Сенкевич Генрик. Потоп (Книга I, Трилогия - 2)

   Подстароста поклонился и продолжал:
   - <...а пан Пшинский в Орле, все подати, оброк и аренду...>
   - Все уже собрали конфедераты, - снова прервал князь Богуслав.
   - <...перешли нам немедля, - продолжал читать Гарасимович. Постарайтесь, коли сможете, заложить деревни соседям либо мещанам, да денег возьмите побольше и иные изыщите способы раздобыть их и шлите нам. Лошадей и все имущество, какое в Заблудове есть, вышлите с вельможным князем братом, ибо alias* приходится опасаться разбоя, да и в Орле не забудьте свечник большой и иную утварь, картины, убранство, наипаче же пушки, кои стоят у входа...>
   _______________
   * Иначе, в другое время, в другом месте (лат.).
   - Опять запоздалый совет, пушки уже идут со мною! - заметил князь.
   - <Трудно будет со станками, то без оных, одни орудия, и укрыть их, дабы неведомо было, что везете. Оное имущество в Пруссию вывезите немедля, наипаче опасаясь тех изменников, кои, подняв в войске нашем мятеж, наши староства разоряют...>
   - Вот уж разоряют, так разоряют! Все до последней нитки растащат! снова прервал князь.
   - <...староства наши разоряют и готовятся напасть на Заблудов, идучи, видно, к королю. Сражаться с ними трудно, ибо их много; надлежит, либо, впустивши их в дома, упоить, а ночью вырезать спящих (учинить сие может всякий хозяин), либо отравить, всыпавши в крепкое пиво отравного зелья, либо, что легко там сделать, собрать противу них вольницу, дабы она на них хорошо поживилась...>
   - Ничего нового! - воскликнул князь Богуслав. - Можешь, пан Гарасимович, ехать со мной дальше.
   - Тут еще приложение, - сказал подстароста. И продолжал читать: <...коли нельзя вывезти погреб (тут у нас вин уже нигде не достанешь), распродайте немедля за наличные деньги...> - На этот раз чтение прервал сам Гарасимович. - Боже мой! - схватился он за голову. - Вина-то везут за нами, всего в каких-нибудь шести часах пути от нас, и они, наверно, попали в руки той мятежной хоругви, что миновала нас. Урону будет на добрую тысячу червонных золотых. Вельможный князь, подтверди же, что ты сам велел мне не ждать, покуда бочки уложат на телеги.
   Гарасимович испугался бы еще больше, когда бы был знаком с паном Заглобой и знал, что он находится в этой хоругви. Но князь Богуслав со смехом воскликнул:
   - Пусть себе пьют на здоровье! Читай дальше!
   - <Коли не найдется купец...>
   Князь Богуслав так и покатился со смеху.
   - Уже нашелся! - проговорил он. - Только придется ему в долг поверить.
   - <Коли не найдется купец, - жалостным голосом читал Гарасимович, заройте в землю, только втайне, дабы ведало о том не более двух человек. Одну, две бочки оставьте, однако, и в Орле и в Заблудове, да чтоб вино было получше и послаще, дабы соблазнились мятежники, и крепко приправьте отравным зельем, дабы атаманы, по крайности, переколели, тогда и вся ватага разбежится. Заклинаем вас, сослужите нам сию службу и втайне, Христом-богом молим! А письма наши жгите, и коли кто дознается о чем, отсылайте того к нам. Мятежники сами найдут бочки и упьются, а нет, так, подольстясь, и подарить им можно...>
   Подстароста кончил читать и уставился на князя Богуслава, словно ожидая указаний.
   - Вижу, - сказал князь, - крепко озаботили брата моего конфедераты, да вот беда, по обыкновению, слишком поздно! Когда бы он сию штуку придумал недельки две назад или хоть недельку, можно было бы попытаться. А теперь ступай с богом, пан Гарасимович, ты нам больше не надобен.
   Гарасимович поклонился и вышел.
   Князь Богуслав встал перед зеркалом и стал внимательно разглядывать свою фигуру; он то слегка повертывал голову вправо и влево, то отходил от зеркала, то снова подходил поближе, то встряхивал буклями, то разглядывал себя вполоборота, не обращая никакого внимания на Кмицица, который сидел в тени, повернувшись спиной к окну.
   Если бы князь хоть один раз взглянул на пана Анджея, он бы понял, что с молодым послом творится что-то неладное; лицо его было бледно, на лбу выступили мелкие капли пота, руки судорожно тряслись. Молодой рыцарь поднялся вдруг с кресла и тотчас снова сел, видно было, что он борется с самим собою, что он силится подавить взрыв негодования или отчаяния. Наконец, черты его застыли, окаменели, - собрав все свои силы, он успокоился и совершенно овладел собою.
   - Вельможный князь, - сказал он, - ты видишь, какое доверие оказывает мне князь гетман, он ничего от меня не таит. Всей душой предан я его делу, все мое принадлежит ему. С вашим богатством и мое может составиться, потому куда вы пойдете, туда и я пойду. Я готов на все! Но хоть служу я вам и дело делаю, что вы замыслили, однако же не все, наверно, понимаю и слабым умом своим не могу постигнуть все тайны.
   - Чего же ты хочешь, пан кавалер, верней, родич мой прекрасный? спросил князь.
   - Прошу тебя вельможный князь, преподай ты мне науку, ибо стыдно было бы мне, когда бы при таких державных мужах я ничему не научился. Вот только не знаю вельможный князь, захочешь ли ты сказать мне все откровенно?
   - Все будет зависеть от твоего вопроса и от моего расположения ответил Богуслав, - не переставая смотреться в зеркало. На мгновение глаза Кмицица сверкнули, однако он продолжал спокойно:
   - Так вот он, мой вопрос: князь воевода виленский все свои дела прикрывает речами о благе и спасении Речи Посполитой. С языка у него не сходит эта самая Речь Посполитая. Скажи же мне прямо, вельможный князь: одна ли это видимость или князь гетман и впрямь имеет своею целью одно лишь благо Речи Посполитой?
   Богуслав бросил на пана Анджея мимолетный взгляд.
   - А если я скажу тебе, что это одна видимость, будешь ли ты по-прежнему нам помогать?
   Кмициц небрежно пожал плечами.
   - Да ведь я сказал, что с вашим богатством и мое составится. А коли так, до прочего мне дела нет!
   - Будет из тебя толк! Помни, я тебе это предсказываю. Но почему же брат никогда с тобой не говорил открыто?
   - Может, потому что щепетилен, а может, так, случая не было!
   - Быстрый у тебя ум, пан кавалер! Это верно, что он щепетилен и неохотно показывает настоящее свое лицо! Правда, ей-ей, правда! Такая уж у него натура. Ведь он и в разговоре со мною, как только забудется, тотчас начинает разглагольствовать о любви к отчизне. Только тогда, когда я в лицо ему засмеюсь, он опомнится. Правда! Правда!
   Князь повернул кресло, сел на него верхом и, опершись руками на подлокотники, помолчал с минуту времени, как бы раздумывая.
   - Послушай, пан Кмициц! - начал он. - Когда бы мы, Радзивиллы, жили в Испании, во Франции или в Швеции, где сын наследует отцу и короля почитают помазанником божиим, мы бы, минуя время смут, прекращения королевского рода или иных чрезвычайных событий, верно служили королю и отчизне, довольствуясь высшими чинами, которые полагались бы нам по роду и богатству. Но здесь, в этой стране, где короля не почитают помазанником божиим, где его избирает шляхта, где все решается in liberis suffragiis*, мы законно задались вопросом: почему же должен властвовать не Радзивилл, а Ваза? Ваза - это еще ничего, он хоть ведет свой род от наследственных королей; но кто поручится, кто уверит нас, что после Вазы шляхте не вздумается посадить на королевский и великокняжеский престол какого-нибудь пана Гарасимовича, или пана Мелешко, или пана Пегласевича из Песьей Вольки. Тьфу! Да разве я знаю, кого еще вздумается ей посадить? А мы, Радзивиллы, князья Священной Римской империи, должны будем по-прежнему подходить к руке короля Пегласевича? Тьфу! К черту, пан кавалер, пора кончать с этим! Ты посмотри на немцев, сколько там удельных князьков, которые по бедности согласились бы пойти к нам в подстаросты. А ведь у каждого из них свой удел, ведь каждый княжит, ведь каждый suffragia имеет в сеймах империи, ведь каждый корону носит на голове и место занимает выше нас, хоть ему скорей пристало носить хвост нашей мантии. Пора кончать с этим, пан кавалер, пора исполнить то, что замыслил еще мой отец!
