Скотник нагнулся и заглянул под корову.
— Э-э, — сказал он с серьёзным видом и покачал головой. — Тут молока не добиться.
— Почему? Как так — не добиться? — загалдели доярки, подмигивая с улыбками друг дружке и заглядывая под брюхо животному.
— Так это не корова, а бык.
Присутствие наблюдателей с их смешками, шутками и улыбками в конце концов вывело девочку из терпения. Она приподняла одной рукой скамейку и сердито отодвинулась ещё дальше.
— Рассердилась. Сейчас уйдёт, — сказала Мария Дмитриевна.
Но Нинка продолжала сидеть и вроде бы и не думала уходить, а наоборот — приняла выжидательную позу, стараясь всем своим видом показать, что ей мешают.
— Какая настырная, — сказала вполголоса одна из доярок.
Дарья подошла к Нинке.
— Давай я помогу.
Нинка нерешительно подвинулась к корове и подставила подойник под вымя.
— Вот как берись, — сказала Дарья, показывая искусство доения. — Берись не за конец, а вот здесь, чуть повыше.
Косая струйка молока вышла из зажатого в кулаке доярки соска и дзинькнула о дно подойника. Дарья стала доить двумя руками, поработала немного в наклонку, выпрямилась и сказала:
— Туго идёт. Шибко туго. Ну-ка попробуй. Нинка взялась за соски.
— Не тяни их, а выжимай из них молоко-то, — сказала Анфиса, подойдя вплотную с другой стороны.
Девочка старалась делать так, как советовали, но молока не добилась, а лишь смочила себе ладони.
— А ты попроси её, скажи: коровка, коровка, дай молочка, — сказал, улыбаясь, фуражир Василий Наумов.
— Тугая твоя Зорька, — сказала Дарья, обращаясь к Анфисе. — Нинка-то и правда тянула кота за хвост.
— Ничего не тугая, — возразила Анфиса. — Просто к чужим не привыкшая. Не всякому молоко отдаст.
Дарья и Анфиса заспорили, не соглашаясь друг с другом, и мало-помалу в спор втянулись остальные доярки, вставляя в доказательство повадки своих коров. Спорили громко, при этом энергично жестикулировали руками.
Евдокия Муравьёва была самой заметной фигурой на ферме — ростом выше всех, ноги тонкие и длинные, как жерди, обуты в кирзовые сапоги огромного размера. Она стояла в сторонке, за спинами других. Ей и оттуда было все видно. Подняв над головами доярок веснушчатое лицо, она смотрела на все, казалось, равнодушными бесцветными глазами, ни разу не засмеялась, не улыбнулась, не вставила ни одного слова и вдруг поправив выбившиеся из-под серого шерстяного платка оранжево-рыжие волосы, подошла сзади к Нинке и тронула её за плечо.
— Пойдём, — сказала Евдокия.
Нинка встала и пошла, бренча подойником.
Евдокия на ходу подхватила чью-то скамейку и, пройдя ещё несколько шагов, энергично сунула её под приземистую корову с чёрными пестринами.
— Садись, — скомандовала она.
Нинка села и зажала подойник между ног. Евдокия встала сзади, взяла девочку за руки, приладила её пальцы к соскам так, как положено держать их при дойке, и вместе с ней, зажав её маленькие кулачки в своих заскорузлых ладонях, начала доить. Сильные струи молока брызнули в подойник. Евдокия почувствовала, что девочка поняла, что от неё требуется, отпустила руки, сказала: «пробуй» — и выпрямилась. Следом толпой подошли животноводы. Нинка, боясь опять оконфузиться, осторожно взялась за соски по всем правилам, слегка жиманула их с оттяжкой, как учили доярки, и сразу пошло молоко. Тоненькими струйками, вкривь-вкось, а пошло.
— Ну вот, — сказал Василий Наумов, повернувшись к Тарбееву, — чем не доярка?
— Молодчина, — ответил Николай. — Ай-да мастерица!
Нинка тянула соски раз за разом, краснела оттого, что её хвалили, и старалась изо всех сил.
— Примем в доярки? — вдруг спросил Николай, обращаясь к бригадиру.
— Примем, — ответил Бархатов. — Если поднимет корзину с брюквой. Бригадир кивнул головой в сторону огромных плетёных корзин, сваленных кучей в углу коровника.
Доярки развеселились. Некоторые захохотали.
— Хватит доить, — сказала Анфиса, хлопнув Нинку по спине и загоревшись очередной шуткой. — Катерина, брось-ка сюда корзину.
Екатерина Шевчук поняла, что от неё требуется. Выбрала самую большую корзину. Принесла. Поставила, фыркая от смеха, на пол.
— Надевай, Нинка, лямки на плечи, — сказала Анфиса, помогая девочке. — Вот та-ак. Во-от. Вот теперь ты заправская доярка.
Нинка хоть и надела лямки, но корзина так и осталась стоять на полу.
— Теперь иди за брюквой на кормокухню, — командовала Анфиса.
Нинка конфузилась, краснела. Доярки покатывались со смеху.
Бригадир сказал:
— Довольно. Позабавились и хватит. Живо по местам. А тебя, Евдокия, — Александр Егорович обратился к Муравьёвой, — я что-то не пойму. То жаловалась, что не можешь отучить Милку от ручной дойки, а теперь снова приучаешь.
— Про Милку я ничего не говорила.
— А про которую говорила?
— Вот, стоит, зараза. — Евдокия показала стойло рядом, в котором стояла крупная, с длинными рогами породистая корова.
— Ладно, — махнул рукой бригадир. — Все по местам. Скоро молоковоз придёт, а у вас не в шубу рукав.
Доярки разошлись. Нинка пошла не торопясь, разглядывая на пути животных, в другой конец фермы…
— Виталий Константинович! — позвал Афанасий. — Давай к нашему шалашу.
— Некуда там у вас, — ответил Завадский.
— А мы потеснимся.
— Не стоит, — Виталий Константинович стоял боком к Афанасию и лишь слегка поворачивал к нему лицо.
— Давай выпьем на брудершафт.
— Я не пью.
— За шиворот льёшь? В Молдавии родился и вино пить не научился?
Завадский промолчал.
— Знаю я как ты не пьёшь… Интеллигенция вшивая. Чистоплюй.
К буфету подошли Нинка и Любка Верхозины. Посмотрели на сырки. И на ценник. «Цена — 26 коп.»
— Нинка! — крикнул Афанасий.
Девочка обернулась. Увидела соседа. Подошла поближе. Поздоровалась со всеми, кто был за столом.
— Зорово, — сказал Афанасий. — Как мать-то?
— Болеет.
Афанасий понимающе кивнул.
