Свиридов сильно преуменьшил степень своей усталости и опустошенности: после бурных событий последних суток он был не то «чтобы не в своей тарелке», а просто безжалостно выжат, как лимон.
В этот момент кто-то позвонил в дверь. Владимир вздрогнул всем телом, Мосек сполз с табуретки и полез в дальний угол, а Афанасий, казалось бы, и не заметив их замешательства, проговорил:
– Так это, наверно, соседка. Она собаку утром выгуливает и иногда звонит по утрам, что, дескать, опять всю ночь гуляли и Бобику спать не давали.
– Эта... как ее... из четырнадцатой квартиры? Может быть, – отозвался Владимир. – Но лучше пойду-ка я сам открою.
– Не открывай! – продребезжал из угла Мосек.
– Да ладно тебе! Не строй из себя сыкуна. Мне уже давно понятно, что ты парень рисковый, – небрежно и грубовато отмахнулся Свиридов. А Фокин добродушно пробасил:
– Знаешь, Славик, все это напоминает мне один забавный анекдот. Слушай. Идет вторая мировая война. Сидит немецкий снайпер в засаде. Навинтил глушак, оптику, все такое и периодически выкрикивает:
– Ифан!!!
Из окопа высовывается Ваня с бутылкой водки:
– Чаво?
Тут же: бабах!!! Ваня падает, бутылка разбивается, Ваня труп. А немец дальше:
– Петро!!!
Высовывается хохол с горилкой и грит:
– Я Петро. Шо тоби?
Бабах! Петро вслед за Ваней, горилка в лужу вслед за водкой.
А в соседнем окопе сидит казах и причитает:
– Только не Джумабай! Только не Джумабай!
– Это к чему? – спросил Маркин.
– А к тому, что кому ты, Джумабай, мать твою, нужен!
Пока Фокин беззаботно травил анекдоты, Владимир прошел в прихожую и спросил, опершись плечом на довольно хлипкую входную дверь:
– Кто?
– Анжела, – неожиданно четко и ясно раздалось за дверью.
Владимир вздрогнул от неожиданности: неужели эта женщина настолько неосторожна, что лезет на рожон, рискуя «запалить» весь тщательно разработанный и виртуозно осуществленный план? Или она банально приехала за отчетом в том, все ли благополучно с деньгами и когда она сможет их получить?
Владимир взял с обувной полки пистолет «ТТ» и, сняв его с предохранителя, щелкнул замком.
На пороге в самом деле стояла Анжела. Как всегда, наштукатуренная до последней возможности, с ярко накрашенными губами и затянутая в узкое платье, которое уважающие себя леди носят только по вечерам.
Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела даже пискнуть, как выброшенная вперед со стремительностью отпущенной пружины рука Владимира схватила ее за горло и втащила в прихожую, а возле лба незадачливой посетительницы замаячило дуло пистолета. Дверь немедленно с силой захлопнулась.
– Э-эм... ме-е... – задушенно проблеяла несчастная женщина, а Свиридов внушительно спросил:
– Да ты что, в своем уме?
Анжела на несколько секунд потеряла дар речи, только пыхтела и пучила свои подведенные глазки. Владимир же, сочтя, что прием получился не в меру радушным, убрал пистолет, отпустил шею визитерши и тычком подтолкнул ее к низкой кушетке.
Та не замедлила на нее обрушиться, тяжело, прерывисто дыша и растирая горло. – Чем обязан? – сухо спросил Владимир.
Анжела подняла на него яростный взгляд – и вдруг разразилась потоками отборнейших ругательств, перечисляя такие подробности свиридовской анатомии и степеней родства, о которых он и сам не подозревал.
На шум вышел Фокин и расплылся в широкой улыбке:
– Ба-а-а... кто к нам пожа-а-аловал? Я вижу, этот грубиян Свиридов встретил вас... м-м-м... недостаточно радушно, с-сударыня?
Увидев, что Свиридов не один, Анжела Котова выпучила глаза, а потом произнесла что-то вроде:
– Это... что же такое?
– А в чем, собственно, дело, дорогая гражданка Котова? – фамильярно осведомился Владимир.
Анжела посмотрела на него уничтожающим взглядом, а потом медленно перевела взгляд на ухмыляющегося Фокина и наконец выдавила:
– Я хо... хотела узнать некоторые подробности... Все-таки дело касается меня довольно близко.
– Куда как близко, – с непередаваемой иронией проговорил Свиридов. – Что же вы хотели узнать, многоуважаемая Анжела... простите, не знаю, как по батюшке?
Котова уже пришла в себя после такого неожиданного приема. Помассировав помятое Свиридовым горло, она с показным добродушием проговорила:
– Ну вот... теперь синяки будут. У меня ведь горло такое нежное. И потом доказывай Филиппу Григорьевичу, что ты не овца. Разве вы, Владимир Антонович, не хотите пригласить меня в квартиру?
– Хочу, – сказал Владимир, – проходи. Сама понимаешь, что такие визиты куда как неожиданны. Ты не знаешь, как там Лена?
– Только что звонила в больницу. Говорят, идет операция. Как закончат, так уведомят, как она прошла.
– Вот что, дорогая моя, – сказал Владимир, – пойдем-ка побалакаем наедине. Афоня, попей-ка пока на кухне кофейку да этого папарацци хренова никуда не выпускай, а то опять захочет получить сенсационный материал про членов семейства Филиппа Григорьевича Котова.
– Это кто там еще? – насторожилась Анжела. – Этот... Мосек, что ли? Маркин?
– Совершенно верно, – за Свиридова ответил Афанасий, – а как вы догадались?
– Так тут догадаться нетрудно. Как недавно выяснилось, у нас только один такой в городе журналюга, который хочет сломить себе башку на материалах по Котову и его окружению.
И Анжела, не глядя на Афанасия и Владимира и демонстративно не снимая туфель, гордо вскинула голову и продефилировала в комнату. Свиридов последовал за ней, а потом, плотно прикрыв дверь, сказал:
– Ну что?
– Как что? Он еще спрашивает! Где мои деньги?
– Пардон... какие твои деньги? Наверно, ты хотела сказать: где наши деньги? – с очаровательной и совершенно обезоруживающей наглостью поправил Свиридов.
Анжела на мгновение смешалась.
– Ну да, – с досадой произнесла она, – я так и хотела сказать.
– Они в хорошем месте. Вся сумма в полном здравии и вплоть до цента. Осталось только подождать, когда поправится Лена и выйдет из больницы Алиса. Вот тогда, в полном составе, и обсудим все.
