– Взъелась? Да бесит меня бездарность ее жизни. Трутень в бабском обличий! И Ромку в «совка» превратила. Ведь предки ее живут достойно, красиво. Владимир там добытчик, коммерсант экстра-класса! Так жена его, мать Юлькина, все равно работает, что-то там переводит, зарабатывает. Макс - всегда при деле и при своих деньгах. А эта…
– Что - эта? - грустно спросила Татьяна Николаевна.
– Слюнтяйка, отрыжка социализма!
– Ален, а тебе не приходило в голову, что человек мог не найти себя или потеряться, особенно в это чумовое время?
– Чушь! Все что-то делают, живут достойно…
– А что ты в это слово вкладываешь?
– Не убого! Не сиротливо, считая копейки. Все работают, не гнушаясь ручки запачкать или переутомиться. Машины покупают, дачи, квартиры… Книги, между прочим, картины там… Детям дают образование, которое в мире котируется. Все крутятся.
– Да кто «все», Алена, побойся Бога!
– Ну, большинство. Даже вы…
– Это ужасно!
– Что?
– Большинство… Я всегда, еще смолоду, боялась «большинства», оно меня пугало. Теперь я знаю, что «большинство» - это к тому же ужасно стыдно…
Юльку так трясло, что пришлось укутаться в плед и включить обогреватель. Хотя на дворе стояло лето.
Эти два идиота ушли вместе, по-идиотски улыбаясь и не сводя друг с друга глаз. Спасибо, хоть за ручки не взялись при ней! Ее тошнило от их вида! И чего Максу вздумалось именно сегодня припереться? Тоже мне, брат заботливый. Ах, какие страсти с первого взгляда! Любовь…
Любовь? Любовь испортила жизнь ей, Юльке, чего уж перед собой лукавить - да, испортила! Сделала ее пустой и нищей. Можно до бесконечности перечислять все минусы и провалы в жизни, которые явились следствием именно ее, любви. А сейчас - ее отсутствия. Такой вот парадокс. Отдавшись ей без остатка и лишившись ее становишься живым мертвецом, которому ничего уже не надо. Даже дочка (кстати, скоро за ней идти в садик) не особенно волнует: сыта, здорова и слава Богу! Оказывается, отсутствие Любви приводит к уменьшению одноименного чувства к близким - родителям и детям - вот какая выводится формула.
Отсюда вывод: лучше ее и не знать, не испытывать, бежать от первых, ее признаков, очертя голову, жить умом и расчетом, без страстей, испытывать нормальные чувства к детям и старикам, животным и всему человечеству в целом.
Юлька восстала из пледа. На ее лице была написана решимость. Зашнуровывая кроссовки, дабы идти за дочкой, она почти успокоилась: все эти свои мысли она выскажет Максу, все ему разобъяснит, он всегда ей верил… А Ритке просто нужен самец - и это она ему тоже скажет, мол, конечно, муж наскучил, а тут такой молодой красавец… Не отдам я тебе брата, Ритка, фиг тебе, журналюга неудачливая!
Звонок в дверь был какой-то робкий, неуверенный. Кто бы это мог быть? Вера Георгиевна тяжело, вперевалку пошла открывать. Как болят ноги, спина! Эта бесконечная возня с мамой, почти неподвижной, тяжелой, брюзгливой… На пороге - Роман.
– Ты?
– Здравствуй, мама!
– Как ты давно… Заходи, заходи! - Вера Георгиевна засуетилась, разволновалась: «Рома, Ромасик пришел. Может, это добрый знак?» Знак - чего? Какая ерунда!
– Как там Ася, ваша дочь? - торопливо заговорила Вера, усадив сына в кухне за стол и захлопотав у плиты.
– Наша дочь… она еще и твоя внучка, - грустно сказал Рома.
– Да-да, конечно, прости! Как она?
– Все в порядке, ходит в сад, по выходным ездит к бабе Люсе.
Вера вздрогнула. «Лю-у-ся! Лю-у-усенька!» Интересно, был бы Костя рад, что у них общая внучка? Этот вопрос преследовал Веру с того момента, как Аська родилась. И именно поэтому у нее не возникало желания видеть эту девочку. Абсолютно никакого! «Бабушкинский инстинкт на нуле», - шутила она сама с собой.
– А как бабушка? - спросил Рома.
– А, - Вера махнула рукой. - Все так же, ни в ту, ни в другую сторону.
– «В ту» - я понимаю, а что есть «в другую»?
– Не лицемерь, Рома, ты все прекрасно понимаешь! - И она тяжело вздохнула. Роман внимательно поглядел на мать и ужаснулся: старуха! Такая же, как бабушка, только ходячая. Волосы все седые, редкие, всклокоченные, глаза потухшие, под набрякшими веками. И согнулась мать как-то вся, будто горб у нее растет. Жалость захлестнула Ромку.
Но, пока он разглядывал мать, та тоже исподволь разглядывала сына и ужасалась не меньше: был же интересный парень, а что от него осталось? Худющий, бледнющий, неухоженный какой-то, на плечах килограмм перхоти. Последний раз он заходил месяцев пять назад, денег принес на лекарство… Он был в куртке, шапке, как-то не так было заметно, какой он щуплый и заброшенный. Ему тридцать два, а выглядит на сорок. И не мужик, а какой-то веник, или как там сейчас говорят - «совок». Костя и то был мужчина помасштабнее, попрезентабельнее.
И мать с сыном бросились вдруг к другу в порыве взаимной жалости, всхлипнули, обнялись. «Переехали нас, как трамваи, все эти «Люси-Люсеньки», - думала Вера, впрочем, без ненависти, вполне остыв от всех былых страстей.
– Я уже старенькая, малыш.
– Зови меня только Максом. Я тебе дам - малыш. И в каком это месте ты старенькая?
– А вот в этом, - Рита подергала себя за волнистую прядь волос, выбившуюся из стянутого пестрой резинкой «хвоста». Видишь, сколько седых?
– Ну-ка, ну-ка… - Макс погладил прядку, потом поднес ее к губам и нежно поцеловал. - Они не седенькие, они - серебряные. Дурочка, это волшебные волосы, чем их больше, тем человек счастливее, красивее и умнее.
– Да-а? Ну, в таком случае, я пока что все-таки несчастная, уродина и дура.
– Мадам, на вас не угодишь!
– Не дерзи старшим!
– А ты прекрати закомплексовывать меня своим возрастом! Я и так знаю, что убог и сир.
– Дурачок! Это я - старая идиотка!
– Сейчас дам в зубы! Как ровеснице.
– Чудовище, ты бьешь девочек?
– А как же? Без этого я давно умер бы от скуки. Бить девочек - это ж кайф!
– Слушай, Макс… А ты уже влюблялся?
– Десять тысяч раз. Последний - в Мадонну.
