– Нет, не идет! Знаю я вас... наобещаете, а потом найдут меня где-нибудь в овраге! Нет уж!
– А ну, стой! – рявкнул было Мосек, но Евстафьев махнул рукой: пусть идет.
Хлопнула входная дверь: странная посетительница покинула квартиру Маркина.
– Что, думаешь, котовская подстава? – проговорил Славик. – Так, да?
– Зачем? Котов тут вовсе ни при чем, – задумчиво произнес Евстафьев. – Котов тут вовсе ни при чем, помяни мое слово. А дамочка интересная. Записал я ее бред на диктофон, будет что послушать.
– Записал?
– А то как же! А теперь – пора! Некогда долго рассусоливать.
– Куда?
– На экспертизу, – коротко ответил Павел.
Глава 14
– А ну, стой! – рявкнул было Мосек, но Евстафьев махнул рукой: пусть идет.
Хлопнула входная дверь: странная посетительница покинула квартиру Маркина.
– Что, думаешь, котовская подстава? – проговорил Славик. – Так, да?
– Зачем? Котов тут вовсе ни при чем, – задумчиво произнес Евстафьев. – Котов тут вовсе ни при чем, помяни мое слово. А дамочка интересная. Записал я ее бред на диктофон, будет что послушать.
– Записал?
– А то как же! А теперь – пора! Некогда долго рассусоливать.
– Куда?
– На экспертизу, – коротко ответил Павел.
Глава 14
Убийца
Как только открылось заседание суда, адвокат Свиридова Павел Евстафьев поднялся со своего места и, поправив рукав пиджака, неспешно начал:
– Уважаемый суд, уважаемые присяжные. За то малое время, что прошло с момента закрытия последнего заседания по рассмотрению дела моего клиента, мною были получены достаточно веские улики, позволяющие мне с большей убедительностью показать, что мой подзащитный искусно опутан сетью ложных мотивов и выдуманных фактов, которые с разной степенью искусности и беззастенчивости приправлены самой циничной ложью, – продолжал он, не обращая ни малейшего внимания на неприязненный гул в зале и на угрожающие выкрики с мест. – Впрочем, последнее свидетельство госпожи Смоленцевой, последние ее показания перекрыли все эти приправы, как кетчуп «Чили» перекрывает вкус всех иных специй, содержащихся в блюде. Иными словами, я хочу вызвать свидетельницу Смоленцеву!
Судья переглянулся со Скляровым, и через минуту в зал вошла Алиса.
Она была почти совершенно без косметики, волосы уложены в аккуратную прическу и заколоты заколкой, отчего – в сочетании со строгим стильным костюмом – она казалась похожей на учительницу элитного колледжа.
Алиса, пройдя между рядами, встала на свидетельское место. Сидящий за решеткой Владимир взглянул на нее с какой-то непередаваемой смесью недоумения и грусти.
– Бесспорно, эти доказательства могут иметь решающее значение в процессе, и потому мне хотелось бы представить их немедленно, пока еще не закончен опрос свидетелей, – продолжил Евстафьев.
– Что это за доказательства?
– Это пистолет, из которого была застрелена Елена Котова, – сделав эффектнейшую паузу – все-таки ему нужно было стать актером! – сказал Евстафьев. – Прошу!
И перед глазами судьи появился тот самый целлофановый пакет со «Смит и Вессоном», который соседка Свиридова по даче накануне принесла адвокату.
Зал загудел. Евстафьев с ловкостью фокусника вынул пистолет при помощи тряпочки и подал судье.
– Я уже провел экспертизу, – сказал он, – и она подтвердила, что именно из этого пистолета была застрелена Котова. Бесспорно, вы можете повторить ее, но результат не изменится. Вот результат экспертизы. Но самое интересное в нем, – Евстафьев снял очки и окинул зал глубоким, настороженным, повелительным взглядом – и все, повинуясь этому взгляду, затихли, – не то, что именно из него стреляли в Котову, хотя это сам по себе факт оглушительный... Но то, чьи именно отпечатки пальцев на нем обнаружены. Вот что интересно.
– Вы не имели права проводить подобную экспертизу! – вскочил Скляров. – Это в юрисдикции суда!
– Осмелюсь вам заметить, господин государственный обвинитель, что это дело, как я уже отмечал неоднократно, ведется с таким колоссальным нарушением процессуально-правовых норм, что, образно говоря, лишняя дробина не убьет слона. Отбрасывая риторику, можно просто предложить вам повторить эту экспертизу – с уверенностью, что вот уж теперь ее результаты фальсифицированы не будут.
Скляров негодующе открыл было рот, но Евстафьев опередил его:
– Я вызвал свидетельницу Смоленцеву. Неудобно заставлять даму ждать, гражданин обвинитель. Итак, – он повернулся уже к Алисе, – если вы утверждаете, что Котову застрелил именно Свиридов, то должны знать, из какого именно пистолета он ее застрелил. Не так ли?
– Да. Но я могла и не разглядеть, учитывая мое состояние в тот момент. Я и не разглядела, – дерзко ответила та.
– Бесспорно, я могу согласиться с вами в том, что вы могли не определить марку оружия. Но цвет-то вы должны были запомнить!
– В таких эксцессах иногда забываешь собственное имя.