Анжела яростно сверкнула глазами:
– Ах ты, сука! Так, значит, вот ты как? Может, ты и Ленку с Амебой захотел в расход пустить, чтобы потом прикрываться: дескать, вот...
– Захотел бы – пустил! – негромко, но очень внушительно прервал ее Владимир и поднял на супругу Кашалота такой пронизывающий взгляд, что той стало не по себе и захотелось вжаться в стену, как в сенной стог. – А что касается Лены, так вообще имеются подозрения, что именно ты, дорогая моя, послала своего человечка, чтобы тот отработал Лену, а подозрение, таким образом, пало бы на меня. Не знаю, как ты там собиралась бы выкручиваться, чтобы и деньги были при тебе, и вина на мне... но только теперь сама Лена сказала, что я не убивал и не похищал – слышишь? – не похищал ее. Ведь это в самом деле так: я не похищал ее!
Анжела хрипло рассмеялась:
– Значит, вот ты как заговорил... молодчик? Глазенки так и засверкали. А ты думаешь, что если будет следствие и суд, то не примут во внимание твое прошлое? Нелепое стечение обстоятельств: все спецслужбы города обводит вокруг пальца таинственный некто, все ломают головы: кто же это может быть? А потом двух баб с огнестрельными ранами находят в пляжном домике по соседству с мирным дачником... бывшим офицером спецотдела ГРУ и киллером?!
– А, тебе и это известно... – равнодушно протянул Свиридов. – Ну-ну. Удивила козла капустой.
– Что ты козел, это мне и так понятно, а вот «капусту» придется отдавать, – холодно проговорила Анжела. – Понял меня, нет?
– Дорогая моя, – скроив на лице мину ангельского терпения, проговорил Владимир, – все не так просто. Дело в том, что у меня нет уверенности в ближайшем будущем. Меня в любое время могут забросить в милое заведение со звучным наименованием «следственный изолятор», и, откровенно говоря, я удивлен, что меня выпустили сегодня утром.
Анжела захлопала на него длиннейшими ресницами – не иначе как накладными – и прошипела:
– Ты что, не можешь понять, что мне позарез нужны деньги?
– Тот, кто торопится, может сломать себе голову, – сказал Владимир. – Ты что, не понимаешь, что если они тебе нужны, то ты немедленно бросишься их тратить. А ты думаешь, что люди твоего мужа и менты не подготовили эти деньги соответствующим образом? В ход мог пойти весь набор – от банального переписывания номеров купюр до меченых атомов. Есть такой хитрый приемчик у спецслужб. И как ты думаешь, что тебе скажут, когда у тебя на руках окажется не одна, а триста тысяч таких купюр? Да даже одна... она послужит концом ниточки, с помощью которой вполне возможно размотать весь клубочек. И в конце клубочка окажутся наши невинно улыбающиеся физиономии.
Анжела помрачнела: по всей видимости, эти соображения приходили ей в голову и раньше, но жадность и желание поскорее заполучить вожделенную сумму в конце концов заставили замолчать голос разума.
– Значит, вся заковыка только в том, что Ленка не вернулась к отцу живой и здоровой? – пробормотала она.
– Совершенно верно.
– И ты подозреваешь, что я могла приложить руку к ее убийству?
– Убийству? По-моему, ты преждевременно ее хоронишь? – холодно заметил Владимир. – Сейчас идет операция, и, как сказал доктор, есть неплохие шансы выжить.
Котова открыла было рот, затеребив сумочку на коленях, но потом смешалась и после тягостной паузы, в течение которой Влад Свиридов буравил ее откровенно подозрительным взглядом, произнесла:
– Вот что, дорогой мой Владимир Антонович. Хочу тебе сказать первый и последний раз: я не имею никакого отношения к человеку, который стрелял в Лену. Тебе это понятно? Ни-ка-ко-го! Я что, совсем дура?
– Хорошо. Я просто спрошу: ты согласна с тем, что нам стоит повременить с дележом денег? Хотя бы до того момента, пока Лена и Алиса поправятся?
Анжела долго молчала. Владимир видел, как побледнело ее осунувшееся и потерявшее весь налет вульгарности лицо – это было заметно даже под толстым пластом косметики. Наконец, облизнув губы, она медленно проговорила:
– Я обманула тебя.
– То есть? – Свиридов встал и шагнул к жене Котова. – Это все-таки ты... ты заказала Елену?
– Нет... не в этом дело. Просто когда я говорила тебе: «убийство Лены» – я не оговорилась. Дело в том, что операция закончилась час назад. Лена умерла... Лена умерла через пять минут после ее завершения.
Свиридов сглотнул и хрипло проговорил:
– Вот как? Что ж... понятно.
– Что же теперь ты собираешься делать?
– То же самое, – с трудом собравшись с мыслями, сказал Владимир. – Подозрение еще и на Алисе. И если ее, не дай бог, обвинят в этом убийстве, то я...
Он осекся, тряхнул головой и посмотрел на Анжелу:
– И как же ты теперь собираешься делить деньги?
– Очень просто. Ту же сумму разделить по старому принципу – на двоих. Мне и Смоленцевой – по четыреста пятьдесят, а тебе – сто.
Владимир взглянул на ее породистое алчное лицо, которое на мгновение исказила гримаса досады и злобы, и его едва не передернуло от отвращения при одной мысли только о том, что из трагической и нелепой смерти своей падчерицы Анжела Котова вынесла только одно: желание поскорее захапать себе долю Лены.
И тогда он принял решение: мгновенное и единственно возможное.
– Это несерьезно, – сказал он тоном Моргунова—Бывалого, требующего у директора склада реальной оплаты за осуществление фиктивной кражи со взломом. – Дорогая госпожа Котова, я думаю, что в сложившихся обстоятельствах лучше всего было бы поделить деньги между оставшимися участниками нашей концессии поровну.
– Поровну?!
– Совершенно верно, поровну. Триста тридцати три – вам, триста тридцати три – Алисе, ну и столько же – вашему покорному слуге.
Анжела буквально задохнулась от подкативших к горлу эмоций.
– Да... да как ты смеешь... – начала было она, но была прервана невозмутимым:
– ...как сказала барыня своему холопу. Вот только ты упускаешь из виду, что и ты не барыня, и я не холоп, и Калининградский залив – не Тихий океан. Я и так сделал куда больше того, что мне полагалось сделать по твоему, надо сказать, довольно бестолковому плану. Вот такой расклад. Так что мне полагается компенсация. Пусть даже – за счет покойной Елены Филипповны, – с отвратительным цинизмом закончил Свиридов.
Но в данном случае этот цинизм имел только одну цель – поставить на место зарвавшуюся дамочку. Впрочем, последняя так и не пожелала угомониться.
Ее размалеванное лицо окаменело от наконец-то окончательно прорвавшейся злобы, и она, стиснув зубы, проговорила, не разжимая челюстей:
– Дай тебе палец – всю руку откусишь. Сейчас ты требуешь для себя триста с лишним, потом запросишь пятьсот, а потом кто помешает тебе хапнуть и весь миллион, если ты и сейчас – единственный, кто знает, где он лежит? Так что могу предложить тебе иной финал: если ты не примешь моих условий, то я просто выдам тебя с головой мужу. Да и твоей Алисочке мало не покажется.
– А свою голову сбоку не пристегнешь? – насмешливо откомментировал Свиридов, хотя при упоминании имени Алисы еле заметно вздрогнул. – Если не ошибаюсь, мы с тобой прочно повязаны. У меня лежит листочек с твоими инструкциями, по которому любая экспертиза установит, что отпечатан он наверняка... на домашнем принтере Кашалота, и вообще... Зря я, что ли, привел тебя именно в эту комнату, моя дорогая?
Анжела подскочила и зашипела, как кошка, обжегшая мордочку в миске с горячим молоком:
– Так ты что же, это, падла... записывал?
– Ну конечно, – пожал плечами Владимир. – Иногда меня посещает сомнение в том, что ты уразумела, с кем, собственно, имеешь дело. Первоначально ты показалась мне довольно умной дамой, а теперь приходится пересмотреть свое первоначальное мнение. Вот что происходит с мужиком, если он свяжется с бабой в деловом предприятии. А тут я связался аж с тремя... что ж, теперь самому и расхлебывать, дураку.
Анжела, издав горлом короткий всхлип, с ненавистью пробормотала:
– Какая сука... сучара... хотела же я другого... Да Ленка уговорила... дернул черт дуру...
– Никто другой не сумел бы справиться с вашим милым поручением лучше меня, – сказал Владимир. – А теперь позвольте мне проводить вас до двери. Думаю, вам не стоит волноваться: Владимир Свиридов свое слово держит и никого не сдает. Конечно, если его самого не предадут. Так что запомни это, Анжела.
– Когда же я увижу деньги? – уже справившись с душившим ее бешенством, сухо спросила Котова.
– Скоро.
– Конкретнее нельзя?
– А конкретнее... можно будет узнать у прокурора.
И, сказав эту двусмысленную фразу, Владимир выпроводил незваную гостью и захлопнул за ее спиной дверь.
– Жадная сучка! – проговорил он, входя в кухню, где Фокин допивал бутылку водки, а Маркин мирно спал в углу, убаюканный мирным басовитым мурлыканьем Афанасия: тот напевал себе под нос душещипательную песенку «На муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны».
– Это ты о ком? – спросил Фокин.
– А вот об этой жабе, которая осчастливила нас своим визитом. Налей-ка мне и себе, Афоня. По полному.
– Новую бутылку придется открывать...
– Открывай, вот тоже проблему нашел!
Фокин налил до краев два стакана водки и, зажав в здоровенной ручище свою порцию, сказал:
– Ну... вздрогнем.
– Не чокаясь! – строго предупредил Владимир.
Фокин быстро-быстро заморгал на него короткими ресницами и после некоторой паузы, скомканной недоумением и тревогой, спросил:
– Так... за что пьем-то?
– За упокой рабы божией Елены...
Глава 11
В этот момент кто-то позвонил в дверь. Владимир вздрогнул всем телом, Мосек сполз с табуретки и полез в дальний угол, а Афанасий, казалось бы, и не заметив их замешательства, проговорил:
– Так это, наверно, соседка. Она собаку утром выгуливает и иногда звонит по утрам, что, дескать, опять всю ночь гуляли и Бобику спать не давали.
– Эта... как ее... из четырнадцатой квартиры? Может быть, – отозвался Владимир. – Но лучше пойду-ка я сам открою.
– Не открывай! – продребезжал из угла Мосек.
– Да ладно тебе! Не строй из себя сыкуна. Мне уже давно понятно, что ты парень рисковый, – небрежно и грубовато отмахнулся Свиридов. А Фокин добродушно пробасил:
– Знаешь, Славик, все это напоминает мне один забавный анекдот. Слушай. Идет вторая мировая война. Сидит немецкий снайпер в засаде. Навинтил глушак, оптику, все такое и периодически выкрикивает:
– Ифан!!!
Из окопа высовывается Ваня с бутылкой водки:
– Чаво?
Тут же: бабах!!! Ваня падает, бутылка разбивается, Ваня труп. А немец дальше:
– Петро!!!
Высовывается хохол с горилкой и грит:
– Я Петро. Шо тоби?
Бабах! Петро вслед за Ваней, горилка в лужу вслед за водкой.
А в соседнем окопе сидит казах и причитает:
– Только не Джумабай! Только не Джумабай!
– Это к чему? – спросил Маркин.
– А к тому, что кому ты, Джумабай, мать твою, нужен!
Пока Фокин беззаботно травил анекдоты, Владимир прошел в прихожую и спросил, опершись плечом на довольно хлипкую входную дверь:
– Кто?
– Анжела, – неожиданно четко и ясно раздалось за дверью.
Владимир вздрогнул от неожиданности: неужели эта женщина настолько неосторожна, что лезет на рожон, рискуя «запалить» весь тщательно разработанный и виртуозно осуществленный план? Или она банально приехала за отчетом в том, все ли благополучно с деньгами и когда она сможет их получить?
Владимир взял с обувной полки пистолет «ТТ» и, сняв его с предохранителя, щелкнул замком.
На пороге в самом деле стояла Анжела. Как всегда, наштукатуренная до последней возможности, с ярко накрашенными губами и затянутая в узкое платье, которое уважающие себя леди носят только по вечерам.
Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела даже пискнуть, как выброшенная вперед со стремительностью отпущенной пружины рука Владимира схватила ее за горло и втащила в прихожую, а возле лба незадачливой посетительницы замаячило дуло пистолета. Дверь немедленно с силой захлопнулась.
– Э-эм... ме-е... – задушенно проблеяла несчастная женщина, а Свиридов внушительно спросил:
– Да ты что, в своем уме?
Анжела на несколько секунд потеряла дар речи, только пыхтела и пучила свои подведенные глазки. Владимир же, сочтя, что прием получился не в меру радушным, убрал пистолет, отпустил шею визитерши и тычком подтолкнул ее к низкой кушетке.
Та не замедлила на нее обрушиться, тяжело, прерывисто дыша и растирая горло. – Чем обязан? – сухо спросил Владимир.
Анжела подняла на него яростный взгляд – и вдруг разразилась потоками отборнейших ругательств, перечисляя такие подробности свиридовской анатомии и степеней родства, о которых он и сам не подозревал.
На шум вышел Фокин и расплылся в широкой улыбке:
– Ба-а-а... кто к нам пожа-а-аловал? Я вижу, этот грубиян Свиридов встретил вас... м-м-м... недостаточно радушно, с-сударыня?
Увидев, что Свиридов не один, Анжела Котова выпучила глаза, а потом произнесла что-то вроде:
– Это... что же такое?
– А в чем, собственно, дело, дорогая гражданка Котова? – фамильярно осведомился Владимир.
Анжела посмотрела на него уничтожающим взглядом, а потом медленно перевела взгляд на ухмыляющегося Фокина и наконец выдавила:
– Я хо... хотела узнать некоторые подробности... Все-таки дело касается меня довольно близко.
– Куда как близко, – с непередаваемой иронией проговорил Свиридов. – Что же вы хотели узнать, многоуважаемая Анжела... простите, не знаю, как по батюшке?
Котова уже пришла в себя после такого неожиданного приема. Помассировав помятое Свиридовым горло, она с показным добродушием проговорила:
– Ну вот... теперь синяки будут. У меня ведь горло такое нежное. И потом доказывай Филиппу Григорьевичу, что ты не овца. Разве вы, Владимир Антонович, не хотите пригласить меня в квартиру?
– Хочу, – сказал Владимир, – проходи. Сама понимаешь, что такие визиты куда как неожиданны. Ты не знаешь, как там Лена?
– Только что звонила в больницу. Говорят, идет операция. Как закончат, так уведомят, как она прошла.
– Вот что, дорогая моя, – сказал Владимир, – пойдем-ка побалакаем наедине. Афоня, попей-ка пока на кухне кофейку да этого папарацци хренова никуда не выпускай, а то опять захочет получить сенсационный материал про членов семейства Филиппа Григорьевича Котова.
– Это кто там еще? – насторожилась Анжела. – Этот... Мосек, что ли? Маркин?
– Совершенно верно, – за Свиридова ответил Афанасий, – а как вы догадались?
– Так тут догадаться нетрудно. Как недавно выяснилось, у нас только один такой в городе журналюга, который хочет сломить себе башку на материалах по Котову и его окружению.
И Анжела, не глядя на Афанасия и Владимира и демонстративно не снимая туфель, гордо вскинула голову и продефилировала в комнату. Свиридов последовал за ней, а потом, плотно прикрыв дверь, сказал:
– Ну что?
– Как что? Он еще спрашивает! Где мои деньги?
– Пардон... какие твои деньги? Наверно, ты хотела сказать: где наши деньги? – с очаровательной и совершенно обезоруживающей наглостью поправил Свиридов.
Анжела на мгновение смешалась.
– Ну да, – с досадой произнесла она, – я так и хотела сказать.
– Они в хорошем месте. Вся сумма в полном здравии и вплоть до цента. Осталось только подождать, когда поправится Лена и выйдет из больницы Алиса. Вот тогда, в полном составе, и обсудим все.
Анжела яростно сверкнула глазами:
– Ах ты, сука! Так, значит, вот ты как? Может, ты и Ленку с Амебой захотел в расход пустить, чтобы потом прикрываться: дескать, вот...
– Захотел бы – пустил! – негромко, но очень внушительно прервал ее Владимир и поднял на супругу Кашалота такой пронизывающий взгляд, что той стало не по себе и захотелось вжаться в стену, как в сенной стог. – А что касается Лены, так вообще имеются подозрения, что именно ты, дорогая моя, послала своего человечка, чтобы тот отработал Лену, а подозрение, таким образом, пало бы на меня. Не знаю, как ты там собиралась бы выкручиваться, чтобы и деньги были при тебе, и вина на мне... но только теперь сама Лена сказала, что я не убивал и не похищал – слышишь? – не похищал ее. Ведь это в самом деле так: я не похищал ее!
Анжела хрипло рассмеялась:
– Значит, вот ты как заговорил... молодчик? Глазенки так и засверкали. А ты думаешь, что если будет следствие и суд, то не примут во внимание твое прошлое? Нелепое стечение обстоятельств: все спецслужбы города обводит вокруг пальца таинственный некто, все ломают головы: кто же это может быть? А потом двух баб с огнестрельными ранами находят в пляжном домике по соседству с мирным дачником... бывшим офицером спецотдела ГРУ и киллером?!
– А, тебе и это известно... – равнодушно протянул Свиридов. – Ну-ну. Удивила козла капустой.
– Что ты козел, это мне и так понятно, а вот «капусту» придется отдавать, – холодно проговорила Анжела. – Понял меня, нет?
– Дорогая моя, – скроив на лице мину ангельского терпения, проговорил Владимир, – все не так просто. Дело в том, что у меня нет уверенности в ближайшем будущем. Меня в любое время могут забросить в милое заведение со звучным наименованием «следственный изолятор», и, откровенно говоря, я удивлен, что меня выпустили сегодня утром.
Анжела захлопала на него длиннейшими ресницами – не иначе как накладными – и прошипела:
– Ты что, не можешь понять, что мне позарез нужны деньги?
– Тот, кто торопится, может сломать себе голову, – сказал Владимир. – Ты что, не понимаешь, что если они тебе нужны, то ты немедленно бросишься их тратить. А ты думаешь, что люди твоего мужа и менты не подготовили эти деньги соответствующим образом? В ход мог пойти весь набор – от банального переписывания номеров купюр до меченых атомов. Есть такой хитрый приемчик у спецслужб. И как ты думаешь, что тебе скажут, когда у тебя на руках окажется не одна, а триста тысяч таких купюр? Да даже одна... она послужит концом ниточки, с помощью которой вполне возможно размотать весь клубочек. И в конце клубочка окажутся наши невинно улыбающиеся физиономии.
Анжела помрачнела: по всей видимости, эти соображения приходили ей в голову и раньше, но жадность и желание поскорее заполучить вожделенную сумму в конце концов заставили замолчать голос разума.
– Значит, вся заковыка только в том, что Ленка не вернулась к отцу живой и здоровой? – пробормотала она.
– Совершенно верно.
– И ты подозреваешь, что я могла приложить руку к ее убийству?
– Убийству? По-моему, ты преждевременно ее хоронишь? – холодно заметил Владимир. – Сейчас идет операция, и, как сказал доктор, есть неплохие шансы выжить.
Котова открыла было рот, затеребив сумочку на коленях, но потом смешалась и после тягостной паузы, в течение которой Влад Свиридов буравил ее откровенно подозрительным взглядом, произнесла:
– Вот что, дорогой мой Владимир Антонович. Хочу тебе сказать первый и последний раз: я не имею никакого отношения к человеку, который стрелял в Лену. Тебе это понятно? Ни-ка-ко-го! Я что, совсем дура?
– Хорошо. Я просто спрошу: ты согласна с тем, что нам стоит повременить с дележом денег? Хотя бы до того момента, пока Лена и Алиса поправятся?
Анжела долго молчала. Владимир видел, как побледнело ее осунувшееся и потерявшее весь налет вульгарности лицо – это было заметно даже под толстым пластом косметики. Наконец, облизнув губы, она медленно проговорила:
– Я обманула тебя.
– То есть? – Свиридов встал и шагнул к жене Котова. – Это все-таки ты... ты заказала Елену?
– Нет... не в этом дело. Просто когда я говорила тебе: «убийство Лены» – я не оговорилась. Дело в том, что операция закончилась час назад. Лена умерла... Лена умерла через пять минут после ее завершения.
Свиридов сглотнул и хрипло проговорил:
– Вот как? Что ж... понятно.
– Что же теперь ты собираешься делать?
– То же самое, – с трудом собравшись с мыслями, сказал Владимир. – Подозрение еще и на Алисе. И если ее, не дай бог, обвинят в этом убийстве, то я...
Он осекся, тряхнул головой и посмотрел на Анжелу:
– И как же ты теперь собираешься делить деньги?
– Очень просто. Ту же сумму разделить по старому принципу – на двоих. Мне и Смоленцевой – по четыреста пятьдесят, а тебе – сто.
Владимир взглянул на ее породистое алчное лицо, которое на мгновение исказила гримаса досады и злобы, и его едва не передернуло от отвращения при одной мысли только о том, что из трагической и нелепой смерти своей падчерицы Анжела Котова вынесла только одно: желание поскорее захапать себе долю Лены.
И тогда он принял решение: мгновенное и единственно возможное.
– Это несерьезно, – сказал он тоном Моргунова—Бывалого, требующего у директора склада реальной оплаты за осуществление фиктивной кражи со взломом. – Дорогая госпожа Котова, я думаю, что в сложившихся обстоятельствах лучше всего было бы поделить деньги между оставшимися участниками нашей концессии поровну.
– Поровну?!
– Совершенно верно, поровну. Триста тридцати три – вам, триста тридцати три – Алисе, ну и столько же – вашему покорному слуге.
Анжела буквально задохнулась от подкативших к горлу эмоций.
– Да... да как ты смеешь... – начала было она, но была прервана невозмутимым:
– ...как сказала барыня своему холопу. Вот только ты упускаешь из виду, что и ты не барыня, и я не холоп, и Калининградский залив – не Тихий океан. Я и так сделал куда больше того, что мне полагалось сделать по твоему, надо сказать, довольно бестолковому плану. Вот такой расклад. Так что мне полагается компенсация. Пусть даже – за счет покойной Елены Филипповны, – с отвратительным цинизмом закончил Свиридов.
Но в данном случае этот цинизм имел только одну цель – поставить на место зарвавшуюся дамочку. Впрочем, последняя так и не пожелала угомониться.
Ее размалеванное лицо окаменело от наконец-то окончательно прорвавшейся злобы, и она, стиснув зубы, проговорила, не разжимая челюстей:
– Дай тебе палец – всю руку откусишь. Сейчас ты требуешь для себя триста с лишним, потом запросишь пятьсот, а потом кто помешает тебе хапнуть и весь миллион, если ты и сейчас – единственный, кто знает, где он лежит? Так что могу предложить тебе иной финал: если ты не примешь моих условий, то я просто выдам тебя с головой мужу. Да и твоей Алисочке мало не покажется.
– А свою голову сбоку не пристегнешь? – насмешливо откомментировал Свиридов, хотя при упоминании имени Алисы еле заметно вздрогнул. – Если не ошибаюсь, мы с тобой прочно повязаны. У меня лежит листочек с твоими инструкциями, по которому любая экспертиза установит, что отпечатан он наверняка... на домашнем принтере Кашалота, и вообще... Зря я, что ли, привел тебя именно в эту комнату, моя дорогая?
Анжела подскочила и зашипела, как кошка, обжегшая мордочку в миске с горячим молоком:
– Так ты что же, это, падла... записывал?
– Ну конечно, – пожал плечами Владимир. – Иногда меня посещает сомнение в том, что ты уразумела, с кем, собственно, имеешь дело. Первоначально ты показалась мне довольно умной дамой, а теперь приходится пересмотреть свое первоначальное мнение. Вот что происходит с мужиком, если он свяжется с бабой в деловом предприятии. А тут я связался аж с тремя... что ж, теперь самому и расхлебывать, дураку.
Анжела, издав горлом короткий всхлип, с ненавистью пробормотала:
– Какая сука... сучара... хотела же я другого... Да Ленка уговорила... дернул черт дуру...
– Никто другой не сумел бы справиться с вашим милым поручением лучше меня, – сказал Владимир. – А теперь позвольте мне проводить вас до двери. Думаю, вам не стоит волноваться: Владимир Свиридов свое слово держит и никого не сдает. Конечно, если его самого не предадут. Так что запомни это, Анжела.
– Когда же я увижу деньги? – уже справившись с душившим ее бешенством, сухо спросила Котова.
– Скоро.
– Конкретнее нельзя?
– А конкретнее... можно будет узнать у прокурора.
И, сказав эту двусмысленную фразу, Владимир выпроводил незваную гостью и захлопнул за ее спиной дверь.
– Жадная сучка! – проговорил он, входя в кухню, где Фокин допивал бутылку водки, а Маркин мирно спал в углу, убаюканный мирным басовитым мурлыканьем Афанасия: тот напевал себе под нос душещипательную песенку «На муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны».
– Это ты о ком? – спросил Фокин.
– А вот об этой жабе, которая осчастливила нас своим визитом. Налей-ка мне и себе, Афоня. По полному.
– Новую бутылку придется открывать...
– Открывай, вот тоже проблему нашел!
Фокин налил до краев два стакана водки и, зажав в здоровенной ручище свою порцию, сказал:
– Ну... вздрогнем.
– Не чокаясь! – строго предупредил Владимир.
Фокин быстро-быстро заморгал на него короткими ресницами и после некоторой паузы, скомканной недоумением и тревогой, спросил:
– Так... за что пьем-то?
– За упокой рабы божией Елены...
Глава 11
Подходящая компания для убийц
Лена Котова умерла.
Она умерла, не приходя в сознание, через несколько минут после окончания операции. Прекрасные хирурги, оперировавшие ее, вынуждены были признать свое полное бессилие.
Когда эту скорбную весть сообщили Котову, в сопровождении целой свиты дожидавшемуся результатов в коридоре, тот не сказал ни слова.
И это показалось неизменно сопровождавшему босса Медведеву куда более зловещим признаком, чем самая забористая ругань в адрес всех и вся, угрозы и изрыгание слюны вперемешку с обещаниями уничтожить полгорода.
Филипп Григорьевич встал и, тяжело раскачиваясь, молча пошел по больничному коридору. Свита следовала за ним, переглядываясь, но не смея нарушить тишину утреннего больничного покоя.
Наконец Кашалот остановился перед большой стеклянной дверью и постучал в нее.
Открыли немедленно. И не какой-нибудь там заспанный санитар с пропитой красной физиономией, все свое дежурство угробивший на авральное траханье сексуально озабоченной медсестры, а здоровенный парень в камуфляже и с автоматом, головы на две повыше Кашалота и такой же, как Филипп Григорьевич, широкий в плечах.
– Чего надо... – начал было парень, но, узнав Котова, почтительно распахнул перед ним дверь и посторонился.
– Медведев, со мной, остальным ждать здесь, – бросил Кашалот, и дверь тотчас же захлопнулась.
...В этом отделении в одноместной палате лежала Алиса Смоленцева.
Она лежала на кровати, левая рука и плечо были в бинтах, а здоровой рукой она вяло перебирала какой-то журнал, наверняка не улавливая его содержания и даже не видя иллюстраций. Потому что ее прекрасные зеленовато-серые глаза, которые Владимир так любил сравнивать с двумя широко распахнутыми и не отпускающими ведьмовскими омутами, беспокойно блуждали по стенам, по потолку, на который легли две тяжелые скрещивающиеся тени.
И третья тяжелая тень упала на пол одновременно с легким шумом распахнувшейся двери.
Алиса вскинула глаза и увидела в дверном проеме огромное тело Котова. Распахнув дверь столь резко, он хотел было с той же стремительностью ворваться в палату, но отчего-то задержался на самом пороге.
Над Кашалотом, едва ли не полуметром выше, виднелись аккуратно причесанная голова и атлетические плечи Александра Медведева.
– Ну, здравствуй, Алиска, – наконец сказал Филипп Григорьевич и шагнул вперед.
– А-а, Фил, – произнесла она отнюдь не слабым или испуганным голосом. – Проходи. Как там... Лена?
Котов еще не ответил, а Алиса уже поняла, что он скажет, по тому, как дрогнуло его массивное лицо, как заколыхался подбородок и как желваки тяжело пробежали по скулам.
– Она умерла, – сказал Кашалот с горькой усталостью – первоначальное потрясение, судя по всему, уже отпустило его. – Умерла несколько минут назад.
– Мне очень жаль...
– Ничего тебе не жаль! Ничего тебе не жаль! Я не верю, что ты, получив пулю из Лениного пистолета... экспертиза уже установила, что именно из него тебя подстрелили... Я не верю, что при этом ты не причастна к ее смерти! Не верю!
– Ты с ума сошел, Фил, – тихо сказала Алиса, – у меня в руках и оружия-то не было, когда нас с Леной нашел Свиридов.
Упоминание имени Владимира Свиридова было явно излишне.
– Во-во! – прохрипел Котов и тяжело плюхнулся на кушетку так, что она едва не крякнула пополам. – Этот твой Свиридов... он тоже ответит мне за все, хоть и Лена... сказала, что он в нее не стрелял.
Кровь отхлынула от лица Алисы.
– Она так сказала? Она так сказала?
– Да, она так сказала. Но разве это умаляет его и твою вину?!
– А в чем моя и особенно его вина? – спросила Алиса, смело глядя прямо в лицо Кашалоту. На собственном опыте она прекрасно знала, что тушеваться перед этим напористым, жестоким и прямолинейным и, в общем-то, беспощадным человеком... это значит заранее обрекать себя на то, что тебя просто переедут катком асфальтоукладчика... В буквальном смысле. Месяц назад несколько неправильно себя поведших в разговоре с Кашалотом человек были просто закатаны в асфальт – и с концами.
И Алиса прекрасно знала об этих примечательных фактах, ярко характеризующих котовскую методику решения проблем с должниками и недоброжелателями.
И потому она впилась в красные глаза Филиппа Григорьевича и повторила:
– А в чем моя и его вина?
Котов, тяжело дыша и смахивая ладонью выступивший на лбу пот, уставился на любовницу яростным взглядом и, тяжело сглотнув, проговорил:
– Хотя бы в том, что вы жили на этой проклятой даче. Зачем он снял ее... эту дачу? А?
– Я уже рассказала обо всем следователю, – холодно ответила Смоленцева. – Мы давно не виделись и... хотели побыть немного вместе.
– Да, я уже слышал, – отозвался Котов. – Он то ли муж твой, то ли еще кто-то...
– Да, он мой муж. И что же... потому, что он пытался спасти твою дочь, ты теперь будешь преследовать его... закатывать в асфальт?
Алиса не дождалась обычного для Кашалота взрыва ярости: тот просто приподнялся с кушетки и, сделав два тяжелых шага, отдавшихся резонансом по всей палате, приблизился к ее кровати и, облизнув толстые, посеревшие в уголках рта губы, проговорил:
– Единственное, что я твердо знаю, это то, что из тебя и твоего... этого... можно вытрясти много такого, что помогло бы пролить свет на убийство моей дочери. И я вытрясу, будь уверена. И еще... раз уж ты так откровенно обо всем мне рассказала... Я ценю твою откровенность, но тем не менее надо определиться: ты предпочла быть с ним, с этим нищим ублюдком, и продекларировала это слишком откровенно и слишком... больно для меня. Так что теперь... сама понимаешь: все отношения между нами разорваны.
Алиса похолодела: когда Кашалот начинал говорить тихим, прерывистым голосом, делая длинные паузы и не позволяя вклинивать в свою речь обычных для себя сленговых и матерных словечек, когда он вместо них черпал из дипломатического обихода как то: «ценю твою откровенность», а не «поррву, шалава!», и «все отношения между нами разорваны», а не «кранты тебе, курва, на счетчик и в расход!»... вот тогда во всем облике криминального авторитета появлялось что-то действительно зловещее.
Вот тогда-то – Алиса давно уже изучила Котова – приходилось ждать по-настоящему чего-то страшного.
Кашалот, снова облизнув губы, чуть повысил голос:
– Так что ты определись с тем, как ты будешь отдавать мне долги. Думаю, их накапало не так мало... а если учесть проценты, то очень даже приличная сумма...
– И ты спустя несколько минут после смерти дочери можешь рассуждать о процентах? – презрительно проговорила Смоленцева.
– Не заговаривай мне зубы... Твой долг составлял чистыми триста двадцать «тонн», с тех пор он примерно удвоился, так что... шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Вот так. Ты сама выбрала такую дорожку, так что думай, как за эту дорожку платить.
Алиса, привстав, попыталась что-то возразить, но язык ее не слушался, и она смогла только пролепетать:
– Как же я тебе их... если я под стражей... а потом, может... буду под след...ствием?..
Котов заметил ее движение, но сопровождающих его слов словно и не слышал – и дослал, как боксер досылает последний удар в лицо своему измочаленному и неоднократно валявшемуся в нокдауне сопернику, чтобы на этот раз нокаутировать его:
– А если у тебя будет что сказать мне о смерти моей дочери, звони мне. Поговорим обо всем.
И вышел.
Алиса с трудом перевела дыхание.
Размышлять над последними словами Филиппа Григорьевича особенно не приходилось: Котов просто предлагал сдать ей Свиридова в обмен на отсрочку по долгам. Или просто их списание.
...По всей видимости, Кашалот хотел считать, что именно Свиридов стрелял в его дочь, и даже то, что сама Лена перед смертью заявила, что Владимир только пытался спасти ее, не убедило всемогущего короля калининградской мафии...
Возможно, именно по приказу Кашалота Владимира арестовали прямо в палате – показательно, с прелюдией и живописной мизансценой, венчающей слова: «Гражданин Свиридов, вы арестованы». Для того, чтобы Алиса видела все собственными глазами и знала: теперь ей легкой жизни не будет.
Владимир просидел в КПЗ положенные по закону семьдесят два часа, а потом ему было предъявлено обвинение в убийстве Котовой Елены Филипповны, и он был переведен в следственный изолятор.
Здесь его – вероятно, тоже показательно – водворили в камеру с тремя уголовниками. Вероятно, тоже по приказу Кашалота, который и на зоне имел огромное влияние – не будучи при этом вором в законе – и мог легко к любому заключенному или подследственному подсунуть своих живодеров-беспредельщиков.
Так вышло и на этот раз.
Владимир, который не мог нормально выспаться вот уже третьи или четвертые сутки, был огорчен не столько тем, с каким асоциальным контингентом ему придется дышать одним воздухом, сколько тем, что, по всей видимости, не удастся отоспаться и здесь.
...При появлении Владимира обитатели камеры медленно слезли с нар. Один из них, толстый упыревидный гориллоид с татуированным лысым черепом, окинул Свиридова коротким недобрым взглядом и проговорил:
– А, бля... в цвет. Где там у нас домино?
– Зачем тебе домино, Череп?
– А Дуньке в зубало вставлю, а то, смотрю, у него грызло такое правильное... все зубки на месте. Работу плохо выполнит... по минетному профилю.
Урки хохотнули.
– Говорят, ты, мил человек, тут по «мокрухе» прописан, – сказало существо неопределенного пола с острым носиком и маленькими крысиными глазками. – Деваху замочил, так, да? Нехорошо это.
Она умерла, не приходя в сознание, через несколько минут после окончания операции. Прекрасные хирурги, оперировавшие ее, вынуждены были признать свое полное бессилие.
Когда эту скорбную весть сообщили Котову, в сопровождении целой свиты дожидавшемуся результатов в коридоре, тот не сказал ни слова.
И это показалось неизменно сопровождавшему босса Медведеву куда более зловещим признаком, чем самая забористая ругань в адрес всех и вся, угрозы и изрыгание слюны вперемешку с обещаниями уничтожить полгорода.
Филипп Григорьевич встал и, тяжело раскачиваясь, молча пошел по больничному коридору. Свита следовала за ним, переглядываясь, но не смея нарушить тишину утреннего больничного покоя.
Наконец Кашалот остановился перед большой стеклянной дверью и постучал в нее.
Открыли немедленно. И не какой-нибудь там заспанный санитар с пропитой красной физиономией, все свое дежурство угробивший на авральное траханье сексуально озабоченной медсестры, а здоровенный парень в камуфляже и с автоматом, головы на две повыше Кашалота и такой же, как Филипп Григорьевич, широкий в плечах.
– Чего надо... – начал было парень, но, узнав Котова, почтительно распахнул перед ним дверь и посторонился.
– Медведев, со мной, остальным ждать здесь, – бросил Кашалот, и дверь тотчас же захлопнулась.
...В этом отделении в одноместной палате лежала Алиса Смоленцева.
Она лежала на кровати, левая рука и плечо были в бинтах, а здоровой рукой она вяло перебирала какой-то журнал, наверняка не улавливая его содержания и даже не видя иллюстраций. Потому что ее прекрасные зеленовато-серые глаза, которые Владимир так любил сравнивать с двумя широко распахнутыми и не отпускающими ведьмовскими омутами, беспокойно блуждали по стенам, по потолку, на который легли две тяжелые скрещивающиеся тени.
И третья тяжелая тень упала на пол одновременно с легким шумом распахнувшейся двери.
Алиса вскинула глаза и увидела в дверном проеме огромное тело Котова. Распахнув дверь столь резко, он хотел было с той же стремительностью ворваться в палату, но отчего-то задержался на самом пороге.
Над Кашалотом, едва ли не полуметром выше, виднелись аккуратно причесанная голова и атлетические плечи Александра Медведева.
– Ну, здравствуй, Алиска, – наконец сказал Филипп Григорьевич и шагнул вперед.
– А-а, Фил, – произнесла она отнюдь не слабым или испуганным голосом. – Проходи. Как там... Лена?
Котов еще не ответил, а Алиса уже поняла, что он скажет, по тому, как дрогнуло его массивное лицо, как заколыхался подбородок и как желваки тяжело пробежали по скулам.
– Она умерла, – сказал Кашалот с горькой усталостью – первоначальное потрясение, судя по всему, уже отпустило его. – Умерла несколько минут назад.
– Мне очень жаль...
– Ничего тебе не жаль! Ничего тебе не жаль! Я не верю, что ты, получив пулю из Лениного пистолета... экспертиза уже установила, что именно из него тебя подстрелили... Я не верю, что при этом ты не причастна к ее смерти! Не верю!
– Ты с ума сошел, Фил, – тихо сказала Алиса, – у меня в руках и оружия-то не было, когда нас с Леной нашел Свиридов.
Упоминание имени Владимира Свиридова было явно излишне.
– Во-во! – прохрипел Котов и тяжело плюхнулся на кушетку так, что она едва не крякнула пополам. – Этот твой Свиридов... он тоже ответит мне за все, хоть и Лена... сказала, что он в нее не стрелял.
Кровь отхлынула от лица Алисы.
– Она так сказала? Она так сказала?
– Да, она так сказала. Но разве это умаляет его и твою вину?!
– А в чем моя и особенно его вина? – спросила Алиса, смело глядя прямо в лицо Кашалоту. На собственном опыте она прекрасно знала, что тушеваться перед этим напористым, жестоким и прямолинейным и, в общем-то, беспощадным человеком... это значит заранее обрекать себя на то, что тебя просто переедут катком асфальтоукладчика... В буквальном смысле. Месяц назад несколько неправильно себя поведших в разговоре с Кашалотом человек были просто закатаны в асфальт – и с концами.
И Алиса прекрасно знала об этих примечательных фактах, ярко характеризующих котовскую методику решения проблем с должниками и недоброжелателями.
И потому она впилась в красные глаза Филиппа Григорьевича и повторила:
– А в чем моя и его вина?
Котов, тяжело дыша и смахивая ладонью выступивший на лбу пот, уставился на любовницу яростным взглядом и, тяжело сглотнув, проговорил:
– Хотя бы в том, что вы жили на этой проклятой даче. Зачем он снял ее... эту дачу? А?
– Я уже рассказала обо всем следователю, – холодно ответила Смоленцева. – Мы давно не виделись и... хотели побыть немного вместе.
– Да, я уже слышал, – отозвался Котов. – Он то ли муж твой, то ли еще кто-то...
– Да, он мой муж. И что же... потому, что он пытался спасти твою дочь, ты теперь будешь преследовать его... закатывать в асфальт?
Алиса не дождалась обычного для Кашалота взрыва ярости: тот просто приподнялся с кушетки и, сделав два тяжелых шага, отдавшихся резонансом по всей палате, приблизился к ее кровати и, облизнув толстые, посеревшие в уголках рта губы, проговорил:
– Единственное, что я твердо знаю, это то, что из тебя и твоего... этого... можно вытрясти много такого, что помогло бы пролить свет на убийство моей дочери. И я вытрясу, будь уверена. И еще... раз уж ты так откровенно обо всем мне рассказала... Я ценю твою откровенность, но тем не менее надо определиться: ты предпочла быть с ним, с этим нищим ублюдком, и продекларировала это слишком откровенно и слишком... больно для меня. Так что теперь... сама понимаешь: все отношения между нами разорваны.
Алиса похолодела: когда Кашалот начинал говорить тихим, прерывистым голосом, делая длинные паузы и не позволяя вклинивать в свою речь обычных для себя сленговых и матерных словечек, когда он вместо них черпал из дипломатического обихода как то: «ценю твою откровенность», а не «поррву, шалава!», и «все отношения между нами разорваны», а не «кранты тебе, курва, на счетчик и в расход!»... вот тогда во всем облике криминального авторитета появлялось что-то действительно зловещее.
Вот тогда-то – Алиса давно уже изучила Котова – приходилось ждать по-настоящему чего-то страшного.
Кашалот, снова облизнув губы, чуть повысил голос:
– Так что ты определись с тем, как ты будешь отдавать мне долги. Думаю, их накапало не так мало... а если учесть проценты, то очень даже приличная сумма...
– И ты спустя несколько минут после смерти дочери можешь рассуждать о процентах? – презрительно проговорила Смоленцева.
– Не заговаривай мне зубы... Твой долг составлял чистыми триста двадцать «тонн», с тех пор он примерно удвоился, так что... шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Вот так. Ты сама выбрала такую дорожку, так что думай, как за эту дорожку платить.
Алиса, привстав, попыталась что-то возразить, но язык ее не слушался, и она смогла только пролепетать:
– Как же я тебе их... если я под стражей... а потом, может... буду под след...ствием?..
Котов заметил ее движение, но сопровождающих его слов словно и не слышал – и дослал, как боксер досылает последний удар в лицо своему измочаленному и неоднократно валявшемуся в нокдауне сопернику, чтобы на этот раз нокаутировать его:
– А если у тебя будет что сказать мне о смерти моей дочери, звони мне. Поговорим обо всем.
И вышел.
Алиса с трудом перевела дыхание.
Размышлять над последними словами Филиппа Григорьевича особенно не приходилось: Котов просто предлагал сдать ей Свиридова в обмен на отсрочку по долгам. Или просто их списание.
...По всей видимости, Кашалот хотел считать, что именно Свиридов стрелял в его дочь, и даже то, что сама Лена перед смертью заявила, что Владимир только пытался спасти ее, не убедило всемогущего короля калининградской мафии...
* * *
Владимир Свиридов был арестован через три часа после того, как к нему в квартиру приходила Анжела. Нет, он был арестован не на квартире... он был арестован в больнице, куда приходил навестить Алису и справиться у нее о ее самочувствии.Возможно, именно по приказу Кашалота Владимира арестовали прямо в палате – показательно, с прелюдией и живописной мизансценой, венчающей слова: «Гражданин Свиридов, вы арестованы». Для того, чтобы Алиса видела все собственными глазами и знала: теперь ей легкой жизни не будет.
Владимир просидел в КПЗ положенные по закону семьдесят два часа, а потом ему было предъявлено обвинение в убийстве Котовой Елены Филипповны, и он был переведен в следственный изолятор.
Здесь его – вероятно, тоже показательно – водворили в камеру с тремя уголовниками. Вероятно, тоже по приказу Кашалота, который и на зоне имел огромное влияние – не будучи при этом вором в законе – и мог легко к любому заключенному или подследственному подсунуть своих живодеров-беспредельщиков.
Так вышло и на этот раз.
Владимир, который не мог нормально выспаться вот уже третьи или четвертые сутки, был огорчен не столько тем, с каким асоциальным контингентом ему придется дышать одним воздухом, сколько тем, что, по всей видимости, не удастся отоспаться и здесь.
...При появлении Владимира обитатели камеры медленно слезли с нар. Один из них, толстый упыревидный гориллоид с татуированным лысым черепом, окинул Свиридова коротким недобрым взглядом и проговорил:
– А, бля... в цвет. Где там у нас домино?
– Зачем тебе домино, Череп?
– А Дуньке в зубало вставлю, а то, смотрю, у него грызло такое правильное... все зубки на месте. Работу плохо выполнит... по минетному профилю.
Урки хохотнули.
– Говорят, ты, мил человек, тут по «мокрухе» прописан, – сказало существо неопределенного пола с острым носиком и маленькими крысиными глазками. – Деваху замочил, так, да? Нехорошо это.