– Я серьезно…
– А если серьезно… Ну-ка, поди сюда! Давай, давай… - он властно взял ее голову своими большими ладонями и приблизил ее лицо к своему. - Если серьезно, то я люблю тебя, Рита. Я схожу с ума, я не могу без тебя вот уже две недели, с того самого дня. Я люблю тебя…
– И я люблю тебя… - прошептала Рита. Он начал нежно ее целовать: лоб, глаза, щеки, губы, так нежно и осторожно, будто боясь спугнуть. Рита закрыла глаза, у нее закружилась голова. Закружилась так, как никогда раньше. Разве только тогда, лет пятнадцать назад, с Гошей было что-то подобное? Кажется…
– Ой! - вдруг вскрикнула она и с силой оттолкнула от себя Макса.
– Что такое? Ты что? - испугался тот.
– Макс, на что это похоже? Стоим в подъезде, как будто мне в самом деле пятнадцать лет! А мне, между прочим, домой пора, к сыну, маму отпускать, муж скоро придет…
– Я хочу познакомиться с твоим сыном.
– Сбрендил?
– Он похож на тебя?
– Очень… Познакомиться… Забудь об этом. Пока что…
– А… Мы так и будем бродить по улицам и кафешкам? Почему ты не хочешь прийти ко мне в выходные? До ноября мои предки все уикенды проводят на даче.
– Гений! Дома я что скажу?
– Наври про тетку.
– Глупее не придумать!
– Сама же говорила: твоя мама с ней не общается, муж сроду сам не позвонит…
– Тебе в голову не приходит, что тетя Сима может мне позвонить именно в тот момент, когда я якобы буду у нее. Трубку возьмет Гоша…
– Проклятие телефонизации, телефонам и тому, кто это изобрел!
– Есть другой вариант… - Рита задумчиво кусала губы.
– Ну?
– У меня же свободный график… С утра пораньше я отведу Ваню к маме, по-быстренькому съезжу к тете Симе, всем скажу, что потом хочу пройтись по магазинам. А сама вернусь домой.
– И я приду к тебе…
– Гошка приходит не раньше восьми…
– У нас будет куча времени…
– Я, наверное, дура, но… Тебе было бы интересно почитать мои статьи? Мне почему-то хочется…
– Я прочту все твои статьи, я послушаю все твои записанные на кассеты передачи! Я посмотрю все твои фотографии, начиная с детства. Я узнаю о тебе все!
– И, может быть, сразу разлюбишь… - немножко лицемерно вздохнула Рита.
– Этих слов я не слышал. Даже не надейся! Все, попалась птичка в лапы тигровой акулы, навсегда попалась!
– Никогда не говори «навсегда»!
– А ты никогда не говори «никогда».
– В какой день ты можешь прийти?
– Я могу слинять с занятий когда угодно.
– Тогда - четверг. Ведь это наш день, помнишь?
– Конечно.
– Счастливый день… Кто бы мог подумать - ведь он рыбный, а я терпеть не могу рыбу!
– Вот еще одна новость о тебе! Что ж, рыбу мы исключим из нашей жизни навсегда.
– Опять «навсегда»?
– Я ж про рыбу…
– Слушай, мне правда пора!
– Последний раз! - Он привлек ее к себе и снова начал целовать, только на сей раз жадно и страстно. И Ритка опять закружилась на карусели.
Юля, Рома и Ася ужинают. Как обычно: вареная картошка, сосиски и маринованные болгарские огурцы из банки. За все эти годы их кухня практически не изменила своего вида. Только другое бра на стене над столом, раз шесть менялась скатерть… А так, те же шкафчики польской «Зоей», потерявшие вид и форму - стенки и дверцы покоробились, белое - потемнело, некогда бежевое - выцвело. Из крана все время занудливо подкапывает. «Надо бы поменять прокладку», - отмечает про себя Рома, ковыряя вилкой остывающую картошку.
На столе совсем не аппетитный вид: хлеб выглядывает из пакета (кому надо - отрезай), сосиски поданы прямо в миске (кому надо - вынимай). Аська жует без энтузиазма. Юлька практически не ест. Она смотрит. Мимо мужа, мимо дочери и не скажешь, что в себя. Нет, куда-то в некое событие, которое тяготит и мучает ее…
Роман исподволь поглядывает на жену. Верхняя пуговичка ее рубашки болтается на длинной нитке и грозится упасть прямо в тарелку. «Если упадет, - думает Рома, - Юлька может запросто проглотить ее». Впрочем, не проглотит - она вообще уже перестала есть. Кстати, белая пуговичка на зеленой рубашке пришита черной ниткой. «И плохо к тому же, пришита! Эх, Юлька, и чем ты целый день занята?» Злость и раздражение закипали в Роме, но он никогда сам, первый не дал бы им выхода. Лучше перемолчать.
Оттого и нависло в кухне напряжение, и именно сегодня Ромке было особенно тяжело и непонятно: зачем это все, а главное, откуда взялось? Как он не заметил того момента, когда все поломалось, и жизнь превратилась в физиологическое существование ни для чего и ни для кого?
Юлька явно злится. Наверное, на то, что он стал иногда задерживаться… Он готов был храбро встретить ее вопрос и честно сказать: да, я хожу к Вере Георгиевне, моей маме, и ты должна понять… Ничего она не должна и не поймет! Ясно, как Юлька воспримет такую новость… Хотя странно, что до сих пор она не интересовалась его поздними приходами, будто не замечала или игнорировала эти задержки. И сейчас молчит. Может, она «на него» молчит? Ну, что за жизнь - сплошной неуют, напряг и непонимание! Роман вздохнул. Юлька услышала и, отвлекшись от своих дум, метнула на него недобрый взгляд.
– Ма-а! Я хочу мяса. Я уже пять раз хочу мяса! - захныкала Аська.
– Ничего, перебьешься, - мрачно ответила мать.
– Юль, ты извини, конечно, но на самом деле Аське надо бы… А то все эти сосиски…
– Да? А кто это у нас на вырезку заработал?
– Почему обязательно вырезка?
– А что, костями ребенка кормить, как собаку? Лучше уж сосиски!
– Так что, у нас вообще на мясо денег не хватает?
– А у нас ни на что денег не хватает… И, кстати, - Юлька будто вспомнила нечто важное, - где это ты пропадаешь в последнее время? Денег не прибавилось, значит, дело не в работе?
– Я… Я к маме захожу… - с Ромы мигом слетела вся его решимость и уверенность. Он почувствовал себя виноватым.
– О!..
– Ты пойми, пожалуйста: она совсем сдала. Ей так трудно!
– Зато мне легко… - прошептала Юлька. Было такое впечатление, что сейчас она пустит слезу. Не такой реакции ждал Рома. Криков, упреков, выяснений отношений, но не слабости.
– Мам! Ты что - плачешь? - Аська протянула ручки к Юле. - Не плачь, все в порядке, я покушала, спасибо!
– Правда, Юль, что случилось-то?
Юля обняла дочку, поцеловала ее в лобик и отправила в комнату играть. Когда она вернулась в кухню, вид у нее уже был вполне боевой - ни слезинки в глазах, никакой слабости. Она крепко взяла себя в руки и была готова к нападению. Роман приготовился к обороне.
Юлька оперлась обеими руками о стол, как оратор на трибуне, наклонилась к мужу и зашипела ему в лицо:
– Представляешь, эта шлюха Ритка Катаева, то есть Гаврилова, вцепилась, как клещ, в Макса. Они встречаются и шляются по подъездам и подворотням, обжимаются…
– Ты откуда знаешь?
