«Интересно, – думал он, – какую роль в жизни русского уголовника играет эта женщина? Скорее всего, она напарница. Допрашивать ее сейчас не стоит – все равно правды не скажет. Спрашивать нужно в тот момент, когда ничего, кроме правды, она говорить уже не сможет. Мартенсон слишком умен для того, чтобы связывать себя в России случайными связями. Однако он пойдет на такую связь, если она поможет ему сокрыть эти деньги. Посулил бабе что-то около ста тысяч – „лес рубят – щепки летят“, как говорят у них в России, и она пошла против закона своей страны, потому что по закону таких денег ей не заработать ни при каких обстоятельствах. Всему свой срок», – думал Вайс, наблюдая за тем, как улетают за спину километровые указатели вдоль дороги на Новосибирск…
До той минуты, когда Андрей услышал мягкие шаги по песку, оставалось меньше шести часов.
Глава 9 МЕТЛИЦКИЙ, ВЫ ПОМНИТЕ МАРТЕНСОНА?
– Что же вы сразу не вышли из квартиры и не обратились в милицию? – вздохнул Бабушкин, глядя на отмывшегося в отделовском туалете риэлтера.
– А вы пробовали взломать дверь со шваброй в рукавах! – взревел риэлтер. – Вы попробуйте сами со шваброй в рукавах дверь плечом выбить! Я не знаю, видел ли меня кто на улице Ордынска этой ночью, но относительно того, что меня слышали – будьте покойны! Литр «Злата» – это, я вам скажу, все равно что кило урана для ракеты!.. Вы пили когда-нибудь подсолнечное масло?
– Зачем? Я же не риэлтер. Значит, на английском? Кожаные пиджаки, водолазки, дорогая обувь и золотые очки?
Итак, этой ночью двое неизвестных с английским говорком вошли к женщине по фамилии Макарова и увезли ее на кладбище. Там в ее присутствии была вскрыта могила Мартенсона и, судя по реакции одного из визитеров, в могиле лежал вовсе не Эндрю Паоло Мартенсон, который погиб 18 июля сего года в автомобильной катастрофе под Шарапом, куда в свое время выезжал для проведения следственных действий и сам Бабушкин. А 19 июля, то есть спустя сутки после смерти упомянутой персоны, Бабушкин допрашивал мужчину, говорившего с едва заметным акцентом. В дополнение к этому потерпевший улизнул из больницы, не только указав неверную фамилию, но и поиздевавшись над следователем.
Бабушкин слишком долго проработал следователем, чтобы над ним можно было издеваться. И сейчас он готов был поставить свою пенсию против того, что на Ордынском кладбище закопали не Мартенсона, а кого-то другого. С подлинным Мартенсоном следователь беседовал неделю назад в палате Ордынской районной клинической больницы.
Ай-я-яй, господин Мартенсон, или как вас там… Разве можно оставлять столько следов? Или выхода другого не было? Чудеса.
Бабушкин вспомнил, как он допрашивал старшего смены «Росинкас» – начальника тех, кто ехал 18 июля в инкассаторском грузовике. «Вы уверены, что ваших сотрудников в броневике было двое, а не трое?» – спрашивал Бабушкин и получал однозначный ответ: «По инструкции положено двое, а инструкции мы никогда не нарушаем!». «Могло ли быть такое, что ваши заинструктированные сотрудники подсадили кого-нибудь в машину, кого-то, кто попросил добросить до Ордынска?» – не унимался следователь. «Исключено!!» – выпучив глаза, орал начальник смены «Росинкас», предполагая, видимо, что за утвердительный ответ его как минимум четвертуют.
Этим «исключено» он облегчил задачу и прокуратуре, и Бабушкину, который приехал проводить первичный осмотр. Раз никого братва из инкассации не подсаживала, значит, третий труп, точнее, то, что от него осталось, принадлежит водителю автомашины, столкнувшейся с грузовиком «Вольво» и броневиком. То есть – Мартенсону, как удалось понять из клочков уцелевших в пожаре и обнаруженных в машине документов ОСАГО.
Значит, Мартенсон жив. И это скорее всего именно с ним беседовал Бабушкин в больнице. Но вместо того чтобы осчастливить мир объявлением о своем чудесном воскресении и прибыть к следователю, чтобы забрать деньги, цепь и золотые часы стоимостью никак не менее десяти тысяч долларов, Мартенсон убегает. Он желает сохранить случившееся в тайне. И что из всего этого следует? Ответ прост: ему нужно, чтобы его считали мертвым.
Мартенсон… Никакой, конечно, он не Мартенсон. Какой-нибудь Мартьянов. Бывший осужденный, эмигрировавший в США и зачем-то появившийся на своей исторической родине. Вот откуда и купола с синими крестами на груди, и говорок с акцентом, и умение заводить рака за камень.
Усевшись за стол, Бабушкин посмотрел на часы. Шесть без пяти минут. Интересно, на работе сейчас этот парень из РУБОП, Метлицкий? Что теперь он скажет вместо: «Не ваше дело, занимайтесь своими обязанностями»? Молодежь нынче груба, что в милиции, что в криминале. Никакого почтения к понятиям и возрасту.
Набрав номер, Бабушкин с четверть минуты слушал гул в проводах и длинные гудки, но вдруг трубка ожила и простуженным голосом только что проснувшегося человека заговорила:
– Метлицкий, слушаю вас…
На работе, значит. Даже спит там. Далеко пойдет. Впрочем, куда уж дальше? В неполные сорок – уже начальник отдела по борьбе с бандитизмом.
– Это Бабушкин. Из Ордынского РОВ Д. Вы помните Мартенсона?
– Допустим, товарищ Бабушкин…
– Ну, когда будете точно уверены в том, что помните, перезвоните, товарищ Метлицкий, – сказал следователь, опустил трубку на рычаги, но руку с аппарата не снял и замер в ожидании.
Когда через минуту прозвучала телефонная трель, он мгновенно поднял трубку:
– Бабушкин, слушаю вас.
– Это Метлицкий. Из Западно-Сибирского РУБОП. Я помню Мартенсона.
Глава 10 ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ ВДРУГ
Глава 11 НАРКОДИЛЕРЫ, НА АБОРДАЖ!
До той минуты, когда Андрей услышал мягкие шаги по песку, оставалось меньше шести часов.
Глава 9 МЕТЛИЦКИЙ, ВЫ ПОМНИТЕ МАРТЕНСОНА?
Старшему следователю РОВД Ордынска Бабушкину не спалось. К пятидесяти усталость и хроническое недосыпание спрессовываются и ложатся на спину тяжким грузом. И теперь не спишь уже не оттого, что нужно бодрствовать, а оттого, что не можешь. Жена не разговаривала с ним уже неделю. Афины, Рим и Венеция, вспыхнувшие яркими картинами в мечтах Галины, так и остались картинами. Как репродукция «Моны Лизы», которая, казалось бы, ничем не отличается от подлинника, да только это все равно не «Мона Лиза», и ты хоть заглядись на нее, все равно это будет взгляд на десятирублевую копию, и ничего больше.
С годами коварство супруга становилось все изощреннее. Он и раньше врал об уходе с работы на пенсию, но делал это как-то мягче, простодушнее, без многообещающих жестов. Сейчас же его поступки стали напоминать действия маньяка, который, предчувствуя поимку и вечный срок, решил реализовать себя по полной программе. Ах, Афины, ты не хотела бы поехать в Афины?.. Я завтра увольняюсь с работы…
Бац! – дать мне полную информацию о перемещениях американца Мартенсона по области!
И где он этой информацией собирается заниматься в свете своих обещаний? В Риме, что ли? На ступенях Колизея?
– Галина, я тебе даю слово – закончу с этим делом, и мы начинаем новую жизнь. Афины, Рим…
Галина натянула на себя одеяло и перевернулась на другой бок. Бабушкин вздохнул и, встав с постели, направился на кухню. Ему сейчас совсем не помешали бы свежий ветерок из форточки, сигарета и чашка чаю. Закурив и кинув пакетик «Липтона» в кипяток, он едва успел сорвать с телефона трубку.
– Ты просил сообщать обо всех странностях, произошедших в Ордынске? – вместо ночного приветствия спросил его дежурный по райотделу. – Для тебя, Бабушкин, две новости. Одна круче другой. Такого у нас не было давненько. Да, чего уж там, вообще никогда не было.
– Я еду, – как можно тише проговорил Бабушкин, крадучись пробираясь в прихожую.
– Да одевайся ты, одевайся! – донеслось из спальни. – Что ты там тенью отца Гамлета прикидываешься? – Галина вышла из спальни. – Я сейчас бутерброды сделаю и термос залью…
Всю дорогу до райотдела Дмитрий Бабушкин думал о том, какой подарок ему сделал Господь, соединив с этой женщиной, однако когда он вошел в дежурную часть и перед его глазами предстала картина, которая, по заверению дежурного, еще ни разу не рисовалась в книгах учета происшествий, он забыл и о жене, и о благодарности Господу.
– Срань господня, – вырвалось из уст следователя, когда он как следует эту картину разглядел. На небе такой переход от благодарности к оскорблениям, кажется, услышали. В отместку Бабушкин почувствовал вонь.
– Вот именно, – подтвердил дежурный, прижимая к лицу платок, – срань. Но до Господа этому херувиму, далековато. Плачем, несем околесицу, потеряли всякую веру, желаем горя врагам, словом, совершаем поступки, божественной фигуре совершенно несвойственные. Знакомьтесь: риэлтер агентства недвижимости Фелофьянов, а это – старший следователь Бабушкин. Дима, забирай ты его на хер в свой кабинет. Мочи уже нет терпеть. Хотели отклеить, не дал. Кричит: на скотче отпечатки пальцев!
– А вторая новость?
– Вот это и есть вторая! – ткнул пальцем в риэлтера дежурный. – А час назад два импортных мужика и одна баба при помощи двух могильщиков разрыли на погосте могилу какого-то мужика и сняли весь процесс на камеру – вот это новость номер один.
– Что значит – «импортных»? – уточнил окончательно сраженный Бабушкин.
– Говорили не по-нашему. Бомжи полезли через ограду харчи с могил собрать и водку слить, да приметили полное несоответствие реальности принципам гуманизма: двое могильщиков роют, а двое мужиков и одна баба разговаривают и смотрят. Прискакали в райотдел, стуканули. Дежурная группа выехала – действительно, могила вспахана. Сейчас вместе с черными копателями сюда едут. Так ты берешь страдальца, или я его к дереву за райотделом привяжу до приезда дежурного следователя?
К утру Бабушкин записал в своем блокноте следующее:
С годами коварство супруга становилось все изощреннее. Он и раньше врал об уходе с работы на пенсию, но делал это как-то мягче, простодушнее, без многообещающих жестов. Сейчас же его поступки стали напоминать действия маньяка, который, предчувствуя поимку и вечный срок, решил реализовать себя по полной программе. Ах, Афины, ты не хотела бы поехать в Афины?.. Я завтра увольняюсь с работы…
Бац! – дать мне полную информацию о перемещениях американца Мартенсона по области!
И где он этой информацией собирается заниматься в свете своих обещаний? В Риме, что ли? На ступенях Колизея?
– Галина, я тебе даю слово – закончу с этим делом, и мы начинаем новую жизнь. Афины, Рим…
Галина натянула на себя одеяло и перевернулась на другой бок. Бабушкин вздохнул и, встав с постели, направился на кухню. Ему сейчас совсем не помешали бы свежий ветерок из форточки, сигарета и чашка чаю. Закурив и кинув пакетик «Липтона» в кипяток, он едва успел сорвать с телефона трубку.
– Ты просил сообщать обо всех странностях, произошедших в Ордынске? – вместо ночного приветствия спросил его дежурный по райотделу. – Для тебя, Бабушкин, две новости. Одна круче другой. Такого у нас не было давненько. Да, чего уж там, вообще никогда не было.
– Я еду, – как можно тише проговорил Бабушкин, крадучись пробираясь в прихожую.
– Да одевайся ты, одевайся! – донеслось из спальни. – Что ты там тенью отца Гамлета прикидываешься? – Галина вышла из спальни. – Я сейчас бутерброды сделаю и термос залью…
Всю дорогу до райотдела Дмитрий Бабушкин думал о том, какой подарок ему сделал Господь, соединив с этой женщиной, однако когда он вошел в дежурную часть и перед его глазами предстала картина, которая, по заверению дежурного, еще ни разу не рисовалась в книгах учета происшествий, он забыл и о жене, и о благодарности Господу.
– Срань господня, – вырвалось из уст следователя, когда он как следует эту картину разглядел. На небе такой переход от благодарности к оскорблениям, кажется, услышали. В отместку Бабушкин почувствовал вонь.
– Вот именно, – подтвердил дежурный, прижимая к лицу платок, – срань. Но до Господа этому херувиму, далековато. Плачем, несем околесицу, потеряли всякую веру, желаем горя врагам, словом, совершаем поступки, божественной фигуре совершенно несвойственные. Знакомьтесь: риэлтер агентства недвижимости Фелофьянов, а это – старший следователь Бабушкин. Дима, забирай ты его на хер в свой кабинет. Мочи уже нет терпеть. Хотели отклеить, не дал. Кричит: на скотче отпечатки пальцев!
– А вторая новость?
– Вот это и есть вторая! – ткнул пальцем в риэлтера дежурный. – А час назад два импортных мужика и одна баба при помощи двух могильщиков разрыли на погосте могилу какого-то мужика и сняли весь процесс на камеру – вот это новость номер один.
– Что значит – «импортных»? – уточнил окончательно сраженный Бабушкин.
– Говорили не по-нашему. Бомжи полезли через ограду харчи с могил собрать и водку слить, да приметили полное несоответствие реальности принципам гуманизма: двое могильщиков роют, а двое мужиков и одна баба разговаривают и смотрят. Прискакали в райотдел, стуканули. Дежурная группа выехала – действительно, могила вспахана. Сейчас вместе с черными копателями сюда едут. Так ты берешь страдальца, или я его к дереву за райотделом привяжу до приезда дежурного следователя?
К утру Бабушкин записал в своем блокноте следующее:
...
А. Эксгумация.
1. Двое н/у мужчин совместно с н/у женщиной подрядились раскапывать могилу Мартенсона за $ 300.
2. Происходило отождествление трупа с фотографией, присланной одному из н/у лиц по каналу спутниковой связи.
3. После отождествления «эксперт» рассмеялся.
4. Эндрю Паоло Мартенсон – лицо, «засветившееся» на посту ГИБДД.
5. Женщина потеряла сознание.
Б. Глумление над риэлтером.
1. Двое неизвестных, свободно владеющих английским языком, вошли в квартиру Макаровой М. А.
2. Увезли ее с собой.
– Что же вы сразу не вышли из квартиры и не обратились в милицию? – вздохнул Бабушкин, глядя на отмывшегося в отделовском туалете риэлтера.
– А вы пробовали взломать дверь со шваброй в рукавах! – взревел риэлтер. – Вы попробуйте сами со шваброй в рукавах дверь плечом выбить! Я не знаю, видел ли меня кто на улице Ордынска этой ночью, но относительно того, что меня слышали – будьте покойны! Литр «Злата» – это, я вам скажу, все равно что кило урана для ракеты!.. Вы пили когда-нибудь подсолнечное масло?
– Зачем? Я же не риэлтер. Значит, на английском? Кожаные пиджаки, водолазки, дорогая обувь и золотые очки?
Итак, этой ночью двое неизвестных с английским говорком вошли к женщине по фамилии Макарова и увезли ее на кладбище. Там в ее присутствии была вскрыта могила Мартенсона и, судя по реакции одного из визитеров, в могиле лежал вовсе не Эндрю Паоло Мартенсон, который погиб 18 июля сего года в автомобильной катастрофе под Шарапом, куда в свое время выезжал для проведения следственных действий и сам Бабушкин. А 19 июля, то есть спустя сутки после смерти упомянутой персоны, Бабушкин допрашивал мужчину, говорившего с едва заметным акцентом. В дополнение к этому потерпевший улизнул из больницы, не только указав неверную фамилию, но и поиздевавшись над следователем.
Бабушкин слишком долго проработал следователем, чтобы над ним можно было издеваться. И сейчас он готов был поставить свою пенсию против того, что на Ордынском кладбище закопали не Мартенсона, а кого-то другого. С подлинным Мартенсоном следователь беседовал неделю назад в палате Ордынской районной клинической больницы.
Ай-я-яй, господин Мартенсон, или как вас там… Разве можно оставлять столько следов? Или выхода другого не было? Чудеса.
Бабушкин вспомнил, как он допрашивал старшего смены «Росинкас» – начальника тех, кто ехал 18 июля в инкассаторском грузовике. «Вы уверены, что ваших сотрудников в броневике было двое, а не трое?» – спрашивал Бабушкин и получал однозначный ответ: «По инструкции положено двое, а инструкции мы никогда не нарушаем!». «Могло ли быть такое, что ваши заинструктированные сотрудники подсадили кого-нибудь в машину, кого-то, кто попросил добросить до Ордынска?» – не унимался следователь. «Исключено!!» – выпучив глаза, орал начальник смены «Росинкас», предполагая, видимо, что за утвердительный ответ его как минимум четвертуют.
Этим «исключено» он облегчил задачу и прокуратуре, и Бабушкину, который приехал проводить первичный осмотр. Раз никого братва из инкассации не подсаживала, значит, третий труп, точнее, то, что от него осталось, принадлежит водителю автомашины, столкнувшейся с грузовиком «Вольво» и броневиком. То есть – Мартенсону, как удалось понять из клочков уцелевших в пожаре и обнаруженных в машине документов ОСАГО.
Значит, Мартенсон жив. И это скорее всего именно с ним беседовал Бабушкин в больнице. Но вместо того чтобы осчастливить мир объявлением о своем чудесном воскресении и прибыть к следователю, чтобы забрать деньги, цепь и золотые часы стоимостью никак не менее десяти тысяч долларов, Мартенсон убегает. Он желает сохранить случившееся в тайне. И что из всего этого следует? Ответ прост: ему нужно, чтобы его считали мертвым.
Мартенсон… Никакой, конечно, он не Мартенсон. Какой-нибудь Мартьянов. Бывший осужденный, эмигрировавший в США и зачем-то появившийся на своей исторической родине. Вот откуда и купола с синими крестами на груди, и говорок с акцентом, и умение заводить рака за камень.
Усевшись за стол, Бабушкин посмотрел на часы. Шесть без пяти минут. Интересно, на работе сейчас этот парень из РУБОП, Метлицкий? Что теперь он скажет вместо: «Не ваше дело, занимайтесь своими обязанностями»? Молодежь нынче груба, что в милиции, что в криминале. Никакого почтения к понятиям и возрасту.
Набрав номер, Бабушкин с четверть минуты слушал гул в проводах и длинные гудки, но вдруг трубка ожила и простуженным голосом только что проснувшегося человека заговорила:
– Метлицкий, слушаю вас…
На работе, значит. Даже спит там. Далеко пойдет. Впрочем, куда уж дальше? В неполные сорок – уже начальник отдела по борьбе с бандитизмом.
– Это Бабушкин. Из Ордынского РОВ Д. Вы помните Мартенсона?
– Допустим, товарищ Бабушкин…
– Ну, когда будете точно уверены в том, что помните, перезвоните, товарищ Метлицкий, – сказал следователь, опустил трубку на рычаги, но руку с аппарата не снял и замер в ожидании.
Когда через минуту прозвучала телефонная трель, он мгновенно поднял трубку:
– Бабушкин, слушаю вас.
– Это Метлицкий. Из Западно-Сибирского РУБОП. Я помню Мартенсона.
Глава 10 ЕСЛИ ДРУГ ОКАЗАЛСЯ ВДРУГ
Сёма Холод никогда не окружал себя охраной. За восемь лет, прошедшие после лагерей, он привык к роли человека «в законе», в чьи обязанности входит следить за порядком в регионе и придерживать не в меру активных представителей молодого поколения. Его имя хотя и не было притчей во языцах и фигурировало лишь в сводках РУБОП, но даже рядовому обывателю в Новосибирске было известно, что есть в городе некто Холод, который, оставаясь неузнанным, как Будда, управляет всеми жизненными процессами. По этой причине к нему и относились, как к Будде: ни разу не видев его в лицо, половина горожан твердила, что Холода пора сажать, вторая утверждала, что побольше бы таких, и мы выкарабкаемся.
И то и другое прибавляло Холоду авторитета, делая неприступным и недосягаемым – был бы досягаем, давно бы уже сидел.
Дом авторитета располагался за городской чертой, на территории бывших обкомовских дач. Милиция без нужды нос туда не совала, предлагая сильным мира сего разбираться со своими проблемами самостоятельно. Благо убийства там случались чрезвычайно редко. Обкомовские дачи в Новосибирске – некое подобие Рублевского шоссе в Москве. Все «бабло» этих двух городов стекалось в два выше упомянутых канала, откуда средства перераспределялись в соответствии с толкованием современного бизнеса жителями этих мест.
Отморозки и уличные сявки на обкомовские дачи не лезли, и если кражи и случались, то исполнителями их были, как правило, залетные гастролеры, не отдающие себе отчета в том, куда лезут и кого обносят. Их, как правило, находили в течение нескольких часов, поэтому похищенное не успевало реализовываться.
Нет сомнений в том, что кое-кто из живущих на обкомовских дачах невероятно мешал либо соседям, либо живущим за пределами элитного домостроения. В России мир успешных бизнесменов, мир политиков и мир криминала уживаются прекрасно, как уживается акула с рыбами-прилипалами, причем совершенно непонятно, кто именно является прилипалой.
Как бы то ни было, на обкомовских дачах люди жили мирно и привыкли к тишине и спокойствию. Максимум, что позволял себе Холод, это держать двоих охранников в доме на первом этаже да сторожа из числа вольнонаемных в домике у ворот. Жил Холод просто, помня о главных правилах «законника» – не жиреть, не окружать себя роскошью, быть готовым к работе в любой момент. Кандидатур своих, как принято сейчас у обкурков, возомнивших себя «в законе», на выборы не выставлял, политики сторонился, понятия соблюдал, а потому, наверное, и был жив до сих пор, если бы не…
За восемь лет житья-бытья в доме на территории обкомовских дач лишь однажды через забор перелез бродяга, чтобы украсть что-то, а что именно по причине сильного алкогольного опьянения он даже не смог описать по задержанию. Холод дал ему денег, отпустил и попросил больше не появляться. И больше никогда и никто здесь не появлялся.
А потому охранники «законника» невероятно удивились, когда увидели двух мужчин, входящих в огромную прихожую. Охранники еще минуту назад сидели и смотрели по кабельному комедию, а сейчас вынуждены были в недоумении встать, соображая попутно, как эти двое в дорогом прикиде могли миновать сторожа и тихо открыть входную дверь.
– Я не понял… – начал один из крепышей, но в тот же момент дернулся всем телом и отшатнулся к стене. На груди у него в районе сердца мгновенно образовалось красное пятнышко, которое увеличивалось в размерах с каждой секундой.
И только после того, как напарник дернулся, второй услышал хлопок, напоминающий удар палкой по подушке, только слабее.
Размазывая кровь по каминному мраморному выступу, крепыш сполз и остался лежать в позе, необычной для живого человека и естественной для мертвого. Всем своим видом – и бестолковым взглядом, и полуоткрытым ртом, и выгнутой шеей он подтверждал мысль о том, что смерть бывает достойной, нелепой, какой угодно, но красивой – никогда.
– Если вы деловые, – повернув к гостям побледневшее лицо, прохрипел второй охранник, – то должны понимать, в чьем доме гадите.
– Где хозяин? – спросил гость помоложе.
Рассмотрев синие «перстни» на пальцах, сжимающих «вальтер» с глушителем, охранник дернул щекой, и по лицу его пошла краска.
– Сучара… И ты, «баклан» [8] и петух, заходишь в дом «законника» с железом и палишь в его людей?..
Бросив мимолетный взгляд на Вайса, Томсон нажал на спуск. Когда охранник рухнул на пол, подошел и дважды выстрелил ему в спину. Подумав, четвертым выстрелом разбил ему затылок.
– Он сказал, где Холод? – усомнился в необходимости такого расстрела Вайс.
– Он сказал, что ничего не скажет, – бросил Томсон. – Но он нам и не нужен. Если эти двое были в доме, значит, было кого сторожить. Холод здесь, его нужно просто найти.
– Что он тебе сказал? – уточнил Вайс. – Мне показалось, что ему не понравились твои руки.
– Кому понравится рука, сжимающая пистолет? Сёма Холод сидел на третьем этаже своего дома, в кабинете, стены которого до потолка были заставлены детективами всех мастей от Агаты Кристи до российских фантазеров, и разговаривал по телефону. Когда дверь открылась и он увидел то, что увидеть никак не ожидал, старинный друг Мартынова аккуратно положил трубку на стол.
