Страница:
Эта цифра не полностью соответствовала реальной действительности. Тогда общая численность финских вооруженных сил достигала 109 000 человек49. Но даже и такое число в три раза превышало количество финских войск в мирное время50. Что же касается скрытого призыва солдат для прохождения воинской службы, то эта информация не далека была от действительности. В то время часто практиковался призыв на так называемые чрезвычайные сборы определенных категорий резервистов. Кроме того, в финской армии тогда приступили к развертыванию дополнительных подразделений, и на этой основе в течение зимы 1940—1941 годов началось увеличение численного состава дивизий, а также происходила их переподготовка и обучение новым военным специальностям. Более того, в январе 1941 года был увеличен и срок срочной службы для призывников, что, естественно, вело к увеличению войск51.
Советская разведка своевременно стала получать сведения о начавшемся увеличении войск финской армии. Но что, собственно, могло знать советское руководство о более важном: об активизировавшемся процессе сближения между Германией и Финляндией в военном плане, а также вообще об их совместных замыслах в отношении СССР? Имелись ли такие сведения, которые бы являлись неоспоримым доказательством того, что уже следовало брать курс на переход советских войск к повышенной боевой готовности для своевременного отражения возможного нападения противника?
Информация о тайных военных приготовлениях, проводившихся в тесном взаимодействии Германии с Финляндией, поступала в Москву. Значительные усилия по выявлению таких данных предпринимали военные атташе. Это не ускользало от внимания финских дипломатов в Берлине. Кивимяки докладывал 21 января 1941 года: «…Русские чувствуют, что политика Германии в отношении Финляндии изменилась, и это проявляется во многих обстоятельствах, из которых упомянем только, что русские военные атташе выясняют у других стран, в первую очередь, у военного атташе Швеции, о намерениях Германии по отношению к России и о том, почему Финляндия… оказалась теперь в сфере интересов Германии»52. Действительно, подобного рода сведения интересовали советское руководство, и оно обобщало их по мере поступления.
Заслуживает особого внимания, в частности, донесение, направленное Молотову из полпредства СССР в Берлине 7 декабря 1940 года. В нем содержалась информация, поступившая 5 декабря из анонимного источника. «Гитлер намеревается будущей весной напасть на СССР…» —говорилось в этом сообщении. И далее: «Тайное соглашение с Финляндией. Финляндия наступает на СССР с севера. В Финляндии уже находятся небольшие отряды немецких войск». Добавляя к этому факт разрешение Швецией транспортировки германских частей через свою территорию, делается заключение, что таким образом Берлин «предусматривает быстрейшую переброску войск в Финляндию в момент наступления»53. Забегая вперед, скажем, что летом 1941 года 163-я немецкая пехотная дивизия действительно была переброшена через Швецию для ведения наступления в Карелии.
В целом, такого рода сведения вызывали большую озабоченность у советского руководства. Не случайно, только что назначенный на пост полпреда в Берлин В. Деканозов уже при первой встрече с Риббентропом 12 декабря сразу же поставил перед ним вопрос о финско-шведских контактах и об «отношении к этому германского правительства»54. Тем самым давалось почувствовать руководителю внешнеполитического ведомства Германии, что в СССР с пристальным вниманием следят за ситуацией, которая развивается в Северной Европе.
Деканозов на этой встрече также сделал намек на готовящееся шведско-финляндское «соглашение о подчинении политики Финляндии Стокгольму», которое «состоит в том, чтобы высвободить Финляндию из-под влияния Германии»55. Этим заявлением, естественно, полпред стремился выяснить реакцию Риббентропа на это с тем, чтобы уточнить степень влияния на скандинавские проблемы Германии. Однако немецкий дипломат уклонился от обсуждения данного вопроса, заявив, что «ему ничего подобного не известно»56. Заметим, и при встрече Деканозова с Гитлером предпринимался соответствующий зондаж и у него57.
По проблеме финско-шведского сотрудничества состоялся на том этапе обстоятельный разговор и у Молотова с Паасикиви. Нарком иностранных дел при этом пытался выяснить у финского дипломата, «не участвует ли Германия в этих переговорах»58. Таким образом Советский Союз предпринял разностороннюю дипломатическую разведку тех планов, которые могли быть у Германии в отношении стран Северной Европы.
Объективно вопрос о новом финско-шведском сближении действительно стал в это время объектом внимания в международном плане. Разговоры о якобы сохраняющейся возможности сотрудничества двух стран продолжали вызывать тогда весьма большой интерес за рубежом. Это ясно можно заметить по материалам, хранящимся среди архивных документов президента Рюти. Там, в частности, имеется информация о том, что на рубеже 1940—1941 годов в европейских дипломатических кругах циркулировали слухи, что «вновь Финляндия сближается со Швецией»59.
На самом деле ничего подобного не происходило. К тому же в Швеции мало верили в реальность возможного нового нападения СССР на Финляндию, о чем сообщалось даже немецким представителям60. Но Германия тогда выражала лишь свое весьма критическое отношение к проблеме финско-шведского союзного объединения. Так, 19 декабря в Хельсинки были переданы слова фюрера, в которых указывалось на то, что «если Финляндия заключит персональную унию со Швецией, то с этого момента Германия полностью прекратит проявление к Финляндии интереса»61.
Отрицательное отношение в Берлине к такому союзу при наличии плана «Барбаросса» было естественно, поскольку это лишь усложняло для Германии дипломатическую ситуацию в Северной Европе. Таким образом, идею союзного объединения между Финляндией и Швецией тогда было просто нереально осуществить.
Кроме того, в кругах советских дипломатов, работавших в Финляндии, продолжался процесс интенсивного сбора информации о главном – относительно германо-финляндского сотрудничества. В декабре 1940 года началась подготовка обобщающего документа «о политическом и оперативном положении в Финляндии на конец 1940 года и о немцах в Финляндии»62. Эта работа закончилась в начале 1941 года и. по мнению его разработчиков, «результат оказался успешным» с точки зрения определения направленности внешней политики Финляндии. Накопленные сведения показывали, что в кругах финского руководства «готовят с немцами враждебную акцию против Советского Союза»63. Этот документ был направлен в два адреса – в наркомат иностранных и внутренних дел, и о нем, судя по воспоминаниям Е.Т. Синицына, также докладывали и Сталину64. Сам же Синицын был специально вызван в Москву в декабре для информирования о складывающейся ситуации в Финляндии Молотова, Берия, а также начальника разведки НКВД П. Фитина. В итоге сделанного подробного сообщения им было высказано наиболее существенное: «В связи с передвижением немецких войск наши источники высказывают опасения о возможном вступлении Финляндии в войну против Советского Союза в случае, если Германия нападет на СССР»65.
В том же месяце разведка Северного флота продолжала сообщать командованию о том, что так называемый транзит является лишь прикрытием сосредоточения частей германской армии в Лапландии. «Немецкие войска в Финляндии, – говорилось в переданной информации, – ведут себя как хозяева, разжигая страсти финской военщины на реванш с СССР. Сосредоточиваются в постоянные, долговременные гарнизоны в пунктах: Рованиеми, Соданкюля, Ивало, Петсамо и Кемиярви, из которых основным центром сосредоточения является Рованиеми»66.
В другом донесении этого же разведывательного органа в январе 1941 года называется уже количество сосредоточенных между Виртаниеми и Рованиеми немецких войск – 18 тысяч. Информируя командование о контактах между офицерским составом финской и германской армий, советская разведка сообщала: «Со стороны финских офицеров имеются отдельные высказывания о том, что финляндское правительство отомстит советскому правительству за понесенные убытки зимой 1939—1940 гг. и что весной Карелия будет финской. Советский Союз потерпит поражение, так как Финляндия в настоящее время имеет крупную помощь со стороны Германии»67. То же самое отмечалось и 24 января в отчетном докладе об охране государственной границы Мурманского округа. В обобщенном виде здесь фиксировалось, что «в связи с вводом германских войск в Финляндию реваншистские элементы последней… „воспряли духом“, резко усилили антисоветскую агитацию внутри своей страны…»68.
Как не трудно заметить, советскими разведывательными органами правильно фиксировалось и докладывалось о направленности развития событий и в донесениях назывались близкие к реальности сроки возможного вступления Финляндии в войну против СССР на стороне Германии – весна или лето 1941 года.
Естественно, в Москве стремились активно препятствовать дальнейшему скольжению Финляндии к фашистскому блоку. В новых условиях советское руководство уже видело мало смысла в усилении жесткого давления на нее. «Именно в тот момент у Советского Союза, – отмечал Паасикиви, – не чувствовалось агрессивных намерений против нас. «Правда» и «Известия» не публиковали длительное время материалов о нас. Это являлось отрадным и обнадеживающим признаком. К тому же и войска не сосредотачивались у нашей границы, так во всяком случае заверял наш военный атташе»69.
В данном случае новый нюанс политической линии СССР в отношении Финляндии выражался в другом. В Москве в это время предприняли попытку по мере возможности изменить ее прежний курс с учетом приближавшихся в Финляндии президентских выборов. Обстановка тогда была такой, что президент К. Каллио серьезно болел после произошедшего у него инсульта, и в связи с этим 27 ноября 1940 года подал прошение в Государственный совет о своей отставке. В результате в стране должны были состояться внеочередные президентские выборы, которые были назначены на 19 декабря70.
За две недели до их проведения, 6 декабря, Паасикиви был приглашен к Молотову. В ходе произошедшей беседы, нарком заявил: «Мы не хотим вмешиваться в ваши дела, и мы не делаем никакого намека по поводу кандидатуры нового президента Финляндии, но внимательно следим за подготовкой этих выборов. Желает ли Финляндия мира с Советским Союзом, будет понятно по тому, кого изберут президентом». Далее Молотов твердо заявил, что СССР категорически возражает против таких кандидатур, как Таннер, Маннергейм или Свинхувуд. При этом все возражения финляндского посланника о том, что «президентские выборы являются полностью нашим внутренним делом»71, никаким образом не повлияли на высказанное Молотовым отношение к ним. Таким образом, советское руководство ясно выразило здесь свою позицию.
Более того, как отмечено в мемуарах Паасикиви, на одной из последующих бесед в неофициальном порядке в момент, когда уже финский посланник покидал кабинет, Молотов ему в заключение неожиданно сказал: «Мы рады здесь Вас видеть, но с удовольствием приветствовали бы Вас также и в качестве финляндского президента»72.
Таким образом в Москве определили свою позицию и сочли, что наиболее приемлемым для СССР финляндским президентом мог быть тогдашний посланник в Советском Союзе, который был известен как умеренный, весьма осторожный и одновременно достаточно авторитетный финский политик. Паасикиви записал в своих мемуарах слова Молотова, которые он ему сказал еще летом 1940 года: «Вы единственный, кто хочет хороших отношений между Советским Союзом и Финляндией», но, как видно, «не сможете достигнуть цели…».
Видимо, пожелание, чтобы Паасикиви стал президентом Финляндии в 1940 году, свидетельствовало о том, что в Москве еще продолжали надеяться на возможность скоординировать внешнеполитическую линию Финляндии. Так, собственно, заявление Молотова расценил и сам Паасикиви. Он по этому поводу заметил: «Отношение Москвы ко мне, как кандидату в президенты, можно было рассматривать признаком того, что у них тогда не было плохих намерений и что они относились к Финляндии с деловых позиций»73.
Тем не менее в Хельсинки сочли, что наиболее удобным в качестве президента Финляндии был Р. Рюти. Дело в том, что его кандидатуру считали весьма подходящей тогда в Германии. Еще 14 сентября 1940 года В. Блюхер в своем донесении в Берлин отмечал, что премьер-министр Финляндии является одним из наиболее вероятных кандидатов на пост президента страны. Ну, а затем уже, в декабре, в Берлине эту кандидатуру активно поддержали, поскольку Р. Рюти стал тогда проявлять «большое понимание германских интересов»74. Таким образом, накануне выборов в немецком МИДе четко определили свою позицию относительно кандидатуры на пост президента Финляндии и явно давали понять, что Р. Рюти наиболее приемлемый в данном случае для рейха человек.
Избрание президентом Р. Рюти усилило прогерманскую позицию Финляндии. Когда же в январе 1941 года формировалось новое правительство, то на пост премьер-министра в качестве компромиссного политического деятеля предлагалась кандидатура Паасикиви75. Однако Рюти настоял на том, чтобы этот пост занял представитель финансовых кругов Ю. Рангель, имевший тесные личные связи с новым президентом и неплохие контакты с германским руководством.
В результате позиции лиц, придерживавшихся прогерманского направления, в руководящих кругах Финляндии явно возросли. Еще большее усиление прогерманского курса в правительстве заметно сближало его с военными кругами, где велось уже активное сотрудничество с Генштабом вермахта. Так, министр иностранных дел Р. Виттинг получил письменное донесение П. Талвела о его переговорах в Берлине. Другими ведущими государственными деятелями, которые уже ознакомились с результатами поездки Талвела в Германию, были новый президент Рюти и премьер-министр Рангель. Это означало, что немецко-финские военные переговоры вышли на качественно новый уровень – государственного согласования отрабатывавшихся оперативных планов с германским командованием.
В таких условиях у СССР осталась лишь одна возможность стремиться продолжать контролировать ситуацию, складывающуюся на севере Финляндии. В самом конце 1940-го и начале 1941 года на дипломатическом уровне прошла целая серия советско-финляндских консультаций и встреч относительно особых экономических интересов Советского Союза в Северной Финляндии и стал вопрос об «организации смешанного советско-финляндского общества по эксплуатации никелевых месторождений в Петсамо»76.
Естественно, что эти переговоры продолжали сохранять не только экономическую направленность. Они явно затрагивали интересы и германо-финляндского сотрудничества, активно развивавшегося в Лапландии. Немецкий посланник в Москве так прямо и заявил Молотову 10 февраля 1941 года, что Берлин еще раз просит «принять во внимание германские интересы в Петсамо»77.
Иными словами, советское руководство, очевидно, здесь пыталось усложнить сотрудничество Финляндии с рейхом.
Кроме того, в Москве изъявили желание создать в губернском центре Лапландии, городе Рованиеми, свое вице-консульство78. Очевидно, что организация этого дипломатического представительства СССР на севере Финляндии должна была также осложнить скрытое германо-финляндское военное сотрудничество в Заполярье.
Ситуация в советско-финляндских отношениях начала быстро обостряться, и в результате между двумя странами возник в январе 1941 года достаточно острый политический кризис. Финляндское руководство уже просто не могло принимать советские предложения, и переговоры о «петсамской» проблеме начали замораживаться79. В свою очередь 18 января 1941 года из Хельсинки выехал в Советский Союз полпред И.С. Зотов, чем явно давалось понять, что в Москве действительно не нравился ход развития отношений с Финляндией.
В это же время перед Паасикиви был поставлен вопрос о ходе выполнения Финляндией Московского мирного договора и, в частности, относительно строительства железной дороги, которая должна была соединить территорию Советского Союза с Ботническим заливом, проходя по Северной Финляндии80. Эта железная дорога имела военно-стратегическое значение, поскольку в случае возникновения там боевых действий могла позволить быстро перебросить советские войска на запад и к тому же отрезать северную часть Финляндии от основной территории страны. Это было предельно очевидно, и Паасикиви в своих мемуарах утверждал, что в Финляндии вообще существовало «всеобщее мнение», что указанная дорога исключительно «имела цель подготовки нового наступления против Финляндии»81.
Тем самым Москва стала явно демонстрировать свой возросший интерес к финской Лапландии, давая руководству Финляндии почувствовать, что Советский Союз не собирается безразлично взирать на расширяющиеся германо-финские контакты на этой территории. Обострение же в целом отношений между СССР и Финляндией привело к тому, что вечером 23 января 1941 года Маннергейм поставил даже вопрос о проведении в стране мобилизации82.
Вот как описывает эти события в своем дневнике Рюти: «23 января 1941 года очень поздно вечером главнокомандующий попросил встречи со мной и премьер-министром по важному делу. Мы прибыли к нему домой, где уже находились генералы Вальден и Хейнрикс»83. Таким образом, Маннергейм собрал все высшее военное и политическое руководство страны. Что же касается вопроса, который начал обсуждаться на квартире маршала, то он касался исключительно «советской военной угрозы» для Финляндии, выраженной будто бы в концентрации войск Ленинградского военного округа на финской границе84. В свою очередь Маннергейм призвал к ответным действиям и сразу, «уже сейчас, провести мобилизацию численностью до двух дивизий». Однако это предложение не получило поддержки. Президент не выразил уверенности, «что наблюдавшиеся перемещения означали подготовку к нападению». Факт же осуществления военных мероприятий в финский армии, по словам Рюти, мог лишь вызвать обеспокоенность в стране и «раздражение у русских»85. Тем не менее само требование о проведении мобилизации было весьма показательным. Иными словами, решительные действия советского руководства сразу же имели весьма жесткую ответную реакцию с финской стороны.
В результате в очередной раз советскому правительству становилось предельно ясно, что меры дипломатического характера реально не могли изменить ситуацию в политике Хельсинки. Финское руководство целенаправленно устремилось к активной подготовке страны к новой войне против СССР. В Москве же лишь оставалось только продолжать фиксировать происходящие изменения, не имея возможности каким-то образом эффективно помешать развивающемуся процессу.
Что же касалось Финляндии, то избрание президентом страны Рюти еще более упростило дальнейший путь в развитии германо-финляндского военного сотрудничества, поскольку именно он стоял у истоков этого процесса. Имея соответствующие конституционные права, президент теперь мог без лишних формальностей передать все полномочия в руки военных для подготовки вступления Финляндии в войну на стороне Германии. Колебаний у него уже реально не проявлялось. 28 января Рюти довольно открыто говорил о дальнейшем развитии событий: «Есть основание верить, что отношения между Советским Союзом и Германией вовсе не являются хорошими и что агрессия Германии на восток и юг для разгрома России возможна в начале лета»86.
В наступившем 1941 году события уже стали развиваться довольно стремительно. Началась целая серия встреч представителей высшего немецкого и финского военного руководства, в ходе которых конкретно рассматривались вопросы совместных действий в процессе планировавшейся агрессии против Советского Союза.
По распоряжению Маннергейма в Германию выезжает начальник Генштаба генерал-лейтенант Эрик Хейнрикс, командовавший до этого на заключительном этапе «зимней войны» армией Карельского перешейка. Поводом для этого визита был доклад германскому военному руководству о боевом опыте финской армии в «зимней войне»37. Однако на самом деле речь шла о более значимых вещах.
В сложных ледовых условиях на Балтике Э. Хейнрикс тайно на корабле прибыл 30 января в Германию и сразу же приступил к переговорам с начальником Генштаба сухопутных войск генерал-полковником Ф. Гальдером. Переговоры, безусловно, должны были многое определить как для финского, так и для немецкого руководства. Однако, как отметил финский историк А. Корхонен, «этот первый контакт между начальниками Генеральных штабов Германии и Финляндии дал довольно скудные результаты»88.
Соответствует ли действительности такое утверждение и что конкретно происходило 30 января на этих переговорах? Об этом весьма сжато можно судить из записей служебного дневника Гальдера. Он тогда лаконично зафиксировал следующее:
«13.00 – завтрак с генералом Хейнриксом (начальник финского Генштаба).
16.00 – совещание с генералом Хейнриксом. Для доведения войск на границе до штатов военного времени (после объявления мобилизации) потребуется девять дней. Скрытая мобилизация. Однако нельзя сделать совершенно незаметной. Направление главного удара – по обе стороны Ладожского озера. Пять дивизий – южнее и три дивизии – севернее Ладожского озера»89.
Если бы для историков оставалось известно только это, то можно было уже вполне определенно заключить: велись переговоры о порядке приведения финской армии в готовность для наступления и согласовывался вопрос о нанесении ею главного удара на Карельском перешейке и в Карелии. При этом Хейнрикс, как вытекает из записи Гальдера, уже сообщил германскому командованию новые разработки оперативного штаба финской армии о ведении боевых действий против СССР. Это было не мало, поскольку германское командование получало четкое представление о возможностях Вооруженных сил Финляндии и соответствующем использовании группировок финских войск на намечавшемся оперативном направлении. В результате, как замечает немецкий историк М. Менгер, «германская сторона из первых рук получила важные сведения, которые были затем использованы в дальнейшем при фашистском военном планировании»90.
Но детальные исследования, проведенные финскими и немецкими историками, позволили расширить сведения об этих переговорах. Прежде всего можно отметить, что в ходе них Ф. Гальдер также посвятил Э. Хейнрикса и в замыслы германского командования о наступлении немецких войск на Ленинград из Восточной Пруссии. Было также четко определено, что части германской армии, используя финскую территорию, будут вести наступление в Заполярье на мурманском и Кандалакшском направлениях91.
Иными словами, Э. Хейнрикс конкретно получил представление о плане нападения Германии на Советский Союз в той его части, которая касалась непосредственно Финляндии, что являлось уже серьезным сдвигом в развитии финско-германского военного сотрудничества.
Как по этому поводу заметил историк О. Маннинен, «именно агрессивная направленность, проявившаяся в постановке вопросов, дала финнам возможность заключить, что за планами в действительности находится наступательное намерение»92.
Этот результат встречи Хейнрикса и Гальдера был показательным и для германского командования. Адъютант Гитлера майор Г. Энгель так по данному поводу записал в своих мемуарах: «Начальник Генштаба Финляндии генерал Хейнрикс находился в ОКБ, и его ввели в суть наброска плана «Барбаросса». Все были удивлены тому, как заинтересованно он отнесся ко всем планам… Фюрер дал ОКВ свободу действий в переговорах с Финляндией, поскольку времени оставалось чуть больше трех месяцев»93. Следовательно, финской стороне теперь было ясно дано понять, что немецкое военное планирование против СССР достигло кульминационного момента и в Хельсинки уже не могло быть никаких сомнений в том, что финские вооруженные силы приглашены участвовать в этой операции.
Тем не менее, как и предполагалось, пребывание Хейнрикса в Германии было использовано, кроме того, для его выступления перед офицерами и генералами штабов армейских групп, а также отдельных армий с изложением опыта сражений финских войск в 1939—1940 годах. Как отмечал Паулюс, доклад начальника Генштаба финской армии представлял значительный интерес, поскольку раскрывал особенности ведения боевых действий против СССР и «давал представление о расстановке сил финских войск», как вероятного «партнера Германии»94.