– Знаю! Следила, ходила за Максом, все видела! Давно Роман не был так ошеломлен, он ушам своим не верил!
– Ты сошла с ума?
– Я его сестра, а он, между прочим, еще несовершеннолетний! Ему восемнадцать только в декабре… И я должна…
– Да ты что, в самом деле! Макс - не пацан, чего ты боишься? За его добродетель?
– А за все! И за душу, и за здоровье. Он ей что - игрушка, что ли? Или вибратор?
– О, Господи… Что ты несешь, Юля! Как ты можешь лезть, ты - тем более ты? Никто в такие дела не должен вмешиваться, в результате только хуже, в любом случае хуже… - Ромкино лицо исказила гримаса досады и раздражения: кому он это говорит? Кому он вынужден объяснять, где право, где лево? Юлька тем временем как-то странно смотрела на мужа.
– Не хочешь ли ты сказать, что если бы тогда никто не лез… не вмешивался… у нас бы все было иначе… К примеру, нам не обязательно было бы жениться…
Какая неожиданная для нее мысль! Хотя наверняка не спонтанная, а выношенная. Как и для него, впрочем…
– Возможно. Мы бы не чувствовали такой необходимости доказать себе и окружающим, что мы правы, а все остальные - сволочи.
– Да мы ничего не доказывали, мы же просто любили, - растерянно сказала Юля.
– Без посторонней «помощи» и любовь могла закончиться вовремя.
Юльку передернуло от таких слов.
– Вот оставь Макса в покое! Пусть все идет своим чередом. Со зрелой дамой он хоть гадость никакую не подцепит…
– Я думаю, как раз наоборот…
– Хватит! Лучше пуговицу пришей. И, ради Бога, зелеными нитками!
Алена сидела в машине и ждала Романа. Она припарковалась напротив его конторы, через улочку.
Алена не знала, когда Ромка освобождается, и на всякий случай приехала аж в три часа.
Моросил сентябрьский дождик. Алена включила «дворники»… По стеклу катились грязные капли. «Пора мыть тачку, - подумала Алена. - Или это уже дожди в Москве такие? Как мы живы-то еще?..»
Уже прошел час. И чего, спрашивается, приперлась? Дурная голова…
Впрочем, чего лицемерить-то? Причина есть и вполне серьезная…
Два дня назад они с Сашкой заезжали к Володе, отчиму Юльки, обсудить одно весьма любопытное коммерческое предложение. Они сидели в Володиной комнате (эх, классную хату купил он год назад: каждому домочадцу - по комнате плюс громадная гостиная и пятнадцатиметровая кухня), разговаривали, мужики курили, и вот из-за этого Алена и вышла на кухню подышать - ну, не выносила она дыма, сама так и не закурила, и от дыма ее просто тошнило. Так вот: вышла она на кухню и совершенно случайно услышала разговор, доносившийся из комнаты Макса. В этой роскошной квартире кухня находилась как бы в центре, и отсюда можно было наблюдать и слышать жизнь во всех комнатах. А Людмила Сергеевна и Макс в пылу своего разговора не заметили, как Алена вышла в кухню.
– Кто эта женщина, Мася? Я просто хочу знать.
– Ма, она - прекрасная женщина, умная, добрая, красивая, чего тебе еще нужно?
– Юлька мне орала в трубку какие-то ужасы… Что у нее сын, вроде, твой ровесник?
Макс весело захохотал.
– Ой, сестра моя совеем свихнулась, чтоб она была здорова! Если мне шесть лет, то да - мы с ее сынишкой ровесники.
– Значит, ее сыну шесть… А ей?
– Ну, я же говорил тебе - они с Юлькой вместе учились, вот и считай.
Голос Людмилы Сергеевны слегка дрогнул:
– Сынуля, тогда ей действительно многовато. Тридцать два…
– И что?
– Она… у нее нет мужа?
– Чего ты спрашиваешь, ма? Юлька ж тебе все доложила. Увы, она пока что замужем за другим. Пока что!
– Не пугай меня! - вскрикнула Людмила Сергеевна.
– Это Юлька меня пугает! Ей что, совсем делать нечего?
– Она за тебя очень переживает.
– Она от безделья с ума сходит, и ты прекрасно это понимаешь. Может нормальная сестра так беситься из-за любви брата?
– Согласись, твоя любовь… не вполне нормальная…
– Всякая настоящая любовь не соответствует никаким нормам!
– Я тоже обеспокоена… Макс вздохнул.
– Ма, ты извини меня, конечно, но ведь ты тоже постарше папы…
– Нет-нет, не надо! - Людмила Сергеевна вдруг так эмоционально это произнесла, что Алене даже стало ее жалко: совершенно очевидно, что в свое время женщина сильно перекомплексовала по этому поводу. А чего, спрашивается? Алена прислонилась к блестящей кафельной стене и боялась шевельнуться.
– А почему, «не надо»? - требовательно спросил Макс.
– Потому что все было иначе… И вообще, у нас вовсе не такая уж большая разница в возрасте.
– Что было иначе, не понимаю.. И получается, что вся разница в «разнице»? Все, хватит, мама! - голос Макса зазвучал жестко. - Я не хочу больше вести этот дурацкий разговор не по существу и не по делу.
– Ты ее знаешь всего ничего… - пролепетала Людмила Сергеевна.
– Вот и дайте нам время.
– Юлька орет…
– Пусть орет. Ты не обращай внимания. Вот Ромке с Аськой туго приходится. Роман совсем лицо потерял, весь синий… А ты живи спокойно, с мыслью: твой сын счастлив, он любит и любим.
– Вы-таки добьете меня своими Любовями, дети мои, - с горькой усмешкой сказала мама.
Алена на цыпочках вернулась к деловым мужчинам и деловым разговорам. Правда, толку от нее в тот день было чуть… Ибо в голове у Алены помещались только слова: «Ромке туго приходится, совсем лицо потерял, весь синий…»
«Может, она его уже догрызла, допекла?» - с тревогой подумала Алена, поглядывая на часы. Тут как раз Роман и вышел, кутаясь зябко в ветровку и напяливая на голову какой-то жуткий картуз. Алена засигналила что есть мочи. Рома вздрогнул и задергал головой туда-сюда. На этой улочке машин было мало, и он быстро увидел знакомый «опель», тем более, что Алена энергично махала ему из окна.
Рома радостно улыбнулся ей и быстро подбежал к машине.
– Привет, Аленка! А ты что тут делаешь?
– Тебя жду, милый! Не мокни, давай в машину! Рома удивленно и покорно сел рядом с ней на мягкое сиденье.
– И сними свой идиотский картуз! - Алена резким движением сорвала его с Романа и забросила на заднее сидение.
– И… зачем ты меня ждала?
– Эх ты, джентльмен хренов! И это вместо слов «наконец, дорогая!»? - улыбнулась Алена, заводя машину.
До встречи с Ритой Макс был вполне доволен своей юной жизнью. Ему повезло родиться в хорошей семье: папа - умный, оборотистый, деловой, и при этом - добрый и веселый человек. С ним всегда легко и просто.
По части «душевности» - мама. Более чуткая, нервная и даже рефлексирующая, она дала Максу ощущение хрупкости и в то же время необыкновенности жизни. Во всех ее проявлениях. Небо серое, хмурое? Но, когда дождь, так хорошо думается и мечтается! Поссорился с другом? А как сладко будет примирение! Не можешь простить? Вспомни, как он помог тебе тогда, когда ты остался совсем один, помнишь? У тебя замечательный друг! И ты - замечательный, раз нашел такого человека и подружился с ним!
И так во всем. Это не просто оптимизм, это, скорее, страстная любовь к жизни и всему живущему на этой земле.
При этом мама бывала жесткой и очень требовательной в плане как она выражалась, «нравственного чувства». Только с высоты этого чувства и никакого другого - страха, обиды, не дай Бог, мести - оценивались поступки. Такая мама…
Сам себя Макс характеризовал так: он не юноша, не выросший мальчик, а уже мужчина, серьезный и ответственный, проскочивший, к счастью, бездарную стадию умственного тинэйджерства. Ему не улыбались «тусовки» и компашки, он самодостаточен. Много читал и в смысле книг был всеядный. Из музыки любил «Битлов» и «Машину времени» из Юлькиной юности. Тащился от картин Босха. Всерьез занимался техническими переводами и жил мечтой о все-таки научной карьере экономиста. Прекрасно осознавая, что на научную работу сначала надо хорошенько заработать и относясь к этому философски. Радуясь сегодняшнему дню. Словом, полет проходил нормально.
Но вот теперь Макс понял, что был как бы недоделан, незавершен. Навязчивая банальность о двух яблочных половинках… И тем не менее: именно теперь жизнь обрела полноценный вид, вес, вкус, что хотите! Появилась Рита. Одна. Навсегда. До сих пор все девочки Макса были девочками для танцев (что случалось крайне редко) и поцелуйчиков. О большем, конечно, мечталось, но неконкретно. Снилось иногда что-то там такое… без лица. Теперь же он хотел всего и весь горел от желания. В этом не было ничего удивительного, а вот чувство щемящей нежности, трепетности, появившееся желание оберегать, защищать, помогать - такого он от себя не ожидал.
В назначенный четверг Макс шел к Рите, ощущая себя взрослым человеком, чувствуя ответственность за любимую женщину, ее сына и всю их будущую жизнь - ни больше, ни меньше.
Роман и Алена сидели в милом, полутемном кафе. На их столике стояли соки, кофе, блюдца с орешками, бутербродами с осетриной, икрой, красивые пирожные… Рома с тоской глядел на все это.
– Алена, я же просил: не надо в заведения…
– Расслабься, Лавочкин! У тебя денег нет, я в курсе. Давай не будем об этом.
– Мне неприятно…
– Ой! - Алена поморщилась. - Я, конечно, не феминистка, но, ей-богу, Ром: я зарабатываю столько, что все эти твои ужимки и прыжки просто смешны. Если хочешь выглядеть достойно - веди себя смирно. Плачу я, смирись с этим как-нибудь.
Ромка выглядел, как побитый щенок. «Ну вот, я ему еще добавила, бревно нечуткое! Мало ему…» - обругала себя Алена и ласково взяла его за руку. Он вздрогнул и удивленно посмотрел ей в лицо. Она улыбнулась.
– Ром! Я спросить тебя хочу… Только обещай, что ответишь честно!
– Это в обмен на халявную жрачку?
– Как тебе не стыдно!
– Извини, я не прав… Что ты хотела спросить?
– Скажи… Дома совсем плохо? Ромка весь напрягся.
– Ты о чем?
– Об истории с Максимом. О Юльке. О тебе. О вас.
– Откуда ты…
– От верблюда! Я задала тебе вопрос.
– Ты что - следователь, и я обязан отвечать? Какое тебе до всего этого дело?
– Нет, ты скажи, скажи, я тебя умоляю! Юлька доедает тебя?.
– Ой, Алена! - Ромка схватился за голову. - Я с тобой, что ли, буду обсуждать свою семейную жизнь?
– А с кем же? - Алена приблизила к нему свое лицо и почти зашептала. - Я знаю, что ты совсем один. С мамой ты ни о чем таком не говоришь, а. больше у тебя никого нет. Я все знаю…
– Обо мне газеты сообщают, что ли?
– Во-первых, я достаточно часто бываю у Юлиных родителей. А во-вторых… Дурак ты, Ромка, я же люблю тебя!
Макс сидел в кресле у Риты дома и, уже второй час, сдвинув брови, внимательно слушал кассету с записью ее радиопередачи. Перед этим он прочитал семь ее статей. Отложив последнюю, он ничего не сказал, только строго так велел: «Ставь кассету!»
Ритка сидела вся красная, напряженная и до крови кусала губы. Никогда еще она так не волновалась, ожидая оценку своего труда. Ей хотелось нравиться Максу во всем, ей хотелось, чтобы он увидел, какая она умная и талантливая. Нет, не хотелось: это было жизненно необходимо! Плевать, какие статьи и передачи на самом деле! Важно, как он будет думать о ней.
Господи, когда же кончится эта пытка?
Пошла конечная музыкальная отбивка. Макс протянул руку и нажал кнопку «стоп». Наступила тишина.
– Не томи, Макс, скажи слово!
Он с нежностью посмотрел на Риту:
– Ты очень талантливая девочка. Умница моя, лапочка. Только… Можно я скажу?
– Этого я и жду, - скрывая волнение, заулыбалась Рита.
– Ты здорово пишешь, здорово… звучишь. Но, знаешь, почему у тебя все так закончилось?
– Ну, почему же?
– Тебе все, о чем ты писала или делала передачи, не было интересно. Поэтому ты с такой легкостью бросала темы… Ты - эмоциональная, но на минуту. Потом ты легко выбрасываешь из головы то, о чем с таким волнением только что говорила. Так ведь? Может, я сто раз не прав, но, как я понимаю журналистику, темой надо «заболеть». Ты же всегда была абсолютно здорова. Вот твой феминизм…
– Не феминизм, - буркнула Рита, - а женская тема.
– Какая разница? - отмахнулся Макс.
– Большая! - упрямо твердила Рита. - Надоело каждый раз всем повторять!
– Ну ладно, хорошо… Не о том речь. Вроде застряла на этом, дело пошло, так нет: при первой трудности все бросила и сбежала кропать «слоганы».
– Не при первой, при сотой! - закричала Рита. - Я ж рассказывала тебе, меня съели, забодали…
– А ты не съедайся! - тоже повысил голос Макс. - Как легко тебя забодать! Сразу - ах, ах, меня обидели, ручки вверх и демонстративно уходит. А хуже-то кому? Им? Тебе же самой! Упорства в тебе ни на грамм! Вот твоя проблема… Плюс отсутствие собственного интереса к какой-нибудь тематике…
Ритка вдруг разревелась. Черт возьми, он так прав, этот мальчишка, этот пацан-второкурсник, сукин сын!
Макс бросился к ней, обнял:
– Риточка, прости, милая моя, не плачь, ну, я дурак, я ерунду порю, я ж ничего в этом не смыслю!
Ритка оттолкнула его:
– Что - эта? - грустно спросила Татьяна Николаевна.
– Слюнтяйка, отрыжка социализма!
– Ален, а тебе не приходило в голову, что человек мог не найти себя или потеряться, особенно в это чумовое время?
– Чушь! Все что-то делают, живут достойно…
– А что ты в это слово вкладываешь?
– Не убого! Не сиротливо, считая копейки. Все работают, не гнушаясь ручки запачкать или переутомиться. Машины покупают, дачи, квартиры… Книги, между прочим, картины там… Детям дают образование, которое в мире котируется. Все крутятся.
– Да кто «все», Алена, побойся Бога!
– Ну, большинство. Даже вы…
– Это ужасно!
– Что?
– Большинство… Я всегда, еще смолоду, боялась «большинства», оно меня пугало. Теперь я знаю, что «большинство» - это к тому же ужасно стыдно…
Юльку так трясло, что пришлось укутаться в плед и включить обогреватель. Хотя на дворе стояло лето.
Эти два идиота ушли вместе, по-идиотски улыбаясь и не сводя друг с друга глаз. Спасибо, хоть за ручки не взялись при ней! Ее тошнило от их вида! И чего Максу вздумалось именно сегодня припереться? Тоже мне, брат заботливый. Ах, какие страсти с первого взгляда! Любовь…
Любовь? Любовь испортила жизнь ей, Юльке, чего уж перед собой лукавить - да, испортила! Сделала ее пустой и нищей. Можно до бесконечности перечислять все минусы и провалы в жизни, которые явились следствием именно ее, любви. А сейчас - ее отсутствия. Такой вот парадокс. Отдавшись ей без остатка и лишившись ее становишься живым мертвецом, которому ничего уже не надо. Даже дочка (кстати, скоро за ней идти в садик) не особенно волнует: сыта, здорова и слава Богу! Оказывается, отсутствие Любви приводит к уменьшению одноименного чувства к близким - родителям и детям - вот какая выводится формула.
Отсюда вывод: лучше ее и не знать, не испытывать, бежать от первых, ее признаков, очертя голову, жить умом и расчетом, без страстей, испытывать нормальные чувства к детям и старикам, животным и всему человечеству в целом.
Юлька восстала из пледа. На ее лице была написана решимость. Зашнуровывая кроссовки, дабы идти за дочкой, она почти успокоилась: все эти свои мысли она выскажет Максу, все ему разобъяснит, он всегда ей верил… А Ритке просто нужен самец - и это она ему тоже скажет, мол, конечно, муж наскучил, а тут такой молодой красавец… Не отдам я тебе брата, Ритка, фиг тебе, журналюга неудачливая!
Звонок в дверь был какой-то робкий, неуверенный. Кто бы это мог быть? Вера Георгиевна тяжело, вперевалку пошла открывать. Как болят ноги, спина! Эта бесконечная возня с мамой, почти неподвижной, тяжелой, брюзгливой… На пороге - Роман.
– Ты?
– Здравствуй, мама!
– Как ты давно… Заходи, заходи! - Вера Георгиевна засуетилась, разволновалась: «Рома, Ромасик пришел. Может, это добрый знак?» Знак - чего? Какая ерунда!
– Как там Ася, ваша дочь? - торопливо заговорила Вера, усадив сына в кухне за стол и захлопотав у плиты.
– Наша дочь… она еще и твоя внучка, - грустно сказал Рома.
– Да-да, конечно, прости! Как она?
– Все в порядке, ходит в сад, по выходным ездит к бабе Люсе.
Вера вздрогнула. «Лю-у-ся! Лю-у-усенька!» Интересно, был бы Костя рад, что у них общая внучка? Этот вопрос преследовал Веру с того момента, как Аська родилась. И именно поэтому у нее не возникало желания видеть эту девочку. Абсолютно никакого! «Бабушкинский инстинкт на нуле», - шутила она сама с собой.
– А как бабушка? - спросил Рома.
– А, - Вера махнула рукой. - Все так же, ни в ту, ни в другую сторону.
– «В ту» - я понимаю, а что есть «в другую»?
– Не лицемерь, Рома, ты все прекрасно понимаешь! - И она тяжело вздохнула. Роман внимательно поглядел на мать и ужаснулся: старуха! Такая же, как бабушка, только ходячая. Волосы все седые, редкие, всклокоченные, глаза потухшие, под набрякшими веками. И согнулась мать как-то вся, будто горб у нее растет. Жалость захлестнула Ромку.
Но, пока он разглядывал мать, та тоже исподволь разглядывала сына и ужасалась не меньше: был же интересный парень, а что от него осталось? Худющий, бледнющий, неухоженный какой-то, на плечах килограмм перхоти. Последний раз он заходил месяцев пять назад, денег принес на лекарство… Он был в куртке, шапке, как-то не так было заметно, какой он щуплый и заброшенный. Ему тридцать два, а выглядит на сорок. И не мужик, а какой-то веник, или как там сейчас говорят - «совок». Костя и то был мужчина помасштабнее, попрезентабельнее.
И мать с сыном бросились вдруг к другу в порыве взаимной жалости, всхлипнули, обнялись. «Переехали нас, как трамваи, все эти «Люси-Люсеньки», - думала Вера, впрочем, без ненависти, вполне остыв от всех былых страстей.
– Я уже старенькая, малыш.
– Зови меня только Максом. Я тебе дам - малыш. И в каком это месте ты старенькая?
– А вот в этом, - Рита подергала себя за волнистую прядь волос, выбившуюся из стянутого пестрой резинкой «хвоста». Видишь, сколько седых?
– Ну-ка, ну-ка… - Макс погладил прядку, потом поднес ее к губам и нежно поцеловал. - Они не седенькие, они - серебряные. Дурочка, это волшебные волосы, чем их больше, тем человек счастливее, красивее и умнее.
– Да-а? Ну, в таком случае, я пока что все-таки несчастная, уродина и дура.
– Мадам, на вас не угодишь!
– Не дерзи старшим!
– А ты прекрати закомплексовывать меня своим возрастом! Я и так знаю, что убог и сир.
– Дурачок! Это я - старая идиотка!
– Сейчас дам в зубы! Как ровеснице.
– Чудовище, ты бьешь девочек?
– А как же? Без этого я давно умер бы от скуки. Бить девочек - это ж кайф!
– Слушай, Макс… А ты уже влюблялся?
– Десять тысяч раз. Последний - в Мадонну.
– Я серьезно…
– А если серьезно… Ну-ка, поди сюда! Давай, давай… - он властно взял ее голову своими большими ладонями и приблизил ее лицо к своему. - Если серьезно, то я люблю тебя, Рита. Я схожу с ума, я не могу без тебя вот уже две недели, с того самого дня. Я люблю тебя…
– И я люблю тебя… - прошептала Рита. Он начал нежно ее целовать: лоб, глаза, щеки, губы, так нежно и осторожно, будто боясь спугнуть. Рита закрыла глаза, у нее закружилась голова. Закружилась так, как никогда раньше. Разве только тогда, лет пятнадцать назад, с Гошей было что-то подобное? Кажется…
– Ой! - вдруг вскрикнула она и с силой оттолкнула от себя Макса.
– Что такое? Ты что? - испугался тот.
– Макс, на что это похоже? Стоим в подъезде, как будто мне в самом деле пятнадцать лет! А мне, между прочим, домой пора, к сыну, маму отпускать, муж скоро придет…
– Я хочу познакомиться с твоим сыном.
– Сбрендил?
– Он похож на тебя?
– Очень… Познакомиться… Забудь об этом. Пока что…
– А… Мы так и будем бродить по улицам и кафешкам? Почему ты не хочешь прийти ко мне в выходные? До ноября мои предки все уикенды проводят на даче.
– Гений! Дома я что скажу?
– Наври про тетку.
– Глупее не придумать!
– Сама же говорила: твоя мама с ней не общается, муж сроду сам не позвонит…
– Тебе в голову не приходит, что тетя Сима может мне позвонить именно в тот момент, когда я якобы буду у нее. Трубку возьмет Гоша…
– Проклятие телефонизации, телефонам и тому, кто это изобрел!
– Есть другой вариант… - Рита задумчиво кусала губы.
– Ну?
– У меня же свободный график… С утра пораньше я отведу Ваню к маме, по-быстренькому съезжу к тете Симе, всем скажу, что потом хочу пройтись по магазинам. А сама вернусь домой.
– И я приду к тебе…
– Гошка приходит не раньше восьми…
– У нас будет куча времени…
– Я, наверное, дура, но… Тебе было бы интересно почитать мои статьи? Мне почему-то хочется…
– Я прочту все твои статьи, я послушаю все твои записанные на кассеты передачи! Я посмотрю все твои фотографии, начиная с детства. Я узнаю о тебе все!
– И, может быть, сразу разлюбишь… - немножко лицемерно вздохнула Рита.
– Этих слов я не слышал. Даже не надейся! Все, попалась птичка в лапы тигровой акулы, навсегда попалась!
– Никогда не говори «навсегда»!
– А ты никогда не говори «никогда».
– В какой день ты можешь прийти?
– Я могу слинять с занятий когда угодно.
– Тогда - четверг. Ведь это наш день, помнишь?
– Конечно.
– Счастливый день… Кто бы мог подумать - ведь он рыбный, а я терпеть не могу рыбу!
– Вот еще одна новость о тебе! Что ж, рыбу мы исключим из нашей жизни навсегда.
– Опять «навсегда»?
– Я ж про рыбу…
– Слушай, мне правда пора!
– Последний раз! - Он привлек ее к себе и снова начал целовать, только на сей раз жадно и страстно. И Ритка опять закружилась на карусели.
Юля, Рома и Ася ужинают. Как обычно: вареная картошка, сосиски и маринованные болгарские огурцы из банки. За все эти годы их кухня практически не изменила своего вида. Только другое бра на стене над столом, раз шесть менялась скатерть… А так, те же шкафчики польской «Зоей», потерявшие вид и форму - стенки и дверцы покоробились, белое - потемнело, некогда бежевое - выцвело. Из крана все время занудливо подкапывает. «Надо бы поменять прокладку», - отмечает про себя Рома, ковыряя вилкой остывающую картошку.
На столе совсем не аппетитный вид: хлеб выглядывает из пакета (кому надо - отрезай), сосиски поданы прямо в миске (кому надо - вынимай). Аська жует без энтузиазма. Юлька практически не ест. Она смотрит. Мимо мужа, мимо дочери и не скажешь, что в себя. Нет, куда-то в некое событие, которое тяготит и мучает ее…
Роман исподволь поглядывает на жену. Верхняя пуговичка ее рубашки болтается на длинной нитке и грозится упасть прямо в тарелку. «Если упадет, - думает Рома, - Юлька может запросто проглотить ее». Впрочем, не проглотит - она вообще уже перестала есть. Кстати, белая пуговичка на зеленой рубашке пришита черной ниткой. «И плохо к тому же, пришита! Эх, Юлька, и чем ты целый день занята?» Злость и раздражение закипали в Роме, но он никогда сам, первый не дал бы им выхода. Лучше перемолчать.
Оттого и нависло в кухне напряжение, и именно сегодня Ромке было особенно тяжело и непонятно: зачем это все, а главное, откуда взялось? Как он не заметил того момента, когда все поломалось, и жизнь превратилась в физиологическое существование ни для чего и ни для кого?
Юлька явно злится. Наверное, на то, что он стал иногда задерживаться… Он готов был храбро встретить ее вопрос и честно сказать: да, я хожу к Вере Георгиевне, моей маме, и ты должна понять… Ничего она не должна и не поймет! Ясно, как Юлька воспримет такую новость… Хотя странно, что до сих пор она не интересовалась его поздними приходами, будто не замечала или игнорировала эти задержки. И сейчас молчит. Может, она «на него» молчит? Ну, что за жизнь - сплошной неуют, напряг и непонимание! Роман вздохнул. Юлька услышала и, отвлекшись от своих дум, метнула на него недобрый взгляд.
– Ма-а! Я хочу мяса. Я уже пять раз хочу мяса! - захныкала Аська.
– Ничего, перебьешься, - мрачно ответила мать.
– Юль, ты извини, конечно, но на самом деле Аське надо бы… А то все эти сосиски…
– Да? А кто это у нас на вырезку заработал?
– Почему обязательно вырезка?
– А что, костями ребенка кормить, как собаку? Лучше уж сосиски!
– Так что, у нас вообще на мясо денег не хватает?
– А у нас ни на что денег не хватает… И, кстати, - Юлька будто вспомнила нечто важное, - где это ты пропадаешь в последнее время? Денег не прибавилось, значит, дело не в работе?
– Я… Я к маме захожу… - с Ромы мигом слетела вся его решимость и уверенность. Он почувствовал себя виноватым.
– О!..
– Ты пойми, пожалуйста: она совсем сдала. Ей так трудно!
– Зато мне легко… - прошептала Юлька. Было такое впечатление, что сейчас она пустит слезу. Не такой реакции ждал Рома. Криков, упреков, выяснений отношений, но не слабости.
– Мам! Ты что - плачешь? - Аська протянула ручки к Юле. - Не плачь, все в порядке, я покушала, спасибо!
– Правда, Юль, что случилось-то?
Юля обняла дочку, поцеловала ее в лобик и отправила в комнату играть. Когда она вернулась в кухню, вид у нее уже был вполне боевой - ни слезинки в глазах, никакой слабости. Она крепко взяла себя в руки и была готова к нападению. Роман приготовился к обороне.
Юлька оперлась обеими руками о стол, как оратор на трибуне, наклонилась к мужу и зашипела ему в лицо:
– Представляешь, эта шлюха Ритка Катаева, то есть Гаврилова, вцепилась, как клещ, в Макса. Они встречаются и шляются по подъездам и подворотням, обжимаются…
– Ты откуда знаешь?
– Знаю! Следила, ходила за Максом, все видела! Давно Роман не был так ошеломлен, он ушам своим не верил!
– Ты сошла с ума?
– Я его сестра, а он, между прочим, еще несовершеннолетний! Ему восемнадцать только в декабре… И я должна…
– Да ты что, в самом деле! Макс - не пацан, чего ты боишься? За его добродетель?
– А за все! И за душу, и за здоровье. Он ей что - игрушка, что ли? Или вибратор?
– О, Господи… Что ты несешь, Юля! Как ты можешь лезть, ты - тем более ты? Никто в такие дела не должен вмешиваться, в результате только хуже, в любом случае хуже… - Ромкино лицо исказила гримаса досады и раздражения: кому он это говорит? Кому он вынужден объяснять, где право, где лево? Юлька тем временем как-то странно смотрела на мужа.
– Не хочешь ли ты сказать, что если бы тогда никто не лез… не вмешивался… у нас бы все было иначе… К примеру, нам не обязательно было бы жениться…
Какая неожиданная для нее мысль! Хотя наверняка не спонтанная, а выношенная. Как и для него, впрочем…
– Возможно. Мы бы не чувствовали такой необходимости доказать себе и окружающим, что мы правы, а все остальные - сволочи.
– Да мы ничего не доказывали, мы же просто любили, - растерянно сказала Юля.
– Без посторонней «помощи» и любовь могла закончиться вовремя.
Юльку передернуло от таких слов.
– Вот оставь Макса в покое! Пусть все идет своим чередом. Со зрелой дамой он хоть гадость никакую не подцепит…
– Я думаю, как раз наоборот…
– Хватит! Лучше пуговицу пришей. И, ради Бога, зелеными нитками!
Алена сидела в машине и ждала Романа. Она припарковалась напротив его конторы, через улочку.
Алена не знала, когда Ромка освобождается, и на всякий случай приехала аж в три часа.
Моросил сентябрьский дождик. Алена включила «дворники»… По стеклу катились грязные капли. «Пора мыть тачку, - подумала Алена. - Или это уже дожди в Москве такие? Как мы живы-то еще?..»
Уже прошел час. И чего, спрашивается, приперлась? Дурная голова…
Впрочем, чего лицемерить-то? Причина есть и вполне серьезная…
Два дня назад они с Сашкой заезжали к Володе, отчиму Юльки, обсудить одно весьма любопытное коммерческое предложение. Они сидели в Володиной комнате (эх, классную хату купил он год назад: каждому домочадцу - по комнате плюс громадная гостиная и пятнадцатиметровая кухня), разговаривали, мужики курили, и вот из-за этого Алена и вышла на кухню подышать - ну, не выносила она дыма, сама так и не закурила, и от дыма ее просто тошнило. Так вот: вышла она на кухню и совершенно случайно услышала разговор, доносившийся из комнаты Макса. В этой роскошной квартире кухня находилась как бы в центре, и отсюда можно было наблюдать и слышать жизнь во всех комнатах. А Людмила Сергеевна и Макс в пылу своего разговора не заметили, как Алена вышла в кухню.
– Кто эта женщина, Мася? Я просто хочу знать.
– Ма, она - прекрасная женщина, умная, добрая, красивая, чего тебе еще нужно?
– Юлька мне орала в трубку какие-то ужасы… Что у нее сын, вроде, твой ровесник?
Макс весело захохотал.
– Ой, сестра моя совеем свихнулась, чтоб она была здорова! Если мне шесть лет, то да - мы с ее сынишкой ровесники.
– Значит, ее сыну шесть… А ей?
– Ну, я же говорил тебе - они с Юлькой вместе учились, вот и считай.
Голос Людмилы Сергеевны слегка дрогнул:
– Сынуля, тогда ей действительно многовато. Тридцать два…
– И что?
– Она… у нее нет мужа?
– Чего ты спрашиваешь, ма? Юлька ж тебе все доложила. Увы, она пока что замужем за другим. Пока что!
– Не пугай меня! - вскрикнула Людмила Сергеевна.
– Это Юлька меня пугает! Ей что, совсем делать нечего?
– Она за тебя очень переживает.
– Она от безделья с ума сходит, и ты прекрасно это понимаешь. Может нормальная сестра так беситься из-за любви брата?
– Согласись, твоя любовь… не вполне нормальная…
– Всякая настоящая любовь не соответствует никаким нормам!
– Я тоже обеспокоена… Макс вздохнул.
– Ма, ты извини меня, конечно, но ведь ты тоже постарше папы…
– Нет-нет, не надо! - Людмила Сергеевна вдруг так эмоционально это произнесла, что Алене даже стало ее жалко: совершенно очевидно, что в свое время женщина сильно перекомплексовала по этому поводу. А чего, спрашивается? Алена прислонилась к блестящей кафельной стене и боялась шевельнуться.
– А почему, «не надо»? - требовательно спросил Макс.
– Потому что все было иначе… И вообще, у нас вовсе не такая уж большая разница в возрасте.
– Что было иначе, не понимаю.. И получается, что вся разница в «разнице»? Все, хватит, мама! - голос Макса зазвучал жестко. - Я не хочу больше вести этот дурацкий разговор не по существу и не по делу.
– Ты ее знаешь всего ничего… - пролепетала Людмила Сергеевна.
– Вот и дайте нам время.
– Юлька орет…
– Пусть орет. Ты не обращай внимания. Вот Ромке с Аськой туго приходится. Роман совсем лицо потерял, весь синий… А ты живи спокойно, с мыслью: твой сын счастлив, он любит и любим.
– Вы-таки добьете меня своими Любовями, дети мои, - с горькой усмешкой сказала мама.
Алена на цыпочках вернулась к деловым мужчинам и деловым разговорам. Правда, толку от нее в тот день было чуть… Ибо в голове у Алены помещались только слова: «Ромке туго приходится, совсем лицо потерял, весь синий…»
«Может, она его уже догрызла, допекла?» - с тревогой подумала Алена, поглядывая на часы. Тут как раз Роман и вышел, кутаясь зябко в ветровку и напяливая на голову какой-то жуткий картуз. Алена засигналила что есть мочи. Рома вздрогнул и задергал головой туда-сюда. На этой улочке машин было мало, и он быстро увидел знакомый «опель», тем более, что Алена энергично махала ему из окна.
Рома радостно улыбнулся ей и быстро подбежал к машине.
– Привет, Аленка! А ты что тут делаешь?
– Тебя жду, милый! Не мокни, давай в машину! Рома удивленно и покорно сел рядом с ней на мягкое сиденье.
– И сними свой идиотский картуз! - Алена резким движением сорвала его с Романа и забросила на заднее сидение.
– И… зачем ты меня ждала?
– Эх ты, джентльмен хренов! И это вместо слов «наконец, дорогая!»? - улыбнулась Алена, заводя машину.
До встречи с Ритой Макс был вполне доволен своей юной жизнью. Ему повезло родиться в хорошей семье: папа - умный, оборотистый, деловой, и при этом - добрый и веселый человек. С ним всегда легко и просто.
По части «душевности» - мама. Более чуткая, нервная и даже рефлексирующая, она дала Максу ощущение хрупкости и в то же время необыкновенности жизни. Во всех ее проявлениях. Небо серое, хмурое? Но, когда дождь, так хорошо думается и мечтается! Поссорился с другом? А как сладко будет примирение! Не можешь простить? Вспомни, как он помог тебе тогда, когда ты остался совсем один, помнишь? У тебя замечательный друг! И ты - замечательный, раз нашел такого человека и подружился с ним!
И так во всем. Это не просто оптимизм, это, скорее, страстная любовь к жизни и всему живущему на этой земле.
При этом мама бывала жесткой и очень требовательной в плане как она выражалась, «нравственного чувства». Только с высоты этого чувства и никакого другого - страха, обиды, не дай Бог, мести - оценивались поступки. Такая мама…
Сам себя Макс характеризовал так: он не юноша, не выросший мальчик, а уже мужчина, серьезный и ответственный, проскочивший, к счастью, бездарную стадию умственного тинэйджерства. Ему не улыбались «тусовки» и компашки, он самодостаточен. Много читал и в смысле книг был всеядный. Из музыки любил «Битлов» и «Машину времени» из Юлькиной юности. Тащился от картин Босха. Всерьез занимался техническими переводами и жил мечтой о все-таки научной карьере экономиста. Прекрасно осознавая, что на научную работу сначала надо хорошенько заработать и относясь к этому философски. Радуясь сегодняшнему дню. Словом, полет проходил нормально.
Но вот теперь Макс понял, что был как бы недоделан, незавершен. Навязчивая банальность о двух яблочных половинках… И тем не менее: именно теперь жизнь обрела полноценный вид, вес, вкус, что хотите! Появилась Рита. Одна. Навсегда. До сих пор все девочки Макса были девочками для танцев (что случалось крайне редко) и поцелуйчиков. О большем, конечно, мечталось, но неконкретно. Снилось иногда что-то там такое… без лица. Теперь же он хотел всего и весь горел от желания. В этом не было ничего удивительного, а вот чувство щемящей нежности, трепетности, появившееся желание оберегать, защищать, помогать - такого он от себя не ожидал.
В назначенный четверг Макс шел к Рите, ощущая себя взрослым человеком, чувствуя ответственность за любимую женщину, ее сына и всю их будущую жизнь - ни больше, ни меньше.
Роман и Алена сидели в милом, полутемном кафе. На их столике стояли соки, кофе, блюдца с орешками, бутербродами с осетриной, икрой, красивые пирожные… Рома с тоской глядел на все это.
– Алена, я же просил: не надо в заведения…
– Расслабься, Лавочкин! У тебя денег нет, я в курсе. Давай не будем об этом.
– Мне неприятно…
– Ой! - Алена поморщилась. - Я, конечно, не феминистка, но, ей-богу, Ром: я зарабатываю столько, что все эти твои ужимки и прыжки просто смешны. Если хочешь выглядеть достойно - веди себя смирно. Плачу я, смирись с этим как-нибудь.
Ромка выглядел, как побитый щенок. «Ну вот, я ему еще добавила, бревно нечуткое! Мало ему…» - обругала себя Алена и ласково взяла его за руку. Он вздрогнул и удивленно посмотрел ей в лицо. Она улыбнулась.
– Ром! Я спросить тебя хочу… Только обещай, что ответишь честно!
– Это в обмен на халявную жрачку?
– Как тебе не стыдно!
– Извини, я не прав… Что ты хотела спросить?
– Скажи… Дома совсем плохо? Ромка весь напрягся.
– Ты о чем?
– Об истории с Максимом. О Юльке. О тебе. О вас.
– Откуда ты…
– От верблюда! Я задала тебе вопрос.
– Ты что - следователь, и я обязан отвечать? Какое тебе до всего этого дело?
– Нет, ты скажи, скажи, я тебя умоляю! Юлька доедает тебя?.
– Ой, Алена! - Ромка схватился за голову. - Я с тобой, что ли, буду обсуждать свою семейную жизнь?
– А с кем же? - Алена приблизила к нему свое лицо и почти зашептала. - Я знаю, что ты совсем один. С мамой ты ни о чем таком не говоришь, а. больше у тебя никого нет. Я все знаю…
– Обо мне газеты сообщают, что ли?
– Во-первых, я достаточно часто бываю у Юлиных родителей. А во-вторых… Дурак ты, Ромка, я же люблю тебя!
Макс сидел в кресле у Риты дома и, уже второй час, сдвинув брови, внимательно слушал кассету с записью ее радиопередачи. Перед этим он прочитал семь ее статей. Отложив последнюю, он ничего не сказал, только строго так велел: «Ставь кассету!»
Ритка сидела вся красная, напряженная и до крови кусала губы. Никогда еще она так не волновалась, ожидая оценку своего труда. Ей хотелось нравиться Максу во всем, ей хотелось, чтобы он увидел, какая она умная и талантливая. Нет, не хотелось: это было жизненно необходимо! Плевать, какие статьи и передачи на самом деле! Важно, как он будет думать о ней.
Господи, когда же кончится эта пытка?
Пошла конечная музыкальная отбивка. Макс протянул руку и нажал кнопку «стоп». Наступила тишина.
– Не томи, Макс, скажи слово!
Он с нежностью посмотрел на Риту:
– Ты очень талантливая девочка. Умница моя, лапочка. Только… Можно я скажу?
– Этого я и жду, - скрывая волнение, заулыбалась Рита.
– Ты здорово пишешь, здорово… звучишь. Но, знаешь, почему у тебя все так закончилось?
– Ну, почему же?
– Тебе все, о чем ты писала или делала передачи, не было интересно. Поэтому ты с такой легкостью бросала темы… Ты - эмоциональная, но на минуту. Потом ты легко выбрасываешь из головы то, о чем с таким волнением только что говорила. Так ведь? Может, я сто раз не прав, но, как я понимаю журналистику, темой надо «заболеть». Ты же всегда была абсолютно здорова. Вот твой феминизм…
– Не феминизм, - буркнула Рита, - а женская тема.
– Какая разница? - отмахнулся Макс.
– Большая! - упрямо твердила Рита. - Надоело каждый раз всем повторять!
– Ну ладно, хорошо… Не о том речь. Вроде застряла на этом, дело пошло, так нет: при первой трудности все бросила и сбежала кропать «слоганы».
– Не при первой, при сотой! - закричала Рита. - Я ж рассказывала тебе, меня съели, забодали…
– А ты не съедайся! - тоже повысил голос Макс. - Как легко тебя забодать! Сразу - ах, ах, меня обидели, ручки вверх и демонстративно уходит. А хуже-то кому? Им? Тебе же самой! Упорства в тебе ни на грамм! Вот твоя проблема… Плюс отсутствие собственного интереса к какой-нибудь тематике…
Ритка вдруг разревелась. Черт возьми, он так прав, этот мальчишка, этот пацан-второкурсник, сукин сын!
Макс бросился к ней, обнял:
– Риточка, прости, милая моя, не плачь, ну, я дурак, я ерунду порю, я ж ничего в этом не смыслю!
Ритка оттолкнула его: