А случай выдался.
   Шоно и его опричники оказались жлобьём.
   Он, вообще-то, когда от старика в их логово отправился, надеялся, что джентльменами окажутся, пусть и удачи. Пусть и удачи, но джентльменами. Романтиками, так сказать, с большой дороги, которых за эти самые романтические струны можно было бы подёргать и на бандитском кодексе благородства свою собственную партию сыграть.
   Но оказались обыкновенным жлобьём.
   Стопроцентным. Кондовым.
   Шоно - это коренастое бритое наголо чмо в длиннополом кожаном пальто находился на момент его прихода под лёгкой дозой. На предложение Виктора получить подъёмных штук триста и отвалить, допустим, в какие-нибудь оффшоры на Голопопские острова или, к примеру, ПМЖ в Чехии прикупить с домиком под Прагой и небольшим бизнесом в общепите, только вяло усмехнулся. Поковырялся в зубах пальцем и произнёс, не спускаясь с крыльца, алчно:
   - При бабках, стало быть, фраерок. Это хорошо, что при бабках. Может, тогда живым останешься, коль при бабках.
   Виктор насторожился, - слово "фраерок" Шоно произнёс с тем картаво-смачным чпоком, которое встречается только у латентных фраерков, лишивших себя радости быть добропорядочными обывателями в силу неверно истолкованного посыла, заложенного в прочитанных когда-то бабушкой на ночь "Разбойниках" Шиллера. И если Шоно на самом деле фраерок, то худо наше дело. Будет из кожи вон лезть, чтоб доказать как он крут.
   - Мы щедрых не трогаем, - прибавил Шоно. - Верно я говорю, Мякиш?
   Мякиш, тот парень, которому Виктор автомат свой на входе в усадьбу сдал и который его, собственно, к Шоно и привёл, угодливо заржал и ткнул в спину:
   - Давай, выкладывай.
   - Чего выкладывать? - как бы не понял Виктор.
   - Бабки! - рявкнул парень.
   - Я что их, по-твоему, с собой ношу?
   - А где они у тебя? - спросил Шоно.
   - Где надо, - неопределённо ответил Виктор.
   - Ты меня расстраиваешь, - покачал головой Шоно.
   А Виктор начал озираться по сторонам. Вся ограда была заполнена демонами. Бежать не представлялось возможным. Понял это в полном объёме.
   И тогда начал давать задний ход.
   - Давайте так решим. Вы меня сейчас отпускаете. Я привожу деньги. И мы приступаем к переговорам.
   - К каким ещё переговорам?
   - Ну я же тему выше обозначил. Ты со своими архаровцами навсегда оставляешь эти места, а я компенсирую твои финансовые потери. Цена вопроса, по моим прикидкам, триста тысяч долларов. Или вы предпочитаете в евро?
   - Я предпочитаю, чтобы ты заткнулся, - лицо Шоно мгновенно окаменело. Триста штук и отвалить навсегда... Смеёшься что ли? Да я такие бабки здесь всего за два года делаю.
   - Это пока, - предположил Виктор, - скоро здешняя ваша нива оскудеет.
   - Это почему ещё? - удивлённо вскинул брови Шоно.
   - Потому что вы у людей изымаете всю прибавочную стоимость, - принялся Виктор объяснять бандиту азы политэкономии. - Труд в этих местах скоро потеряет всякий экономический смысл. Никто не будет заинтересован в создании нового валового продукта. Понимаешь, труд не есть имманентное свойство человека, меркантильность - вот истинный двигатель процесса товар-деньги-товар. Когда нет личного интереса, нет и продукта. А продукта не будет, чем сможете поживиться? Это, во-первых. А во-вторых, начальники ГУВД имеют свойство однажды уходить на пенсию. Вот и ваш оборотень в лампасах когда-нибудь тоже уйдёт. Не вечен. Сунут ему в зубы пистолет именной, да пнут под зад, - пшёл отсюда... Где гарантия, что новый не окажется честным ментом?
   - Это ещё когда всё будет, - махнул рукой недальновидный Шоно, обрисованные Виктором флэш-фьючерсы его не напугали. - На мой век барыша хватит. Ну, а если здесь перестанет рыбка ловиться, новое место найдём. Правильно я говорю, Мякиш?
   Стоящий у Виктора за спиной Мякиш вновь подобострастно закудахтал.
   - Послушай, а откуда ты, вообще-то, взялся?- задумался вдруг Шоно. Кто тебя такого умного сюда прислал?
   - Никто, - ответил Виктор. - Я сам пришёл,
   - Сам?... Ну, и какой тебе самому такой интерес бубновый мне откупные башлять? А? Зачем тебе лично надо, чтобы я из этих краёв свалил?
   - Какой интерес? - Виктор отвёл взгляд на утопающие в сизой дымке вершины. - Есть у меня интерес. Чисто эстетический. Нарушаешь ты, Шоно, местный фэн-шуй. Ломаешь гармонию. Воздух портишь. И людям весь кайф от нахождения в этих благодатных местах ломаешь.
   - Чего-чего ты сказал? Кого ты послал? Мякиш, ты слышал?
   Мякиш кивнул.
   - Мякиш, я не понял, он что, бугор?
   Мякиш пожал плечами.
   - Нет, Шоно, я не бугор, - вставил Виктор слово в их пинг-понг, говорю же тебе, я - эстет.
   - Эстет? Ты эстет? Ах, ты эстет! А ты слышал поговорку насчёт эстетов?
   - Смотря какую.
   - Такую: хороший эстет, это мёртвый эстет.
   - Нет, такую не слышал.
   - А зря. Это же про тебя поговорка.
   - Шоно, ты вроде умный человек и образованный вроде...
   - Ещё бы! Почти три курса автодорожного.
   . Ну так подумай, какой тебе резон меня убивать?
   - Это ты правильно скумекал, никакого резона мне тебя убивать нету. Я тебя лучше продам.
   - Продашь? - удивился Виктор. - Да кому я нужен?
   - Думаешь, никому?
   - Точно знаю, никому. Знал бы ты, как последние тиражи хреново расходились.
   - Тиражи-миражи... - усмехнулся Шоно. - Да я тебя корешам твоим продам. Ты что думаешь, я не знаю, что ты не один сюда приехал? Я всё знаю. Доложили уже.
   - Быстро у вас.
   - А ты что думал?! Думал, что мы тут все лохи. Терпилы прирученные?! Да? Думал, что можно вот так вот просто наехать по нахаловке и нас развести по дешёвому? А вот хрен тебе! Это наша земля!
   - Понаехали тут! - подтявкнул Мякиш.
   - Не ваша это земля, - посмотрев на небо, сказал Виктор, потом опустил взгляд долу и добавил: - Никогда не была она вашей и никогда вашей не будет.
   - Пасть заткни да! - прикрикнул на Виктора Шоно и стал инструктировать своего придворного обормота. - Значит так, Мякиш, давай определяй его на кичу. В летний сарай пока. Только свяжи. А как сделаешь, буди Лося, пусть Ряху возьмёт, Костю Городского и Лебяжу, и дует в Бурендай к братве этой залётной с такой телегой, что, мол, вашего чувырлу братского мы в двенадцать завтра завалим, не моргнём, если лавэ за него к сроку не подгоните. Врубаешься?
   Мякиш кивнул
   - Сумму слышал?
   Мякиш опять башкой кивнул, что твой "болванчик" из Китая. Но Шоно отрезал:
   - Звездит, чую жопой. Сдаётся мне, что больше у них с собой капустяры. Короче, удвой-ка ты это дело. Пусть напрягутся.
   - Зря ты это затеял, Шоно, её богу, зря, - вздохнул Виктор. - Я же хотел по мирному, хотел, чтобы без крови мы разошлись.
   - А всё и так будет тип-топ, чики-пики, и без крови, - самонадеянно заверил его Шоно. - Если, конечно, дёргаться не станете. Вот увидишь.
   - А я и так уже всё вижу, - признался Виктор. - И знаешь, что я вижу?
   - Ну?
   - Мне это не очень приятно говорить, но ты...
   - Чего я? - сверкнул своими серыми зенками Шоно.
   - Не сегодня-завтра ты умрёшь, Шоно, - выдохнул Виктор. - Извини....
