– Да зачехли хлеборезку, – буркнул татуированный здоровяк Череп. – Чего с Дунькой базар таращить? Ишь какие булки раскатал, крот! Зажирел.
И он, протянув руку, попытался было хлопнуть Свиридова по заду, но тот быстро посторонился, и пятерня Черепа только хватанула зловонный спертый воздух камеры.
– Вы вот что, – осторожно сказал Свиридов, – дайте мне поспать влегкую... уже третью ночь не удается. Да еще и бодун подколбашивает.
– Да не парься ты, слышь, – сказал Владимиру третий и медленно приблизился к нему. – Выспишься еще. А на Черепа ты не смотри... он совсем темы не просекает.
Этот третий был самого зловещего вида: синее, болезненное небритое лицо, выбитый левый глаз, зубы через один. На своем тощем кадыкастом горле он держал костлявую кисть, больше похожую на куриную лапку, чем на нормальную человеческую руку.
– Вот и хорошо, – сказал Владимир, – тогда кому-то из вас придется уступить мне место.
– У параши свободно, – сказал Череп, а похожий на крысу человечек захохотал, оценив этот венец юмора: параши в камере следственного изолятора как раз и не было.
Владимир вздохнул и, прислонясь к стене, довольно миролюбиво произнес:
– Я смотрю, у тебя, гражданин Череп, сил больше всех... беспокойный ты какой-то: то домино ищешь, то КВН тут устраиваешь, то просто куражишься. От избытка сил, наверно. Так что, я думаю, ты не будешь в претензии, если я лягу именно на твою шконку.
И он без дальнейших разглагольствований, до которых был большой охотник, лег на место Черепа и преспокойно закрыл глаза. До онемевших от изумления Черепа и его крысевидного сотоварища донеслось спокойное дыхание их нового сокамерника. Только третий уголовник, одноглазый, сохранил абсолютное спокойствие, а на его обезображенном лице мелькнула жутковатая улыбка.
Лишь через несколько секунд Череп обрел дар речи. Он яростно, со свистом, выдохнул воздух из могучих легких, а потом, полыхнув на Владимира испепеляющим взглядом маленьких оловянных гляделок, перевел взгляд на одноглазого:
– Слышь, Есип... можно я его...
– Ну что ж, поучи, – спокойно согласился одноглазый, – а я посмотрю, каков из тебя учитель.
Крысевидный снова захихикал.
Получив разрешение, Череп двумя широкими шагами преодолел расстояние до Свиридова и, схватив Владимира за горло, что есть силы сжал пальцы и потянул на себя...
Владимир подался с неожиданной легкостью, как будто ничего не весил. Более того, создалось впечатление, что его тело спружинило и само подалось в сторону Черепа, да так, что лоб Владимира угодил прямо в плоский обезьяний нос уголовника.
Хрустнули хрящи, Череп взвыл и разжал пальцы на горле Володи. И тут же получил от Свиридова, находящегося от него вполоборота, удар такой силы и точности, что не успел издать и звука... Чавкающий звук издал только его лысый татуированный череп, который принял на себя стремительный выпад Владимира.
Вот, скажем, Витька Доктор мог бы много рассказать о таких ударах в голову, благо один из них преспокойно уложил центнер с гаком его туши на травке в дорожном кювете.
...Урка Череп отлетел так, словно его приложили по меньшей мере оглоблей, а если судить по последствиям – то и бревном. Его лицо тут же обильно залилось кровью – по всей видимости, Владимир проломил ему голову.
– Нехорошо беспокоить спящих, – хрипло сказал Владимир, рассматривая разбитые в кровь костяшки пальцев на своей правой руке.
Крысовидный тип издал дребезжащий гортанный крик, с которым воинственные племена обезьян объявляют о своих агрессивых намерениях, но вместо движения вперед попятился назад, а его сероватые обломанные ногти царапнули стену камеры.
Одноглазый засмеялся неприятным дребезжащим смехом, но вмешиваться не стал, и Владимир снова улегся на нары.
На крик крысовидного зека не замедлили явиться менты: в замке заскрежетал ключ, и двое вооруженных резиновыми дубинками сержантов ввалились в камеру.
Один из них, профилактически вытянув дубинкой продолжающего скулить у стены СИЗО крысовидного, ткнул ногой в бок Черепа и спросил:
– В чем дело?
Свиридов аж приоткрыл глаза: лично он был уверен, что сейчас его стащат с нар и будут метелить на общих правах с «Крысой» и одноглазым. А тут...
– Он хватал меня за горло и вообще вел себя как в детском саду, – произнес он.
– Ага... твоя работа, Свиридов? А ну-ка поднимайся, пойдем. Вставай, вставай с лежбища своего!
– Куда? В карцер, что ли?
– В одиночку тебя отправим, раз не умеешь себя вести, – грубо, но беззлобно сказал сержант. – Поднимай задницу! А этого... этого в медчасть надо. Ишь как башку рассадил....
...Гостеприимная «пресс-хата» для Владимира Свиридова провалилась.
На первом же заседании суда Владимир подтвердил свои показания, данные им несколько дней назад непосредственно после того, как он доставил тяжело раненную Лену в больницу. Он наотрез отказался признать себя виновным в инкриминируемом ему преступлении.
Глава 12
И он, протянув руку, попытался было хлопнуть Свиридова по заду, но тот быстро посторонился, и пятерня Черепа только хватанула зловонный спертый воздух камеры.
– Вы вот что, – осторожно сказал Свиридов, – дайте мне поспать влегкую... уже третью ночь не удается. Да еще и бодун подколбашивает.
– Да не парься ты, слышь, – сказал Владимиру третий и медленно приблизился к нему. – Выспишься еще. А на Черепа ты не смотри... он совсем темы не просекает.
Этот третий был самого зловещего вида: синее, болезненное небритое лицо, выбитый левый глаз, зубы через один. На своем тощем кадыкастом горле он держал костлявую кисть, больше похожую на куриную лапку, чем на нормальную человеческую руку.
– Вот и хорошо, – сказал Владимир, – тогда кому-то из вас придется уступить мне место.
– У параши свободно, – сказал Череп, а похожий на крысу человечек захохотал, оценив этот венец юмора: параши в камере следственного изолятора как раз и не было.
Владимир вздохнул и, прислонясь к стене, довольно миролюбиво произнес:
– Я смотрю, у тебя, гражданин Череп, сил больше всех... беспокойный ты какой-то: то домино ищешь, то КВН тут устраиваешь, то просто куражишься. От избытка сил, наверно. Так что, я думаю, ты не будешь в претензии, если я лягу именно на твою шконку.
И он без дальнейших разглагольствований, до которых был большой охотник, лег на место Черепа и преспокойно закрыл глаза. До онемевших от изумления Черепа и его крысевидного сотоварища донеслось спокойное дыхание их нового сокамерника. Только третий уголовник, одноглазый, сохранил абсолютное спокойствие, а на его обезображенном лице мелькнула жутковатая улыбка.
Лишь через несколько секунд Череп обрел дар речи. Он яростно, со свистом, выдохнул воздух из могучих легких, а потом, полыхнув на Владимира испепеляющим взглядом маленьких оловянных гляделок, перевел взгляд на одноглазого:
– Слышь, Есип... можно я его...
– Ну что ж, поучи, – спокойно согласился одноглазый, – а я посмотрю, каков из тебя учитель.
Крысевидный снова захихикал.
Получив разрешение, Череп двумя широкими шагами преодолел расстояние до Свиридова и, схватив Владимира за горло, что есть силы сжал пальцы и потянул на себя...
Владимир подался с неожиданной легкостью, как будто ничего не весил. Более того, создалось впечатление, что его тело спружинило и само подалось в сторону Черепа, да так, что лоб Владимира угодил прямо в плоский обезьяний нос уголовника.
Хрустнули хрящи, Череп взвыл и разжал пальцы на горле Володи. И тут же получил от Свиридова, находящегося от него вполоборота, удар такой силы и точности, что не успел издать и звука... Чавкающий звук издал только его лысый татуированный череп, который принял на себя стремительный выпад Владимира.
Вот, скажем, Витька Доктор мог бы много рассказать о таких ударах в голову, благо один из них преспокойно уложил центнер с гаком его туши на травке в дорожном кювете.
...Урка Череп отлетел так, словно его приложили по меньшей мере оглоблей, а если судить по последствиям – то и бревном. Его лицо тут же обильно залилось кровью – по всей видимости, Владимир проломил ему голову.
– Нехорошо беспокоить спящих, – хрипло сказал Владимир, рассматривая разбитые в кровь костяшки пальцев на своей правой руке.
Крысовидный тип издал дребезжащий гортанный крик, с которым воинственные племена обезьян объявляют о своих агрессивых намерениях, но вместо движения вперед попятился назад, а его сероватые обломанные ногти царапнули стену камеры.
Одноглазый засмеялся неприятным дребезжащим смехом, но вмешиваться не стал, и Владимир снова улегся на нары.
На крик крысовидного зека не замедлили явиться менты: в замке заскрежетал ключ, и двое вооруженных резиновыми дубинками сержантов ввалились в камеру.
Один из них, профилактически вытянув дубинкой продолжающего скулить у стены СИЗО крысовидного, ткнул ногой в бок Черепа и спросил:
– В чем дело?
Свиридов аж приоткрыл глаза: лично он был уверен, что сейчас его стащат с нар и будут метелить на общих правах с «Крысой» и одноглазым. А тут...
– Он хватал меня за горло и вообще вел себя как в детском саду, – произнес он.
– Ага... твоя работа, Свиридов? А ну-ка поднимайся, пойдем. Вставай, вставай с лежбища своего!
– Куда? В карцер, что ли?
– В одиночку тебя отправим, раз не умеешь себя вести, – грубо, но беззлобно сказал сержант. – Поднимай задницу! А этого... этого в медчасть надо. Ишь как башку рассадил....
...Гостеприимная «пресс-хата» для Владимира Свиридова провалилась.
* * *
Судебный процесс по делу о похищении и убийстве Елены Котовой начался через месяц после ее похорон.На первом же заседании суда Владимир подтвердил свои показания, данные им несколько дней назад непосредственно после того, как он доставил тяжело раненную Лену в больницу. Он наотрез отказался признать себя виновным в инкриминируемом ему преступлении.
Глава 12
Три приватных разговора
Вечером того дня, в который состоялось первое заседание суда по делу об убийстве, в камеру к своему подзащитному Владимиру Свиридову пришел знаменитый в Москве адвокат Павел Евстафьев.
Павел Евстафьев совершенно не походил на своего брата Маркина-Моська – ни внешностью, ни манерами, ни голосом, ни осанкой. Впрочем, как выяснилось, у них были разные матери, и потому такая несхожесть двух единокровных (т. е. имеющих общего отца) братьев не казалась удивительной.
Павел Евстафьев, в полную противоположность своему невзрачному, блондинисто-рыжему и низкорослому братцу, был высокий породистый брюнет с красивым самоуверенным лицом и такого атлетического сложения, что ему более приличествовало работать охранником в элитной коммерческой структуре или штатной единицей спецназа ФСБ, чем адвокатом.
Впрочем, каждый, кто слушал больше минуты его неторопливый бархатный баритон, великолепно поставленный и интонированный, понимал, что перед ним – очень квалифицированный и прекрасно знающий цену себе и другим ас столичной адвокатуры.
Он приехал в Калининград по просьбе своего брата и тут же заявил Владимиру, что, вне всякого сомнения, не сумел бы выкроить времени для него, Свиридова, в своей загруженной московской практике, если бы не личная просьба Вячеслава. То бишь Моська.
Евстафьев подчеркнул, что он глубоко признателен Владимиру за то, что тот сделал для его взбалмошного и беспокойного родственничка, а потом, понизив голос, добавил:
– Если мне не изменяет память, последним вашим местом работы была служба безопасности олигарха Маневского, не так ли? Помню, тогда шли большие пересуды, а отдельные граждане из Администрации Президента намекали мне лично, чтобы я отказался от защиты сотрудников «секьюрити» Маневского, дабы не иметь значительных проблем.
– Да, было дело, – сказал Владимир. – Но вот теперь все повернулось по-другому, и я оказался в незавидной роли экс-официанта бандитского ресторана, привлеченного к суду за похищение и убийство.
– Откровенно говоря, я очень удивился, когда узнал, что вы находитесь в Калининграде. В столице есть много людей, которые готовы навестить вас или послать людей. Сами понимаете, что в таком случае вам не потребовались бы услуги московского адвоката. Хватило бы услуг и калининградского похоронного бюро.
...И вот теперь Павел Евстафьев вошел в камеру Влада уверенным твердым шагом и, проследив, чтобы дверь камеры тщательно закрыли, уселся и, положив на колени черный кейс, произнес:
– Сегодня на суде ты держался неплохо. По-моему, на граждан присяжных заседателей ты произвел неплохое впечатление. Даже если учесть, что им, вероятно, презентованы неплохие суммы от Котова.
– Всем?
– Я навел справки. Не все берут. В частности, нам повезло, что обвинение ведет зампрокурора Скляров, который не подчинен непосредственно губернатору области и потому не имеет особых прихватов с Котовым. Более того, мне кажется, что отношения Склярова и Котова далеки от идеальных.
– Откуда такая информация?
– Это моя профессия – среди всего прочего добывать такие факты, которые могли четче вырисовать ситуацию и спрогнозировать возможное ее развитие. В конституционных рамках и вне оных.
Евстафьев вынул из кейса маленький диктофон и проговорил:
– Но что меня особенно беспокоит, так это поведение... Смоленцевой. Твоей жены. Я не могу сказать, что она говорит совсем уж не то, что бы нам хотелось, но тем не менее прослушай еще раз ее сегодняшнее выступление на суде.
– Да я и так помню каждое слово.
– Тут важны не столько слова, сколько интонации и ее манера себя держать. Одним словом – прослушай.
Свиридов кивнул.
Евстафьев включил диктофон, и послышался четкий, хоть и несколько хрипловатый и приглушенный голос Алисы:
«...Я уже говорила о тех обстоятельствах, которые сопровождали мою со Свиридовым поездку на дачу. Свидетель защиты уже подтвердил, что Свиридов попросил у него ключи от дачи, которая находилась в закладе, и сказал, что гарантирует порядок и возвращение ключей через два-три дня. Свиридов находился не в самом благополучном душевном состоянии после того, как его в буквальном смысле вышвырнули с работы... присутствующий здесь гражданин Вейсман подтвердит, что обстоятельства, приведшие к этому увольнению, были не самыми ординарными и... скажем так, радужными. Мы уехали с ним на дачу и прожили там двое суток – до самого момента, как произошло это... несчастье.
– Хорошо, – послышался голос прокурора Склярова, – остановитесь на том, что вы показали касательно происшествия в пляжном домике.
– Я пошла на пляж, в то время как Владимир поехал за продовольствием в ближайшую деревню...
– Во сколько он уехал?
– Примерно часов в шесть, в начале седьмого. Да, где-то минут пятнадцать седьмого.
– То есть в шесть часов вечера пятнадцатого сентября он был на даче?
Пауза. Потом голос Алисы не очень уверенно ответил:
– Да.
– Кто может это подтвердить?
Снова пауза и тягостное молчание. Потом голос Смоленцевой ответил:
– Вероятно, никто. На дачах в те два дня было пустынно... дни будние, все в городе на работе.
– Так что вы единственная, кто может подтвердить, что в шесть часов Свиридов был на даче, а не в городе, скажем, когда именно в это время происходила...
– Протестую! – послышался спокойный голос Евстафьева. – Обвинению не следует валить в одну кучу...»
– Так, это не столь важно, – проговорил адвокат, ставя перемотку вперед. – Вот здесь... слушай.
«– ...Что касается происшествия в пляжном домике, – раздался голос Алисы. – Примерно около половины седьмого вечера я пошла на пляж. Мое внимание привлекли какие-то хлопки из домика, и я вошла туда... Потому что знала, что домик заброшен и там никого не было в течение всего времени нашего пребывания на даче. Там я увидела Лену Котову, которая упражнялась в стрельбе... вон лежит то, по чему... точнее, по кому она стреляла. Она была сильно пьяна. Это подтвердила экспертиза. Когда она увидела меня, то начала ругаться и угрожать, а потом просто-напросто выстрелила в меня. Я потеряла сознание. Но, уже отключаясь, я услышала второй выстрел. Очевидно, это был тот самый выстрел, который оказался смертельным для Лены. Больше я ничего не помню... я очнулась на руках у Свиридова, который затем с помощью Маркина оказал мне и Лене первую помощь и перенес меня на дачу. Лена подтвердила все это уже после того, как Владимир отвез ее в больницу.
– То есть вы не видели момента выстрела в Котову и не можете поручиться за то, что стрелял в нее не Свиридов?
– За это уже поручилась сама Котова».
Евстафьев выключил запись и произнес:
– Когда речь заходит о ключевых моментах, Смоленцева теряется и производит не самое благоприятное впечатление. Хотя при первой встрече, когда ее еще не выпустили из следственного изолятора, она произвела на меня впечатление умной, холодной и уверенной в себе женщины.
– Я доверяю ей, – просто сказал Владимир.
Адвокат внимательно посмотрел на него и после недолгого молчания произнес:
– Вот как? А вот я, напротив, не склонен до конца доверять никому, кроме клиента. Никому – и особенно женщинам.
За рулем была... Алиса Смоленцева.
Охранник у дверей аж онемел, увидев, кто пожаловал в гости к его хозяину.
– А... Алиса? – запинаясь, проговорил он.
– Открывай, Меркул, открывай! – лениво, словно не происходило ничего экстраординарного, проговорила Смоленцева и краем глаза посмотрела в огромное, метра на три с половиной, зеркало на самом входе: ничего не скажешь, хороша. Даже слишком хороша для такой жирной свиньи, как Котов. – Хозяин-то дома?
– Дома, дома... Одну минуту... я должен позвонить шефу наверх.
– Ну, доложи ему обо мне. Скажи: приехала по важному делу, не терпящему отлагательства. Так и скажи.
– Отга... отла-га-тельства, – не без труда повторил охранник. – Щас... Фил Григорич, это Меркулов. Есть идти на... то есть я хотел сказать, что я не могу туда идти, к вам Смоленцева.
– Кто-о-о-о! – взревел Кашалот так, что стало слышно даже Алисе, стоявшей в трех метрах от привратника.
– Говорит, что по важному делу, не терпящему отла... лага...
– Отлагательства, – подсказала Алиса.
– Вот-вот. Так пускать или нет? Понял. Та-а-к, Алиска... надо тебя обыскать.
– Только смотри не очень лапай, – грубовато сказала Смоленцева.
Меркул понимающе усмехнулся:
– Как же, наслышан... там у тебя муженек нарисовался какой-то дико навороченный. Слыхал, как он там в СИЗО Черепу чуть его главное достоинство на черепки не порушил. Ладно... не приревнует.
– К тебе – конечно, не приревнует, болван, – высокомерно сказала Алиса, в то время как ладони охранника скользнули по ее телу.
...Через несколько минут Смоленцева уже входила в огромный, роскошно обставленный дорогущей вычурной мебелью кабинет хозяина дома.
Последний встретил ее подозрительным взглядом сощуренных маленьких глаз, а сидевшая на его жирных коленях Анжела демонстративно поднялась и села к Алисе спиной.
Котов покосился на жену и сказал:
– Выйди.
– Нет, пусть она останется, – произнесла Алиса и, не дожидаясь приглашения, уселась напротив Котова в глубокое кресло, а потом закинула ногу на ногу таким роскошным жестом, что Кашалот поперхнулся табачным дымом и мучительно закашлялся.
– Я хотела предложить тебе, Фил, небольшую сделку, – без всяких предисловий начала она настолько свободно и непринужденно, что Анжела, которая продолжала показывать Смоленцевой свою спину, едва прикрытую какой-то полупрозрачной распашонкой, повернулась к ней и взглянула с какой-то странной смесью презрительного любопытства и боязливого волнения.
– Сделку?
– Совершенно верно. Я хорошо запомнила наш разговор пятинедельной давности... тогда, в больнице. Хотя ты сегодня и не был в суде, я знаю, что тебе доложили о происходящем. Уверена. Так вот, драгоценный Филипп Григорьевич... я всегда знала тебя как человека, который всеми способами насаждал правду. Пусть эти способы были несколько грубоваты, но тем не менее цель всегда оправдывала средства. По крайней мере, если судить по твоим понятиям.
В голосе Алисы не было ни малейшей иронии, и это насторожило Котова, который в ответ на вышеприведенные слова, произнесенные любым другим тоном, давно призвал бы в свидетели всех чертей и вышвырнул бы наглеца, дерзнувшего обратиться к нему с такой речью, вон из своего дома. И хорошо еще, если живого.
– Одним словом, – сказала Алиса и снова перекинула одну ногу через другую; но на этот раз Кашалот не обратил на ее движение ни малейшего внимания, – я готова дать показания против Свиридова, но... ты великодушно умножишь на ноль мой тебе долг, то бишь те шестьсот с хвостиком тысяч. Ты же знаешь, что будет с любым числом, сколь бы велико оно ни было, если его умножить на ноль?
Алиса постучала длинными точеными пальцами по витому подлокотнику кресла и с удивившей ее саму наглостью проговорила:
– Ну, так как тебе мое предложение?
На бугристом лбу Кашалота собрались вертикальные складки. Потом они на секунду разгладились, но лишь для того, чтобы трансформироваться в горизонтальные.
– Значит, ты не желаешь больше покрывать своего муженька? – наконец произнес он.
– Я подумала и решила, что игра не стоит свеч. В наше время надо мыслить рационально. Я расскажу суду то, что было на самом деле, а мотивирую изменение своих показаний тем, что прежде защита, в лице господина Евстафьева, давила на меня.
Кашалот облизнул толстые серые губы, похожие на узкие ломти плохо выпеченного пирога из второсортной муки, и хрипло произнес:
– Так, значит, теперь ты заявишь, что это Свиридов убил мою дочь?
– Да. Когда я настаиваю на его алиби и говорю, что сама Лена отрицала, что он стрелял в нее, мне не очень-то верят. То есть делают благожелательное лицо, но все равно скептически хмыкают. Это в лучшем случае. А в худшем... Например, сегодня какой-то милый молодой человек из одной из подконтрольных тебе шаек... то есть я хотела сказать – коммерческих фирм, выкрикнул: «Ты еще добрешешься, сучка!» И я думаю, что это довольно сдержанное выражение тех чувств, которые питает ко мне братва.
– В самом деле? – ядовито спросила Анжела, которая выглядела довольно потерянно. Одна мысль не давала ей покоя – тревога о судьбе миллиона, о местонахождении которого, вероятно, знал только один Свиридов. А тут Алиса говорит, что готова сдать его – и перечеркивает эту информацию о миллионе жирной и циничной чертой!
– Ну да, – беспечно ответила Алиса, – откровенно говоря, я удивлена, что до сих пор жива. Я подумала, что если доберусь до тебя, Филипп, в целости и сохранности, то, значит... сам бог велел мне поступать так, как я поступаю сейчас.
– Значит, это все-таки Свиридов убил Лену? – спросил Котов.
– А ты в этом не уверен? Почему же тогда ты так хочешь, чтобы его засадили за решетку?
– Потому что я знаю, чувствую нутром, что он не может быть непричастен ко всему этому кошмару!!!
– Но в то же самое время ты не уверен, что он главный виновник. Ты не уверен, что это именно он не только тот, кто стрелял в Лену, но еще и тот, который так гениально просто надул всех твоих спецов вкупе с фээсбэшниками и забрал-таки из мусорного контейнера миллион баксов!
Произнося последние слова, Алиса повысила голос и взглянула на Анжелу так выразительно, что ту буквально скрючило от злобы и тревоги.
И потому она не могла удержаться от того, чтобы не вложить в свой немедленный ответ весь сарказм, на который только была способна:
– А что это ты смотришь на меня? Уж не думаешь ли ты, что и меня следует сдать в компании со Свиридовым, потому что обнаружить у меня миллион примерно столько же шансов, как и у него?
Если это и был контрудар, то очень неудачный и нанесенный крайне не к месту. Котов обернулся и, сверкнув на жену маленькими красными глазками, рявкнул:
– А тебя кто спрашивает? Вот когда я попрошу твоего совета... в чем я очень сомневаюсь... тогда и будешь говорить!
Алиса улыбнулась и произнесла:
– И вообще... судя по всему, твои следаки мало что вытрясли из Владимира, раз ты так охотно хватаешься за мое предложение... только не говори, что ты недоволен!!! Ведь если я скажу то, что уже давно сказала бы, будь ты немного мудрее и рассудительнее, то это может стать той ниточкой, за которую можно размотать весь клубочек. Да и вообще... я всегда считала, что у тебя есть спецы, которые самого невиннейшего из людей заставят признаться в том, что это именно он устроил дефолт семнадцатого августа, убил президента Кеннеди, закатал в асфальт Сеню Быка и украл тыщу рублей из кассы экономической взаимопомощи при управлении государственных богаделен.
– Так-то оно так, – пробасил Кашалот, – только этот Свиридов прошел слишком хорошую школу. Да он в первый же день в СИЗО отправил в реанимацию Леху Черепа, даром что тот КМС по боксу и отморозок, каких поискать! У него до сих пор речь не восстановилась... язык ворочается, как дерьмо в заднице при запоре. Ни бэ ни мэ...
– У него с речью и раньше не ахти было, – заметила Алиса.
– Но сейчас-то совсем никак. Говорят, у этого Свиридова удар правой, как у лошади копытом. Ну, еще бы... я как прочитал его досье, из Москвы привезенное, так ахнул! Такой букет, е-мое! Даже в федеральном розыске был... и Интерпол на уши ставил!
– Да, ты такой чести не удостоился, – холодно сказала Алиса. – В общем, так: когда суд закончится, а после того, что я скажу завтра, он может закончиться только с одним исходом... так вот, сразу после этого я покидаю Калининград. Понятно?
Котов поднял на нее задумчивый взгляд и только после довольно длительного молчания заговорил:
– И все-таки я до конца не понял: зачем ты сдаешь Свиридова, если почти полтора месяца его защищала? Ведь я почти уверен, что ты сама точно не знаешь, кто стрелял в Лену.
– Не удивлюсь, если и сама Смоленцева! – сказала Анжела, но ее не услышали.
– Сложно ты стал разглагольствовать, Котов, – отозвалась Алиса. – Даже на человека стал больше похож. А что касается меня и Володи... так его дело все равно пропащее. А я не жена-декабристка, чтобы за своим благоверным идти на каторгу и на смерть. И еще... мне все надоело, – хрипло и громко проговорила она. – Надоел этот город, где в каждом углу торчит по твоему бандиту! Я хочу вырваться отсюда любой ценой, слышишь... любой ценой!!! Ты меня понимаешь, Филипп?
– Да, – серьезно ответил тот. – У тебя все?
– Все.
– Хорошо. Нет времени на раздумья... я принимаю твое предложение.
– Только... только дай мне слово, что я... что я уеду из этого города живой.
Котов рассмеялся:
– Ну, такое слово ты проси у бога! А что касается меня... – он сразу посерьезнел, – так я даю тебе слово в том, что если что с тобой случится, то ни я, ни мои люди не будут к этому причастны. Но это все при условии, если ты скажешь то, что обещала.
Скорчившаяся на диване Анжела буквально позеленела, услышав этот спокойный, равнодушный голос человека, который умеет держать свое слово.
– Скажу. Боюсь, что некоторое из того, что я расскажу на суде, тебе не понравится. Но ничего... послушаешь. Потому что все это правда, – тихо сказала Смоленцева, вставая. – Все остальное – завтра.
Котов окинул взглядом ее великолепную фигуру, затянутую в узкое платье, с короткой накидкой на изящных плечах, подался в ее сторону всем телом и сказал, уже не пряча в глазах огоньки откровенного желания:
– А если хочешь поговорить конкретнее... так давай поднимемся наверх.
«Как раньше», договорили его красные похотливые глазки. Алиса прекрасно поняла, что он хотел сказать этими словами и этим липким, зазывающим тоном... Ее передернуло от отвращения при одной мысли о том, что с этим человеком она не так давно, до нового появления в ее жизни Влодека...
– Нет, не надо! – срывающимся голосом быстро сказала она и, повернувшись, вышла из кабинета Котова...
Котов обернулся: Анжела, бледная, как мел, с трясущимися руками, стояла в двух метрах от него и смотрела самым презрительным и яростным взглядом, который только можно представить у ущемленной в самых светлых чувствах женщины.
...А самые светлые чувства у Анжелы Котовой всегда были жадность и тщеславие.
– А ты, Котов, так и вообще последний осел, если позволяешь облапошить себя этой пиз... шала... этой драной сучке! – наконец нашла достойный эпитет для Смоленцевой мадам Котова.
– В чем дело?
Котов поднялся и, развернувшись градусов этак на сто, пристально посмотрел на разгневанную жену. То, что он поздним вечером лишний раз оторвал свою толстую задницу от дивана, выглядело из ряда вон выходящим явлением...
– В чем дело, ты спрашиваешь... В чем дело?! А в том, что тебя доят, как последнего козла! Впрочем, ты и есть козел... уставился на эту стерву! Только и думаешь, как бы ей засадить поглубже, а Свиридова засадить на подольше... этак на «пожизняк»! А тебя просто доят!
Бесспорно, козлы не являются самым лучшим дойным скотом, но Котов не разбирался в сельском хозяйстве, и потому лексика жены и особенно ее тон произвели на него достаточное впечатление.
– Ты о чем? – быстро спросил он.
– Ты думаешь, что она хочет сдать Свиридова только для того, чтобы спасти свою шкуру и избавиться от долгов?
– Да, а что? – тревожно проговорил Котов. В словах пепельно-бледной Анжелы, которая, кажется, переступила грань, за которой начинает фонтанировать откровенная истерика, ему почудилось что-то зловещее.
– А то, что она, наверно, просто обнаружила «лимон», который надо было делить на четырех человек... и теперь хочет кинуть Свиридова... выключить его из числа... из числа... – Анжела задыхалась, – из числа пайщиков, как Лену и...
Тут она осеклась, очевидно, поняв, что в пылу гнева сказала лишнее.
Но Котов подскочил к жене и, схватив ее за руку так, что она вскрикнула от боли, проговорил медленно и тихо:
Павел Евстафьев совершенно не походил на своего брата Маркина-Моська – ни внешностью, ни манерами, ни голосом, ни осанкой. Впрочем, как выяснилось, у них были разные матери, и потому такая несхожесть двух единокровных (т. е. имеющих общего отца) братьев не казалась удивительной.
Павел Евстафьев, в полную противоположность своему невзрачному, блондинисто-рыжему и низкорослому братцу, был высокий породистый брюнет с красивым самоуверенным лицом и такого атлетического сложения, что ему более приличествовало работать охранником в элитной коммерческой структуре или штатной единицей спецназа ФСБ, чем адвокатом.
Впрочем, каждый, кто слушал больше минуты его неторопливый бархатный баритон, великолепно поставленный и интонированный, понимал, что перед ним – очень квалифицированный и прекрасно знающий цену себе и другим ас столичной адвокатуры.
Он приехал в Калининград по просьбе своего брата и тут же заявил Владимиру, что, вне всякого сомнения, не сумел бы выкроить времени для него, Свиридова, в своей загруженной московской практике, если бы не личная просьба Вячеслава. То бишь Моська.
Евстафьев подчеркнул, что он глубоко признателен Владимиру за то, что тот сделал для его взбалмошного и беспокойного родственничка, а потом, понизив голос, добавил:
– Если мне не изменяет память, последним вашим местом работы была служба безопасности олигарха Маневского, не так ли? Помню, тогда шли большие пересуды, а отдельные граждане из Администрации Президента намекали мне лично, чтобы я отказался от защиты сотрудников «секьюрити» Маневского, дабы не иметь значительных проблем.
– Да, было дело, – сказал Владимир. – Но вот теперь все повернулось по-другому, и я оказался в незавидной роли экс-официанта бандитского ресторана, привлеченного к суду за похищение и убийство.
– Откровенно говоря, я очень удивился, когда узнал, что вы находитесь в Калининграде. В столице есть много людей, которые готовы навестить вас или послать людей. Сами понимаете, что в таком случае вам не потребовались бы услуги московского адвоката. Хватило бы услуг и калининградского похоронного бюро.
...И вот теперь Павел Евстафьев вошел в камеру Влада уверенным твердым шагом и, проследив, чтобы дверь камеры тщательно закрыли, уселся и, положив на колени черный кейс, произнес:
– Сегодня на суде ты держался неплохо. По-моему, на граждан присяжных заседателей ты произвел неплохое впечатление. Даже если учесть, что им, вероятно, презентованы неплохие суммы от Котова.
– Всем?
– Я навел справки. Не все берут. В частности, нам повезло, что обвинение ведет зампрокурора Скляров, который не подчинен непосредственно губернатору области и потому не имеет особых прихватов с Котовым. Более того, мне кажется, что отношения Склярова и Котова далеки от идеальных.
– Откуда такая информация?
– Это моя профессия – среди всего прочего добывать такие факты, которые могли четче вырисовать ситуацию и спрогнозировать возможное ее развитие. В конституционных рамках и вне оных.
Евстафьев вынул из кейса маленький диктофон и проговорил:
– Но что меня особенно беспокоит, так это поведение... Смоленцевой. Твоей жены. Я не могу сказать, что она говорит совсем уж не то, что бы нам хотелось, но тем не менее прослушай еще раз ее сегодняшнее выступление на суде.
– Да я и так помню каждое слово.
– Тут важны не столько слова, сколько интонации и ее манера себя держать. Одним словом – прослушай.
Свиридов кивнул.
Евстафьев включил диктофон, и послышался четкий, хоть и несколько хрипловатый и приглушенный голос Алисы:
«...Я уже говорила о тех обстоятельствах, которые сопровождали мою со Свиридовым поездку на дачу. Свидетель защиты уже подтвердил, что Свиридов попросил у него ключи от дачи, которая находилась в закладе, и сказал, что гарантирует порядок и возвращение ключей через два-три дня. Свиридов находился не в самом благополучном душевном состоянии после того, как его в буквальном смысле вышвырнули с работы... присутствующий здесь гражданин Вейсман подтвердит, что обстоятельства, приведшие к этому увольнению, были не самыми ординарными и... скажем так, радужными. Мы уехали с ним на дачу и прожили там двое суток – до самого момента, как произошло это... несчастье.
– Хорошо, – послышался голос прокурора Склярова, – остановитесь на том, что вы показали касательно происшествия в пляжном домике.
– Я пошла на пляж, в то время как Владимир поехал за продовольствием в ближайшую деревню...
– Во сколько он уехал?
– Примерно часов в шесть, в начале седьмого. Да, где-то минут пятнадцать седьмого.
– То есть в шесть часов вечера пятнадцатого сентября он был на даче?
Пауза. Потом голос Алисы не очень уверенно ответил:
– Да.
– Кто может это подтвердить?
Снова пауза и тягостное молчание. Потом голос Смоленцевой ответил:
– Вероятно, никто. На дачах в те два дня было пустынно... дни будние, все в городе на работе.
– Так что вы единственная, кто может подтвердить, что в шесть часов Свиридов был на даче, а не в городе, скажем, когда именно в это время происходила...
– Протестую! – послышался спокойный голос Евстафьева. – Обвинению не следует валить в одну кучу...»
– Так, это не столь важно, – проговорил адвокат, ставя перемотку вперед. – Вот здесь... слушай.
«– ...Что касается происшествия в пляжном домике, – раздался голос Алисы. – Примерно около половины седьмого вечера я пошла на пляж. Мое внимание привлекли какие-то хлопки из домика, и я вошла туда... Потому что знала, что домик заброшен и там никого не было в течение всего времени нашего пребывания на даче. Там я увидела Лену Котову, которая упражнялась в стрельбе... вон лежит то, по чему... точнее, по кому она стреляла. Она была сильно пьяна. Это подтвердила экспертиза. Когда она увидела меня, то начала ругаться и угрожать, а потом просто-напросто выстрелила в меня. Я потеряла сознание. Но, уже отключаясь, я услышала второй выстрел. Очевидно, это был тот самый выстрел, который оказался смертельным для Лены. Больше я ничего не помню... я очнулась на руках у Свиридова, который затем с помощью Маркина оказал мне и Лене первую помощь и перенес меня на дачу. Лена подтвердила все это уже после того, как Владимир отвез ее в больницу.
– То есть вы не видели момента выстрела в Котову и не можете поручиться за то, что стрелял в нее не Свиридов?
– За это уже поручилась сама Котова».
Евстафьев выключил запись и произнес:
– Когда речь заходит о ключевых моментах, Смоленцева теряется и производит не самое благоприятное впечатление. Хотя при первой встрече, когда ее еще не выпустили из следственного изолятора, она произвела на меня впечатление умной, холодной и уверенной в себе женщины.
– Я доверяю ей, – просто сказал Владимир.
Адвокат внимательно посмотрел на него и после недолгого молчания произнес:
– Вот как? А вот я, напротив, не склонен до конца доверять никому, кроме клиента. Никому – и особенно женщинам.
* * *
В то же самое время черный «Хендэй соната» подъехал к трехэтажному белокаменному особняку Филиппа Григорьевича Котова с разбитым перед ним садом.За рулем была... Алиса Смоленцева.
Охранник у дверей аж онемел, увидев, кто пожаловал в гости к его хозяину.
– А... Алиса? – запинаясь, проговорил он.
– Открывай, Меркул, открывай! – лениво, словно не происходило ничего экстраординарного, проговорила Смоленцева и краем глаза посмотрела в огромное, метра на три с половиной, зеркало на самом входе: ничего не скажешь, хороша. Даже слишком хороша для такой жирной свиньи, как Котов. – Хозяин-то дома?
– Дома, дома... Одну минуту... я должен позвонить шефу наверх.
– Ну, доложи ему обо мне. Скажи: приехала по важному делу, не терпящему отлагательства. Так и скажи.
– Отга... отла-га-тельства, – не без труда повторил охранник. – Щас... Фил Григорич, это Меркулов. Есть идти на... то есть я хотел сказать, что я не могу туда идти, к вам Смоленцева.
– Кто-о-о-о! – взревел Кашалот так, что стало слышно даже Алисе, стоявшей в трех метрах от привратника.
– Говорит, что по важному делу, не терпящему отла... лага...
– Отлагательства, – подсказала Алиса.
– Вот-вот. Так пускать или нет? Понял. Та-а-к, Алиска... надо тебя обыскать.
– Только смотри не очень лапай, – грубовато сказала Смоленцева.
Меркул понимающе усмехнулся:
– Как же, наслышан... там у тебя муженек нарисовался какой-то дико навороченный. Слыхал, как он там в СИЗО Черепу чуть его главное достоинство на черепки не порушил. Ладно... не приревнует.
– К тебе – конечно, не приревнует, болван, – высокомерно сказала Алиса, в то время как ладони охранника скользнули по ее телу.
...Через несколько минут Смоленцева уже входила в огромный, роскошно обставленный дорогущей вычурной мебелью кабинет хозяина дома.
Последний встретил ее подозрительным взглядом сощуренных маленьких глаз, а сидевшая на его жирных коленях Анжела демонстративно поднялась и села к Алисе спиной.
Котов покосился на жену и сказал:
– Выйди.
– Нет, пусть она останется, – произнесла Алиса и, не дожидаясь приглашения, уселась напротив Котова в глубокое кресло, а потом закинула ногу на ногу таким роскошным жестом, что Кашалот поперхнулся табачным дымом и мучительно закашлялся.
– Я хотела предложить тебе, Фил, небольшую сделку, – без всяких предисловий начала она настолько свободно и непринужденно, что Анжела, которая продолжала показывать Смоленцевой свою спину, едва прикрытую какой-то полупрозрачной распашонкой, повернулась к ней и взглянула с какой-то странной смесью презрительного любопытства и боязливого волнения.
– Сделку?
– Совершенно верно. Я хорошо запомнила наш разговор пятинедельной давности... тогда, в больнице. Хотя ты сегодня и не был в суде, я знаю, что тебе доложили о происходящем. Уверена. Так вот, драгоценный Филипп Григорьевич... я всегда знала тебя как человека, который всеми способами насаждал правду. Пусть эти способы были несколько грубоваты, но тем не менее цель всегда оправдывала средства. По крайней мере, если судить по твоим понятиям.
В голосе Алисы не было ни малейшей иронии, и это насторожило Котова, который в ответ на вышеприведенные слова, произнесенные любым другим тоном, давно призвал бы в свидетели всех чертей и вышвырнул бы наглеца, дерзнувшего обратиться к нему с такой речью, вон из своего дома. И хорошо еще, если живого.
– Одним словом, – сказала Алиса и снова перекинула одну ногу через другую; но на этот раз Кашалот не обратил на ее движение ни малейшего внимания, – я готова дать показания против Свиридова, но... ты великодушно умножишь на ноль мой тебе долг, то бишь те шестьсот с хвостиком тысяч. Ты же знаешь, что будет с любым числом, сколь бы велико оно ни было, если его умножить на ноль?
Алиса постучала длинными точеными пальцами по витому подлокотнику кресла и с удивившей ее саму наглостью проговорила:
– Ну, так как тебе мое предложение?
На бугристом лбу Кашалота собрались вертикальные складки. Потом они на секунду разгладились, но лишь для того, чтобы трансформироваться в горизонтальные.
– Значит, ты не желаешь больше покрывать своего муженька? – наконец произнес он.
– Я подумала и решила, что игра не стоит свеч. В наше время надо мыслить рационально. Я расскажу суду то, что было на самом деле, а мотивирую изменение своих показаний тем, что прежде защита, в лице господина Евстафьева, давила на меня.
Кашалот облизнул толстые серые губы, похожие на узкие ломти плохо выпеченного пирога из второсортной муки, и хрипло произнес:
– Так, значит, теперь ты заявишь, что это Свиридов убил мою дочь?
– Да. Когда я настаиваю на его алиби и говорю, что сама Лена отрицала, что он стрелял в нее, мне не очень-то верят. То есть делают благожелательное лицо, но все равно скептически хмыкают. Это в лучшем случае. А в худшем... Например, сегодня какой-то милый молодой человек из одной из подконтрольных тебе шаек... то есть я хотела сказать – коммерческих фирм, выкрикнул: «Ты еще добрешешься, сучка!» И я думаю, что это довольно сдержанное выражение тех чувств, которые питает ко мне братва.
– В самом деле? – ядовито спросила Анжела, которая выглядела довольно потерянно. Одна мысль не давала ей покоя – тревога о судьбе миллиона, о местонахождении которого, вероятно, знал только один Свиридов. А тут Алиса говорит, что готова сдать его – и перечеркивает эту информацию о миллионе жирной и циничной чертой!
– Ну да, – беспечно ответила Алиса, – откровенно говоря, я удивлена, что до сих пор жива. Я подумала, что если доберусь до тебя, Филипп, в целости и сохранности, то, значит... сам бог велел мне поступать так, как я поступаю сейчас.
– Значит, это все-таки Свиридов убил Лену? – спросил Котов.
– А ты в этом не уверен? Почему же тогда ты так хочешь, чтобы его засадили за решетку?
– Потому что я знаю, чувствую нутром, что он не может быть непричастен ко всему этому кошмару!!!
– Но в то же самое время ты не уверен, что он главный виновник. Ты не уверен, что это именно он не только тот, кто стрелял в Лену, но еще и тот, который так гениально просто надул всех твоих спецов вкупе с фээсбэшниками и забрал-таки из мусорного контейнера миллион баксов!
Произнося последние слова, Алиса повысила голос и взглянула на Анжелу так выразительно, что ту буквально скрючило от злобы и тревоги.
И потому она не могла удержаться от того, чтобы не вложить в свой немедленный ответ весь сарказм, на который только была способна:
– А что это ты смотришь на меня? Уж не думаешь ли ты, что и меня следует сдать в компании со Свиридовым, потому что обнаружить у меня миллион примерно столько же шансов, как и у него?
Если это и был контрудар, то очень неудачный и нанесенный крайне не к месту. Котов обернулся и, сверкнув на жену маленькими красными глазками, рявкнул:
– А тебя кто спрашивает? Вот когда я попрошу твоего совета... в чем я очень сомневаюсь... тогда и будешь говорить!
Алиса улыбнулась и произнесла:
– И вообще... судя по всему, твои следаки мало что вытрясли из Владимира, раз ты так охотно хватаешься за мое предложение... только не говори, что ты недоволен!!! Ведь если я скажу то, что уже давно сказала бы, будь ты немного мудрее и рассудительнее, то это может стать той ниточкой, за которую можно размотать весь клубочек. Да и вообще... я всегда считала, что у тебя есть спецы, которые самого невиннейшего из людей заставят признаться в том, что это именно он устроил дефолт семнадцатого августа, убил президента Кеннеди, закатал в асфальт Сеню Быка и украл тыщу рублей из кассы экономической взаимопомощи при управлении государственных богаделен.
– Так-то оно так, – пробасил Кашалот, – только этот Свиридов прошел слишком хорошую школу. Да он в первый же день в СИЗО отправил в реанимацию Леху Черепа, даром что тот КМС по боксу и отморозок, каких поискать! У него до сих пор речь не восстановилась... язык ворочается, как дерьмо в заднице при запоре. Ни бэ ни мэ...
– У него с речью и раньше не ахти было, – заметила Алиса.
– Но сейчас-то совсем никак. Говорят, у этого Свиридова удар правой, как у лошади копытом. Ну, еще бы... я как прочитал его досье, из Москвы привезенное, так ахнул! Такой букет, е-мое! Даже в федеральном розыске был... и Интерпол на уши ставил!
– Да, ты такой чести не удостоился, – холодно сказала Алиса. – В общем, так: когда суд закончится, а после того, что я скажу завтра, он может закончиться только с одним исходом... так вот, сразу после этого я покидаю Калининград. Понятно?
Котов поднял на нее задумчивый взгляд и только после довольно длительного молчания заговорил:
– И все-таки я до конца не понял: зачем ты сдаешь Свиридова, если почти полтора месяца его защищала? Ведь я почти уверен, что ты сама точно не знаешь, кто стрелял в Лену.
– Не удивлюсь, если и сама Смоленцева! – сказала Анжела, но ее не услышали.
– Сложно ты стал разглагольствовать, Котов, – отозвалась Алиса. – Даже на человека стал больше похож. А что касается меня и Володи... так его дело все равно пропащее. А я не жена-декабристка, чтобы за своим благоверным идти на каторгу и на смерть. И еще... мне все надоело, – хрипло и громко проговорила она. – Надоел этот город, где в каждом углу торчит по твоему бандиту! Я хочу вырваться отсюда любой ценой, слышишь... любой ценой!!! Ты меня понимаешь, Филипп?
– Да, – серьезно ответил тот. – У тебя все?
– Все.
– Хорошо. Нет времени на раздумья... я принимаю твое предложение.
– Только... только дай мне слово, что я... что я уеду из этого города живой.
Котов рассмеялся:
– Ну, такое слово ты проси у бога! А что касается меня... – он сразу посерьезнел, – так я даю тебе слово в том, что если что с тобой случится, то ни я, ни мои люди не будут к этому причастны. Но это все при условии, если ты скажешь то, что обещала.
Скорчившаяся на диване Анжела буквально позеленела, услышав этот спокойный, равнодушный голос человека, который умеет держать свое слово.
– Скажу. Боюсь, что некоторое из того, что я расскажу на суде, тебе не понравится. Но ничего... послушаешь. Потому что все это правда, – тихо сказала Смоленцева, вставая. – Все остальное – завтра.
Котов окинул взглядом ее великолепную фигуру, затянутую в узкое платье, с короткой накидкой на изящных плечах, подался в ее сторону всем телом и сказал, уже не пряча в глазах огоньки откровенного желания:
– А если хочешь поговорить конкретнее... так давай поднимемся наверх.
«Как раньше», договорили его красные похотливые глазки. Алиса прекрасно поняла, что он хотел сказать этими словами и этим липким, зазывающим тоном... Ее передернуло от отвращения при одной мысли о том, что с этим человеком она не так давно, до нового появления в ее жизни Влодека...
– Нет, не надо! – срывающимся голосом быстро сказала она и, повернувшись, вышла из кабинета Котова...
* * *
– Какие же вы, мужики, скоты!Котов обернулся: Анжела, бледная, как мел, с трясущимися руками, стояла в двух метрах от него и смотрела самым презрительным и яростным взглядом, который только можно представить у ущемленной в самых светлых чувствах женщины.
...А самые светлые чувства у Анжелы Котовой всегда были жадность и тщеславие.
– А ты, Котов, так и вообще последний осел, если позволяешь облапошить себя этой пиз... шала... этой драной сучке! – наконец нашла достойный эпитет для Смоленцевой мадам Котова.
– В чем дело?
Котов поднялся и, развернувшись градусов этак на сто, пристально посмотрел на разгневанную жену. То, что он поздним вечером лишний раз оторвал свою толстую задницу от дивана, выглядело из ряда вон выходящим явлением...
– В чем дело, ты спрашиваешь... В чем дело?! А в том, что тебя доят, как последнего козла! Впрочем, ты и есть козел... уставился на эту стерву! Только и думаешь, как бы ей засадить поглубже, а Свиридова засадить на подольше... этак на «пожизняк»! А тебя просто доят!
Бесспорно, козлы не являются самым лучшим дойным скотом, но Котов не разбирался в сельском хозяйстве, и потому лексика жены и особенно ее тон произвели на него достаточное впечатление.
– Ты о чем? – быстро спросил он.
– Ты думаешь, что она хочет сдать Свиридова только для того, чтобы спасти свою шкуру и избавиться от долгов?
– Да, а что? – тревожно проговорил Котов. В словах пепельно-бледной Анжелы, которая, кажется, переступила грань, за которой начинает фонтанировать откровенная истерика, ему почудилось что-то зловещее.
– А то, что она, наверно, просто обнаружила «лимон», который надо было делить на четырех человек... и теперь хочет кинуть Свиридова... выключить его из числа... из числа... – Анжела задыхалась, – из числа пайщиков, как Лену и...
Тут она осеклась, очевидно, поняв, что в пылу гнева сказала лишнее.
Но Котов подскочил к жене и, схватив ее за руку так, что она вскрикнула от боли, проговорил медленно и тихо: