Вообще ему хорошо объяснили права слепого. На всякий случай, вдруг ему лечение не поможет.
Сейчас в нем после пережитого у Иры, вина, бега, сонливости просыпалась какая-то грубая и слепая сила. Она разворачивала плечи, наливала мускулы, тяжелила кулаки. Хорошо бы завернуть сейчас этому Саше руку за спину и давить, давить, пока не начнет он кричать дурным голосом, а потом отпустить, и дать вздохнуть, и тут же легонько, шутя двинуть ему в солнечное сплетение.
Наверное, он тоже кое-что умеет, все-таки циркач… Но он не знает правил слепого.
Мишка даже сглотнул горько-соленую слюну, четко и ясно поняв, что ему надо делать. Не умирать же, черт возьми, когда они все живые. И разгуливают ночью и на такси разъезжают. Мишка длинно выругался, отломал гвоздистую доску от забора и пошел в ночь…
Сейчас в нем после пережитого у Иры, вина, бега, сонливости просыпалась какая-то грубая и слепая сила. Она разворачивала плечи, наливала мускулы, тяжелила кулаки. Хорошо бы завернуть сейчас этому Саше руку за спину и давить, давить, пока не начнет он кричать дурным голосом, а потом отпустить, и дать вздохнуть, и тут же легонько, шутя двинуть ему в солнечное сплетение.
Наверное, он тоже кое-что умеет, все-таки циркач… Но он не знает правил слепого.
Мишка даже сглотнул горько-соленую слюну, четко и ясно поняв, что ему надо делать. Не умирать же, черт возьми, когда они все живые. И разгуливают ночью и на такси разъезжают. Мишка длинно выругался, отломал гвоздистую доску от забора и пошел в ночь…
Саша вернулся в гостиницу, а в номере у них сидела худенькая измученная женщина.
– Ну, вот, один нашелся! – сказала Марта. – Значит, где-то есть и другой… Это мама Миши Катаева, – пояснила она Саше.
Саша хотел сказать, что он не видел Мишки, но женщина вся засветилась, вскочила и сказала, что, слава богу, значит, и Мишенька уже дома, она это чувствует. И пусть ее простят за беспокойство.
– Проводи, – тихо сказала Марта Саше.
Женщина стала сопротивляться, но Марта прикрикнула на нее.
Саша едва поспевал за Мариной.
– Дайте мне руку, – сказал ей Саша.
– Что ты! – засмеялась Марина. – Я не умею ходить за руку! Ты, пожалуйста, вернись… А то потом мне придется идти тебя провожать… Так и будем…
Он ей мешал. Он мешал ей думать о сыне. О том, что тот уже дома и завис над перилами балкона, дожидаючись… «Ну, ты даешь, мам… – скажет он ей. – Я уже в милицию хотел звонить».
«И я хотела», – скажет она. И они уткнутся друг в друга лбами и запричитают: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, если будешь драться…» Марина тихонько засмеялась.
– Что вы говорите? – спросил Саша.
– Ах ты, господи! – в сердцах сказала Марина. – Иди же ты домой!
Саша остановился. Было в голосе этой маленькой женщины что-то… Какое-то неприятие его, она даже на секунду стала похожа на Оксану Михайловну, когда та сказала ему. «Ненавижу дураков! Ненавижу!»
Он действительно дурак… Он сегодня все время навязывается… Всем… Его гонят, а он идет…
Что это с ним? Он ничего не понимает… Он как слепой среди зрячих… Он натыкается на людей, точно на вкопанные стылые столбы… Но ведь безнадежно обвинять людей в том, что они у тебя на дороге… Может, это ты у них? Тогда уйди в сторону! Ты просто пень, о который разбиваются колени. Уйти с дороги просто порядочно… Слышишь? Порядочно…
Марина же убегала. Сейчас она думала, что перила их балкона давно надо было укрепить. Они дрожат и звенят, когда она, вешая белье, опирается на них… А Мишенька теперь такой тяжелый… Господи ты, боже мой! Перила!
Она так испугалась воображаемой беды, что проскочила в десяти метрах от вышедшего из переулка Мишки.
Мишка тоже ничего не замечал вокруг, потому что шел и думал: «Эх вы! Все! Кто вы такие есть? Чего вы все хотите? Разве вы люди? Разве вы понимаете друг друга?»
Обида, горькая, соленая, затопила Мишку… Как же можно жить, если так плохо? И кто бы ему объяснил, зачем жить, если жить не хочется? И ничего нельзя изменить?
– Привет! – услышал он.
Саша стоял посреди улицы, открытый, хорошо освещенный, безоружный, стоял и будто ждал…
– Ты! – сказал Мишка, сжимая палку. – Ты… Ты сам пришел…
«Какой я кретин!» – подумал он, но эта мысль была очень слабой, какой-то худосочной. Она не шла ни в какое сравнение с той, что вся воплощалась в сжимаемой руке: врага надо убивать. А этот – напротив – враг… Все из-за него. Фокусник! Маэстро!
– Я тебя ненавижу! – сказал Мишка.
Они сговорились его ненавидеть, подумал Саша. С этим же ничего нельзя поделать! Ничего! Он смотрел прямо в глаза Мишке, пытаясь понять степень своей вины.
– Вонючий циркач! – сказал Мишка.
«Ну, это еще не причина, – холодно подумал Саша. – Сейчас он скажет главное».
Марина вдруг почувствовала: обломились перила. Рухнули – и все. Она повернула и побежала назад, потому что знала точно – они обломились в другой стороне. В той, где остался тот мальчик. В этом была надежда – беда случилась с ним, а не с Мишей. С чужим, не со своим. «Я сволочь, сволочь, сволочь», – думала Марина, продолжая бежать: будто бы к балкону, но от него, будто бы к сыну, но к мальчику, будто бы вперед, а назад.
Они стояли красиво, четко высвеченные луной, стояли друг против друга. И сын ее занес над человеком палку.
– Я убью тебя! – говорил он.
– Убей! – отвечал мальчик.
– Я ненавижу тебя! – говорил сын.
– Убивай скорей, если тебе больше нечего мне сказать! – отвечал мальчик.
Они говорили спокойно, сдержанно. Будто знали наверняка: именно так, а не иначе предстоит быть… И уже ничего нельзя сделать, кроме как одному убить, а другому быть убитым. И оба дошли уже до конца, преодолев и страх, и стыд, и муку… Такое обычное, заурядное «убью – убей». И не было силы, могущей встать против этой заурядности…
И тогда она закричала. Страшный это был крик. Крик падающего с высоты человека.
Они повернулись оба, еще не понимая, чтоих возвращает с дороги, по которой они собирались идти.
– Мам! Это ты? – спросил Мишка.
– Она тебя весь вечер ищет, – сказал Сашка.
Марина схватила себя за горло, чтобы унять идущий из груди крик. Но он существовал сам по себе. Он от нее уже не зависел…
Они забыли, зачем они тут. Они кинулись к ней.
– Мамочка, – прошептал Мишка. – Ну ты чего?
– Перила, – выдохнула Марина, опускаясь на землю. – Перила… Дураки…
– Ну, вот, один нашелся! – сказала Марта. – Значит, где-то есть и другой… Это мама Миши Катаева, – пояснила она Саше.
Саша хотел сказать, что он не видел Мишки, но женщина вся засветилась, вскочила и сказала, что, слава богу, значит, и Мишенька уже дома, она это чувствует. И пусть ее простят за беспокойство.
– Проводи, – тихо сказала Марта Саше.
Женщина стала сопротивляться, но Марта прикрикнула на нее.
Саша едва поспевал за Мариной.
– Дайте мне руку, – сказал ей Саша.
– Что ты! – засмеялась Марина. – Я не умею ходить за руку! Ты, пожалуйста, вернись… А то потом мне придется идти тебя провожать… Так и будем…
Он ей мешал. Он мешал ей думать о сыне. О том, что тот уже дома и завис над перилами балкона, дожидаючись… «Ну, ты даешь, мам… – скажет он ей. – Я уже в милицию хотел звонить».
«И я хотела», – скажет она. И они уткнутся друг в друга лбами и запричитают: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, если будешь драться…» Марина тихонько засмеялась.
– Что вы говорите? – спросил Саша.
– Ах ты, господи! – в сердцах сказала Марина. – Иди же ты домой!
Саша остановился. Было в голосе этой маленькой женщины что-то… Какое-то неприятие его, она даже на секунду стала похожа на Оксану Михайловну, когда та сказала ему. «Ненавижу дураков! Ненавижу!»
Он действительно дурак… Он сегодня все время навязывается… Всем… Его гонят, а он идет…
Что это с ним? Он ничего не понимает… Он как слепой среди зрячих… Он натыкается на людей, точно на вкопанные стылые столбы… Но ведь безнадежно обвинять людей в том, что они у тебя на дороге… Может, это ты у них? Тогда уйди в сторону! Ты просто пень, о который разбиваются колени. Уйти с дороги просто порядочно… Слышишь? Порядочно…
Марина же убегала. Сейчас она думала, что перила их балкона давно надо было укрепить. Они дрожат и звенят, когда она, вешая белье, опирается на них… А Мишенька теперь такой тяжелый… Господи ты, боже мой! Перила!
Она так испугалась воображаемой беды, что проскочила в десяти метрах от вышедшего из переулка Мишки.
Мишка тоже ничего не замечал вокруг, потому что шел и думал: «Эх вы! Все! Кто вы такие есть? Чего вы все хотите? Разве вы люди? Разве вы понимаете друг друга?»
Обида, горькая, соленая, затопила Мишку… Как же можно жить, если так плохо? И кто бы ему объяснил, зачем жить, если жить не хочется? И ничего нельзя изменить?
– Привет! – услышал он.
Саша стоял посреди улицы, открытый, хорошо освещенный, безоружный, стоял и будто ждал…
– Ты! – сказал Мишка, сжимая палку. – Ты… Ты сам пришел…
«Какой я кретин!» – подумал он, но эта мысль была очень слабой, какой-то худосочной. Она не шла ни в какое сравнение с той, что вся воплощалась в сжимаемой руке: врага надо убивать. А этот – напротив – враг… Все из-за него. Фокусник! Маэстро!
– Я тебя ненавижу! – сказал Мишка.
Они сговорились его ненавидеть, подумал Саша. С этим же ничего нельзя поделать! Ничего! Он смотрел прямо в глаза Мишке, пытаясь понять степень своей вины.
– Вонючий циркач! – сказал Мишка.
«Ну, это еще не причина, – холодно подумал Саша. – Сейчас он скажет главное».
Марина вдруг почувствовала: обломились перила. Рухнули – и все. Она повернула и побежала назад, потому что знала точно – они обломились в другой стороне. В той, где остался тот мальчик. В этом была надежда – беда случилась с ним, а не с Мишей. С чужим, не со своим. «Я сволочь, сволочь, сволочь», – думала Марина, продолжая бежать: будто бы к балкону, но от него, будто бы к сыну, но к мальчику, будто бы вперед, а назад.
Они стояли красиво, четко высвеченные луной, стояли друг против друга. И сын ее занес над человеком палку.
– Я убью тебя! – говорил он.
– Убей! – отвечал мальчик.
– Я ненавижу тебя! – говорил сын.
– Убивай скорей, если тебе больше нечего мне сказать! – отвечал мальчик.
Они говорили спокойно, сдержанно. Будто знали наверняка: именно так, а не иначе предстоит быть… И уже ничего нельзя сделать, кроме как одному убить, а другому быть убитым. И оба дошли уже до конца, преодолев и страх, и стыд, и муку… Такое обычное, заурядное «убью – убей». И не было силы, могущей встать против этой заурядности…
И тогда она закричала. Страшный это был крик. Крик падающего с высоты человека.
Они повернулись оба, еще не понимая, чтоих возвращает с дороги, по которой они собирались идти.
– Мам! Это ты? – спросил Мишка.
– Она тебя весь вечер ищет, – сказал Сашка.
Марина схватила себя за горло, чтобы унять идущий из груди крик. Но он существовал сам по себе. Он от нее уже не зависел…
Они забыли, зачем они тут. Они кинулись к ней.
– Мамочка, – прошептал Мишка. – Ну ты чего?
– Перила, – выдохнула Марина, опускаясь на землю. – Перила… Дураки…