Семенов Юлиан. Майор "Вихрь" (1944-1945)

симпатизирующий фашизму?
- Такие люди сдаются в плен. '
- Верно. В плен могут сдаться люди, которые находятся на переднем крае.
А что делать человеку - я не о себе говорю, не думай, у нас ведь идет
отвлеченный разговор, - так вот, что делать человеку, который не имеет
возможности сдаться в плен?
- Гитлера застрелить - вот что.
- Ну, хорошо... Я этого твоего ответа вообще не слышал. Я повторяю свой
вопрос: как такому человеку доказать свою антипатию фашизму?
- Чего вы от меня хотите? - спросила Аня.
- Ничего, - сказал Берг. - Сейчас будем пить чай - всего лишь. Ты
любишь как - покрепче или слабенький?
- Покрепче.
- Зря. От крепкого чая портится цвет лица.
- У меня уж и так испортился цвет лица, - сказала Аня и пощупала синяк
под глазом.
- Пойми его. У этого офицера на фронте погиб брат, молоденький мальчик.
- Про молоденького он не говорил. Он сказал - просто брат.
"Барышня знает немецкий", - отметил для себя Берг, но вида не подал.
- Ну, все равно брат. Родной ведь человек.
- Не мы все это начали.
- Тоже верно. Я не оправдываю его, просто я пытался тебе объяснить,
почему он был несдержан.
- Может, вы скажете, что у вас не пытают?
- У нас - нет. У нас расстреливают. Пытают в гестапо, а я - не гестапо,
я армейская разведка. Абвер. Вернее, бывший абвер. Слыхала?
- Нет. Не слыхала.
- Ну, это не важно, - улыбнулся Берг и посмотрел в глаза девушке, - я
не ловлю тебя, не думай.
- А я и не думаю.
- Сколько тебе сахару класть?
- Чем больше - тем лучше.
- Четыре. Достаточно?
- Можно и пять.
- Ну, пожалуйста. Давай положим пять. Сам я пью вприкуску.
- Откуда вы так хорошо знаете русский?
- Я не могу тебе ответить.
- Почему?
- Потому, что это - моя тайна, а если ее узнаешь ты, это перестанет
быть тайной. Вас виссен цвай, виссен
дас швайн.
Аня промолчала.
- Поняла? - спросил Берг.
- Нет, не пояяла.
- А что же не спрашиваешь?
- Сами скажете, если надо.
- Верно. Это значит: что знают двое, то знает и свинья.
- Горячий чай-то... Не притронешься.
- А ты не торопись. У нас есть время.
- Сейчас сколько?
- Двенадцать.
- Вы меня долго продержите?
- Сколько захочешь. Я приказал дать тебе одеяло в камеру.
- Мне дали. Спасибо.
- Господи, не за что...
- Так я не пойму - чего вы от меня хотите?
- Ровным счетом ничего, - мягко улыбнулся Берг. - Я хочу
пофантазировать. Представь себе: русской разведчице - не тебе, не тебе, а
какой-то другой, тебе незнакомой - дают возможность бежать. Так? И даже
помогают ей перейти линию фронта. Или наладить радиосвязь отсюда. Только с
одним условием: чтобы она сказала в разведотделе или в генштабе, что, мол,
в одной из германских армейских группировок, одной из самых сильных,
скажем, группировок, есть человек, который хотел бы войти в контакт с
русской разведкой. Как ты думаешь, пойдут на это большевики?
- Откуда я знаю...
- Ты не знаешь, понятное дело... Я ведь не о тебе говорю, я просто
фантазирую. Позволь и себе пофантазировать. Как ты думаешь, пойдут на
контакты с таким человеком или нет?
- Из немецких тюрем побег невозможен.
- Конечно, невозможен, если ты попала в гестапо. Но ты попала в руки
армейской секретной службы. Из гестапо никто не убегает. Оттуда устраивают
побеги для перевербованных агентов - только лишь. Вот недавно такой побег
гестапо устроило одному перевербованному агенту прямо с краковского рынка.
Берг мельком глянул на девушку: он хотел видеть ее реакцию. Если она
связана с тем бежавшим от гестапо русским, она не может не прореагировать.
Но лицо ее осталось спокойным, никак не напряглось, и руки тоже спокойно
лежали на коленях.
"Значит, она не связана с тем человеком, - решил Берг, - видимо, это
другая группа. Через нее я все выясню о Мухе. По его описаниям, это,
конечно, она".
(Конечно, если б Вихрь сказал Ане про свой арест, она бы дрогнула.
Когда человек арестован, он перестает бояться за себя - он боится за
друзей. Но Вихрь ничего никому не сказал, потому что отдавал себе отчет:
скажи он, и все его подчиненные шарахнутся от него как от возможного
агента гестапо - просто так из гестапо не уйдешь. Он решил открыться
потом, когда задание будет выполнено.
Так сложное взаимосплетение случайностей спасло Аню - а этих
взаимосплетений случайностей окажется в ближайшие дни столько и значение
их будет так велико, что существенным образом перекорежит судьбы многих
людей, в той или иной степени связанных с операцией "Вихрь".)
- А где гарантия, что русская разведчица не получит пулю в спину? -
спросила Аня.
- Ну, это уже смешно, - ответил Берг, прихлебывая чай. - Первая
гарантия - возможность пустить ей пулю в лоб, а не в спину. Как русскому
шпиону - здесь, в тюрьме, даже без суда.
- Что, многие у вас поняли - крышка? Да?
- Я же не задаю тебе прямых вопросов, золото мое. Я же с тобой
фантазирую, а ты требуешь ответов, которые могут стоить мне головы.
- Ладно, - сказала Аня, допив чай. - Я согласна попробовать.
Берг тоже допил чай, аккуратно поставил чашку на тоненькое блюдечко
саксонского фарфора и сказал:
- А где гарантия, что я не буду тобой продан, если побег по каким-либо
причинам не состоится?
- Вы не будете от меня ничего требовать - здесь, заранее?
- Буду.
- Чего же именно?
- Твоего согласия поехать в наш радиоцентр и передать своим, в штаб,
несколько дезинформаций.
- Не получится.
- Погоди. Не горячись. Ты передашь две-три дезы, а потом я тебе устрою
побег и ты сможешь связаться со своими людьми и передать в Москву, что
такие-то и такие-то сведения не что иное, как дезинформация. Во-вторых,
после того как ты это передашь своим, они смогут начать игру против нас,
"поверив" нам, а на самом деле они будут знать всю правду. Это выгоднее
Москве, чем Берлину, уж послушай меня, я в разведке не первый год.
- Зачем нужен такой трудный путь для побега?
- Затем, что оттуда можно бежать. Радиоцентр - не тюрьма.
- Я должна подумать.
- Думай.
- Нет, не здесь.
- Ты хочешь вернуться в камеру?
- Да.
- Ладно. На, поешь, - сказал Берг, достав консервы, - мажь на хлеб, это
свинина.
- Спасибо.
- Теперь вот что: при допросах я, возможно, буду на тебя кричать и
топать ногами. Это необходимо, понимаешь? Так что не обижайся.
- А почему бы вам не бежать вместе со мной?
- Чтобы быть у вас расстрелянным? Не хочу.
- Я даю вам гарантию.
- Душечка ты моя, - улыбнулся Берг, - гарантии могу дать только один я
- себе самому. Для этого мне надо передать здесь твоим людям такие
сведения, которые покажут вашему начальству, что я собой представляю. Мне
нужен связник, который будет сразу связываться с вашим Центром.
- А почему вы решили говорить обо всем этом со мной?
- Ты думаешь, мы каждый день ловим русских разведчиков? И потом - ты
идеальный случай, ты радистка, я могу забрать тебя на радиоцентр,
понимаешь? Отсюда я тебе побега устроить не смогу ни при каких
обстоятельствах.
- Я хочу подумать, - повторила Аня.


В камере она упала лицом на нары и завыла, как от боли.
"Дура, дура, набитая дура! - думала она. - Ничего не знаю, ничего не
понимаю! Дура! Мамочка, как мне быть-то, мамочка?!"
И - заплакала, как от злой обиды в детстве.

ВСЕ ПЛОХО

Карл Аппель уехал с офицерами куда-то в сторону Закопане. Поэтому Вихрь
и Коля решили остаться ночевать у Степана: дом Крыси был надежен - в
здешнем гарнизоне все знали, что хозяйка любит солдата вермахта.
