Сенкевич Генрик. Потоп (Книга I, Трилогия - 2)

   В эту минуту крики усилились.
   - К ним подъехал Ганхоф... Он что-то говорит Стаховичу... Какой крик! Вижу, Стахович с двумя офицерами отходит от хоругви. Наверно, идут к гетману. Клянусь богом, в войске ширится бунт. Против венгров выставлены пушки и в боевых порядках стоит шотландский полк. Товарищи из польских хоругвей собираются на стороне венгров. Без них у солдат не хватило бы смелости, в пехоте дисциплина железная...
   - Господи! - воскликнул Заглоба. - В этом наше спасение! Пан Михал, а много ли польских хоругвей? Уж эти коли взбунтуются, так взбунтуются.
   - Гусарская Станкевича и панцирная Мирского стоят в двух днях пути от Кейдан, - ответил Володыёвский. - Будь они здесь, полковников не посмели бы арестовать. Погодите, какие же еще? Драгуны Харлампа, один полк, Мелешко - второй; те на стороне князя. Невяровский тоже объявил, что он на стороне князя, но его полк далеко. Два шотландских полка...
   - Стало быть, на стороне князя четыре полка.
   - И два полка артиллерии под начальством Корфа.
   - Ох, что-то много!
   - И хоругвь Кмицица, отлично вооруженная, шесть сотен.
   - А Кмициц на чьей стороне?
   - Не знаю.
   - Вы его не видали? Бросил он вчера булаву или нет?
   - Не знаем.
   - Кто же тогда против князя? Какие хоругви?
   - Первое дело, венгры. Их две сотни. Затем порядочно наберется хорунжих у Мирского и Станкевича. Немного шляхты... И Кмициц, но он ненадежен.
   - А чтоб его! Господи боже мой! Мало! Мало!
   - Эти венгры двух полков стоят. Старые солдаты, испытанные. Погодите... У пушек зажигают фитили, похоже будет бой...
   Скшетуские молчали, Заглоба метался, как сумасшедший.
   - Бей изменников! Бей, собачьих детей! Эх, Кмициц! Кмициц! Все от него зависит. А он храбрый солдат?
   - Сущий дьявол, на все готов.
   - На нашей он стороне, как пить дать, на нашей.
   - Мятеж в войске! Вот до чего довел гетман! - вскричал Володыёвский.
   - Кто здесь мятежник: войско или гетман, который поднял мятеж против своего владыки? - спросил Заглоба.
   - Бог их рассудит. Погодите. Опять поднялось движение. Часть драгун Харлампа переходит к венграм. Самая лучшая шляхта служит в этом полку. Слышите, как кричат?
   - Полковников! Полковников! - доносились со двора грозные голоса.
   - Пан Михал, крикни ты им, ради бога, чтоб они послали за твоей хоругвью да за панцирными и гусарскими хорунжими.
   - Тише!
   Заглоба сам начал кричать:
   - Да пошлите вы за остальными польскими хоругвями и - в прах изменников!
   - Тише!
   Внезапно не во дворе, а позади замка раздались короткие залпы мушкетов.
   - Господи Иисусе! - крикнул Володыёвский.
   - Что там, пан Михал?
   - Это, наверно, расстреляли Стаховича и двоих офицеров, которые пошли к гетману, - лихорадочно говорил Володыёвский. - Ясное дело, их.
   - Страсти господни! Тогда нечего надеяться на снисхождение.
   Гром выстрелов заглушил дальнейший разговор. Пан Михал судорожно ухватился за решетку и прижался к ней лбом, но с минуту времени ничего не мог разглядеть, кроме ног шотландских пехотинцев, которые выстроились под самым окном. Залпы мушкетов стали все чаще, наконец заговорили и пушки. Сухой треск пуль об стену над подземельем слышался явственно, как стук градин. От залпов сотрясался весь замок.
   - Михал, прыгай вниз, погибнешь там!
   - Ни за что. Пули идут выше, а из пушек стреляют в противоположную сторону. Ни за что не спрыгну.
