Дерево согнулось и стряхнуло меня вниз.
   И я упал на выступы серых камней, острых и холодных. И по скале скатился вниз, оставляя следы окровавленными ладонями, и втягивал голову в плечи — единственное, что я мог сделать по своей воле. Я готов был прекратить борьбу, бессмысленность которой стала очевидной. Еще немного и я потерял бы сознание. Почти горизонтально расположенный ствол сосенки, державшийся корнями за известняки, снова приостановил падение. И тогда я почувствовал, что мне поможет давняя встреча с сестрой. Это пришло ко мне, как всегда, в самую последнюю минуту, точно нужно прошептать про себя несколько слов, чтобы перешагнуть через невозможность, через пространство.
   Да, я свешивался вниз головой с ненадежной опоры ствола и знал, что сейчас рухну. Но одновременно я был впереди себя и отыскивал глазами точки опоры, каменистый откос и пузырящееся мутное стекло реки. Вот оно, глубокое место! Словно воочию я видел со стороны стену скалистого ущелья, галечный пляж, себя самого. Только это помогло мне сделать последнее движение. Я лишь помог себе нырнуть вниз, чуть правее, чем получилось бы само собой. Я нырнул вниз, чтобы попасть к следующему дереву, и опять попытался сдвинуть онемевшее, избитое тело в ту же сторону, к карнизу, с которого я упал бы в глубокую воду.
   И как бы со стороны я увидел эти сантиметры, последние движения рук, ног, всего тела и знал, что мне теперь удастся бросок с карниза. Удар. Последние стоны — я лечу в реку, глотаю воздух, и холодная вода горного потока принимает меня. Не ощущаю последнего удара о застывшие волны. Но нет! Река бурлит, она отнюдь не застыла, эта иллюзия — спутник высоты. И меня волочит по каменистому дну, я не сопротивляюсь. А течение несет, несет меня к перекату, на мелкое место.
   На быстром перекате я выполз на берег, раскинул руки и лежал на светлой гальке лицом вниз, потеряв счет времени. Было уже совсем темно, и в ущелье проникли струи холодных ветров, когда я встал. Медленно, поддерживая колени руками, двинулся по галечному пляжу. Когда ущелье сузилось, а берега поднялись стеной, я не решился входить в воду. Могло сбить и ударить о подводную скалу. Я выжидал, собираясь с силами. Пришла минута, когда вода перестала быть страшной. Я неуклюже нырнул, вытянул руки вперед, стараясь пальцами и предплечьем защитить голову от удара. Пальцы мои скользнули по каменному боку ущелья, у самой подошвы обрыва. У следующего переката меня подняло вверх, покатило по дну, но течение разошлось здесь по всей ширине, потому что отвесные стены отступили. Я снова выполз из воды и упал.
   Только по руслу я мог выбраться из каменной теснины. Над ней поднялась слепая луна — ее пересекали быстрые облака. Ветер усилился. Вверху, в самшитовом лабиринте, завыл шакал.
   С трудом закатав брюки, я увидел в тусклом пепельном свете кровоточащие раны и ссадины на ногах. Я приложил к ранам листья, разорвал носовой платок на узкие полоски и попытался их перевязать. Наконец это удалось. Ощупал ноги, руки, ключицы. Переломов не было. Лег навзничь и с наслаждением слушал вой ночного зверя. Я жив! И до рассвета доберусь до города.
   Женя… Где она? Сомнений не было: она видела, что случилось со мной, и повернула назад. И вышла той же дорогой, какой мы добирались к ущелью. Самую дикую, опасную часть пути она должна пройти до наступления темноты. Часа через два меня будут искать. Хорошо бы оказаться к этому времени в городе. Нужно постараться. Иначе спасателям придется нелегко.
   В путь! Ну же… Заставил себя окунуться с головой в белопенный поток, который шумел так, что заглушал другие звуки. Бил руками по камням, отталкиваясь от дна, старался держаться на стремнине, ловил широко открытыми глазами каждый проблеск, каждый лунный луч. Выбросило к замшелому камню. Я обхватил его ногами и руками, и напор потока был бессилен причинить мне зло. Кожа моя теперь улавливала толчки воды, зрение стало острым. Как раненый лосось, я продолжал пробиваться к устью реки, к морю.
   Последнее купание — и я увидел огни ночного города. Хоста. Знакомые дома.
   Теперь меня била дрожь. Во мне накопилось так много холода, что, даже собравшись в комок на сухом берегу, я не ощущал в себе ни искры тепла.
   Ну же… Бегом. Быстрее. Вот и тротуар. Сто метров. Еще сто. В отделении милиции дежурный сержант таращит на меня глаза. А чему тут, собственно, удивляться, товарищ сержант? Ведь ущелье горной реки — это не беговая дорожка стадиона в Лужниках. Знают ли обо мне? Да, знают, говорит он. Была женщина, рассказала о происшествии. Хорошо, что я пришел. Нет ли горячего чаю?.. Если нет, пойду домой. Что? Штраф за нарушение правил в общественном месте? Согласен. Пусть меня оштрафуют. Но формулировка должна быть иной. Потому что в ущелье, кроме меня, никого не было. Общество диких зверей, ящериц и форелей в речке не в счет. Отлично понимаю сержанта и приношу извинения. Все произошло не только ненамеренно, но даже неожиданно. Беспокоиться за меня не надо — дойду. Нужно лишь позвонить в дом отдыха, сообщить этой женщине, что я жив и здоров. Только я собрался набрать номер, как раздался звонок. Дежурный поднял трубку, передал мне. Женя… Сказал ей, что все в порядке.
   А через несколько минут, с трудом надев сухой свитер, спортивные брюки, шерстяные носки, грелся у электрической плитки, на которой шумел чайник…

ДОГАДКА

   Промелькнувшая в голове догадка поразила меня. Я гнал ее от себя, но она не давала мне покоя. И оттого долго не мог я уснуть и встретил рассвет с открытыми глазами.
   Доски-то провалились подо мной не случайно. Напрягая память, вспоминал я эту минуту, потому что от нее многое зависело теперь, слишком многое. Быть может, моя жизнь. Что там было, на тропе? Качнуло? Будто кто-то подтолкнул. Заходили под ногами доски, но удержались каким-то чудом на бревенчатой опоре. А я свалился, и это должно было бы закончиться просто, однозначно. Исход я знал, когда увидел на камнях и стволе сосны навсегда врезавшиеся в память кровавые следы ладоней.
   И как следствие этой мысли встретил я появление металлического жука, который ударил в стекло. Я встал, подошел к окну, тыльной стороной ладони прикоснулся к игле. Поднял с пола брошенную мокрую одежду, повесил на руки брюки и убедился, что вторая половина иглы не исчезла, не выпала в водовороте, она по-прежнему покоилась в кармане.
   На рассвете я убедился воочию, чего стоило мне это приключение: ссадины на лице, на груди, синяки на ногах и руках, с ладоней содрана кожа. Как это я добрался? В таких случаях, наверное, проявляется весь запас живучести, подаренный человеку природой. Я не был обделен в этом отношении. Выжил назло козням. Однако чьим?..
   У меня решили отнять воспоминания вместе с жизнью.
   Что дальше?.. Оставалось двенадцать дней от моего отпуска. Только половина. Обидно, что я не мог идти в таком виде на пляж… А почему, собственно? Пляж безлюден. Полежу на солнышке, отойду. Занимался ясный погожий день. Я лежал в постели и думал об отце, о сестре, о незнакомке, о себе. Что мне предстоит впереди? Надо докопаться до сокровенного, скрытого пока от меня смысла событий.