– Это не ответ. Уж вы-то как раз вспомнили не в меру много. Я задаю вам вопрос: признаете ли вы, что Свиридов держал в руках пистолет серебристого цвета, достаточно редко встречающийся в нашей стране?
Алиса замялась и повернулась к Склярову.
– Протестую. Это к делу не относится, – моментально отреагировал тот.
Евстафьев криво улыбнулся:
– Вот уж что-что, а это как раз относится. Но не буду спорить. Просто не имеет смысла. Потому что на рукоятке пистолета, на его курке и даже на дуле обнаружены отпечатки пальцев только одного человека. Я не буду утверждать, убийца он или нет: это дело суда, – с нескрываемой иронией добавил он. – Но факт налицо: на пистолете обнаружены отпечатки пальцев... Смоленцевой Алисы Владимировны!
Скляров снова вскочил со своего места и взревел:
– Что-о?!
– Прошу вас, – невозмутимо проговорил адвокат Евстафьев и протянул прокурору лист с распечаткой результатов экспертизы.
Чем дальше тот читал, тем больше бледнело и вытягивалось его холеное лицо, тем больше дрожала большая рука с дорогими швейцарскими часами на запястье.
Наконец он, протянув листок судье, сел на свое место, и пробормотал:
– Этого не может быть...
Но самое большое воздействие оглашенный Евстафьевым факт оказал на трех людей: Свиридова, который, казалось бы, безучастно сидел на скамье подсудимых, а теперь вскочил и заметался, как лев в клетке, схватившись руками за голову; Смоленцеву, посмотревшую на адвоката бледным, ничего не выражающим взглядом, каким смотрят на привидение, и Котова.
Последний, казалось, был потрясен больше всех – его массивное рыхлое лицо побагровело, дернулись и помутнели маленькие красные глазки-буры, из мощной груди вырвался с присвистом страшный хрип...
Судья ознакомился с результатами экспертизы, повертел в руках пистолет и проговорил, обращаясь к Смоленцевой:
– Как вы объясните только что вскрывшиеся факты?
Губы Алисы дернулись, пытаясь что-то сказать в свое оправдание... Но ее опередил чей-то хриплый, густой, болезненно надтреснутый и словно изменивший его владельцу голос:
– Ничего не надо объяснять. Я объясню. Я хочу дать свидетельские показания.
...В зале, выпрямившись в полный рост, стоял и мутно смотрел и ничего не видел вокруг себя Филипп Григорьевич Котов, Кашалот.
– Я объясню, – повторил он и, оттолкнув попытавшегося было задержать его Медведева, направился к Алисе.
Сжавшись, она посторонилась, уступая ему место, и почти прижалась к охраннику.
Котов посмотрел на судей, на Свиридова и с трудом заговорил. Весомо и отчетливо раскатывалось каждое его слово в мертвой тишине зала.
– Я думаю, повторная экспертиза не нужна. Такой адвокат, как господин Евстафьев, не станет вводить в заблуждение, предлагая не проверенные сто раз данные. Смоленцева может ничего не говорить. Я и так знаю, что она виновна. И знал до того, как адвокат... э-э-э... Евстафьев обнародовал результаты экспертизы. Вот так.
В зале продолжала царить тишина...
Только голос Кашалота продолжал хрипло, рывками проталкиваться сквозь эту ватную тишину:
– Вчера я узнал, что мою дочь никто не похищал. Кажется, в этом состоит первый пункт обвинения... э-э-э... Свиридову? Да? Так вот, моя жена Анжела Котова рассказала мне, что похищение было разыграно – от и до. Просто с целью выжать из меня побольше бабок... миллион гринов. И этот миллион они должны были поделить на четверых. Исполнитель, моя дочь, моя жена, – его губы страдальчески скривились, выговаривая эти слова, – и моя любовница. Вот эта женщина, Смоленцева. Для осуществления этого плана они наняли профессионала высокого класса – вот его, Свиридова – и... дальше вам все известно.
Меня облапошили как младенца. И я бы ничего не узнал, не произойди это несчастье... сучки передрались, и одну из них застрелили... мою дочь, Лену. А позавчера вот эта женщина, Смоленцева, пришла в мой дом и предложила мне сдать Свиридова за списание своих долгов. Вот и все. А теперь оказывается, что и Лену убила она... шалава.
Лицо Котова стало просто страшным, когда он захрипел и протянул руку за платком, который протягивал ему Медведев; пот лился с Кашалота ручьями, и платок не мог осушить их – он только промок насквозь в два счета.
Тяжело рухнув в кресло на переднем ряду, Кашалот начал утирать пот со лба.
Как только он умолк, в зале поднялся шум, быстро переросший в беспорядочный галдеж и суматоху. Судье и охране стоило немалых трудов установить хотя бы относительную тишину.
Алиса стояла, словно пораженная приступом столбняка. С ее лица, как влага под палящим солнцем, улетучилась вся надменность. Но – странное дело! – адвокат Евстафьев рассматривал ее не с презрением и торжествующим вызовом победителя, а с каким-то почти детским любопытством, словно пряча во взгляде какую-то заветную, внезапно остро и ярко озарившую мозг мысль.
– Гражданка Котова может подтвердить сказанное вами? – спросил судья, глядя на Кашалота.
– Не может.
– По какой причине?
– По причине своей смерти. Она умерла вчера вечером от сердечного приступа, – произнес Кашалот, не отрывая многозначительного взгляда от лица Алисы.
Смоленцева содрогнулась.
– Гражданка Смоленцева, вы можете подтвердить сказанное гражданином Котовым?
Алиса подняла взгляд на прутья клетки, туда, где в обжигающе-темной тени белело пепельно-бледное лицо Свиридова. Вероятно, она вспомнила, что вот так, много лет тому назад, его, Владимира, тоже поставили лицом к лицу со страшной правдой – когда она в упор спросила:
– Это правда? – разумея, правда ли, что он убил ее родителей...
И, вспомнив это, она подняла голову, как он тогда, и сказала то самое – короткое и единственно возможное – слово:
– Да.
– Вы разыграли похищение с целью шантажа?
– Да.
– И вы стреляли в Елену Котову?
Лишь секунду помедлила Алиса... и в третий раз сказала:
– Да.
...Через два часа суд постановил признать Свиридова Владимира Антоновича невиновным в похищении и убийстве Котовой Елены Филипповны и из-под стражи освободить.
Ни о каком шантаже даже не упоминалось, и нового уголовного дела по факту вымогательства возбуждено не было. Хотя все основания к тому были. Но такова была воля Кашалота.
Смоленцева же была арестована и водворена в одиночную камеру следственного изолятора...
– То, что меня освободили из-под стражи и что я дошел до этой дыры живым и здоровым, хотя вся братва знает, что деньги у меня... это пугает больше, чем ствол, приставленный к затылку, – сказал Владимир.
– Да, Кашалот не похож на Деда Мороза, привыкшего раздаривать подарки, – буркнул Фокин. – Но почему ты пошел именно сюда?
– Потому что у меня здесь встреча с Кашалотом, – холодно ответил Владимир. – Он назначил мне свидание еще в зале суда. Вас, скорее всего, попросят покинуть помещение. Я же вас настоятельно просил не идти вместе со мной. Сами настояли... черти.
– Ага... – мрачно проговорил Мосек и поежился, – а вот и братва.
– Н-да-а-а... – протянул Фокин. Евстафьев же предпочел промолчать.
В зал ресторана вошло человек десять братков. Они встали у самого входа, намертво перекрыв его, а сквозь тесные «ряды своих воинственных дружин» прошел Кашалот в сопровождении неизменного Медведева и направился прямо к столу, за которым сидели Свиридов с друзьями.
Котов молча присел на стул, предупредительно поставленный ему забежавшим вперед начальником охраны, и, оглядев сумрачные лица четырех сидящих перед ним мужчин, медленно проговорил:
– Дела у нас не самые кучерявые, не так ли, а, Свиридов?
– Да, Филипп Григорьевич, – угрюмо отозвался тот.
– А ты не хлещи меня имяотчеством. На сегодня я для тебя Кашалот. Понял?
– Да.
– Надо нам с тобой решить одну проблему, – выговорил Котов, укладывая свою тяжелую пятерню на поверхность стола.
– Стоимостью в миллион баксов, так?
– Так. Догадливый. Впрочем, тут большого ума не надо – догадаться, о чем базар поведется. А вот вокруг пальца моих людей в завязке с комитетчиками и псами убоповскими обвести – вот тут ум нужен. Ум и умение. Далеко мог бы пойти, Свиридов... да не за то берешься. Не за то. Не на то ум свой и все богом и людьми умными данное расходовал.
– Ты мне отходную молитву читаешь, Кашалот? – насмешливо спросил Владимир.
Котов переглянулся с Медведевым и только после этого, помассировав пальцами мясистый подбородок, сказал:
– У меня мало времени. Ты вот что... где бабки мои?
– А меня после этого в расход?
– Боишься? – прищурился Котов.
– Я – нет. Меня, с твоей колокольни, может, и есть за что на ноль умножать. Так ты, кажется, любишь выражаться? А вот этих ребят надо отпустить. Они тут ни при делах.
– При делах, коли остались. Ну да ладно. В общем, так: я знаю, кого бы ты хотел получить. Я и так двух своих самых близких баб уже... прошляпил. Одну собственными руками... Анжелу, а вторую... Лену... знаешь. Пора и тебе должок возвращать. А крови я пролил довольно, надо и честь знать. Договор между нами будет такой: ты отдаешь мне мой «лимон», а я – честно и без обиды – выдаю тебе твою... в общем, которая по-сучьи сдала тебя на суде. Самым блядским, самым мусорным образом – за лавэ, за «бабки» тебя слила. Я думаю, такой, как ты, не станет с ней долго рассусоливать. Головой в овраг – и будешь прав.
– Алиса? – вздрогнув, спросил Владимир. – Так она же в СИЗО.
– Нет ее больше в СИЗО. Списали ее оттуда. По болезни со смертельным исходом. Я порекомендовал. Так что номинально такой Смоленцевой Алисы Владимировны больше среди живых не числится.
– Номинально? А фактически?
– Фактически я отдам ее в полное твое распоряжение после того, как увижу свои деньги.
– Они в моей машине. Под передним правым сиденьем. В пакете.
– Ключи! – потребовал Котов. – Саня, поди возьми, – приказал он Медведеву. – Принеси сюда... я посмотрю.
Медведев исчез. Кашалот тяжело оперся огромным локтем на край стола и жестко, с усилием взглянул в самое лицо Свиридова:
– Пошутил надо мной ты знатно... таких я обычно сразу на ноль умножаю. А тут еще моя... в общем, ладно, базара нет. Пустил бы я пулю тебе в лоб, но по-волчьи это. Да и ты вел себя правильно. Отыграл честно свою партию проклятую. Нет... душа не лежит. Так что считай, что на этот раз повезло тебе. И мой тебе совет – дуй из этого города и никогда здесь – даже мысленно – не появляйся.
Вернулся Медведев с пакетом в руках и высыпал на стол груду баксов.
– Деньги в пакете держишь? – усмехнулся Кашалот. – Понты крутишь?
– Ты же сам сказал, что это – проклятые деньги, – устало ответил Владимир. – Все на месте?
– Да не буду я считать. Не счетовод. – Кашалот повернулся к Медведеву и кивнул: – Отдай ему девку. И поехали. Прощай, Свиридов.
– Ну что, можно поздравить с отпущением всех грехов?
Фокин засопел и, толкнув Владимира в бок, сипло произнес:
– Кончим эту суку, как завещал великий Котов?
Свиридов не произнес ни слова.
– Что же ты молчишь? – продолжал допытываться Афанасий. – Она же тебя на «пожизняк» гнала. Сливала тебя. Сделала все, чтобы тебя сгноить в тюрьме!
Смоленцева посмотрела на Афанасия своими чудесными широко распахнутыми глазами и бросила, обращаясь, по всей видимости, к Евстафьеву:
– Ты слышишь, адвокат, что он говорит? Я сделала все, чтобы он попал в тюрьму! Я это сделала! Думаешь ли ты так же... помнишь ли?
– Я вас не понимаю, – тихо сказал Евстафьев, но в его лице промелькнуло нечто такое, что заставило усомниться в его словах.
– А ты, Свиридов... может, ты меня понимаешь? – с отчаянным вызовом в глазах на пылающем лихорадочным румянцем лице выговорила она и протянула Владимиру руки. – Если и ты не понял... если и ты ничего не понял, то мне впору в самом деле сдохнуть в овраге, как тут только что предлагал Афанасий.
Владимир, встав, медленно подошел к Алисе и начал целовать ее волосы, шею, лицо...
Фокин побагровел. Мосек запинающимся голосом выговорил:
– Все... двинул по фазе. Да что же он творит? Она же... она же...
Владимир не мог оторваться от Алисы, а она, подняв к нему свое мгновенно залившееся слезами лицо, прижалась к нему горящей щекой и, задыхаясь, выговорила:
– Я женщина небогатая... подкиньте тысчонку-другую. Двое детей...
Евстафьев резко выдохнул и откинулся на спинку стула, а Фокин недоуменно спросил:
– Что это... за массовый психоз?
– Ничего, – тихо ответил Павел. – Алиса права. Это не я спас Володю – это она спасла его. Та женщина... помнишь, Славик?... Та женщина с авоськой...
– Та женщина с авоськой была я, – выговорила Алиса. – У меня всегда были блестящие актерские способности. Я не хвастаюсь... вы сами видели. Я принесла этот пистолет, чтобы спасти Влодека... Мне не верили, когда я говорила, что он невиновен. Конечно, они не верили, они думали – да, его жена любит его, она будет выгораживать его до последнего. И тогда я сменила тактику – я изменила показания и сказала, что Влодек виновен. А потом... Потом я скомпрометировала себя... Доказала, что я лгала, когда говорила, что он убийца. И вот... вот он свободен!
– Но зачем же так? – пробормотал Евстафьев. – У меня были подозрения... эта женщина... но чтобы так... Вам не нужно было так рисковать. Ведь это чудо, что Кашалот подумал, будто суд Свиридова будет более коротким и жестоким, чем государственный суд.
– Я не могла рисковать, – выговорила Алиса, прижимаясь к Владимиру. – Ведь вы, Павел... думали, что он невиновен... надеялись на это, но даже у вас были сомнения. Ведь так?
– Да... но... Да, я понимаю, я думал... А вы, Алиса, вы твердо знали, что он – невиновен.
Тут Свиридов повернул к адвокату Евстафьеву и своим друзьям бледное решительное лицо и проговорил:
– Ничего ты не понимаешь, Паша. Ничего. Только она, Алиса, твердо знала, что я... виновен.
– Что-о?!
– Лену Котову убил я, – твердо произнес Владимир, – и это такая же истина, как то, что небо голубое, а солнце палит и обогревает... убийцу и его жертву.
Фокин и Маркин разинули рты.
– А что мне оставалось делать, если эта дура... стреляла сначала в мой портрет, а потом в мою жену? Я появился на пороге этого пляжного домика в тот самый момент, когда она стреляла в Алису. Я не хотел убивать ее, я хотел только не дать ей добить... Алису. Но рука, видно, дрогнула, – горько проговорил Владимир. – А потом я бросил этот клятый «Смит и Вессон» и бросился за бинтами и медикаментами...
– А я спрятала его, – сказала Алиса, – закопала. Он лежал в подполе, в том же пляжном домике.... без отпечатков Влодека. Потом я забрала и оставила на нем свои отпечатки. И отнесла тебе, Павел. А Влодек... разве он мог не понять, что когда я признала себя виновной в убийстве Лены... что это была – игра? Игра на его стороне?
Евстафьев встал со стула и покачал головой:
– Я никогда еще не видел такой сумасшедшей парочки, как вы...
– Только я одного не понимаю, – сказал Владимир, – почему Лена сказала, что не я стрелял в нее? Она ведь прекрасно видела, что это я – и никто другой...
Алиса посмотрела на него горьким и нежным взглядом переполненной любовью женщины и медленно проговорила:
– А тебе это до сих пор непонятно? И для чего она захотела быть похищенной – именно тобой? И почему она стреляла в твой портрет, над которым... я сама видела... она однажды плакала – она, самая испорченная и циничная.. Ну конечно... ведь вам, мужикам, все нужно объяснять...
– Уважаемый суд, уважаемые присяжные. За то малое время, что прошло с момента закрытия последнего заседания по рассмотрению дела моего клиента, мною были получены достаточно веские улики, позволяющие мне с большей убедительностью показать, что мой подзащитный искусно опутан сетью ложных мотивов и выдуманных фактов, которые с разной степенью искусности и беззастенчивости приправлены самой циничной ложью, – продолжал он, не обращая ни малейшего внимания на неприязненный гул в зале и на угрожающие выкрики с мест. – Впрочем, последнее свидетельство госпожи Смоленцевой, последние ее показания перекрыли все эти приправы, как кетчуп «Чили» перекрывает вкус всех иных специй, содержащихся в блюде. Иными словами, я хочу вызвать свидетельницу Смоленцеву!
Судья переглянулся со Скляровым, и через минуту в зал вошла Алиса.
Она была почти совершенно без косметики, волосы уложены в аккуратную прическу и заколоты заколкой, отчего – в сочетании со строгим стильным костюмом – она казалась похожей на учительницу элитного колледжа.
Алиса, пройдя между рядами, встала на свидетельское место. Сидящий за решеткой Владимир взглянул на нее с какой-то непередаваемой смесью недоумения и грусти.
– Бесспорно, эти доказательства могут иметь решающее значение в процессе, и потому мне хотелось бы представить их немедленно, пока еще не закончен опрос свидетелей, – продолжил Евстафьев.
– Что это за доказательства?
– Это пистолет, из которого была застрелена Елена Котова, – сделав эффектнейшую паузу – все-таки ему нужно было стать актером! – сказал Евстафьев. – Прошу!
И перед глазами судьи появился тот самый целлофановый пакет со «Смит и Вессоном», который соседка Свиридова по даче накануне принесла адвокату.
Зал загудел. Евстафьев с ловкостью фокусника вынул пистолет при помощи тряпочки и подал судье.
– Я уже провел экспертизу, – сказал он, – и она подтвердила, что именно из этого пистолета была застрелена Котова. Бесспорно, вы можете повторить ее, но результат не изменится. Вот результат экспертизы. Но самое интересное в нем, – Евстафьев снял очки и окинул зал глубоким, настороженным, повелительным взглядом – и все, повинуясь этому взгляду, затихли, – не то, что именно из него стреляли в Котову, хотя это сам по себе факт оглушительный... Но то, чьи именно отпечатки пальцев на нем обнаружены. Вот что интересно.
– Вы не имели права проводить подобную экспертизу! – вскочил Скляров. – Это в юрисдикции суда!
– Осмелюсь вам заметить, господин государственный обвинитель, что это дело, как я уже отмечал неоднократно, ведется с таким колоссальным нарушением процессуально-правовых норм, что, образно говоря, лишняя дробина не убьет слона. Отбрасывая риторику, можно просто предложить вам повторить эту экспертизу – с уверенностью, что вот уж теперь ее результаты фальсифицированы не будут.
Скляров негодующе открыл было рот, но Евстафьев опередил его:
– Я вызвал свидетельницу Смоленцеву. Неудобно заставлять даму ждать, гражданин обвинитель. Итак, – он повернулся уже к Алисе, – если вы утверждаете, что Котову застрелил именно Свиридов, то должны знать, из какого именно пистолета он ее застрелил. Не так ли?
– Да. Но я могла и не разглядеть, учитывая мое состояние в тот момент. Я и не разглядела, – дерзко ответила та.
– Бесспорно, я могу согласиться с вами в том, что вы могли не определить марку оружия. Но цвет-то вы должны были запомнить!
– В таких эксцессах иногда забываешь собственное имя.
– Это не ответ. Уж вы-то как раз вспомнили не в меру много. Я задаю вам вопрос: признаете ли вы, что Свиридов держал в руках пистолет серебристого цвета, достаточно редко встречающийся в нашей стране?
Алиса замялась и повернулась к Склярову.
– Протестую. Это к делу не относится, – моментально отреагировал тот.
Евстафьев криво улыбнулся:
– Вот уж что-что, а это как раз относится. Но не буду спорить. Просто не имеет смысла. Потому что на рукоятке пистолета, на его курке и даже на дуле обнаружены отпечатки пальцев только одного человека. Я не буду утверждать, убийца он или нет: это дело суда, – с нескрываемой иронией добавил он. – Но факт налицо: на пистолете обнаружены отпечатки пальцев... Смоленцевой Алисы Владимировны!
Скляров снова вскочил со своего места и взревел:
– Что-о?!
– Прошу вас, – невозмутимо проговорил адвокат Евстафьев и протянул прокурору лист с распечаткой результатов экспертизы.
Чем дальше тот читал, тем больше бледнело и вытягивалось его холеное лицо, тем больше дрожала большая рука с дорогими швейцарскими часами на запястье.
Наконец он, протянув листок судье, сел на свое место, и пробормотал:
– Этого не может быть...
Но самое большое воздействие оглашенный Евстафьевым факт оказал на трех людей: Свиридова, который, казалось бы, безучастно сидел на скамье подсудимых, а теперь вскочил и заметался, как лев в клетке, схватившись руками за голову; Смоленцеву, посмотревшую на адвоката бледным, ничего не выражающим взглядом, каким смотрят на привидение, и Котова.
Последний, казалось, был потрясен больше всех – его массивное рыхлое лицо побагровело, дернулись и помутнели маленькие красные глазки-буры, из мощной груди вырвался с присвистом страшный хрип...
Судья ознакомился с результатами экспертизы, повертел в руках пистолет и проговорил, обращаясь к Смоленцевой:
– Как вы объясните только что вскрывшиеся факты?
Губы Алисы дернулись, пытаясь что-то сказать в свое оправдание... Но ее опередил чей-то хриплый, густой, болезненно надтреснутый и словно изменивший его владельцу голос:
– Ничего не надо объяснять. Я объясню. Я хочу дать свидетельские показания.
...В зале, выпрямившись в полный рост, стоял и мутно смотрел и ничего не видел вокруг себя Филипп Григорьевич Котов, Кашалот.
– Я объясню, – повторил он и, оттолкнув попытавшегося было задержать его Медведева, направился к Алисе.
Сжавшись, она посторонилась, уступая ему место, и почти прижалась к охраннику.
Котов посмотрел на судей, на Свиридова и с трудом заговорил. Весомо и отчетливо раскатывалось каждое его слово в мертвой тишине зала.
– Я думаю, повторная экспертиза не нужна. Такой адвокат, как господин Евстафьев, не станет вводить в заблуждение, предлагая не проверенные сто раз данные. Смоленцева может ничего не говорить. Я и так знаю, что она виновна. И знал до того, как адвокат... э-э-э... Евстафьев обнародовал результаты экспертизы. Вот так.
В зале продолжала царить тишина...
Только голос Кашалота продолжал хрипло, рывками проталкиваться сквозь эту ватную тишину:
– Вчера я узнал, что мою дочь никто не похищал. Кажется, в этом состоит первый пункт обвинения... э-э-э... Свиридову? Да? Так вот, моя жена Анжела Котова рассказала мне, что похищение было разыграно – от и до. Просто с целью выжать из меня побольше бабок... миллион гринов. И этот миллион они должны были поделить на четверых. Исполнитель, моя дочь, моя жена, – его губы страдальчески скривились, выговаривая эти слова, – и моя любовница. Вот эта женщина, Смоленцева. Для осуществления этого плана они наняли профессионала высокого класса – вот его, Свиридова – и... дальше вам все известно.
Меня облапошили как младенца. И я бы ничего не узнал, не произойди это несчастье... сучки передрались, и одну из них застрелили... мою дочь, Лену. А позавчера вот эта женщина, Смоленцева, пришла в мой дом и предложила мне сдать Свиридова за списание своих долгов. Вот и все. А теперь оказывается, что и Лену убила она... шалава.
Лицо Котова стало просто страшным, когда он захрипел и протянул руку за платком, который протягивал ему Медведев; пот лился с Кашалота ручьями, и платок не мог осушить их – он только промок насквозь в два счета.
Тяжело рухнув в кресло на переднем ряду, Кашалот начал утирать пот со лба.
Как только он умолк, в зале поднялся шум, быстро переросший в беспорядочный галдеж и суматоху. Судье и охране стоило немалых трудов установить хотя бы относительную тишину.
Алиса стояла, словно пораженная приступом столбняка. С ее лица, как влага под палящим солнцем, улетучилась вся надменность. Но – странное дело! – адвокат Евстафьев рассматривал ее не с презрением и торжествующим вызовом победителя, а с каким-то почти детским любопытством, словно пряча во взгляде какую-то заветную, внезапно остро и ярко озарившую мозг мысль.
* * *
Наконец водворилась тишина.– Гражданка Котова может подтвердить сказанное вами? – спросил судья, глядя на Кашалота.
– Не может.
– По какой причине?
– По причине своей смерти. Она умерла вчера вечером от сердечного приступа, – произнес Кашалот, не отрывая многозначительного взгляда от лица Алисы.
Смоленцева содрогнулась.
– Гражданка Смоленцева, вы можете подтвердить сказанное гражданином Котовым?
Алиса подняла взгляд на прутья клетки, туда, где в обжигающе-темной тени белело пепельно-бледное лицо Свиридова. Вероятно, она вспомнила, что вот так, много лет тому назад, его, Владимира, тоже поставили лицом к лицу со страшной правдой – когда она в упор спросила:
– Это правда? – разумея, правда ли, что он убил ее родителей...
И, вспомнив это, она подняла голову, как он тогда, и сказала то самое – короткое и единственно возможное – слово:
– Да.
– Вы разыграли похищение с целью шантажа?
– Да.
– И вы стреляли в Елену Котову?
Лишь секунду помедлила Алиса... и в третий раз сказала:
– Да.
...Через два часа суд постановил признать Свиридова Владимира Антоновича невиновным в похищении и убийстве Котовой Елены Филипповны и из-под стражи освободить.
Ни о каком шантаже даже не упоминалось, и нового уголовного дела по факту вымогательства возбуждено не было. Хотя все основания к тому были. Но такова была воля Кашалота.
Смоленцева же была арестована и водворена в одиночную камеру следственного изолятора...
* * *
В ресторане «Лисс» сидели четверо: Свиридов, Фокин, Павел Евстафьев и Мосек.– То, что меня освободили из-под стражи и что я дошел до этой дыры живым и здоровым, хотя вся братва знает, что деньги у меня... это пугает больше, чем ствол, приставленный к затылку, – сказал Владимир.
– Да, Кашалот не похож на Деда Мороза, привыкшего раздаривать подарки, – буркнул Фокин. – Но почему ты пошел именно сюда?
– Потому что у меня здесь встреча с Кашалотом, – холодно ответил Владимир. – Он назначил мне свидание еще в зале суда. Вас, скорее всего, попросят покинуть помещение. Я же вас настоятельно просил не идти вместе со мной. Сами настояли... черти.
– Ага... – мрачно проговорил Мосек и поежился, – а вот и братва.
– Н-да-а-а... – протянул Фокин. Евстафьев же предпочел промолчать.
В зал ресторана вошло человек десять братков. Они встали у самого входа, намертво перекрыв его, а сквозь тесные «ряды своих воинственных дружин» прошел Кашалот в сопровождении неизменного Медведева и направился прямо к столу, за которым сидели Свиридов с друзьями.
Котов молча присел на стул, предупредительно поставленный ему забежавшим вперед начальником охраны, и, оглядев сумрачные лица четырех сидящих перед ним мужчин, медленно проговорил:
– Дела у нас не самые кучерявые, не так ли, а, Свиридов?
– Да, Филипп Григорьевич, – угрюмо отозвался тот.
– А ты не хлещи меня имяотчеством. На сегодня я для тебя Кашалот. Понял?
– Да.
– Надо нам с тобой решить одну проблему, – выговорил Котов, укладывая свою тяжелую пятерню на поверхность стола.
– Стоимостью в миллион баксов, так?
– Так. Догадливый. Впрочем, тут большого ума не надо – догадаться, о чем базар поведется. А вот вокруг пальца моих людей в завязке с комитетчиками и псами убоповскими обвести – вот тут ум нужен. Ум и умение. Далеко мог бы пойти, Свиридов... да не за то берешься. Не за то. Не на то ум свой и все богом и людьми умными данное расходовал.
– Ты мне отходную молитву читаешь, Кашалот? – насмешливо спросил Владимир.
Котов переглянулся с Медведевым и только после этого, помассировав пальцами мясистый подбородок, сказал:
– У меня мало времени. Ты вот что... где бабки мои?
– А меня после этого в расход?
– Боишься? – прищурился Котов.
– Я – нет. Меня, с твоей колокольни, может, и есть за что на ноль умножать. Так ты, кажется, любишь выражаться? А вот этих ребят надо отпустить. Они тут ни при делах.
– При делах, коли остались. Ну да ладно. В общем, так: я знаю, кого бы ты хотел получить. Я и так двух своих самых близких баб уже... прошляпил. Одну собственными руками... Анжелу, а вторую... Лену... знаешь. Пора и тебе должок возвращать. А крови я пролил довольно, надо и честь знать. Договор между нами будет такой: ты отдаешь мне мой «лимон», а я – честно и без обиды – выдаю тебе твою... в общем, которая по-сучьи сдала тебя на суде. Самым блядским, самым мусорным образом – за лавэ, за «бабки» тебя слила. Я думаю, такой, как ты, не станет с ней долго рассусоливать. Головой в овраг – и будешь прав.
– Алиса? – вздрогнув, спросил Владимир. – Так она же в СИЗО.
– Нет ее больше в СИЗО. Списали ее оттуда. По болезни со смертельным исходом. Я порекомендовал. Так что номинально такой Смоленцевой Алисы Владимировны больше среди живых не числится.
– Номинально? А фактически?
– Фактически я отдам ее в полное твое распоряжение после того, как увижу свои деньги.
– Они в моей машине. Под передним правым сиденьем. В пакете.
– Ключи! – потребовал Котов. – Саня, поди возьми, – приказал он Медведеву. – Принеси сюда... я посмотрю.
Медведев исчез. Кашалот тяжело оперся огромным локтем на край стола и жестко, с усилием взглянул в самое лицо Свиридова:
– Пошутил надо мной ты знатно... таких я обычно сразу на ноль умножаю. А тут еще моя... в общем, ладно, базара нет. Пустил бы я пулю тебе в лоб, но по-волчьи это. Да и ты вел себя правильно. Отыграл честно свою партию проклятую. Нет... душа не лежит. Так что считай, что на этот раз повезло тебе. И мой тебе совет – дуй из этого города и никогда здесь – даже мысленно – не появляйся.
Вернулся Медведев с пакетом в руках и высыпал на стол груду баксов.
– Деньги в пакете держишь? – усмехнулся Кашалот. – Понты крутишь?
– Ты же сам сказал, что это – проклятые деньги, – устало ответил Владимир. – Все на месте?
– Да не буду я считать. Не счетовод. – Кашалот повернулся к Медведеву и кивнул: – Отдай ему девку. И поехали. Прощай, Свиридов.
* * *
Алиса остановилась в нескольких шагах от стола, за которым сидели Владимир с друзьями. Оглянулась вслед мрачно уходящим гоблинам, которые грубо втащили ее в ресторан и вытолкнули на середину зала, и сказала – звонко, с отчаянным огоньком в глазах:– Ну что, можно поздравить с отпущением всех грехов?
Фокин засопел и, толкнув Владимира в бок, сипло произнес:
– Кончим эту суку, как завещал великий Котов?
Свиридов не произнес ни слова.
– Что же ты молчишь? – продолжал допытываться Афанасий. – Она же тебя на «пожизняк» гнала. Сливала тебя. Сделала все, чтобы тебя сгноить в тюрьме!
Смоленцева посмотрела на Афанасия своими чудесными широко распахнутыми глазами и бросила, обращаясь, по всей видимости, к Евстафьеву:
– Ты слышишь, адвокат, что он говорит? Я сделала все, чтобы он попал в тюрьму! Я это сделала! Думаешь ли ты так же... помнишь ли?
– Я вас не понимаю, – тихо сказал Евстафьев, но в его лице промелькнуло нечто такое, что заставило усомниться в его словах.
– А ты, Свиридов... может, ты меня понимаешь? – с отчаянным вызовом в глазах на пылающем лихорадочным румянцем лице выговорила она и протянула Владимиру руки. – Если и ты не понял... если и ты ничего не понял, то мне впору в самом деле сдохнуть в овраге, как тут только что предлагал Афанасий.
Владимир, встав, медленно подошел к Алисе и начал целовать ее волосы, шею, лицо...
Фокин побагровел. Мосек запинающимся голосом выговорил:
– Все... двинул по фазе. Да что же он творит? Она же... она же...
Владимир не мог оторваться от Алисы, а она, подняв к нему свое мгновенно залившееся слезами лицо, прижалась к нему горящей щекой и, задыхаясь, выговорила:
– Я женщина небогатая... подкиньте тысчонку-другую. Двое детей...
Евстафьев резко выдохнул и откинулся на спинку стула, а Фокин недоуменно спросил:
– Что это... за массовый психоз?
– Ничего, – тихо ответил Павел. – Алиса права. Это не я спас Володю – это она спасла его. Та женщина... помнишь, Славик?... Та женщина с авоськой...
– Та женщина с авоськой была я, – выговорила Алиса. – У меня всегда были блестящие актерские способности. Я не хвастаюсь... вы сами видели. Я принесла этот пистолет, чтобы спасти Влодека... Мне не верили, когда я говорила, что он невиновен. Конечно, они не верили, они думали – да, его жена любит его, она будет выгораживать его до последнего. И тогда я сменила тактику – я изменила показания и сказала, что Влодек виновен. А потом... Потом я скомпрометировала себя... Доказала, что я лгала, когда говорила, что он убийца. И вот... вот он свободен!
– Но зачем же так? – пробормотал Евстафьев. – У меня были подозрения... эта женщина... но чтобы так... Вам не нужно было так рисковать. Ведь это чудо, что Кашалот подумал, будто суд Свиридова будет более коротким и жестоким, чем государственный суд.
– Я не могла рисковать, – выговорила Алиса, прижимаясь к Владимиру. – Ведь вы, Павел... думали, что он невиновен... надеялись на это, но даже у вас были сомнения. Ведь так?
– Да... но... Да, я понимаю, я думал... А вы, Алиса, вы твердо знали, что он – невиновен.
Тут Свиридов повернул к адвокату Евстафьеву и своим друзьям бледное решительное лицо и проговорил:
– Ничего ты не понимаешь, Паша. Ничего. Только она, Алиса, твердо знала, что я... виновен.
– Что-о?!
– Лену Котову убил я, – твердо произнес Владимир, – и это такая же истина, как то, что небо голубое, а солнце палит и обогревает... убийцу и его жертву.
Фокин и Маркин разинули рты.
– А что мне оставалось делать, если эта дура... стреляла сначала в мой портрет, а потом в мою жену? Я появился на пороге этого пляжного домика в тот самый момент, когда она стреляла в Алису. Я не хотел убивать ее, я хотел только не дать ей добить... Алису. Но рука, видно, дрогнула, – горько проговорил Владимир. – А потом я бросил этот клятый «Смит и Вессон» и бросился за бинтами и медикаментами...
– А я спрятала его, – сказала Алиса, – закопала. Он лежал в подполе, в том же пляжном домике.... без отпечатков Влодека. Потом я забрала и оставила на нем свои отпечатки. И отнесла тебе, Павел. А Влодек... разве он мог не понять, что когда я признала себя виновной в убийстве Лены... что это была – игра? Игра на его стороне?
Евстафьев встал со стула и покачал головой:
– Я никогда еще не видел такой сумасшедшей парочки, как вы...
– Только я одного не понимаю, – сказал Владимир, – почему Лена сказала, что не я стрелял в нее? Она ведь прекрасно видела, что это я – и никто другой...
Алиса посмотрела на него горьким и нежным взглядом переполненной любовью женщины и медленно проговорила:
– А тебе это до сих пор непонятно? И для чего она захотела быть похищенной – именно тобой? И почему она стреляла в твой портрет, над которым... я сама видела... она однажды плакала – она, самая испорченная и циничная.. Ну конечно... ведь вам, мужикам, все нужно объяснять...