   И Володыёвский, еще крепче ухватившись за решетку, взобрался на подоконник, так что теперь ему не нужно было опираться на плечи Скшетуского. В подземелье стало совсем темно, так как окошко было маленькое и даже щуплый пан Михал совсем заслонил свет, зато друзья его, оставшиеся внизу, каждую минуту получали свежие вести с поля боя.
   - Теперь вижу! - крикнул пан Михал. - Венгры уперлись в стену, стреляют оттуда... Ну и боялся же я, как бы они не забились в угол, - их бы там пушки вмиг уничтожили. Клянусь богом, хороши солдаты! Без офицеров знают, что делать. Опять дым! Ничего не вижу...
   Залпы начали стихать.
   - Боже милостивый! Покарай же их поскорее! - кричал Заглоба.
   - Ну, что там, Михал? - спрашивал Скшетуский.
   - Шотландцы идут в атаку.
   - Ах, черт бы их побрал, а нам приходится здесь сидеть! - крикнул Станислав.
   - Вот они! Алебардники! Венгры взялись за сабли, рубят! Боже мой, какая жалость, что вы не можете видеть! Какие солдаты!
   - И дерутся друг с другом, вместо того, чтобы идти на врага.
   - Венгры берут верх! Шотландцы с левого фланга отступают. Боже, на сторону венгров переходят драгуны Мелешко! Шотландцы между двух огней. Корф не может стрелять из пушек, чтобы не ударить по шотландцам. Я вижу среди венгров и мундиры хоругви Ганхофа. Венгры пошли в атаку на ворота. Хотят вырваться из замка. Идут как буря! Все крушат!
   - Постой, как же так? Лучше бы они замок захватили! - крикнул Заглоба.
   - Пустое! Завтра они вернутся с хоругвями Мирского и Станкевича. О! Харламп погиб! Нет! Встает, ранен... Они уже у самых ворот... Но что это? Неужели и шотландская стража переходит на сторону венгров, она отворяет ворота... Пыль клубится по ту сторону ворот. Я вижу Кмицица! Кмициц! Кмициц с конницей валит через ворота!
   - На чьей он стороне? На чьей стороне? - кричал Заглоба.
   Одну минуту, одну короткую минуту пан Михал молчал; шум, лязг оружия и крики раздались в это время с удвоенной силой.
   - С ними все кончено! - пронзительно крикнул пан Михал.
   - С кем? с кем?
   - С венграми! Конница разбила их, топчет, сечет! Знамя в руках Кмицица! Конец, конец!
   С этими словами пан Михал соскользнул с подоконника и упал в объятия Яна Скшетуского.
   - Бейте меня, бейте! - кричал он. - Это я мог зарубить этого человека и выпустил его живым из рук, я отвез ему грамоту на набор войска! По моей вине он собрал эту хоругвь, с которой теперь будет сражаться против отчизны. Он знал, кого собирает под свое знамя, - собачьих детей, висельников, разбойников, палачей, таких же, как он сам. Если бы мне еще раз встретить его с саблей в руках! Боже, продли мою жизнь, на погибель этому изменнику, клянусь тебе, что теперь он не уйдет живым из моих рук...
   Крики, конский топот и залпы все еще звучали с прежнею силой; однако постепенно они начали замирать, и через час тишина воцарилась в кейданском замке, которую нарушали только мерные шаги шотландского патруля и отголоски команды.
   - Пан Михал, посмотри еще разок, что там творится, - умолял Заглоба.
   - К чему? - отвечал маленький рыцарь. - Человек военный и без того догадается, что там случилось. Да и видел я, как их разбили. Кмициц празднует тут победу!
   - Чтоб его к конским хвостам привязали и размыкали по полю, смутьяна этого, дьявола! Чтоб ему гарем сторожить у татар!
   ГЛАВА XVI
   Пан Михал был прав: Кмициц праздновал победу! Венгры и часть драгун Мелешко и Харлампа, которая присоединилась к ним, были разбиты, и трупами их был усеян весь кейданский двор. Лишь нескольким десяткам удалось ускользнуть; они рассеялись по окрестностям замка и города, где их преследовала конница. Многие были пойманы, другие бежали, верно, до тех пор, пока не достигли стана Павла Сапеги, витебского воеводы, которому первыми принесли весть об измене великого гетмана и его переходе на сторону шведов, об аресте полковников, сопротивлении, оказанном польскими хоругвями.
   Тем временем Кмициц, весь в крови и пыли, явился с венгерским знаменем в руках к Радзивиллу, который принял его с распростертыми объятиями. Но пан Анджей не был упоен победой. Напротив, он был мрачен и зол, точно поступил против совести.
   - Ясновельможный князь, - сказал он, - я не хочу слушать похвалы и тысячу раз предпочел бы сражаться с врагами родины, нежели с солдатами, которые могли бы ей послужить. Так, будто собственную кровь я пролил.
   - А кто же во всем виновен, как не эти мятежники? - возразил князь. И я бы предпочел повести их на Вильно, и хотел это сделать... Но они предпочли восстать против власти. Не того хотелось, да так сталось. А карать надо было и надо будет для примера.
   - Ясновельможный князь, что ты думаешь делать с пленниками?
   - Каждому десятому пуля в лоб. Остальных влить в другие полки. Ты сегодня поедешь к хоругвям Мирского и Станкевича, отвезешь им мой приказ быть готовыми к походу. Принимай начальство над этими двумя хоругвями и хоругвью Володыёвского. Офицеры будут у тебя в подчинении и должны исполнять твои приказы. Я в хоругвь Володыёвского хотел сперва послать Харлампа, да он никуда не годится. Раздумал я.
   - А если люди станут противиться? Ведь у Володыёвского лауданцы, которые ненавидят меня лютой ненавистью.
   - Ты объявишь им, что Мирский, Станкевич и Володыёвский будут тотчас расстреляны.
   - Они могут тогда пойти с оружием на Кейданы, чтобы отбить своих полковников.
   - Возьмешь с собой полк шотландской и полк немецкой пехоты. Сперва окружишь хоругви, а потом объявишь приказ.
   - Слушаюсь, ясновельможный князь!
   Радзивилл оперся руками на колени и задумался.
   - Я бы с радостью расстрелял Мирского и Станкевича, да они не только у себя в хоругвях и в войске, но и во всей стране пользуются почетом. Опасаюсь шума и открытого мятежа, пример чему перед нами. По счастью, мятежники, благодаря тебе, получили хороший урок, и впредь каждая хоругвь семь раз подумает, прежде чем отважится выступить против нас. Надо только действовать решительно, дабы упорствующие не перешли на сторону витебского воеводы.
   - Ясновельможный князь, ты говорил только о Мирском и Станкевиче и забыл о Володыёвском и Оскерко.
   - Оскерко мне тоже придется пощадить, он человек знатный и с большими родственными связями, ну а Володыёвский - тот родом с Руси, и родни у него здесь нет. Правда, он храбрый солдат! На него я тоже надеялся. Тем хуже для него, что я в нем обманулся. Нелегкая принесла сюда этих чужаков, его друзей, он бы, может, и не поступил так; но после всего, что сталось, ждет его пуля в лоб, так же как и обоих Скшетуских и этого третьего быка, который первым заревел: <Изменник! Изменник!>
   Пан Анджей вскочил как ужаленный.
   - Ясновельможный князь! Солдаты говорят, что Володыёвский под Цибиховом спас тебе жизнь.
   - Он исполнил свой долг, и за это я хотел отдать ему в пожизненное владение Дыдкемы. Теперь он изменил мне, и за это я прикажу его расстрелять.
   Глаза Кмицица сверкнули гневом, ноздри раздулись.
   - Ясновельможный князь, этому не бывать!
   - Как так не бывать! - нахмурился Радзивилл.
   - Ясновельможный князь, - с жаром продолжал Кмициц, - молю тебя, пощади Володыёвского, волос не должен упасть с его головы. Прости меня, князь, но я молю тебя! Володыёвский мог не отдать мне грамоту на набор войска, ведь ты ему ее прислал, ему предоставил решить дело. А он отдал мне ее! Спас меня из пучины... Я потому и стал тебе подсуден. Он не задумался спасти меня, хотя тоже добивался руки панны Биллевич! Я в долгу перед ним и дал себе клятву отблагодарить его! Ясновельможный князь, ты сделаешь это для меня. Ни его, ни его друзей не должна настигнуть кара. Волос не должен упасть у них с головы и, клянусь богом, не упадет, покуда я жив! Молю тебя, ясновельможный князь!