– Мы прибыли слишком издалека, чтобы тратить время на представления, – сказал Томилин. – Нам нужен Холод.
– Это очень интересно, – раздумывая, чем сейчас занимается охрана, произнес Сёма. – Вы прибыли издалека, из сотен тысяч домов в Новосибирске выбрали именно этот и, войдя, спросили меня, Холода, как вам найти Холода. Это очень интересно. Главное, правдоподобно. Может сложиться впечатление, что вы зашли случайно. Ну, что ж… Я Холод. Дальше что?
Тот, которому на вид было около тридцати или чуть больше, вытянул вперед правую руку, и Сёма сначала почувствовал удар, откинувший его ногу под кресло, потом приглушенный хлопок, а уже после – чудовищную боль, молнией пронзившую его мозг.
– Черт… – беззвучно вскрикнул он, шевеля бескровными губами. Вывалившись из кожаного офисного кресла и упав на спину, он посмотрел на ногу и ужаснулся – из голени торчал острый, как шило, осколок раздробленной кости. Приступила тошнота, в глазах вспыхнули фиолетовые фонари… – Черт…
– Скажи ему, что у нас очень мало времени, – попросил Вайс, вынимая из шеренги книг на одной из полок томик Сименона.
Присев над Холодом, Томилин, испытывал наслаждение, равносильное тому позору, что испытал пять лет назад в лагере под Красноярском, и с удовольствием наблюдал за наступлением болевого шока у «законника». Тогда, в лагере, над ним так же присел «смотрящий». Тогда это был не Холод – но какая разница? Томилин считал, что положенцем считается тот, кто находится в данный момент в более выгодном положении. За эту самую теорию его пять лет назад опустили, и сейчас он собирался получить компенсацию за моральные издержки.
– Где Мартынов?
Превозмогая боль, Холод покосился на разглядывающего иллюстрации к «Признанию Мегрэ» спутника стрелка.
– Интересно, твой импортный друг знает, что ты петух?.. Или вы партнеры… по бизнесу?..
Побледнев, Томилин резко взмахнул пистолетом и наотмашь ударил авторитета по лицу. Холод дернул головой и глухо стукнулся затылком о паркет. Из рассеченного виска хлынула кровь и мгновенно залила лицо «законника».
– Заткнись, мразь… – прошипел Томилин. – Я превращу последние минуты твоей жизни в ад, если ты будешь продолжать играть в героя!.. – И, изменив угол направления глушителя, снова нажал на спуск.
Крик Холода разорвал тишину дома, но его выдержали пластиковые стеклопакеты. Сёма очень не любил, когда стройки вокруг тревожили его в часы, проводимые за книгами, и теперь звуки с улицы, равно как и звуки из дома на улицу, тщетно ударялись в германские окна.
Сёму трясло, как в лихорадке. Он знал, куда попала пуля, и смотреть на свое раздробленное колено не решался. Он боялся одного – потерять сознание и стать для этих двоих ненужным.
– Где Маар-ты-нов? – по слогам повторил Томсон.
– В Шарапе, – корчась не от боли, а от стыда за малодушие, простонал Холод. – У него документы на имя Громова Андрея. Пристань с базой на девяностом километре Ордынской трассы. Я забуду о вас, только уйдите…
Томилин заглянул в глаза авторитета и пробормотал:
– Понимаешь, какая штука… Когда я в лагере после побоев выдал ментам убийцу, вы меня опустили, но оставили в живых. По идее тебя тоже сейчас нужно опускать, а я тебя убиваю, как собаку. Скажи, в этом и есть привилегия «законников»?
– Сдохнешь ведь, – ненавидя себя, пообещал Холод.
– Увы, тебе этим зрелищем не насладиться. А вот я порадуюсь всласть…
Пистолет дернулся в руке Томсона. Выщелкнув пустой магазин, он вставил новый и нажал на спуск еще восемь раз. Снова выщелкнул пустой магазин и заменил его полным.
– Вы, кажется, ненавидите своих бывших коллег по криминалу, а, Томсон? – заметил Вайс. – Он сказал, где Мартынов?
– Сказал, – успокоил его эмигрант-уголовник, не догадываясь, какой компромат на себя после сегодняшней ночи передал Вайсу.
Выйдя на улицу и усевшись в джип, начальник службы безопасности Малкольма вынул сигарету, блеснул в свете огней приборной панели золотой зажигалкой и спросил:
– Why any first comer calls you the petukh, [9] Tomson?
– «Петух» по-английски – cock, – хрипло объяснил Томилин и по-русски добавил: – Я… драчлив.
– What is this drochliv?
– Пошел ты на фуй, козел нерусский, – глухо пробормотал Томилин и по-английски добавил: – Я – гордая птица.
Объяснение устроило Вайса.
– Отдай! – донесся до его слуха женский голос сзади. Это сидящая на заднем сиденье женщина протестовала против каких-то действий молчавшего доселе Уилки-Ульянова. – Верни сейчас же!..
– Заткнись, – посоветовал Уилки и показал Вайсу в зеркало мобильный телефон. – У этой красотки все это время в джинсах была труба, а мы этого не знали!
– Если она по этой трубе куда-нибудь звонила, я тебе голову оторву, – пообещал Вайс.
– Да никуда она не звонила! – разозлился на Машу Уилки и ударил ее ладонью по лицу, предупреждая дальнейшие протесты.
Некоторое время был слышен лишь гул трехсотсильного двигателя, а потом тишину нарушил все тот же Уилки:
– Посмотрите-ка, что у нас тут есть в памяти телефона! Очень, очень занимательная видеозапись!..
Приняв телефон из его рук, Вайс с изумлением слушал Мартынова-Мартенсона открывая для себя новые, не известные ему черты характера русского боксера.
«…Я тебя тоже люблю. И это впервые, когда я говорю такое женщине. Ты прости мою ложь, я никогда не был женат, поэтому не знаю, как ведут себя в таких диких ситуациях настоящие мужья. И я никогда не был влюблен, и уже слишком стар для этого, но, наверное, когда-то нужно начинать… Когда все закончится, я вернусь, и мы приедем во двор, где растет сосна. Та, что напротив твоего окна. Она такая высокая, что по ней можно забраться на небо…»
– Немыслимо, – прошептал Вайс, вглядываясь в знакомые черты лица на экране телефона, – это просто немыслимо… Кажется, я ошибся. Тут не бизнес. Тут другое…
Через сорок шесть минут джип с тремя мужчинами и женщиной мягко вкатился на территорию пристани Мартынова.
И то и другое прибавляло Холоду авторитета, делая неприступным и недосягаемым – был бы досягаем, давно бы уже сидел.
Дом авторитета располагался за городской чертой, на территории бывших обкомовских дач. Милиция без нужды нос туда не совала, предлагая сильным мира сего разбираться со своими проблемами самостоятельно. Благо убийства там случались чрезвычайно редко. Обкомовские дачи в Новосибирске – некое подобие Рублевского шоссе в Москве. Все «бабло» этих двух городов стекалось в два выше упомянутых канала, откуда средства перераспределялись в соответствии с толкованием современного бизнеса жителями этих мест.
Отморозки и уличные сявки на обкомовские дачи не лезли, и если кражи и случались, то исполнителями их были, как правило, залетные гастролеры, не отдающие себе отчета в том, куда лезут и кого обносят. Их, как правило, находили в течение нескольких часов, поэтому похищенное не успевало реализовываться.
Нет сомнений в том, что кое-кто из живущих на обкомовских дачах невероятно мешал либо соседям, либо живущим за пределами элитного домостроения. В России мир успешных бизнесменов, мир политиков и мир криминала уживаются прекрасно, как уживается акула с рыбами-прилипалами, причем совершенно непонятно, кто именно является прилипалой.
Как бы то ни было, на обкомовских дачах люди жили мирно и привыкли к тишине и спокойствию. Максимум, что позволял себе Холод, это держать двоих охранников в доме на первом этаже да сторожа из числа вольнонаемных в домике у ворот. Жил Холод просто, помня о главных правилах «законника» – не жиреть, не окружать себя роскошью, быть готовым к работе в любой момент. Кандидатур своих, как принято сейчас у обкурков, возомнивших себя «в законе», на выборы не выставлял, политики сторонился, понятия соблюдал, а потому, наверное, и был жив до сих пор, если бы не…
За восемь лет житья-бытья в доме на территории обкомовских дач лишь однажды через забор перелез бродяга, чтобы украсть что-то, а что именно по причине сильного алкогольного опьянения он даже не смог описать по задержанию. Холод дал ему денег, отпустил и попросил больше не появляться. И больше никогда и никто здесь не появлялся.
А потому охранники «законника» невероятно удивились, когда увидели двух мужчин, входящих в огромную прихожую. Охранники еще минуту назад сидели и смотрели по кабельному комедию, а сейчас вынуждены были в недоумении встать, соображая попутно, как эти двое в дорогом прикиде могли миновать сторожа и тихо открыть входную дверь.
– Я не понял… – начал один из крепышей, но в тот же момент дернулся всем телом и отшатнулся к стене. На груди у него в районе сердца мгновенно образовалось красное пятнышко, которое увеличивалось в размерах с каждой секундой.
И только после того, как напарник дернулся, второй услышал хлопок, напоминающий удар палкой по подушке, только слабее.
Размазывая кровь по каминному мраморному выступу, крепыш сполз и остался лежать в позе, необычной для живого человека и естественной для мертвого. Всем своим видом – и бестолковым взглядом, и полуоткрытым ртом, и выгнутой шеей он подтверждал мысль о том, что смерть бывает достойной, нелепой, какой угодно, но красивой – никогда.
– Если вы деловые, – повернув к гостям побледневшее лицо, прохрипел второй охранник, – то должны понимать, в чьем доме гадите.
– Где хозяин? – спросил гость помоложе.
Рассмотрев синие «перстни» на пальцах, сжимающих «вальтер» с глушителем, охранник дернул щекой, и по лицу его пошла краска.
– Сучара… И ты, «баклан» [8] и петух, заходишь в дом «законника» с железом и палишь в его людей?..
Бросив мимолетный взгляд на Вайса, Томсон нажал на спуск. Когда охранник рухнул на пол, подошел и дважды выстрелил ему в спину. Подумав, четвертым выстрелом разбил ему затылок.
– Он сказал, где Холод? – усомнился в необходимости такого расстрела Вайс.
– Он сказал, что ничего не скажет, – бросил Томсон. – Но он нам и не нужен. Если эти двое были в доме, значит, было кого сторожить. Холод здесь, его нужно просто найти.
– Что он тебе сказал? – уточнил Вайс. – Мне показалось, что ему не понравились твои руки.
– Кому понравится рука, сжимающая пистолет? Сёма Холод сидел на третьем этаже своего дома, в кабинете, стены которого до потолка были заставлены детективами всех мастей от Агаты Кристи до российских фантазеров, и разговаривал по телефону. Когда дверь открылась и он увидел то, что увидеть никак не ожидал, старинный друг Мартынова аккуратно положил трубку на стол.
– Мы прибыли слишком издалека, чтобы тратить время на представления, – сказал Томилин. – Нам нужен Холод.
– Это очень интересно, – раздумывая, чем сейчас занимается охрана, произнес Сёма. – Вы прибыли издалека, из сотен тысяч домов в Новосибирске выбрали именно этот и, войдя, спросили меня, Холода, как вам найти Холода. Это очень интересно. Главное, правдоподобно. Может сложиться впечатление, что вы зашли случайно. Ну, что ж… Я Холод. Дальше что?
Тот, которому на вид было около тридцати или чуть больше, вытянул вперед правую руку, и Сёма сначала почувствовал удар, откинувший его ногу под кресло, потом приглушенный хлопок, а уже после – чудовищную боль, молнией пронзившую его мозг.
– Черт… – беззвучно вскрикнул он, шевеля бескровными губами. Вывалившись из кожаного офисного кресла и упав на спину, он посмотрел на ногу и ужаснулся – из голени торчал острый, как шило, осколок раздробленной кости. Приступила тошнота, в глазах вспыхнули фиолетовые фонари… – Черт…
– Скажи ему, что у нас очень мало времени, – попросил Вайс, вынимая из шеренги книг на одной из полок томик Сименона.
Присев над Холодом, Томилин, испытывал наслаждение, равносильное тому позору, что испытал пять лет назад в лагере под Красноярском, и с удовольствием наблюдал за наступлением болевого шока у «законника». Тогда, в лагере, над ним так же присел «смотрящий». Тогда это был не Холод – но какая разница? Томилин считал, что положенцем считается тот, кто находится в данный момент в более выгодном положении. За эту самую теорию его пять лет назад опустили, и сейчас он собирался получить компенсацию за моральные издержки.
– Где Мартынов?
Превозмогая боль, Холод покосился на разглядывающего иллюстрации к «Признанию Мегрэ» спутника стрелка.
– Интересно, твой импортный друг знает, что ты петух?.. Или вы партнеры… по бизнесу?..
Побледнев, Томилин резко взмахнул пистолетом и наотмашь ударил авторитета по лицу. Холод дернул головой и глухо стукнулся затылком о паркет. Из рассеченного виска хлынула кровь и мгновенно залила лицо «законника».
– Заткнись, мразь… – прошипел Томилин. – Я превращу последние минуты твоей жизни в ад, если ты будешь продолжать играть в героя!.. – И, изменив угол направления глушителя, снова нажал на спуск.
Крик Холода разорвал тишину дома, но его выдержали пластиковые стеклопакеты. Сёма очень не любил, когда стройки вокруг тревожили его в часы, проводимые за книгами, и теперь звуки с улицы, равно как и звуки из дома на улицу, тщетно ударялись в германские окна.
Сёму трясло, как в лихорадке. Он знал, куда попала пуля, и смотреть на свое раздробленное колено не решался. Он боялся одного – потерять сознание и стать для этих двоих ненужным.
– Где Маар-ты-нов? – по слогам повторил Томсон.
– В Шарапе, – корчась не от боли, а от стыда за малодушие, простонал Холод. – У него документы на имя Громова Андрея. Пристань с базой на девяностом километре Ордынской трассы. Я забуду о вас, только уйдите…
Томилин заглянул в глаза авторитета и пробормотал:
– Понимаешь, какая штука… Когда я в лагере после побоев выдал ментам убийцу, вы меня опустили, но оставили в живых. По идее тебя тоже сейчас нужно опускать, а я тебя убиваю, как собаку. Скажи, в этом и есть привилегия «законников»?
– Сдохнешь ведь, – ненавидя себя, пообещал Холод.
– Увы, тебе этим зрелищем не насладиться. А вот я порадуюсь всласть…
Пистолет дернулся в руке Томсона. Выщелкнув пустой магазин, он вставил новый и нажал на спуск еще восемь раз. Снова выщелкнул пустой магазин и заменил его полным.
– Вы, кажется, ненавидите своих бывших коллег по криминалу, а, Томсон? – заметил Вайс. – Он сказал, где Мартынов?
– Сказал, – успокоил его эмигрант-уголовник, не догадываясь, какой компромат на себя после сегодняшней ночи передал Вайсу.
Выйдя на улицу и усевшись в джип, начальник службы безопасности Малкольма вынул сигарету, блеснул в свете огней приборной панели золотой зажигалкой и спросил:
– Why any first comer calls you the petukh, [9] Tomson?
– «Петух» по-английски – cock, – хрипло объяснил Томилин и по-русски добавил: – Я… драчлив.
– What is this drochliv?
– Пошел ты на фуй, козел нерусский, – глухо пробормотал Томилин и по-английски добавил: – Я – гордая птица.
Объяснение устроило Вайса.
– Отдай! – донесся до его слуха женский голос сзади. Это сидящая на заднем сиденье женщина протестовала против каких-то действий молчавшего доселе Уилки-Ульянова. – Верни сейчас же!..
– Заткнись, – посоветовал Уилки и показал Вайсу в зеркало мобильный телефон. – У этой красотки все это время в джинсах была труба, а мы этого не знали!
– Если она по этой трубе куда-нибудь звонила, я тебе голову оторву, – пообещал Вайс.
– Да никуда она не звонила! – разозлился на Машу Уилки и ударил ее ладонью по лицу, предупреждая дальнейшие протесты.
Некоторое время был слышен лишь гул трехсотсильного двигателя, а потом тишину нарушил все тот же Уилки:
– Посмотрите-ка, что у нас тут есть в памяти телефона! Очень, очень занимательная видеозапись!..
Приняв телефон из его рук, Вайс с изумлением слушал Мартынова-Мартенсона открывая для себя новые, не известные ему черты характера русского боксера.
«…Я тебя тоже люблю. И это впервые, когда я говорю такое женщине. Ты прости мою ложь, я никогда не был женат, поэтому не знаю, как ведут себя в таких диких ситуациях настоящие мужья. И я никогда не был влюблен, и уже слишком стар для этого, но, наверное, когда-то нужно начинать… Когда все закончится, я вернусь, и мы приедем во двор, где растет сосна. Та, что напротив твоего окна. Она такая высокая, что по ней можно забраться на небо…»
– Немыслимо, – прошептал Вайс, вглядываясь в знакомые черты лица на экране телефона, – это просто немыслимо… Кажется, я ошибся. Тут не бизнес. Тут другое…
Через сорок шесть минут джип с тремя мужчинами и женщиной мягко вкатился на территорию пристани Мартынова.
Глава 11 НАРКОДИЛЕРЫ, НА АБОРДАЖ!
Мартынов сидел и спокойно наблюдал, как на песок ступили и, осматриваясь по сторонам, двинулись к воде трое мужчин, двое из которых были ему уже знакомы. У самого берега двое передали сумки третьему, и тот, взвалив их на спину, ступил на сходни и стал подниматься на борт судна. Двое двинулись к дому, на первом этаже которого горел предусмотрительно оставленный включенным свет.
– Дядя Андрей, кто это?
Мартынова словно ударили сзади по голове бутылкой. Гул, во всяком случае, был похож на тот, который возник, когда в одном из баров Queen его двинул по затылку один из завсегдатаев. Стремительно обернувшись, Мартынов увидел Костю, приютившегося за его спиной.
– Ты… какого черта ты здесь делаешь?!
– Вы мне сами запретили чертыхаться, – напомнил пацан.
– Я тебезапретил! – рассердился Мартынов. – Почему не в постели? Выдрать?
– Не выдерете. Вы всегда только пугаете, – придвинувшись, мальчишка сообщил: – Я вижу – вы не спите, прячетесь. Решил выяснить. Тут гляжу – трое лохов баулы тащат… Чего это они в наш дом прутся?!
Положив руку на плечо мальчишки, Андрей быстро зашептал:
– Коль не спишь, будешь делать следующее. Сейчас уходишь в лес километра на два, и там сидишь ровно двадцать минут. Вот часы… – сняв с запястья новый «Ролекс», Мартынов сунул его в руки Косте. – Потом возвращаешься и, если меня к тому времени на базе не будет, звонишь вот по этому телефону, – вынув из кармана трубку, Андрей выбрал номер Холода. – Скажешь, что я пошел с этой троицей на север. Он знает. Живешь дома и управляешь хозяйством… Все, пошел отсюда!
Рассовав выданные предметы по карманам, мальчишка поспешил в сторону бора. Мартынов же, дождавшись, когда запертая дверь трижды подряд встретит плечо одного из ночных гостей, выбрался из укрытия. Двадцать минут можно повалять дурака с этими ребятами. Этого времени достаточно, чтобы выяснить их намерения. Если все-таки все сложится вполне безобидно и гости представляют собой просто зарвавшихся туристов с вместительными кошельками, не составит труда турнуть их с пристани. Вероятно, его вежливость при первом разговоре ввела их в заблуждение и теперь они решили на него наехать.
Если же у ребят имеются серьезные причины покинуть область водой, то уже через двадцать минут Сёма будет встречать их. И тоже водой.
Был еще и третий вариант: эта троица имеет какое-то отношение к его, Мартынова, истории. Той самой истории, что началась три недели назад и до сих пор не может закончиться. Кто эти люди – он не знал. Возможно, ответ можно было прочесть в пронзительном взгляде того, что с бельмом. Как бы то ни было, сейчас все выяснится…
– Решили угнать мой теплоход?
Двое на крыльце даже не вздрогнули. Лишь ослабили напор на дверь, и один из них стремительно спрятал в карман уже приготовленные отмычки.
– Или поживиться скарбом? И за то, и за другое бьют морду как минимум.
Приблизившись к крыльцу, Андрей взялся за поручень и увидел направленный ему в лицо ствол «ТТ».
Спустившись спиной вперед по лестнице, он остановился сразу, как только остановились напирающие на него двое.
– Сейчас мы взойдем на этот долбаный «Титаник», и ты поднимешь паруса, – сообщил знакомый Мартынову обладатель бельма. Он же являлся и хозяином снятого с вооружения, но так любимого знатоками хорошего оружия пистолета. – Ты поведешь нас до Томи, а по Томи – до Томска. И получишь за это шесть тысяч долларов за работу и молчание. У нас скоропортящийся товар, парень.
– Гвоздики? – осведомился Мартынов после сильного толчка в спину.
– Гладиолусы. Не задавай идиотских вопросов. Начинай капитанствовать.
У самых сходней, где их уже встречал без сумок третий, Мартынов спросил через плечо:
– Дядя Андрей, кто это?
Мартынова словно ударили сзади по голове бутылкой. Гул, во всяком случае, был похож на тот, который возник, когда в одном из баров Queen его двинул по затылку один из завсегдатаев. Стремительно обернувшись, Мартынов увидел Костю, приютившегося за его спиной.
– Ты… какого черта ты здесь делаешь?!
– Вы мне сами запретили чертыхаться, – напомнил пацан.
– Я тебезапретил! – рассердился Мартынов. – Почему не в постели? Выдрать?
– Не выдерете. Вы всегда только пугаете, – придвинувшись, мальчишка сообщил: – Я вижу – вы не спите, прячетесь. Решил выяснить. Тут гляжу – трое лохов баулы тащат… Чего это они в наш дом прутся?!
Положив руку на плечо мальчишки, Андрей быстро зашептал:
– Коль не спишь, будешь делать следующее. Сейчас уходишь в лес километра на два, и там сидишь ровно двадцать минут. Вот часы… – сняв с запястья новый «Ролекс», Мартынов сунул его в руки Косте. – Потом возвращаешься и, если меня к тому времени на базе не будет, звонишь вот по этому телефону, – вынув из кармана трубку, Андрей выбрал номер Холода. – Скажешь, что я пошел с этой троицей на север. Он знает. Живешь дома и управляешь хозяйством… Все, пошел отсюда!
Рассовав выданные предметы по карманам, мальчишка поспешил в сторону бора. Мартынов же, дождавшись, когда запертая дверь трижды подряд встретит плечо одного из ночных гостей, выбрался из укрытия. Двадцать минут можно повалять дурака с этими ребятами. Этого времени достаточно, чтобы выяснить их намерения. Если все-таки все сложится вполне безобидно и гости представляют собой просто зарвавшихся туристов с вместительными кошельками, не составит труда турнуть их с пристани. Вероятно, его вежливость при первом разговоре ввела их в заблуждение и теперь они решили на него наехать.
Если же у ребят имеются серьезные причины покинуть область водой, то уже через двадцать минут Сёма будет встречать их. И тоже водой.
Был еще и третий вариант: эта троица имеет какое-то отношение к его, Мартынова, истории. Той самой истории, что началась три недели назад и до сих пор не может закончиться. Кто эти люди – он не знал. Возможно, ответ можно было прочесть в пронзительном взгляде того, что с бельмом. Как бы то ни было, сейчас все выяснится…
– Решили угнать мой теплоход?
Двое на крыльце даже не вздрогнули. Лишь ослабили напор на дверь, и один из них стремительно спрятал в карман уже приготовленные отмычки.
– Или поживиться скарбом? И за то, и за другое бьют морду как минимум.
Приблизившись к крыльцу, Андрей взялся за поручень и увидел направленный ему в лицо ствол «ТТ».
Спустившись спиной вперед по лестнице, он остановился сразу, как только остановились напирающие на него двое.
– Сейчас мы взойдем на этот долбаный «Титаник», и ты поднимешь паруса, – сообщил знакомый Мартынову обладатель бельма. Он же являлся и хозяином снятого с вооружения, но так любимого знатоками хорошего оружия пистолета. – Ты поведешь нас до Томи, а по Томи – до Томска. И получишь за это шесть тысяч долларов за работу и молчание. У нас скоропортящийся товар, парень.
– Гвоздики? – осведомился Мартынов после сильного толчка в спину.
– Гладиолусы. Не задавай идиотских вопросов. Начинай капитанствовать.
У самых сходней, где их уже встречал без сумок третий, Мартынов спросил через плечо: