На мгновение ей показалось, что на нее смотрит лицо матери. Только в последнее время она начала узнавать в своем отражении материнские черты: схожая форма губ и подбородка, большие глаза. Правда, глаза у матери были карими… Ей часто говорили, какая красивая у нее мама. Хоть в этом повезло, решила она, прикасаясь к зеркалу. Каково бы было, проснувшись однажды утром, обнаружить В зеркале отражение… ну, скажем, напоминающее Цветочка Джорджа? Фу, даже мурашки по спине побежали!
Манч отключила кондиционер. Натянутые нервы успокаивал ровный гул дороги под колесами. Никто ее не знает – она просто одна из множества водителей, едущих по своим надобностям.
Слизняк умер.
Что бы по этому поводу сказала Руби? Наверное, напомнила бы, что смерть почти всегда – неизбежный результат наркомании. Сейчас Манч не выдержала бы заезженных штампов «Анонимных Алкоголиков». Потрепанные поговорки не помогут смириться со смертью друга. Только один человек понял бы ее по-настоящему: Деб.
Она ударила ладонью по рулю. Будь он проклят за то, что умер и оставил ее разгребать это дерьмо! Что ей теперь делать? И что будет с Эйшей? Лайза – ее единственная кровная родственница. Означает ли это, что Лайза автоматически получает право опеки над малышкой? Да ведь это равносильно приговору! Малышка заслуживает лучшего. Слизняк захотел бы для своей дочери иной судьбы.
Манч добралась до «Резеды» только к семи вечера.
Она оставила машину в переулке и вошла в дом через черный ход. Когда она осматривала квартиру перед тем, как снять ее, наличие второго выхода показалось ей большим преимуществом; без него она бы не чувствовала себя спокойной. Она слишком хорошо знала, что бывает, если жизнь не оставляет запасных вариантов.
Швырнув блокнот на кухонный стол, Манч сбросила туфли и тяжело опустилась на стул. Карточку, на которой Слизняк нацарапал телефон Деб, она вчера прислонила к сахарнице. Цифры будто окликали ее, и она не стала противиться их зову: притянула к себе аппарат и набрала номер, который соединит ее с прежней жизнью. Телефон прозвонил шесть раз, прежде чем трубку на том конце сняли, но и тогда ответили ей не сразу. Она услышала привычные звуки: звон рюмок, мелодию музыкального автомата и громкие голоса, перекрывающие музыку. Наконец в трубке раздался хриплый мужской голос:
– «Гадюшник».
– Привет. Нельзя ли поговорить с Деб?
– Погоди минуту, – сварливо проговорил мужчина и, отвернувшись от трубки, громко позвал: – Дебора!
Манч ждала. У нее забурчало в желудке, и она вспомнила, что сегодня не ела.
– Не! – неожиданно рявкнула трубка у ее уха. – Сегодня она не приходила.
– А можно ей кое-что передать? – спросила она.
– Нет, – ответил обладатель хриплого голоса. – Тут секретарей нет.
И повесил трубку.
Манч тупо уставилась на телефон. Гудки прерванной связи никогда раньше не казались ей такими бесцеремонными. Она только сейчас поняла, насколько скучает по Деб. Желание услышать голос подруги было сильным до боли, оно сдавило ей грудь. Она любила Деб как сестру – больше, чем сестру. То, что они пережили вместе, связало их навеки.
Деб поддержала ее в самый тяжелый час ее жизни – в то утро, когда она выписалась из больницы после выкидыша. Тогда она еще не знала, что исторгшийся из ее тела бесформенный комочек плоти был ее единственный шанс, что детей у нее больше не будет. Но, и не зная этого, она, как ни странно, успела сильно привязаться к неизвестному существу – ни мальчику, ни девочке, два месяца росшему у нее внутри. У нее еще даже живота не было. Горе утраты застало ее врасплох – ей казалось, что она потеряла ребенка, которого растила и любила много лет.
Деб не стала напоминать о крепком ликере «Сазерн Камфорт», который Манч хлестала накануне, говорить, что он мог вызвать выкидыш. Увидев у своих дверей Манч, Деб просто завела ее в дом. Она поджаривала для Буги сладкий хлеб. Манч сидела на кухонном столе в полном оцепенении и смотрела в одну точку.
– Хочешь хлеба? – спросила Деб.
Манч с жадностью пожирала кусок за куском, словно никогда не знала вкуса хлеба. Но ведь она раньше не знала и вкуса любви…
А теперь Деб и Буги живут в деревне, счастливо – и без нее.
Повесив трубку, Манч коротко помолилась о том, чтобы Деб, где бы она ни была, жилось счастливо и спокойно. И, пока ее связь с небесами еще не прервалась, Манч добавила:
– Ты создал Слизняка, так что обойдись с ним по справедливости. Пожалуйста.
Она часто называла Всевышнего на «Ты»: коль скоро он способен читать ее мысли, значит, вполне способен понять, когда она обращается к Нему, а когда – к кому-то другому.
Выйдя из здания коронерской службы, Блэкстон поехал прямо в криминалистическую лабораторию службы шерифа. Она была лучшей в городе и находилась всего в нескольких кварталах. Он зарегистрировался в вестибюле и через массивную дверь прошел в коридор, украшенный свидетельствами прошлых триумфов здешних экспертов. Первое, что ему бросилось в глаза, – сильно увеличенная фотография отрезанного пальца, лежащего на полу некой комнаты. Таким членовредительским способом, смекнул Блэкстон, преступник пытался избавиться от отпечатков пальцев и скрыть свою личность.
Фотографий было много, но ему больше всего запомнился снимок женщины, лежавшей на полу в классической позе самоубийцы; пистолет упал у самой ее руки. Однако бдительные следователи заметили у нее на ладони кровь. А как на ладони могла оказаться кровь, показывал на суде серолог, если бы женщина сжимала рукоятку пистолета? На подписи к фотографии была проставлена дата осуждения ее мужа.
Было тут и несколько фотографий детективов из отдела расследований, стоящих на деревянном крыльце с еще дымящимися винтовками. Окна позади них были разбиты выстрелами, а входная дверь перекрыта желтой лентой. Снимки сделали сразу после того, как ребятам шерифа удалось задержать преступника, расправившегося с двумя полисменами. Из подписи следовало, что убийца умер по дороге в больницу.
Аккуратно держа листок из блокнота за уголок, Блэкстон вошел в дверь, по застекленному верху которой шла надпись «ДАКТИЛОСКОПИЯ». Он с радостью увидел, что дежурит сегодня Майк Келлман.
– Хочу попросить вас снять отпечатки пальцев, – сказал он, здороваясь.
Келлман принял от Блэкстона бумагу и уложил ее на специальную рамку.