— А чё сюда пришли? — спросил он.
— Купить что-нибудь.
— Ну иди покупай.
Девочка подошла к буфету и снова уставилась на ценник. Вынула из кармана мелочь, в основном медяки, и стала считать. Шепнула сестре:
— Хватит только на два сырка.
Любка недовольно надула губы. Нинка протянула худенькую руку к буфетчице:
— Тётя Лиза, продайте нам два сырка. Буфетчица взяла мелочь, стала считать.
— Продам, — сказала она, вздыхая. — Что ж не продать.
Бросила мелочь на блюдечко. На прилавок — два сырка. Нинка положила их в хозяйственную сумку.
Виталий Константинович наблюдал все это, стоя в сторонке. Подошёл к девочкам.
— Галина Максимовна сильно болеет?
— Че тебе далась Галина Максимовна? — повысил голос Афанасий. — Без тебя есть кому пожалеть. Пристал: Галина Макси-имовна! Галина Макси-имовна! Девочки в интерна-ат, пожалуйста! Галина Макси-имовна! Тра-ля-ля… Историк хренов… Чё ты лезешь во все дыры как затычка?
Завадский терпеливо выслушал тираду. Повторил вопрос:
— Сильно болеет? Температура?
— Температуры нет, — ответила Нинка. — Просто слабая она.
— Иди попроведуй, — опять встрял Афанасий. — Там мёдом намазано.
Нинка подошла и встала сзади доярки.
— Что, хочешь подоить? — спросила Дарья, обернувшись, но не прекращая работу.
Девочка кивнула.
— Вот беда-то, — сказала Дарья с улыбкой. — С чего это вдруг?
Нинка опустила глаза.
— Ну ладно, — сказала доярка. — Сейчас закончу и так и быть уж, дам тебе подоить Ласточку. Вот эту, — Дарья кивнула на красную корову, стоящую в соседнем стойле.
Выжав из сосков последние капли молока, Дарья встала и перешла вместе с подойником и скамейкой в соседнее стойло.
— Ну, что стоишь? — сказала она, обращаясь к девочке.
Нинка боязливо осмотрела коридор: нет ли где бригадира.
Подойдя к корове, Нинка опять с опаской посмотрела вдоль коридора и, убедившись, что никто её не видит, села на скамейку и подвинулась вместе с ней к вымени. Дарья подала ей подойник. Девочка начала доить и была поражена, удивительно нежные и мягкие соски растягивались как тонкая резина, молоко шло сильными струями, как у заправской доярки. В подойнике появилась пена, и струи с шумом секли её, образуя новые пузыри. Но вдруг напор молока стал резко слабеть и исчез совсем.
— Все, — сказала доярка. — Молока больше нет. — Дарья нагнулась, выжала ещё несколько капель, взяла из рук Нинки подойник и прибавила: — На сегодня хватит. Беги домой, а то мать хватится. Она знает, что ты здесь?
Девочка встала и отрицательно качнула головой.
— Ну вот, тем более. Надо уроки учить. Беги.
— Спасибо, до свидания, — сказала Нинка и быстро пошла по коридору к выходу.
В чайную ввалились две колхозные доярки — энергичная розовощёкая Анфиса Баранова, баба лет тридцати с мощным бюстом и миловидная сухопарая смуглянка невысокого роста Маргарита Куликова — примерно того же возраста. Доярки держат за ручки с двух сторон большую алюминиевую флягу. Обе в рабочей одежде и кирзовых сапогах.
— Лизавета! — крикнула Анфиса буфетчице чуть не от дверей. — Пиво ещё есть?
— Есть! — ответила буфетчица. — Навалом!
— Наливай сюда.
Доярки внесли флягу за стойку буфета и поставили рядом с бочкой, в которую был ввинчен насос.
Анфиса расстегнула верхние пуговицы телогрейки.
— Уф! Запыхалась! — сказала она, переводя дыхание. — Я уж думала, эти охломоны, — доярка окинула взглядом мужиков за столиками, — выжрали все. Слава Богу, не зря бежали…
— Сколько вам? — спросила буфетчица.
— Полную наливай.
— А сколько в неё входит?
— Пятьдесят литров.
— Молодец, Анфиса! — крикнул Геннадий Сурков, вздымщик леспромхоза, сидевший за столом рядом с буфетом. Он подмигнул ей, улыбаясь во весь рот: — Гулять так гулять!
— А что мы хуже вас? — сказала Анфиса. — Вам можно гулять, а нам нельзя? Наш сегодня праздник. Тоже будем гулять…
— А кто коров доить будет?
— Подоим. Не твоя забота.
— Эх, Анфиса! Где мои семнадцать лет? Дай-ка обниму тебя.
— Отстань. — Анфиса отбросила руку Суркова. — У меня есть кому обнимать.
— Так ведь, наверно, не справляется. Тут без помощника не обойтись.
— Пошёл к чёрту!
Нинка и Любка молча наблюдали эту сцену. Они опять пришли за сырками.
— Мужики узнают, — сказала, посмеиваясь, Маргарита. — Будет нам на орехи.
— А пошли они!.. — ответила Анфиса. — Никакого от них проку. Давай поменяемся. Рука устала.
Доярки поменялись местами и пошли дальше.
— В самом деле, что это за мужик, — продолжала Анфиса. — если я его не уважаю? Я не уважаю своего Петьку. Дылда два метра ростом, а ума ни на грош. Дурак дураком. Был у нас в селе один человек, Павлуша, который мне нравился умный, красивый, и тот утоп…
Доярки шли впереди. Девочки отставали шагов на двадцать. Нинка, глядя на женщин, была явно чем-то озабочена. Когда подошли к калитке, она отдала Любке хозяйственную сумку и сказала:
— Ты иди домой, а я скоро приду. И пошла вслед за доярками.
— Ты куда? — спросила Любка.
Нинка остановилась, сказала приказным тоном:
— Иди, говорю домой!
— Ну куда ты пошла-то?
— Не твоё дело. Куда надо, туда пошла.
Любка открыла щеколду калитки и посмотрела вслед сестре.
Вошёл Завадский.
— С праздничком вас, дорогие женщины! — сказал он.
— О, кто к нам пожаловал! — воскликнула Елена Викторовна. — Какими судьбами? По-моему, впервые в жизни…
— Точно. Первый раз я зашёл сюда. Все как-то недосуг. А сегодня к вам большая просьба, уважаемая Елена Викторовна.
— Слушаю.
— Мне нужно штук пять цветков, — сказал Завадский.
— Вам!? — Елена Викторовна в изумлении широко открыла глаза, готовая расхохотаться.
— Да. Мне. А что тут смешного?
— Я? Нет. Я не смеюсь. Я просто так. Но извините. Виталий Константинович, это так неожиданно… Впрочем, сегодня восьмое марта. Многие мужчины дарят женщинам цветы.
Завадский смутился.
— Боже мой! Виталий Константинович! С вами что-то происходит… Хорошо, я нарежу вам цветов. Выбирайте сами, какие. нравятся.
— А я в них не очень разбираюсь. Какие дадите. На ваш вкус.
Елена Викторовна быстро сделала роскошный букет из роз. Завернула в плотную бумагу.
— Огромное спасибо вам, Елена Викторовна. — Завадский приложил руку к сердцу. — Буду обязан.
— Да что вы! Не стоит. Я рада услужить вам… — Елена Викторовна загадочно улыбнулась, — в такой ситуации… — Вдруг перешла на шёпот: — Скажите по секрету — кто она?..
Виталий Константинович смущённо улыбнулся, раскланялся.
Когда закрылась за ним дверь оранжереи, ботаничка повернулась к Еремеевне.
— Вот это номер! Он всегда и всем говорит, что убеждённый холостяк. Жениться второй раз не собирается. — Елена Викторовна недоуменно пожала плечами. — За три года после смерти жены ни разу никого не удостоил вниманием. Это уж я точно знаю. Он близкий друг моего мужа. Кто же, кто же тут объявился у нас?..
— Может химичка? — спросила Еремеевна. — Она холостая. И по литературе тоже холостая.
— Да что вы, Глафира Еремеевна! Они же совсем девчонки. Только закончили институт. А у него седина…
— Так ведь говорят в народе: седина в бороду, а бес в ребро.
— Все, конечно, может быть, но чтобы замухрышная химичка или эта ослица в юбке, которая литературу преподаёт?.. Нет, это маловероятно. Просто теряюсь в догадках. Совершенно не представляю, кто мог взволновать его так?
— А сегодня же и узнаем, — сказала Еремеевна. — В нашей деревне никакого секрета не утаить.
— Ну и сырки вы купили. Эти ещё хуже. Совсем жёсткие.
Стала резать их тонкими пластиками. Положила на тарелку.
— У нас, кажется, ещё немного осталось варенья, — Галина Максимовна обратилась к Нинке: — Где оно?
— В шкафу на веранде, — ответила Нинка.
— Принеси.
Нинка нерешительно шевельнулась.
— Неси, неси… Чего уж там? Сколько его можно экономить. Сегодня праздник.
Нинка выскочила на веранду и пулей залетела обратно в дом, забыв про варенье.
— Виталий Константинович к нам идёт! — крикнула она с порога. — С цветами…
Галина Максимовна стояла у стола и нарезала чёрный хлеб. Она вздрогнула. Понадобилось несколько мгновений, чтобы оправиться от неожиданности.
— Где он? — спросила Галина Максимовна, кладя нож на скатерть.
— В ограде уже, — ответила Нинка.
— Пусть входит и подождёт меня здесь. Я сейчас. Галина Максимовна скрылась в своей комнате.
В дверь тихонько постучали.
— Да, да! Можно! — крикнула Нинка.
Виталий Константинович открыл дверь и с красивым букетом в руках переступил порог.
— Здравствуйте, — сказал он, щуря карие глаза в улыбке и глядя на девчонок.
— Здравствуйте, — ответила Нинка. Любка, сидя за столом, молча кивнула.
— Хозяйка дома? — спросил Виталий Константинович.
— Дома, — ответила Нинка. — Она в комнате. Сейчас выйдет.
Любка медленно сползла со своего стула и пошла вслед за матерью.
Виталий Константинович стоял у порога одетый во всё новое, как говорится, с иголочки. Пальто из серого ратина, тёмно-синий костюм, голубой клетчатый шарф, на голове ондатровая шапка, на ногах модельные туфли, в белой рубашке и при галстуке. Даже Нинка поняла, что так пододелся он неспроста. И пришёл к ним в гости тоже, конечно, неспроста.
Галина Максимовна, наконец, появилась в шёлковом голубом платье. На шее — янтарные бусы.
Она старалась не показывать волнения. Приветливо улыбнулась и поздоровалась. Предложила раздеться и пройти к столу.
Виталий Константинович кивнул, показав жестом, что согласен раздеться, но прежде снял с букета прозрачный целлофановый мешок и, вогнав в краску хозяйку и ошеломив её дочерей, вручил Галине Максимовне букет роскошных бордово-красных роз, от которых в комнате сразу стало как-то светлее.
— Поздравляю с праздником восьмое марта, — сказал он с улыбкой. — Желаю счастья, здоровья и долгих лет жизни.
— Спасибо, — сказала Галина Максимовна и повернулась к старшей из дочерей.
— Нина, там на комоде стоит ваза. Налей в неё воды.
Дочь бросилась выполнять задание.
Виталий Константинович вынул из внутренних карманов пальто бутылку шампанского, три плитки шоколада и выложил все на стол.
Пока он раздевался, Нинка принесла вазу с водой. Галина Максимовна поставила букет в вазу и стала искать подходящее место. Пришлось водворять на столе рядом с самоваром. Не нашлось другого более. подходящего места, чтобы все могли любоваться букетом.
Хозяйка пригласила гостя к столу и достала из серванта праздничный чайный сервиз и фужеры.
— Нина, а про варенье-то мы забыли. Старшая дочь опять пошла на веранду…
— Извините, Виталий Константинович, за скромное угощение, — сказала Галина Максимовна. — Я ничего не готовила. Пальцы все ещё болят. Она показала растопыренные забинтованные пальцы.
— Это я вас прошу извинить за вторжение, — ответил Завадский, садясь за стол. — А насчёт закуски не беспокойтесь. Я сыт. Между прочим, за три года научился так готовить, пальчики оближешь. Приглашаю сегодня всех на ужин.
— Спасибо, — Галина Максимовна смущённо улыбнулась. Глянула на шампанское. — Ну, открывайте, раз уж принесли.
Нинка постояла, послушала залихватски исполненный хором куплет из «Калинки», пошла домой.
— Если нет душевного спокойствия, раны заживают очень долго, особенно после операции, — говорил Виталий Константинович, покручивая пальцами свой фужер с вином. — Прежде всего надо обрести душевный покой. Не волноваться за завтрашний день. Есть же верный способ избавиться от всех этих забот.
— Какой? — спросила Галина Максимовна, глядя на свой фужер и перебирая здоровой рукой янтарные бусы.
— Выйти за меня замуж.
— И как вы это мыслите? — с улыбкой спросила Галина Максимовна, опустив руку на стол.
— А как хотите, — с готовностью ответил Виталий Константинович. — Могу к вам переехать хоть сегодня. Можете вы ко мне. У меня, правда, квартира поменьше, но для девочек отдельная комната найдётся. Кроме того, я полностью благоустроил свою квартиру. Есть даже ванная. Воду нагреваю в титане. Натаскал воды, подбросил дровишек, и мойся сколько душе угодно. Это я к тому, если вы хотите комфорта. Но вы, наверное, привыкли к своему дому. В общем, для меня не имеет значения где жить. Лишь бы вместе.
— Но ведь чтобы жить вместе, нужна любовь.
— Согласен.
Завадский взглянул на Галину Максимовну и осёкся. Понял, что начал разговор преждевременно.
— Извините, Виталий Константинович. Я не могу. Наступила пауза.
— Понимаю, понимаю, — сказал педагог, понурив голову. — Но ведь я хотел как лучше, зная, что вам трудно сейчас.
— Да как бы не было трудно, разве можно выходить замуж, если после смерти мужа и года ещё не прошло, — сказала Галина Максимовна, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости и сочувствия. — В чрезвычайной ситуации может быть и можно. И вы мне, честно говоря, нравитесь. Но этого мало. Без любви я не могу. Извините меня, пожалуйста.
— Это вы меня извините, — сказал Виталий Константинович, вставая из-за стола. — За то, что своим сватовством поставил вас в трудное положение. А себя — в глупое. Наполеон правильно говорил: от великого до смешного один шаг.
— Ну что вы! Разве кто-нибудь позволит над вами смеяться. Я очень благодарна вам за цветы и… за то, что навестили нас. А уж если что не так вышло, то извините.
— Ничего, переживу как-нибудь.
— Да вам ли переживать, Виталий Константинович! — воскликнула Галина Максимовна. — Любая за вас пойдёт. Ведь стоит только захотеть.
— Как выяснилось, не любая. Спасибо за угощение. — Завадский покосился на плавленые сырки, нарезанные пластиками, и стал одеваться.
Один здоровенный мужик в большой рыжей шапке из лисьего меха постучал пудовыми кулаками в дверь.
— Анфиса! — крикнул он басом. — Я тебе ноги повыдергаю. Открой дверь!
Доярки затянули «Позарастали стёжки-дорожки…
Председатель колхоза Олейников и его заместитель по животноводству зоотехник Шитиков стояли в сторонке. Молоковоз чуть поодаль. Шофёр молоковоза подошёл к начальству.
— Что делать будем? — спросил он, глядя на председателя.
— Вот, зоотехника спрашивай, — сказал председатель. — Это по его части.
— Я не знаю что делать, — раздражённо ответил Шитиков.
— Вот это да, — сказал шофёр, глядя на мужиков, толпившихся у входа. Бригадир Бархатов ломиком пытался сорвать дверь, но дверь не поддавалась.
— Если к вечеру не сдадутся, будем брать штурмом, — сказал председатель не то в шутку, не то всерьёз.
— Надо позвать Замковского, — сказал Шитиков. — Пригрозить им судом. Что это такое, в конце-то концов!
В одном месте приподняли доски. Нашёлся смельчак — муж Анфисы. У него уже был синяк под глазом, но он свесил вниз ноги, просунул зад и хотел спрыгнуть в коровник, но вместо этого вдруг заорал как кот, которому прищемили хвост, и поспешно стал выбираться наверх.
— А-а-а-ай-я-яй! — крикнул он опять. — Что вы делаете? Дуры!.. Ай!.. Ну мать вашу…
Доярки внизу хохотали.
Мужики сверху посмотрели в щель и увидели железные вилы.
— Ну, Фиска, заказывай гроб с музыкой! — крикнул пострадавший, глядя в щель и почёсывая зад. — Хоронить тебя буду, стерва. Так и знай!..
Возле фермы — толпа людей и теперь уже два молоковоза. Шофёры возле своих машин, покуривают, ухмыляются. Подошёл третий молоковоз. Шофёр вылез из кабины, удивился:
— Вы чего тут стоите?
— Не загружались, потому и стоим.
— Как не загружались?
— А так. Утренней дойки не было, я — пустой. Стою с утра тут.
— Обеденной дойки тоже не было, и я пустой, — сказал другой шофёр.
— Так ведь уже вечер. Порожняком что ли возвращаться?
— Мы бы давно уехали. Председатель справку не даёт. Наверно хочет в один раз загрузить все три молоковоза.
— Так что придётся постоять тебе вместе с нами? — сказал другой шофёр.
— А что творится-то? Забастовка что ли?
— Сам чёрт не разберётся, что тут творится. Но по-моему что-то похуже чем забастовка. Видишь, милиционер с пистолетом бегает.
Шофёры стали наблюдать, как происходила осада фермы мужьями доярок под руководством участкового уполномоченного старшего лейтенанта милиции Замковского.
Мужики вооружены ломами, топорами. Несколько человек подкатывают на тележке осадное орудие — длинное толстое бревно — и нацеливают его на ворота. Из окон фермы выглядывают доярки с железными вилами в руках. Кто-то затянул, пересиливая надсадное коровье мычание, «Сормовскую лирическую».
— Откройте ворота! — кричал Замковский, потрясая пистолетом. — Бросьте вилы! Вооружённое сопротивление властям!.. Знаете что за это бывает?!
— Э-э, — сказал он с серьёзным видом и покачал головой. — Тут молока не добиться.
— Почему? Как так — не добиться? — загалдели доярки, подмигивая с улыбками друг дружке и заглядывая под брюхо животному.
— Так это не корова, а бык.
Присутствие наблюдателей с их смешками, шутками и улыбками в конце концов вывело девочку из терпения. Она приподняла одной рукой скамейку и сердито отодвинулась ещё дальше.
— Рассердилась. Сейчас уйдёт, — сказала Мария Дмитриевна.
Но Нинка продолжала сидеть и вроде бы и не думала уходить, а наоборот — приняла выжидательную позу, стараясь всем своим видом показать, что ей мешают.
— Какая настырная, — сказала вполголоса одна из доярок.
Дарья подошла к Нинке.
— Давай я помогу.
Нинка нерешительно подвинулась к корове и подставила подойник под вымя.
— Вот как берись, — сказала Дарья, показывая искусство доения. — Берись не за конец, а вот здесь, чуть повыше.
Косая струйка молока вышла из зажатого в кулаке доярки соска и дзинькнула о дно подойника. Дарья стала доить двумя руками, поработала немного в наклонку, выпрямилась и сказала:
— Туго идёт. Шибко туго. Ну-ка попробуй. Нинка взялась за соски.
— Не тяни их, а выжимай из них молоко-то, — сказала Анфиса, подойдя вплотную с другой стороны.
Девочка старалась делать так, как советовали, но молока не добилась, а лишь смочила себе ладони.
— А ты попроси её, скажи: коровка, коровка, дай молочка, — сказал, улыбаясь, фуражир Василий Наумов.
— Тугая твоя Зорька, — сказала Дарья, обращаясь к Анфисе. — Нинка-то и правда тянула кота за хвост.
— Ничего не тугая, — возразила Анфиса. — Просто к чужим не привыкшая. Не всякому молоко отдаст.
Дарья и Анфиса заспорили, не соглашаясь друг с другом, и мало-помалу в спор втянулись остальные доярки, вставляя в доказательство повадки своих коров. Спорили громко, при этом энергично жестикулировали руками.
Евдокия Муравьёва была самой заметной фигурой на ферме — ростом выше всех, ноги тонкие и длинные, как жерди, обуты в кирзовые сапоги огромного размера. Она стояла в сторонке, за спинами других. Ей и оттуда было все видно. Подняв над головами доярок веснушчатое лицо, она смотрела на все, казалось, равнодушными бесцветными глазами, ни разу не засмеялась, не улыбнулась, не вставила ни одного слова и вдруг поправив выбившиеся из-под серого шерстяного платка оранжево-рыжие волосы, подошла сзади к Нинке и тронула её за плечо.
— Пойдём, — сказала Евдокия.
Нинка встала и пошла, бренча подойником.
Евдокия на ходу подхватила чью-то скамейку и, пройдя ещё несколько шагов, энергично сунула её под приземистую корову с чёрными пестринами.
— Садись, — скомандовала она.
Нинка села и зажала подойник между ног. Евдокия встала сзади, взяла девочку за руки, приладила её пальцы к соскам так, как положено держать их при дойке, и вместе с ней, зажав её маленькие кулачки в своих заскорузлых ладонях, начала доить. Сильные струи молока брызнули в подойник. Евдокия почувствовала, что девочка поняла, что от неё требуется, отпустила руки, сказала: «пробуй» — и выпрямилась. Следом толпой подошли животноводы. Нинка, боясь опять оконфузиться, осторожно взялась за соски по всем правилам, слегка жиманула их с оттяжкой, как учили доярки, и сразу пошло молоко. Тоненькими струйками, вкривь-вкось, а пошло.
— Ну вот, — сказал Василий Наумов, повернувшись к Тарбееву, — чем не доярка?
— Молодчина, — ответил Николай. — Ай-да мастерица!
Нинка тянула соски раз за разом, краснела оттого, что её хвалили, и старалась изо всех сил.
— Примем в доярки? — вдруг спросил Николай, обращаясь к бригадиру.
— Примем, — ответил Бархатов. — Если поднимет корзину с брюквой. Бригадир кивнул головой в сторону огромных плетёных корзин, сваленных кучей в углу коровника.
Доярки развеселились. Некоторые захохотали.
— Хватит доить, — сказала Анфиса, хлопнув Нинку по спине и загоревшись очередной шуткой. — Катерина, брось-ка сюда корзину.
Екатерина Шевчук поняла, что от неё требуется. Выбрала самую большую корзину. Принесла. Поставила, фыркая от смеха, на пол.
— Надевай, Нинка, лямки на плечи, — сказала Анфиса, помогая девочке. — Вот та-ак. Во-от. Вот теперь ты заправская доярка.
Нинка хоть и надела лямки, но корзина так и осталась стоять на полу.
— Теперь иди за брюквой на кормокухню, — командовала Анфиса.
Нинка конфузилась, краснела. Доярки покатывались со смеху.
Бригадир сказал:
— Довольно. Позабавились и хватит. Живо по местам. А тебя, Евдокия, — Александр Егорович обратился к Муравьёвой, — я что-то не пойму. То жаловалась, что не можешь отучить Милку от ручной дойки, а теперь снова приучаешь.
— Про Милку я ничего не говорила.
— А про которую говорила?
— Вот, стоит, зараза. — Евдокия показала стойло рядом, в котором стояла крупная, с длинными рогами породистая корова.
— Ладно, — махнул рукой бригадир. — Все по местам. Скоро молоковоз придёт, а у вас не в шубу рукав.
Доярки разошлись. Нинка пошла не торопясь, разглядывая на пути животных, в другой конец фермы…
2
В чайной за одним из столов, заставленном кружками, где мужики сгрудились особенно плотно, сидел Афанасий. Вид у него грустный, в разговоре с приятелями не участвовал. Пялил пьяные глаза на Завадского. Завадский стоял у буфета и разглядывал витрину, на которой кроме плавленных сырков и рыбных консервов ничего не было.— Виталий Константинович! — позвал Афанасий. — Давай к нашему шалашу.
— Некуда там у вас, — ответил Завадский.
— А мы потеснимся.
— Не стоит, — Виталий Константинович стоял боком к Афанасию и лишь слегка поворачивал к нему лицо.
— Давай выпьем на брудершафт.
— Я не пью.
— За шиворот льёшь? В Молдавии родился и вино пить не научился?
Завадский промолчал.
— Знаю я как ты не пьёшь… Интеллигенция вшивая. Чистоплюй.
К буфету подошли Нинка и Любка Верхозины. Посмотрели на сырки. И на ценник. «Цена — 26 коп.»
— Нинка! — крикнул Афанасий.
Девочка обернулась. Увидела соседа. Подошла поближе. Поздоровалась со всеми, кто был за столом.
— Зорово, — сказал Афанасий. — Как мать-то?
— Болеет.
Афанасий понимающе кивнул.
— А чё сюда пришли? — спросил он.
— Купить что-нибудь.
— Ну иди покупай.
Девочка подошла к буфету и снова уставилась на ценник. Вынула из кармана мелочь, в основном медяки, и стала считать. Шепнула сестре:
— Хватит только на два сырка.
Любка недовольно надула губы. Нинка протянула худенькую руку к буфетчице:
— Тётя Лиза, продайте нам два сырка. Буфетчица взяла мелочь, стала считать.
— Продам, — сказала она, вздыхая. — Что ж не продать.
Бросила мелочь на блюдечко. На прилавок — два сырка. Нинка положила их в хозяйственную сумку.
Виталий Константинович наблюдал все это, стоя в сторонке. Подошёл к девочкам.
— Галина Максимовна сильно болеет?
— Че тебе далась Галина Максимовна? — повысил голос Афанасий. — Без тебя есть кому пожалеть. Пристал: Галина Макси-имовна! Галина Макси-имовна! Девочки в интерна-ат, пожалуйста! Галина Макси-имовна! Тра-ля-ля… Историк хренов… Чё ты лезешь во все дыры как затычка?
Завадский терпеливо выслушал тираду. Повторил вопрос:
— Сильно болеет? Температура?
— Температуры нет, — ответила Нинка. — Просто слабая она.
— Иди попроведуй, — опять встрял Афанасий. — Там мёдом намазано.
3
Дарья была уже в годах, на вид лет сорока пяти, но ещё как принято выражаться в народе, в соку: роста невысокого, сложения крепкого, с широкой костью. Словом, женщина старой крестьянской закваски. Она заканчивала электродойку. Подключив аппарат к последней корове, которая стояла у самой стены, и сняв с фляги перевёрнутый вверх дном подойник, села додаивать вручную рядом стоявшую пеструшку. Все коровы её группы были чёрно-пёстрой масти, и только одна, что стояла третьей от стены, была чисто красная с желтовато-оранжевыми подпалинами на брюхе и вымени.Нинка подошла и встала сзади доярки.
— Что, хочешь подоить? — спросила Дарья, обернувшись, но не прекращая работу.
Девочка кивнула.
— Вот беда-то, — сказала Дарья с улыбкой. — С чего это вдруг?
Нинка опустила глаза.
— Ну ладно, — сказала доярка. — Сейчас закончу и так и быть уж, дам тебе подоить Ласточку. Вот эту, — Дарья кивнула на красную корову, стоящую в соседнем стойле.
Выжав из сосков последние капли молока, Дарья встала и перешла вместе с подойником и скамейкой в соседнее стойло.
— Ну, что стоишь? — сказала она, обращаясь к девочке.
Нинка боязливо осмотрела коридор: нет ли где бригадира.
Подойдя к корове, Нинка опять с опаской посмотрела вдоль коридора и, убедившись, что никто её не видит, села на скамейку и подвинулась вместе с ней к вымени. Дарья подала ей подойник. Девочка начала доить и была поражена, удивительно нежные и мягкие соски растягивались как тонкая резина, молоко шло сильными струями, как у заправской доярки. В подойнике появилась пена, и струи с шумом секли её, образуя новые пузыри. Но вдруг напор молока стал резко слабеть и исчез совсем.
— Все, — сказала доярка. — Молока больше нет. — Дарья нагнулась, выжала ещё несколько капель, взяла из рук Нинки подойник и прибавила: — На сегодня хватит. Беги домой, а то мать хватится. Она знает, что ты здесь?
Девочка встала и отрицательно качнула головой.
— Ну вот, тем более. Надо уроки учить. Беги.
— Спасибо, до свидания, — сказала Нинка и быстро пошла по коридору к выходу.
4
У входа в чайную висит плакат:По краям ватманского листа нарисованы голубые и розовые цветочки.«Дорогие женщины!
Поздравляем вас с праздником 8 марта!»
В чайную ввалились две колхозные доярки — энергичная розовощёкая Анфиса Баранова, баба лет тридцати с мощным бюстом и миловидная сухопарая смуглянка невысокого роста Маргарита Куликова — примерно того же возраста. Доярки держат за ручки с двух сторон большую алюминиевую флягу. Обе в рабочей одежде и кирзовых сапогах.
— Лизавета! — крикнула Анфиса буфетчице чуть не от дверей. — Пиво ещё есть?
— Есть! — ответила буфетчица. — Навалом!
— Наливай сюда.
Доярки внесли флягу за стойку буфета и поставили рядом с бочкой, в которую был ввинчен насос.
Анфиса расстегнула верхние пуговицы телогрейки.
— Уф! Запыхалась! — сказала она, переводя дыхание. — Я уж думала, эти охломоны, — доярка окинула взглядом мужиков за столиками, — выжрали все. Слава Богу, не зря бежали…
— Сколько вам? — спросила буфетчица.
— Полную наливай.
— А сколько в неё входит?
— Пятьдесят литров.
— Молодец, Анфиса! — крикнул Геннадий Сурков, вздымщик леспромхоза, сидевший за столом рядом с буфетом. Он подмигнул ей, улыбаясь во весь рот: — Гулять так гулять!
— А что мы хуже вас? — сказала Анфиса. — Вам можно гулять, а нам нельзя? Наш сегодня праздник. Тоже будем гулять…
— А кто коров доить будет?
— Подоим. Не твоя забота.
— Эх, Анфиса! Где мои семнадцать лет? Дай-ка обниму тебя.
— Отстань. — Анфиса отбросила руку Суркова. — У меня есть кому обнимать.
— Так ведь, наверно, не справляется. Тут без помощника не обойтись.
— Пошёл к чёрту!
Нинка и Любка молча наблюдали эту сцену. Они опять пришли за сырками.
5
Доярки несли наполненную пивом флягу на ферму. Ферма стояла недалеко от дома Верхозиных, так что дояркам и девочкам было по пути.— Мужики узнают, — сказала, посмеиваясь, Маргарита. — Будет нам на орехи.
— А пошли они!.. — ответила Анфиса. — Никакого от них проку. Давай поменяемся. Рука устала.
Доярки поменялись местами и пошли дальше.
— В самом деле, что это за мужик, — продолжала Анфиса. — если я его не уважаю? Я не уважаю своего Петьку. Дылда два метра ростом, а ума ни на грош. Дурак дураком. Был у нас в селе один человек, Павлуша, который мне нравился умный, красивый, и тот утоп…
Доярки шли впереди. Девочки отставали шагов на двадцать. Нинка, глядя на женщин, была явно чем-то озабочена. Когда подошли к калитке, она отдала Любке хозяйственную сумку и сказала:
— Ты иди домой, а я скоро приду. И пошла вслед за доярками.
— Ты куда? — спросила Любка.
Нинка остановилась, сказала приказным тоном:
— Иди, говорю домой!
— Ну куда ты пошла-то?
— Не твоё дело. Куда надо, туда пошла.
Любка открыла щеколду калитки и посмотрела вслед сестре.
6
В школьной оранжерее — обилие растений. Есть и цветущие розы. Ботаничка Елена Викторовна осматривала своё хозяйство вместе со сторожихой — бойкой старухой Еремеевной. Елена Викторовна ножницами подстригала некоторые растения, старуха поливала их из лейки.Вошёл Завадский.
— С праздничком вас, дорогие женщины! — сказал он.
— О, кто к нам пожаловал! — воскликнула Елена Викторовна. — Какими судьбами? По-моему, впервые в жизни…
— Точно. Первый раз я зашёл сюда. Все как-то недосуг. А сегодня к вам большая просьба, уважаемая Елена Викторовна.
— Слушаю.
— Мне нужно штук пять цветков, — сказал Завадский.
— Вам!? — Елена Викторовна в изумлении широко открыла глаза, готовая расхохотаться.
— Да. Мне. А что тут смешного?
— Я? Нет. Я не смеюсь. Я просто так. Но извините. Виталий Константинович, это так неожиданно… Впрочем, сегодня восьмое марта. Многие мужчины дарят женщинам цветы.
Завадский смутился.
— Боже мой! Виталий Константинович! С вами что-то происходит… Хорошо, я нарежу вам цветов. Выбирайте сами, какие. нравятся.
— А я в них не очень разбираюсь. Какие дадите. На ваш вкус.
Елена Викторовна быстро сделала роскошный букет из роз. Завернула в плотную бумагу.
— Огромное спасибо вам, Елена Викторовна. — Завадский приложил руку к сердцу. — Буду обязан.
— Да что вы! Не стоит. Я рада услужить вам… — Елена Викторовна загадочно улыбнулась, — в такой ситуации… — Вдруг перешла на шёпот: — Скажите по секрету — кто она?..
Виталий Константинович смущённо улыбнулся, раскланялся.
Когда закрылась за ним дверь оранжереи, ботаничка повернулась к Еремеевне.
— Вот это номер! Он всегда и всем говорит, что убеждённый холостяк. Жениться второй раз не собирается. — Елена Викторовна недоуменно пожала плечами. — За три года после смерти жены ни разу никого не удостоил вниманием. Это уж я точно знаю. Он близкий друг моего мужа. Кто же, кто же тут объявился у нас?..
— Может химичка? — спросила Еремеевна. — Она холостая. И по литературе тоже холостая.
— Да что вы, Глафира Еремеевна! Они же совсем девчонки. Только закончили институт. А у него седина…
— Так ведь говорят в народе: седина в бороду, а бес в ребро.
— Все, конечно, может быть, но чтобы замухрышная химичка или эта ослица в юбке, которая литературу преподаёт?.. Нет, это маловероятно. Просто теряюсь в догадках. Совершенно не представляю, кто мог взволновать его так?
— А сегодня же и узнаем, — сказала Еремеевна. — В нашей деревне никакого секрета не утаить.
7
Галина Максимовна развернула сырки и сказала дочерям, которые сидели за столом:— Ну и сырки вы купили. Эти ещё хуже. Совсем жёсткие.
Стала резать их тонкими пластиками. Положила на тарелку.
— У нас, кажется, ещё немного осталось варенья, — Галина Максимовна обратилась к Нинке: — Где оно?
— В шкафу на веранде, — ответила Нинка.
— Принеси.
Нинка нерешительно шевельнулась.
— Неси, неси… Чего уж там? Сколько его можно экономить. Сегодня праздник.
Нинка выскочила на веранду и пулей залетела обратно в дом, забыв про варенье.
— Виталий Константинович к нам идёт! — крикнула она с порога. — С цветами…
Галина Максимовна стояла у стола и нарезала чёрный хлеб. Она вздрогнула. Понадобилось несколько мгновений, чтобы оправиться от неожиданности.
— Где он? — спросила Галина Максимовна, кладя нож на скатерть.
— В ограде уже, — ответила Нинка.
— Пусть входит и подождёт меня здесь. Я сейчас. Галина Максимовна скрылась в своей комнате.
В дверь тихонько постучали.
— Да, да! Можно! — крикнула Нинка.
Виталий Константинович открыл дверь и с красивым букетом в руках переступил порог.
— Здравствуйте, — сказал он, щуря карие глаза в улыбке и глядя на девчонок.
— Здравствуйте, — ответила Нинка. Любка, сидя за столом, молча кивнула.
— Хозяйка дома? — спросил Виталий Константинович.
— Дома, — ответила Нинка. — Она в комнате. Сейчас выйдет.
Любка медленно сползла со своего стула и пошла вслед за матерью.
Виталий Константинович стоял у порога одетый во всё новое, как говорится, с иголочки. Пальто из серого ратина, тёмно-синий костюм, голубой клетчатый шарф, на голове ондатровая шапка, на ногах модельные туфли, в белой рубашке и при галстуке. Даже Нинка поняла, что так пододелся он неспроста. И пришёл к ним в гости тоже, конечно, неспроста.
Галина Максимовна, наконец, появилась в шёлковом голубом платье. На шее — янтарные бусы.
Она старалась не показывать волнения. Приветливо улыбнулась и поздоровалась. Предложила раздеться и пройти к столу.
Виталий Константинович кивнул, показав жестом, что согласен раздеться, но прежде снял с букета прозрачный целлофановый мешок и, вогнав в краску хозяйку и ошеломив её дочерей, вручил Галине Максимовне букет роскошных бордово-красных роз, от которых в комнате сразу стало как-то светлее.
— Поздравляю с праздником восьмое марта, — сказал он с улыбкой. — Желаю счастья, здоровья и долгих лет жизни.
— Спасибо, — сказала Галина Максимовна и повернулась к старшей из дочерей.
— Нина, там на комоде стоит ваза. Налей в неё воды.
Дочь бросилась выполнять задание.
Виталий Константинович вынул из внутренних карманов пальто бутылку шампанского, три плитки шоколада и выложил все на стол.
Пока он раздевался, Нинка принесла вазу с водой. Галина Максимовна поставила букет в вазу и стала искать подходящее место. Пришлось водворять на столе рядом с самоваром. Не нашлось другого более. подходящего места, чтобы все могли любоваться букетом.
Хозяйка пригласила гостя к столу и достала из серванта праздничный чайный сервиз и фужеры.
— Нина, а про варенье-то мы забыли. Старшая дочь опять пошла на веранду…
— Извините, Виталий Константинович, за скромное угощение, — сказала Галина Максимовна. — Я ничего не готовила. Пальцы все ещё болят. Она показала растопыренные забинтованные пальцы.
— Это я вас прошу извинить за вторжение, — ответил Завадский, садясь за стол. — А насчёт закуски не беспокойтесь. Я сыт. Между прочим, за три года научился так готовить, пальчики оближешь. Приглашаю сегодня всех на ужин.
— Спасибо, — Галина Максимовна смущённо улыбнулась. Глянула на шампанское. — Ну, открывайте, раз уж принесли.
8
Вечером, когда уже стемнело, Нинка подошла к ферме. Попробовала открыть одну дверь, другую… Все заперты. Из красного уголка, окна которого занавешены, доносились песни и частушки, хором распеваемые доярками. В перерывах разноголосый шум.Нинка постояла, послушала залихватски исполненный хором куплет из «Калинки», пошла домой.
9
На столе рядом с букетом роз — откупоренная бутылка шампанского и фужеры с недопитым вином. Одна из плиток шоколада развёрнута и начата. Две плитки лежали не тронутыми. Плавленые сырки, варенье в розетках, нарезанный тонкими ломтиками чёрный хлеб — все на столе.— Если нет душевного спокойствия, раны заживают очень долго, особенно после операции, — говорил Виталий Константинович, покручивая пальцами свой фужер с вином. — Прежде всего надо обрести душевный покой. Не волноваться за завтрашний день. Есть же верный способ избавиться от всех этих забот.
— Какой? — спросила Галина Максимовна, глядя на свой фужер и перебирая здоровой рукой янтарные бусы.
— Выйти за меня замуж.
— И как вы это мыслите? — с улыбкой спросила Галина Максимовна, опустив руку на стол.
— А как хотите, — с готовностью ответил Виталий Константинович. — Могу к вам переехать хоть сегодня. Можете вы ко мне. У меня, правда, квартира поменьше, но для девочек отдельная комната найдётся. Кроме того, я полностью благоустроил свою квартиру. Есть даже ванная. Воду нагреваю в титане. Натаскал воды, подбросил дровишек, и мойся сколько душе угодно. Это я к тому, если вы хотите комфорта. Но вы, наверное, привыкли к своему дому. В общем, для меня не имеет значения где жить. Лишь бы вместе.
— Но ведь чтобы жить вместе, нужна любовь.
— Согласен.
Завадский взглянул на Галину Максимовну и осёкся. Понял, что начал разговор преждевременно.
— Извините, Виталий Константинович. Я не могу. Наступила пауза.
— Понимаю, понимаю, — сказал педагог, понурив голову. — Но ведь я хотел как лучше, зная, что вам трудно сейчас.
— Да как бы не было трудно, разве можно выходить замуж, если после смерти мужа и года ещё не прошло, — сказала Галина Максимовна, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости и сочувствия. — В чрезвычайной ситуации может быть и можно. И вы мне, честно говоря, нравитесь. Но этого мало. Без любви я не могу. Извините меня, пожалуйста.
— Это вы меня извините, — сказал Виталий Константинович, вставая из-за стола. — За то, что своим сватовством поставил вас в трудное положение. А себя — в глупое. Наполеон правильно говорил: от великого до смешного один шаг.
— Ну что вы! Разве кто-нибудь позволит над вами смеяться. Я очень благодарна вам за цветы и… за то, что навестили нас. А уж если что не так вышло, то извините.
— Ничего, переживу как-нибудь.
— Да вам ли переживать, Виталий Константинович! — воскликнула Галина Максимовна. — Любая за вас пойдёт. Ведь стоит только захотеть.
— Как выяснилось, не любая. Спасибо за угощение. — Завадский покосился на плавленые сырки, нарезанные пластиками, и стал одеваться.
10
Утром следующего дня Нинка опять ходила вокруг фермы. Все двери заперты. У главного входа — толпа мужиков. Доярки внутри фермы заунывно пели последний куплет «Подмосковных вечеров». Кончилась песня. Затихли.Один здоровенный мужик в большой рыжей шапке из лисьего меха постучал пудовыми кулаками в дверь.
— Анфиса! — крикнул он басом. — Я тебе ноги повыдергаю. Открой дверь!
Доярки затянули «Позарастали стёжки-дорожки…
Председатель колхоза Олейников и его заместитель по животноводству зоотехник Шитиков стояли в сторонке. Молоковоз чуть поодаль. Шофёр молоковоза подошёл к начальству.
— Что делать будем? — спросил он, глядя на председателя.
— Вот, зоотехника спрашивай, — сказал председатель. — Это по его части.
— Я не знаю что делать, — раздражённо ответил Шитиков.
— Вот это да, — сказал шофёр, глядя на мужиков, толпившихся у входа. Бригадир Бархатов ломиком пытался сорвать дверь, но дверь не поддавалась.
— Если к вечеру не сдадутся, будем брать штурмом, — сказал председатель не то в шутку, не то всерьёз.
— Надо позвать Замковского, — сказал Шитиков. — Пригрозить им судом. Что это такое, в конце-то концов!
11
Вечером Нинка прибежала из школы, бросила портфель в прихожей на диван и — как ветром её сдуло — скорей на улицу. За углом откуда просматривалась вся ферма, остановилась. Возле фермы толпы народу. Коровы ревут. Три мужика с ломами забрались на крышу и пытались разобрать кровлю.В одном месте приподняли доски. Нашёлся смельчак — муж Анфисы. У него уже был синяк под глазом, но он свесил вниз ноги, просунул зад и хотел спрыгнуть в коровник, но вместо этого вдруг заорал как кот, которому прищемили хвост, и поспешно стал выбираться наверх.
— А-а-а-ай-я-яй! — крикнул он опять. — Что вы делаете? Дуры!.. Ай!.. Ну мать вашу…
Доярки внизу хохотали.
Мужики сверху посмотрели в щель и увидели железные вилы.
— Ну, Фиска, заказывай гроб с музыкой! — крикнул пострадавший, глядя в щель и почёсывая зад. — Хоронить тебя буду, стерва. Так и знай!..
Возле фермы — толпа людей и теперь уже два молоковоза. Шофёры возле своих машин, покуривают, ухмыляются. Подошёл третий молоковоз. Шофёр вылез из кабины, удивился:
— Вы чего тут стоите?
— Не загружались, потому и стоим.
— Как не загружались?
— А так. Утренней дойки не было, я — пустой. Стою с утра тут.
— Обеденной дойки тоже не было, и я пустой, — сказал другой шофёр.
— Так ведь уже вечер. Порожняком что ли возвращаться?
— Мы бы давно уехали. Председатель справку не даёт. Наверно хочет в один раз загрузить все три молоковоза.
— Так что придётся постоять тебе вместе с нами? — сказал другой шофёр.
— А что творится-то? Забастовка что ли?
— Сам чёрт не разберётся, что тут творится. Но по-моему что-то похуже чем забастовка. Видишь, милиционер с пистолетом бегает.
Шофёры стали наблюдать, как происходила осада фермы мужьями доярок под руководством участкового уполномоченного старшего лейтенанта милиции Замковского.
Мужики вооружены ломами, топорами. Несколько человек подкатывают на тележке осадное орудие — длинное толстое бревно — и нацеливают его на ворота. Из окон фермы выглядывают доярки с железными вилами в руках. Кто-то затянул, пересиливая надсадное коровье мычание, «Сормовскую лирическую».
— Откройте ворота! — кричал Замковский, потрясая пистолетом. — Бросьте вилы! Вооружённое сопротивление властям!.. Знаете что за это бывает?!