   Пан Анджей просил и руки молитвенно складывал, но в голосе его невольно звучали гнев, угроза и возмущение. Неукротимая натура брала верх. Он стоял над Радзивиллом, похожий на рассерженную хищную птицу, и сверкал взорами. Лицо гетмана тоже исказилось от гнева. До сих пор перед его железною волей и деспотизмом трепетало все в Литве и на Руси, никто никогда не смел ему противиться, никто не смел просить о милосердии для осужденных, а теперь Кмициц просил только для виду, а на деле требовал. И положение было такое, что немыслимо было отказать ему.
   Едва став на путь измены, деспот почувствовал, что ему не однажды придется подчиняться людям и обстоятельствам, что он будет зависеть от собственных клевретов, еще менее значительных, что Кмициц, которого он хотел обратить в верного пса, будет скорее ручным волком, который, если его раздразнить, готов схватить зубами руку господина.
   От всего этого вскипела гордая радзивилловская кровь. Он решил не поддаваться, ибо прирожденная мстительность тоже толкала его на сопротивление.
   - Володыёвский и те трое будут казнены! - сказал он, возвысив голос.
   Но этим он только подлил масла в огонь.
   - Не разбей я венгров, не они были бы казнены! - крикнул Кмициц.
   - Как? Ты уже попрекаешь меня своею службой? - грозно спросил Радзивилл.
   - Ясновельможный князь! - порывисто сказал Кмициц. - Я не попрекаю... Я прошу тебя, молю!.. Немыслимое это дело! Эти люди славны во всей Польше! Не бывать этому! Не бывать! Я для Володыёвского не буду иудой! Я на все для тебя готов, но не отказывай мне в этой милости.
   - А если я откажу?
   - Тогда вели расстрелять меня! Я не хочу жить! Пусть меня гром убьет! Пусть черти живьем в пекло унесут!
   - Опомнись, несчастный, кому ты это говоришь?
   - Ясновельможный князь, не доводи меня до крайности!
   - Просьбам я мог бы внять, на угрозы я не посмотрю.
   - Я прошу... молю!.. - Пан Анджей бросился на колени. Ясновельможный князь, дозволь служить тебе не по принуждению, а по зову сердца, не то я с ума сойду!
   Радзивилл ничего не ответил. Кмициц стоял на коленях, он менялся в лице, то бледнел, то краснел. Видно было, что еще минута, и он совершит нечто страшное.
   - Встань! - сказал Радзивилл.
   Пан Анджей встал.
   - Ты умеешь защищать друзей! - произнес князь. - Вот доказательство, что и меня ты сумеешь защитить и никогда мне не изменишь. Но не из плоти сотворил тебя господь, а из пороха, смотри же, как бы тебе не сгореть. Ни в чем не могу я тебе отказать. Слушай же: Станкевича, Мирского и Оскерко я хочу отослать в Биржи к шведам, пусть едут с ними и оба Скшетуские с Володыёвским. Голов им там не отрубят, а что во время войны они посидят смирно, так оно и лучше.
   - Спасибо тебе, ясновельможный князь, отец мой! - воскликнул пан Анджей.
   - Погоди! - остановил его князь. - Уважил я клятву, которую ты себе дал, уважь же теперь и ты мою... Этого старого шляхтича... забыл, как звать его... этого дьявола рыкающего, который приехал со Скшетускими, я в душе обрек смерти. Он первый назвал меня изменником, он меня заподозрил в продажности, он наущал других, и, может, дело не дошло бы до мятежа, когда бы не его дерзость! - Князь ударил тут кулаком по столу. - Чтобы мне, Радзивиллу, крикнуть в глаза: <Изменник!> В глаза, при всем народе! Да я скорее смерти мог ждать, светопреставления! Нет такой смерти, нет таких мук, которых достоин был бы этот злодей. Не проси меня за него, все будет напрасно.
   Но пана Анджея не легко было сломить, если уж он решил чего-нибудь добиться. Однако на этот раз он не сердился и не вспыхивал гневом. Напротив, он снова схватил руку гетмана и стал осыпать ее поцелуями и просить с таким умилением, на какое только был способен:
   - Никакой цепью, никакой веревкой ты бы меня не привязал так к себе, как этою милостью. Но не делай дела наполовину, сделай для меня все. Ясновельможный князь, все вчера думали так, как говорил этот шляхтич. Я и сам так думал, пока ты не открыл мне глаза. Да сгори я в огне, коли так не думал. Человек неповинен в том, что он глуп. К тому же этот шляхтич был пьян, и что было у него на уме, об том он и кричал. Он думал, что выступает в защиту отчизны, а за любовь к отчизне негоже карать человека. Он знал, что ему грозит смерть, и все-таки кричал то, что было у него на уме. Мне до него дела нет, но пану Володыёвскому он все равно что брат или отец родной. Страх как горевал бы он об этом шляхтиче, а я этого не хочу. Такая уж у меня натура, что, коль желаю кому добра, душу бы за него отдал. Да если бы кто-нибудь меня пощадил, а друга моего убил, черт бы его побрал с такой милостью. Отец мой, благодетель, милостивец, сделай же все, о чем я молю тебя, отдай мне этого шляхтича, а я хоть завтра, - нет, сегодня, сейчас, - отдам за тебя всю свою кровь!
   Радзивилл закусил усы.
   - Я вчера в душе обрек его смерти.
   - Что решил гетман и воевода виленский, то великий князь литовский и в будущем, дай бог, король польский может как милостивый монарх отменить...
   Пан Анджей говорил от души то, что чувствовал и думал, но если бы он не был самым лукавым царедворцем, то и тогда не нашел бы более сильного довода в защиту своих друзей. Надменное лицо магната прояснилось, он даже глаза прикрыл, словно упиваясь самими звуками титулов, которыми еще не обладал.
   - Так ты упрашиваешь, - ответил он через минуту, - что ни в чем не могу я тебе отказать. Все поедут в Биржи. Пусть каются у шведов за свои провинности, а потом, коль станется то, о чем ты говорил, проси для них новой милости.
   - Ей-ей, попрошу, и дай-то бог, чтобы поскорее! - ответил Кмициц.
   - Ступай же теперь, принеси им добрую весть.
   - Для меня, не для них она добрая, они за нее, наверно, спасибо не скажут, к тому же не знают они, что им грозило. Не пойду я к ним, а то они подумают, будто я похваляюсь тем, что за них заступился.
   - Поступай как знаешь. Но коли так, не теряй тогда времени и отправляйся за хоругвями Мирского и Станкевича, ибо ждет тебя после этого новая поездка, от которой ты, наверно, не станешь отказываться.
   - Какая, ясновельможный князь?
   - Поедешь от меня к мечнику россиенскому Биллевичу и позовешь его вместе с родичкой ко мне в Кейданы пережить военное время. Понял?
   Кмициц смешался.
   - Не захочет он приехать. В сильном гневе покинул он Кейданы.
   - Думаю, гнев его уже остыл; но коли не захотят они по доброй воле приехать, усадишь их в коляску, окружишь драгунами и привезешь. Шляхтич как воск был мягок, когда я беседовал с ним, краснел, как девица, и кланялся земно, однако ж и он испугался власти шведов, как черт кропила, и уехал. Мне он и самому здесь нужен, да и ради тебя. Я еще надеюсь вылепить из этого воска свечу, какую пожелаю, и зажечь ее, кому захочу. Хорошо, коль удастся. А нет, так будет у меня заложником. Сильны Биллевичи в Жмуди, в родстве чуть не со всей тамошней шляхтой. Коль один, к тому же самый старый, будет у меня в руках, прочие семь раз подумают, прежде чем пойти против меня. А ведь за ними и за твоей девушкой стоит весь лауданский муравейник, и явись они к витебскому воеводе в стан, он их встретит с распростертыми объятиями. Очень это важное дело, такое важное, что я уж думаю, не с Биллевичей ли начать.
   - В хоругви Володыёвского одни лауданцы.
   - Опекуны твоей девушки. Коли так, начни с того, что доставь ее сюда. Только слушай: мечника я берусь обратить в нашу веру, а уж девкой ты сам займись. Обращу мечника, он тебе с девкой поможет. Согласится она, мешкать со свадьбой не станем, тотчас сыграем. А не согласится - бери ее так. Окрутим, и дело с концом. С бабами это самое лучшее средство. Поплачет, поубивается, когда потащат к алтарю, на другой день подумает, что не так страшен черт, как его малюют, а на третий и вовсе будет рада. Как ты вчера с нею расстался?
   - Так, будто оплеуху она мне дала!
   - Что ж она сказала тебе?
   - Изменником меня назвала. Чуть удар меня не хватил.
   - Такая отчаянная? Станешь мужем - скажи, что не бабьего ума это дело, баба знай свое веретено. Да смотри, держи ее в узде.
   - Ясновельможный князь, ты ее не знаешь, одна у нее мера: добро или зло, - по этой мере она и судит, а уму ее не один муж мог бы позавидовать. Оглянуться не успеешь, а она уже в самую точку попала.
   - Ну а ты в ее сети попал. Постарайся же и ты ее поймать.
   - Если б то бог дал, ясновельможный князь! Однажды я попробовал взять ее с оружием в руках, да закаялся, зарок дал себе больше этого не делать. И то, что ты говоришь мне, чтобы против воли к венцу ее вести, - нет, не по душе мне это, я ведь и себе и ей дал зарок силой больше не брать ее. Одна надежда: уверишь ты пана мечника, что мы не только не изменники, но хотим спасти отчизну. Когда он в этом убедится, то и ее убедит, а тогда она и на меня иначе посмотрит. Сейчас я поеду к Биллевичам и привезу их сюда обоих, а то страшно мне, как бы она в монастырь не ушла. Но только скажу тебе, как на духу, большое счастье для меня видеть эту девушку, но легче было бы мне броситься на все шведские полчища, нежели явиться сейчас перед ней, - ведь не знает она добрых моих намерений и почитает меня за изменника.
   - Коли хочешь, я могу за ними кого-нибудь другого послать, Харлампа или Мелешко.
   - Нет! Лучше уж я сам поеду... Да и Харламп ранен.
   - Вот и отлично, Харлампа я хотел послать вчера за хоругвью Володыёвского, чтобы он принял над нею начальство, а в случае нужды и к повиновению принудил, да неумелый он человек, даже собственных людей не мог удержать. Ни к чему мне такие. Так поезжай сперва за мечником и девушкой, а потом уж к хоругвям. В крайности крови не жалей, ибо нам надо показать шведам, что у нас сила и мы не испугаемся мятежа. Полковников я сейчас же отправлю под стражей; надеюсь, Понтус де ла Гарди почтет это за доказательство моей искренности. Мелешко их проводит. Тяжело все идет на первых порах! Тяжело! Я уж вижу, что половина Литвы встанет против меня.
   - Все это пустое, ясновельможный князь! У кого совесть чиста, тот никого не испугается.
   - Я надеялся, что хоть Радзивиллы все примут мою сторону, а ты вот погляди, что пишет мне князь кравчий из Несвижа.
   Гетман протянул Кмицицу письмо от Казимежа Михала.
   Кмициц пробежал письмо глазами.
   - Кабы не знал я твоих намерений, подумал бы, что это честнейший человек на свете. Дай бог ему добра! Я говорю то, что думаю.
   - Поезжай уж! - с легким нетерпением сказал князь.
   ГЛАВА XVII
   Однако Кмициц не уехал ни в тот день, ни на следующий, так как в Кейданы стали отовсюду приходить грозные вести. Под вечер прискакал гонец с донесением, что хоругви Мирского и Станкевича сами направляются к гетманской резиденции, готовые с оружием в руках вступиться за своих полковников, что возмущение в их рядах страшное и что хорунжие послали депутации ко всем другим хоругвям, стоящим неподалеку от Кейдан и даже на Подляшье, в Заблудове, с сообщением об измене гетмана и призывом объединиться для защиты отчизны. Легко было предугадать, что к мятежным хоругвям слетится множество шляхты и они создадут большую силу, против которой трудно будет обороняться в неукрепленных Кейданах, тем более что не на все полки, находившиеся в распоряжении князя Радзивилла, можно было положиться.
   Это опрокинуло все расчеты и все замыслы гетмана, но вместо того, чтобы ослабить его дух, казалось, еще больше его воодушевило. Он принял решение лично встать во главе верных шотландских полков, конницы и артиллерии, двинуться навстречу мятежникам и погасить пламя в зародыше. Он знал, что хоругви без полковников - это просто нестройные толпы, которые рассеются перед одним грозным именем гетмана.
   Князь принял также решение крови не жалеть и устрашить примером не только все войско и всю шляхту, но и всю Литву, чтобы дрогнуть она не смела под железной его пятою. Надо было выполнить все, что замыслил он, и выполнить своими собственными силами.
   В тот же день несколько иноземных офицеров выехали в Пруссию для набора новых войск, а Кейданы закипели толпами вооруженных людей. Шотландские полки, иноземные рейтары, драгуны Мелешко и Харлампа и пушкари Корфа готовились к походу. Княжеские гайдуки, челядь, мещане из Кейдан должны были укрепить силы князя, и, наконец, было принято решение ускорить отправку арестованных полковников в Биржи, где держать их было безопасней, нежели в неукрепленных Кейданах. Князь справедливо полагал, что отправка в эту удаленную крепость, где по договору должен был уже стоять шведский гарнизон, разрушит надежды мятежных солдат на освобождение полковников и лишит мятеж всякого смысла.
   Заглоба, Скшетуские и Володыёвский должны были разделить участь остальных полковников.
   Уже спустился вечер, когда в подземелье, в котором они сидели, вошел офицер с фонарем в руке и сказал:
   - Прошу собираться и следовать за мной.
   - Куда? - с тревогой в голосе спросил Заглоба.
   - Там видно будет. Скорей! Скорей!
   - Идем, идем.
   Рыцари вышли. В коридоре их окружили шотландские солдаты, вооруженные мушкетами. Заглоба совсем растревожился.
   - Ведь не повели бы они нас на смерть без ксендза, без исповеди? шепнул он на ухо Володыёвскому.
   Затем старик обратился к офицеру:
   - Как звать тебя, пан?
   - А тебе, пан, зачем мое имя?
   - У меня много родных в Литве, да и приятно было бы знать, с кем имеешь дело.
   - Не время представляться, глуп однако же тот, кто стыдится своей фамилии. Рох Ковальский, коли хочешь знать.
   - Достойное семейство! Мужи - добрые солдаты, женщины добродетельны. Моя бабушка была Ковальская, но оставила меня сиротою, когда я еще на свет не появился. А ты, пан, из Верушей или из Кораблей Ковальских?
   - Что это ты, пан, среди ночи мне допрос учиняешь?
   - А потому, что мы с тобою, наверно, сродни, ведь вот и вся стать у тебя моя. В костях широк, да и плечи точьв-точь мои, а я в бабушку уродился.
   - Ладно, в дороге поговорим. Времени будет достаточно!
   - В дороге? - спросил Заглоба.
   Тяжелое бремя свалилось у него с плеч. Отдуваясь, как мех, он тотчас расхрабрился.
   - Пан Михал, - шепнул он Володыёвскому, - ну не говорил ли я тебе, что нас не казнят?
   Тем временем они вышли на замковый двор. Ночь уже спустилась на землю. Лишь кое-где пылали красные факелы или мерцали фонари, отбрасывая неверные отблески на конных и пеших солдат разного рода оружия. Весь двор был забит войсками. Видно, шли приготовления к походу, так как всюду царила суматоха. Тут и там в темноте маячили копья и дула мушкетов, конские копыта цокали по мостовой; отдельные всадники проезжали между хоругвями; это офицеры, очевидно, развозили приказы.