– Расследуете убийство? – спросил он.
– Убийство, перестрелку… Долгая история. Вы не могли бы посмотреть прямо сейчас?
– Конечно, – ответил Келлман. – Но некоторое время это займет. И мне нужны ваши отпечатки, чтобы их исключить.
– Держал только большим и указательным, – сказал Блэкстон, прижимая пальцы сначала к чернильной подушечке, а потом к карточке для отпечатков пальцев.
– Оставьте на всякий случай все десять, – попросил Келлман.
– Как скажете.
Келлман обсыпал обе стороны листка угольным порошком, переворачивая бумагу длинным пинцетом. Работая, он как-то странно прищелкивал языком, хмыкал и поджимал губы.
Через полчаса Блэкстон устал ждать и спросил:
– Есть что-нибудь?
– Только ваши, – ответил Келлман, откладывая лупу. – Но вот здесь отпечатались какие-то слова. Видимо, они были написаны на предыдущей странице. – Пинцетом он поднес листок под яркую лампу над рабочим столом. – Отнесите это в отдел «Сомнительных документов». Посмотрим, что они скажут.
– Спасибо.
Блэкстон через две ступеньки поднялся на второй этаж. За дверью с надписью «СОМНИТЕЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ» он обнаружил двух лаборантов: они склонились над микроскопом, оживленно споря насчет меток на двадцатидолларовой купюре. Блэкстон встречал этих парней раньше, но никак не мог запомнить их имена. Про себя он называл их «Матт и Джефф»: они напоминали ему известную комическую пару. Один – высокий и худой, второй – низенький и толстый, но оба отличались нездоровой бледностью, обильной перхотью и неухоженными ногтями. По прежнему опыту общения Блэкстон знал, что долгие приветствия не только не нужны, но даже нежелательны. Он начал с места в карьер:
– Нужна ваша помощь.
Лаборанты устремили на него остекленевшие глаза. Коротышка подался вперед и взялся за пинцет, удерживавший листок блокнота. Блэкстон ощутил сильный запах масла для волос.
– Что тут у вас? – спросил длинный. – Шантаж? Попытка вымогательства?
– Не исключено, что соучастник убийства, – ответил Блэкстон, чуть преувеличивая. – Келлману показалось, что здесь отпечатались следы надписи, которую можно прочесть.
– Если есть следы, прочтем и надпись, – заявил коротышка, громко сопя носом.
– Вам, ребята, надо бы побольше бывать на воздухе, – посоветовал Блэкстон, глядя, как они бережно укладывают листок под специальную лампу.
Высокий закрыл дверь и притушил верхнее освещение.
– Смотри внимательно, – сказал он.
– Вот она! – откликнулся коротышка.
Блэкстон заглянул через его плечо и увидел четыре группы слабых линий и завитушек, которые прямо на глазах начали превращаться в знакомые буквы и цифры. Матт и Джефф изменяли угол освещения, пока не смогли прочесть все слова. На верхней части листка стояло: «СПИСОК». Ниже было слово «Каньонвиль», а рядом с ним – «самая вкусная шоколадка».
– А что в верхнем углу? – спросил Блэкстон. – Вот эти цифры?
– Это дата. Вчерашняя.
– Спасибо, ребята, – поблагодарил Блэкстон, убирая листок в конверт для вещественных доказательств. – Картина постепенно проясняется.
Однако, уходя из здания, он по-прежнему гадал: кто эта таинственная женщина? Она явно знала погибшего и была достаточно привязана к нему, раз захотела сообщить его имя. А как она связана с Каньонвилем? К чему относится слово «Список»? Список чего? Контрабанды? Оружия? Наркотиков? Краденых вещей? И что, черт бы побрал все на свете, значит «самая вкусная шоколадка»? Какой-то шифр? Может, первые буквы слов что-то означают?
Он вытащил записную книжку и занес туда все вопросы, чтобы позже над ними подумать. Первый вопрос был: «Кто она?».
Вернувшись в участок, он узнал, что Алекс уже проверил имя Джона Гарилло и сразу же получил информацию. Джонатана Гарилло в последний раз арестовывали в Венис второго августа. Он обвинялся по статье 649 Федерального кодекса: «Пребывание в общественном месте в состоянии опьянения». Когда Блэкстон присоединился к Алексу, тот как раз просматривал копию рапорта об аресте. Лицо на приложенной к делу фотографии определенно походило на лицо их Неизвестного. Отпечатки пальцев, конечно, позволят окончательно установить личность погибшего.
В рапорте производившего арест полисмена говорилось, что подозреваемый был арестован на бульваре Линкольна: полисмены заметили его нетвердую походку. Гарилло заявил, что идет в гости к друзьям, проживающим поблизости; результаты тестов на алкоголь оказались положительными.
Джонатана Гарилло продержали в участке четыре часа, а затем его забрала женщина, которая представилась как Лайза Слокем, его сестра. В рапорте также были записаны все звонки, которые подозреваемый сделал во время содержания под арестом. Их было всего два, и оба – на один и тот же номер. Алекс набрал его – и услышал сигнал отключенного телефона. Он позвонил в телефонную компанию и узнал, что номер зарегистрирован на имя Лайзы Слокем, проживающей в Инглвуде.
Блэкстон позвонил Шугармену и рассказал новости.
– Думаешь, у сестры в гостях может оказаться та самозваная практикантка?
– Была такая мысль.
– Попробуй найти сестру сегодня, – попросил Шугармен. – Она нужна для официального опознания. И еще надо решить вопрос с похоронами.
Блэкстон посмотрел на часы.
– Я могу заехать в Инглвуд и вернуться в центр… скажем, к семи.
Одна из служащих секретариата принесла фотографию Лайзы Слокем: это был снимок, сделанный при аресте. Брат с сестрой, несомненно, были очень похожи. Но, глядя на недовольное пухлое лицо, Блэкстон понял, что Лайза Слокем – не та женщина, которую он ищет.
– Вообще-то можно подождать до завтра, – сказал Шугармен. – Погоди-ка… Ты завтра выходной, да?
– Да… – В ответе Блэкстона прозвучало невысказанное сомнение.
Работа отнимала все его время – он давно уже позабыл, что такое «выходной». Но, черт побери, должна же и у него быть личная жизнь! Поэтому совсем недавно он дал себе слово изменить ситуацию, и на завтрашнее утро у него была назначена шахматная партия. Он терпеть не мог перепоручать кому-то часть своего расследования, однако, как видно, придется.
– Я попрошу парней из утренней смены заехать в Инглвуд и попробовать найти эту… сестренку, – пообещал Блэкстон и повесил трубку.
Он написал записку дежурившим в воскресное утро парням – Тигру Касилетти и Бамперу Моррису, снял копии с рапорта об аресте и с фотографии Лайзы Слокем и сунул оба листка в постепенно распухающую папку с делом об убийстве.
Перед ним на столе лежала промокашка с обведенным кружком именем Клер Донавон. Блэкстон нарисовал еще несколько кругов, записав в каждом имена и данные. Верхний кружок был отведен Джонатану Гарилло – убитому. Он провел линию, соединившую его со вторым кружком: «Лайза Слокем – ближайшая родственница убитого». Раз в деле участвуют такие подонки, правда быстро выйдет наружу.
10
Манч отключила кондиционер. Натянутые нервы успокаивал ровный гул дороги под колесами. Никто ее не знает – она просто одна из множества водителей, едущих по своим надобностям.
Слизняк умер.
Что бы по этому поводу сказала Руби? Наверное, напомнила бы, что смерть почти всегда – неизбежный результат наркомании. Сейчас Манч не выдержала бы заезженных штампов «Анонимных Алкоголиков». Потрепанные поговорки не помогут смириться со смертью друга. Только один человек понял бы ее по-настоящему: Деб.
Она ударила ладонью по рулю. Будь он проклят за то, что умер и оставил ее разгребать это дерьмо! Что ей теперь делать? И что будет с Эйшей? Лайза – ее единственная кровная родственница. Означает ли это, что Лайза автоматически получает право опеки над малышкой? Да ведь это равносильно приговору! Малышка заслуживает лучшего. Слизняк захотел бы для своей дочери иной судьбы.
Манч добралась до «Резеды» только к семи вечера.
Она оставила машину в переулке и вошла в дом через черный ход. Когда она осматривала квартиру перед тем, как снять ее, наличие второго выхода показалось ей большим преимуществом; без него она бы не чувствовала себя спокойной. Она слишком хорошо знала, что бывает, если жизнь не оставляет запасных вариантов.
Швырнув блокнот на кухонный стол, Манч сбросила туфли и тяжело опустилась на стул. Карточку, на которой Слизняк нацарапал телефон Деб, она вчера прислонила к сахарнице. Цифры будто окликали ее, и она не стала противиться их зову: притянула к себе аппарат и набрала номер, который соединит ее с прежней жизнью. Телефон прозвонил шесть раз, прежде чем трубку на том конце сняли, но и тогда ответили ей не сразу. Она услышала привычные звуки: звон рюмок, мелодию музыкального автомата и громкие голоса, перекрывающие музыку. Наконец в трубке раздался хриплый мужской голос:
– «Гадюшник».
– Привет. Нельзя ли поговорить с Деб?
– Погоди минуту, – сварливо проговорил мужчина и, отвернувшись от трубки, громко позвал: – Дебора!
Манч ждала. У нее забурчало в желудке, и она вспомнила, что сегодня не ела.
– Не! – неожиданно рявкнула трубка у ее уха. – Сегодня она не приходила.
– А можно ей кое-что передать? – спросила она.
– Нет, – ответил обладатель хриплого голоса. – Тут секретарей нет.
И повесил трубку.
Манч тупо уставилась на телефон. Гудки прерванной связи никогда раньше не казались ей такими бесцеремонными. Она только сейчас поняла, насколько скучает по Деб. Желание услышать голос подруги было сильным до боли, оно сдавило ей грудь. Она любила Деб как сестру – больше, чем сестру. То, что они пережили вместе, связало их навеки.
Деб поддержала ее в самый тяжелый час ее жизни – в то утро, когда она выписалась из больницы после выкидыша. Тогда она еще не знала, что исторгшийся из ее тела бесформенный комочек плоти был ее единственный шанс, что детей у нее больше не будет. Но, и не зная этого, она, как ни странно, успела сильно привязаться к неизвестному существу – ни мальчику, ни девочке, два месяца росшему у нее внутри. У нее еще даже живота не было. Горе утраты застало ее врасплох – ей казалось, что она потеряла ребенка, которого растила и любила много лет.
Деб не стала напоминать о крепком ликере «Сазерн Камфорт», который Манч хлестала накануне, говорить, что он мог вызвать выкидыш. Увидев у своих дверей Манч, Деб просто завела ее в дом. Она поджаривала для Буги сладкий хлеб. Манч сидела на кухонном столе в полном оцепенении и смотрела в одну точку.
– Хочешь хлеба? – спросила Деб.
Манч с жадностью пожирала кусок за куском, словно никогда не знала вкуса хлеба. Но ведь она раньше не знала и вкуса любви…
А теперь Деб и Буги живут в деревне, счастливо – и без нее.
Повесив трубку, Манч коротко помолилась о том, чтобы Деб, где бы она ни была, жилось счастливо и спокойно. И, пока ее связь с небесами еще не прервалась, Манч добавила:
– Ты создал Слизняка, так что обойдись с ним по справедливости. Пожалуйста.
Она часто называла Всевышнего на «Ты»: коль скоро он способен читать ее мысли, значит, вполне способен понять, когда она обращается к Нему, а когда – к кому-то другому.
Выйдя из здания коронерской службы, Блэкстон поехал прямо в криминалистическую лабораторию службы шерифа. Она была лучшей в городе и находилась всего в нескольких кварталах. Он зарегистрировался в вестибюле и через массивную дверь прошел в коридор, украшенный свидетельствами прошлых триумфов здешних экспертов. Первое, что ему бросилось в глаза, – сильно увеличенная фотография отрезанного пальца, лежащего на полу некой комнаты. Таким членовредительским способом, смекнул Блэкстон, преступник пытался избавиться от отпечатков пальцев и скрыть свою личность.
Фотографий было много, но ему больше всего запомнился снимок женщины, лежавшей на полу в классической позе самоубийцы; пистолет упал у самой ее руки. Однако бдительные следователи заметили у нее на ладони кровь. А как на ладони могла оказаться кровь, показывал на суде серолог, если бы женщина сжимала рукоятку пистолета? На подписи к фотографии была проставлена дата осуждения ее мужа.
Было тут и несколько фотографий детективов из отдела расследований, стоящих на деревянном крыльце с еще дымящимися винтовками. Окна позади них были разбиты выстрелами, а входная дверь перекрыта желтой лентой. Снимки сделали сразу после того, как ребятам шерифа удалось задержать преступника, расправившегося с двумя полисменами. Из подписи следовало, что убийца умер по дороге в больницу.
Аккуратно держа листок из блокнота за уголок, Блэкстон вошел в дверь, по застекленному верху которой шла надпись «ДАКТИЛОСКОПИЯ». Он с радостью увидел, что дежурит сегодня Майк Келлман.
– Хочу попросить вас снять отпечатки пальцев, – сказал он, здороваясь.
Келлман принял от Блэкстона бумагу и уложил ее на специальную рамку.
– Расследуете убийство? – спросил он.
– Убийство, перестрелку… Долгая история. Вы не могли бы посмотреть прямо сейчас?
– Конечно, – ответил Келлман. – Но некоторое время это займет. И мне нужны ваши отпечатки, чтобы их исключить.
– Держал только большим и указательным, – сказал Блэкстон, прижимая пальцы сначала к чернильной подушечке, а потом к карточке для отпечатков пальцев.
– Оставьте на всякий случай все десять, – попросил Келлман.
– Как скажете.
Келлман обсыпал обе стороны листка угольным порошком, переворачивая бумагу длинным пинцетом. Работая, он как-то странно прищелкивал языком, хмыкал и поджимал губы.
Через полчаса Блэкстон устал ждать и спросил:
– Есть что-нибудь?
– Только ваши, – ответил Келлман, откладывая лупу. – Но вот здесь отпечатались какие-то слова. Видимо, они были написаны на предыдущей странице. – Пинцетом он поднес листок под яркую лампу над рабочим столом. – Отнесите это в отдел «Сомнительных документов». Посмотрим, что они скажут.
– Спасибо.
Блэкстон через две ступеньки поднялся на второй этаж. За дверью с надписью «СОМНИТЕЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ» он обнаружил двух лаборантов: они склонились над микроскопом, оживленно споря насчет меток на двадцатидолларовой купюре. Блэкстон встречал этих парней раньше, но никак не мог запомнить их имена. Про себя он называл их «Матт и Джефф»: они напоминали ему известную комическую пару. Один – высокий и худой, второй – низенький и толстый, но оба отличались нездоровой бледностью, обильной перхотью и неухоженными ногтями. По прежнему опыту общения Блэкстон знал, что долгие приветствия не только не нужны, но даже нежелательны. Он начал с места в карьер:
– Нужна ваша помощь.
Лаборанты устремили на него остекленевшие глаза. Коротышка подался вперед и взялся за пинцет, удерживавший листок блокнота. Блэкстон ощутил сильный запах масла для волос.
– Что тут у вас? – спросил длинный. – Шантаж? Попытка вымогательства?
– Не исключено, что соучастник убийства, – ответил Блэкстон, чуть преувеличивая. – Келлману показалось, что здесь отпечатались следы надписи, которую можно прочесть.
– Если есть следы, прочтем и надпись, – заявил коротышка, громко сопя носом.
– Вам, ребята, надо бы побольше бывать на воздухе, – посоветовал Блэкстон, глядя, как они бережно укладывают листок под специальную лампу.
Высокий закрыл дверь и притушил верхнее освещение.
– Смотри внимательно, – сказал он.
– Вот она! – откликнулся коротышка.
Блэкстон заглянул через его плечо и увидел четыре группы слабых линий и завитушек, которые прямо на глазах начали превращаться в знакомые буквы и цифры. Матт и Джефф изменяли угол освещения, пока не смогли прочесть все слова. На верхней части листка стояло: «СПИСОК». Ниже было слово «Каньонвиль», а рядом с ним – «самая вкусная шоколадка».
– А что в верхнем углу? – спросил Блэкстон. – Вот эти цифры?
– Это дата. Вчерашняя.
– Спасибо, ребята, – поблагодарил Блэкстон, убирая листок в конверт для вещественных доказательств. – Картина постепенно проясняется.
Однако, уходя из здания, он по-прежнему гадал: кто эта таинственная женщина? Она явно знала погибшего и была достаточно привязана к нему, раз захотела сообщить его имя. А как она связана с Каньонвилем? К чему относится слово «Список»? Список чего? Контрабанды? Оружия? Наркотиков? Краденых вещей? И что, черт бы побрал все на свете, значит «самая вкусная шоколадка»? Какой-то шифр? Может, первые буквы слов что-то означают?
Он вытащил записную книжку и занес туда все вопросы, чтобы позже над ними подумать. Первый вопрос был: «Кто она?».
Вернувшись в участок, он узнал, что Алекс уже проверил имя Джона Гарилло и сразу же получил информацию. Джонатана Гарилло в последний раз арестовывали в Венис второго августа. Он обвинялся по статье 649 Федерального кодекса: «Пребывание в общественном месте в состоянии опьянения». Когда Блэкстон присоединился к Алексу, тот как раз просматривал копию рапорта об аресте. Лицо на приложенной к делу фотографии определенно походило на лицо их Неизвестного. Отпечатки пальцев, конечно, позволят окончательно установить личность погибшего.
В рапорте производившего арест полисмена говорилось, что подозреваемый был арестован на бульваре Линкольна: полисмены заметили его нетвердую походку. Гарилло заявил, что идет в гости к друзьям, проживающим поблизости; результаты тестов на алкоголь оказались положительными.
Джонатана Гарилло продержали в участке четыре часа, а затем его забрала женщина, которая представилась как Лайза Слокем, его сестра. В рапорте также были записаны все звонки, которые подозреваемый сделал во время содержания под арестом. Их было всего два, и оба – на один и тот же номер. Алекс набрал его – и услышал сигнал отключенного телефона. Он позвонил в телефонную компанию и узнал, что номер зарегистрирован на имя Лайзы Слокем, проживающей в Инглвуде.
Блэкстон позвонил Шугармену и рассказал новости.
– Думаешь, у сестры в гостях может оказаться та самозваная практикантка?
– Была такая мысль.
– Попробуй найти сестру сегодня, – попросил Шугармен. – Она нужна для официального опознания. И еще надо решить вопрос с похоронами.
Блэкстон посмотрел на часы.
– Я могу заехать в Инглвуд и вернуться в центр… скажем, к семи.
Одна из служащих секретариата принесла фотографию Лайзы Слокем: это был снимок, сделанный при аресте. Брат с сестрой, несомненно, были очень похожи. Но, глядя на недовольное пухлое лицо, Блэкстон понял, что Лайза Слокем – не та женщина, которую он ищет.
– Вообще-то можно подождать до завтра, – сказал Шугармен. – Погоди-ка… Ты завтра выходной, да?
– Да… – В ответе Блэкстона прозвучало невысказанное сомнение.
Работа отнимала все его время – он давно уже позабыл, что такое «выходной». Но, черт побери, должна же и у него быть личная жизнь! Поэтому совсем недавно он дал себе слово изменить ситуацию, и на завтрашнее утро у него была назначена шахматная партия. Он терпеть не мог перепоручать кому-то часть своего расследования, однако, как видно, придется.
– Я попрошу парней из утренней смены заехать в Инглвуд и попробовать найти эту… сестренку, – пообещал Блэкстон и повесил трубку.
Он написал записку дежурившим в воскресное утро парням – Тигру Касилетти и Бамперу Моррису, снял копии с рапорта об аресте и с фотографии Лайзы Слокем и сунул оба листка в постепенно распухающую папку с делом об убийстве.
Перед ним на столе лежала промокашка с обведенным кружком именем Клер Донавон. Блэкстон нарисовал еще несколько кругов, записав в каждом имена и данные. Верхний кружок был отведен Джонатану Гарилло – убитому. Он провел линию, соединившую его со вторым кружком: «Лайза Слокем – ближайшая родственница убитого». Раз в деле участвуют такие подонки, правда быстро выйдет наружу.
10
Убирая воскресным утром свою маленькую квартирку, Манч заново переживала вчерашний отчаянный визит в здание коронерской службы: сладкое волнение от того, что проникла в запретное место, – а потом потрясение при виде Слизняка. В этом ей виделась рука Всевышнего: стоило ей получить удовольствие от нарушения закона… Хлоп! Старый друг погиб, пал в бою. Суровое напоминание о риске, которым была полна ее прежняя жизнь.
А как она волновалась, когда в помещение вошли копы! Один даже до нее дотронулся, слегка задел рукавом, направляясь к двери. Но она ничем себя не выдала – бесстрастная, как индейский воин! А ведь и сейчас при воспоминании об этом мгновении у нее по спине бежали мурашки. Она громко засмеялась, представив слабаков-студентов, падавших в обморок при виде крови.
Манч выдернула из розетки шнур пылесоса и тут заметила, что на ее автоответчике мигает красная лампочка: он принимал звонок. Она сняла трубку, отключив запись.
– Долго не подходишь. Ты спала? – спросила Даниэлла.
– Нет, пылесосила. Что случилось?
– Просто позвонила узнать, как ты.
– У меня все хорошо. А как твои дела?
– Вчера вечером встречалась с Дереком.
– Да что ты! Ну и как он?
– Не знаю. Наверное, он неплохой парень. Но, знаешь, похож на других наших «выздоравливающих» – то ноет, то жалуется…
– Я понимаю, о чем ты Иногда так и подмывает спросить: у тебя хоть позвоночник есть? Мне не интересно слушать, какое у тебя было трудное детство.
– Вот именно.
Манч выглянула в окно.
– Что ты сегодня делаешь? – спросила Даниэлла.
С языка у Манч чуть не сорвалось: «Жду»; но тогда пришлось бы объяснять, чего она ждет. Поэтому она неопределенно протянула:
– Побуду дома… Куча дел накопилась.
– Ладно, – сказала Даниэлла. – Может, позвоню попозже.
– Было бы здорово.
Лайза позвонила после полудня.
– Не знаю, к кому мне обратиться. – Голос монотонный, невыразительный.
– Лайза? Что случилось? – спросила Манч, внутренне корчась от собственного притворства.
– Он умер еще в пятницу. Джон умер.
– Как?
– Его застрелили.
Манч услышала в трубке далекий плач ребенка.
– Можно мне приехать?
– Еще бы! Хотела тебя об этом попросить, – ответила Лайза.
Манч положила трубку, запоздало подумав, что ей следовало поинтересоваться, не будет ли у Лайзы копов. Ей совсем ни к чему оказаться в доме у Лайзы, когда там будут шнырять детективы со своими бесконечными вопросами.
Ровно в час, перед тем как уехать, Манч еще раз позвонила в «Гадюшник». На этот раз трубку взяла женщина. Манч спросила, нет ли поблизости Деб, и женщина велела ей подождать. Манч сделала глубокий вдох и машинально скрестила пальцы.
– Алло?
– Деб?
– Манч! – Они обе возбужденно засмеялись. – О, Господи! – проговорила Деб с таким знакомым тягучим южным акцентом. – Где ты, женщина?
– В Лос-Анджелесе.
– Какого черта ты там делаешь? Ты в порядке? – спросила Деб.
– У меня все хорошо. Ох, как приятно слышать твой голос! А как мой маленький Бугимен?
– Растет, как сумасшедший, – ответила Деб. – Он о тебе спрашивает. Дьявол, я уж думала, мы тебя совсем потеряли. Никто о тебе ничего не знает. Почему ты так долго нам не звонила?
Манч почувствовала, как у нее защемило сердце, и удивилась, как можно тосковать по месту, где никогда не бывала.
– Говоришь, Буги вырос?
– Почему бы тебе не приехать и не посмотреть самой? Оторви свою задницу от стула в Лос-Анджелесе и навести нас. Ты же знаешь: для тебя здесь всегда найдется место.
– У него, кажется, скоро день рождения?
– Точно. Ты еще никогда его день рождения не пропускала. Отсюда до аэропорта Медфорд не больше ста миль. Вся дорога займет у тебя три часа!
– Не могу бросить работу, – колебалась Манч.
– Так ты скажи Колдуну, что тебе нужно навестить родных.
– Я больше не работаю у Колдуна. У меня в жизни многое изменилось.
– Мне тоже надо много чего тебе рассказать.
– Деб, у меня плохая новость о Слизняке. Он… он умер.
На другом конце провода повисла долгая пауза. Манч понимала молчание подруги.
– Прости, что я огорошила тебя этим, – извинилась она. – Я и сама никак не могу поверить.
– Все гораздо хуже, – последовал неожиданный ответ.
Манч опешила: что может быть хуже смерти?
– Он был осведомителем, – с неохотой выдавила Деб.
– Кто тебе это сказал? – запальчиво спросила Манч. В висках у нее закололо. Неужели Деб считает, что Слизняк получил по заслугам? Но ведь речь-то идет о человеке, которого Манч любила!.. И потом, Слизняк никогда не стал бы доносчиком. – Исключено. С чего ты это взяла?
– Ну, в этом можешь не сомневаться. Когда ты в последний раз его видела?
Конечно, Деб имела в виду – живым.
– Он заезжал ко мне на работу пару дней назад.
– Про Карен знаешь?
– Да, мне все про нее рассказали. Лайза сказала, что Слизняк нашел ее с иглой в вене.
– Вот с тех пор он и изменился… Сильно изменился. Перестал с нами общаться.
– Я видела его малышку, – сказала Манч.
– Девочка, наверное, красотка.
– Точно. Ей придется плохо – она ведь теперь сирота.
– Надо думать, ее возьмут к себе родные Карен или Слизняка. Она еще маленькая, вряд ли она почувствует утрату. – Деб закашлялась. – А как ты? У тебя все хорошо?
– Ты не поверишь, насколько хорошо, – отозвалась Манч, наматывая телефонный провод на палец.
– У меня гостит Роксана. Ну же, прыгай в самолет, а мы тебя встретим на грузовичке моего старика.
– Слизняк говорил, что у тебя кто-то появился.
– Забудь о Слизняке. Слушай, Роксана подошла к телефону. Хочет с тобой поздороваться.
Пока трубка переходила из рук в руки, Манч снова услышала крики и смех. Она почти ощутила запах пива, увидела сизую завесу дыма, стоящую над бильярдными столами.
– Привет! – сказала Роксана.
– Как дела?
– Ты едешь?
– Надо подумать.
– Не… – Роксана не договорила: Деб отняла у нее трубку и решительно заявила:
– Нечего раздумывать! Представь, мы будем опять втроем, как раньше. Повеселимся от души!
– А твой старик не будет против? Кстати, как его зовут?
– Такс. Его сейчас в городе нет, но скоро должен вернуться. Он шофер-дальнобойщик. – Деб многозначительно засмеялась.
– Завидую тебе. А как он с Буги?
– Просто отлично, – ответила Деб. – Иногда берет его с собой в ночные поездки.
– Правда? – Может, он и не жопа, мелькнуло в голове у Манч. – А в мою сторону они никогда не ездят?
– Он повсюду ездит. Знаю я, что у тебя на уме!
– Я просто…
– Даже и не думай об этом. Он мой.
– Я по тебе скучала, Деб.
– Послушай, Манч…
– Что?
– Зови меня теперь Дебора.
– Ладно, – согласилась Манч, радуясь тому, что Деб явно взрослеет. – Я соображу, могу ли приехать, и тебе перезвоню.
– Буду ждать с нетерпением.
– Я тоже.
По дороге в Инглвуд Манч завернула в супермаркет и нагрузилась припасами. К Лайзе она приехала уже после двух. С трудом удерживая покупки под мышкой, она постучала в раму сетчатой двери.
Лайза появилась в дверях с опухшим, покрытым пятнами лицом. Она коротко кивнула Манч и отвернулась.
– Что за ужасная история! Как ты об этом узнала? – спросила Манч, входя следом за ней в темную гостиную.
– Сегодня утром заявились два борова с фотографиями. Нашли мое имя в старом полицейском рапорте. – Лайза показала Манч оставленные полисменами визитные карточки, а потом швырнула их в мусорную корзину. – Они хотели, чтобы я поехала опознать тело, – добавила она.
– Бедняжка! – посочувствовала Манч. – Как ты это вынесла?
– Я не поехала.
– Почему?
– А куда мне было девать детей? Взять с собой?
Манч не нашлась что ответить.
– Я привезла продукты. – Она передала Лайзе пакет. – А где дети?
– Девочки у себя в комнате. Малышка спит.
Лайза унесла покупки на кухню. Манч присела возле кучи белья на полу и принялась его сортировать.
Лайза открыла банку с пивом, наблюдая за Манч безо всякого интереса.
– Они сказали, мне придется заниматься всем этим дерьмом – думать, когда и где хоронить.
Манч запихнула в машину белое белье, насыпала туда стирального порошка, который принесла с собой, и начала стирку, включив максимальный нагрев.
– И когда будут похороны? Я бы хотела прийти.
– У меня нет денег на похороны. Эта долбаная церемония стоит тысячи.
– Что же теперь делать?
– Копы сказали, что я должна подписать заявление об отказе, и тогда коронерская служба возьмет все на себя.
– И ты его подпишешь?
– А какая разница? Он ведь умер, так? И если я куплю большой дорогой гроб, я его все равно не верну.
– А тебе скажут, где его похоронят? Я бы хотела отнести цветы на его могилу.
– Дешевле его кремировать.
– Угу, тут ты, наверное, права. – Манч перешла к мойке и начала мыть составленную в нее посуду. Она включила горячую воду – такую горячую, какую только выдерживали руки – и подставила под струю пальцы, потемневшие от въевшегося машинного масла. – Послушай, по-моему, лучше не говорить копам про то, что я заезжала к нему за малышкой, – сказала она.
– С боровами я вообще ни о чем говорить не стану, – проворчала Лайза. – Ни о тебе, ни о брате.
«Значит, ей что-то известно о Слизняке», – подумала Манч, оттирая твердые желтые потеки со дна кофейной кружки с отбитой ручкой, а вслух сказала:
– Когда я видела Слизняка в последний раз, он намекал, что собирается сматываться куда-то.
– Ему вечно на месте не сиделось.
Манч вручила Лайзе посудное полотенце и мокрую тарелку.
– Да, уж это точно. Сколько он пробыл в Орегоне?
Лайза довольно долго смотрела на нее, не отвечая. Во взгляде ее читалась враждебность. Потом Лайза нехотя проговорила:
– Достаточно для того, чтобы кое-кого разозлить.
– Я разговаривала с Деб. – Манч решила выложить карты на стол. – Она сказала, что Слизняк стал осведомителем.
Лайза вздрогнула.
– Она тебе так сказала? Вот дрянь!
Манч передала Лайзе следующую тарелку. Она совсем забыла, что Лайза была глубоко обижена на Деб: та как-то раз переспала с Лайзиным ухажером. Но, размышляла Манч, поскольку ни одна из них не осталась с тем типом, то какое это имело теперь значение? Да и что толку злиться друг на друга? Скорее надо было злиться на мужика!
– А я сказала ей, что Слизняк никогда не стал бы даже разговаривать с копами.
Лайза стремительно повернулась к ней.
– Да кто ты, спрашивается, такая? Мы тебя сто лет не видели! Откуда тебе знать, кто и что стал бы при случае делать? – Она бросила посудное полотенце, потрясла опустевшую банку с пивом и открыла следующую. – Не суйся ты в дела, в которых ни черта не понимаешь! А то как бы тебе же не было хуже.
Манч вытерла руки посудным полотенцем и протянула Лайзе детскую бутылочку.
– Это куда ставить?.. Ты напрасно раскричалась. Я пришла сюда не ругаться с тобой – мне хотелось тебе помочь.
– Да что ты говоришь? И кто это умер и завещал тебе место доброй волшебницы, а?
– Уймись, Лайза! Мне сейчас тоже не сладко.
Лайза запихнула бутылочку в шкафчик над мойкой и теперь сосредоточенно пыталась закрыть дверцу, пока оттуда не посыпались разнокалиберные пластмассовые банки и тарелки. Пусть катастрофа постигнет следующего, кто откроет шкафчик.
– Эта подстилка Деб и вправду считает, будто она – горячая штучка, – прошипела она. – Нечего сказать, хороша! А уж этот ее сыночек-негритос!..
– Полегче! – бросила Манч, чувствуя, как в ней закипает ярость.
Одно дело – ругаться, другое – переходить за черту. Лайза ступала на опасную почву, когда позволила себе принижать Буги.
– Извини, – пробурчала Лайза.
Она поспешно ретировалась в гостиную и принялась старательно искать сигареты, лежавшие на виду, на журнальном столике.
Манч повернулась к плите. На горелках стояла гора грязных кастрюль и сковородок.
– В пятницу с ним был какой-то тип, – заговорила она, сливая прогоркший жир из тяжелой сковороды в жестянку, извлеченную из мусорного ведра. – Длинные черные волосы и тюремная наколка на шее – молнии «Арийского братства». Не знаешь, кто это такой?
А как она волновалась, когда в помещение вошли копы! Один даже до нее дотронулся, слегка задел рукавом, направляясь к двери. Но она ничем себя не выдала – бесстрастная, как индейский воин! А ведь и сейчас при воспоминании об этом мгновении у нее по спине бежали мурашки. Она громко засмеялась, представив слабаков-студентов, падавших в обморок при виде крови.
Манч выдернула из розетки шнур пылесоса и тут заметила, что на ее автоответчике мигает красная лампочка: он принимал звонок. Она сняла трубку, отключив запись.
– Долго не подходишь. Ты спала? – спросила Даниэлла.
– Нет, пылесосила. Что случилось?
– Просто позвонила узнать, как ты.
– У меня все хорошо. А как твои дела?
– Вчера вечером встречалась с Дереком.
– Да что ты! Ну и как он?
– Не знаю. Наверное, он неплохой парень. Но, знаешь, похож на других наших «выздоравливающих» – то ноет, то жалуется…
– Я понимаю, о чем ты Иногда так и подмывает спросить: у тебя хоть позвоночник есть? Мне не интересно слушать, какое у тебя было трудное детство.
– Вот именно.
Манч выглянула в окно.
– Что ты сегодня делаешь? – спросила Даниэлла.
С языка у Манч чуть не сорвалось: «Жду»; но тогда пришлось бы объяснять, чего она ждет. Поэтому она неопределенно протянула:
– Побуду дома… Куча дел накопилась.
– Ладно, – сказала Даниэлла. – Может, позвоню попозже.
– Было бы здорово.
Лайза позвонила после полудня.
– Не знаю, к кому мне обратиться. – Голос монотонный, невыразительный.
– Лайза? Что случилось? – спросила Манч, внутренне корчась от собственного притворства.
– Он умер еще в пятницу. Джон умер.
– Как?
– Его застрелили.
Манч услышала в трубке далекий плач ребенка.
– Можно мне приехать?
– Еще бы! Хотела тебя об этом попросить, – ответила Лайза.
Манч положила трубку, запоздало подумав, что ей следовало поинтересоваться, не будет ли у Лайзы копов. Ей совсем ни к чему оказаться в доме у Лайзы, когда там будут шнырять детективы со своими бесконечными вопросами.
Ровно в час, перед тем как уехать, Манч еще раз позвонила в «Гадюшник». На этот раз трубку взяла женщина. Манч спросила, нет ли поблизости Деб, и женщина велела ей подождать. Манч сделала глубокий вдох и машинально скрестила пальцы.
– Алло?
– Деб?
– Манч! – Они обе возбужденно засмеялись. – О, Господи! – проговорила Деб с таким знакомым тягучим южным акцентом. – Где ты, женщина?
– В Лос-Анджелесе.
– Какого черта ты там делаешь? Ты в порядке? – спросила Деб.
– У меня все хорошо. Ох, как приятно слышать твой голос! А как мой маленький Бугимен?
– Растет, как сумасшедший, – ответила Деб. – Он о тебе спрашивает. Дьявол, я уж думала, мы тебя совсем потеряли. Никто о тебе ничего не знает. Почему ты так долго нам не звонила?
Манч почувствовала, как у нее защемило сердце, и удивилась, как можно тосковать по месту, где никогда не бывала.
– Говоришь, Буги вырос?
– Почему бы тебе не приехать и не посмотреть самой? Оторви свою задницу от стула в Лос-Анджелесе и навести нас. Ты же знаешь: для тебя здесь всегда найдется место.
– У него, кажется, скоро день рождения?
– Точно. Ты еще никогда его день рождения не пропускала. Отсюда до аэропорта Медфорд не больше ста миль. Вся дорога займет у тебя три часа!
– Не могу бросить работу, – колебалась Манч.
– Так ты скажи Колдуну, что тебе нужно навестить родных.
– Я больше не работаю у Колдуна. У меня в жизни многое изменилось.
– Мне тоже надо много чего тебе рассказать.
– Деб, у меня плохая новость о Слизняке. Он… он умер.
На другом конце провода повисла долгая пауза. Манч понимала молчание подруги.
– Прости, что я огорошила тебя этим, – извинилась она. – Я и сама никак не могу поверить.
– Все гораздо хуже, – последовал неожиданный ответ.
Манч опешила: что может быть хуже смерти?
– Он был осведомителем, – с неохотой выдавила Деб.
– Кто тебе это сказал? – запальчиво спросила Манч. В висках у нее закололо. Неужели Деб считает, что Слизняк получил по заслугам? Но ведь речь-то идет о человеке, которого Манч любила!.. И потом, Слизняк никогда не стал бы доносчиком. – Исключено. С чего ты это взяла?
– Ну, в этом можешь не сомневаться. Когда ты в последний раз его видела?
Конечно, Деб имела в виду – живым.
– Он заезжал ко мне на работу пару дней назад.
– Про Карен знаешь?
– Да, мне все про нее рассказали. Лайза сказала, что Слизняк нашел ее с иглой в вене.
– Вот с тех пор он и изменился… Сильно изменился. Перестал с нами общаться.
– Я видела его малышку, – сказала Манч.
– Девочка, наверное, красотка.
– Точно. Ей придется плохо – она ведь теперь сирота.
– Надо думать, ее возьмут к себе родные Карен или Слизняка. Она еще маленькая, вряд ли она почувствует утрату. – Деб закашлялась. – А как ты? У тебя все хорошо?
– Ты не поверишь, насколько хорошо, – отозвалась Манч, наматывая телефонный провод на палец.
– У меня гостит Роксана. Ну же, прыгай в самолет, а мы тебя встретим на грузовичке моего старика.
– Слизняк говорил, что у тебя кто-то появился.
– Забудь о Слизняке. Слушай, Роксана подошла к телефону. Хочет с тобой поздороваться.
Пока трубка переходила из рук в руки, Манч снова услышала крики и смех. Она почти ощутила запах пива, увидела сизую завесу дыма, стоящую над бильярдными столами.
– Привет! – сказала Роксана.
– Как дела?
– Ты едешь?
– Надо подумать.
– Не… – Роксана не договорила: Деб отняла у нее трубку и решительно заявила:
– Нечего раздумывать! Представь, мы будем опять втроем, как раньше. Повеселимся от души!
– А твой старик не будет против? Кстати, как его зовут?
– Такс. Его сейчас в городе нет, но скоро должен вернуться. Он шофер-дальнобойщик. – Деб многозначительно засмеялась.
– Завидую тебе. А как он с Буги?
– Просто отлично, – ответила Деб. – Иногда берет его с собой в ночные поездки.
– Правда? – Может, он и не жопа, мелькнуло в голове у Манч. – А в мою сторону они никогда не ездят?
– Он повсюду ездит. Знаю я, что у тебя на уме!
– Я просто…
– Даже и не думай об этом. Он мой.
– Я по тебе скучала, Деб.
– Послушай, Манч…
– Что?
– Зови меня теперь Дебора.
– Ладно, – согласилась Манч, радуясь тому, что Деб явно взрослеет. – Я соображу, могу ли приехать, и тебе перезвоню.
– Буду ждать с нетерпением.
– Я тоже.
По дороге в Инглвуд Манч завернула в супермаркет и нагрузилась припасами. К Лайзе она приехала уже после двух. С трудом удерживая покупки под мышкой, она постучала в раму сетчатой двери.
Лайза появилась в дверях с опухшим, покрытым пятнами лицом. Она коротко кивнула Манч и отвернулась.
– Что за ужасная история! Как ты об этом узнала? – спросила Манч, входя следом за ней в темную гостиную.
– Сегодня утром заявились два борова с фотографиями. Нашли мое имя в старом полицейском рапорте. – Лайза показала Манч оставленные полисменами визитные карточки, а потом швырнула их в мусорную корзину. – Они хотели, чтобы я поехала опознать тело, – добавила она.
– Бедняжка! – посочувствовала Манч. – Как ты это вынесла?
– Я не поехала.
– Почему?
– А куда мне было девать детей? Взять с собой?
Манч не нашлась что ответить.
– Я привезла продукты. – Она передала Лайзе пакет. – А где дети?
– Девочки у себя в комнате. Малышка спит.
Лайза унесла покупки на кухню. Манч присела возле кучи белья на полу и принялась его сортировать.
Лайза открыла банку с пивом, наблюдая за Манч безо всякого интереса.
– Они сказали, мне придется заниматься всем этим дерьмом – думать, когда и где хоронить.
Манч запихнула в машину белое белье, насыпала туда стирального порошка, который принесла с собой, и начала стирку, включив максимальный нагрев.
– И когда будут похороны? Я бы хотела прийти.
– У меня нет денег на похороны. Эта долбаная церемония стоит тысячи.
– Что же теперь делать?
– Копы сказали, что я должна подписать заявление об отказе, и тогда коронерская служба возьмет все на себя.
– И ты его подпишешь?
– А какая разница? Он ведь умер, так? И если я куплю большой дорогой гроб, я его все равно не верну.
– А тебе скажут, где его похоронят? Я бы хотела отнести цветы на его могилу.
– Дешевле его кремировать.
– Угу, тут ты, наверное, права. – Манч перешла к мойке и начала мыть составленную в нее посуду. Она включила горячую воду – такую горячую, какую только выдерживали руки – и подставила под струю пальцы, потемневшие от въевшегося машинного масла. – Послушай, по-моему, лучше не говорить копам про то, что я заезжала к нему за малышкой, – сказала она.
– С боровами я вообще ни о чем говорить не стану, – проворчала Лайза. – Ни о тебе, ни о брате.
«Значит, ей что-то известно о Слизняке», – подумала Манч, оттирая твердые желтые потеки со дна кофейной кружки с отбитой ручкой, а вслух сказала:
– Когда я видела Слизняка в последний раз, он намекал, что собирается сматываться куда-то.
– Ему вечно на месте не сиделось.
Манч вручила Лайзе посудное полотенце и мокрую тарелку.
– Да, уж это точно. Сколько он пробыл в Орегоне?
Лайза довольно долго смотрела на нее, не отвечая. Во взгляде ее читалась враждебность. Потом Лайза нехотя проговорила:
– Достаточно для того, чтобы кое-кого разозлить.
– Я разговаривала с Деб. – Манч решила выложить карты на стол. – Она сказала, что Слизняк стал осведомителем.
Лайза вздрогнула.
– Она тебе так сказала? Вот дрянь!
Манч передала Лайзе следующую тарелку. Она совсем забыла, что Лайза была глубоко обижена на Деб: та как-то раз переспала с Лайзиным ухажером. Но, размышляла Манч, поскольку ни одна из них не осталась с тем типом, то какое это имело теперь значение? Да и что толку злиться друг на друга? Скорее надо было злиться на мужика!
– А я сказала ей, что Слизняк никогда не стал бы даже разговаривать с копами.
Лайза стремительно повернулась к ней.
– Да кто ты, спрашивается, такая? Мы тебя сто лет не видели! Откуда тебе знать, кто и что стал бы при случае делать? – Она бросила посудное полотенце, потрясла опустевшую банку с пивом и открыла следующую. – Не суйся ты в дела, в которых ни черта не понимаешь! А то как бы тебе же не было хуже.
Манч вытерла руки посудным полотенцем и протянула Лайзе детскую бутылочку.
– Это куда ставить?.. Ты напрасно раскричалась. Я пришла сюда не ругаться с тобой – мне хотелось тебе помочь.
– Да что ты говоришь? И кто это умер и завещал тебе место доброй волшебницы, а?
– Уймись, Лайза! Мне сейчас тоже не сладко.
Лайза запихнула бутылочку в шкафчик над мойкой и теперь сосредоточенно пыталась закрыть дверцу, пока оттуда не посыпались разнокалиберные пластмассовые банки и тарелки. Пусть катастрофа постигнет следующего, кто откроет шкафчик.
– Эта подстилка Деб и вправду считает, будто она – горячая штучка, – прошипела она. – Нечего сказать, хороша! А уж этот ее сыночек-негритос!..
– Полегче! – бросила Манч, чувствуя, как в ней закипает ярость.
Одно дело – ругаться, другое – переходить за черту. Лайза ступала на опасную почву, когда позволила себе принижать Буги.
– Извини, – пробурчала Лайза.
Она поспешно ретировалась в гостиную и принялась старательно искать сигареты, лежавшие на виду, на журнальном столике.
Манч повернулась к плите. На горелках стояла гора грязных кастрюль и сковородок.
– В пятницу с ним был какой-то тип, – заговорила она, сливая прогоркший жир из тяжелой сковороды в жестянку, извлеченную из мусорного ведра. – Длинные черные волосы и тюремная наколка на шее – молнии «Арийского братства». Не знаешь, кто это такой?