Семенов Юлиан Семенович. Экспансия - 2

   - Да.
   - Когда?
   - Потом, ладно?
   Она показала глазами на спину хозяина, который двинулся к следующей двери, что вела в бодегу, и Роумэн чуть кивнул ей в ответ.
   - Я веду вас в святая святых, - пояснял между тем хозяин, спускаясь первым. - Здесь мы храним лучшие вина из Ламанчи, от сеньора Дон Кихота, даем только самым уважаемым гостям. Вы, - он улыбнулся, - получите от меня одну из этих бутылок. Правда. Вот эту, - добавил он, взяв с металлического стеллажа старую бутылку; так, однако, только казалось - пыль обсыпалась, и стала явственно видна свежая этикетка. <Ну, хитрецы, - понял Роумэн, - они специально присыпают новую бутылку пылью и землей, чтобы она за месяц приобрела соответствующую товарную ценность: "пятнадцатилетняя выдержка"!>
   - Ах, я всегда путаю стеллажи, - смутившись, заметил хозяин. - Винами занимается мой младший, Доминго... Эта бутылка свежая, позапрошлогодняя. Правда.
   <Зачем врать в малости, - подумал Роумэн. - Это же та мелочь, которая ставит под сомнение в с е г о человека. Ну отчего мы столь эгоцентричны, что полагаем, будто другие не заметят то, что заметил ты сам?!>
   Когда они поднялись в зал, столик уже накрыли; свет, однако, п р и т у ш и л и, хотя народу за те минуты, пока их не было, стало, казалось, еще больше, - четыре часа утра, разгар мадридского веселья...
   - В чем дело? - спросил Роумэн хозяина. - Будет сюрприз?
   - Да, - ответил тот. - Ко мне попросились два безработных артиста. Я их кормлю и пою, пока они ищут себе антрепренера, а по ночам за это раза два они выступают перед постоянными гостями. Один наш, Педро Оливьера, другой француз, - как же я ненавижу эту нацию скряг, если б вы знали! Правда! Извращены, жадны до глупости и при этом огромный гонор! Но фокусничает этот парень хорошо, убедитесь сами... Очень странный парень, он к тому же рисует и прекрасно играет на скрипке. Правда. Я спросил его, отчего бы ему не поступить в оркестр, а он ответил... Знаете, что он ответил?
   - Знаю, - сказала Криста. - Он ответил, что лучше быть <звездой> в маленьком, но своем деле, чем последней скрипкой в самом лучшем оркестре.
   - Вы знакомы с ним? - удивился хозяин, и по тому, к а к он удивился, Роумэн понял, что Криста угадала. <А я бы ответил иначе, спроси он меня, а не Кристу. Я бы ответил так: "Фокус - власть; люди - подданные. Скрипка слишком нежна и хрупка, чтобы позволить мне ощущать свою силу". Каждый о своем, - подумал он, - а обгаженный - о горячей ванне>.
   Фокусник был маленький, сутулый, причем он не и г р а л сутулость, он действительно был таким, с круглыми водянистыми глазами; веки набухшие, видимо, болен парень, почки или сердце.
   Он достал из кармана старого, лоснящегося фрака пачку <Дукадо>, открыл ее, вынул сигарету, протянул людям, сидевшим ближе всех к нему, попросил пощупать - достойным жестом, ничего от клоуна, который хочет рассмешить собравшихся, нет, просто человек делает свою работу: <Сейчас я стану вас дурить, а вы поймайте меня, попробуйте-ка, тогда можете освистать, прогнать взашей, опозорить, только сначала поймайте, вы же за этим пришли сюда; когда вы смотрите мою работу, вам более всего хочется з а м е т и т ь, как я дурю вас, бедные вы мои люди, но я не доставлю вам этого удовольствия, не ждите; фокус - математика, ее понимают единицы из миллионов; наука избранных; холодная, отрешенная, а потому чуть снисходительная к другим, но очень при этом требовательная>.
   Сигарету фокуснику вернули, он легко бросил ее в угол рта, сжевал, достал следующую и так же легко, поймав ее ртом, прожевал, словно кусок торта. И так он сжевал все сигареты, одну за другой, - двадцать штук; он не стал икать, хвататься за живот, изображая резь в кишечнике (Роумэн, кстати, ощутил ее), или падать на пол, дрыгая ногами, а можно было бы: здесь любят предметное выявление состояния, люди платят деньги за то, чтобы в и д е т ь.
   Он постоял несколько секунд в задумчивости, обводя притихших посетителей своим грустным взглядом, а потом - неожиданно хлопнув ладонями над головой - начал пускать из носа, ушей, рта клубы табачного дыма, а после выплюнул на пол к у с о к огня и, не поклонившись даже, ушел, потому, видимо, что над ним слишком уж животно смеялись...
   - Ты заметил, какие у него руки? - спросила Криста.
   - Да. Странно, у него испанские руки. В Прадо... - начал было он и запнулся. - В Прадо, - повторил он, - ты можешь заметить, что у тех испанцев, которые позировали Эль Греко, Гойе, но особенно Мурильо, апостольские, указующие руки. У этого - такие же.
   - Ты споткнулся, когда помянул Прадо... Почему? Оттого, что именно там меня видели с Кемпом?
   - Да.
   - Ты думал, что упоминанием Прадо можешь обидеть меня?
   - Да, пожалуй. Но мне самому тоже было неприятно произносить это слово, хотя я так любил его раньше...
   - Отведешь меня завтра в Прадо?
   - Конечно.
   - Я там р а б о т а л а, - сказала Криста чуть не по слогам, поэтому не смела смотреть живопись.
   - Ты хочешь сейчас выговориться про свою р а б о т у? - спросил он. Можешь, если тебе это надо.
   - Я не знаю, чего я хочу, милый... Не сердись... Я должна тебе рассказать...
   Она не успела закончить, потому что вышел второй фокусник, испанец, и все зрители зааплодировали ему, выражая свою симпатию сдержанным дружеским <оле!>
   Этот вел себя иначе: слишком ломко поклонился (<Я так смеюсь, подумал Роумэн, - давно я так не смеялся, целую вечность, с того дня, когда Штирлиц сказал о Прадо>), слишком фамильярно подмигнул хозяину, слишком резко выбросил в сторону правую руку и, чересчур ф о к у с н и ч а я, провел левой рукой по большому и указательному пальцам сплошную красную линию каким-то особенным, очень мягким и ярким мелком - получился рот. Затем он надел на безымянный палец куклу, и красный рот начал диалог со смешным, встрепанным человечком. Р у к а смешила гостей, рассказывала про собравшихся какие-то истории. Потом брат хозяина, Доминго, вынес клетку с огромным попугаем, и начался разговор троих, а после сам хозяин вытащил громадную голову из папье-маше. Теперь разговаривали уже четыре существа - встрепанный человечек на безымянном пальце, рот, составленный из указательного и большого, попугай и голова из папье-маше. Фокусник был недвижим, только заметно, как резко напряжена его шея: чревовещание - трудная профессия, не меньше шести часов ежедневных репетиций, а когда же он, бедный, бегает в поисках антрепренеров?!
   - Это искусство, - сказала Криста, зааплодировав первой.
   Чревовещатель заметил это; кукла и красный рот немедленно повернулись к ней:
   - Мы нравимся вам, сеньора? Спасибо, нам очень приятно, что мы пришлись по душе такой гвапе', свои-то мало что понимают в нашем искусстве, свои никогда не ценят при жизни артистов, только чужаки отмечают в нас талант, правда? - обратился встрепанный человечек к попугаю.
   _______________
   ' Г в а п а (исп.) - красавица, душенька.
   - Ходер' - ответил тот, - истинная правда.
   _______________
   ' Х о д е р (исп.) - ругательство.
   - А ты эмигрируй! - воскликнула страшная голова из папье-маше.
   В зале притихли: такого рода шутки были не по душе Пуэрто-дель-Соль'.
   _______________
   ' П у э р т о - д е л ь - С о л ь - площадь в Мадриде, где находилась франкистская охранка.
   - Оле! - крикнул Роумэн и зааплодировал. Все засмеялись успокоение кто-то р и с к н у л первым, слава богу, на мне никакой ответственности, однако от аплодисментов люди воздержались, ограничились одобрительным <оле!>, к делу не пришьешь, да и потом голос в толпе езде надо доказать, а ж е с т заметить значительно легче, - в каждом ресторане ночью появляются шпики из секретной полиции, кто знает, нет ли их и сейчас?
   - Меня заставляли репетировать встречу с тобой, - сказала Криста. Ты не представляешь себе, как это было унизительно... Они спросили, правда ли, что я люблю тебя. Я ответила, что ты просто хороший партнер в постели...
   - Да?
   - Ты понимаешь, отчего я именно так ответила?
   - Нет.
   - Потому что палачам никогда нельзя показывать, кого ты любишь. Они обязательно этим воспользуются, будут ж а т ь именно на это, выкручивать руки, сулить, доказывать, унижать... Я знаю, я испытала это на себе, потому что просила за па...
   - Я знаю.
   - Я понимаю, что знаешь. Но ты дослушай меня все-таки. Я не скрывала своей любви к нему. Более того, я объясняла им, за что я люблю... любила папочку... Я пыталась рассказать им, какой он умный, честный, красивый, как он добр к людям... Понимаешь? Я рассказала им такое, что они смогли использовать в тюрьме - против папы. Они пугали его, что я тоже арестована... Иначе откуда бы они узнали такое о нем?
   - Ты рассказывала об этом Гаузнеру?
   - Ему тоже. Ты ведь теперь, наверное, знаешь имена всех, кому я рассказывала про папу...
   - Да.
   - Ох, как хорошо, что ты так ответил, милый...
   - А как бы я мог ответить иначе?
   - Ты мог солгать.
   Он покачал головой:
   - Ложь укорачивает жизнь.
   - Когда как.
   - Ты имеешь в виду <ложь во спасение>?
   - И это тоже.
   - Может быть. Только я всегда стараюсь говорить правду.
   - Даже когда говоришь со своими агентами?
   - Да, - он усмехнулся. - Им-то как раз довольно трудно врать, они здесь очень высокие люди, могут меня перепроверить... А что касается Гаузнера... Ты слышала три хлопка?
   - Какие?
   - Когда ты стояла на балконе?
   - Да. Я подумала, что вы обмываете сделку... Гаузнер очень любит обмывать договор... Обязательно открывает бутылку шампанского...
   - Больше не откроет.
   - Откроет.
   - Нет, - Роумэн покачал головой, - больше не откроет. Это было не шампанское, человечек. Это были выстрелы из пистолета с бесшумной насадкой, из которого Гаузнера пристрелили... Так что живи спокойно.
   - Хорошая новость... Жаль, что этого не сделала я... Но ведь репетировал со мной другой человек.
   - Пеле?
   - Нет.
   - Кемп?
   - Нет, другой. Я не встречала его раньше.
   - По фото узнаешь?
   - Конечно... Но ты дослушай меня. Ладно?
   - Конечно, - ответил он, чувствуя, как сердце снова заколотилось, словно заячий хвост, и колышаще зашумело в висках.
   - Так вот, он репетировал со мною нашу встречу... Каждый мой жест и слово... Торговал он при этом твоей жизнью... Он не поверил, что ты просто хороший партнер в постели... Они мне рассказали, что тебя пытали и ты перестал быть мужчиной... Я ответила, что мне как женщине лучше знать, мужчина ты или нет... Но это все пустое, милый... Я подписала обязательство работать против тебя.
   - Я предполагал это.
   - А почему не спросил?
   - Потому что я знал, что ты непременно расскажешь мне об этом.
   - Я сама не знала, расскажу ли я тебе. Вот. Ну и рассказала.
   - Спасибо, человечек. Мне стало сейчас так легко и счастливо на душе, так спокойно на сердце...
   - И от этого оно у тебя так молотит? И поэтому ты стал белым, да?
   - Сейчас это пройдет... Минут через пять... Я побелел, когда понял, что ты хочешь мне сказать то, о чем очень трудно говорить, прямо-таки невозможно... Но и мне придется сделать это в Вашингтоне... Я тоже подписал обязательство работать на них. Когда понял, что они действительно убьют тебя... У них ведь не было иного выхода...
   - Значит, я не должна была тебе ничего говорить.
   - Почему?
   - Потому что ты будешь обязан сказать в Вашингтоне и про меня. И тогда я перестану быть твоей... женой... Если, конечно, ты продолжаешь еще хотеть этого... Я стану перевербованным агентом... Ты ведь не вправе, сказав им про себя, утаить обо мне?
   ...В девять утра Роумэн отправил в Вашингтон шифротелеграмму Макайру с просьбой разрешить ему текущий отпуск в Штатах, чтобы жениться на родине. <Если люди Гаузнера действительно читают наш код, то пусть прочтут и это сообщение. Они не могут не проявить себя, если так. Очень хорошо. Рядом с Кристой сидит мой помощник Джонсон, надежен, как булыжник. А я теперь готов к встрече. Они проявят себя в течение ближайших двух дней>.
   Однако ответ от Макайра пришел через пять часов: <Поздравляю от всего сердца, можете считать себя в отпуске с сегодняшнего дня, сердечно ваш>.
   Дома Джонсон сообщил, что звонков не было, вообще ничего подозрительного; команда, наблюдавшая за улицей, тоже не обратила внимания ни на одну машину или пешехода; все как всегда, только один раз проехал полковник Эронимо, но ведь он наш друг.
   - Он наш друг, - повторил в задумчивости Роумэн. - Мне к нему звонить не с руки, сборы и все такое прочее, - он замолчал, включил радиоприемник, нашел музыку и продолжил: - Возьмите какую-нибудь ерунду - продлить визу больной американской старухе или что-нибудь в этом роде - и поезжайте на Пуэрто-дель-Соль... Сделав, что нужно, загляните к Эронимо, поманите его пальцем в коридор и там спросите: <Кто отправил вас вчера... нет, теперь уже позавчера из города?> Объясните, что ответ должен быть честным... Нет, так нельзя говорить испанцу - пусть даже и полицейскому, взовьется от обиды, потеряем... Скажите, что ответ должен быть исчерпывающим, потому что это позволит Роумэну, только это и ничто другое, продолжать поддерживать с ним дружеские отношения - со всеми вытекающими отсюда последствиями. О результате разговора скажете мне в аэропорту, перед нашим вылетом. И если он ответит исчерпывающе, проведете работу по тому человеку или, возможно, людям, которые отправили его из Мадрида, когда я вернулся из Мюнхена. О кэй?
   - О ка, - ответил Джонсон, техасец, он экономил время даже на гласных, сокращая привычный <ол коррект>, то есть <о кэй>, до типично техасского, стремительно-глотающего <о ка>; <пусть что угодно говорит, только бы сделал то, что я ему поручил>; на аэродроме Джонсон сказал, что приказ поступил от бессменного министра правительства Бласа Переса Гонсалеса; <вот куда тянется цепь Верена; ай да молодцы, лихо работают!>
   МЮЛЛЕР (Аргентина, март сорок шестого) __________________________________________________________________________
   Он оглядел собравшихся, улыбнулся им своей неожиданной, доброй улыбкой, чуть шмыгнул носом и сказал:
   - Ну, вот мы, наконец, и собрались все вместе, дорогие мои друзья. И я счастлив этому, неизбывно счастлив, - только старый баварский крестьянин так радуется первым весенним ручейкам в горах, предвестникам плодородия и праздника будущего урожая. Поэтому я открываю наше совещание, испытывая уверенность в том, что пройдет оно конструктивно и по-деловому. Я дам общий обзор положения в мире, каким он видится мне, моим друзьям и нашим старшим товарищам, и остановлюсь на некоторых аспектах ситуации в Аргентине. А потом свои соображения выскажете вы. Есть возражения? Возражений нет. Прекрасно. Итак, по первому параграфу. Думаю, всем ясно, что мир вступил в эру глобального противостояния Кремля и Белого дома. С той поры, как Британская империя - благодаря лейбористам - станет Содружеством наций, Лондон как объект мировой политики будет играть подчиненную роль, европейская эпоха истории человечества на какое-то время прекратила существование, и теперь на арену всемирной схватки выходят новые силы - Китай в первую очередь, затем Латинская Америка, страны Ближнего и Среднего Востока, то есть нефть как кровь войны.
   Сталинский ставленник Мао Цзэдун является, конечно же, личностью вполне устремленной, хотя и не лишенной какой-то парадоксальности. Победа над Японией, крах Квантуна - все это разрушило миф о величии острова, на смену этому мифу пришел призыв к борьбе за окончательное освобождение от <своих угнетателей>. Несмотря на помощь, которую Белый дом оказывает генералиссимусу Чан Кайши, я не думаю, что он удержится, ибо у него нет национальной концепции, он хочет сохранить статус-кво, а это на данном этапе невозможно.
   В какой мере Москве выгодна победа Мао Цзэдуна? С точки зрения пропагандистской - выгодна по всем позициям. С точки зрения экономической - не думаю, поскольку Кремлю придется помогать, - Мюллер смешливо дернул носом, - товарищам по классу, иначе они поступить не смогут, но это будет означать удар по русским, это затормозит все их восстановительные работы, а им надо восстановить территорию большую, чем Германия и Франция, вместе взятые.
   Какой вывод? Об этом - в конце, суммируя общий итог.
   Латинская Америка - мы это видим, как никто другой, потому что смотрим глазами новых людей, кроме, конечно, тех, - Мюллер улыбнулся Людвигу Фрейде, сидевшему возле камина, - кто прожил здесь большую часть жизни, - являет собой кипящий котел с крепко закупоренной крышкой. Однако, как ее ни закручивай, результат будет один - пар найдет выход; впрочем, пар можно выпустить, но можно и довести ситуацию до взрыва. Вопрос, на который мы должны дать ответ, очевиден: что выгодно нам, нашему братству? Взрыв? Или выпускание пара?
   Во-первых, престиж, завоеванный русскими во время минувшего сражения, не мог не отразиться на здешних коммунистах. Хотели мы того или нет, хотя, - Мюллер усмехнулся, - мы этого, конечно, не хотели, русские подтвердили правоту своей идеи делом. Все левые силы здесь потребовали прав, и власть не могла им их не дать; мы - далеко, британцы, традиционно сильные в здешних банках и на железных дорогах, были, как и янки, связаны по рукам и ногам союзом с Кремлем: не могли же они помогать врагу?!
   Во-вторых, попытки Перона и боливийцев обуздать левых были преподаны американской прессой как путчи, организованные нашей секретной службой. Увы, должен вас огорчить: хотя наше влияние на лидеров путчей было весьма значимым, они не коллаборировали с нами в той степени, в какой нам бы хотелось. Таким образом, вместо поддержки Перона и подобных ему Вашингтон оттолкнул их ногой. Трумэн сейчас пытается наладить добрые отношения; поглядим; думаю, без нашей помощи ему не обойтись.
   В-третьих, если левые не будут обузданы на континенте раз и навсегда, ситуацию трудно предсказать, а мы с вами лишимся плацдарма, столь необходимого для процесса нашего восстановления.
   Эрго: на нынешнем этапе наши интересы и понятный страх янки перед возможной потерей своих позиций в Латинской Америке практически смыкаются.
   Эта ситуация не есть некий парадокс истории, это реализация того, что предсказывал фюрер, особенно в последние месяцы битвы.
   Теперь по поводу положения в Греции и на Ближнем Востоке.
   Гражданская война в Афинах делает невозможным диалог между Москвой и Западом. И это прекрасно. Южнее Греции тоже пахнет порохом. Крах британского колониализма, явившийся прямым следствием их победы, - а вот это как раз парадоксальная ситуация, не правда ли: реальное поражение вместо мифической победы?! - породил новое качество не только арабского народа, еврейского населения Палестины, но и Африки в целом. Там грядут события, трудно предсказуемые, однако ясно одно: Англии и Соединенным Штатам рискованно открыто поддерживать евреев в их сражении за создание своего государства. Единственной силой, которая честно заявляет о возможности создания такого рода общности, является Кремль. Сталина можно понять: в отличие от Лондона, у него есть своя нефть в Баку. Англичане поддерживают и арабов, и евреев, стремясь при этом сохранять видимый нейтралитет. Не позволим. Белый дом пока еще не занял определенной позиции. Подождем. Ну, а мы - благодаря искусству нашего товарища Йозефа Менгеле - имеем возможность знать всю правду и про арабов, и про евреев. Наши люди работают в обоих направлениях. Будем уповать на будущее.
   Африка. В Намибии и Уганде мы имеем свои опорные пункты, - как-никак были нашими колониями. Конечно, роль наших людей в Намибии пока что мизерна, но мы должны научиться высокому искусству ожидания. В том, что мы еще скажем свое слово, и особенно в Намибии, - а это подступы к золоту и алмазам - не приходится сомневаться.
   Европа. Этот регион в настоящее время не может быть включен в сферу нашего геополитического интереса. Продолжаем составлять досье, вести картотеки на лиц, вызывающих наш интерес, - в основном перспективный, п у г а е м западных союзников самим фактом своего незримого присутствия - и все. Такова наша доктрина на ближайший год. Год - я не оговорился.
   Мюллер отложил конспект, в который он заглянул всего лишь дважды, и снял свои очки в тоненькой золоченой оправе - ни дать, ни взять учитель пения из сельской школы.
   - Я изложил основную препозицию. Каждый вправе внести коррективы, не согласиться с чем-то из сказанного; увы, мы часто грешили тем, что не слушали никого, кроме фюрера, а это есть неуважение к нации, у нас много умных людей. И если раньше было опасно иметь собственную точку зрения, то отныне - смею вас заверить со всей определенностью - мы будем ценить тех, кто предлагает свое, не думая, понравится это руководству или нет. Мы, Мюллер чуть откинул голову, словно собираясь запеть, - сами решим, что в ваших предложениях интересно, а что - мизерно и не заслуживает поддержки. Карман наших общих идей и желаний должен быть полным, нельзя - и это доказала история - упираться лбом лишь в одну возможность; их - много; задача состоит в том, чтобы выбирать оптимальную на данном конкретном этапе.
   Позволю себе проанализировать кое-какие частности, ибо они могут превратиться в основоположения для дальнейшей практической работы. Начну с Аргентины. Вы все знаете, что пресса Штатов клеймила Перона как агента рейха. К счастью, он не был нашим агентом - в том смысле, какой янки вкладывают в это понятие: они хорошо работали по чикагской мафии, но опыта сотрудничества с перспективными политиками у них еще нет. Да, действительно, и Алигьери, прикомандированный к Перону спецслужбой дуче, и наш полковник абвера Кинглер работали с ним, стараясь привить ему вкус к политике, объясняли структуру работы нелегальной организации оппозиции, опыт Кальтенбруннера, когда он сражался за Вену, весьма богат в этом смысле, - и они преуспели: Перон вернулся в Буэнос-Айрес человеком, осознавшим собственную силу. Мы смогли пробудить в нем лидера, это крайне важно. Людвиг Фрейде, - Мюллер кивнул ему подбадривающе, - в эпоху кризиса был на высоте, он находился все время рядом с Пероном. Заметьте себе: как только Белый дом понял, что Перон закусил удила, как только умные люди в Штатах до конца осознали, что, подвергая унижению популярного лидера, они могут потерять Аргентину, так сразу же государственного секретаря Хэлла понудили уйти в отставку - по состоянию здоровья. Действительно, р ы ц а р с т в о Хэлла, который клеймил Перона в пронацизме, било по самым умным людям на севере - по Уолл-стриту, по его интересам на юге континента; именно поэтому, объявив об уходе Кордэлла Хэлла, об отводе флота от уругвайских берегов и признав режим генерала Фарелла и Перона, Уолл-стрит начал тур вальса с Розовым домом', пригласил Аргентину на Чатапультекскую конференцию и гарантировал ей членство в ООН, несмотря на пронацизм Перона... А он, кстати, был не меньше, чем у Франко. Того, однако, в ООН не пустили; Перон же - член этой организации.
   _______________
   ' Так называется дворец президента Аргентины.
   Я располагаю достоверной информацией, что посол Англии в Аргентине сэр Кэлли по личному указанию Черчилля посещал Перона и генерала Фарелла, чтобы сказать им: <Мы сами заложники "младшего брата", положение наше сложное, но мы понимаем вас и будем оказывать вам посильную поддержку>.
   Пассаж ясен: британцы боятся потерять здесь свои позиции. Они не зря этого боятся, они их потеряют.
   Полагаю, что встреча Перона с сэром Кэлли привила ему вкус к и г р а м: только этим я объясняю установление отношений Перона с Кремлем; ему сейчас необходима третья сила. Лондону угодно пребывание здесь русских, янки - нет. Возникает вопрос: а что выгодно нам? Кого поддержать? А ведь мы - несмотря на военное поражение - достаточно сильны экономически и организационно, чтобы сказать свое слово, и оно будет весомым...
   Стратегическая линия, определенная нами по отношению к Перону в начале сорок пятого года, себя оправдала; он, с подачи Людвига Фрейде, сделал то, что вызвало ярость в Вашингтоне, да и в Москве: он разрешил массовую эмиграцию немецких умов и рук в эту страну. Позиция Перона: <Мир устал от войн и жестокостей, мы делаем свой первый взнос в гуманное отношение к людям, на чьей бы стороне они ни были во время битвы>. Эта позиция так великолепна, что не может быть расстреляна с американских канонерок, - тот же Ватикан не позволит. Да и потом - с пропагандистской точки зрения - дурно расстреливать из орудий само понятие <гуманизм>.
   Популярность Перона поставила его над толпой, он стал живым богом, он дал стране реальные блага и этим победил левых.
   Но в Колумбии, Боливии, Перу, Венесуэле и Коста-Рике очевиден в з л е т левой тенденции. Там нет л и ч н о с т е й нашей ориентации, и - как результат - во всех этих странах открылись русские посольства.
   Таким образом, я подобрался к главной позиции.
   Если вы помните, я задал вопрос, в определенной мере риторический: кого нам выгодно поддержать? Думаю, нам выгодно поддержать не британцев, которые ближе нам, но янки, потому что только они могут здесь, на этом континенте, на деле, а не на словах, увидеть нашу умелость в борьбе против Кремля.
   Возможна ли такого рода борьба без хорошо отлаженных контактов с секретными службами янки? Возможна. Никто так не знает большевиков, как мы. Но выгодно ли нам тайное рыцарство? Думаю - нет. Всякий контакт - суть начало диалога. Диалог - путь к взаимному выяснению позиций. Но диалог должен состояться именно здесь. Почему? Потому что тут мы докажем нашу н у ж н о с т ь! А не в камерах нюрнбергской тюрьмы! Равные с равными, только так!
   Поэтому, заключая это короткое выступление, я хочу задать вам, прибывшим сюда со всех точек континента, только один вопрос: сможем ли мы подготовить крупномасштабные операции, следствием которых будет безусловный разрыв дипломатических отношений между всеми странами юга Америки с Россией? Всеми, но не Аргентиной, ибо присутствие русских здесь выгодно не столько даже Перону, сколько великогерманской идее - я имею в виду Риктера и его работу по атомной бомбе для нас с вами, а не для этой страны пеонов и кабальерос... Пока здесь русские, прямой санкции янки не будет, не решатся, это может привести - особенно если мы подтолкнем Перона обратиться к Советам за помощью - к открытой конфронтации между Москвой и Вашингтоном. Ни та, ни другая страна к этому пока еще не готовы.