Оценивая окончившиеся у Ф. Гальдера переговоры, присутствовавший на них финский военный атташе полковник В. Хорн сделал в своем дневнике лаконичную, но весьма выразительную запись: «30.1.41 года Знаменательный день в истории Финляндии…»95 Действительно, те финские политические и военные круги, которые не скрывали стремления подключить страну к походу Гитлера на Восток и ждали того момента, когда это найдет реальное воплощение в оперативных планах, могли быть удовлетворены. Как заметил по этому поводу профессор Маннинен, теперь «у финского военного руководства укрепилась мысль, что в следующей войне будет возможность иметь свое оперативное направление»96.
Советская разведка своевременно стала получать сведения о начавшемся увеличении войск финской армии. Но что, собственно, могло знать советское руководство о более важном: об активизировавшемся процессе сближения между Германией и Финляндией в военном плане, а также вообще об их совместных замыслах в отношении СССР? Имелись ли такие сведения, которые бы являлись неоспоримым доказательством того, что уже следовало брать курс на переход советских войск к повышенной боевой готовности для своевременного отражения возможного нападения противника?
Информация о тайных военных приготовлениях, проводившихся в тесном взаимодействии Германии с Финляндией, поступала в Москву. Значительные усилия по выявлению таких данных предпринимали военные атташе. Это не ускользало от внимания финских дипломатов в Берлине. Кивимяки докладывал 21 января 1941 года: «…Русские чувствуют, что политика Германии в отношении Финляндии изменилась, и это проявляется во многих обстоятельствах, из которых упомянем только, что русские военные атташе выясняют у других стран, в первую очередь, у военного атташе Швеции, о намерениях Германии по отношению к России и о том, почему Финляндия… оказалась теперь в сфере интересов Германии»52. Действительно, подобного рода сведения интересовали советское руководство, и оно обобщало их по мере поступления.
Заслуживает особого внимания, в частности, донесение, направленное Молотову из полпредства СССР в Берлине 7 декабря 1940 года. В нем содержалась информация, поступившая 5 декабря из анонимного источника. «Гитлер намеревается будущей весной напасть на СССР…» —говорилось в этом сообщении. И далее: «Тайное соглашение с Финляндией. Финляндия наступает на СССР с севера. В Финляндии уже находятся небольшие отряды немецких войск». Добавляя к этому факт разрешение Швецией транспортировки германских частей через свою территорию, делается заключение, что таким образом Берлин «предусматривает быстрейшую переброску войск в Финляндию в момент наступления»53. Забегая вперед, скажем, что летом 1941 года 163-я немецкая пехотная дивизия действительно была переброшена через Швецию для ведения наступления в Карелии.
В целом, такого рода сведения вызывали большую озабоченность у советского руководства. Не случайно, только что назначенный на пост полпреда в Берлин В. Деканозов уже при первой встрече с Риббентропом 12 декабря сразу же поставил перед ним вопрос о финско-шведских контактах и об «отношении к этому германского правительства»54. Тем самым давалось почувствовать руководителю внешнеполитического ведомства Германии, что в СССР с пристальным вниманием следят за ситуацией, которая развивается в Северной Европе.
Деканозов на этой встрече также сделал намек на готовящееся шведско-финляндское «соглашение о подчинении политики Финляндии Стокгольму», которое «состоит в том, чтобы высвободить Финляндию из-под влияния Германии»55. Этим заявлением, естественно, полпред стремился выяснить реакцию Риббентропа на это с тем, чтобы уточнить степень влияния на скандинавские проблемы Германии. Однако немецкий дипломат уклонился от обсуждения данного вопроса, заявив, что «ему ничего подобного не известно»56. Заметим, и при встрече Деканозова с Гитлером предпринимался соответствующий зондаж и у него57.
По проблеме финско-шведского сотрудничества состоялся на том этапе обстоятельный разговор и у Молотова с Паасикиви. Нарком иностранных дел при этом пытался выяснить у финского дипломата, «не участвует ли Германия в этих переговорах»58. Таким образом Советский Союз предпринял разностороннюю дипломатическую разведку тех планов, которые могли быть у Германии в отношении стран Северной Европы.
Объективно вопрос о новом финско-шведском сближении действительно стал в это время объектом внимания в международном плане. Разговоры о якобы сохраняющейся возможности сотрудничества двух стран продолжали вызывать тогда весьма большой интерес за рубежом. Это ясно можно заметить по материалам, хранящимся среди архивных документов президента Рюти. Там, в частности, имеется информация о том, что на рубеже 1940—1941 годов в европейских дипломатических кругах циркулировали слухи, что «вновь Финляндия сближается со Швецией»59.
На самом деле ничего подобного не происходило. К тому же в Швеции мало верили в реальность возможного нового нападения СССР на Финляндию, о чем сообщалось даже немецким представителям60. Но Германия тогда выражала лишь свое весьма критическое отношение к проблеме финско-шведского союзного объединения. Так, 19 декабря в Хельсинки были переданы слова фюрера, в которых указывалось на то, что «если Финляндия заключит персональную унию со Швецией, то с этого момента Германия полностью прекратит проявление к Финляндии интереса»61.
Отрицательное отношение в Берлине к такому союзу при наличии плана «Барбаросса» было естественно, поскольку это лишь усложняло для Германии дипломатическую ситуацию в Северной Европе. Таким образом, идею союзного объединения между Финляндией и Швецией тогда было просто нереально осуществить.
Кроме того, в кругах советских дипломатов, работавших в Финляндии, продолжался процесс интенсивного сбора информации о главном – относительно германо-финляндского сотрудничества. В декабре 1940 года началась подготовка обобщающего документа «о политическом и оперативном положении в Финляндии на конец 1940 года и о немцах в Финляндии»62. Эта работа закончилась в начале 1941 года и. по мнению его разработчиков, «результат оказался успешным» с точки зрения определения направленности внешней политики Финляндии. Накопленные сведения показывали, что в кругах финского руководства «готовят с немцами враждебную акцию против Советского Союза»63. Этот документ был направлен в два адреса – в наркомат иностранных и внутренних дел, и о нем, судя по воспоминаниям Е.Т. Синицына, также докладывали и Сталину64. Сам же Синицын был специально вызван в Москву в декабре для информирования о складывающейся ситуации в Финляндии Молотова, Берия, а также начальника разведки НКВД П. Фитина. В итоге сделанного подробного сообщения им было высказано наиболее существенное: «В связи с передвижением немецких войск наши источники высказывают опасения о возможном вступлении Финляндии в войну против Советского Союза в случае, если Германия нападет на СССР»65.
В том же месяце разведка Северного флота продолжала сообщать командованию о том, что так называемый транзит является лишь прикрытием сосредоточения частей германской армии в Лапландии. «Немецкие войска в Финляндии, – говорилось в переданной информации, – ведут себя как хозяева, разжигая страсти финской военщины на реванш с СССР. Сосредоточиваются в постоянные, долговременные гарнизоны в пунктах: Рованиеми, Соданкюля, Ивало, Петсамо и Кемиярви, из которых основным центром сосредоточения является Рованиеми»66.
В другом донесении этого же разведывательного органа в январе 1941 года называется уже количество сосредоточенных между Виртаниеми и Рованиеми немецких войск – 18 тысяч. Информируя командование о контактах между офицерским составом финской и германской армий, советская разведка сообщала: «Со стороны финских офицеров имеются отдельные высказывания о том, что финляндское правительство отомстит советскому правительству за понесенные убытки зимой 1939—1940 гг. и что весной Карелия будет финской. Советский Союз потерпит поражение, так как Финляндия в настоящее время имеет крупную помощь со стороны Германии»67. То же самое отмечалось и 24 января в отчетном докладе об охране государственной границы Мурманского округа. В обобщенном виде здесь фиксировалось, что «в связи с вводом германских войск в Финляндию реваншистские элементы последней… „воспряли духом“, резко усилили антисоветскую агитацию внутри своей страны…»68.
Как не трудно заметить, советскими разведывательными органами правильно фиксировалось и докладывалось о направленности развития событий и в донесениях назывались близкие к реальности сроки возможного вступления Финляндии в войну против СССР на стороне Германии – весна или лето 1941 года.
Естественно, в Москве стремились активно препятствовать дальнейшему скольжению Финляндии к фашистскому блоку. В новых условиях советское руководство уже видело мало смысла в усилении жесткого давления на нее. «Именно в тот момент у Советского Союза, – отмечал Паасикиви, – не чувствовалось агрессивных намерений против нас. «Правда» и «Известия» не публиковали длительное время материалов о нас. Это являлось отрадным и обнадеживающим признаком. К тому же и войска не сосредотачивались у нашей границы, так во всяком случае заверял наш военный атташе»69.
В данном случае новый нюанс политической линии СССР в отношении Финляндии выражался в другом. В Москве в это время предприняли попытку по мере возможности изменить ее прежний курс с учетом приближавшихся в Финляндии президентских выборов. Обстановка тогда была такой, что президент К. Каллио серьезно болел после произошедшего у него инсульта, и в связи с этим 27 ноября 1940 года подал прошение в Государственный совет о своей отставке. В результате в стране должны были состояться внеочередные президентские выборы, которые были назначены на 19 декабря70.
За две недели до их проведения, 6 декабря, Паасикиви был приглашен к Молотову. В ходе произошедшей беседы, нарком заявил: «Мы не хотим вмешиваться в ваши дела, и мы не делаем никакого намека по поводу кандидатуры нового президента Финляндии, но внимательно следим за подготовкой этих выборов. Желает ли Финляндия мира с Советским Союзом, будет понятно по тому, кого изберут президентом». Далее Молотов твердо заявил, что СССР категорически возражает против таких кандидатур, как Таннер, Маннергейм или Свинхувуд. При этом все возражения финляндского посланника о том, что «президентские выборы являются полностью нашим внутренним делом»71, никаким образом не повлияли на высказанное Молотовым отношение к ним. Таким образом, советское руководство ясно выразило здесь свою позицию.
Более того, как отмечено в мемуарах Паасикиви, на одной из последующих бесед в неофициальном порядке в момент, когда уже финский посланник покидал кабинет, Молотов ему в заключение неожиданно сказал: «Мы рады здесь Вас видеть, но с удовольствием приветствовали бы Вас также и в качестве финляндского президента»72.
Таким образом в Москве определили свою позицию и сочли, что наиболее приемлемым для СССР финляндским президентом мог быть тогдашний посланник в Советском Союзе, который был известен как умеренный, весьма осторожный и одновременно достаточно авторитетный финский политик. Паасикиви записал в своих мемуарах слова Молотова, которые он ему сказал еще летом 1940 года: «Вы единственный, кто хочет хороших отношений между Советским Союзом и Финляндией», но, как видно, «не сможете достигнуть цели…».
Видимо, пожелание, чтобы Паасикиви стал президентом Финляндии в 1940 году, свидетельствовало о том, что в Москве еще продолжали надеяться на возможность скоординировать внешнеполитическую линию Финляндии. Так, собственно, заявление Молотова расценил и сам Паасикиви. Он по этому поводу заметил: «Отношение Москвы ко мне, как кандидату в президенты, можно было рассматривать признаком того, что у них тогда не было плохих намерений и что они относились к Финляндии с деловых позиций»73.
Тем не менее в Хельсинки сочли, что наиболее удобным в качестве президента Финляндии был Р. Рюти. Дело в том, что его кандидатуру считали весьма подходящей тогда в Германии. Еще 14 сентября 1940 года В. Блюхер в своем донесении в Берлин отмечал, что премьер-министр Финляндии является одним из наиболее вероятных кандидатов на пост президента страны. Ну, а затем уже, в декабре, в Берлине эту кандидатуру активно поддержали, поскольку Р. Рюти стал тогда проявлять «большое понимание германских интересов»74. Таким образом, накануне выборов в немецком МИДе четко определили свою позицию относительно кандидатуры на пост президента Финляндии и явно давали понять, что Р. Рюти наиболее приемлемый в данном случае для рейха человек.
Избрание президентом Р. Рюти усилило прогерманскую позицию Финляндии. Когда же в январе 1941 года формировалось новое правительство, то на пост премьер-министра в качестве компромиссного политического деятеля предлагалась кандидатура Паасикиви75. Однако Рюти настоял на том, чтобы этот пост занял представитель финансовых кругов Ю. Рангель, имевший тесные личные связи с новым президентом и неплохие контакты с германским руководством.
В результате позиции лиц, придерживавшихся прогерманского направления, в руководящих кругах Финляндии явно возросли. Еще большее усиление прогерманского курса в правительстве заметно сближало его с военными кругами, где велось уже активное сотрудничество с Генштабом вермахта. Так, министр иностранных дел Р. Виттинг получил письменное донесение П. Талвела о его переговорах в Берлине. Другими ведущими государственными деятелями, которые уже ознакомились с результатами поездки Талвела в Германию, были новый президент Рюти и премьер-министр Рангель. Это означало, что немецко-финские военные переговоры вышли на качественно новый уровень – государственного согласования отрабатывавшихся оперативных планов с германским командованием.
В таких условиях у СССР осталась лишь одна возможность стремиться продолжать контролировать ситуацию, складывающуюся на севере Финляндии. В самом конце 1940-го и начале 1941 года на дипломатическом уровне прошла целая серия советско-финляндских консультаций и встреч относительно особых экономических интересов Советского Союза в Северной Финляндии и стал вопрос об «организации смешанного советско-финляндского общества по эксплуатации никелевых месторождений в Петсамо»76.
Естественно, что эти переговоры продолжали сохранять не только экономическую направленность. Они явно затрагивали интересы и германо-финляндского сотрудничества, активно развивавшегося в Лапландии. Немецкий посланник в Москве так прямо и заявил Молотову 10 февраля 1941 года, что Берлин еще раз просит «принять во внимание германские интересы в Петсамо»77.
Иными словами, советское руководство, очевидно, здесь пыталось усложнить сотрудничество Финляндии с рейхом.
Кроме того, в Москве изъявили желание создать в губернском центре Лапландии, городе Рованиеми, свое вице-консульство78. Очевидно, что организация этого дипломатического представительства СССР на севере Финляндии должна была также осложнить скрытое германо-финляндское военное сотрудничество в Заполярье.
Ситуация в советско-финляндских отношениях начала быстро обостряться, и в результате между двумя странами возник в январе 1941 года достаточно острый политический кризис. Финляндское руководство уже просто не могло принимать советские предложения, и переговоры о «петсамской» проблеме начали замораживаться79. В свою очередь 18 января 1941 года из Хельсинки выехал в Советский Союз полпред И.С. Зотов, чем явно давалось понять, что в Москве действительно не нравился ход развития отношений с Финляндией.
В это же время перед Паасикиви был поставлен вопрос о ходе выполнения Финляндией Московского мирного договора и, в частности, относительно строительства железной дороги, которая должна была соединить территорию Советского Союза с Ботническим заливом, проходя по Северной Финляндии80. Эта железная дорога имела военно-стратегическое значение, поскольку в случае возникновения там боевых действий могла позволить быстро перебросить советские войска на запад и к тому же отрезать северную часть Финляндии от основной территории страны. Это было предельно очевидно, и Паасикиви в своих мемуарах утверждал, что в Финляндии вообще существовало «всеобщее мнение», что указанная дорога исключительно «имела цель подготовки нового наступления против Финляндии»81.
Тем самым Москва стала явно демонстрировать свой возросший интерес к финской Лапландии, давая руководству Финляндии почувствовать, что Советский Союз не собирается безразлично взирать на расширяющиеся германо-финские контакты на этой территории. Обострение же в целом отношений между СССР и Финляндией привело к тому, что вечером 23 января 1941 года Маннергейм поставил даже вопрос о проведении в стране мобилизации82.
Вот как описывает эти события в своем дневнике Рюти: «23 января 1941 года очень поздно вечером главнокомандующий попросил встречи со мной и премьер-министром по важному делу. Мы прибыли к нему домой, где уже находились генералы Вальден и Хейнрикс»83. Таким образом, Маннергейм собрал все высшее военное и политическое руководство страны. Что же касается вопроса, который начал обсуждаться на квартире маршала, то он касался исключительно «советской военной угрозы» для Финляндии, выраженной будто бы в концентрации войск Ленинградского военного округа на финской границе84. В свою очередь Маннергейм призвал к ответным действиям и сразу, «уже сейчас, провести мобилизацию численностью до двух дивизий». Однако это предложение не получило поддержки. Президент не выразил уверенности, «что наблюдавшиеся перемещения означали подготовку к нападению». Факт же осуществления военных мероприятий в финский армии, по словам Рюти, мог лишь вызвать обеспокоенность в стране и «раздражение у русских»85. Тем не менее само требование о проведении мобилизации было весьма показательным. Иными словами, решительные действия советского руководства сразу же имели весьма жесткую ответную реакцию с финской стороны.
В результате в очередной раз советскому правительству становилось предельно ясно, что меры дипломатического характера реально не могли изменить ситуацию в политике Хельсинки. Финское руководство целенаправленно устремилось к активной подготовке страны к новой войне против СССР. В Москве же лишь оставалось только продолжать фиксировать происходящие изменения, не имея возможности каким-то образом эффективно помешать развивающемуся процессу.
Что же касалось Финляндии, то избрание президентом страны Рюти еще более упростило дальнейший путь в развитии германо-финляндского военного сотрудничества, поскольку именно он стоял у истоков этого процесса. Имея соответствующие конституционные права, президент теперь мог без лишних формальностей передать все полномочия в руки военных для подготовки вступления Финляндии в войну на стороне Германии. Колебаний у него уже реально не проявлялось. 28 января Рюти довольно открыто говорил о дальнейшем развитии событий: «Есть основание верить, что отношения между Советским Союзом и Германией вовсе не являются хорошими и что агрессия Германии на восток и юг для разгрома России возможна в начале лета»86.
В наступившем 1941 году события уже стали развиваться довольно стремительно. Началась целая серия встреч представителей высшего немецкого и финского военного руководства, в ходе которых конкретно рассматривались вопросы совместных действий в процессе планировавшейся агрессии против Советского Союза.
По распоряжению Маннергейма в Германию выезжает начальник Генштаба генерал-лейтенант Эрик Хейнрикс, командовавший до этого на заключительном этапе «зимней войны» армией Карельского перешейка. Поводом для этого визита был доклад германскому военному руководству о боевом опыте финской армии в «зимней войне»37. Однако на самом деле речь шла о более значимых вещах.
В сложных ледовых условиях на Балтике Э. Хейнрикс тайно на корабле прибыл 30 января в Германию и сразу же приступил к переговорам с начальником Генштаба сухопутных войск генерал-полковником Ф. Гальдером. Переговоры, безусловно, должны были многое определить как для финского, так и для немецкого руководства. Однако, как отметил финский историк А. Корхонен, «этот первый контакт между начальниками Генеральных штабов Германии и Финляндии дал довольно скудные результаты»88.
Соответствует ли действительности такое утверждение и что конкретно происходило 30 января на этих переговорах? Об этом весьма сжато можно судить из записей служебного дневника Гальдера. Он тогда лаконично зафиксировал следующее:
«13.00 – завтрак с генералом Хейнриксом (начальник финского Генштаба).
16.00 – совещание с генералом Хейнриксом. Для доведения войск на границе до штатов военного времени (после объявления мобилизации) потребуется девять дней. Скрытая мобилизация. Однако нельзя сделать совершенно незаметной. Направление главного удара – по обе стороны Ладожского озера. Пять дивизий – южнее и три дивизии – севернее Ладожского озера»89.
Если бы для историков оставалось известно только это, то можно было уже вполне определенно заключить: велись переговоры о порядке приведения финской армии в готовность для наступления и согласовывался вопрос о нанесении ею главного удара на Карельском перешейке и в Карелии. При этом Хейнрикс, как вытекает из записи Гальдера, уже сообщил германскому командованию новые разработки оперативного штаба финской армии о ведении боевых действий против СССР. Это было не мало, поскольку германское командование получало четкое представление о возможностях Вооруженных сил Финляндии и соответствующем использовании группировок финских войск на намечавшемся оперативном направлении. В результате, как замечает немецкий историк М. Менгер, «германская сторона из первых рук получила важные сведения, которые были затем использованы в дальнейшем при фашистском военном планировании»90.
Но детальные исследования, проведенные финскими и немецкими историками, позволили расширить сведения об этих переговорах. Прежде всего можно отметить, что в ходе них Ф. Гальдер также посвятил Э. Хейнрикса и в замыслы германского командования о наступлении немецких войск на Ленинград из Восточной Пруссии. Было также четко определено, что части германской армии, используя финскую территорию, будут вести наступление в Заполярье на мурманском и Кандалакшском направлениях91.
Иными словами, Э. Хейнрикс конкретно получил представление о плане нападения Германии на Советский Союз в той его части, которая касалась непосредственно Финляндии, что являлось уже серьезным сдвигом в развитии финско-германского военного сотрудничества.
Как по этому поводу заметил историк О. Маннинен, «именно агрессивная направленность, проявившаяся в постановке вопросов, дала финнам возможность заключить, что за планами в действительности находится наступательное намерение»92.
Этот результат встречи Хейнрикса и Гальдера был показательным и для германского командования. Адъютант Гитлера майор Г. Энгель так по данному поводу записал в своих мемуарах: «Начальник Генштаба Финляндии генерал Хейнрикс находился в ОКБ, и его ввели в суть наброска плана «Барбаросса». Все были удивлены тому, как заинтересованно он отнесся ко всем планам… Фюрер дал ОКВ свободу действий в переговорах с Финляндией, поскольку времени оставалось чуть больше трех месяцев»93. Следовательно, финской стороне теперь было ясно дано понять, что немецкое военное планирование против СССР достигло кульминационного момента и в Хельсинки уже не могло быть никаких сомнений в том, что финские вооруженные силы приглашены участвовать в этой операции.
Тем не менее, как и предполагалось, пребывание Хейнрикса в Германии было использовано, кроме того, для его выступления перед офицерами и генералами штабов армейских групп, а также отдельных армий с изложением опыта сражений финских войск в 1939—1940 годах. Как отмечал Паулюс, доклад начальника Генштаба финской армии представлял значительный интерес, поскольку раскрывал особенности ведения боевых действий против СССР и «давал представление о расстановке сил финских войск», как вероятного «партнера Германии»94.
Оценивая окончившиеся у Ф. Гальдера переговоры, присутствовавший на них финский военный атташе полковник В. Хорн сделал в своем дневнике лаконичную, но весьма выразительную запись: «30.1.41 года Знаменательный день в истории Финляндии…»95 Действительно, те финские политические и военные круги, которые не скрывали стремления подключить страну к походу Гитлера на Восток и ждали того момента, когда это найдет реальное воплощение в оперативных планах, могли быть удовлетворены. Как заметил по этому поводу профессор Маннинен, теперь «у финского военного руководства укрепилась мысль, что в следующей войне будет возможность иметь свое оперативное направление»96.