   …Около девяти утра я услышал звонкий голос Жени. Она была взволнована. Впервые я видел ее такой. Я встал, открыл дверь. Она легонько провела пальцами по моим волосам, по щекам и подбородку, и прикосновения эти действовали, как бальзам средневековых алхимиков. Я сказал, что не спал.
   — Если бы знала, пришла бы раньше! — воскликнула она. — Не хотела будить тебя.
   — Не спалось.
   — Ты чем-то обеспокоен?
   — Нет.
   — Все хорошо. — Она опустила глаза, как будто стыдилась своих слов.
   — Да, — односложно ответил я.
   — Открыть форточку?
   — Неплохо бы. Теперь можно. Я замерз ночью до чертиков.
   — Представляю. — Женя подошла к окну, открыла форточку, заметила иглу, прикоснулась к ней.
   — Не трогай, — сказал я. — Оставь ее в окне.
   — Хорошо, не буду. — Женя взглянула на меня как на чудака, подошла к мокрой одежде, оставленной в углу на полу, сказала: — А это? Надо выгладить…
   Потом Женя ушла. Долго ее не было, я устал ждать. Но вот раздались знакомые шаги на каменных ступенях, ведущих к дому. Так звучат только каблуки ее туфель!
   Она принесла сметану в бумажном стаканчике, кофейный напиток в бутылке, коробку перепелиных яиц, две булки, пузырек с облепиховым маслом. Все из магазина, кроме облепихового масла. Его она нашла на рынке. Там же усатый брюнет торговал ягодами, желтыми, невзрачными, кислыми. Немедленно Женя заставила меня проглотить две чайные ложки масла и горсть облепиховых ягод. Включила плитку, поставила на нее маленькую сковородку, тоже купленную в магазине, и стала готовить яичницу из перепелиных яиц.
   — Облепиха незаменима. Ягоды и масло — лучшее средство для раненых альпинистов. — И я по тону ее голоса не мог догадаться, шутит она или говорит всерьез.
   Она хотела кормить меня из ложки. Я воспротивился. Попросил сделать бутерброд. Хлеб я смог кое-как держать обеими руками.
   — Я обижусь на тебя, если ты будешь тратить на меня слишком много времени.
   — Почему? — спросила Женя.
   — Потому что это будет означать, что я потерял не только самостоятельность, но и сообразительность. А такие люди ведь обидчивы.
   — Ты прав, — улыбнулась Женя. — Я пойду на пляж, чтобы не досаждать тебе своим вниманием. Приду к обеду.
   — К ужину, — уточнил я. — Ведь я не верблюд и к обеду не успею прожевать ягоды и провизию.
   — Ягоды оставь на завтра, — сказала Женя. — Это двухдневная порция.
   — Ладно. Мне уже лучше.
   — До вечера.
   — Спасибо.
   Так или примерно так прошло четыре дня. А на пятый день я не без удивления обнаружил, что выгляжу вполне нормально, если не считать небольших рубцов и белых следов от ссадин на загорелом моем теле, готовом к солнечным ваннам и купанию. Завтракали в этот день мы на втором этаже ресторана «Хоста», который, как известно, расположен по дороге на северный пляж. Я не удержался, конечно, и заглянул в камеру хранения на вокзале. Там была рабочая обстановка. Никаких следов инопланетян не удалось обнаружить и у старого здания под эстакадой. Окошко было закрыто, и все еще висела знакомая табличка с надписью. И резкая утренняя тень от бетонной эстакады не только закрывала изрядную площадь на земле, но, казалось, парила и над бывшей камерой хранения, укрывая невзрачное строение от любопытных взглядов.
   Не люблю хостинский вокзал. Многолюдье в отпуске противопоказано. И все же я несколько раз пытался заглянуть туда… в окошко новой камеры хранения. Незнакомку я, разумеется, не встретил. Зато встретил Женю. Это произошло поздним вечером, и она, как мне показалось, смутилась. Я был смущен не менее.
   Что же удалось выяснить? Что там работает отныне мужчина, и он не похож на того типа в очках, которого я приметил в старом помещении, под эстакадой. Работает он там, насколько мне известно, и по сей день. Кажется, камеру хранения позже перевели на старое место. Незнакомка больше не появлялась. С вещами в камере хранения пока не происходило ничего загадочного, голубой комнаты как не бывало.
   …Однажды на набережной я засмотрелся на зеленый камень в перстне. Молодая высокая грузинка стояла с подругой в нескольких шагах от меня. Камень на тонкой красивой ее руке живо напомнил о незнакомке, о том, что здесь, в Хосте, — вторая женщина с инопланетным камнем. И я решился, забыв о риске, о страхах… Я потянул Женю. Она освободила свою руку. Я подошел к девушке-грузинке. Мне запомнилось ее имя: Теа. Подруга ее вставила словцо:
   — Все же Теа не продавщица ювелирного магазина, чтобы спрашивать у нее о драгоценностях.
   — Ну что ты, Нина, — возразила ей Теа. — Если человек хочет узнать, что это за камень, я отвечу. Мой родной дядя Гиви подарил этот перстень мне в день рождения. — И Теа царственно подняла руку и показала мне его, и я убедился, что это не совсем то.
   — Камень вам очень идет, — произнес я, памятуя, что Женя, вероятно, наблюдает сценку.
   — Очень! — ответила подруга с акцентом (в грузинском языке нет ударений). — У Теа зеленые глаза, а у дяди Гиви хороший вкус.
   — Спасибо, Теа, спасибо, Нина, — скомкал я разговор, пытаясь быть учтивым.
   Подруга Нина пожала плечами. Я вернулся к Жене, она холодно сказала:
   — Интересуешься зелеными камушками?.. Это хризолит, а вовсе не гранат.

РАССТАВАНИЕ

   Чуть позже я вспомнил этот эпизод, но тогда меня уже не удивило, что Женя на расстоянии нескольких шагов смогла рассмотреть, что это не гранат, во всяком случае, не тот гранат, который я искал.
   Мы пошли на пляж. Искупались. Знакомая электричка промелькнула в послеполуденный час над берегом. Аромат смол, пологие волны, красноватая галька, тишина… Мгновенное предчувствие тревоги…
   Тем временем наверху, где едва выступала над прибрежной бетонной полосой насыпь с рельсами, замаячили и пропали три знакомые опереточные фигуры. Теперь они были одеты иначе: на одном джинсы и рубашка цвета бабочки-голубянки, на другом вельветовые брюки и курточка, на третьем водонепроницаемая белая и розовая синтетика. Но что мне до них? Стоп! А может быть, это как раз участники игры?
   Они пропали молниеносно, но это само по себе не могло бы навести на подобные мысли, случись встреча десять дней назад. Но теперь ставки возросли.
   …На щебне, ниже просмоленных нагретых шпал, вились еще два вихря оранжевой пыли. Когда они улеглись, синие кусты и тени под ними на склоне горы обозначились особенно отчетливо. Воздух был необыкновенно прозрачен.
   Я повернулся на спину, ощущая отвыкшими от тепла лопатками сухую колкость гравия и гальки под тонким полотенцем. Женя расхаживала по берегу и старалась выплеснуть на камни рыбешек. Она не наклонялась, а резко ударяла по воде ногами, напоминавшими о коричневом лакированном дереве. В брызгах не сверкнуло ни рыбьей чешуи, ни студенистой эмали медузы. Я нащупал иголку, приладил ее в карманчик плавок, подошел к Жене, попросил ее отойти и раскрошил в воду кусочек хлеба. Собралась стая барабулек, которых при желании можно было бы погладить по жабрам. Потом я увлек Женю на волнорез, лег на бетон, достал несколько мидий, разбил раковины камнем и бросил их в синюю прозрачную глубь. Тут же налетела ватага морских собачек и зеленух, изящных, как бабочки и стрекозы. Они хватали моллюсков, даже кусочки раковин, а внизу, над самым песком, ходила рыба покрупнее, тоже соблазнившаяся трапезой.
   — Как интересно они бросаются на мидий! — воскликнула Женя.
   — Рыболовы хорошо знают их вкус. Этой мелюзге не добраться до самих обитателей раковин. Вот осетры на Волге и Каспии — другое дело. Они глотают и раковины.
   — Ты видел живых осетров?
   — Да. Осетры — наши друзья, они снабжают нас икрой, мясом и вязигой. Нырнем, что ли?
   Мы вошли в воду без всплесков, открыли под водой глаза. Ноги Жени были похожи на торпеды; в следующую минуту, когда мы начали работать руками и ногами, стараясь обогнать один другого, контуры их показались мне необыкновенными — гибкими и выразительными. Они напоминали мне лишний раз о том, что эволюция, вероятно, изнемогла, потому что близка к воображаемому эталону.
   Мы все еще были под водой, словно у нас установился молчаливый уговор: кто дольше не всплывет, тот получит за это приз. Наши руки коснулись, мы были рядом; повернули к глянцевой поверхности воды, и тут, всплывая, я вздрогнул от неожиданности.
   Я успел заметить мгновенное движение Жениной руки, собиравшейся обнять меня. И увидел мелькнувшую в серо-синем свете стальную иглу. В мгновение ока моя иголка пропала в глубине. Я немедленно повернул, пытаясь догнать ее… Отчаянные, напрасные усилия: я не мог оставаться больше под водой. Но всплыть и отдышаться — значило потерять мой талисман. И все же я направился в глубину. Метр, два, три. И тут я понял, что не выдержу больше ни за что на свете. Голова наполнилась красным туманом, потемнело в глазах, я выдохнул часть воздуха и круто пошел вверх. Пелена застилала глаза, но мысль работала быстро, как никогда. То, что подсказывал разум, было похоже на бред, на галлюцинацию, но я слушал его голос в эти доли секунды. И мысленным взором я видел сейчас ее глаза, какими они были минуту назад. Движения ее рук. Промельнувшую иглу. Расстегнутый карманчик, из которого она выпала. И силуэт грациозной женщины внизу, в глубине. Там, у самого дна… Я не мог с ней состязаться, у меня не хватало дыхания и выносливости!
   Вынырнув, я отдышался. Женя еще не показывалась. Секунду-другую я мучительно соображал, как поступить. Ничего не придумал, но все получилось само собой. Вот на поверхности показалась ее голова. Она улыбалась, глаза ее излучали свет. Я заставил себя непринужденно рассмеяться:
   — Ты выиграла, Женя! Приз твой.
   — Какой приз? — продолжая улыбаться, спросила Женя, и тут я заметил, что говорит она так легко, как будто бы не провела под водой пяти минут.
   — Игла, которую ты нашла на дне! — выдохнул я.
   — Ошибаешься, — спокойно возразила она, согнав улыбку с лица. — Игла не может быть призом. Впрочем, если хочешь…
   Все ясно: игла у нее. Это на многое открывало глаза.
   Я прозревал. Но мне и виду нельзя показывать, что я близок к разгадке. Эти трое — второстепенные киборги, биороботы, их прислали, чтобы следить за мной, за каждым моим шагом, но главная их задача — придать истории с камерой хранения вид правдоподобия. И они хотели свалить с больной головы на здоровую. Тех, кто прислал их сюда, не устраивала инопланетная версия. Все правильно, и действуют они хорошо, пытаясь даже меня самого убедить в том, что камера хранения на моей совести… Но Женя? Я отказывался верить догадке.
   К берегу мы направились вместе. Молча вышли из воды. Я лег как ни в чем не бывало и закрыл глаза.
   — Я сейчас уезжаю, — спокойно произнесла Женя.
   — Как это — сейчас? А вещи, чемодан?
   — Чемодан больше мне не понадобится.
   — Шутить изволите!
   — Нет. У меня всего несколько минут…
   — Почему же ты меня не предупредила? — воскликнул я.
   — Ну, знаешь… меня вовсе не надо провожать. Я сама.
   — Сама!.. — повторил я и осекся.
   Женя поспешно собиралась, а сумочка ее оказалась открытой, и я заметил внутри большой зеленый камень. Я замолчал как завороженный. Наши глаза встретились. Она тянула сумочку к себе. Но продолжала смотреть на меня. Перстень выскользнул на гальку. И подкатился к моему локтю. Еще не осознавая происшедшего, я поднял его. Отполированные грани сверкнули, и под ними вспыхнул белый огонь.
   — Гранат… — бормотал я смятенно, разглядывая камень.
   — Дай-ка, — тихо сказала она.
   Я понял все, выдавил из себя:
   — Отдам в обмен на иглу.
   Она улыбнулась:
   — Пожалуйста, — и протянула иглу. — Она тебе пригодится.
   — Значит, я тебя не буду провожать?
   — Это невозможно.
   — Непонятно, зачем тебе нужно было оставаться здесь так долго. Когда тебе вернули в камере хранения кофточку и ты обнаружила ошибку, все могло быть кончено. Ведь ты из-за этого сюда пожаловала? — Я не договаривал намеренно, делая вид, что принимаю лишь половину истины. — Ты проверяла камеру?
   — Но потом… был отпуск, каникулы… — проговорила она, а я подумал, что этот ответ ей вполне мог подсказать зеленый гранат. — Я сама так решила. — Она поднялась. — И ни о чем не жалею.
   Там, где были ее колени, в мелкой красноватой гальке остались две продолговатые ямки. Рука ее легла на мое плечо. Гранат полыхнул зеленым огнем и оказался на ее безымянном пальце.
   — Странно, что я не носила его на руке все эти дни, правда? — Она наклонилась, словно хотела что-то добавить, но передумала.
   — На самом деле все не так уж и странно, — сказал я. — И ты это знаешь. Там, в роще, человек сорвался в пропасть. И если бы этот человек был не я, его ждал бы иной исход…
   — Нет! — воскликнула негромко Женя.
   В ее светлых глазах я уловил испуг, который, казалось, мешал ей говорить. Замешательство длилось минуту, но этого было бы достаточно, чтобы она нашла ответ, если подозрения не обманывали меня. Она не нашла ответа.
   — Ладно. Теперь о той троице на танцах… — сказал я.
   — Я их не знаю.
   — Значит, кроме вас, здесь, на Земле, есть другие?
   Женя внимательно посмотрела мне в глаза, и я, как ни странно, уловил в ее взгляде растерянность.
   — Мы догадывались о других, но я знаю о них не больше твоего. Наша женщина из камеры хранения пыталась защитить тебя от этих других. Она уверяет, что угроза была вполне реальной… хотя и она ни в чем не уверена.
   — Женщина из той самой камеры хранения… которую ты закрыла во избежание огласки…
   Это было невероятно. Мы дошли в этом прощальном разговоре до той точки, когда оказалось, что мои догадки не менее достоверны, чем знания инопланетянки.
   — Понимаю, вы у нас недавно, — сказал я. — Не освоились здесь и многого не замечаете. Первый этап: собирательство на чужой планете…
   — Это наша планета, — негромко произнесла Женя. — Ваша и наша.
   — Ну, положим, это преувеличение.
   — Так говорят наши легенды. Возьми это на память. — Она бросила к моим коленям какую-то безделушку и добавила: — Это микрокопия. Легенды пришли к нам от дедов, а тем от прадедов много-много поколений назад. Мы не утратили секрет древнего письма. И у тебя тоже есть права на наше прошлое.
   — Ну да, мой отец… сестра…
   — Мне пора!
   — Назови свое настоящее имя, — попросил я.
   — Велия. Велия, дочь Павы.
   — Имя моего отца…
   — Волний, сын Спурины.
   …Я смотрел ей вслед, пока глазам не стало больно от ослепительного солнца.

Часть вторая. СТАРЫЕ ГОРОДА

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

   Над рабочим столом Николая Николаевича Чирова подвешены на кронштейнах восемь светильников и ламп разного цвета, в том числе ультрафиолетового. А на полках разместилась коллекция барельефов, статуэток, скульптур, тессер, глиняных табличек, керамических и стеатитовых печатей, собранных со всего света. Это копии. По фотографиям, главным образом собственным, мой бывший научный руководитель воссоздает маленькие и большие реликвии. Я видел его за гончарным кругом, когда в свободное время он колдовал у почти готовой амфоры; у верстака, где он вытачивал из кости или камня подвески, печати, бусины, мелкие украшения, процарапывая потом резцом буква за буквой карийские, греческие, санскритские надписи.
   — Строго говоря, это подделки, — бросил он однажды мимоходом, показывая мне несколько новых вещиц, пополнивших фонд. — Но подделки эти лучше оригиналов, нагляднее, а главное, доступнее. В некотором роде они типичнее.
   Мне не надо было разъяснять это. Он не только археолог, но и специалист по мертвым языкам. Выражение это, конечно, неудачное. Что такое мертвый язык? Это язык, который, перестав изменяться, обрел бессмертие.
   — Присматривайтесь к начертанию букв, — говорил он, включая один из светильников. — По нему можно угадать даже характер мастера. Сомневаетесь? Вглядитесь в это бронзовое зеркало. Здесь изображены три бога и трое смертных. Надпись на языке пеласгов, но кое-какие усовершенствования в начертании отдельных значков не ускользнут от внимательного глаза. Видите? Вот здесь и здесь… А это значит, что зеркало делал раб и внес в него детали, свойственные художникам и мастерам его далекой родины. Один из богов необыкновенно живописен, курчав и похож на заморского гостя, прибывшего для торга.
   И вот теперь на рабочем столе Николая Николаевича — семь керамических пластинок, подарок Жени, точнее, Велии. Рядом — пластиковый футляр, в котором они покоились.
   Не будь Чиров моим научным руководителем и старшим товарищем, которому я многим обязан, я описал бы не без прикрас, как полезли его брови вверх, как он крякал и хмыкал, будучи не в состоянии сохранить спокойствие, как подозрительно косился на меня, прикидывая, наверное, какая муха меня укусила и как ему повести себя. Да, было отчего прийти в замешательство, ведь еще там, на черноморском берегу, я узнал на табличках этрусские буквы. А этруски перестали существовать еще до начала новой эры, оставив памятники культуры и нерасшифрованные короткие тексты своим наследникам — римлянам.
   — Где вы достали это? — спрашивает Чиров.
   — Нашел, — говорю я и про себя бормочу что-то о спасительной лжи.
   — Что вы там бормочете? — спрашивает он.
   — Так… я не понял ни строчки, хотя умею читать отдельные слова.
   — Вы догадались, наверное, — он повернулся ко мне, — что это самый большой по объему этрусский текст, на который никто не мог и рассчитывать до вашей находки?
   — Да, потому и пришел к вам.
   — И это подделка, — добавил он. — Я говорю не о футляре, а о самих табличках.
   — Конечно, — сказал я, невольно обводя взглядом его коллекцию. — Это подделка. А может быть, копия.
   — Знаете что? — Он аккуратно собрал таблички в футляр и внимательно заглянул мне в глаза. — Я не буду заниматься всем этим, пока вы не расскажете мне, как они попали к вам в руки.
   — Хорошо, — пробормотал я. — Запаситесь терпением.