Страница:
Я усмехнулся. Представляю, чем он потчевал многочисленных Ростиков. Митя поклонился, шаркнул ножкой и убежал. И я остался с Лютиком наедине. Само благородство сидело прямо передо мной. Красное, расплывшееся, самодовольное. И его было так много… я понятия не имел, что на свете бывает столько благородства. И тем более не представлял, что так захочется съездить благородству в рожу.
— Итак, ваше благородие, — я слегка приподнялся на стуле, — теперь позвольте высказать все, что я о вас думаю. И что думаю о Любаше. — Мое лицо побледнело, губы тряслись от ненависти, глаза блестели от негодования.
Но я не рассчитал силы. С благородством всегда трудно сражаться.
— Т-с-с, — Лютик так ласково и дружелюбно прикоснулся к моему плечу, что от неожиданности я невольно сел на место. — Спокойно, Ростик. Я знаю, что ты много пережил. Много страдал и мучался. И Любаша была чудесной девушкой, ты знаешь. Я даже подозревал в ней комедийный талант.
При упоминании Любаши меня всего передернуло, и я с кулаками бросился на Лютика. Но он ловко увернулся и вытянул руки перед собой.
— Погоди, дружище, — тепло и почти нежно сказал он мне, как самому лучшему другу. — Подраться ты всегда успеешь. Да и на голодный желудок, если честно, я окажусь позорно поверженным. Ты вон какой, здоровяк.
Не знаю почему, после этих мягких, как вата, слов Лютика я сам обмяк и вновь очутился на месте. И еще подумал, что подраться действительно всегда найдется и время, и место. К тому же вовремя подскочил Митя и поставил в центре стола бутылку «Мартеля». Он бросил на меня подозрительный взгляд и ненароком заметил:
— Наше кафе, кстати, образцового порядка. Здесь частенько бывают иностранцы.
— И все алены делоны, — буркнул я.
— Пока чести не имели, но надеемся, что благодаря вашему благородному другу…
Лютик молча дал знак, чтобы Митя исчез. И тот растворился в полумраке. Лютик шустренько разлил коньяк до краев рюмок и залпом выпил свою. Я последовал его примеру. Я решил отложить драку на время.
— Так вот, дружище. — Лютик похлопал себя по круглому, как мяч, животу. — Дельце мы с тобой закрутим такое! Заметь, только тебе предлагаю, пробы других артистов исключаются. Сценарий — ахнешь! Подлеев повесится от зависти. А «Оскар» будет валяться у наших ног, — Лютик небрежно взмахнул толстой ножкой, словно подбрасывал золотую статуэтку.
— Я, по-моему, ясно выразился, на литературном языке! — еще пока твердо отрезал я. — Я категорически отказываюсь у тебя сниматься.
— А у кого, если не секрет, категорически не отказываешься? — Лютик прищурил свои маслянистые глазки. Похоже, этот прощелыга был в курсе, что меня вышвырнули из всех студий, как старый инвентарь. Если вообще сам к этому не приложил руку.
Я еще налил себе коньяк и выпил до дна.
— Вот так оно лучше, Ростя, так-то оно лучше. И заметь, ты сейчас не в самом выигрышном положении. И на Олимпе ты успел побывать и свалиться с него. Больно, поди, ударился?
— Скоты вы все! — Я скривился.
— Может быть, — невинно ответил Лютик, тщательно жуя острыми зубками «картофельного поросенка». «Поросенок» то и дело застревал в зубах. — Но мы хотя бы иногда, вот в такие редкие минуты признаем это. Ты же…
— И я скот.
— Вот это лучше. Так оно вернее. Никто, Ростик, поверь старому волку, не виновен в смерти Любаши. И вообще никто не бывает виновен в самоубийстве. Человек сам принимает решение. Сам, понимаешь! Ты себя вспомни… Ты ведь тоже пытался. Разве ты кого-нибудь обвинял?
Я не мог вспомнить. Потому что это не я, а Ростик пытался выброситься из окна. А обвинить он никого не смог. Потому что исчез. Лютик расценил мое молчание как согласие.
— Вот видишь. А врачи случай с Любашей списали на неуравновешенность психики творческой натуры. И диагноз верный поставили. Суицидальный синдром. А если хорошенько разобраться и рассказать нормальному человеку, что у нее случилось, ну подумай, что? Какая такая трагедия, из-за которой стоило лишать себя жизни? Бросил очередной любовник? Не получила очередной рольки в киношке? Да и не любила она вовсе Подлеева, ты прекрасно это знаешь. Просто мечтала получить роль. Но разве мало на свете Подлеевых и мало ролей? Стоило лишь подождать. Это так просто, Ростя…
И мне вдруг действительно все показалось удивительно простым и нелепым. Врачи, конечно, правы. Смерть Любаши выглядела каким-то жалким водевилем. И все же мне до слез было жаль девушку. Такую нелепую, с зеленым облезлом меховым воротничком, некстати свисающим с алого пальтишка. На моих глазах показались слезы. Лютик все понял. И тут же поднял полную рюмку.
— Ну что ж, за Любашу. Пусть ей земля будет…
Этому человеку совсем еще недавно, пару жалких часов назад, я больше всего хотел намылить шею из-за Любаши. А теперь пью с ним, и мне он уже кажется неплохим парнем, который единственный не бросил меня в трудную минуту. И который так просто смог объяснить смерть девушки. Я уже не понимал, почему так долго мучался и чувствовал себя виноватым. Еще чуть-чуть, и я готов был расцеловать Лютика.
— Ты так благороден, Лютик, — с чувством выдавил я слова, над которыми совсем недавно издевался.
— А ты только что обозвал меня скотом. Вот видишь, Ростя. Ничего нельзя делать сгоряча. Иначе легко обжечься. Учись не обжигаться. Холодные руки и холодный разум — залог победы врачей и творческих работников, как ни парадоксально. Это исключает ошибку.
Мои руки горели, разум пылал. И вообще я соображал плохо. Мне только казалось, что должен был встретиться с Лютиком совсем по другому вопросу. Но не все ли равно? У меня вновь есть работа, скоро в этом кафе опять повесят фотографию Ростислава Неглинова в лавровом венке, и возле нее будут торжественно стоять в почетном карауле десятки Ростиков в серебряных галстуках.
— Кстати, Вика вернулась? — промычал невзначай Лютик, дожевывая курицу в апельсиновом желе.
— А ты откуда знаешь?
— Да я, брат, видел, в каком ты аховом положении, всех собак на тебя решили повесить. Вот и подумал, что жена будет очень кстати. От чужих женщин одни неприятности.
Мне стало неприятно. А я-то думал, что Вика вернулась по собственной воле. Что ж. Лютик умеет улаживать все дела.
— Она мне тоже чужая. Может быть, чужее всех чужих, — усмехнулся я криво.
— Может, и чужее, но жена. А это уже — стена, защита, тыл. Кстати, почаще бывай с ней на людях.
Лютик все на свете знал. Разве что не осознал одного — своей жене он помог отправиться на тот свет. Но эту мысль я не высказал вслух. Я уже был великим артистом Неглиновым с «Оскаром» в кармане.
Таким великим артистом, правда, слегка шатающимся, но с поднятой головой, я и направился к выходу. Лютик бежал впереди меня, рассказывая, какой он откопал гениальный сценарий, один сюжет стоит всех трагедий и комедий мира. Правда, это пока не сценарий, а так, фабула, идея, короткий рассказ, но зато какой! И тут не какой-то жалкий Подлеев, сам Ален Делон локти кусать будет. Я не выдержал болтовни Лютика, задержался возле официанта и шепнул ему на ухо:
— Кстати, скажу по секрету, только никому! — Я приложил палец к губам.
Митя радостно перекрестился.
— Ей-богу, могила.
— Так вот, Ален Делон предложил Лютику быть псарем. Ты же в курсе, что у Делона куча собак. Вот ему и нужен человек. А Лютик подходит по всем параметрам. Собаки его обожают.
Митя вытаращился на меня во все глаза. Но тут же поверил. Похоже, новость скоро распространится со скоростью света. И в блестящих журналах появится фотография счастливого Лютика, сгребающего дерьмо за аленделоновскими собаками. Что ж, похоже, я уже осваиваю науку интриг. Возможно, этим я хотел хоть на каплю сгладить вину перед Любашей. Но разве капля победит бушующий океан, в котором свободно плавает Лютик?
Митя осторожно дернул меня за рукав. Похоже, я вновь для него становился кумиром.
— Вы уж простите меня, Ростислав Евгеньевич, не моя это вина.
Я в недоумении смотрел на него.
— Ну, что ваш лавровый венок выкинули на помойку, и ребят в галстуках выставили, и вообще… Поверьте, совсем скоро, буквально на днях мы восстановим фан-клуб Неглинова. И красную дорожку расстелим.
— Только не забудь посыпать мою голову розами, когда я буду появляться в этой молельне! — Я по-братски похлопал Митю по плечу.
Лютика я нагнал у выхода. Мы примостились возле окна, чтобы перекурить. На улице сильный ливень размывал очертания деревьев, машин и людей. Лютик прыгнул на подоконник и весело забарахтал короткими ножками.
— Да, так я не сказал главного! Завтра приступаем к работе!
— Уже съемки? — Я даже отрезвел. — Такими темпами?
— Нет, что ты, дружище! Мы еще должны написать сценарий. Впрочем, сценарий кое-какой есть, правда короткий, этакий рассказик, почти заявка. Но мы из него сделаем сценарище!
— Мы — это кто?
— Как — кто? — Лютик недоуменно вскинул редкие бровки. — Я и мой лучший друг! — Он ткнул пальцем в мою грудь с такой силой, что я еле удержался на ногах.
Я ошалело смотрел на него.
— Но я никогда в жизни не писал…
Я вовремя остановился. Вдруг Ростик баловался сочинительством? С его амбициями это вполне допускалось.
— Не скромничай, может, сценарии ты и не писал, но рассказы у тебя были очень даже. Правда, эти подонки ничего не печатали. Поверь, дружище, от зависти, только от зависти. Вот мы им и докажем.
Мне ничего никому не хотелось доказывать. Поскольку я — Даник. Лесник из Сосновки писал только письма, да и то из армии. Частенько под диктовку… Но до меня уже многое начало доходить. Лютик мечтал стать не только Феллини и Делоном, ему к тому же не давали спать по ночам лавры Бальзака. Однако, судя по всему, писательский талант Лютика равнялся моему, то есть нулю. Но он об этом не знал. Вот откуда столько всепрощения, благородства и слезных рукопожатий. Лютик во мне нуждался. И мне придется выпутываться из этой комичной ситуации. Роль писателя я уже просто не выдержу.
— Знаешь, дружище, — я похлопал Лютика по плечу. — Спасибо огромное тебе за доверие, но, по-моему, мой писательский дар иссяк, когда я чуть было не свалился с третьего этажа. Как-то его вышибло разом вместе с несостоявшемся полетом.
Лютик вытащил из клетчатой куртки недопитый коньяк и жадно стал пить прямо с горла. Я последовал его примеру. Меня настолько развезло, что единственным желанием было добраться домой и послать всех Феллини, Бальзаков и Лютиков подальше.
Я сделал последний глоток и поставил пустую бутылку на окно. И вдруг заметил на белоснежном подоконнике мертвую бабочку. Очень красивую, яркую. Желтые крылышки и зеленый, слегка потрепанный пушок вокруг поникшей головки. Я смотрел и смотрел на нее, как завороженный. И слезы потоком катились из моих глаз, падая прямо на подоконник. Я увидел перед собой Любашу — легкую, румяную, белокурую, в алом пальтишке с нелепым зеленым воротничком. Она легко кружит возле цветов, взмахивая руками, как крылышками. Она исполняет танец бабочки и заливисто, звонко смеется. И на пухлых щечках — глубокие ямочки. А потом… Что же было потом?… Она прислушивается к скрипу калитки. Она кого-то ждет. Но никто так и не приходит. Никто ее за собой не зовет… Она резко падает и уже лежит на чем-то белом, холодном, пахнущим дубом и хлоркой… И кажется, не смеется. И лицо бледное, восковое. Только ямочки те же…
Чей-то голос, неприятный, визгливый, вывел меня из полусна. Голос Лютика.
— Фу, какая гадость! — одним махом он сбросил бабочку с подоконника. — Надо сказать Мите, чтобы убрал. Кафе ведь образцового порядка. А эта тварь…
— Кто? Митя? — пробормотал я. Слезы по-прежнему текли по щекам. Боже, Даник ведь никогда не плакал. Какой, к черту, Даник. Его уже давно нет.
— Да не Митя! Он парень еще ничего, хоть и мнит себя полубогемой. Я про эту безмозглую тварь. — Лютик брезливо оттолкнул тельце бабочки остроносым ботинком. — Уже скоро зима на дворе. А ей все неймется. Все полетать хочется. Так еще и места потеплее выбирает. Вот дура! Будто в этом кафе может быть теплее. Каждой твари свое место и свое время подыхать. Так нет, и эти норовят подольше пожить да поуютней пристроиться, все спасаются…
Наверно, если бы я не был так пьян, то все же ударил бы Лютика. Но я стоял, покачиваясь на одном месте, и тупо смотрел на пол. Туда, где лежала поздняя бабочка. И вдруг понял, что Любаша умерла навсегда. Я вдруг понял, что сегодня предал ее окончательно. И что она меня никогда не простит. И никогда не скрипнет калитка за моим окном. И не покачнется от ветра кустик сирени. Я вдруг понял, что сегодня упустил свой шанс окончательно. Мне не вернуться в прошлое.
Не помню, как добрался домой. Наверно, помог мой лучший друг Лютик. Хотя, конечно, если бы он не видел во мне соавтора, то наверняка бросил посреди шоссе. Я очнулся уже дома, в своей постели. Шелковые китайские простыни с вышитыми павлинами мягко касались моего вымытого тела. Тускло горела лампа, освещая поднос с черным кофе и дольками лимона. Все повторялось. Дома была моя жена Вика. И я протянул ей руку.
Она присела на возле постели и погладила меня по голове. Не нежно, не ласково. Почти по-матерински. Скорее — жалея.
— Все повторяется, — без осуждения, скорее, бесстрастно сказала она. — Все повторяется.
— Не знаю, Вика, — хрипло прошептал я.
— Но хотя бы… Ты хотя бы ему в морду дал? — В ее голосе появилась слабая надежда.
Слабая надежда не оправдалась.
— Я буду сниматься у него в новом фильме. Он даже предложил написать вместе сценарий. Обещает «Оскара».
— Боже! — Вновь ни истерик, ни заламывания рук. — Боже, неужели это возможно — чтобы все шло по кругу? И неужели этот круг вновь замкнется?
— Ты о чем, Вика?
— Ты знаешь. Все одно и то же. Предательство. Пьянки. И вновь предательство. А в перерывах оглушительные, невероятно болезненные муки совести, проедающие душу и мозг насквозь. Которые потом загоняют в тупик. И круг замыкается. Тебе повезло один раз. Ты выкарабкался. Любаше не повезло.
— Как знать, — почему-то сказал я.
— Я тебя предупреждала. Но, наверно, все бесполезно.
— Не уходи от меня, Вика.
— Нет, пока не уйду. Но, извини, не знаю, что еще могу для тебя сделать. Я думала, ты изменился, стал другим. Так было на это похоже. Я ошиблась, хотя редко ошибаюсь. Я уже ничем не могу помочь тебе. Но пока не уйду.
Вика надела длинный кожаный плащ, взяла черный зонт и черную квадратную сумку, похожую на дипломат. Деловая женщина шла в деловой мир. Где все совсем по-другому. И у меня вдруг мелькнула мысль: но лучше ли? Не одно ли и то же? Просто Вика этого не понимала. А может, просто была очень сильной, чтобы заставить себя не понимать.
— Да, кстати, Слава, — у порога она обернулась. — А куда подевалась твоя черная родинка на левом плече? Когда я тебе вчера помогла раздеться, то заметила, что ее нет.
— Я ее убрал. Вернее, мне удалили в косметическом салоне. Как-то цыганка мне нагадала, что все мои тревоги и беды от этой родинки.
— Цыганка, видимо, ошиблась. — Вика посмотрела на меня долгим пристальным взглядом и плотно прикрыла за собой дверь.
Я остался с чашкой кофе в одной руке и куском сахарного лимона — в другой. На шелковых простынях, по которым шествовали важные цветные павлины. Окончательно меня привел в чувство беспрерывный, навязчивый телефонный звонок. Так звонить мог только его благородие Лютик.
— Ну что, свинья, очухался? Еще бы не очухаться при такой-то жене. Что-что, а с женами тебе всегда везло, чертяка. В общем, сообщаю великую новость. Заявку одобрили «на ура». Приступаем к работе. Денег дают немеряно. Очередь на кинопробы уже выстроилась. Но мы еще подумаем, кому оказать такую величайшую честь! — Лютик тарахтел не преставая.
Я уже успел допить чашку кофе и даже облегченно вздохнул.
— Чего вздыхаешь, олух, ты прыгать должен от радости!
Мне показалось, что Лютику так хотелось добавить в стиле Песочного: и целовать мне руки. Но он мудро промолчал. Видимо, вспомнил, что сценарий пишу я. А он только держит чернильницу.
— Да, кстати, как тебе заявка?
— Какая заявка? — не понял я.
— О боги! О ангелы! — взывал к своим покровителям Лютик. — Если ты ее потерял, я тебя застрелю, даю слово чести.
Я попросил Лютика чуток попридержать револьвер и стал искать заявку. Она оказалась в одном из карманов.
— Не нужно стрелять в меня, Лютик. Я и так стреляный. В общем, прочитаю — перезвоню. А ты все же подумай о настоящем сценаристе. Они тоже имеют право на труд.
— Пусть лучше воспользуются правом на отдых. А мы вот с тобой…
Я положил трубку и начал читать. Это был действительно хороший рассказ. Написанный хорошим слогом, с чувством юмора. Более того, сюжет развивался стремительно, и не терпелось узнать, что будет дальше. Не знаю, как насчет «Оскара», но из такого сюжета действительно мог получиться интересный фильм. Криминала в меру — только для затравки, много дружбы, любви и предательства, много раскаяния и главное — финал, после которого хочется о многом подумать… Это была история жизни девушки, одной из самых преданных поклонниц старой рок-группы и ее лидера. Эта девчонка по воле обстоятельств оказывается на самом дне жизни, все меньше и меньше веря в добро и справедливость. И решается на заказное убийство, не зная свою жертву в лицо. Она ранит этого человека и узнает в нем своего кумира. Девушка спасает его и не только от смерти… Но и от сытости, равнодушия и пренебрежения к людям. Они по-разному смотрят на жизнь. Богач и нищенка. Интеллектуал и недоучка. Знаменитость и бродяжка. Но это не мешает им влюбиться друг в друга по-настоящему…
Едва закончив читать, я перезвонил Лютику и искренне похвалил заявку-рассказ. Но тут же категорично заявил, что соавтором быть не собираюсь, поскольку давно отбросил писательские амбиции.
— Но артистом ты быть собираешься?! — прозвучал риторический вопрос.
— С вашего, так сказать, позволения. — Я поклонился трубке. И даже звонко чмокнул ее.
— Мне иудины поцелуйчики не нужны, Ростя. Если хочешь сниматься в этой киношке, будем писать сценариус. Это мое последнее слово.
— Но я не понимаю, я вообще туго соображаю: почему не может писать тот, кто и выдал этот мини-шедевр.
— Еще раз спасибо за то, что ты по достоинству оценил мой талант, — в ответ раздалось звонкое чмоканье трубки.
Лютик?! Вот этого я никак не ожидал. Он и впрямь умеет писать. И главное — выдавать неплохие идеи. И если честно, на мой взгляд, он это делает лучше, чем снимает. Мне захотелось пожелать ему успехов на творческом поприще, но он перебил мои благие намерения.
— Но ты сам пойми, Ростя, я — режиссер! — Он это произнес с таким достоинством, словно сам господь бог при этом держал его за руку. — У меня куча работы, подготовительный период, выбор актеров, одного я уже выбрал, а он хочет мне свинью подложить.
— И все же я не понимаю… Ну, отдай какому-нибудь профессионалу…
— Ты словно с луны свалился и впервые увидел кинобизнес! Просто возмутительно. Ты же прекрасно знаешь, что такое работа со сценаристами. Они же поедом едят. Косточек не остается. А у нас с тобой сложился вполне крепкий тандем единомышленников. Мы с тобой сработаемся, в конце концов, мы с полуслова понимаем друг друга. Вот ты это слово и напишешь, а я его тут же изображу. Ростя, миленький, не забивай мне мозги демагогией и не трать время на благородство! Лучше бери перо и бумагу… Все по-честному, как в аптеке. Я выдаю идею, ты ее воплощаешь. И в добрый путь, мой Тонино Гуэрра! — Трубка вновь звонко чмокнула меня в ухо.
Я понятия не имел, кто такой Тонино Гуэрра, но звучало внушительно. Я почесал за ухом. Перо и бумага уже несколько часов валялись без дела. Зато половина бутылки виски была осушена. Когда бутылка исчерпала все свои возможности, кораблики из чистых листов бумаги плавали в лужице виски, а я валялся на шелковых простынях прямо в ботинках. На этом мой творческий путь писателя и завершился.
Очнулся я вечером. Перед моими сонными глазами, как пропеллер, мелькал Лютик и кого-то настойчиво нараспев убеждал.
— Ничего, все нормально, сама понимаешь, прежде чем воплотить идею, нужно хорошенько подумать. Он, конечно, перебрал с мыслями, но это, поверь, неплохое начало. — Лютик схватил со стола кораблик и запустил мне прямо в ухо. — Может, это и есть полет мысли! Бумажные кораблики на обжигающей волне виски!
Я широко открыл один глаз и увидел Вику. Она пристально смотрела на меня. И вновь на ее холодном лице — ни осуждения, ни презрения. Лучше бы она меня ударила. Я тяжело встал и молча направился в ванную. Когда я оттуда выбрался более-менее посвежевший и отрезвленный, Лютика и след простыл. Похоже, он прибегал в качестве группы поддержки. Хотя я в его помощи не нуждался. Бесстрастный взгляд Вики бил похлеще пощечины. К тому же Лютик понятия не имел, что она ко мне так и не вернулась. Возвращаться было не к кому. Она просто жила со мной в одном доме. И все же мне стало стыдно. И я старательно стал тереть полотенцем щеки.
— А ты знаешь, он прав, — по-деловому вдруг сказала Вика.
— Разве он бывает не прав? Он все на свете знает. И мне кажется, что весь свет перед ним в долгу.
— Не стоит обсуждать его характер. Мне Люциан никогда не нравился и не нравится. Он торгаш по натуре. Он людей измеряет по головам, сердцам, душам, а целиком человека не представляет. Он считает, если у людей так много действующих органов, почему бы им не работать на него, Лютика, по отдельности. Так и дороже, и безопаснее. Человек целиком доставляет немало хлопот.
Я вдруг вспомнил, как вычислил его главное призвание в жизни — быть мясником.
— Но, Слава, — Вика присела на краешек моей шелковой простыни. Только теперь она была однотонно коричневого цвета. Вика все предусмотрела. Павлинам, видимо, пришлось от меня натерпеться. — Слава, послушай меня. Люциан прав, ты действительно неплохо писал. Может, это и есть твой шанс? А если получится? Ведь писательское ремесло в любом случае лучше. Тебе стоит реже бывать на людях. Они тебе не нужны. Они вытягивают из тебя всю энергию. Они тебя подавляют. Ты теряешься в них и теряешь себя. А один на один с бумагой… Бумага не предаст и вытерпит все. Даже виски. Подумай, Слава. А я тебе помогу. Я создам все условия. Впрочем, они у нас и так неплохие.
— Вика… — Я осторожно взял ее за руку.
Мне так хотелось сказать, что я не умею писать, что я не писатель, и вообще на сегодняшний день никто. Что, может быть, стоит разыскать ее настоящего мужа. Вдруг она еще его любит. Но я сказал совершенно другое, так же осторожно, как фарфоровую статуэтку, держа в своих ладонях руку Вики.
— Вика, я так тебе за все благодарен, ты так много для меня делаешь, но…
— Но ты меня не любишь. — Вика усмехнулась. Так же бесстрастно и однотонно. — Но мне это и не нужно.
— Нет, Вика, я просто хотел понять, зачем? Тем более, если тебе это не нужно, и мне тоже.
Вика резко встала, поправила волосы. Затянула потуже пояс на атласном халате с павлинами.
— Люциан принес кучу книг, сценариев, — холодно сказала она. И я поежился. — Даже есть одно пособие, как надо писать сценарии. Почитай, может, пригодится. Но я думаю, тебе это изучать не обязательно. У тебя и без того все получится. Спокойной ночи.
Все-таки как жена она бесценна. Столько внимания, прощения и силы. Только почему-то после ее ухода в комнате становилось холоднее и холоднее, все время хотелось укрыться пледом.
Я закутался в пушистый желтым плед и стал похож на цыпленка. Все же Вика умела придать столько уверенности в своих силах, что начинало казаться — у меня действительно все получится. И я принялся за чтение литературы. С особенной жадностью схватился за брошюрку, рассказывающую как писать сценарии. Там было все четко и ясно изложено, словно я изучал подробную схему, как смастерить стул, чтобы тот не развалился.
А под утро, которое я узнал лишь по стуку лифта и топоту прохожих за окном, я даже попробовал что-то написать. У меня не получилось. Вот стул бы я смастерил запросто. Но я все равно уснул со спокойной совестью. Я сделал все, что доступно парню из лесного поселка, леснику по имени Даня…
— Пишешь? — нетерпеливо спросила меня телефонная трубка голосом Лютика.
— Творю, — важно ответил я, пошелестел перед трубкой бумагой и стукнул по столу ручкой.
Трубка затаила дыхание в уважительном молчании. Осторожно я повесил ее на рычаг и опять уснул как убитый.
Хорошенько выспавшись, я стал лихорадочно соображать, что же мне делать дальше, как выкрутиться из такого неприятного казуса. Проще всего было отказаться от роли, но отказаться я уже не мог. Во мне прочно укоренился Ростик. И он не хотел терять ни хорошую роль, ни творческие заслуги, которым Лютик легко может наступить на горло своим остроносым ботинком. Конечно, можно еще раз попробовать закутаться в желтый плед и притвориться цыпленком. Но это бесполезно. Кроме цыплячьих каракуль на бумаге ничего не получится. К тому же, если честно, хотя сюжет был хороший, он не настолько увлекал меня, чтобы в глубине души проснулась хоть капелька вдохновения. Вот если бы написать о лесном боге!
Я встряхнул головой и даже опрокинул стакан минеральной воды себе на голову. О чем это я?… Оставалось самое простое — напиться и протянуть кое-как один день. Но мне так не хотелось обижать Вику. И хотя мы совсем не любили друг друга, не хотелось причинять ей боль и прочие бытовые неприятности. Я даже стал подумывать, что, может быть, такой брак, как у нас, под одной крышей, с уважением друг к другу, и есть идеальный брак. И может, нам это удастся доказать всему миру. Правда, в этой теории было одно упущение — куда девать любовь?
— Итак, ваше благородие, — я слегка приподнялся на стуле, — теперь позвольте высказать все, что я о вас думаю. И что думаю о Любаше. — Мое лицо побледнело, губы тряслись от ненависти, глаза блестели от негодования.
Но я не рассчитал силы. С благородством всегда трудно сражаться.
— Т-с-с, — Лютик так ласково и дружелюбно прикоснулся к моему плечу, что от неожиданности я невольно сел на место. — Спокойно, Ростик. Я знаю, что ты много пережил. Много страдал и мучался. И Любаша была чудесной девушкой, ты знаешь. Я даже подозревал в ней комедийный талант.
При упоминании Любаши меня всего передернуло, и я с кулаками бросился на Лютика. Но он ловко увернулся и вытянул руки перед собой.
— Погоди, дружище, — тепло и почти нежно сказал он мне, как самому лучшему другу. — Подраться ты всегда успеешь. Да и на голодный желудок, если честно, я окажусь позорно поверженным. Ты вон какой, здоровяк.
Не знаю почему, после этих мягких, как вата, слов Лютика я сам обмяк и вновь очутился на месте. И еще подумал, что подраться действительно всегда найдется и время, и место. К тому же вовремя подскочил Митя и поставил в центре стола бутылку «Мартеля». Он бросил на меня подозрительный взгляд и ненароком заметил:
— Наше кафе, кстати, образцового порядка. Здесь частенько бывают иностранцы.
— И все алены делоны, — буркнул я.
— Пока чести не имели, но надеемся, что благодаря вашему благородному другу…
Лютик молча дал знак, чтобы Митя исчез. И тот растворился в полумраке. Лютик шустренько разлил коньяк до краев рюмок и залпом выпил свою. Я последовал его примеру. Я решил отложить драку на время.
— Так вот, дружище. — Лютик похлопал себя по круглому, как мяч, животу. — Дельце мы с тобой закрутим такое! Заметь, только тебе предлагаю, пробы других артистов исключаются. Сценарий — ахнешь! Подлеев повесится от зависти. А «Оскар» будет валяться у наших ног, — Лютик небрежно взмахнул толстой ножкой, словно подбрасывал золотую статуэтку.
— Я, по-моему, ясно выразился, на литературном языке! — еще пока твердо отрезал я. — Я категорически отказываюсь у тебя сниматься.
— А у кого, если не секрет, категорически не отказываешься? — Лютик прищурил свои маслянистые глазки. Похоже, этот прощелыга был в курсе, что меня вышвырнули из всех студий, как старый инвентарь. Если вообще сам к этому не приложил руку.
Я еще налил себе коньяк и выпил до дна.
— Вот так оно лучше, Ростя, так-то оно лучше. И заметь, ты сейчас не в самом выигрышном положении. И на Олимпе ты успел побывать и свалиться с него. Больно, поди, ударился?
— Скоты вы все! — Я скривился.
— Может быть, — невинно ответил Лютик, тщательно жуя острыми зубками «картофельного поросенка». «Поросенок» то и дело застревал в зубах. — Но мы хотя бы иногда, вот в такие редкие минуты признаем это. Ты же…
— И я скот.
— Вот это лучше. Так оно вернее. Никто, Ростик, поверь старому волку, не виновен в смерти Любаши. И вообще никто не бывает виновен в самоубийстве. Человек сам принимает решение. Сам, понимаешь! Ты себя вспомни… Ты ведь тоже пытался. Разве ты кого-нибудь обвинял?
Я не мог вспомнить. Потому что это не я, а Ростик пытался выброситься из окна. А обвинить он никого не смог. Потому что исчез. Лютик расценил мое молчание как согласие.
— Вот видишь. А врачи случай с Любашей списали на неуравновешенность психики творческой натуры. И диагноз верный поставили. Суицидальный синдром. А если хорошенько разобраться и рассказать нормальному человеку, что у нее случилось, ну подумай, что? Какая такая трагедия, из-за которой стоило лишать себя жизни? Бросил очередной любовник? Не получила очередной рольки в киношке? Да и не любила она вовсе Подлеева, ты прекрасно это знаешь. Просто мечтала получить роль. Но разве мало на свете Подлеевых и мало ролей? Стоило лишь подождать. Это так просто, Ростя…
И мне вдруг действительно все показалось удивительно простым и нелепым. Врачи, конечно, правы. Смерть Любаши выглядела каким-то жалким водевилем. И все же мне до слез было жаль девушку. Такую нелепую, с зеленым облезлом меховым воротничком, некстати свисающим с алого пальтишка. На моих глазах показались слезы. Лютик все понял. И тут же поднял полную рюмку.
— Ну что ж, за Любашу. Пусть ей земля будет…
Этому человеку совсем еще недавно, пару жалких часов назад, я больше всего хотел намылить шею из-за Любаши. А теперь пью с ним, и мне он уже кажется неплохим парнем, который единственный не бросил меня в трудную минуту. И который так просто смог объяснить смерть девушки. Я уже не понимал, почему так долго мучался и чувствовал себя виноватым. Еще чуть-чуть, и я готов был расцеловать Лютика.
— Ты так благороден, Лютик, — с чувством выдавил я слова, над которыми совсем недавно издевался.
— А ты только что обозвал меня скотом. Вот видишь, Ростя. Ничего нельзя делать сгоряча. Иначе легко обжечься. Учись не обжигаться. Холодные руки и холодный разум — залог победы врачей и творческих работников, как ни парадоксально. Это исключает ошибку.
Мои руки горели, разум пылал. И вообще я соображал плохо. Мне только казалось, что должен был встретиться с Лютиком совсем по другому вопросу. Но не все ли равно? У меня вновь есть работа, скоро в этом кафе опять повесят фотографию Ростислава Неглинова в лавровом венке, и возле нее будут торжественно стоять в почетном карауле десятки Ростиков в серебряных галстуках.
— Кстати, Вика вернулась? — промычал невзначай Лютик, дожевывая курицу в апельсиновом желе.
— А ты откуда знаешь?
— Да я, брат, видел, в каком ты аховом положении, всех собак на тебя решили повесить. Вот и подумал, что жена будет очень кстати. От чужих женщин одни неприятности.
Мне стало неприятно. А я-то думал, что Вика вернулась по собственной воле. Что ж. Лютик умеет улаживать все дела.
— Она мне тоже чужая. Может быть, чужее всех чужих, — усмехнулся я криво.
— Может, и чужее, но жена. А это уже — стена, защита, тыл. Кстати, почаще бывай с ней на людях.
Лютик все на свете знал. Разве что не осознал одного — своей жене он помог отправиться на тот свет. Но эту мысль я не высказал вслух. Я уже был великим артистом Неглиновым с «Оскаром» в кармане.
Таким великим артистом, правда, слегка шатающимся, но с поднятой головой, я и направился к выходу. Лютик бежал впереди меня, рассказывая, какой он откопал гениальный сценарий, один сюжет стоит всех трагедий и комедий мира. Правда, это пока не сценарий, а так, фабула, идея, короткий рассказ, но зато какой! И тут не какой-то жалкий Подлеев, сам Ален Делон локти кусать будет. Я не выдержал болтовни Лютика, задержался возле официанта и шепнул ему на ухо:
— Кстати, скажу по секрету, только никому! — Я приложил палец к губам.
Митя радостно перекрестился.
— Ей-богу, могила.
— Так вот, Ален Делон предложил Лютику быть псарем. Ты же в курсе, что у Делона куча собак. Вот ему и нужен человек. А Лютик подходит по всем параметрам. Собаки его обожают.
Митя вытаращился на меня во все глаза. Но тут же поверил. Похоже, новость скоро распространится со скоростью света. И в блестящих журналах появится фотография счастливого Лютика, сгребающего дерьмо за аленделоновскими собаками. Что ж, похоже, я уже осваиваю науку интриг. Возможно, этим я хотел хоть на каплю сгладить вину перед Любашей. Но разве капля победит бушующий океан, в котором свободно плавает Лютик?
Митя осторожно дернул меня за рукав. Похоже, я вновь для него становился кумиром.
— Вы уж простите меня, Ростислав Евгеньевич, не моя это вина.
Я в недоумении смотрел на него.
— Ну, что ваш лавровый венок выкинули на помойку, и ребят в галстуках выставили, и вообще… Поверьте, совсем скоро, буквально на днях мы восстановим фан-клуб Неглинова. И красную дорожку расстелим.
— Только не забудь посыпать мою голову розами, когда я буду появляться в этой молельне! — Я по-братски похлопал Митю по плечу.
Лютика я нагнал у выхода. Мы примостились возле окна, чтобы перекурить. На улице сильный ливень размывал очертания деревьев, машин и людей. Лютик прыгнул на подоконник и весело забарахтал короткими ножками.
— Да, так я не сказал главного! Завтра приступаем к работе!
— Уже съемки? — Я даже отрезвел. — Такими темпами?
— Нет, что ты, дружище! Мы еще должны написать сценарий. Впрочем, сценарий кое-какой есть, правда короткий, этакий рассказик, почти заявка. Но мы из него сделаем сценарище!
— Мы — это кто?
— Как — кто? — Лютик недоуменно вскинул редкие бровки. — Я и мой лучший друг! — Он ткнул пальцем в мою грудь с такой силой, что я еле удержался на ногах.
Я ошалело смотрел на него.
— Но я никогда в жизни не писал…
Я вовремя остановился. Вдруг Ростик баловался сочинительством? С его амбициями это вполне допускалось.
— Не скромничай, может, сценарии ты и не писал, но рассказы у тебя были очень даже. Правда, эти подонки ничего не печатали. Поверь, дружище, от зависти, только от зависти. Вот мы им и докажем.
Мне ничего никому не хотелось доказывать. Поскольку я — Даник. Лесник из Сосновки писал только письма, да и то из армии. Частенько под диктовку… Но до меня уже многое начало доходить. Лютик мечтал стать не только Феллини и Делоном, ему к тому же не давали спать по ночам лавры Бальзака. Однако, судя по всему, писательский талант Лютика равнялся моему, то есть нулю. Но он об этом не знал. Вот откуда столько всепрощения, благородства и слезных рукопожатий. Лютик во мне нуждался. И мне придется выпутываться из этой комичной ситуации. Роль писателя я уже просто не выдержу.
— Знаешь, дружище, — я похлопал Лютика по плечу. — Спасибо огромное тебе за доверие, но, по-моему, мой писательский дар иссяк, когда я чуть было не свалился с третьего этажа. Как-то его вышибло разом вместе с несостоявшемся полетом.
Лютик вытащил из клетчатой куртки недопитый коньяк и жадно стал пить прямо с горла. Я последовал его примеру. Меня настолько развезло, что единственным желанием было добраться домой и послать всех Феллини, Бальзаков и Лютиков подальше.
Я сделал последний глоток и поставил пустую бутылку на окно. И вдруг заметил на белоснежном подоконнике мертвую бабочку. Очень красивую, яркую. Желтые крылышки и зеленый, слегка потрепанный пушок вокруг поникшей головки. Я смотрел и смотрел на нее, как завороженный. И слезы потоком катились из моих глаз, падая прямо на подоконник. Я увидел перед собой Любашу — легкую, румяную, белокурую, в алом пальтишке с нелепым зеленым воротничком. Она легко кружит возле цветов, взмахивая руками, как крылышками. Она исполняет танец бабочки и заливисто, звонко смеется. И на пухлых щечках — глубокие ямочки. А потом… Что же было потом?… Она прислушивается к скрипу калитки. Она кого-то ждет. Но никто так и не приходит. Никто ее за собой не зовет… Она резко падает и уже лежит на чем-то белом, холодном, пахнущим дубом и хлоркой… И кажется, не смеется. И лицо бледное, восковое. Только ямочки те же…
Чей-то голос, неприятный, визгливый, вывел меня из полусна. Голос Лютика.
— Фу, какая гадость! — одним махом он сбросил бабочку с подоконника. — Надо сказать Мите, чтобы убрал. Кафе ведь образцового порядка. А эта тварь…
— Кто? Митя? — пробормотал я. Слезы по-прежнему текли по щекам. Боже, Даник ведь никогда не плакал. Какой, к черту, Даник. Его уже давно нет.
— Да не Митя! Он парень еще ничего, хоть и мнит себя полубогемой. Я про эту безмозглую тварь. — Лютик брезливо оттолкнул тельце бабочки остроносым ботинком. — Уже скоро зима на дворе. А ей все неймется. Все полетать хочется. Так еще и места потеплее выбирает. Вот дура! Будто в этом кафе может быть теплее. Каждой твари свое место и свое время подыхать. Так нет, и эти норовят подольше пожить да поуютней пристроиться, все спасаются…
Наверно, если бы я не был так пьян, то все же ударил бы Лютика. Но я стоял, покачиваясь на одном месте, и тупо смотрел на пол. Туда, где лежала поздняя бабочка. И вдруг понял, что Любаша умерла навсегда. Я вдруг понял, что сегодня предал ее окончательно. И что она меня никогда не простит. И никогда не скрипнет калитка за моим окном. И не покачнется от ветра кустик сирени. Я вдруг понял, что сегодня упустил свой шанс окончательно. Мне не вернуться в прошлое.
Не помню, как добрался домой. Наверно, помог мой лучший друг Лютик. Хотя, конечно, если бы он не видел во мне соавтора, то наверняка бросил посреди шоссе. Я очнулся уже дома, в своей постели. Шелковые китайские простыни с вышитыми павлинами мягко касались моего вымытого тела. Тускло горела лампа, освещая поднос с черным кофе и дольками лимона. Все повторялось. Дома была моя жена Вика. И я протянул ей руку.
Она присела на возле постели и погладила меня по голове. Не нежно, не ласково. Почти по-матерински. Скорее — жалея.
— Все повторяется, — без осуждения, скорее, бесстрастно сказала она. — Все повторяется.
— Не знаю, Вика, — хрипло прошептал я.
— Но хотя бы… Ты хотя бы ему в морду дал? — В ее голосе появилась слабая надежда.
Слабая надежда не оправдалась.
— Я буду сниматься у него в новом фильме. Он даже предложил написать вместе сценарий. Обещает «Оскара».
— Боже! — Вновь ни истерик, ни заламывания рук. — Боже, неужели это возможно — чтобы все шло по кругу? И неужели этот круг вновь замкнется?
— Ты о чем, Вика?
— Ты знаешь. Все одно и то же. Предательство. Пьянки. И вновь предательство. А в перерывах оглушительные, невероятно болезненные муки совести, проедающие душу и мозг насквозь. Которые потом загоняют в тупик. И круг замыкается. Тебе повезло один раз. Ты выкарабкался. Любаше не повезло.
— Как знать, — почему-то сказал я.
— Я тебя предупреждала. Но, наверно, все бесполезно.
— Не уходи от меня, Вика.
— Нет, пока не уйду. Но, извини, не знаю, что еще могу для тебя сделать. Я думала, ты изменился, стал другим. Так было на это похоже. Я ошиблась, хотя редко ошибаюсь. Я уже ничем не могу помочь тебе. Но пока не уйду.
Вика надела длинный кожаный плащ, взяла черный зонт и черную квадратную сумку, похожую на дипломат. Деловая женщина шла в деловой мир. Где все совсем по-другому. И у меня вдруг мелькнула мысль: но лучше ли? Не одно ли и то же? Просто Вика этого не понимала. А может, просто была очень сильной, чтобы заставить себя не понимать.
— Да, кстати, Слава, — у порога она обернулась. — А куда подевалась твоя черная родинка на левом плече? Когда я тебе вчера помогла раздеться, то заметила, что ее нет.
— Я ее убрал. Вернее, мне удалили в косметическом салоне. Как-то цыганка мне нагадала, что все мои тревоги и беды от этой родинки.
— Цыганка, видимо, ошиблась. — Вика посмотрела на меня долгим пристальным взглядом и плотно прикрыла за собой дверь.
Я остался с чашкой кофе в одной руке и куском сахарного лимона — в другой. На шелковых простынях, по которым шествовали важные цветные павлины. Окончательно меня привел в чувство беспрерывный, навязчивый телефонный звонок. Так звонить мог только его благородие Лютик.
— Ну что, свинья, очухался? Еще бы не очухаться при такой-то жене. Что-что, а с женами тебе всегда везло, чертяка. В общем, сообщаю великую новость. Заявку одобрили «на ура». Приступаем к работе. Денег дают немеряно. Очередь на кинопробы уже выстроилась. Но мы еще подумаем, кому оказать такую величайшую честь! — Лютик тарахтел не преставая.
Я уже успел допить чашку кофе и даже облегченно вздохнул.
— Чего вздыхаешь, олух, ты прыгать должен от радости!
Мне показалось, что Лютику так хотелось добавить в стиле Песочного: и целовать мне руки. Но он мудро промолчал. Видимо, вспомнил, что сценарий пишу я. А он только держит чернильницу.
— Да, кстати, как тебе заявка?
— Какая заявка? — не понял я.
— О боги! О ангелы! — взывал к своим покровителям Лютик. — Если ты ее потерял, я тебя застрелю, даю слово чести.
Я попросил Лютика чуток попридержать револьвер и стал искать заявку. Она оказалась в одном из карманов.
— Не нужно стрелять в меня, Лютик. Я и так стреляный. В общем, прочитаю — перезвоню. А ты все же подумай о настоящем сценаристе. Они тоже имеют право на труд.
— Пусть лучше воспользуются правом на отдых. А мы вот с тобой…
Я положил трубку и начал читать. Это был действительно хороший рассказ. Написанный хорошим слогом, с чувством юмора. Более того, сюжет развивался стремительно, и не терпелось узнать, что будет дальше. Не знаю, как насчет «Оскара», но из такого сюжета действительно мог получиться интересный фильм. Криминала в меру — только для затравки, много дружбы, любви и предательства, много раскаяния и главное — финал, после которого хочется о многом подумать… Это была история жизни девушки, одной из самых преданных поклонниц старой рок-группы и ее лидера. Эта девчонка по воле обстоятельств оказывается на самом дне жизни, все меньше и меньше веря в добро и справедливость. И решается на заказное убийство, не зная свою жертву в лицо. Она ранит этого человека и узнает в нем своего кумира. Девушка спасает его и не только от смерти… Но и от сытости, равнодушия и пренебрежения к людям. Они по-разному смотрят на жизнь. Богач и нищенка. Интеллектуал и недоучка. Знаменитость и бродяжка. Но это не мешает им влюбиться друг в друга по-настоящему…
Едва закончив читать, я перезвонил Лютику и искренне похвалил заявку-рассказ. Но тут же категорично заявил, что соавтором быть не собираюсь, поскольку давно отбросил писательские амбиции.
— Но артистом ты быть собираешься?! — прозвучал риторический вопрос.
— С вашего, так сказать, позволения. — Я поклонился трубке. И даже звонко чмокнул ее.
— Мне иудины поцелуйчики не нужны, Ростя. Если хочешь сниматься в этой киношке, будем писать сценариус. Это мое последнее слово.
— Но я не понимаю, я вообще туго соображаю: почему не может писать тот, кто и выдал этот мини-шедевр.
— Еще раз спасибо за то, что ты по достоинству оценил мой талант, — в ответ раздалось звонкое чмоканье трубки.
Лютик?! Вот этого я никак не ожидал. Он и впрямь умеет писать. И главное — выдавать неплохие идеи. И если честно, на мой взгляд, он это делает лучше, чем снимает. Мне захотелось пожелать ему успехов на творческом поприще, но он перебил мои благие намерения.
— Но ты сам пойми, Ростя, я — режиссер! — Он это произнес с таким достоинством, словно сам господь бог при этом держал его за руку. — У меня куча работы, подготовительный период, выбор актеров, одного я уже выбрал, а он хочет мне свинью подложить.
— И все же я не понимаю… Ну, отдай какому-нибудь профессионалу…
— Ты словно с луны свалился и впервые увидел кинобизнес! Просто возмутительно. Ты же прекрасно знаешь, что такое работа со сценаристами. Они же поедом едят. Косточек не остается. А у нас с тобой сложился вполне крепкий тандем единомышленников. Мы с тобой сработаемся, в конце концов, мы с полуслова понимаем друг друга. Вот ты это слово и напишешь, а я его тут же изображу. Ростя, миленький, не забивай мне мозги демагогией и не трать время на благородство! Лучше бери перо и бумагу… Все по-честному, как в аптеке. Я выдаю идею, ты ее воплощаешь. И в добрый путь, мой Тонино Гуэрра! — Трубка вновь звонко чмокнула меня в ухо.
Я понятия не имел, кто такой Тонино Гуэрра, но звучало внушительно. Я почесал за ухом. Перо и бумага уже несколько часов валялись без дела. Зато половина бутылки виски была осушена. Когда бутылка исчерпала все свои возможности, кораблики из чистых листов бумаги плавали в лужице виски, а я валялся на шелковых простынях прямо в ботинках. На этом мой творческий путь писателя и завершился.
Очнулся я вечером. Перед моими сонными глазами, как пропеллер, мелькал Лютик и кого-то настойчиво нараспев убеждал.
— Ничего, все нормально, сама понимаешь, прежде чем воплотить идею, нужно хорошенько подумать. Он, конечно, перебрал с мыслями, но это, поверь, неплохое начало. — Лютик схватил со стола кораблик и запустил мне прямо в ухо. — Может, это и есть полет мысли! Бумажные кораблики на обжигающей волне виски!
Я широко открыл один глаз и увидел Вику. Она пристально смотрела на меня. И вновь на ее холодном лице — ни осуждения, ни презрения. Лучше бы она меня ударила. Я тяжело встал и молча направился в ванную. Когда я оттуда выбрался более-менее посвежевший и отрезвленный, Лютика и след простыл. Похоже, он прибегал в качестве группы поддержки. Хотя я в его помощи не нуждался. Бесстрастный взгляд Вики бил похлеще пощечины. К тому же Лютик понятия не имел, что она ко мне так и не вернулась. Возвращаться было не к кому. Она просто жила со мной в одном доме. И все же мне стало стыдно. И я старательно стал тереть полотенцем щеки.
— А ты знаешь, он прав, — по-деловому вдруг сказала Вика.
— Разве он бывает не прав? Он все на свете знает. И мне кажется, что весь свет перед ним в долгу.
— Не стоит обсуждать его характер. Мне Люциан никогда не нравился и не нравится. Он торгаш по натуре. Он людей измеряет по головам, сердцам, душам, а целиком человека не представляет. Он считает, если у людей так много действующих органов, почему бы им не работать на него, Лютика, по отдельности. Так и дороже, и безопаснее. Человек целиком доставляет немало хлопот.
Я вдруг вспомнил, как вычислил его главное призвание в жизни — быть мясником.
— Но, Слава, — Вика присела на краешек моей шелковой простыни. Только теперь она была однотонно коричневого цвета. Вика все предусмотрела. Павлинам, видимо, пришлось от меня натерпеться. — Слава, послушай меня. Люциан прав, ты действительно неплохо писал. Может, это и есть твой шанс? А если получится? Ведь писательское ремесло в любом случае лучше. Тебе стоит реже бывать на людях. Они тебе не нужны. Они вытягивают из тебя всю энергию. Они тебя подавляют. Ты теряешься в них и теряешь себя. А один на один с бумагой… Бумага не предаст и вытерпит все. Даже виски. Подумай, Слава. А я тебе помогу. Я создам все условия. Впрочем, они у нас и так неплохие.
— Вика… — Я осторожно взял ее за руку.
Мне так хотелось сказать, что я не умею писать, что я не писатель, и вообще на сегодняшний день никто. Что, может быть, стоит разыскать ее настоящего мужа. Вдруг она еще его любит. Но я сказал совершенно другое, так же осторожно, как фарфоровую статуэтку, держа в своих ладонях руку Вики.
— Вика, я так тебе за все благодарен, ты так много для меня делаешь, но…
— Но ты меня не любишь. — Вика усмехнулась. Так же бесстрастно и однотонно. — Но мне это и не нужно.
— Нет, Вика, я просто хотел понять, зачем? Тем более, если тебе это не нужно, и мне тоже.
Вика резко встала, поправила волосы. Затянула потуже пояс на атласном халате с павлинами.
— Люциан принес кучу книг, сценариев, — холодно сказала она. И я поежился. — Даже есть одно пособие, как надо писать сценарии. Почитай, может, пригодится. Но я думаю, тебе это изучать не обязательно. У тебя и без того все получится. Спокойной ночи.
Все-таки как жена она бесценна. Столько внимания, прощения и силы. Только почему-то после ее ухода в комнате становилось холоднее и холоднее, все время хотелось укрыться пледом.
Я закутался в пушистый желтым плед и стал похож на цыпленка. Все же Вика умела придать столько уверенности в своих силах, что начинало казаться — у меня действительно все получится. И я принялся за чтение литературы. С особенной жадностью схватился за брошюрку, рассказывающую как писать сценарии. Там было все четко и ясно изложено, словно я изучал подробную схему, как смастерить стул, чтобы тот не развалился.
А под утро, которое я узнал лишь по стуку лифта и топоту прохожих за окном, я даже попробовал что-то написать. У меня не получилось. Вот стул бы я смастерил запросто. Но я все равно уснул со спокойной совестью. Я сделал все, что доступно парню из лесного поселка, леснику по имени Даня…
— Пишешь? — нетерпеливо спросила меня телефонная трубка голосом Лютика.
— Творю, — важно ответил я, пошелестел перед трубкой бумагой и стукнул по столу ручкой.
Трубка затаила дыхание в уважительном молчании. Осторожно я повесил ее на рычаг и опять уснул как убитый.
Хорошенько выспавшись, я стал лихорадочно соображать, что же мне делать дальше, как выкрутиться из такого неприятного казуса. Проще всего было отказаться от роли, но отказаться я уже не мог. Во мне прочно укоренился Ростик. И он не хотел терять ни хорошую роль, ни творческие заслуги, которым Лютик легко может наступить на горло своим остроносым ботинком. Конечно, можно еще раз попробовать закутаться в желтый плед и притвориться цыпленком. Но это бесполезно. Кроме цыплячьих каракуль на бумаге ничего не получится. К тому же, если честно, хотя сюжет был хороший, он не настолько увлекал меня, чтобы в глубине души проснулась хоть капелька вдохновения. Вот если бы написать о лесном боге!
Я встряхнул головой и даже опрокинул стакан минеральной воды себе на голову. О чем это я?… Оставалось самое простое — напиться и протянуть кое-как один день. Но мне так не хотелось обижать Вику. И хотя мы совсем не любили друг друга, не хотелось причинять ей боль и прочие бытовые неприятности. Я даже стал подумывать, что, может быть, такой брак, как у нас, под одной крышей, с уважением друг к другу, и есть идеальный брак. И может, нам это удастся доказать всему миру. Правда, в этой теории было одно упущение — куда девать любовь?