   _______________
   * В свободном голосовании (лат.).
   Князь оживился, встал с кресла и заходил по покою.
   - Не обойдется без помех и распрей, - продолжал он, - ибо олыцкие и несвижские Радзивиллы не хотят нам помогать. Я знаю, князь Михал писал брату, что нам не о королевской мантии надо помышлять, а скорей о власянице. Пусть сам о ней помышляет, пусть кается, пусть посыпает главу пеплом, пусть иезуиты полосуют ему шкуру плетями; и коль скоро он может довольствоваться своим чином кравчего, пусть всю свою благочестивую жизнь до самой благочестивой кончины благочестиво кроит каплунов! Обойдемся без него, и руки у нас не опустятся, ибо приспело время. К черту летит Речь Посполитая, так она стала бессильна, до того пала, что никому больше не может дать отпора. Все лезут сюда, как через поваленный забор. А уж такого, что со шведами здесь приключилось, не бывало еще на свете. Мы, пан кавалер, и впрямь можем петь: *. Но неслыханные и невиданные это дела! Как! Враг нападает на страну, враг, известный своею хищностью, и не только не встречает отпора, но все живое покидает прежнего господина и спешит к новому: magnates**, шляхта, войско, крепости, города, все, позабыв честь и славу, достоинство и стыд! История не знает другого такого примера! Тьфу, тьфу, пан кавалер! Подлый народ живет в этой стране, без совести и чести! И чтобы такой край да не погиб? Вы искали шведских милостей? Получайте шведские милости! В Великой Польше шведы уже ломают шляхте пальцы в мушкетных курках! И так будет повсюду, этого не миновать, ибо такой народ должен погибнуть, должен быть унижен, должен пойти на службу к соседям!    _______________
   * Тебе бога хвалим (лат.).
   ** Магнаты (от лат. magnus - великий, большой).
   Кмициц все больше бледнел, из последних сил сдерживая порыв негодования; но князь, упоенный собственными словами, собственным умом, продолжал в увлечении, не глядя на слушателя:
   - Есть, пан кавалер, такой обычай в этой стране: когда человек кончается, родичи в последнюю минуту выхватывают у него из-под головы подушку, чтобы он долго не мучился. Я и князь воевода виленский решили оказать эту услугу Речи Посполитой. Но много хищников ждет наследства, и всё захватить мы не сможем, хотим поэтому, чтобы на нашу долю пришлась хоть часть, но не маленькая. Как родичи умирающего, мы имеем на это право. Коль это сравнение ничего тебе не говорит, коль не раскрыл я самую суть дела, тогда скажу тебе иначе. Речь Посполитая как бы кусок красного сукна, который рвут друг у друга из рук шведы, Хмельницкий, гиперборейцы(*), татары, курфюрст и все, кому не лень. А мы с князем воеводой виленским сказали себе, что от этого сукна и у нас в руках должен остаться клок, да такой, чтобы хватило на мантию, а потому не только не мешаем рвать, но и сами рвем. Пусть Хмельницкий остается при своей Украине, пусть шведы и бранденбуржец ссорятся за Пруссию, пусть Малую Польшу берет себе Ракоци или кто поближе, Литва должна достаться князю Янушу, а с его дочерью мне!
   Кмициц внезапно поднялся.
   - Спасибо, вельможный князь, я только это и хотел знать!
   - Уходишь, пан кавалер?
   - Да.
   Князь внимательно посмотрел на Кмицица и только в эту минуту заметил, как бледен он и возбужден.
   - Что с тобой, пан Кмициц? - спросил он. - Ты как с креста снятый.