   - Шутишь? - конечно, не поверил такой глупости Шоно, но было видно, что насторожился, - глаза выдали.
   - Разве с такими делами шутят? - изобразил Виктор удивление на лице.
   - Гонишь ты всё?
   - Ты, Шоно, давно в зеркало смотрелся?
   - Вчера брился.
   - Ты что разве не видишь, - у тебя же лицо обречённого человека.
   - У меня?
   - У тебя, Шоно. И мне жаль тебя.
   - Тебе меня жаль?
   - Да, жаль. Ты, в общем-то, в глубине души неплохой мужик. Правда, в очень глубокой глубине. Тебе бы... Ну ладно... А потом, разве ты виноват, что однажды майским вечером тот ласковый дядечка затащил тебя, наивного и доверчивого пятиклассника, к себе домой. Нет, конечно, не виноват. Что он тебе, кстати, пообещал?
   - Модель фрегата, - как загипнотизированный, пробормотал Шоно и впал на пяток секунд в полнейшую прострацию, но усилием воли сумел стряхнуть наваждение и спросил у Виктора хмуро: - Откуда узнал?
   - Изучал проблему, - пояснил Виктор. - Таким как ты уродом может стать либо тот, кого в детстве нянечка на кафельный пол роняла, - черепно-мозговая травма там и всё тому сопутствующее. Да. Либо тот, кто свою нежную попку вкрадчивому и ласковому извращенцу добровольно в аренду сдавал. За мишку на севере. Шрамов на твоей голове я не вижу. Значит, второе.
   - Мякиш, отруби ты его, - не выдержал такой наглости Шоно. - Чего он там у тебя рас ит не по делу.    И Мякиш без замаха, резким движением, как будто давно ждал такой команды, послушно обрушил приклад на беззащитный затылок Виктора.
   Облака качнулись. Понеслись назад. В бездну окунулись синие глаза. У-у-у-у-у, - на на-на на-на на на-на-на-на.
   И сквозь угасающее сознание пронеслось из пункта П в пункт Ц: "Господи, как это слабое и дрожащее небо может выдержать на себе такое невероятное количество птиц".
   Успел подумать. Успел. Чего там, - наносекунды. Успел. И подумать успел. И увидеть успел. Увидеть, как и сам Шоно, стоящий на крыльце дома, и дом, на крыльце которого он стоял, и старый кедр, что рос у крыльца дома, на крыльце которого стоял Шоно, начали заваливаться куда-то назад.
   Завалились ли они окончательно, вот этого уже Виктор не увидел, - всё вокруг него для него на тысячу веков и три года зачем-то погрузилось в темень.
   И всё здание мироздания рассыпалось на камушки, камушки обратились в пыль, пыль растворилась в тишине, - и осталось от всего, что казалось таким навороченным и незыблемым, одна только маленькая точка. На затылке. И точка эта кочка зело ныла. Очень зело.
   Зато от боли этой нестерпимой разрушенный до основанья предательским ударом мир всего через каких-то тысячу веков и три года начал своё возрождение. Прямо там, у Виктора в больной голове мир и начал своё возрождение. Нет, лучше так - Возрождение. Оно так красивее будет.
   И возродился мир. Мир, в котором всё связано со всем, и всё происходит со всем одновременно и совсем не впопад. Чем, собственно, он и прекрасен.
   Но поскольку ни одна голова никогда ещё не была в состоянии удержать в себе всё это разбухающее, словно дрожжи, клокотанье, пришлось Виктору глаза приоткрыть. И сущее хлынуло наружу через эти его щелочки. И срочно организовало на свой лад пространство в пределах видимости. И стало для начала тёмным амбаром. Что для начала, в общем-то, совсем не плохо. Бывало хуже.
   Да, хуже бывало, а тут тебе и рига, и запах прелого клевера, и мышиная возня, и лунный свет в лицо. Пунктиром. Через маленькое квадратное оконце. Хорошо.
   Хорошо лежим. Жаль только, что связан. И что оконце столь мало, тоже жаль. Даже голову в него не просунуть, не говоря о жопе. Тем более, что жопа - это сейчас была не только и не столько часть тела, но и исходник структуры текущего момента. С таким багажом и довеском в это оконце малое смешно и думать. А жаль.
   И оставалось только ждать. Ждать, надеяться и верить, при этом - не верить, не бояться и не просить. Испанский Лётчик вот так бы наверняка не смог. У испанцев "ждать" и "надеяться" - это одно слово. А вот Виктор мог. И ждать. И надеяться. По раздельности - и ждать и надеяться. И бояться. И просить. И не ждать. И не надеяться. И мёрзнуть. И размышлять. О смысле жизни размышлять. И пытаться делать открытия, которые своей критической массой, цепной реакцией и взрывной силой чуду сродни.
   И так вот получилось, что в эту самую, такую жестокую, ночь чудо-открытие, о котором так долго говорили, но умалчивали, большевики, меньшивики, христианские демократы и почётный гражданин мира Эммануил Кант, свершилось. Свершилось! Как было где-то там выше уже терпеливому читателю доложено. Чудо произошло. По-русски говоря, - случилось. А что? Чем хуже мы всех остальных прочих младших богов? Ничем.
   Открыл Виктор тайну своего бытия. И звёзды застопорились. И где-то в пустынях заржал бабским фальцетом сифилитик сфинкс.
   А где одному чуду произойти случиться, там тогда уж и другое вскоре жди. Быть ему. Чудо оно одно не ходит. Как говориться, пришло чудо, отворяй ворота. Ну, а в данном случае - оконце.
   Да, впрочем, оно и так открыто. Не застеклено даже. То оконце, которое не понятно для какой цели в стене, что напротив дверей, прорублено. То ли экономии электричества оно служит - в амбаре ни одной лампы не видно. Толи для вентиляции. А может просто - бойница это. Для того чтоб ствол можно было сунуть и общий обзор огневого сектора при случае иметь. Неизвестно.
   Но чего гадать-то? Не до этого. Ведь в это вот самое, непонятного назначения отверстие, лунный свет собой заслонив, полезла вдруг снаружи вот вам и оно - другое диво дивное - какая-то чертовщина материализованная. Упырь не упырь, коростель не коростель, лупоглаз не лупоглаз, но - чур меня, чур - просовывалось, пыхтя-крехтя, внутрь через дырку что-то мохнатое. Да-да, протискивалось сюда, в сарай, сопя, нечто ночное и жуткое.
   Хлопай зенками, не хлопай, а глаза не врут, - что-то действительно влезало.
   И влезло.
   И стекло-скатилось вниз, царапая стволы когтями. Шмякнулось на пол. Вякнуло-ойкнуло, встряхнулось и понеслось стремглав, клыками щерясь, на Виктора.
   Виктор зажмурил глаза.
   Дюк для начала вылезал ему своей шершавой лопатой всё лицо. Потом кляп дёрнул. Вытащил. Чуть челюсть не свернул. А затем уже принялся верёвки грызть. На руках. Эта работа заняла у него от силы минуты две. На ногах уже вдвоём узы терзали. Конечно, мешая друг другу. Но всё равно быстрее.
   Отважная девочка Йоо ждала под окошком.
   - Снаружи всего один охранник, - прошептала, когда Виктор в окошко выглянул, - я бы его вырубила, но он без ключей, а на двери четыре замка висят. Что делать будем, Пелевин?
   - Ты одна? - спросил Виктор охрипшим голосом.
   - Ещё Ли здесь, он на вышке часового снимает, - ответила девочка-боец.
   - Значит так, ты пока не суетись. Я попытаюсь человека с ключами вызвать. Будь наготове.
   Йоо кивнула и нырнула в темноту. А Виктор к двери, и ну в неё долбиться. Настойчиво.
   - Какого хрена? - послышалось снаружи.
   - Я развязался, - честно признался Виктор.
   - Ну и хрена?
   - Открывай.
   - На хрен?
   - Связать чтобы.
   - На хрен? Связанный, не связанный, куда ты на хрен денешься?
   - Сбегу.
   - Куда? На хрен?
   - На небо.
   - Хрен там.
   - Говорю, сбегу. Тут гвоздь из стены торчит. Сейчас вены вздёрну. К утру истеку. Шоно тебе задницу на свастику порвёт. За меня за дохлого ему лавэ не светит.
   - Какого хрена! Ни хрена себе! Ну-ка не гони. Я за Мякишем метнусь. У него ключи.
   И затихло. Минут на пятнадцать. Похоже было, что Мякиш спал неподъёмным богатырским сном.
   Но приползли, матерясь. Куда деваться? Работа такая.
   Зазвенели ключи. Защёлкали замки. Один. Второй. Второй не пошёл. Третий. Снова второй. И последний. Металлические пояса посыпались на землю. Оковы пали. Тяжёлая дверь заскрипела..
   Первым, на свою беду, в амбар вошёл тупорылый стражник. Начал шарить фонарём. Хотел чего-то спросить. Но не успел. Аки зверь кинулся на него Дюк. Сбил на землю. Вцепился в горло. И выдрал кадык.
   Хорошо, когда есть у тебя кто-то, кто может за тебя любому горло перегрызть.
   Мякиш, хотя внутрь и не вошёл, но ему тоже сладко не пришлось. Пострадал от крыла стрекозы, - разрубила его Йоо самурайским своим мечом на две половины. Свистнуло пронзительно из темноты сверху вниз, сверкнуло всполохом зари слева направо, - и развалился Мякиш сикось-накось. На две неравных половины. Да, неравных... Получается тогда, по логике, что не две половины, а на две части. Одной достались голова и правая рука. Другой левая рука без головы. Но зато с ногами. Которые несколько раз ещё дёрнулись в судороге. Поелозили по траве голенищами до пошлого генеральского блеска начищенных юфтевых сапог. И замерли. Жуткое зрелище. Особенно в шикарном свете, - как всегда в предгорье жирной, да к тому же сегодня ещё и полной, луны.
   Виктор с трудом перепрыгнул образующуюся между Мякишами томатную лужу и на всё ещё не разогревшихся ногах рванул ортопедическим скачками вслед за Йоо, поближе к подзаборной тени. Где вскоре их и нашёл сноровистый Ли.
   - Командир, может спалим тут всё, - сразу предложил китаец. - Вышьем журавля огненной нитью на белом сукне хаори?
   - Предать всё очищенью? - задумался Виктор, но, обведя взглядом освещённую луной усадьбу, покачал отрицательно головой: - Нет, здесь могут быть женщины и дети. Они причём? Мы Воины, а не каратели. Решим всё по-другому. Где остальные?
   - Мурка базу охраняет, - стала докладывать Йоо, - Артист... Сам понимаешь. Его брать не стали. А Лётчика штормить.
   - Что с ним? - насторожился Виктор.
   - Местные черемшой угостили, - пояснила Йоо, - трава такая вонючая...
   - Знаю, - кивнул Виктор. - Ешь с людями, спишь со свинями.
   - Ага, - согласилась Йоо. - Бабка одна принесла. Ну он и дорвался на халяву. Как Мартын до мыла. Печень, видать, и сработала. С вечера полощется. Жёлтым как Ли на лицо стал. Местным нарзаном сейчас отпивается, бедолага.
   - Ясно, - всё про это понял Виктор. - Меня-то как нашли?
   - Дюк нашёл, - пояснила Йоо. - Он нас по твоему следу до дома старика довёл. Ли с дедом поговорил по-свойски, тот и признался, куда тебя направил. Всё просто.
   - Просто, - согласился Виктор.
   - Что делать будем командир? - спросил рвущийся в бой Ли.
   - Ли, "Что делать?" - это вопрос, который не терпит суеты, в России он проходит по разряду вечных, - проинформировал японца Виктор, - поэтому торопиться не будем. Для начала отсюда смоемся. По-тихому.
   - А как же все эти? - кивнула Йоо в сторону строений.
   - Они нас сами найдут, - успокоил её Виктор. - А нам пока нужно в кучу собраться. Уходим.
   - Дюк, апорт! - приказала Йоо.
   И отважный пёс первым перескочил через забор.
   14.
   Занималась кровавая заря.
   Чем она занималась, было не совсем ясно. Но зато летописцу достоверно известно, чем занимался в тот порассветный час командир сводного отряда Армии Света В.О. Пелевин.
   Проведя на скорую руку рекогносцировку, готовил он своё войско к предстоящему боестолкновению.
   Просёлочная грунтовка от усадьбы Шоно до Буряндая шла через огромное засранное коровами пастбище, потом эта дорога пересекала подболоченное кочковатое поле, на краю которого в пересечении подножий двух погрязших в облаках вершин пестрел буддийский дацан, ну, а затем мимо этого, явно под туристов отстроенного культового новодела, ныряла в сосновый лес. И по лесу петляя, добиралась уже до самого селения.
   Бой бандитам решил Виктор дать на лесном участке дороги. Он не сомневался, что именно по этому маршруту головорезы в деревню рванут в порыве мести. Точно - по этому. Другого пути здесь нет. Хотя... Другой путь, конечно, есть, но не поедут же они кругаля с выездом на "федералку". Нет, не поедут. Не будут они полдня терять. Не тот манёвр это, когда душа горит и кулаки чешутся. Так что всё верно решил.
   И расставил людей следующим образом.
   Китайцу определил место перед последним лесным поворотом слева. Будешь, сказал ему, полком левой руки. Ли кивнул и сразу себе место нашёл. Возле сонного муравейника. И затаился там в кустах багульника. Виктор, наблюдая за его маскировкой, улыбнулся, вспомнил трактовку советской эмблемы сухопутных войск - звезды в обрамлении венка: "Сижу в кустах и жду Героя".
   Оклемавшегося к утру, но всё ещё бледного Испанского Лётчика Виктор поставил после поворота и с правой стороны. Испанец упал плашмя в густую траву. И растворился в ней. Хорошо быть плоским и зелёным.
   Мурке с её пулемётом выпала диспозиция на насосной станции. К этой бетонной будке через дорогу верхом подходила труба, по которой кипящая минералка добиралась до ванн местного санатория. Выбранный для засады участок дороги обстреливался с этой небольшой, но всё же высоты прекрасно. Виктор бы сам там залёг, чтобы картину боя видеть в полном объёме, но труба имела свищи и пробоины, из которых струил густой сероводородный дух, выдержать который не всем было под силу. Мурке же, смолящей беспрестанно "Беломором", был этот запашище нипочём. Поэтому вот так.
   Сам Виктор залёг на обочине слева от "таблетки", которой перегородили дорогу метрах в пятидесяти от поворота. При себе определил Артиста. Спрятал его за покрытый серым лишайником валун.
   А Йоо залегла в канаве напротив, с той стороны щербатого полотна. Вместе с Дюком.
   Ждать пришлось не более часа.
   Первым услышал звук моторов натурофилосов, то бишь сын природы, плоть её от плоти, китаец Ли. А как услышал, так и передал по рации "два нуля четыре". Мурка подтвердила, что видит, как банда наползает к повороту колонной из трёх "кукурузеров". Виктор приказал не дёргаться, огонь самостоятельно никому не открывать, - ждать приказа.
   И отработали, как учил орденоносец Ваха.
   Виктор дал отмашку, когда первый внедорожник прошёл поворот, второй был на повороте, а третий только начинал поворачивать. Ли подбил из гранатомёта последнюю машину, Лётчик перевернул первую. Второй уже было не туда не сюда.
   Дым, огонь, металлический скрежет.
   Дальше уже пошёл расстрел младенцев. Но работы было. Всё-таки из машин выскочила не мало не много, а человек двадцать-двадцать пять. И все с оружием.
   Ли, Лётчик и сам Виктор вели прицельный огонь. Аккуратно и хладнокровно.
   Живые факелы тушила из пулемёта Мурка. И это было высшей степенью милосердия.
   Артист расстреливал воздух. Утренний упругий воздух трещал по швам от этой его пальбы.
   Йоо как заведённая швыряла свои легированные сюрикены.. Свистящие звёзды падали точно. И кучно. Желание успевали загадать не все.
   Несколько уцелевших метнулись в лес.
   Пошла азартная игра в казаков-разбойников. Приговор Высшего Суда, Суда, где в присяжные были вызваны все от рук бандитов пострадавшие, а в свидетели - все невинно ими убиенные, нужно было привести в исполнение в отношении всех. Приговор этот был суров. Но справедлив. Суд присудил-отмерил каждому по совокупности совершённых им преступлений. И хотя, конечно, с учётом принципа частичного поглощения наказаний, но всё равно - всех в высшей мере.
   И шла охота. Не на волков. А на кого похуже. И чей-то тихий голос сквозь крики и пальбу вкрадчиво объяснял рафинировано ойкующим наблюдателям суть всего происходящего: "В заповедье богами забытом, где природа не знает имён, укрепляем осмысленным бытом обветшалые связи времён".
   Минут через сорок бешенный собачий лай и стрельба прекратились. С братством волка было покончено. Воины Света начали выбираться по одному на дорогу. И пошёл контрольный осмотр. Пленных брать не пришлось. Некого было.
   Виктор искал среди мёртвых тело атамана. Только он один знал его в лицо. Только сам и мог его идентифицировать. Но пока не находил.
   И уже вскоре выяснилось, что среди мёртвых Шоно нет.
   Неужели остался в усадьбе? Всё может быть. Хотя, конечно, оборот незапланированный.
   Но делать нечего, и Виктор отдал приказ грузиться. Поедем, мол, искать.
   Но когда сам уже собирался было в машину нырнуть, тут в метрах сорока он и вышел из леса. Человек. Шоно. Прошёл сквозь чёрный дым догорающих шин, махнул рукой и крикнул: "Только ты и я".
   И Виктор пошёл ему навстречу. Не спеша, но и не менжуясь.
   Встретились глазами. Всё-таки не зря Волком назвали. Звериный взгляд. И оскал такой же. Но ничего, - на всякого волка найдётся свой волкодав.
   Ну что, мой серый человек, начнём, помолясь?
   Шоно нехорошо улыбался. Расшитая бисером кобура, из которой торчала, белея слоновой костью, рукоятка кольта, бала предусмотрительно расстёгнута. Пальцы бандита нажимали на невидимые клавиши, исполняя тревожную мессу. Желваки на скулах играли свою злую финальную игру.
   И миг звенящей тишины.
   За спиной Шоно из-за качающихся верхушек сосен вдруг выглянула алая каёмка солнца и ослепила Виктора. Он зажмурился. В это мгновение коварный Шоно и выхватил свой револьвер. Но фора его была бита, - Виктору не нужно было ничего ниоткуда выхватывать. Он сложил из пальцев "берету" и, практически не целясь, дал серию из трёх выстрелов. Тёмный силуэт отшвырнуло убойной силой назад, в клубы дыма.
   Вот и всё.
   Виктор сдул дымок со ствола, круто развёрнулся на каблуках и походкой восточно-деревянного Клинта пошёл к машине. Дело было сделано. Конец кино. Можно расслабиться. И пропустить титры. Улыбнись, девонька.
   Но девонька закричала. Закричала в ответ на крик, раздавшийся сзади. И два крика слились в один.
   Кричал восставший из ада Шоно. Раненым зверем кричал. Выл.
   И кричала Йоо. Дико кричала.
   Виктор повернулся. Навстречу пуле. И... без вариантов.
   Но, тут заколейдоскопило. Заслоняя его от смерти, вперёд выскочила безбашенная Йоо. А уже спасая её, сбивая её с ног, откуда-то сбоку, выпрыгнул китаец. Это был невероятный прыжок. От того места, где Ли стоял, до вот этого... Нет, это было физически просто невозможно. Но крадущийся тигр превратился в летящего дракона. И пулю Шоно остановил грудью именно он.
   В ответ на этот из преисподней выстрел раздалось несколько прощальных очередей. И от Шоно остались только алое кружево. С ним было покончено. Уже окончательно.
   Но только Ли он всё же забрал с собой. Храбрый китаец не признавал бронежилетов.
   Он умер через три-пять-семь-одиннадцать минут на руках у Виктора. Он действительно умер. Но, правда, обещал вернуться. Птицей Юн, например. Или весёлой черепахой. Или весенним липким ветром. Или настырным тополиным пухом. Или таким же нежным снегом, который вдруг повалил сейчас на них из растревоженных боем облаков. Ну, да, снегом... Или кем-нибудь или чем-нибудь ещё. Неважно. Важно, что он обязательно вернётся. Ибо не завершён ещё его круг. А значит, всё продолжается.