Крыся поставила на стол большой чайник и творога, а сама ушла спать.
- Вот так! - сказал Вихрь. - Вот так, братцы...
- Погубят девку, - сказал Коля. - Хороший она человек.
- Не сломится? - спросил Степан.
- Нет, не сломится, - ответил Вихрь.
- Не сломится, - повторил Коля.
- Мы теперь без связи, - сказал Вихрь, - дело - швах. Думаю, не
пришлось бы идти к своим - за рацией. Правда, Седой обещал подумать,
может, будем передавать через партизан.
- Армия Людова?
- Да. Хлопски батальоны. По-моему, у него есть связь. Но об этом будем
думать. Пока вот что... Последняя фраза от Бородина была такая: "...быть в
костеле, а потом в отеле "Французском". Именно там был в эти дни фон
Штирлиц...
- Ну? - спросил Коля.
Вихрь долго молчал, а после сказал, не глядя на Богданова:
- Степан, ты б пошел в сени, - может, кто слушает нас.
Богданов усмехнулся и вышел.
- Ты что, не веришь ему? - спросил Коля.
- Почему не верю... Верю... Если б не верил - не пришел бы. Просто
сейчас надо вдвоем подумать - что это значит.
- Ты как считаешь?
- Я только начну об этом думать - сразу на Анюте замыкаюсь. Я у нее
последнюю неделю жил, у Войтеха, пасечника. Она, знаешь, как песенка -
легкая такая, веселая, нежная. Утром встанет - глазищи громадные припухли
со сна, ямочка на щеке, как у младенца... Мужика можно пытать болью, это,
конечно, страшно, но, как все, связанное с телом, можно перенести. А вот
девушку могуть замучить позором. Меня иногда ужас берет: живут на земле
люди - все по одному образу и подобию созданы, и недолго в общем-то живут,
а поди ж ты - тюрем понастроили, пытать выучились, стреляют друг в друга,
детишек делают несчастными... Какую ж еще им правду надо всем рассказать,
чтоб наступило братство под этим небом?
- Сначала надо повесить Гитлера.
- Понимаешь, каждая новая жертва сама по себе делает еще большее
количество людей обреченными: пепел Клааса стучит в сердце.
- Ты что это, милый? Против того, чтобы вешать Гитлера?
- С ума сошел! Я не об этом. Да и потом, Гитлер, по-моему, не вправе
считаться человеком. Человек может ошибаться, делать глупости, может стать
невольным виновником несчастий, но человек - двуногое позвоночное,
получившее в дар возможность осознанно рассуждать и проводить в жизнь
задуманное, - не имеет права обосновывать физическое уничтожение себе
подобных только тем, что у них окающий язык, горбатый нос или страсть к
таборной жизни. Гитлер - это патология. Войну мы уже выиграли. Как дальше
будет жить мир - вот о чем я. Знаешь, я отношусь к той категории людей,
для которых все наши жертвы - это не повод слезливо вспоминать прошлое, а
встряхивающий шок, заставляющий думать - как будет дальше, как будет в том
мире, ради которого наша Анюта сейчас обречена на мучения.
- Что-то тебя в минор потянуло. Вихрь?
- Говорят, страдания делают человека черствым... Не знаю... Наверное,
это не совсем так. Страдание калечит психику. Я в сорок втором, в Кривом
Роге, расстрелял одного предателя... Он был у гестаповцев агентом. В
газетенке пописывал. Вильна Украина, проклятые москали, жидивска
коммуна... Словом, все как полагается, большой джентльменский набор. Одно
б дело - просто пописывал, а то играл в националиста-антигитлеровца.
Несколько наших клюнули, ну и погибли в тюрьме. Я к нему пришел, а он -
молоденький паренек, красивый, вокруг жена воркует, ласковая, добрая... А
он назначил свидание трем мальчишкам-студентам из патриотической группы:
они у нас на сводках Совинформбюро сидели. Значит, не убей я его сейчас,
завтра трое наших пареньков будут висеть в камере пыток. И знаешь, что
страшно: я даже про тех, кого он уже продал, тогда не думал. Я думал о
тех, кого он продаст завтра, а видел его жену... Когда мы с ним вышли, он
на колени упал, мычит и все повторяет: "Лелечка у меня, Лелечка сиротой
останется, пощадите ради Лелечки, я вам отслужу... Лелечка не виновата,
что у нее муж слабым оказался..." Я потом три ночи не спал.
- Ты ее любишь, - тихо сказал Коля, - я понял тебя. Вихрь.
- У тебя нет детей, тебе этого не понять. Ладно. Давай будем думать про
Штирлица. Люди Седого подтвердили, что он - большая фигура.
- Эсэсовца, видимо, надо либо угробить, либо выкрасть. Таких нельзя
пропускать.
- Видимо. Но это большая разница: выкрасть или ликвидировать. Ты
"Французскую" гостиницу хорошо знаешь?
- Знаю.
- Туда имеют право входа цивильные?
- Я пройду.
- Не хвались, едучи на рать...
- Я пройду, - упрямо повторил Коля. - Для такого дела пройду.
- Тогда посмотри за ним денек. Теперь дальше. Седой работает по связи с
тюрьмой.
- Нужны деньги?
- Да. Возможно, понадобятся.
- Достанем.
- Стоп. Я .поэтому и хотел поговорить с глазу на глаз. Ты держишь нити
интенданта Курта и боевой группы плюс часть связей Седого. Если ты
загремишь - мы провалим всю операцию. На экспроприацию, если она вообще
будет нужна, должен пойти Богданов.
- Один?
- Зачем один... Ты подключишь к нему троих из твоей лесной боевой
группы. Причем брать надо либо банк, либо магазин. Если мы пойдем на
экспроприацию какого-нибудь склада или аптеки - можем засветиться на
реализации. Что нового от интенданта?
- Он передал скучные данные - никаких сенсаций. Его, кстати, в Прагу
переводят...
- Когда?
- Точно не знаю.
- Ничего. Он нам еще здесь пригодится.
- Звать Степана?
- Да.
Коля вышел в сени. Степан сидел под дверью, напряженно прислушиваясь к
тревожной ночной тишине. Изредка завоет собака, станет от этого жутко и
тоскливо, а потом снова тишина, особая тишина оккупации, когда каждая
минута несет с собой ожидание выстрела, вопля, гибели.

ЗАКОНОМЕРНОСТЬ СЛУЧАЙНОСТЕЙ

У Седого в Варшаве до войны жил брат - известный в городе психиатр. У
брата была дочь Мария. Когда отец погиб в тридцать девятом, она
перебралась в Краков. Сначала она жила в доме у Седого, а когда он перешел
на нелегальное положение, сняла себе комнату - от покойного отца осталась
коллекция золотых монет и несколько подлинных средневековых гравюр, на это
можно было жить. Некоторое время Мария работала в университете, но когда
университет гитлеровцы закрыли - по их планам, в Польше должны были быть
только начальные школы, - она стала работать переводчицей на
железнодорожном узле. Здесь она познакомилась с Игнацием Домбровским,
инженером. Сестра Игнация Домбровского Ирена была невозможно мила, по
улице ей ходить трудно: все оглядывались, особенно немцы. Именно так, на
улице, когда она возвращалась с работы (выучилась на медицинскую сестру),
с ней познакомился Вацлав Шмит - по матери словак, по отцу немец, по
должности помощник начальника тюрьмы.
Он ходил за Иреной два года - краснел, вздыхал, сох. Тетушка Шмита жила
в Лозанне, там у нее был обувной магазин. Чтобы достать документы на выезд
к тетушке - и ну вас, немцев, к черту с вашей тюрьмой, - ему нужно было
тридцать тысяч марок.
- Здесь - нет, - сказала ему Ирена, - среди этого вашего скотства может
быть все, но не может быть любви. Здесь мы никогда не будем вместе. Увези
меня в Швейцарию, где не стреляют и где озера в горах, - я стану тебе
женой.
- Я тебя увезу, а ты меня там бросишь.
- Поляки могут делать все, что угодно, - ответила Ирена, - только они
не умеют нарушать данного слова.
- А деньги? Откуда я возьму столько денег?


