Летчик, прибывший из училища, за первый год службы в части должен был в совершенстве овладеть техникой пилотирования, стрельбой и воздушным боем одиночно, а также освоить полеты в составе звена. Годовой налет на каждого летчика планировался из расчета 120 часов, причем особое внимание обращалось на тактическое совершенствование.
...Обо всем этом успел я подумать под стук вагонных колес.
К месту назначения поезд пришел вечером. В городе уже ввели светомаскировку. Я с трудом разыскал военную комендатуру и лишь с ее помощью добрался в полк.
Командиром полка оказался старый знакомый полковник А. П. Николаев. Он был довольно известным летчиком-истребителем. Сражался в Китае, на Халхин-Голе, участвовал в .советско-финляндской войне. Имел три ордена Красного Знамени и орден Монгольской Народной Республики.
Встретил по-братски.
- Рад видеть тебя, дружище! - сказал Николаев и тут же сообщил: - Недавно прибыл еще один "испанец" - майор Пузейкин. Теперь оба комэска на местах, можно начинать работу.
Я попросил Александра Павловича ввести меня в курс дела.
- Наша задача - за две-три недели подготовить полк к боевым действиям, объявил он. - Кстати, на новых самолетах ты летал?
- Нет, не пришлось. Но теоретически изучал в академии и Як-1, и ЛаГГ-3, и МиГ-3.
- Что ж, и это неплохо, - ободрил командир полка. - У нас будут МиГ-3. Получим их через несколько дней. А пока нужно использовать "спарку" Яковлева и МиГ-1. До начала работы с летчиками сам дам тебе несколько провозных.
- Что за летчики в полку? - спросил я.
- В основном из "безлошадных". Все продолжают прибывать. Не с каждым еще успел познакомиться. Но есть сильные ребята.
"Безлошадными" в ту пору называли летчиков, оставшихся без матчасти в результате первого внезапного удара немецкой авиации по нашим приграничным аэродромам. Около тысячи советских самолетов было выведено тогда из строя. В результате образовался как бы излишек летчиков. В авиационных полках того времени нередко на один самолет приходилось по два-три летчика. Часть летного состава воевала в наземных войсках.
По мере увеличения производства в авиационной промышленности это несоответствие между количеством самолетов и числом летчиков постепенно сходило на нет.
Наш разговор с командиром полка, по существу, уже закончился, когда в дверь постучали. Вошел среднего роста майор с шапкой белокурых вьющихся волос. На его гимнастерке поблескивали два ордена Красного Знамени.
- Легок на помине, - сказал Николаев, здороваясь с вошедшим, а затем, обращаясь ко мне, добавил: - Вот он самый и есть, "испанец" майор Пузейкин. Знакомьтесь.
Мы крепко пожали друг другу руку. О Пузейкине я слышал и раньше, хотя встречаться с ним не доводилось. Буквально с первых минут знакомства почувствовал симпатию к нему. В. В. Пузейкин относился к той категории людей, которые раскрываются сразу и располагают других к откровенности и доверию. Со слов командира полка я уже знал, что Пузейкин пользуется большим уважением у подчиненных за внимательное отношение к ним, за то, что никогда не оставит человека наедине со своей неудачей или бедой. Если он бывал убежден в чем-либо, то отстаивал это энергично, невзирая на чины и должностное положение инакомыслящих.
От командира полка мы вышли вместе. Пузейкин предложил переночевать у него. Несмотря на поздний час и усталость, разговорились. Вспоминали Испанию. Там он воевал под Мадридом, а я в районах Валенсии и Теруэля. Потому и не встречались. Выяснив это, обменялись мнениями о последних сводках Совинформбюро. В них назывались все новые и новые города, оставленные советскими войсками. Трудно было постигнуть, почему так стремительно развиваются события, почему Красная Армия не может сдержать натиск немцев? Конечно, решающую роль играли внезапность нападения, превосходство противника в танках, в самолетах. Но, будучи военными людьми, мы знали основу всякой внезапности и прекрасно понимали, что превосходство или отставание в техническом оснащении армии не сваливаются с потолка, что это результат каких-то процессов, явлений, событий. Причем не столько случайных, сколько закономерных, чем-то обусловленных. Но каких процессов и событий? Ответить на этот вопрос мы смогли лишь много, много лет спустя, когда уже отгремели раскаты Отечественной войны. А тогда, в самом начале ее, для нас, летчиков, самым главным было в предельно короткий срок освоить новые самолеты и подготовиться к предстоящим боям.
На том, помнится, и закончилась моя ночная беседа с Пузейкиным. А утром полковник Николаев уже вылетел со мной на "спарке" Як-7у. Этот самолет, созданный конструкторским бюро А. С. Яковлева, был относительно прост, имел небольшой полетный вес, исключительно легко пилотировался. Во всех отношениях он выгодно отличался от машин, на которых мне доводилось летать раньше.
Только летчик, пожалуй, может понять то чувство, которое охватывает человека, впервые поднявшегося в воздух на скоростном самолете. Со временем, конечно, это чувство ослабевает, становится привычным, но лишь до новой, более совершенной машины. Очевидно, это и есть одно из слагаемых романтики летной профессии.
После двух тренировок на "спарке" я вылетел самостоятельно на боевом истребителе МиГ-1. По тому времени это тоже был неплохой самолет скороподъемный, с максимальной скоростью, перешагнувшей шестисоткилометровый рубеж. Правда, такую скорость он развивал лишь на высотах более 6000 метров, а на малых был тяжеловат в управлении: пилотировать его приходилось с большими перегрузками. Но и с такими недостатками МиГ-1 значительно превосходил истребители И-16 и И-153.
Как уже говорилось, полк наш был двухэскадрильного состава. Одной эскадрильей командовал майор Пузейкин, другой - я.
Сразу начали знакомиться с подчиненными и разрабатывать для каждого ускоренную программу ввода в строй.
Комиссаром ко мне в эскадрилью назначили старшего политрука Василия Подмогильного, отлично знавшего свое дело и исключительно честного человека. Мой заместитель по летной подготовке капитан Ш. тоже производил хорошее впечатление. Из командиров звеньев выделялся старший лейтенант Павел Волков веселый круглолицый крепыш, очень любивший во время разговора жестикулировать руками.
Эти трое являлись опытными летчиками, однако новых истребителей даже не изучали. У остальных уровень подготовки оказался гораздо ниже. Но они были молоды, энергичны, рвались на фронт, чему я, как командир, только радовался. Каждый из них сохранял неповторимую индивидуальность. Совсем юный Сергей Долгушин обладал задорным характером. Прямая противоположность ему - высокий, неторопливый Никита Боровой: тих и стеснителен, при разговоре со старшими густо краснел. Завидной уравновешенностью и ладным внешним видом отличались Петр Воробьев и Григорий Воронин.
Несколько позднее в эскадрилью прибыл Сергей Макаров. Парень с обаятельной улыбкой, большой самостоятельностью в суждениях и не меньшей сноровистостью в делах.
Распределив людей по звеньям, я незамедлительно взялся за их обучение. "Спарки" МиГ-3 не было, и потому всем пришлось поутюжить небо на учебно-тренировочном самолете Як-7у. Он предназначался для переучивания на истребитель Як-1, но и нам оказал неоценимую услугу. На нем летчики осваивались с большой скоростью полета, с техникой пилотирования в новых условиях, учились пользоваться более сложным приборным оборудованием. В роли инструктора выступать приходилось главным образом мне самому. После десятков вылетов на "спарке" я к концу дня еле добирался до постели.
Получив несколько провозных полетов и сдав зачеты по матчасти и технике пилотирования МиГ-1, летчики пересаживались на боевой самолет. Сначала осваивали простейшие элементы пилотажа, потом - воздушный бой. Значительно больше времени, чем предполагалось, пришлось затратить на отработку взлета. Дело в том, что МиГ-1 при взлете сильно разворачивался вправо, и требовались немалые усилия, чтобы удержать его в нужном направлении. У многих не ладилось и с пилотированием, особенно на небольших высотах. И все же за восемь - десять дней вся эскадрилья освоила новые самолеты и подготовилась к ведению боя. Такие сроки переучивания по мерке мирного времени могут показаться фантастическими. Но война не ждет.
Вскоре меня вызвал командир полка и приказал:
- Завтра на Ли-2 всей эскадрильей вылетайте в Москву. Получите десять МиГ-3 и на них вернетесь обратно.
На московском Центральном аэродроме нас уже ждали представители авиационного завода. Оформление необходимых документов и приемка самолетов не заняли много времени.
МиГ-3 не имел принципиальных отличий от МиГ-1. Только увеличена дальность полета, повышена живучесть и улучшены пилотажные характеристики на больших углах атаки. К концу дня мы подготовили самолеты к вылету и намеревались после ночевки распрощаться с Москвой. Но это случилось раньше: за час до наступления темноты на стоянке появился представитель комендатуры аэродрома и решительно потребовал :
- Немедленно вылетайте.
Он назвал аэродром, где нам запланировали посадку.
- А что случилось? - допытывались мы. - Почему такая спешка?
Объяснений не последовало. Вместо них привычная команда:
- Выполняйте приказ!
Делать нечего: запустили двигатели и взлетели. Лучше было бы, конечно, остаться до утра: все-таки первый вылет на новых машинах. Однако я не очень сокрушался - неподалеку от аэродрома, где нам предложили садиться на ночевку, проживала моя семья.
Появилась неожиданная возможность встретиться с нею...
Посадку произвели нормально. Организовав дозаправку самолетов и разместив летчиков на ночлег, я поспешил к своим. Ни жены, ни сына дома не оказалось: объявили воздушную тревогу, и они приютились в одном из укрытий. Бродя в темноте по пустынному городку, я разгадал причину поспешного изгнания нас со столичного аэродрома: в ту ночь немцы впервые совершали налет на Москву, о чем наша разведка узнала заблаговременно...
Только на рассвете, когда дали отбой воздушной тревоге, мне удалось наконец разыскать жену и сына. Коротким было это свидание - до нашего вылета оставалось около двух часов. А расставаться пришлось надолго. Родные мои вскоре эвакуировались в Оренбург.
* * *
По возвращении в полк узнал, что нашей эскадрилье приказано на новых самолетах убыть на Западный фронт. И сам я, и остальные летчики встретили эту весть как должное. Мы понимали, насколько нужна там наша помощь. Об этом слишком красноречиво говорили хмурые июльские сводки Совкнформбюро.
Провожал нас весь личный состав полка. Александр Павлович Николаев каждого из десяти летчиков обнял и сказал на прощание:
- Скоро и мы за вами. До встречи на фронте!
Однако там мы уже не встретились. Наша эскадрилья сначала действовала самостоятельно, а потом вошла в состав другой части. То же самое произошло и с эскадрильей майора В. В. Пузейкина. Спустя некоторое время я узнал, что в одном воздушном бою его самолет был подбит. Мотор перестал работать, фонарь заклинило, высота была небольшой. Казалось, гибель летчика неизбежна. Но в последний момент Пузейкину, отличавшемуся железной выдержкой и высоким летным мастерством, удалось перевернуть неисправный самолет на спину, покинуть его и благополучно приземлиться на парашюте. В. В. Пузейкин воевал до конца войны. В запас он уволился в звании генерал-майора авиации.
А полковник А. П. Николаев сформировал полк заново и затем успешно руководил им в боевой обстановке. Войну он закончил командиром дивизии.
В конце июля 1941 года наша эскадрилья базировалась на полевом аэродроме неподалеку от Гжатска. На стоянки самолетов нам подвели телефон для связи со штабом ВВС 20-й общевойсковой армии. В то время каждая общевойсковая армия имела свою авиацию, состоявшую из смешанных соединений, отдельных полков и эскадрилий. Существовали и фронтовые ВВС.
Обстановка на Западном фронте была тяжелой. Немецко-фашистские войска, захватив Минск, Оршу, Витебск, продолжали рваться на восток. Тем не менее нам не спешили ставить задач по прикрытию наземных войск или сопровождению бомбардировщиков и штурмовиков. Необходимо было познакомиться с районом боевых действий, освоиться с обстановкой. Однако приказали: в случае появления немецких самолетов-разведчиков перехватывать и уничтожать их. Это обязывало нас организовать наблюдение за воздухом и установить постоянное дежурство на аэродроме одного-двух летчиков в кабинах истребителей.
Дни стояли солнечные, безветренные. В небе лишь иногда появлялись редкие облачка. И вот в один из таких дней, когда мы намеревались познакомиться с близлежащими аэродромами и я уже успел прочертить на карте маршрут полета, раздался голос наблюдателя :
- В воздухе самолет противника!
На высоте трех-четырех километров был хорошо различим двухмоторный разведчик, направляющийся в сторону Москвы. На аэродроме дежурил капитан Ш. Подумалось: хорошо, что первый боевой вылет сделает опытный летчик, его победа воодушевит всех. Чего большего может желать командир, когда его подчиненные только что начинают свой фронтовой путь?
- Капитан, взлет!
Команда была выполнена молниеносно. Мы не отрывали глаз от "мига". Вот он круто пошел вверх. Расстояние между ним и разведчиком быстро сокращалось. Немецкий летчик, очевидно, заметил наш истребитель, изменил курс и увеличил скорость. Но тот, срезав угол, продолжал сближение. Никто не сомневался в том, что через несколько секунд последует атака и вражеский самолет будет сбит. Сетовали лишь на то, что наплывшее облако помешало увидеть закономерный исход этого поединка: придется теперь довольствоваться только рассказом самого летчика.
Томительно тянулось время ожидания. Наконец "миг" появился над аэродромом. Когда он сел, мы поспешили к нему.
- Разведчик ушел, - доложил летчик. - Все горючее сжег, а не нашел его в облаках.
Мы недоуменно смотрели на капитана. Как это ушел? Ведь фашист был виден даже с земли. А может, оружие не сработало? Или с мотором что случилось? Но капитан твердо стоял на своем: подвели облака. Спокойная уверенность летчика поколебала мое желание высказать откровенно все, что я подумал по этому поводу. Кто знает, а вдруг действительно всему виной облака? Над аэродромом они были редкими, а там, дальше, может, перешли в "сплошняк". Ну а если другая причина? Скажем, трусость... Нет, в это не хотелось верить...
Во второй половине дня нам приказали усилить дежурство. Свои места в кабинах заняли Волков, Долгушин и я. Вскоре появился еще один немецкий самолет. Он шел в юго-восточном направлении на высоте четырех тысяч метров. Мы сразу же взлетели, но пока набирали высоту, противник куда-то исчез. Где же искать? Решили держаться его прежнего курса. Летим пять, десять минут. Посматриваем по сторонам, друг на друга. Неужели и этого упустили? Вдруг Волков поравнялся со мной, качнул крылом и показал рукой вверх. Я взглянул туда, но ничего не обнаружил. Волков продолжал жестикулировать. Я кивнул ему: мол, действуй самостоятельно. Ведомый вырвался вперед и стал быстро набирать высоту. Тут и я увидел немецкий двухмоторный разведчик "Дорнье-217". Его нетрудно узнать по двухкилевой конфигурации и как бы обрубленным крыльям.
Сбить "дорнье" нелегко: он имеет приличную скорость, мощное оборонительное вооружение, да и экипаж такого самолета состоит обычно из опытных людей. Надо было помочь Волкову, готовившемуся атаковать противника сверху. Я подал Долгушину сигнал следовать за мной и прибавил скорость. Намерение такое: подойти к разведчику снизу и отвлечь его внимание от Волкова.
Заметив нас, разведчик начал разворачиваться на запад. Мы пошли наперерез ему. В этот момент Волков неожиданно свалил "миг" на крыло и устремился вниз. Вражеский стрелок замешкался, огонь открыл с запозданием. Прошли мимо и трассы с истребителя: Волков, видимо, не сумел хорошо прицелиться. Теперь наша очередь атаковать. Но Волков энергично сманеврировал и снова открыл огонь из всех пулеметов. "Дорнье" задымился, а затем взорвался. Мы едва успели отвернуть в сторону. Волков же скрылся в дымном облаке. Мелькнула тревожная мысль: не столкнулся бы он с обломками взорвавшегося самолета. Нет, все в порядке - "миг" вынырнул из темной пелены. Однако когда он пристроился к нам, мы заметили, что одно его крыло залито маслом. Потом выяснилось, что Волков проскочил мимо вражеского самолета буквально в нескольких метрах и был забрызган из поврежденных баков "дорнье".
На месте падения обломков немецкого разведчика мы нашли Железный крест и полковничий погон. Это, разумеется, повысило значимость нашей первой победы. Все считали, что такое начало - доброе предзнаменование на будущее.
На следующий день эскадрилья перебазировалась ближе к линии фронта - на полевой аэродром западнее Вязьмы. Понятие "линия фронта" в июле 1941 года отличалось от сформулированного в армейских уставах. Едва ли кто решился бы тогда резко разграничить районы боевых действий немецко-фашистских и советских наземных войск. Нередко мы, летчики, наблюдали, как на восток движется немецкая колонна, а за ней или параллельно ей в том же направлении советская. Бывало и так, что на фронте - затишье, а где-то во вражеском тылу идут жаркие бои. Попробуй сориентируйся в такой обстановке, разберись, где свои, где чужие! Но ориентироваться и разбираться нужно было безошибочно.
На новом аэродроме вместе с нашей эскадрильей находилось подразделение пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Нас объединили в одну авиационную группу. Теперь я стал получать задачи от командира этой группы, а не из штаба ВВС общевойсковой армии. Такое руководство было, конечно, более оперативным и конкретным.
Должен заметить, что авиагруппы представляли собой временные организационные единицы. Создавались они обычно для выполнения какой-то определенной задачи и имели различный состав. Иные включали в себя по нескольку частей и даже авиационных соединений. Особенно большую роль сыграли авиагруппы на заключительном этапе сражения за Москву.
С перебазированием под Вязьму для нашей эскадрильи началась жаркая фронтовая пора. Вылетать приходилось по пять-шесть раз в день. Задачи решали разнообразные: прикрывали наземные войска, сопровождали бомбардировщиков, вели разведку. Почти каждый вылет заканчивался напряженным воздушным боем. И как правило - с превосходящими силами противника.
Тут уж до конца выявились истинные качества каждого. В бою человек - как на ладони. Если в мирное время порой удается что-то скрыть, замаскировать, то в боевой обстановке сделать это почти невозможно. Не позволяют сами условия борьбы, из которой один выходит победителем, а другой - побежденным. Именно здесь лучше всего познаются способности подчинить личное общественному, преодолеть слабость во имя мужественного выполнения своего долга.
Когда я первый раз увидел Сергея Долгушина, откровенно говоря, усомнился в его летном будущем. Маленький, добродушный, с каким-то очень уж безмятежным взглядом голубых глаз, он, казалось, был создан вовсе не для суровой профессии истребителя. Но уже после первого совместного полета с ним от этого первоначального мнения не осталось и следа. Долгушин удивительно тонко чувствовал машину и, когда требовалось, решительно подчинял ее своей воле. Если на земле он иногда излишне суетился, мог вспылить, то в воздухе превращался в удивительно уравновешенного, расчетливого и хладнокровного бойца. В тяжелых условиях 1941 года эти качества Долгушина еще более развились. Да и внешне он заметно изменился: раздался в плечах, физически окреп. А что касается летного будущего, то скажу - Долгушин воевал до окончательной нашей победы, за годы войны произвел 422 боевых вылета, сбил в воздушных боях свыше 20 самолетов противника и по сей день служит в кадрах Вооруженных Сил, имея звание генерал-лейтенанта авиации.
С самого начала фронтовой жизни проявили себя стойкими воздушными бойцами и Павел Волков, Никита Боровой, Петр Воробьев, Сергей Макаров. В каждый вылет, в каждый бой они вкладывали все, на что были способны. И если не хватало мастерства, опыта, то компенсировали это напористостью, отвагой, неиссякаемой инициативой.
Другое дело - капитан Ш. Я не ошибся, заподозрив его в трусости при первом вылете на перехват немецкого разведчика, когда он вернулся с пустыми руками. Позже по его вине были сбиты Волков и Долгушин: спасая свою шкуру, Ш. бросил их в бою. И никто в эскадрилье не усомнился в правильности сурового приговора, вынесенного ему военным трибуналом.
Каждый день война преподносила нам что-то новое, нередко переворачивая вверх дном наши прежние представления. Происходила переоценка многих ценностей. Иными глазами мы взглянули, в частности, на немецкий истребитель "месеершмитт". К удивлению многих из нас, он оказался хорошим самолетом: скоростным, маневренным, с мощным вооружением.
В академии слушателей знакомили с этой машиной - немцы продали нам накануне войны несколько боевых самолетов, в том числе и "мессершмитт". Толстые угловатые крылья, длинный фюзеляж, недостаточно обтекаемый фонарь все это не внушало веры в его высокие летно-тактические качества. К тому же никто, пожалуй, не допускал, чтобы гитлеровская Германия показала нам свои лучшие самолеты. И потому, видимо, мы не изучали "чужой" истребитель должным образом. На практике же оказалось, что именно с ним противник начал войну...
Переосмысливались и некоторые каноны наших довоенных уставов и наставлений. Совсем недавно казавшиеся незыблемыми, они явно вступали в противоречия с требованиями боевой обстановки и возможностями новых истребителей.
Взять хотя бы боевые порядки. Основу их составляли клин звена из трех самолетов, в эскадрилье - клин звеньев. Вооружаясь постепенно опытом полетов на МиГ-3, мы все острее чувствовали несовершенство этих боевых порядков. Они стесняли маневр и не обеспечивали в бою надежной взаимной защиты от атак противника. При полете звеном обоим ведомым летчикам, из-за опасения столкнуться, приходилось уделять много внимания сохранению своего места в строю. В результате ослаблялось наблюдение за воздухом, особенно в задней полусфере.
Немецкие летчики умело использовали недостатки наших боевых порядков. И мы вынуждены были, как говорится, на свой риск увеличивать дистанции и интервалы между самолетами, а иногда и эшелонировать боевые порядки по высоте. Но делали это еще очень робко: побаивались потерять друг друга из виду. На самолетах МиГ-3 хотя и стояли радиостанции, полагаться на них не приходилось: радиосвязь была еще недостаточно устойчивой. Единственно реальным средством управления в воздухе, как и раньше, служил личный пример командира, который эволюциями своего самолета, жестами рук и головы подавал подчиненным соответствующие команды. Только в 1942 году связь между самолетами по радио стала действовать надежно.
Предметом серьезных размышлений и упорных поисков оказались и способы прикрытия наземных войск, способы сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков. Первоначально для прикрытия наземных войск применялось непрерывное патрулирование над ними. Лишь в отдельных случаях, когда воздушная обстановка не была особенно напряженной, истребители вылетали из положения "дежурство на аэродроме". Непрерывное патрулирование имело, конечно, свои достоинства, но чем дальше, тем больше мы видели в нем и отрицательные стороны. Во-первых, оно было сопряжено с большим расходом сил истребителей, во-вторых, носило в известной степени пассивный характер. Придя в указанный район, мы ждали, когда появятся вражеские самолеты, а они зачастую не появлялись здесь или появлялись после нашего ухода и безнаказанно наносили удары по наземным войскам. Тогда у нас еще не было локаторов, пунктов наведения, связи между самолетами и землей.
Что же касается сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков, то тут тоже ранее разработанные способы годились далеко не всегда. Плохо согласовались они с возросшей скоростью истребителей. Базирование на одном аэродроме с подразделениями Пе-2 в известной степени помогало преодолевать эту трудность. Мы часто обсуждали вместе вопросы взаимодействия, предъявляли друг к другу претензии и сообща вырабатывали наиболее целесообразные решения.
Как-то наша эскадрилья сопровождала девятку Пе-2, которой предстояло нанести удар по скоплению немецких войск западнее Ярцева. При подходе к линии фронта я заметил группу "хейнкелей". Она шла встречным курсом, значительно ниже нас и без прикрытия истребителей. Заманчивая цель! Решение созрело мгновенно: одним звеном атаковать противника и заставить его повернуть назад. Подав сигнал ведомым, я перевел свой самолет в пикирование. С первой же атаки мы сбили ведущий "хейнкель". Остальные стали разворачиваться и беспорядочно бросать бомбы. В таких вот случаях, когда противник растерялся от внезапного удара, его нужно бить да бить. Однако я подавил в себе это желание. Подумалось: а вдруг вот так же обрушатся на наших бомбардировщиков вражеские истребители? Мы развернулись и бросились догонять своих. Догнали вовремя: четверка "мессершмиттов" уже приближалась к "петляковым", но, увидев нашу группу, не решилась на атаку.
Сбросив бомбы, "петляковы" попали в зону огня вражеских зениток и по одному стали уходить от цели. Как же их прикрывать? Дробить звенья? Или держаться замыкающих самолетов? Откровенно говоря, мы не знали, что лучше. Остановились на втором варианте. Пришлось плестись в хвосте цепочки Пе-2, растянувшейся на несколько километров. Хорошо, что четверка "мессершмиттов" не пыталась атаковать их и к ней не подошла подмога.
...Обо всем этом успел я подумать под стук вагонных колес.
К месту назначения поезд пришел вечером. В городе уже ввели светомаскировку. Я с трудом разыскал военную комендатуру и лишь с ее помощью добрался в полк.
Командиром полка оказался старый знакомый полковник А. П. Николаев. Он был довольно известным летчиком-истребителем. Сражался в Китае, на Халхин-Голе, участвовал в .советско-финляндской войне. Имел три ордена Красного Знамени и орден Монгольской Народной Республики.
Встретил по-братски.
- Рад видеть тебя, дружище! - сказал Николаев и тут же сообщил: - Недавно прибыл еще один "испанец" - майор Пузейкин. Теперь оба комэска на местах, можно начинать работу.
Я попросил Александра Павловича ввести меня в курс дела.
- Наша задача - за две-три недели подготовить полк к боевым действиям, объявил он. - Кстати, на новых самолетах ты летал?
- Нет, не пришлось. Но теоретически изучал в академии и Як-1, и ЛаГГ-3, и МиГ-3.
- Что ж, и это неплохо, - ободрил командир полка. - У нас будут МиГ-3. Получим их через несколько дней. А пока нужно использовать "спарку" Яковлева и МиГ-1. До начала работы с летчиками сам дам тебе несколько провозных.
- Что за летчики в полку? - спросил я.
- В основном из "безлошадных". Все продолжают прибывать. Не с каждым еще успел познакомиться. Но есть сильные ребята.
"Безлошадными" в ту пору называли летчиков, оставшихся без матчасти в результате первого внезапного удара немецкой авиации по нашим приграничным аэродромам. Около тысячи советских самолетов было выведено тогда из строя. В результате образовался как бы излишек летчиков. В авиационных полках того времени нередко на один самолет приходилось по два-три летчика. Часть летного состава воевала в наземных войсках.
По мере увеличения производства в авиационной промышленности это несоответствие между количеством самолетов и числом летчиков постепенно сходило на нет.
Наш разговор с командиром полка, по существу, уже закончился, когда в дверь постучали. Вошел среднего роста майор с шапкой белокурых вьющихся волос. На его гимнастерке поблескивали два ордена Красного Знамени.
- Легок на помине, - сказал Николаев, здороваясь с вошедшим, а затем, обращаясь ко мне, добавил: - Вот он самый и есть, "испанец" майор Пузейкин. Знакомьтесь.
Мы крепко пожали друг другу руку. О Пузейкине я слышал и раньше, хотя встречаться с ним не доводилось. Буквально с первых минут знакомства почувствовал симпатию к нему. В. В. Пузейкин относился к той категории людей, которые раскрываются сразу и располагают других к откровенности и доверию. Со слов командира полка я уже знал, что Пузейкин пользуется большим уважением у подчиненных за внимательное отношение к ним, за то, что никогда не оставит человека наедине со своей неудачей или бедой. Если он бывал убежден в чем-либо, то отстаивал это энергично, невзирая на чины и должностное положение инакомыслящих.
От командира полка мы вышли вместе. Пузейкин предложил переночевать у него. Несмотря на поздний час и усталость, разговорились. Вспоминали Испанию. Там он воевал под Мадридом, а я в районах Валенсии и Теруэля. Потому и не встречались. Выяснив это, обменялись мнениями о последних сводках Совинформбюро. В них назывались все новые и новые города, оставленные советскими войсками. Трудно было постигнуть, почему так стремительно развиваются события, почему Красная Армия не может сдержать натиск немцев? Конечно, решающую роль играли внезапность нападения, превосходство противника в танках, в самолетах. Но, будучи военными людьми, мы знали основу всякой внезапности и прекрасно понимали, что превосходство или отставание в техническом оснащении армии не сваливаются с потолка, что это результат каких-то процессов, явлений, событий. Причем не столько случайных, сколько закономерных, чем-то обусловленных. Но каких процессов и событий? Ответить на этот вопрос мы смогли лишь много, много лет спустя, когда уже отгремели раскаты Отечественной войны. А тогда, в самом начале ее, для нас, летчиков, самым главным было в предельно короткий срок освоить новые самолеты и подготовиться к предстоящим боям.
На том, помнится, и закончилась моя ночная беседа с Пузейкиным. А утром полковник Николаев уже вылетел со мной на "спарке" Як-7у. Этот самолет, созданный конструкторским бюро А. С. Яковлева, был относительно прост, имел небольшой полетный вес, исключительно легко пилотировался. Во всех отношениях он выгодно отличался от машин, на которых мне доводилось летать раньше.
Только летчик, пожалуй, может понять то чувство, которое охватывает человека, впервые поднявшегося в воздух на скоростном самолете. Со временем, конечно, это чувство ослабевает, становится привычным, но лишь до новой, более совершенной машины. Очевидно, это и есть одно из слагаемых романтики летной профессии.
После двух тренировок на "спарке" я вылетел самостоятельно на боевом истребителе МиГ-1. По тому времени это тоже был неплохой самолет скороподъемный, с максимальной скоростью, перешагнувшей шестисоткилометровый рубеж. Правда, такую скорость он развивал лишь на высотах более 6000 метров, а на малых был тяжеловат в управлении: пилотировать его приходилось с большими перегрузками. Но и с такими недостатками МиГ-1 значительно превосходил истребители И-16 и И-153.
Как уже говорилось, полк наш был двухэскадрильного состава. Одной эскадрильей командовал майор Пузейкин, другой - я.
Сразу начали знакомиться с подчиненными и разрабатывать для каждого ускоренную программу ввода в строй.
Комиссаром ко мне в эскадрилью назначили старшего политрука Василия Подмогильного, отлично знавшего свое дело и исключительно честного человека. Мой заместитель по летной подготовке капитан Ш. тоже производил хорошее впечатление. Из командиров звеньев выделялся старший лейтенант Павел Волков веселый круглолицый крепыш, очень любивший во время разговора жестикулировать руками.
Эти трое являлись опытными летчиками, однако новых истребителей даже не изучали. У остальных уровень подготовки оказался гораздо ниже. Но они были молоды, энергичны, рвались на фронт, чему я, как командир, только радовался. Каждый из них сохранял неповторимую индивидуальность. Совсем юный Сергей Долгушин обладал задорным характером. Прямая противоположность ему - высокий, неторопливый Никита Боровой: тих и стеснителен, при разговоре со старшими густо краснел. Завидной уравновешенностью и ладным внешним видом отличались Петр Воробьев и Григорий Воронин.
Несколько позднее в эскадрилью прибыл Сергей Макаров. Парень с обаятельной улыбкой, большой самостоятельностью в суждениях и не меньшей сноровистостью в делах.
Распределив людей по звеньям, я незамедлительно взялся за их обучение. "Спарки" МиГ-3 не было, и потому всем пришлось поутюжить небо на учебно-тренировочном самолете Як-7у. Он предназначался для переучивания на истребитель Як-1, но и нам оказал неоценимую услугу. На нем летчики осваивались с большой скоростью полета, с техникой пилотирования в новых условиях, учились пользоваться более сложным приборным оборудованием. В роли инструктора выступать приходилось главным образом мне самому. После десятков вылетов на "спарке" я к концу дня еле добирался до постели.
Получив несколько провозных полетов и сдав зачеты по матчасти и технике пилотирования МиГ-1, летчики пересаживались на боевой самолет. Сначала осваивали простейшие элементы пилотажа, потом - воздушный бой. Значительно больше времени, чем предполагалось, пришлось затратить на отработку взлета. Дело в том, что МиГ-1 при взлете сильно разворачивался вправо, и требовались немалые усилия, чтобы удержать его в нужном направлении. У многих не ладилось и с пилотированием, особенно на небольших высотах. И все же за восемь - десять дней вся эскадрилья освоила новые самолеты и подготовилась к ведению боя. Такие сроки переучивания по мерке мирного времени могут показаться фантастическими. Но война не ждет.
Вскоре меня вызвал командир полка и приказал:
- Завтра на Ли-2 всей эскадрильей вылетайте в Москву. Получите десять МиГ-3 и на них вернетесь обратно.
На московском Центральном аэродроме нас уже ждали представители авиационного завода. Оформление необходимых документов и приемка самолетов не заняли много времени.
МиГ-3 не имел принципиальных отличий от МиГ-1. Только увеличена дальность полета, повышена живучесть и улучшены пилотажные характеристики на больших углах атаки. К концу дня мы подготовили самолеты к вылету и намеревались после ночевки распрощаться с Москвой. Но это случилось раньше: за час до наступления темноты на стоянке появился представитель комендатуры аэродрома и решительно потребовал :
- Немедленно вылетайте.
Он назвал аэродром, где нам запланировали посадку.
- А что случилось? - допытывались мы. - Почему такая спешка?
Объяснений не последовало. Вместо них привычная команда:
- Выполняйте приказ!
Делать нечего: запустили двигатели и взлетели. Лучше было бы, конечно, остаться до утра: все-таки первый вылет на новых машинах. Однако я не очень сокрушался - неподалеку от аэродрома, где нам предложили садиться на ночевку, проживала моя семья.
Появилась неожиданная возможность встретиться с нею...
Посадку произвели нормально. Организовав дозаправку самолетов и разместив летчиков на ночлег, я поспешил к своим. Ни жены, ни сына дома не оказалось: объявили воздушную тревогу, и они приютились в одном из укрытий. Бродя в темноте по пустынному городку, я разгадал причину поспешного изгнания нас со столичного аэродрома: в ту ночь немцы впервые совершали налет на Москву, о чем наша разведка узнала заблаговременно...
Только на рассвете, когда дали отбой воздушной тревоге, мне удалось наконец разыскать жену и сына. Коротким было это свидание - до нашего вылета оставалось около двух часов. А расставаться пришлось надолго. Родные мои вскоре эвакуировались в Оренбург.
* * *
По возвращении в полк узнал, что нашей эскадрилье приказано на новых самолетах убыть на Западный фронт. И сам я, и остальные летчики встретили эту весть как должное. Мы понимали, насколько нужна там наша помощь. Об этом слишком красноречиво говорили хмурые июльские сводки Совкнформбюро.
Провожал нас весь личный состав полка. Александр Павлович Николаев каждого из десяти летчиков обнял и сказал на прощание:
- Скоро и мы за вами. До встречи на фронте!
Однако там мы уже не встретились. Наша эскадрилья сначала действовала самостоятельно, а потом вошла в состав другой части. То же самое произошло и с эскадрильей майора В. В. Пузейкина. Спустя некоторое время я узнал, что в одном воздушном бою его самолет был подбит. Мотор перестал работать, фонарь заклинило, высота была небольшой. Казалось, гибель летчика неизбежна. Но в последний момент Пузейкину, отличавшемуся железной выдержкой и высоким летным мастерством, удалось перевернуть неисправный самолет на спину, покинуть его и благополучно приземлиться на парашюте. В. В. Пузейкин воевал до конца войны. В запас он уволился в звании генерал-майора авиации.
А полковник А. П. Николаев сформировал полк заново и затем успешно руководил им в боевой обстановке. Войну он закончил командиром дивизии.
В конце июля 1941 года наша эскадрилья базировалась на полевом аэродроме неподалеку от Гжатска. На стоянки самолетов нам подвели телефон для связи со штабом ВВС 20-й общевойсковой армии. В то время каждая общевойсковая армия имела свою авиацию, состоявшую из смешанных соединений, отдельных полков и эскадрилий. Существовали и фронтовые ВВС.
Обстановка на Западном фронте была тяжелой. Немецко-фашистские войска, захватив Минск, Оршу, Витебск, продолжали рваться на восток. Тем не менее нам не спешили ставить задач по прикрытию наземных войск или сопровождению бомбардировщиков и штурмовиков. Необходимо было познакомиться с районом боевых действий, освоиться с обстановкой. Однако приказали: в случае появления немецких самолетов-разведчиков перехватывать и уничтожать их. Это обязывало нас организовать наблюдение за воздухом и установить постоянное дежурство на аэродроме одного-двух летчиков в кабинах истребителей.
Дни стояли солнечные, безветренные. В небе лишь иногда появлялись редкие облачка. И вот в один из таких дней, когда мы намеревались познакомиться с близлежащими аэродромами и я уже успел прочертить на карте маршрут полета, раздался голос наблюдателя :
- В воздухе самолет противника!
На высоте трех-четырех километров был хорошо различим двухмоторный разведчик, направляющийся в сторону Москвы. На аэродроме дежурил капитан Ш. Подумалось: хорошо, что первый боевой вылет сделает опытный летчик, его победа воодушевит всех. Чего большего может желать командир, когда его подчиненные только что начинают свой фронтовой путь?
- Капитан, взлет!
Команда была выполнена молниеносно. Мы не отрывали глаз от "мига". Вот он круто пошел вверх. Расстояние между ним и разведчиком быстро сокращалось. Немецкий летчик, очевидно, заметил наш истребитель, изменил курс и увеличил скорость. Но тот, срезав угол, продолжал сближение. Никто не сомневался в том, что через несколько секунд последует атака и вражеский самолет будет сбит. Сетовали лишь на то, что наплывшее облако помешало увидеть закономерный исход этого поединка: придется теперь довольствоваться только рассказом самого летчика.
Томительно тянулось время ожидания. Наконец "миг" появился над аэродромом. Когда он сел, мы поспешили к нему.
- Разведчик ушел, - доложил летчик. - Все горючее сжег, а не нашел его в облаках.
Мы недоуменно смотрели на капитана. Как это ушел? Ведь фашист был виден даже с земли. А может, оружие не сработало? Или с мотором что случилось? Но капитан твердо стоял на своем: подвели облака. Спокойная уверенность летчика поколебала мое желание высказать откровенно все, что я подумал по этому поводу. Кто знает, а вдруг действительно всему виной облака? Над аэродромом они были редкими, а там, дальше, может, перешли в "сплошняк". Ну а если другая причина? Скажем, трусость... Нет, в это не хотелось верить...
Во второй половине дня нам приказали усилить дежурство. Свои места в кабинах заняли Волков, Долгушин и я. Вскоре появился еще один немецкий самолет. Он шел в юго-восточном направлении на высоте четырех тысяч метров. Мы сразу же взлетели, но пока набирали высоту, противник куда-то исчез. Где же искать? Решили держаться его прежнего курса. Летим пять, десять минут. Посматриваем по сторонам, друг на друга. Неужели и этого упустили? Вдруг Волков поравнялся со мной, качнул крылом и показал рукой вверх. Я взглянул туда, но ничего не обнаружил. Волков продолжал жестикулировать. Я кивнул ему: мол, действуй самостоятельно. Ведомый вырвался вперед и стал быстро набирать высоту. Тут и я увидел немецкий двухмоторный разведчик "Дорнье-217". Его нетрудно узнать по двухкилевой конфигурации и как бы обрубленным крыльям.
Сбить "дорнье" нелегко: он имеет приличную скорость, мощное оборонительное вооружение, да и экипаж такого самолета состоит обычно из опытных людей. Надо было помочь Волкову, готовившемуся атаковать противника сверху. Я подал Долгушину сигнал следовать за мной и прибавил скорость. Намерение такое: подойти к разведчику снизу и отвлечь его внимание от Волкова.
Заметив нас, разведчик начал разворачиваться на запад. Мы пошли наперерез ему. В этот момент Волков неожиданно свалил "миг" на крыло и устремился вниз. Вражеский стрелок замешкался, огонь открыл с запозданием. Прошли мимо и трассы с истребителя: Волков, видимо, не сумел хорошо прицелиться. Теперь наша очередь атаковать. Но Волков энергично сманеврировал и снова открыл огонь из всех пулеметов. "Дорнье" задымился, а затем взорвался. Мы едва успели отвернуть в сторону. Волков же скрылся в дымном облаке. Мелькнула тревожная мысль: не столкнулся бы он с обломками взорвавшегося самолета. Нет, все в порядке - "миг" вынырнул из темной пелены. Однако когда он пристроился к нам, мы заметили, что одно его крыло залито маслом. Потом выяснилось, что Волков проскочил мимо вражеского самолета буквально в нескольких метрах и был забрызган из поврежденных баков "дорнье".
На месте падения обломков немецкого разведчика мы нашли Железный крест и полковничий погон. Это, разумеется, повысило значимость нашей первой победы. Все считали, что такое начало - доброе предзнаменование на будущее.
На следующий день эскадрилья перебазировалась ближе к линии фронта - на полевой аэродром западнее Вязьмы. Понятие "линия фронта" в июле 1941 года отличалось от сформулированного в армейских уставах. Едва ли кто решился бы тогда резко разграничить районы боевых действий немецко-фашистских и советских наземных войск. Нередко мы, летчики, наблюдали, как на восток движется немецкая колонна, а за ней или параллельно ей в том же направлении советская. Бывало и так, что на фронте - затишье, а где-то во вражеском тылу идут жаркие бои. Попробуй сориентируйся в такой обстановке, разберись, где свои, где чужие! Но ориентироваться и разбираться нужно было безошибочно.
На новом аэродроме вместе с нашей эскадрильей находилось подразделение пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Нас объединили в одну авиационную группу. Теперь я стал получать задачи от командира этой группы, а не из штаба ВВС общевойсковой армии. Такое руководство было, конечно, более оперативным и конкретным.
Должен заметить, что авиагруппы представляли собой временные организационные единицы. Создавались они обычно для выполнения какой-то определенной задачи и имели различный состав. Иные включали в себя по нескольку частей и даже авиационных соединений. Особенно большую роль сыграли авиагруппы на заключительном этапе сражения за Москву.
С перебазированием под Вязьму для нашей эскадрильи началась жаркая фронтовая пора. Вылетать приходилось по пять-шесть раз в день. Задачи решали разнообразные: прикрывали наземные войска, сопровождали бомбардировщиков, вели разведку. Почти каждый вылет заканчивался напряженным воздушным боем. И как правило - с превосходящими силами противника.
Тут уж до конца выявились истинные качества каждого. В бою человек - как на ладони. Если в мирное время порой удается что-то скрыть, замаскировать, то в боевой обстановке сделать это почти невозможно. Не позволяют сами условия борьбы, из которой один выходит победителем, а другой - побежденным. Именно здесь лучше всего познаются способности подчинить личное общественному, преодолеть слабость во имя мужественного выполнения своего долга.
Когда я первый раз увидел Сергея Долгушина, откровенно говоря, усомнился в его летном будущем. Маленький, добродушный, с каким-то очень уж безмятежным взглядом голубых глаз, он, казалось, был создан вовсе не для суровой профессии истребителя. Но уже после первого совместного полета с ним от этого первоначального мнения не осталось и следа. Долгушин удивительно тонко чувствовал машину и, когда требовалось, решительно подчинял ее своей воле. Если на земле он иногда излишне суетился, мог вспылить, то в воздухе превращался в удивительно уравновешенного, расчетливого и хладнокровного бойца. В тяжелых условиях 1941 года эти качества Долгушина еще более развились. Да и внешне он заметно изменился: раздался в плечах, физически окреп. А что касается летного будущего, то скажу - Долгушин воевал до окончательной нашей победы, за годы войны произвел 422 боевых вылета, сбил в воздушных боях свыше 20 самолетов противника и по сей день служит в кадрах Вооруженных Сил, имея звание генерал-лейтенанта авиации.
С самого начала фронтовой жизни проявили себя стойкими воздушными бойцами и Павел Волков, Никита Боровой, Петр Воробьев, Сергей Макаров. В каждый вылет, в каждый бой они вкладывали все, на что были способны. И если не хватало мастерства, опыта, то компенсировали это напористостью, отвагой, неиссякаемой инициативой.
Другое дело - капитан Ш. Я не ошибся, заподозрив его в трусости при первом вылете на перехват немецкого разведчика, когда он вернулся с пустыми руками. Позже по его вине были сбиты Волков и Долгушин: спасая свою шкуру, Ш. бросил их в бою. И никто в эскадрилье не усомнился в правильности сурового приговора, вынесенного ему военным трибуналом.
Каждый день война преподносила нам что-то новое, нередко переворачивая вверх дном наши прежние представления. Происходила переоценка многих ценностей. Иными глазами мы взглянули, в частности, на немецкий истребитель "месеершмитт". К удивлению многих из нас, он оказался хорошим самолетом: скоростным, маневренным, с мощным вооружением.
В академии слушателей знакомили с этой машиной - немцы продали нам накануне войны несколько боевых самолетов, в том числе и "мессершмитт". Толстые угловатые крылья, длинный фюзеляж, недостаточно обтекаемый фонарь все это не внушало веры в его высокие летно-тактические качества. К тому же никто, пожалуй, не допускал, чтобы гитлеровская Германия показала нам свои лучшие самолеты. И потому, видимо, мы не изучали "чужой" истребитель должным образом. На практике же оказалось, что именно с ним противник начал войну...
Переосмысливались и некоторые каноны наших довоенных уставов и наставлений. Совсем недавно казавшиеся незыблемыми, они явно вступали в противоречия с требованиями боевой обстановки и возможностями новых истребителей.
Взять хотя бы боевые порядки. Основу их составляли клин звена из трех самолетов, в эскадрилье - клин звеньев. Вооружаясь постепенно опытом полетов на МиГ-3, мы все острее чувствовали несовершенство этих боевых порядков. Они стесняли маневр и не обеспечивали в бою надежной взаимной защиты от атак противника. При полете звеном обоим ведомым летчикам, из-за опасения столкнуться, приходилось уделять много внимания сохранению своего места в строю. В результате ослаблялось наблюдение за воздухом, особенно в задней полусфере.
Немецкие летчики умело использовали недостатки наших боевых порядков. И мы вынуждены были, как говорится, на свой риск увеличивать дистанции и интервалы между самолетами, а иногда и эшелонировать боевые порядки по высоте. Но делали это еще очень робко: побаивались потерять друг друга из виду. На самолетах МиГ-3 хотя и стояли радиостанции, полагаться на них не приходилось: радиосвязь была еще недостаточно устойчивой. Единственно реальным средством управления в воздухе, как и раньше, служил личный пример командира, который эволюциями своего самолета, жестами рук и головы подавал подчиненным соответствующие команды. Только в 1942 году связь между самолетами по радио стала действовать надежно.
Предметом серьезных размышлений и упорных поисков оказались и способы прикрытия наземных войск, способы сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков. Первоначально для прикрытия наземных войск применялось непрерывное патрулирование над ними. Лишь в отдельных случаях, когда воздушная обстановка не была особенно напряженной, истребители вылетали из положения "дежурство на аэродроме". Непрерывное патрулирование имело, конечно, свои достоинства, но чем дальше, тем больше мы видели в нем и отрицательные стороны. Во-первых, оно было сопряжено с большим расходом сил истребителей, во-вторых, носило в известной степени пассивный характер. Придя в указанный район, мы ждали, когда появятся вражеские самолеты, а они зачастую не появлялись здесь или появлялись после нашего ухода и безнаказанно наносили удары по наземным войскам. Тогда у нас еще не было локаторов, пунктов наведения, связи между самолетами и землей.
Что же касается сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков, то тут тоже ранее разработанные способы годились далеко не всегда. Плохо согласовались они с возросшей скоростью истребителей. Базирование на одном аэродроме с подразделениями Пе-2 в известной степени помогало преодолевать эту трудность. Мы часто обсуждали вместе вопросы взаимодействия, предъявляли друг к другу претензии и сообща вырабатывали наиболее целесообразные решения.
Как-то наша эскадрилья сопровождала девятку Пе-2, которой предстояло нанести удар по скоплению немецких войск западнее Ярцева. При подходе к линии фронта я заметил группу "хейнкелей". Она шла встречным курсом, значительно ниже нас и без прикрытия истребителей. Заманчивая цель! Решение созрело мгновенно: одним звеном атаковать противника и заставить его повернуть назад. Подав сигнал ведомым, я перевел свой самолет в пикирование. С первой же атаки мы сбили ведущий "хейнкель". Остальные стали разворачиваться и беспорядочно бросать бомбы. В таких вот случаях, когда противник растерялся от внезапного удара, его нужно бить да бить. Однако я подавил в себе это желание. Подумалось: а вдруг вот так же обрушатся на наших бомбардировщиков вражеские истребители? Мы развернулись и бросились догонять своих. Догнали вовремя: четверка "мессершмиттов" уже приближалась к "петляковым", но, увидев нашу группу, не решилась на атаку.
Сбросив бомбы, "петляковы" попали в зону огня вражеских зениток и по одному стали уходить от цели. Как же их прикрывать? Дробить звенья? Или держаться замыкающих самолетов? Откровенно говоря, мы не знали, что лучше. Остановились на втором варианте. Пришлось плестись в хвосте цепочки Пе-2, растянувшейся на несколько километров. Хорошо, что четверка "мессершмиттов" не пыталась атаковать их и к ней не подошла подмога.