пылкий Уотсон.
   - В таком случае... Вот, извольте...
   Отперев ящик письменного стола, Волконский достал письмо и протянул его Холмсу и Уотсону.
   ИЗ ПИСЬМА Н. А. НЕКРАСОВА М. С. ВОЛКОНСКОМУ
   В записках есть столько безыскусственной прелести, что ничего подобного не придумаешь. Но именно этою стороною их я не могу воспользоваться, потому что я записывал для себя только ФАКТЫ, и теперь, перечитывая мои наброски, вижу, что колорит пропал. Кое-что припоминаю, а многое забыл. Чтоб удержать тон и манеру, мне нужно просто ИЗУЧИТЬ записки.
   - Как я уже имел честь сообщить вам, - продолжил свой рассказ князь Волконский, когда Холмс и Уотсон дочитали это письмо до конца, - Николай Алексеевич просил дать ему для такового изучения текст "Записок" хотя бы на два месяца. При этом он честным словом обязывался никому не оглашать их и не оставлять у себя копии.
   - И вы, разумеется, согласились? - на этот раз уж совсем не сомневаясь в том, каков будет ответ, спросил Уотсон.
   - Увы, - покачал головой князь. - Я вынужден был самым решительным образом отклонить эту просьбу поэта.
   - Но почему?! Ради всего святого, почему?! - не в силах скрыть своего негодования воскликнул Уотсон.
   - На то у меня были свои причины, - сухо ответил князь и наклонил голову, давая понять, что дальнейший разговор на эту тему не имеет смысла.
   - Тут какая-то тайна, - сказал Уотсон, когда друзья вернулись к себе на Бейкер-стрит и с комфортом расположились у своего любимого камина.
   - Это вы о чем? - удивился Холмс.
   - Да вот об этом странном его упрямстве. Ну почему он так и не дал Некрасову спокойно прочитать воспоминания своей матери? Ведь, судя по всему, он к Некрасову относился с приязнью и уважением.
   - О, да! И, добавьте, высоко ценил его поэтический дар.
   - Так почему же в таком случае он так странно себя повел? Неужели ему не хотелось, чтобы поэма Некрасова о его матери получилась как можно более художественной и правдивой? Нет, положительно, тут какая-то тайна. Неужели мы так никогда и не проникнем в нее?
   - Подумаешь, бином Ньютона, - усмехнулся Холмс. - Никакой тайны, да и вообще ничего таинственного, мой дорогой Уотсон, тут нет. Загадка эта объясняется весьма просто. Михаил Волконский родился в ссылке, в Петровском Заводе. Детство и юность провел в среде сосланных декабристов. Но уже в молодые годы его тяготило положение сына ссыльного. Он изо всех сил старался показать себя человеком, как тогда говорили, благонамеренным. После смерти Николая Первого он вернулся из Сибири в столицу и стал уверенно, ступень за ступенью, подыматься по служебной лестнице. В семидесятых годах он уже занимал довольно видное положение - был статс-секретарем Государственного Совета, а впоследствии стал товарищем министра народного просвещения, членом Государственного Совета, получил одно из высших придворных званий...
   - Можете не продолжать, - прервал его Уотсон. - Все ясно. Он боялся публиковать "Записки", потому что опасался за свою карьеру.
   - Вероятно, - кивнул Холмс. - Во всяком случае, он целых пятнадцать лет хранил мемуары своей матери в строжайшем секрете. И если бы не вмешательство Некрасова, "Записки княгини Волконской", быть может, еще долго оставались бы семейной тайной.
   - Но как все-таки удалось Некрасову с одного чтения так все запомнить и с такой точностью все воспроизвести?
   - Ну, насчет точности... Это ведь только поначалу он держался так близко к тексту "Записок". А потом...
   - Что потом? - удивился Уотсон. - Уж не хотите ли вы сказать, что дальше там у него в поэме все не так, как было и действительности?
   - Так, да не так... Конечно, воображение поэта и дальше прочно опиралось на факты, почерпнутые из "Записок княгини Волконской". И все-таки... Возьмите еще раз "Записки", да и сравните их с некрасовской поэмой... Впрочем, лучше побеседуем еще раз с обеими княгинями...
   И вот они снова в уже знакомой нам гостиной, в одном углу которой за изящным дамским столиком сидит со своей тетрадкой настоящая княгиня Волконская, а в другом - героиня поэмы Некрасова.
   - Мария Николаевна! - обратился Холмс к "настоящей" княгине. - Сделайте одолжение, позвольте еще раз заглянуть в ваши "Записки". Нам хотелось бы прочесть о первом вашем свидании с мужем после ареста.
   - Извольте. - Она протянула Холмсу свою тетрадь, а тот, отыскав нужное место, передал ее Уотсону.
   ИЗ "ЗАПИСОК КНЯГИНИ М. Н. ВОЛКОНСКОЙ"
   Я была еще очень больна и чрезвычайно слаба. Я выпросила разрешение навестить мужа в крепости. Государь, который пользовался всяким случаем, чтобы выказать свое великодушие - в вопросах второстепенных, разумеется, разрешил нам свидание, но, опасаясь для меня всякого потрясения, приказал, чтобы меня сопровождал врач. Мы вошли к коменданту. Сейчас же привели под стражей моего мужа. Это свидание при посторонних было очень тягостно. Мы старались обнадежить друг друга, но делали это без убеждения. Я не смела его расспрашивать: все взоры были обращены на нас. Мы обменялись платками. Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал...
   - И что же там было? - обернулся нетерпеливый Уотсон к княгине. Но та, улыбнувшись, молча указала ему на тетрадь, давая понять, что там все сказано.
   И в самом деле, продолжив чтение, Уотсон сразу нашел ответ на свой нетерпеливый вопрос. Однако ответ этот сильно его разочаровал.
   Вот что он там прочел:
   Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал, но нашла лишь несколько слов утешения, написанных на одном углу платка. Всего несколько слов. Их едва можно было разобрать.
   - А теперь, - сказал Холмс, протягивая Уотсону уже хорошо ему знакомую книгу, - прочтите рассказ героини Некрасова о том, как прошло ее первое свидание с арестованным мужем.
   Развернув книгу на заранее заложенной Холмсом странице, Уотсон прочел:
   ИЗ ПОЭМЫ Н. А. НЕКРАСОВА "РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"
   Я в крепость поехала к мужу с сестрой.
   Пришли мы сперва к генералу.
   Потом нас привел генерал пожилой
   В обширную, мрачную залу.
   "Дождитесь, княгиня! Мы будем сейчас!"
   Раскланявшись вежливо с нами,
   Он вышел. С дверей не спускала я глаз,
   Минуты казались часами.
   Шаги постепенно смолкали вдали,
   За ними я мыслью летела.
   Мне чудилось: связку ключей принесли,
   И ржавая дверь заскрипела.
   В угрюмой каморке с железным окном
   Измученный узник томился.
   "Жена к вам приехала!.." Бледный лицом,
   Он весь задрожал, оживился:
   "Жена!.." Коридором он быстро бежал,
   Довериться слуху не смея...
   "Вот он!" - громогласно сказал генерал,
   И я увидала Сергея...
   - Какой генерал? - удивился Уотсон. - У той, настоящей княгини Волконской, ни слова не было ни о каком генерале.
   - Не торопитесь, Уотсон. Дочитайте ее рассказ до конца, - оборвал его Холмс.
   Пожав плечами, Уотсон послушно продолжил чтение:
   Недаром над ним пронеслася гроза:
   Морщины на лбу появились,
   Лицо было мертвенно бледно, глаза
   Не так уже ярко светились...
   Казалось, он в душу мою заглянул...
   Я горько, припав к его груди,
   Рыдала... Он обнял меня и шепнул:
   - Здесь есть посторонние люди...
   И правда, по комнате важно шагал