После ареста Ани Седой пошел по всем своим связям: любыми путями ему
нужно было выйти к тюрьме. Два дня прошли впустую. Утром, когда он
встретился с племянницей, та сказала:
- Знаешь, ничего нельзя обещать наверняка, но встречу я тебе устрою.
Насколько мне известно, человеку из тюрьмы, некоему Шмиту, для счастья с
Иреной нужны деньги. Может быть, тебе поговорить с ним?


...Когда Шмит и Седой остались в комнате одни, Седой сказал:
- Я знаю вашу историю. Помогите мне, я помогу вам.
- Кто вы?
- Моя история похожа в некоторой степени на вашу. Я люблю женщину,
женщина эта сидит в вашей тюрьме. Мне нужно, чтобы эта женщина была со
мной, мы уедем в горы - там мои родители, а вы уедете в Швейцарию - там
ваша тетушка.
- Как зовут женщину, которую вы любите?
Седой закурил, пустил к потолку дым, прищурился и ответил:
- Ее зовут русская радистка.
- Вы с ума сошли...
- Я не сошел с ума.
- Это невозможно.
- Отчего?
- Оттого, что мне дорога жизнь.
- Вы будете чисты.
- Каким образом?
- Сначала мне нужно ваше принципиальное согласие.
- Это невозможно...
- Хорошо. Допустим, вам поступает приказ - передать мою женщину для
допроса ночью, когда вы дежурите. Бумага остается у вас, а вам следует
только выполнить приказ.
- Это невозможно...
- Вы меня не так поняли. Я знаю, вам нужны деньги, чтобы уехать с
Иреной в Швейцарию. Разве нет?
- Допустим.
- Я даю вам эти деньги. Я даю вам тридцать тысяч. Вы мне даете мою
женщину.
- Нет... Это невозможно...
В комнату вошла Ирена - глазищи зеленые, длинные волосы на плечах,
талия осиная. Она остановилась возле двери и сказала:
- Да, Вацлав. Не "нет", но "да".
Шмита прижало к стулу, лицо его засветилось, пальцами захрустел.
"Несчастный парень, - подумал Седой, - ни черта не соображает, весь под
ней".
- Да, - повторил Шмит. - Но мне ваш план не до конца понятен...
- Это уже другой разговор, - ответил Седой. - Валяйте-ка рисуйте план
тюрьмы и опишите всех поляков, которые работают в тюремной обслуге. И
график ваших дежурств. Я составлю точный план.
- Хорошо, - ответил Шмит. - Вы боретесь за свою любовь. Я буду драться
за свою. Пятнадцать тысяч вы мне должны передать, когда я составлю тот
график, который вы просите. Пятнадцать - в тот час, когда передам вам
русскую. Ее номер 622.
- Курносая, с ямочками на щеках, да?
- Да. С ямочками. Радистка.
- Вас никто не собирается обманывать, Шмит.
- Я тоже не собираюсь обманывать...
Ирена, стоявшая в дверях, сказала:
- Он прав, пан, он прав. Вы боретесь за свою судьбу, он за свою. Здесь
я обязана молчать, иначе он не будет мужчиной.


Весь следующий день Вихрь провел с Седым и Юзефом Тромпчинским. Они
медленно ездили по краковским улицам в разбитом, стареньком "вандерере"
адвоката.
- Вот, - сказал Юзеф, - хозяин этого магазина Игнаци Ериховский.
Сволочь, целует нацистам задницу. Портрет Гитлера выставил, каков, а?
- Ну и что? Хозяин моей новой явки тоже держит в комнате портрет
Гитлера, - сказал Седой. - Кричать на каждом углу "я ненавижу Гитлера" -
проявление ненормальности. Лучше кричи, что ты его обожаешь, но проткни
шилом два баллона в их машине - и то больше пользы.
- На твоей новой явке радиопередатчик можно будет установить? - спросил
Вихрь.
- Можно. Только нет смысла.
- Почему?
- Засекут. Недалеко шоссе.
- Глупость. Мы с Аней сидели в лесу, и там нас засекли очень даже
просто. Один дом - они нас и окружили. А если б было с десяток домов -
хотя бы с десяток, - неизвестно, чем бы все кончилось.
- Кончилось бы тем, что все десять домов были взорваны, жители
расстреляны, а ты сидел бы в гестапо вместе с Анной, - сказал
Тромпчинский. - Вихрь, глядите, во-он тот подъезд видите?
- Да.
- Это подвальчик. Там кабаре и проститутки. Я там был ночью: выручка
громадная. Хозяин сидит за перегородкой, у него сейф. По-моему, плюс ко
всему он спекулирует медикаментами. С гестапо связан уже два года... Он
доносит гестаповцам, его весь город ненавидит, этого гитлеровского холуя.
Фашист и спекулянт.
- Ночью опасно, - сказал Вихрь. - Задержат патрули.
- Да, - согласился Седой, - ночью мы будем, как голые.
- Стоп, - сказал Вихрь, - а если на немецкой машине? Юзеф, ты мог бы
принять участие в этом деле?
- Меня знает хозяин. Меня вообще многие знают в городе.
- Я могу, - сказал Седой, - если очень надо, пойду я.
- Понимаешь, если пойдет один Степан с нашими ребятами, они сразу
засветятся, хотя документы Коля им достал через своего интенданта.
- Да, - сказал Седой, - ваших даже в смокинге за версту определишь.
Держаться совсем не умеют.
- Здесь банк? - спросил Вихрь.
- Да.
- Идеальнее ничего не придумаешь.
- Расстреляют всех служащих, - сказал Седой, - за пособничество
бандитам.
- Ну что? - спросил Вихрь. - Остановимся на кабаре?
- Я - "за" - сказал Тромпчинский.
- "За", - сказал Седой.
На следующий день трое сбежавших из лагеря военнопленных, включенные в
боевую группу Коли, пришли на явку Степана. Часов в двенадцать в окно
постучали условленным стуком: раз-раз, пауза, раз, пауза, раз-раз-раз. Это
были Вихрь и Седой.
- Новиков Игорь, - представился первый.
- Муравьев Владислав.
- Николаев Евгений.
- Садитесь, товарищи, - предложил Вихрь. - Будем беседовать.
В полночь Коля вынес костюмы: ребята переоделись. Седой скептически
покачал головой.
- Новиков еще, может, подойдет, - сказал он Вихрю, когда они вышли в
другую комнату, - а остальные нет. У них глаза с яростью, их засекут. Там
играть придется, там надо часами дожидаться минуты. Они себя засветят.
Ребят надо держать для диверсий, а эта штука с эксом не для них.
- Ну что ж... - задумчиво сказал Вихрь, - видимо, ты прав. Пойдем
втроем. Ты, Степан и я. Удирать будем на машине Аппеля. У него ночной
пропуск.
- Этих ребят я сегодня отведу обратно в лес, а оттуда их перебросим к
нашим партизанам, так будет разумно. "Соколы" - большой отряд, я с ним на
связи, - сказал Седой.
- Хорошо. Экс отнесем на завтра.

НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ

Берг не любил свой почерк. Он понимал, что его каллиграфический почерк,
точные нажимы и неимоверно изящные соединения свидетельствовали о
несгибаемом канцеляризме его обладателя. Поначалу Берг гордился и своей
феноменальной памятью, и каллиграфическим почерком. Он возненавидел свой
почерк, когда до него дошел отзыв Канариса. Он пробовал изменить почерк,
но из этой затеи ничего не вышло: почерк вроде дефекта речи - рожден
заикой, ну, стало быть, заикой и помрешь. Реванш Берг брал в другом:
развелся с женой и пустился во все тяжкие. Как это ни странно, но расчет
его оказался точным, и по прошествии года о нем стали говорить не как о
канцеляристе, но как об удачливом донжуане, рубахе-парне, незаменимом в
компании мужчин человеке, если захотелось после дружеской попойки
где-нибудь повеселиться - у Берга всегда были наготове телефоны верных
подруг.
Но фюрер уволил Канариса в почетную отставку - адмиралу было поручено
руководить экономической войной; абвер слили с ведомством Кальтенбруннера,
а управление кадров в ведомстве Кальтенбруннера выражало недоверие людям
морально не стойким. Останься Берг тем памятливым каллиграфом, каким он
был, - наверняка судьба вознесла б его в аппарате Кальтенбруннера. Он
делал ставку на вкусы Канариса, но пришел Кальтенбруннер - и Берг оказался
в Кракове, всего лишь в должности офицера 1-С (офицера фронтовой разведки)
группы армий "А".
Поэтому сейчас каждый свой шаг он перестраховывал с такой
тщательностью, которая в случае новых непредвиденных случайностей
гарантировала бы его, во всяком случае, от окончательного разжалования.
Разработку русской радистки он вел осторожно и неторопливо; после пяти
бесед с Аней почувствовал, что скованность девушки прошла; со дня на день
он ждал, что она примет его предложение и тогда он получит в руки связь, а
по
вязи уж куда легче идти на внедрение в подполье.
После каждой беседы Берг исписывал гору бумаги, восстанавливая каждое
слово русской радистки со скрупулезной точностью, - это был его
оправдательный документ. Более того, когда Берг почувствовал, что девушка
вот-вот "дозреет", он связался с шефом краковского гестапо. Крюгер приехал
к нему вечером, и они вдвоем просидели над материалами, приобщенными
Бергом к делу, условно названному "Елочка". Шеф гестапо одобрил
проведенную работу, и Берг сразу же попросил шефа позвонить руководителю
отдела А-2, с тем чтобы в дальнейших контактах, если они появятся,
руководство отдела А-2 оказывало помощь Бергу в разработке этой
перспективной операции.
Шеф гестапо спросил Берга:
- Послушайте, а не слишком ли жирная фигура для вербовки к красным
полковник Берг?
- Приятно слышать, - улыбнулся Берг, - что меня считают жирной фигурой.
Крюгер ответил:
- Ну, поймите меня правильно.
- Я понимаю вас верно, - ответил Берг, - я использую возможность шутить
в разговоре с человеком, понимающим юмор. Увы, это редкое качество... Мне
кажется, что, если им предложу свои услуги я и в случае если они это наше
предложение примут, тогда мы войдем в контакты с более высоким уровнем
заинтересованностей красных, чем ежели бы свои услуги им предложил
унтер-офицер. По тому кругу интересов и по тем вопросам, которые они могут
поставить передо мной, мы поймем их дальние планы, а не местные интересы -
полка или в лучшем случае дивизии, противостоящей нашей обороне на том или
ином участке фронта.
Шеф сидел задумчиво, поигрывал пригоршней карандашей, кусал верхнюю
губу и щурил левый глаз. Берг нажал:
- Если эта наша операция пройдет успешно, думаю, Кальтенбруннер
останется в высшей степени доволен нами.
Это было приглашением к танцу: Берг дал аванс на обоюдную славу.
Крюгер положил карандаши на стол и снял трубку телефона.
- Отто, - сказал он руководителю отдела А-2, - мы с Бергом задумали
интересную работу. Поднимись к нам, пожалуйста, мы обговорим детали.


"Около десяти часов, - записывал Берг, - мы сели ужинать. Радистка
учила меня, как надо заваривать чай. Она утверждала, что его нельзя
кипятить на плитке, а надо держать укрытым теплой тряпкой.
_Я_. Почему вы так думаете?
_Она_. Так делала мама. У нас в Сибири умели заваривать чай, нигде так
не могут чаевничать, как у нас.
_Я_. А кофе вы любите?
_Она_. Не очень. Оно горькое.
_Я_. Надо говорить "он".
_Она_. Это не по правилам грамматики.
_Я_. Придется поставить вам двойку по русскому устному. Я готов
доказать со словарями и учебниками мою правоту.
_Она_. Сдаюсь.
_Я_. Памятуя формулу Максима Горького: "Если враг не сдается, его
уничтожают", я бы загнал вас в угол.
_Она_. Я много думала над нашими разговорами.
_Я_. Ну и?
_Она_. Яне могу поверить вам. Мы однажды поверили вашему честному
слову.
_Я_. Кто это мы?
_Она_. Мы - СССР.
_Я_. Чьему слову вы поверили?
_Она_. Мы поверили честному слову немцев в тридцать девятом году".
(Кое-что Берг записывать не стал, потому что разговор был следующего
содержания:
_Берг_. Немцев ли?
_Аня_. Кого же еще...
_Берг_. Если мне не изменяет память, в одном из ваших партийных
документов, конкретно в докладе Сталина, было сказано: Гитлеры приходят и