   - С ног валюсь от усталости, и голова кружится. До свидания, вельможный князь, перед отъездом я зайду еще проститься.
   - Тогда поторопись, я после полудня тоже уезжаю.
   - Я приду не позднее чем через час.
   С этими словами Кмициц поклонился и вышел.
   В соседнем покое слуги встали, увидев его; но он прошел мимо, как пьяный, ничего не видя. На пороге покоя он со стоном схватился руками за голову:
   - Иисусе Назарейский, царь Иудейский! Мать пресвятая богородица!
   Шатаясь, миновал он двор, прошел мимо шестерых алебардников, стоявших на страже. За воротами ждали его люди с вахмистром Сорокой во главе.
   - За мной! - приказал Кмициц.
   И поехал через город к корчме.
   Сорока, старый солдат Кмицица, хорошо его знавший, тотчас заметил, что с молодым полковником творится что-то неладное.
   - Берегись! - тихо сказал он солдатам. - Не приведи бог попасть ему под горячую руку.
   Солдаты молча ускорили шаг, а Кмициц не шел, а бежал вперед, размахивая руками и что-то бормоча на бегу.
   До слуха Сороки долетали только обрывки слов: <Отравители, злоумышленники, предатели... Преступник и изменник! Оба хороши!..>
   Затем Кмициц стал вспоминать старых друзей. Он называл имена Кокосинского, Кульвеца, Раницкого, Рекуца и других. Несколько раз вспоминал Володыёвского. С изумлением слушал его Сорока, и тревога охватывала старого солдата.
   <Прольется тут чья-то кровь, - думал он про себя, - как пить дать прольется!>
   Тем временем они пришли на постоялый двор. Кмициц тотчас заперся в избе и добрый час не подавал признаков жизни.
   А солдаты тем временем без приказа торочили вьюки и седлали лошадей.
   - Это не помешает, - говорил им Сорока, - надо быть готовыми ко всему.
   - Мы и готовы! - отвечали ему старые забияки, топорща усы.
   Вскоре обнаружилось, что Сорока хорошо знает своего полковника: тот появился внезапно в сенях, без шапки, в одной рубахе и шароварах.
   - Седлать коней! - крикнул он.
   - Оседланы!
   - Торочить вьюки!
   - Приторочены!
   - Дукат каждому! - крикнул молодой полковник, который, несмотря на весь свой гнев и возмущение, заметил, что солдаты на лету угадывают его мысли.
   - Спасибо, пан полковник! - хором ответили солдаты.
   - Двоим взять вьючных лошадей и тотчас выехать из города на Дембов. Через город ехать медленно, за городом пустить лошадей вскачь и не останавливаться до самого леса.
   - Слушаюсь!
   - Четверым набить дробовики дробью. Для меня оседлать двух лошадей, чтобы и вторая была наготове.
   - Так я и знал, что-то будет! - проворчал Сорока.
   - А теперь, вахмистр за мной! - крикнул Кмициц.
   И как был, неодетый, в одних шароварах и расхристанной на груди рубахе, вышел из сеней, а Сорока, вытаращив от удивления глаза, последовал за ним; так дошли они до колодца во дворе корчмы. Тут Кмициц остановился и, показав на ведро, висевшее на журавле, приказал:
   - Лей на голову!
   Вахмистр по опыту знал, как опасно переспрашивать полковника, он взялся за журавль, погрузил ведро в воду, торопливо вытянул его и, подхватив руками, выплеснул всю воду на пана Анджея; тот стал фыркать и отдуваться, точно рыба-кит, ладонями приглаживая мокрые волосы.
   - Еще! - крикнул он.
   Сорока проделал это еще и еще раз и воду лил так, точно хотел погасить огонь.
   - Довольно! - сказал наконец Кмициц. - Пойдем, поможешь мне одеться!
   И они пошли вдвоем в корчму.
   В воротах они увидели двоих солдат, которые выезжали с вьючными лошадьми.
   - Через город медленно, за городом вскачь! - еще раз приказал им Кмициц.
   И вошел в избу.
   Через полчаса он показался снова, уже одетый в дорогу: в высоких яловых сапогах и лосином кафтане, перетянутом кожаным поясом, за который был заткнут пистолет. Солдаты заметили, что из-под кафтана у полковника выглядывает стальная кольчуга, точно он приготовился к бою. Сабля тоже была пристегнута высоко, чтобы легче было схватиться за рукоять; лицо рыцаря было спокойным, но суровым и грозным.
   Оглядев солдат и убедившись, что они готовы и вооружены надлежащим образом, он сел на коня и, бросив хозяину дукат, выехал за ворота.
   Сорока ехал рядом с ним, трое солдат вели сзади запасного коня.
   Вскоре они очутились на рынке, где полно было солдат Богуслава. В толпе их царило движение, видно, они получили уже приказ готовиться в путь. Конница подтягивала подпруги у седел и взнуздывала лошадей, пехота разбирала мушкеты, стоявшие в козлах перед домами, возницы запрягали в телеги лошадей.
   Кмициц словно очнулся от задумчивости.
   - Послушай, старина, - обратился он к Сороке, - а что, большая дорога проходит мимо дома старосты, нам не придется возвращаться на рынок?
   - А куда мы поедем, пан полковник?
   - В Дембов!
   - Так мы за рынком и повернем к дому старосты. Рынок останется позади.
   - Хорошо! - сказал Кмициц.
   Через минуту он проворчал себе под нос:
   - Эх, когда бы были живы те! Мало людей для такого дела, мало!
   Тем временем они миновали рынок и повернули к дому старосты, стоявшему неподалеку у самой дороги.
   - Стой! - скомандовал вдруг Кмициц.
   Солдаты остановились.
   - Вы готовы к смерти? - коротко спросил он у них.
   - Готовы! - хором ответили оршанские забияки.
   - В самую пасть лезли мы Хованскому, и не сожрал он нас. Помните?
   - Помним!
   - Сегодня надо решиться на большое дело. Удастся - так милостивый наш король господами вас сделает. Ручаюсь головой! Не удастся - посадят вас на кол!
   - А почему бы не удаться? - проговорил Сорока, и глаза у него сверкнули, как у матерого волка.
   - Удастся! - повторили остальные трое: Белоус, Завратынский и Любенец.
   - Мы должны увезти князя конюшего! - сказал Кмициц.
   И умолк, желая знать, какое впечатление эта безумная мысль произведет на солдат. Те тоже умолкли, воззрившись на своего полковника, только усы у них встопорщились, и лица стали грозными, разбойничьими.
   - Кол близко, награда далеко! - уронил Кмициц.
   - Мало нас! - пробормотал Завратынский.
   - Это потяжелей, чем с Хованским! - прибавил Любенец.
   - Все войско на рынке, в усадьбе у старосты только стража да человек двадцать придворной челяди, - сказал Кмициц. - Они ничего не подозревают, при них даже сабель нет.
   - Ты, пан полковник, головы не жалеешь, чего же нам свои жалеть? сказал Сорока.
   - Слушайте же! - сказал Кмициц. - Не возьмем мы его хитростью, так уж больше никак не возьмем. Слушайте же! Я войду в покои и через минуту выйду с князем. Коли сядет князь на моего коня, я сяду на другого, и мы поедем. Как отъедем на сотню или полторы сотни шагов, хватайте его вдвоем под руки и - вскачь, во весь опор!
   - Слушаюсь! - сказал Сорока.
   - Коли не выйду я, - продолжал Кмициц, - и из покоя вы услышите выстрел, бейте из дробовиков по страже и, как только я выбегу из дверей, тотчас подайте мне коня.
   - Есть! - сказал Сорока.
   - Вперед! - скомандовал Кмициц.
   Они тронули коней и через четверть часа остановились у дома старосты. У ворот по-прежнему стояло на страже шестеро алебардников и четверо у входных дверей. Во дворе подле кареты суетились старшие конюхи и форейторы, за которыми присматривал какой-то важный придворный, по одежде и парику - иноземец.
   В стороне, у каретного сарая, запрягали лошадей еще в две коляски; огромные гайдуки сносили туда короба и сундуки. За ними следил человек в черном, с виду похожий на лекаря или астролога.
   Кмициц, как и раньше, попросил дежурного офицера доложить о себе; через минуту тот вернулся и пригласил его к князю.
   - Как поживаешь, пан кавалер? - весело спросил князь. - Ты так внезапно покинул меня, что я уж подумал, не вознегодовал ли ты на меня за мои слова, и не надеялся увидеть тебя еще раз.
   - Как же я мог не проститься перед отъездом! - ответил Кмициц.
   - Да и я подумал потом, что знал же князь воевода, кого посылает с тайным поручением. Воспользуюсь и я твоими услугами, дам тебе несколько писем к разным важным особам и к самому шведскому королю. Но что это ты вооружился, как на бой?
   - Еду туда, где хозяйничают конфедераты, да и в городе, я слыхал, и ты сам, вельможный князь, говорил мне, что недавно тут прошла конфедератская хоругвь. Даже в Пильвишках они крепко пугнули людей Золотаренко, а все потому, что призванный воитель командует этой хоругвью.
   - Кто он?
   - Пан Володыёвский, а с ним в хоругви пан Мирский, пан Оскерко да двое Скшетуских; один из них тот самый герой Збаража, чью жену ты, вельможный князь, хотел взять в осаду в Тыкоцине. Все они подняли мятеж против князя воеводы, а жаль, добрые солдаты! Что поделаешь! Есть еще в Речи Посполитой такие дураки, которые не хотят с казаками и шведами рвать друг у дружки красное сукно.
   - Дураков везде хватает, особенно в этой стране! - сказал князь. Вот возьми письма, да когда увидишь шведского короля, открой ему, якобы тайно, что в душе я такой же его сторонник, как и мой брат, только до времени принужден надеть личину.
   - Кому не приходится надевать личину! - ответил Кмициц. - Всяк ее надевает, особенно когда хочет совершить великое дело.
   - Это верно. Выполни, пан кавалер, мое поручение, и я буду тебе благодарен и награжу пощедрей князя воеводы виленского.
   - Коли так уж ты милостив ко мне, вельможный князь, попрошу я у тебя награды вперед.
   - Вот тебе и на! Верно, князь воевода не очень щедро снабдил тебя на дорогу. Дрожит он над своими сундуками.
   - Боже меня упаси денег просить, не хотел я брать у князя гетмана, не возьму и у тебя, вельможный князь. На своем я коште, на своем и останусь.
   Князь Богуслав с удивлением посмотрел на молодого офицера.
   - Э, да я вижу, Кмицицы не из тех, что другим в руки глядят. Так в чем же дело, пан кавалер?
   - А вот в чем, вельможный князь! Не подумавши толком в Кейданах, взял я с собою коня благородных кровей, перед шведами хотел покрасоваться. Скажу тебе, не прилыгая, лучше его не сыщешь в кейданских конюшнях. А теперь вот жаль мне его стало, боюсь я, как бы по дорогам да по корчмам не вымотался он, не зачах. К тому же в дороге все может статься, того и гляди, попадет в руки врагу, хоть бы тому же пану Володыёвскому, который personaliter очень на меня зол. Вот и решил я попросить тебя, вельможный князь, возьми ты его на время и езди себе, покуда не приспеет время и я не вспомню о нем.
   - Тогда лучше продай мне его.
   - Не могу, это все едино, что друга продать. Сотню раз выносил меня этот конь из самого пекла, к тому же есть у него одно достоинство: в бою он страшно кусает врагов.
   - Такой добрый конь? - с живым любопытством спросил князь Богуслав.
   - Добрый ли? Да будь я уверен, что ты, вельможный князь, не разгневаешься, я бы сотню червонных злотых поставил, что такого коня, с твоего позволения, не сыщешь и в твоих конюшнях.
   - Может, и я бы поставил, да не время нынче. Я с удовольствием подержу его, хотя лучше было бы, если бы ты продал мне его. Где же это твое диво?
   - А вон там, у ворот, держат его люди! Диво дивное, сам султан позавидовал бы такому коню. Не местный он - анатолийский; но думаю я, что и в Анатолии один такой удался.
   - Так пойдем посмотрим.
   - Слушаюсь, вельможный князь.
   Князь взял шляпу, и они вышли.
   У ворот люди Кмицица держали пару запасных коней под седлом, один из них, породистый, вороной масти, со стрелкой во лбу и белой щеткой на правой задней ноге, тихо заржал при виде своего господина.
   - Вон тот! Догадываюсь! - сказал князь Богуслав. - Не знаю, такое ли диво, как ты говорил, но конь и впрямь добрый.
   - Проводите его! - крикнул Кмициц. - Впрочем, нет? Я сам сяду!
   Солдаты подвели коня, и пан Анджей, вскочив в седло, стал объезжать аргамака у ворот. Под искусным седоком конь показался вдвойне прекрасным. Селезенка ёкала у него, когда он шел рысью, выпуклые глаза блестели, грива развевалась на ветру, а храп, казалось, пышет огнем. Кмициц делал круги, менял побежку, наконец, наехал прямо на князя, так что храп коня оказался всего в каком-нибудь шаге от его лица, и крикнул:
   - Alt!*
   _______________
   * Стой! (От нем. - halt.)
   Конь уперся на все четыре ноги и остановился как вкопанный.
   - Ну как? - спросил Кмициц.
   - Как говорится, глаза и ноги оленя, побежка волка, храп лося, грудь женщины! - сказал князь Богуслав. - Все есть, что надо. Он немецкую команду понимает?
   - Его мой объездчик выезжал, Зенд, он был курляндец.
   - А побежка хороша?
   - Ветер, вельможный князь, тебя на нем не догонит! Татарин от него не уйдет.
   - Хороший, верно был и объездчик, вижу, конь отлично выезжен.
   - Выезжен? Не поверишь, вельможный князь, он так ходит в строю, что, когда конница скачет, можешь отпустить поводья, он и на полхрапа не выйдет из шеренги. Хочешь, испытай! Коли он проскачет версту и выдвинется хоть на полголовы, отдам тебе его даром.
   - Ну это просто чудо, чтобы при отпущенных поводьях конь не выдвинулся из шеренги.
   - Чудо чудом, а удобство какое - ведь обе руки свободны. Не однажды бывало так, что в одной руке у меня была сабля, в другой пистолет, а конь нес меня без повода.
   - Но, а когда шеренга делает поворот?
   - Тогда и он поворачивает и не ломает строя.
   - Не может быть! - сказал князь. - Этого ни один конь не сделает. Во Франции я видал коней королевских мушкетеров, они были отлично выезжены, так чтобы не портить придворных церемоний, однако и их надо было вести на поводу.
   - У этого коня ум человечий. Ты, вельможный князь, сам попробуй.
   - Давай! - после минутного размышления сказал князь.
   Сам Кмициц подержал ему коня, князь легко вскочил в седло и стал похлопывать аргамака по лоснящейся холке.
   - Удивительное дело! - сказал он. - Самые лучшие лошади к осени линяют, а этот будто из воды вышел. А в какую сторону поедем?
   - Поедем сперва шеренгой и, коли соизволишь, вельможный князь, то в ту вон сторону, к лесу. Дорога там ровная и широкая, а в городе могут помешать повозки.
   - Ну что ж, давай к лесу!
   - Ровно версту! Отпусти, вельможный князь, повод и бери с места вскачь. По два солдата по бокам у тебя, ну а я чуть поотстану.
   - Становись! - сказал князь.
   Солдаты стали в шеренгу, повернув лошадей к дороге, ведущей из города. Князь занял место посредине.
   - Вперед! - скомандовал он. - С места вскачь! Марш!
   Шеренга рванула и некоторое время вихрем мчалась вперед. Облака пыли заслонили ее от глаз придворных и конюхов, собравшихся у ворот и с любопытством следивших за скачкой. Выезженные кони мчались во весь опор, храпя от натуги, и аргамак под князем, хотя тот и не сдерживал его поводьями, не выдвинулся из шеренги ни на один дюйм. Проскакали еще версту; тут Кмициц повернулся внезапно и, увидев позади лишь облако пыли, за которым едва маячила усадьба старосты и совсем скрылись из виду стоявшие у ворот люди, крикнул страшным голосом: