- Сейчас покажем тебе, как мы здесь воюем, - продолжал директор и повел меня по цехам.
Повсюду кипела работа. Урчали станки. Доносился перестук молотков. Сновали тележки с готовой продукцией.
- Делаем гранаты, патроны, гильзы для снарядов, - пояснил Евтихов.
Я обратил внимание на то, что большинство рабочих - мужчины преклонного возраста и даже старики. А где же женщины, подростки, о самоотверженности которых так много пишется в газетах?
Иосиф Иванович будто дожидался этого моего вопроса.
- Вот ведь какая история... Фабрика-то в основном эвакуировалась, а мы, старики, отказались ехать. Сам посуди: в такое-то время бросать Москву... Партийная совесть не позволяет... Женщины, конечно, тоже не лишены ее, поправился директор. - Одних эвакуировали, другие пришли на их место. Только на ночь мы их подменяем. Все-таки дома ребятишки...
Слушая директора и шагая с ним из цеха в цех, я воочию убедился, какую ценность представляет каждый самолет, граната, патрон. Сколько в них вложено мужества и труда. Нет, не легче тыловые будни по сравнению с нашей фронтовой жизнью.
Эти мои размышления Иосиф Иванович прервал неожиданной просьбой:
- Отдай-ка мне свой револьвер, тебе новый выдадут...
- Это зачем же? - удивился я.
- Как зачем? Если фронт придвинется еще ближе, чем обороняться будем? Или, скажем, диверсанты появятся? Все же я командир... производства.
Мой отказ, кажется, не понравился Иосифу Ивановичу. Но все же мы продолжали обход цехов. Под конец директор показал, как он выразился, "оборонительное хозяйство фабрики": бочки с водой, груды песка, длинные щипцы для захвата зажигательных авиабомб.
- Пяток зажигалок подбросил нам немец, - сообщил Иосиф Иванович. Струхнули сначала, а потом ничего, освоились. Стали топить их, как котят...
Прощаясь, он просил передать фронтовикам, что тыл их не подведет. Я, разумеется, сделал это: вернувшись в полк, рассказал своим боевым друзьям о Москве, об одной из ее многочисленных фабрик, о мужестве и самоотверженности москвичей, живущих только интересами фронта.
В конце октября 1941 года в результате ряда контрударов, предпринятых нашими войсками, немецкое наступление на московском направлении было сорвано. Оборона Калининского и Западного фронтов стабилизировалась на рубеже Калинин, Волоколамск, Наро-Фоминск. Возникла так называемая оперативная пауза.
А тут еще и погода ухудшилась. Часто шел снег, иногда бушевали метели. Для активных действий авиации - условия самые неподходящие.
Непогоду мы использовали в иных целях: пополняли полк летчиками и самолетами. К тому времени было прекращено производство истребителей МиГ-3. Па смену им пришли ЛаГГ-3. Кроме пулеметов они имели на вооружении 20-миллиметровую пушку. К тому же эти новые самолеты обладали лучшими пилотажными данными на средних и малых высотах. Однако на первых порах мы не очень жаловали их: сказывалась привычка к МиГ-3.
С наступлением ноября нас все чаще стали посылать на прикрытие передвижений войск в прифронтовой полосе. Мы видели, как к фронту подтягиваются неведомо откуда появившиеся колонны пехоты и танков, вереницы автомашин, многочисленные обозы на конной тяге. Во всем чувствуется организованность, порядок, целеустремленность. Совсем не то, что в летние месяцы. Сердце радуется! Снизишься над матушкой-пехотой, одетой в добротные полушубки и валенки, качнешь крыльями, и тебе весело машут рукавицами: давай, мол, сокол, лети своей дорогой и не тревожься за нас. Великая это вещь на фронте - доброе настроение и уверенность в собственных силах.
В небе тоже заметное оживление: все больше наших истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков. На всех стационарных и полевых аэродромах вокруг Москвы кипит жизнь. С каждым днем сокращается число "безлошадных" летчиков. Отечественная авиационная промышленность уверенно набирает темпы производства.
На помощь Западному фронту пришли авиация Московской зоны противовоздушной обороны, дальняя бомбардировочная авиация. Некоторое количество авиационных частей переброшено под Москву с других фронтов. Действия всей авиационной группировки координирует член Военного совета ВВС Красной Армии корпусной комиссар П. С. Степанов. Он неотлучно находится на командном пункте ВВС Западного фронта.
Об этих памятных для меня днях написано немало книг. Не одни лишь военные историки, но и писатели-беллетристы проявили повышенный интерес к 1941 году. Жаль только, что кое-кому из них изменило чувство меры. Почему-то все свое внимание они сосредоточили на теневых сторонах тогдашних событий, везде старались усмотреть "неразбериху". Конечно, случалось и это. Но было и другое: железная стойкость войск, мужество людей, решительность командиров, пытавшихся вырвать у врага инициативу и навязать ему свою волю. И если не всегда удавалось реализовать намеченное, то объяснялось это отнюдь не одними просчетами. Просчетов у нас было, пожалуй, гораздо меньше, чем у нашего противника. Не случайно он уже тогда, под Москвой, потерпел такое сокрушительное поражение, а мы потом пришли в Берлин.
Несокрушимость нашего строя, нашей армии, воля наших людей к победе проявлялись с самого начала войны. А в ноябре 1941 года все это достигло своей кульминации. Зря старался Геббельс, уверяя мир, что Москва уже брошена на произвол судьбы, что она уже не столица государства и вся находится в плену мороза и голода. Эти бредни окончательно развеял традиционный парад войск на Красной площади в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Как всегда, перед Мавзолеем Ленина прошли танки, артиллерия, стрелковые части, конница, а с трибуны звучал спокойный голос Верховного Главнокомандующего. И мир, а заодно с ним вся наша действующая армия вздохнули с облегчением: нет, Москва остается Москвой, врагу не видать ее!
15 ноября немецко-фашистское командование предприняло второе генеральное наступление, намереваясь мощными охватывающими ударами разгромить советские войска, оборонявшие столицу. Особенно ожесточенные бои развернулись на правом крыле Западного фронта. К 23 ноября немцы взяли Клин и устремились на Дмитров и Солнечногорск.
Наш полк действовал как раз на этом направлении. Группа истребителей во главе с комиссаром эскадрильи Иваном Бедриным вылетела вместе с бомбардировщиками Полбина в район Клина. Пе-2 обрушились на скопление вражеских войск. В это время появились "меесершмитты". Завязался воздушный бой. Немцы потеряли в нем три самолета. Но и мы не избежали потерь. Вот избитый пошел на снижение самолет Макарова. Долгушин последовал за ним, стараясь прикрыть товарища от новых атак "мессершмиттов". Мы-то уже знали, что немецкие летчики предпочитают добивать поврежденные самолеты и расстреливать экипаж при попытках спастись на парашютах.
Памятуя о последнем, Макаров не спешил покинуть свой истребитель. Он направился на хорошо знакомый нам полевой аэродром под Клином, куда еще не успела перебазироваться вражеская авиация.
Долгушин сделал над аэродромом несколько кругов. Проследил за посадкой Макарова, за тем, в каком состоянии тот выберется из кабины. Все, казалось, обошлось благополучно. Но к аэродрому уже мчались две автомашины с гитлеровцами. Сверху они хорошо были видны Долгушину, а Макаров пока даже не подозревает о приближающейся опасности. Как его предупредить?
У Долгушина мелькнула дерзкая мысль: а что, если тоже сесть на аэродром и попытаться забрать Макарова? Он может разместиться за бронеспинкой.
И вот второй наш истребитель решительно идет на посадку. Макаров, поняв намерение товарища, бросается к только что приземлившемуся самолету и забирается в него. На окраине аэродрома, уже гремят торопливые очереди автоматчиков. Но они явно запоздали: самолет поднялся в воздух...
Можно много говорить о фронтовой дружбе, о боевом товариществе. Однако слова, даже самые яркие, легко забываются. Благородный же поступок Сергея Долгушина не забудется никогда.
Немецкие летчики на такое не были способны. Мне не раз доводилось видеть, как при обострении обстановки в воздухе они бросались врассыпную, думая лишь о спасении собственной шкуры. Никто не приходил на выручку товарищу, если это было сопряжено с риском для собственной жизни. Когда подбивали немецкий самолет и летчик был убежден, что за линию фронта ему не перетянуть, он тотчас же выбрасывался с парашютом. Совсем иначе поступали наши. Они покидали машину лишь в исключительных случаях, когда не было ни малейшей возможности посадить ее. Их не пугало, что внизу территория, занятая противником. Они не сомневались, что боевые друзья не оставят их в беде. А если помощь по каким-либо причинам запаздывала, то пытались самостоятельно устранить неисправность и взлететь. В крайнем же случае уничтожали поврежденный самолет и по земле при содействии партизан или местного населения пробирались к своим через линию фронта.
Бережное отношение летчиков к боевым машинам как бы дополняло усилия нашей авиационной промышленности. И уже в ноябре 1941 года мы стали постепенно завоевывать господство в подмосковном небе, что, разумеется, наложило определенный отпечаток и на характер боевой деятельности советской авиации. Разнообразнее стали решаемые ею задачи, массированнее и мощнее удары по врагу.
В летние месяцы по вражеским аэродромам действовали, как правило, лишь бомбардировщики да штурмовики. Что касается истребителей, то у них и без того круг обязанностей был очень обширен - прикрытие наземных войск, сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, ведение разведки наземного противника. Многие командиры считали, что штурмовка аэродромов истребителями малоэффективна и что все их усилия следует направлять на борьбу с авиацией противника только в воздухе.
Не позволяла разнообразить задачи авиации и нехватка самолетов вообще, а новых - в особенности. К осени же положение изменилось. Под Москвой были сосредоточены, в частности, значительные силы истребителей. Многие из них имели на вооружении пушки и реактивные снаряды. А это повышало эффективность ударов по наземным целям.
Однажды Иван Александрович Бедрин, вернувшись с задания на разведку, доложил, что на хорошо известном нам полевом аэродроме под Клином садятся немецкие самолеты. Командир полка Хлусович немедленно связался со штабом дивизии, рассчитывая, что по скоплению вражеской авиации нанесут удар наши бомбардировщики. Но те оказались уже задействованными на выполнение других задач.
- А если мы сами ударим? - поставил вопрос командир полка, когда мы собрались в штабной землянке. - Подходы к аэродрому знаем, размещение стоянок - тоже. Пошлем-ка туда самолеты с эрэсами.
Все поддержали это предложение. Было решено удар нанести с запада: там вплотную к аэродрому примыкал лесной массив, обеспечивавший внезапность атаки, да и основные зенитные средства, как сообщил Бедрин, располагались на противоположной восточной окраине. Действовать задумали двумя группами: одна будет штурмовать стоянки самолетов, другая - здание бывшей столовой, где наверняка скрываются от мороза вражеские летчики. Сразу же после одного захода - домой.
Командир дивизии утвердил наш план. Для осуществления его отобрали лучших летчиков, в том числе - Долгушина, Горгалюка, Макарова, Бедрина, Борового. Возглавил их сам командир полка Хлусович.
Налет удался. Вражеские зенитчики опоздали с открытием огня, и вся группа вернулась без потерь. У немцев же было выведено из строя несколько самолетов, а в разрушенном здании столовой наверняка погибли десятки летчиков.
Окрыленные этим успехом, мы и в дальнейшем не раз использовали свои истребители для ударов по аэродромам.
В то время наша дивизия входила в состав только что сформированной авиагруппы. Возглавлял группу заместитель командующего ВВС Красной Армии И. Ф. Петров, а начальником штаба был Н. Ц. Дагаев. Это импровизированное объединение сыграло значительную роль в разгроме немецких войск, форсировавших в конце ноября канал Москва - Волга в районе Яхромы и под Дмитровом. При его поддержке наши наземные войска нанесли сокрушительный контрудар и отбросили немцев на западный берег канала.
Наступил декабрь - снежный и морозный. Он принес немало хлопот не только противнику, но и нам. Двадцатипятиградусные морозы особенно осложняли работу инженерно-технического состава. Самолет - машина сложная, требующая деликатного обращения и заботливого ухода. В рукавицах к ней не подступишься. А при таком морозе голые руки деревенеют и при соприкосновении с металлом моментально прилипают к нему. Тем не менее самолеты к вылетам готовить нужно. И готовить хорошо, чтобы они не отказывали в воздухе.
Инженерами, техниками, механиками, мотористами руководил у нас замечательный специалист и блестящий организатор Н. С. Пантелеев. Как большинство рослых людей, он отличался спокойным, но требовательным характером. Никогда, бывало, не вспылит, не повысит голоса, а подчиненные ходили у него по струнке. Наряду с исполнительностью полковой инженер развивал у каждого из них творческую инициативу. Я уже говорил, как наши оружейники приспособили реактивные снаряды для стрельбы по самолетам с земли. Не менее значительный эффект дало и другое их рационализаторское предложение - об использовании двух комплектов ящиков под боеприпасы. Если раньше такой ящик снимался с самолета и тут же заполнялся патронами, то при двухкомплектной системе его просто стали заменять другим, заранее подготовленным. Это намного облегчило работу самих оружейников, а главное - сократило время на подготовку самолетов к очередному вылету.
Старательно трудились инженеры А. В. Гайворонский, С. З. Швец, П. В. Андросов, а также техники А. А. Дюжев, Н. Г. Порошин, И. Я. Свистовский, Т. И. Карлов. Они готовы были на все, лишь бы каждый самолет вылетал на задание без задержки и в отличном состоянии. Ремонтные работы проводились главным образом в ночное время. Сколько бессонных ночей было у наших инженеров, техников, механиков - не сочтешь!
В первых числах декабря 1941 года на всем Западном фронте немецко-фашистские войска стали переходить к обороне. Их наступательные возможности были исчерпаны. Мощь же советских войск продолжала нарастать. В этом мы убеждались при каждом вылете на прикрытие тыловых коммуникаций. К линии фронта все двигались и двигались колонны, в лесах сосредоточивались танки, конница, пехота. Строились новые полевые аэродромы, и тотчас по завершении строительных работ на каждом из них, будто из-под земли, появлялись неизвестные нам авиаполки. Да и на старых аэродромах становилось все теснее.
Тогда мы не знали цифрового соотношения сил в авиации. Сейчас знаем. К началу контрнаступления под Москвой у нас было около 1400 самолетов, у противника - примерно 700. Правда, на практике двойного превосходства не получалось. В нашем самолетном парке все еще преобладали устаревшие типы машин, до тридцати процентов самолетов было неисправно.
В своем кругу мы часто высказывали догадки о том, что под Москвой назревают большие события. И все же начавшееся 6 декабря контрнаступление войск правого крыла Западного фронта явилось в известной степени неожиданным для нас. Не столько потому, что мы успели свыкнуться с оборонительными боями первых месяцев войны, сколько по той причине, что трудно было представить, как можно в такой короткий срок подготовить наступательную операцию такого крупного масштаба.
С первого же дня начавшегося контрнаступления наш полк активно включился в боевую работу. Самым главным для истребителей было не допустить вражескую авиацию к полю боя, не позволить ей наносить удары по наступающим наземным войскам. И, по свидетельству общевойскового командования, мы неплохо справлялись с этой задачей. Стоило лишь появиться вражеским самолетам, как советские истребители атаковали их и либо уничтожали, либо гнали прочь.
Хотелось бы отметить своеобразие тогдашней обстановки в воздухе. Если в первые месяцы войны мы, как правило, вели борьбу с превосходящими силами авиации противника и вынуждены были придерживаться в основном оборонительной тактики, то в ноябре и декабре 1941 года положение изменилось. Теперь мы действовали наступательно, навязывали немцам свою волю. Даже и в тех случаях, когда в бою участвовали устаревшие типы истребителей. Как видно, решающую роль играл здесь высокий моральный дух советских летчиков, наша уверенность в неминуемом разгроме врага, наше возросшее фронтовое мастерство.
Фронтовое мастерство - это не только умение летчика хорошо пилотировать самолет, наверняка стрелять по цели и т. п. С моей точки зрения, наряду с чисто профессиональной выучкой оно непременно включает и соответствующую психологическую подготовку, моральную закалку. Можно быть виртуозным летчиком, но плохим воздушным бойцом. В мирное время грань между первым и вторым почти не улавливается, хотя все полеты, все учения мы стараемся проводить в обстановке, максимально приближенной к боевой. Но именно - в приближенной к боевой, а не боевой, что далеко не одно и то же.
Я уже говорил о своем заместителе, угодившем под суд. А ведь в мирных условиях он слыл хорошим летчиком, довольно успешно продвигался по службе, и никто, конечно, не предполагал, что его постигнет такая печальная судьба. Но война внесла коррективы: преуспевающий летчик оказался никудышным воздушным бойцом. И наоборот, такие вот, как Долгушин, Макаров, Воронин, Боровой, на которых я вначале посматривал скептически, - очень уж молоды и неопытны - во фронтовой обстановке показали себя с самой лучшей стороны.
В приобретении фронтового мастерства исключительно большую роль играют первые боевые вылеты, первая встреча с противником. Опытный командир никогда не бросит молодого летчика сразу в самое пекло боя, а поставит его ведомым, да еще строго потребует прилипнуть к хвосту ведущего. И это не перестраховка. Молодому летчику надо пообвыкнуть, научиться смотреть и все видеть вокруг себя. Это очень важно! Не умея наблюдать за боем, почти невозможно активно участвовать в нем.
Что же касается первой встречи с противником, то желательно, чтобы она была результативной. Ничто не способно так глубоко и накрепко вселить в летчика уверенность в своих силах, как сбитый или подбитый вражеский самолет. И наоборот, неудачи в первых воздушных боях тормозят рост фронтового мастерства. Потому-то хороший, вдумчивый командир, вводя в строй новичка, всегда стремится создать ему благоприятную обстановку для уничтожения самолета противника.
В бытовом да и в служебном нашем лексиконе широко распространено выражение "бесстрашный летчик". Мне думается, что некоторые из авиационных командиров упрощенно понимают это выражение и, следовательно, идут по не совсем правильному пути в воспитании такого качества у подчиненных. В самом деле, что означает понятие "бесстрашный летчик"? Казалось бы, ответ напрашивается один: летчик, не подверженный страху. Но верно ли это? Иначе говоря, есть ли люди, которые не испытывают страха? Мне кажется, таких людей нет, по крайней мере сам я таких не встречал. Как же тогда быть с этим распространенным выражением? Может быть, оно просто абсурдно? Нет!
Бесстрашные летчики у нас были, есть и будут. Это те, кто способен в нужный момент преодолеть чувство страха и связанную с ним скованность или растерянность. Каждый, кому доводилось оказаться в ситуации, угрожающей жизни, знает, как в первый момент страх или парализует человека, или придает его движениям панический характер. Вот здесь-то и дает себя знать, я бы даже сказал, играет решающую роль морально-психологическая подготовка.
Если она достаточно высока, человек относительно быстро обретает спокойствие и решительность, если низка - он оказывается в плену у растерянности и усугубляет опасную ситуацию.
Из этого и следует исходить в воспитательной работе с летчиками. Если командир или политработник преднамеренно закроет глаза на необходимость преодоления естественного для каждого нормального человека чувства страха, он рискует сбиться с правильного пути и, если хотите, нанесет вред делу. Нетрудно себе представить, что произойдет, когда летчик, от которого все время требовали "дистиллированного" бесстрашия, вдруг встретится в бою с реальным страхом.
Воздушный боец должен заранее знать обо всем, что его подстерегает. От него ни в коем случае нельзя скрывать, что при выполнении боевого задания он может испытывать страх, скованность, растерянность. Но их нужно уметь пересилить. Пересилить во что бы то ни стало и восстановить временно утраченные спокойствие, уверенность, решительность. В летной работе это имеет исключительное значение, так как сама ее специфика все время требует от летчика максимальной собранности, мгновенной реакции, точности и целеустремленности действий.
Однако не буду злоупотреблять терпением читателей: оставлю общие рассуждения и вернусь к конкретным событиям конца 1941 года.
Контрнаступление под Москвой успешно развивалось. Один за другим освобождались от противника недавно оккупированные им города. 8 декабря было освобождено Крюково, 12 декабря - Солнечногорск, 15 декабря - Клин, 16 декабря - Калинин.
Наша дивизия в составе авиагруппы генерала Петрова поддерживала 30-ю и 1-ю ударную армии. В наземной обстановке мы ориентировались уверенно. Немецко-фашистские войска, не успевшие подготовиться к зиме (они рассчитывали на молниеносный характер войны), хорошо различались на снежном фоне. Мышиного цвета шинели, окрашенные в "летние" цвета танки и автомашины - все это выдавало их.
Обнаружив скопление живой силы или техники противника, мы штурмовали до последнего снаряда и патрона. Деваться ему некуда - вокруг глубокий снег. Шагнешь шаг в сторону - и сразу застрянешь. Участники Московской битвы хорошо знают, сколько осталось тогда по дорогам немецких автомашин, автотягачей, пушек, выведенных из строя авиацией. Была в этом доля и нашего труда.
Все чаще ставились полку задачи и по разведке наземного противника. Пока держались крепкие морозы и видимость была отличной, истребители справлялись с этим делом хорошо. Но в дальнейшем метели и снегопады осложнили разведывательные действия. В разведку приходилось выпускать лишь опытных летчиков.
Запомнился такой случай. В полк поступило очередное задание на разведку, а погода совсем нелетная. Сплошная облачность низко нависла над землей. Временами валит снег. Видимость - меньше дистанции разбега самолета.
- Кого пошлем? - спрашивает меня Хлусович.
- Лучше никого не посылать - разобьется.
- Это верно, - соглашается он. - Но приказ есть приказ. Полечу сам. И полетел.
Мы тревожно следили за взлетом командирской машины. Едва оторвавшись от земли, она моментально исчезла в серой пелене. Каждый понимал, что при таких условиях малейшая ошибка в пилотировании грозит катастрофой. Однако Хлусович вернулся благополучно, собрав нужные сведения о противнике.
- Владимир Ильич помог,-сказал командир полка, когда мы стали его расспрашивать, как он сумел пробиться сквозь такую мглу.
И это было правдой. Выполнив разведывательное задание, Хлусович вышел на канал Москва - Волга (теперь он называется каналом имени Москвы). Снегопад усилился, земля совсем не просматривалась. Пришлось снизиться почти до самого уреза замерзшей воды и лететь на север вдоль канала. Там, где канал соединяется с Волгой, возвышается скульптура В. И. Ленина. Всех нас как магнитом тянуло сюда, когда мы шли на боевое задание или возвращались обратно. Вот по ней-то и сориентировался Хлусович. Посадку он произвел в сильный снегопад - перед самолетом как будто встала сплошная белая стена.
Этот тяжелый боевой вылет еще более укрепил авторитет нашего командира полка. В авиации, пожалуй, как нигде, важен личный пример командира, его профессиокальная выучка. Будь хоть семи пядей во лбу, но, коль ты слабоватый летчик, тебе нечего рассчитывать на успех в командирской работе. Разумеется, по долгу службы подчиненные будут тебя слушать, выполнять твои распоряжения, а вот уважительного отношения от них не дождешься.
* * *
В ненастье мы тоже не сидели сложа руки.
- Когда нельзя летать, нужно учиться, - говорил полковник А. А. Бурдин.
И не только говорил, а и сам организовал нашу учебу. Однажды он привез с собой летчиков из бомбардировочного и штурмового полков. Представил каждого и объявил:
- Будем вместе заниматься наукой. Надо бить немцев кулаком, а не растопыренными пальцами,
Конечно, это была шутка: врага мы били неплохо. Но в любой шутке, как известно, содержится и некая доля истины. В то время взаимодействие между родами авиации все еще оставляло желать много лучшего. Мы руководствовались довоенными уставами и наставлениями, разработанными применительно к старым типам самолетов. А летали и сражались на новых, приобрели опыт, который опровергал некоторые прежние тактические каноны. Полковник Бурдин понимал это несоответствие. Он обладал чувством нового и смело внедрял более действенные способы и методы борьбы с противником. Командир дивизии первым поддержал предложение летчиков-бомбардировщиков о целесообразности ударов с круга, очень внимательно отнесся к соображениям истребителей о необходимости рассредоточения боевых порядков новых самолетов. Да и сам Бурдин часто высказывал интересные мысли о способах боевого применения различных родов авиации, о взаимодействии между ними. Вот и в тот раз, открывая импровизированную летно-тактическую конференцию, он развернул перед нами конкретную программу совместных действий истребителей с бомбардировщиками и штурмовиками. Все им было уже продумано, рассчитано, взвешено, однако командир дивизии хотел послушать и наше мнение.
Повсюду кипела работа. Урчали станки. Доносился перестук молотков. Сновали тележки с готовой продукцией.
- Делаем гранаты, патроны, гильзы для снарядов, - пояснил Евтихов.
Я обратил внимание на то, что большинство рабочих - мужчины преклонного возраста и даже старики. А где же женщины, подростки, о самоотверженности которых так много пишется в газетах?
Иосиф Иванович будто дожидался этого моего вопроса.
- Вот ведь какая история... Фабрика-то в основном эвакуировалась, а мы, старики, отказались ехать. Сам посуди: в такое-то время бросать Москву... Партийная совесть не позволяет... Женщины, конечно, тоже не лишены ее, поправился директор. - Одних эвакуировали, другие пришли на их место. Только на ночь мы их подменяем. Все-таки дома ребятишки...
Слушая директора и шагая с ним из цеха в цех, я воочию убедился, какую ценность представляет каждый самолет, граната, патрон. Сколько в них вложено мужества и труда. Нет, не легче тыловые будни по сравнению с нашей фронтовой жизнью.
Эти мои размышления Иосиф Иванович прервал неожиданной просьбой:
- Отдай-ка мне свой револьвер, тебе новый выдадут...
- Это зачем же? - удивился я.
- Как зачем? Если фронт придвинется еще ближе, чем обороняться будем? Или, скажем, диверсанты появятся? Все же я командир... производства.
Мой отказ, кажется, не понравился Иосифу Ивановичу. Но все же мы продолжали обход цехов. Под конец директор показал, как он выразился, "оборонительное хозяйство фабрики": бочки с водой, груды песка, длинные щипцы для захвата зажигательных авиабомб.
- Пяток зажигалок подбросил нам немец, - сообщил Иосиф Иванович. Струхнули сначала, а потом ничего, освоились. Стали топить их, как котят...
Прощаясь, он просил передать фронтовикам, что тыл их не подведет. Я, разумеется, сделал это: вернувшись в полк, рассказал своим боевым друзьям о Москве, об одной из ее многочисленных фабрик, о мужестве и самоотверженности москвичей, живущих только интересами фронта.
В конце октября 1941 года в результате ряда контрударов, предпринятых нашими войсками, немецкое наступление на московском направлении было сорвано. Оборона Калининского и Западного фронтов стабилизировалась на рубеже Калинин, Волоколамск, Наро-Фоминск. Возникла так называемая оперативная пауза.
А тут еще и погода ухудшилась. Часто шел снег, иногда бушевали метели. Для активных действий авиации - условия самые неподходящие.
Непогоду мы использовали в иных целях: пополняли полк летчиками и самолетами. К тому времени было прекращено производство истребителей МиГ-3. Па смену им пришли ЛаГГ-3. Кроме пулеметов они имели на вооружении 20-миллиметровую пушку. К тому же эти новые самолеты обладали лучшими пилотажными данными на средних и малых высотах. Однако на первых порах мы не очень жаловали их: сказывалась привычка к МиГ-3.
С наступлением ноября нас все чаще стали посылать на прикрытие передвижений войск в прифронтовой полосе. Мы видели, как к фронту подтягиваются неведомо откуда появившиеся колонны пехоты и танков, вереницы автомашин, многочисленные обозы на конной тяге. Во всем чувствуется организованность, порядок, целеустремленность. Совсем не то, что в летние месяцы. Сердце радуется! Снизишься над матушкой-пехотой, одетой в добротные полушубки и валенки, качнешь крыльями, и тебе весело машут рукавицами: давай, мол, сокол, лети своей дорогой и не тревожься за нас. Великая это вещь на фронте - доброе настроение и уверенность в собственных силах.
В небе тоже заметное оживление: все больше наших истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков. На всех стационарных и полевых аэродромах вокруг Москвы кипит жизнь. С каждым днем сокращается число "безлошадных" летчиков. Отечественная авиационная промышленность уверенно набирает темпы производства.
На помощь Западному фронту пришли авиация Московской зоны противовоздушной обороны, дальняя бомбардировочная авиация. Некоторое количество авиационных частей переброшено под Москву с других фронтов. Действия всей авиационной группировки координирует член Военного совета ВВС Красной Армии корпусной комиссар П. С. Степанов. Он неотлучно находится на командном пункте ВВС Западного фронта.
Об этих памятных для меня днях написано немало книг. Не одни лишь военные историки, но и писатели-беллетристы проявили повышенный интерес к 1941 году. Жаль только, что кое-кому из них изменило чувство меры. Почему-то все свое внимание они сосредоточили на теневых сторонах тогдашних событий, везде старались усмотреть "неразбериху". Конечно, случалось и это. Но было и другое: железная стойкость войск, мужество людей, решительность командиров, пытавшихся вырвать у врага инициативу и навязать ему свою волю. И если не всегда удавалось реализовать намеченное, то объяснялось это отнюдь не одними просчетами. Просчетов у нас было, пожалуй, гораздо меньше, чем у нашего противника. Не случайно он уже тогда, под Москвой, потерпел такое сокрушительное поражение, а мы потом пришли в Берлин.
Несокрушимость нашего строя, нашей армии, воля наших людей к победе проявлялись с самого начала войны. А в ноябре 1941 года все это достигло своей кульминации. Зря старался Геббельс, уверяя мир, что Москва уже брошена на произвол судьбы, что она уже не столица государства и вся находится в плену мороза и голода. Эти бредни окончательно развеял традиционный парад войск на Красной площади в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Как всегда, перед Мавзолеем Ленина прошли танки, артиллерия, стрелковые части, конница, а с трибуны звучал спокойный голос Верховного Главнокомандующего. И мир, а заодно с ним вся наша действующая армия вздохнули с облегчением: нет, Москва остается Москвой, врагу не видать ее!
15 ноября немецко-фашистское командование предприняло второе генеральное наступление, намереваясь мощными охватывающими ударами разгромить советские войска, оборонявшие столицу. Особенно ожесточенные бои развернулись на правом крыле Западного фронта. К 23 ноября немцы взяли Клин и устремились на Дмитров и Солнечногорск.
Наш полк действовал как раз на этом направлении. Группа истребителей во главе с комиссаром эскадрильи Иваном Бедриным вылетела вместе с бомбардировщиками Полбина в район Клина. Пе-2 обрушились на скопление вражеских войск. В это время появились "меесершмитты". Завязался воздушный бой. Немцы потеряли в нем три самолета. Но и мы не избежали потерь. Вот избитый пошел на снижение самолет Макарова. Долгушин последовал за ним, стараясь прикрыть товарища от новых атак "мессершмиттов". Мы-то уже знали, что немецкие летчики предпочитают добивать поврежденные самолеты и расстреливать экипаж при попытках спастись на парашютах.
Памятуя о последнем, Макаров не спешил покинуть свой истребитель. Он направился на хорошо знакомый нам полевой аэродром под Клином, куда еще не успела перебазироваться вражеская авиация.
Долгушин сделал над аэродромом несколько кругов. Проследил за посадкой Макарова, за тем, в каком состоянии тот выберется из кабины. Все, казалось, обошлось благополучно. Но к аэродрому уже мчались две автомашины с гитлеровцами. Сверху они хорошо были видны Долгушину, а Макаров пока даже не подозревает о приближающейся опасности. Как его предупредить?
У Долгушина мелькнула дерзкая мысль: а что, если тоже сесть на аэродром и попытаться забрать Макарова? Он может разместиться за бронеспинкой.
И вот второй наш истребитель решительно идет на посадку. Макаров, поняв намерение товарища, бросается к только что приземлившемуся самолету и забирается в него. На окраине аэродрома, уже гремят торопливые очереди автоматчиков. Но они явно запоздали: самолет поднялся в воздух...
Можно много говорить о фронтовой дружбе, о боевом товариществе. Однако слова, даже самые яркие, легко забываются. Благородный же поступок Сергея Долгушина не забудется никогда.
Немецкие летчики на такое не были способны. Мне не раз доводилось видеть, как при обострении обстановки в воздухе они бросались врассыпную, думая лишь о спасении собственной шкуры. Никто не приходил на выручку товарищу, если это было сопряжено с риском для собственной жизни. Когда подбивали немецкий самолет и летчик был убежден, что за линию фронта ему не перетянуть, он тотчас же выбрасывался с парашютом. Совсем иначе поступали наши. Они покидали машину лишь в исключительных случаях, когда не было ни малейшей возможности посадить ее. Их не пугало, что внизу территория, занятая противником. Они не сомневались, что боевые друзья не оставят их в беде. А если помощь по каким-либо причинам запаздывала, то пытались самостоятельно устранить неисправность и взлететь. В крайнем же случае уничтожали поврежденный самолет и по земле при содействии партизан или местного населения пробирались к своим через линию фронта.
Бережное отношение летчиков к боевым машинам как бы дополняло усилия нашей авиационной промышленности. И уже в ноябре 1941 года мы стали постепенно завоевывать господство в подмосковном небе, что, разумеется, наложило определенный отпечаток и на характер боевой деятельности советской авиации. Разнообразнее стали решаемые ею задачи, массированнее и мощнее удары по врагу.
В летние месяцы по вражеским аэродромам действовали, как правило, лишь бомбардировщики да штурмовики. Что касается истребителей, то у них и без того круг обязанностей был очень обширен - прикрытие наземных войск, сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, ведение разведки наземного противника. Многие командиры считали, что штурмовка аэродромов истребителями малоэффективна и что все их усилия следует направлять на борьбу с авиацией противника только в воздухе.
Не позволяла разнообразить задачи авиации и нехватка самолетов вообще, а новых - в особенности. К осени же положение изменилось. Под Москвой были сосредоточены, в частности, значительные силы истребителей. Многие из них имели на вооружении пушки и реактивные снаряды. А это повышало эффективность ударов по наземным целям.
Однажды Иван Александрович Бедрин, вернувшись с задания на разведку, доложил, что на хорошо известном нам полевом аэродроме под Клином садятся немецкие самолеты. Командир полка Хлусович немедленно связался со штабом дивизии, рассчитывая, что по скоплению вражеской авиации нанесут удар наши бомбардировщики. Но те оказались уже задействованными на выполнение других задач.
- А если мы сами ударим? - поставил вопрос командир полка, когда мы собрались в штабной землянке. - Подходы к аэродрому знаем, размещение стоянок - тоже. Пошлем-ка туда самолеты с эрэсами.
Все поддержали это предложение. Было решено удар нанести с запада: там вплотную к аэродрому примыкал лесной массив, обеспечивавший внезапность атаки, да и основные зенитные средства, как сообщил Бедрин, располагались на противоположной восточной окраине. Действовать задумали двумя группами: одна будет штурмовать стоянки самолетов, другая - здание бывшей столовой, где наверняка скрываются от мороза вражеские летчики. Сразу же после одного захода - домой.
Командир дивизии утвердил наш план. Для осуществления его отобрали лучших летчиков, в том числе - Долгушина, Горгалюка, Макарова, Бедрина, Борового. Возглавил их сам командир полка Хлусович.
Налет удался. Вражеские зенитчики опоздали с открытием огня, и вся группа вернулась без потерь. У немцев же было выведено из строя несколько самолетов, а в разрушенном здании столовой наверняка погибли десятки летчиков.
Окрыленные этим успехом, мы и в дальнейшем не раз использовали свои истребители для ударов по аэродромам.
В то время наша дивизия входила в состав только что сформированной авиагруппы. Возглавлял группу заместитель командующего ВВС Красной Армии И. Ф. Петров, а начальником штаба был Н. Ц. Дагаев. Это импровизированное объединение сыграло значительную роль в разгроме немецких войск, форсировавших в конце ноября канал Москва - Волга в районе Яхромы и под Дмитровом. При его поддержке наши наземные войска нанесли сокрушительный контрудар и отбросили немцев на западный берег канала.
Наступил декабрь - снежный и морозный. Он принес немало хлопот не только противнику, но и нам. Двадцатипятиградусные морозы особенно осложняли работу инженерно-технического состава. Самолет - машина сложная, требующая деликатного обращения и заботливого ухода. В рукавицах к ней не подступишься. А при таком морозе голые руки деревенеют и при соприкосновении с металлом моментально прилипают к нему. Тем не менее самолеты к вылетам готовить нужно. И готовить хорошо, чтобы они не отказывали в воздухе.
Инженерами, техниками, механиками, мотористами руководил у нас замечательный специалист и блестящий организатор Н. С. Пантелеев. Как большинство рослых людей, он отличался спокойным, но требовательным характером. Никогда, бывало, не вспылит, не повысит голоса, а подчиненные ходили у него по струнке. Наряду с исполнительностью полковой инженер развивал у каждого из них творческую инициативу. Я уже говорил, как наши оружейники приспособили реактивные снаряды для стрельбы по самолетам с земли. Не менее значительный эффект дало и другое их рационализаторское предложение - об использовании двух комплектов ящиков под боеприпасы. Если раньше такой ящик снимался с самолета и тут же заполнялся патронами, то при двухкомплектной системе его просто стали заменять другим, заранее подготовленным. Это намного облегчило работу самих оружейников, а главное - сократило время на подготовку самолетов к очередному вылету.
Старательно трудились инженеры А. В. Гайворонский, С. З. Швец, П. В. Андросов, а также техники А. А. Дюжев, Н. Г. Порошин, И. Я. Свистовский, Т. И. Карлов. Они готовы были на все, лишь бы каждый самолет вылетал на задание без задержки и в отличном состоянии. Ремонтные работы проводились главным образом в ночное время. Сколько бессонных ночей было у наших инженеров, техников, механиков - не сочтешь!
В первых числах декабря 1941 года на всем Западном фронте немецко-фашистские войска стали переходить к обороне. Их наступательные возможности были исчерпаны. Мощь же советских войск продолжала нарастать. В этом мы убеждались при каждом вылете на прикрытие тыловых коммуникаций. К линии фронта все двигались и двигались колонны, в лесах сосредоточивались танки, конница, пехота. Строились новые полевые аэродромы, и тотчас по завершении строительных работ на каждом из них, будто из-под земли, появлялись неизвестные нам авиаполки. Да и на старых аэродромах становилось все теснее.
Тогда мы не знали цифрового соотношения сил в авиации. Сейчас знаем. К началу контрнаступления под Москвой у нас было около 1400 самолетов, у противника - примерно 700. Правда, на практике двойного превосходства не получалось. В нашем самолетном парке все еще преобладали устаревшие типы машин, до тридцати процентов самолетов было неисправно.
В своем кругу мы часто высказывали догадки о том, что под Москвой назревают большие события. И все же начавшееся 6 декабря контрнаступление войск правого крыла Западного фронта явилось в известной степени неожиданным для нас. Не столько потому, что мы успели свыкнуться с оборонительными боями первых месяцев войны, сколько по той причине, что трудно было представить, как можно в такой короткий срок подготовить наступательную операцию такого крупного масштаба.
С первого же дня начавшегося контрнаступления наш полк активно включился в боевую работу. Самым главным для истребителей было не допустить вражескую авиацию к полю боя, не позволить ей наносить удары по наступающим наземным войскам. И, по свидетельству общевойскового командования, мы неплохо справлялись с этой задачей. Стоило лишь появиться вражеским самолетам, как советские истребители атаковали их и либо уничтожали, либо гнали прочь.
Хотелось бы отметить своеобразие тогдашней обстановки в воздухе. Если в первые месяцы войны мы, как правило, вели борьбу с превосходящими силами авиации противника и вынуждены были придерживаться в основном оборонительной тактики, то в ноябре и декабре 1941 года положение изменилось. Теперь мы действовали наступательно, навязывали немцам свою волю. Даже и в тех случаях, когда в бою участвовали устаревшие типы истребителей. Как видно, решающую роль играл здесь высокий моральный дух советских летчиков, наша уверенность в неминуемом разгроме врага, наше возросшее фронтовое мастерство.
Фронтовое мастерство - это не только умение летчика хорошо пилотировать самолет, наверняка стрелять по цели и т. п. С моей точки зрения, наряду с чисто профессиональной выучкой оно непременно включает и соответствующую психологическую подготовку, моральную закалку. Можно быть виртуозным летчиком, но плохим воздушным бойцом. В мирное время грань между первым и вторым почти не улавливается, хотя все полеты, все учения мы стараемся проводить в обстановке, максимально приближенной к боевой. Но именно - в приближенной к боевой, а не боевой, что далеко не одно и то же.
Я уже говорил о своем заместителе, угодившем под суд. А ведь в мирных условиях он слыл хорошим летчиком, довольно успешно продвигался по службе, и никто, конечно, не предполагал, что его постигнет такая печальная судьба. Но война внесла коррективы: преуспевающий летчик оказался никудышным воздушным бойцом. И наоборот, такие вот, как Долгушин, Макаров, Воронин, Боровой, на которых я вначале посматривал скептически, - очень уж молоды и неопытны - во фронтовой обстановке показали себя с самой лучшей стороны.
В приобретении фронтового мастерства исключительно большую роль играют первые боевые вылеты, первая встреча с противником. Опытный командир никогда не бросит молодого летчика сразу в самое пекло боя, а поставит его ведомым, да еще строго потребует прилипнуть к хвосту ведущего. И это не перестраховка. Молодому летчику надо пообвыкнуть, научиться смотреть и все видеть вокруг себя. Это очень важно! Не умея наблюдать за боем, почти невозможно активно участвовать в нем.
Что же касается первой встречи с противником, то желательно, чтобы она была результативной. Ничто не способно так глубоко и накрепко вселить в летчика уверенность в своих силах, как сбитый или подбитый вражеский самолет. И наоборот, неудачи в первых воздушных боях тормозят рост фронтового мастерства. Потому-то хороший, вдумчивый командир, вводя в строй новичка, всегда стремится создать ему благоприятную обстановку для уничтожения самолета противника.
В бытовом да и в служебном нашем лексиконе широко распространено выражение "бесстрашный летчик". Мне думается, что некоторые из авиационных командиров упрощенно понимают это выражение и, следовательно, идут по не совсем правильному пути в воспитании такого качества у подчиненных. В самом деле, что означает понятие "бесстрашный летчик"? Казалось бы, ответ напрашивается один: летчик, не подверженный страху. Но верно ли это? Иначе говоря, есть ли люди, которые не испытывают страха? Мне кажется, таких людей нет, по крайней мере сам я таких не встречал. Как же тогда быть с этим распространенным выражением? Может быть, оно просто абсурдно? Нет!
Бесстрашные летчики у нас были, есть и будут. Это те, кто способен в нужный момент преодолеть чувство страха и связанную с ним скованность или растерянность. Каждый, кому доводилось оказаться в ситуации, угрожающей жизни, знает, как в первый момент страх или парализует человека, или придает его движениям панический характер. Вот здесь-то и дает себя знать, я бы даже сказал, играет решающую роль морально-психологическая подготовка.
Если она достаточно высока, человек относительно быстро обретает спокойствие и решительность, если низка - он оказывается в плену у растерянности и усугубляет опасную ситуацию.
Из этого и следует исходить в воспитательной работе с летчиками. Если командир или политработник преднамеренно закроет глаза на необходимость преодоления естественного для каждого нормального человека чувства страха, он рискует сбиться с правильного пути и, если хотите, нанесет вред делу. Нетрудно себе представить, что произойдет, когда летчик, от которого все время требовали "дистиллированного" бесстрашия, вдруг встретится в бою с реальным страхом.
Воздушный боец должен заранее знать обо всем, что его подстерегает. От него ни в коем случае нельзя скрывать, что при выполнении боевого задания он может испытывать страх, скованность, растерянность. Но их нужно уметь пересилить. Пересилить во что бы то ни стало и восстановить временно утраченные спокойствие, уверенность, решительность. В летной работе это имеет исключительное значение, так как сама ее специфика все время требует от летчика максимальной собранности, мгновенной реакции, точности и целеустремленности действий.
Однако не буду злоупотреблять терпением читателей: оставлю общие рассуждения и вернусь к конкретным событиям конца 1941 года.
Контрнаступление под Москвой успешно развивалось. Один за другим освобождались от противника недавно оккупированные им города. 8 декабря было освобождено Крюково, 12 декабря - Солнечногорск, 15 декабря - Клин, 16 декабря - Калинин.
Наша дивизия в составе авиагруппы генерала Петрова поддерживала 30-ю и 1-ю ударную армии. В наземной обстановке мы ориентировались уверенно. Немецко-фашистские войска, не успевшие подготовиться к зиме (они рассчитывали на молниеносный характер войны), хорошо различались на снежном фоне. Мышиного цвета шинели, окрашенные в "летние" цвета танки и автомашины - все это выдавало их.
Обнаружив скопление живой силы или техники противника, мы штурмовали до последнего снаряда и патрона. Деваться ему некуда - вокруг глубокий снег. Шагнешь шаг в сторону - и сразу застрянешь. Участники Московской битвы хорошо знают, сколько осталось тогда по дорогам немецких автомашин, автотягачей, пушек, выведенных из строя авиацией. Была в этом доля и нашего труда.
Все чаще ставились полку задачи и по разведке наземного противника. Пока держались крепкие морозы и видимость была отличной, истребители справлялись с этим делом хорошо. Но в дальнейшем метели и снегопады осложнили разведывательные действия. В разведку приходилось выпускать лишь опытных летчиков.
Запомнился такой случай. В полк поступило очередное задание на разведку, а погода совсем нелетная. Сплошная облачность низко нависла над землей. Временами валит снег. Видимость - меньше дистанции разбега самолета.
- Кого пошлем? - спрашивает меня Хлусович.
- Лучше никого не посылать - разобьется.
- Это верно, - соглашается он. - Но приказ есть приказ. Полечу сам. И полетел.
Мы тревожно следили за взлетом командирской машины. Едва оторвавшись от земли, она моментально исчезла в серой пелене. Каждый понимал, что при таких условиях малейшая ошибка в пилотировании грозит катастрофой. Однако Хлусович вернулся благополучно, собрав нужные сведения о противнике.
- Владимир Ильич помог,-сказал командир полка, когда мы стали его расспрашивать, как он сумел пробиться сквозь такую мглу.
И это было правдой. Выполнив разведывательное задание, Хлусович вышел на канал Москва - Волга (теперь он называется каналом имени Москвы). Снегопад усилился, земля совсем не просматривалась. Пришлось снизиться почти до самого уреза замерзшей воды и лететь на север вдоль канала. Там, где канал соединяется с Волгой, возвышается скульптура В. И. Ленина. Всех нас как магнитом тянуло сюда, когда мы шли на боевое задание или возвращались обратно. Вот по ней-то и сориентировался Хлусович. Посадку он произвел в сильный снегопад - перед самолетом как будто встала сплошная белая стена.
Этот тяжелый боевой вылет еще более укрепил авторитет нашего командира полка. В авиации, пожалуй, как нигде, важен личный пример командира, его профессиокальная выучка. Будь хоть семи пядей во лбу, но, коль ты слабоватый летчик, тебе нечего рассчитывать на успех в командирской работе. Разумеется, по долгу службы подчиненные будут тебя слушать, выполнять твои распоряжения, а вот уважительного отношения от них не дождешься.
* * *
В ненастье мы тоже не сидели сложа руки.
- Когда нельзя летать, нужно учиться, - говорил полковник А. А. Бурдин.
И не только говорил, а и сам организовал нашу учебу. Однажды он привез с собой летчиков из бомбардировочного и штурмового полков. Представил каждого и объявил:
- Будем вместе заниматься наукой. Надо бить немцев кулаком, а не растопыренными пальцами,
Конечно, это была шутка: врага мы били неплохо. Но в любой шутке, как известно, содержится и некая доля истины. В то время взаимодействие между родами авиации все еще оставляло желать много лучшего. Мы руководствовались довоенными уставами и наставлениями, разработанными применительно к старым типам самолетов. А летали и сражались на новых, приобрели опыт, который опровергал некоторые прежние тактические каноны. Полковник Бурдин понимал это несоответствие. Он обладал чувством нового и смело внедрял более действенные способы и методы борьбы с противником. Командир дивизии первым поддержал предложение летчиков-бомбардировщиков о целесообразности ударов с круга, очень внимательно отнесся к соображениям истребителей о необходимости рассредоточения боевых порядков новых самолетов. Да и сам Бурдин часто высказывал интересные мысли о способах боевого применения различных родов авиации, о взаимодействии между ними. Вот и в тот раз, открывая импровизированную летно-тактическую конференцию, он развернул перед нами конкретную программу совместных действий истребителей с бомбардировщиками и штурмовиками. Все им было уже продумано, рассчитано, взвешено, однако командир дивизии хотел послушать и наше мнение.