Страница:
– Да успокойтесь вы! – решил я разрядить ситуацию. – Лично я здесь ни при чем. Меня интересует, кто вас шантажирует и чем.
– А это мое дело! – произнес расстроенный Лаврухин. – И ни перед кем отчитываться я не обязан.
– Ошибаетесь, милейший, – сказал я. – На вас висит серьезное подозрение.
– Это в чем же? – с вызовом спросил Лаврухин.
– В массовом отравлении клиентов гостиницы и ее персонала, – сказал я. – Да чего там! – махнул рукой Дынин. – Как минимум, в терроризме. Причем международном... Я своими глазами видел двух негров, которые выходили из туалета.
– Да вы что, одурели? – директор «Фатума» побелел. – Я-то здесь при чем?
– А при том, что вы единственный, кому все это принесло финансовую прибыль, – объяснил я. – Поскольку при поносе все бегут в ближайший аптечный киоск, а он у нас находится в вестибюле.
– Вы с ума сошли! Я сам два дня желудком маялся! – отчаянно закричал Лаврухин.
– В общем, так... Или вы откровенно рассказываете обо всем, что с вами произошло, или вас сегодня же арестовывают как основного подозреваемого.
– Да ты, наверное, морда, – сказал Дынин, – и сантехника порешил, чтобы свидетелей не было.
– Вы просто сумасшедшие! – от последнего обвинения Лаврухин вскочил на ноги, но, памятуя об угрозах Дынина, с места не тронулся.
– Последний раз вам говорю – или вы все рассказываете, или капитан Дынин начинает действовать, – сказал я.
Лаврухин подумал секунду-другую, покачал головой и сел, заложив ногу на ногу.
– Хорошо, задавайте вопросы, – сказал он.
– Я его уже задал – кто вас шантажирует и чем? – спросил я.
– Кто – понятия не имею. Если бы знал, давно бы уже принял меры.
– Когда это началось?
– Пять дней назад. Мне пришла записка с вырезанными из газеты буквами в конверте с пометкой «Лаврухину лично». В записке говорилось, что существует видеокассета, которая может меня скомпрометировать. Я не придал этому значения, однако еще через два дня мне прислали видеокассету.
– Что на видеокассете? – спросил Дынин.
– Интимная сцена, – буркнул Лаврухин, понурив голову.
– Какая сцена? – не унимался Дынин.
– Ну, в общем, там я... занимаюсь сексом...
– С бабой? – подозрительно спросил Дынин.
– Что за вопрос! – возмутился Лаврухин.
– И эта дама не является вашей супругой, – подытожил я.
– Да, догадливый вы наш, – сыронизировал Лаврухин. – И шантажист грозил послать эту кассету моей супруге и мужу моей партнерши.
– Сколько он просил?
– Пятьсот долларов.
– Какие гарантии он обещал предоставить?
– Практически никаких, кроме того, что обещал вернуть имеющуюся у него видеокассету. В последнем послании он сообщил место и время, когда и куда я должен был положить деньги.
– Где дубликат видеокассеты?
– У меня.
– Давайте его сюда.
– Зачем? – вытаращился Лаврухин. – Вы что, увлекаетесь порнографией?
– Я сниму с нее отпечатки пальцев, идиот!
Лаврухин недоверчиво посмотрел на меня, однако деваться ему было некуда, и он подошел к сейфу. Открыв его, он достал оттуда видеокассету и, протягивая ее мне, сказал:
– Надеюсь, вы не станете ее тиражировать и вернете мне.
– Все будет зависеть от того, насколько завораживающее зрелище там зафиксировано, – решился я на грубую шутку. – Да, и еще, – произнес я, когда мы уже уходили: – Этот разговор должен остаться между нами.
Лаврухин согласно кивнул, и мы втроем покинули офис «Фатума», вернувшись ко мне в номер.
– Ну, что делать будем? – задал сакраментальный вопрос Дынин.
– На сегодня с меня хватит, – сказал я. – Честно говоря, я устал. За время моей работы в отеле меня уже два раза били по голове, помимо того, что я насмотрелся здесь на массу странностей.
В дверь постучали, и в комнату вошла администратор Рыкункова.
– Сергей Антонович, вам звонят из мэрии.
– Хорошо, сейчас спущусь, – сказал Челобанов, нехотя поднимаясь.
– Ты хоть кого-нибудь подозреваешь? – спросил меня Дынин, когда мы остались вдвоем. – Кто таким паскудством в этом борделе может заниматься?
– В этом борделе, Дима, кто только чем не занимается! – выдохнул я. – Последние два дня, например, в этом отеле не трахались только ленивые и импотенты.
– Как это? – удивился Дынин.
– А вот так! Такое впечатление, что все обожрались шпанских мушек. Дошло до того, что администрация вынуждена была совершать походы по темным углам, разгоняя парочки и перемещать постояльцев по принципу сексуальной активности по этажам. Скрипящие кровати и вопли мешали спать старикам.
– Да ну?! – глаза Дынина загорелись. – Бывают же такие места рыбные... И что, прямо все этим занимались?
– Похоже, что все, кто мог и был не очень занят. А этот Лаврухин – еще тот половой гигант!
Я рассказал Дынину об истории нашего знакомства с фармацевтом.
– Вот стрекозел! – поразился Дынин. – Не мудрено, что его подловили.
– А сегодня я беседовал с одним моряком, которому по азбуке Морзе дают указания совершать разные экстравагантные поступки.
– И что же он делает?
– Пока только набил морду швейцару ни за что ни про что.
– Странное место, – глубокомысленно заявил Дынин.
– Да, у всех как будто крыша отъехала... Так что, Дмитрий, дуй в бар за водкой – мне надо хорошенько все обдумать.
Дынин, взяв у меня деньги, отправился в дорогу. Я же включил телевизор и улегся на диван. Дынин вернулся через пятнадцать минут, держа в руках пакет.
– Здесь с запасом. Я взял на всю сумму две бутылки и жратвы.
Мы разлили по стаканам и начали пить, закусывая ветчиной.
– Что показывают? – глядя в телевизор, спросил у меня Дынин.
– Не знаю, я сам только что включил – боевик какой-то...
– Показывают всякую фигню, – почти по-стариковски заворчал Дынин. – Слушай, а как ты думаешь, кто мог подловить этого хмыря?
– Черт его знает, – сказал я, наливая по второй. – Но явно кто-то местный. Человек, хорошо знающий отель и его распорядок.
– Да, – согласился Дынин. – Ну кто так стреляет? Разве так стреляют?! – переключился он тут же на происходящее на экране. – И еще моргает при этом! Тьфу, смотреть противно!
– Вообще-то есть один такой, – продолжил я. – Видеоинженер. Он тут кабельным телевидением заведует. Я к нему сегодня заглянул – у него техника под хороший видеоцентр покатит.
– Слушай, так надо его!.. – Дынин отвлекся от фильма, пристально посмотрев на меня.
– Не надо. С чем ты к нему придешь? С голыми подозрениями?
– А если его тряхануть?
– Прекрати. Он не производит впечатление идиота. Он же знал, на что шел. Наверняка хорошо психологически подготовился. А вот баба не моргает при стрельбе! – прокомментировал я происходящее на экране телевизора.
– Американцы любят, когда бабы стреляют, – согласился Дынин, глядя, как длинноволосая блондинка с пятым размером бюстгальтера эффектно косит врагов из автомата. – Глянь, а сиськи-то как трясутся, гы-гы! – Дынин похотливо загоготал.
– Ради этой сцены, похоже, весь фильм и снят.
– Это точно, – сказал Дмитрий, разливая еще по одной.
Мы выпили.
Ставя стакан на стол, Дынин спросил меня:
– И что же нам делать? Кого-то ведь надо брать за жабры!
– Знаешь, Дмитрий, я так устал, что у меня сейчас одно желание – нажраться и ничего не делать.
– Мне что-то тоже нажраться хочется, – согласился Дынин, разливая остатки первой бутылки по стаканам. – К чему бы это?
– Понятия не имею, – ответил я, опрокидывая очередной стакан с водкой.
К этому времени боевик кончился, на экране появилась заставка, и через несколько минут начался новый фильм.
– Ну вот, теперь и эротика пошла, – сказал Дынин, поудобнее усаживаясь на диване.
– Вот так насмотрятся черт знает чего, а потом трахаются на каждом углу, – заметил я.
– Или дрищут, – добавил Дынин и заржал.
– Не смешно! – сказал я, снова разливая по стаканам.
– Ладно, пошутить нельзя, что ли? А все-таки эта девушка очень приятная, – неожиданно сказал Дынин.
– Кто, вот эта? – указал я на голую блондинку на экране.
– Нет, та медсестра, которая тебе нашатырный спирт под нос совала.
– Да, мне она тоже очень нравится, – согласился я. – А Рыкункова – просто сука, – вдруг неожиданно для себя со страстной ненавистью произнес я.
– Кто это?
– Администраторша, которая сюда заходила. Так бы и дал ей по толстой жопе пенделя! Ненавижу! – в глубине души я сам удивился, откуда у меня возникли такие чувства к Рыкунковой.
– Я ее мало видел, но особа еще та, – согласился Дынин.
Мы посидели еще немного, и Дынин вдруг сказал:
– Мне, наверное, пора. Что-то я себя неважно чувствую. А то Лизка переживать будет. Скажет, что опять напился.
Дынин поднялся и, шатаясь, пошел к выходу.
– Если что, звони, – пробурчал Дынин, надевая плащ.
– Угу, – угрюмо ответил я ему с дивана, наблюдая за страстными объятиями на экране, сопровождавшимися умопомрачительными стонами.
Я старался думать о деле, но никакого конструктива в мыслях у меня не наблюдалось. В голове вертелось лишь желание напиться до поросячьего визга и странная мысль о том, что администратор Рыкункова заслуживает хорошего пинка за ее мерзкий характер.
Я смотрел телевизор до глубокой ночи, пока не прекратилась трансляция, выпив почти все, что принес Дынин. Несмотря на то что я был почти никакой и едва мог пошевельнуть рукой, желание выпить у меня оставалось незыблемым. Где-то в глубине души я даже был удивлен этому обстоятельству, поскольку обычно контролировал свое влечение к алкоголю. Запои посещали меня очень редко, лишь в случаях исключительных, связанных с какими-нибудь трагическими явлениями. Под самое утро, уже будучи не в силах что-либо осмысливать, я впал в глубокий сон.
Длился он недолго. Через три часа я был уже на ногах. Телевизор по-прежнему работал. Я поднялся с дивана. Мне лень было его выключать, и я поплелся умываться. После холодной воды мне слегка полегчало. Я вспомнил происшедшее вчера, ночную пьянку... От всего этого мне стало не по себе и снова непреодолимо захотелось выпить.
Я прямиком отправился в бар, который только что открылся. Бармен Юра, скептически осмотрев меня, положил передо мной горячий бутерброд и бутылку джина с тоником. Я молча проглотил все это и сказал:
– Юра, дай мне еще пару пузырей «Финляндии».
Юра пораженно уставился на меня:
– Володя, побойся бога! Восемь утра!
Действительно, происходящее со мной было очень странно. Однако я настаивал на своем.
– Давай, давай, это про запас.
Юра снова посмотрел на меня так, как списанный в запас летчик провожает уходящий в небо лайнер, но все же протянул мне две бутылки.
Выйдя в вестибюль, я заметил, что аптекарша Катя открывает свой киоск. Не знаю почему, но я устремился сразу к ней.
– Здравствуйте, Владимир Александрович, – сказала она, пристально глядя на меня. – Как вы себя чувствуете? Вам что-нибудь от похмелья?
– Спасибо, от похмелья я уже взял, – указал я на пакет.
– Может быть, все же «Эндрюс Ансер»?
«Черт возьми, какая же все-таки милая девушка!» – подумал я. У меня снова возникло неистовое желание овладеть ею. На сей раз я ничего не мог поделать с собой.
– Катенька, – сказал я, обнимая ее за талию, – вы мне очень нравитесь. Я не знаю, что со мной происходит, но я очень хочу вас как женщину.
Похоже, что реакция на подобные слова за последние дни у Кати выработалась мгновенная. Я не успел договорить, как здоровенная оплеуха обо-жгла мою левую щеку. «Господи, откуда у такой дохлятины такая сила!» – подумал я.
Я переложил пакет в правую руку и потер левой рукой ушибленную щеку.
– Нет, вы не поняли, я просто в качестве информации, – сказал я.
Вместо ответа пощечина обожгла мою правую щеку. Я снова терпеливо переложил пакет в другую руку и повторил операцию с правой щекой.
– Что-то у нас не складывается разговор, – заметил я.
Но Катя уже меня не слушала, она остервенело хлопнула дверью киоска и заперла ее. Я развернулся и отправился к лифту. Выйдя из лифта на пятом этаже, я отправился к себе в номер. Мне бросился в глаза стоящий на стремянке видеооператор Андрей, который копался в кабельной разводке, что-то соединяя. Заметив меня, он улыбнулся и сказал:
– Здрасьте!
Его реакция показалась мне странной, так как за сегодняшнее утро меня не слишком осыпали улыбками.
– Доброе утро, – буркнул я в ответ. – Что-нибудь сломалось? Надеюсь, сегодня телевизор будет показывать?
– Обязательно! – заверил меня Андрей, снова улыбаясь.
Я бессмысленным взглядом посмотрел, как он ловко соединяет какие-то провода. «Странно, у нас в подъезде, когда делали кабельное телевидение, монтировали все только раз и больше ни одна собака к этой кабельной разводке не подходила, – подумал я. – А этот старается, вон сколько проводов натянул, трудяга».
– Андрюша, выпить хочешь? – спросил я его.
– Спасибо, нет, – ответил мне, усмехаясь, оператор. – У меня сегодня работа. Скоро утренний сеанс.
– Отлично, – сказал я, отправляясь в свой номер.
Не успел я выпить первую стопку, как телевизор заработал. Мне, правда, показалось, что я вчера уже видел этот фильм. Однако настроение у меня было премерзкое, словом, все равно, на что пялить свои зенки. К полудню, уговорив одну из бутылок, я решил поспать. Похоже, сказывалась бессонная ночь. Тут неожиданно в дверь постучали.
– Открыто! – заорал я.
В дверь снова продолжили стучать.
– Да открыто, мать вашу!
Однако стук не прекратился. «Ну, суки!» – выругался я про себя и из последних сил поднялся. Подойдя к двери, я обнаружил, что запер ее и, следовательно, орал напрасно. Однако злость во мне не прошла, и я, чертыхаясь, начал возиться с замком. Когда я наконец открыл дверь, то увидел перед собой администратора Рыкункову. Со скептической физиономией она осмотрела меня с ног до головы и обратно.
– Да, – протянула она. – И вот такие у нас работники! Неудивительно, что у нас творится столько безобразий.
– Вам чего надо? – спросил я заплетающимся языком.
– Я попросила бы вас быть повежливее.
– А я вас вежливо спрашиваю, чего вам здесь надо! – упорствовал я, держась рукой за косяк.
– В первую очередь пройти.
Я словно на шарнирах развернулся и уперся спиной в стену, освобождая проход. Рыкункова фыркнула и походкой ефрейтора промаршировала в кабинет. Я неверным шагом последовал за ней.
– Все ясно, – сказала Рыкункова, глядя на почти выпитую бутылку водки. – Распитие спиртных напитков в рабочее время. А вы знаете, что это, между прочим, у нас категорически запрещено!
– У вас запрещено, вот вы и не пейте, – сказал я, посчитав этот аргумент резонным.
– А какой беспорядок в номере! Черт знает что! Вчера только убиралась горничная, а сегодня здесь как в хлеву! Целая батарея пустых бутылок и пища на полу валяется.
Но я ее не слушал, а лишь плотоядно рассматривал ее широкий мясистый зад. Одна мысль о том, как я буду погружать свою стопу в эту упругую массу и какое наслаждение при этом испытаю, дико меня развеселила.
– Что вы улыбаетесь? – спросила она, поворачиваясь ко мне передом. – Как вам не стыдно, вы же взрослый человек! Вы же врач и должны в первую очередь заботиться о санитарии!
– Вы лучше выйдите отсюда. Не то вы меня в грех введете...
Сама мысль о том, что она может грешить с кем-то, навеяла на Рыкункову страшный ужас. Ее лицо вытянулось, а глаза расширились.
– Да вы просто грубиян, маньяк какой-то! Алкоголик! Я сегодня же напишу докладную Сергею Антоновичу, чтобы вас вышвырнули отсюда к чертовой матери!
И Рыкункова направилась к выходу.
Откуда у меня взялась в тот момент ловкость, я сам не могу понять. Однако, проявив немалую верткость и прыткость, я двумя прыжками догнал удаляющуюся от меня мишень и в третьем прыжке со всего маха отвесил здоровенный пендель под зад администраторше. Состояние, которое я испытал при этом, было близко к оргазму. Радость же была почти детской.
По всей вероятности, администраторша испытала одно из самых сильных потрясений за всю свою жизнь. Весь ее вид можно было описать двумя словами: «глобальная растерянность». На некоторое время она даже потеряла дар речи и так и не обрела его в моем присутствии, а лишь издав какой-то запоздалый пронзительный вой, выбежала из моего номера с обезумевшими глазами. Охваченный восторгом, я закрыл дверь и раскупорил еще одну бутылку водки. По телевизору стали показывать еще один фильм. Выхлебав половину бутылки, я произнес, разговаривая сам с собой:
– А все-таки симпатичный мужик этот Челобанов! Такие должны нравиться женщинам.
ГЛАВА 10
– А это мое дело! – произнес расстроенный Лаврухин. – И ни перед кем отчитываться я не обязан.
– Ошибаетесь, милейший, – сказал я. – На вас висит серьезное подозрение.
– Это в чем же? – с вызовом спросил Лаврухин.
– В массовом отравлении клиентов гостиницы и ее персонала, – сказал я. – Да чего там! – махнул рукой Дынин. – Как минимум, в терроризме. Причем международном... Я своими глазами видел двух негров, которые выходили из туалета.
– Да вы что, одурели? – директор «Фатума» побелел. – Я-то здесь при чем?
– А при том, что вы единственный, кому все это принесло финансовую прибыль, – объяснил я. – Поскольку при поносе все бегут в ближайший аптечный киоск, а он у нас находится в вестибюле.
– Вы с ума сошли! Я сам два дня желудком маялся! – отчаянно закричал Лаврухин.
– В общем, так... Или вы откровенно рассказываете обо всем, что с вами произошло, или вас сегодня же арестовывают как основного подозреваемого.
– Да ты, наверное, морда, – сказал Дынин, – и сантехника порешил, чтобы свидетелей не было.
– Вы просто сумасшедшие! – от последнего обвинения Лаврухин вскочил на ноги, но, памятуя об угрозах Дынина, с места не тронулся.
– Последний раз вам говорю – или вы все рассказываете, или капитан Дынин начинает действовать, – сказал я.
Лаврухин подумал секунду-другую, покачал головой и сел, заложив ногу на ногу.
– Хорошо, задавайте вопросы, – сказал он.
– Я его уже задал – кто вас шантажирует и чем? – спросил я.
– Кто – понятия не имею. Если бы знал, давно бы уже принял меры.
– Когда это началось?
– Пять дней назад. Мне пришла записка с вырезанными из газеты буквами в конверте с пометкой «Лаврухину лично». В записке говорилось, что существует видеокассета, которая может меня скомпрометировать. Я не придал этому значения, однако еще через два дня мне прислали видеокассету.
– Что на видеокассете? – спросил Дынин.
– Интимная сцена, – буркнул Лаврухин, понурив голову.
– Какая сцена? – не унимался Дынин.
– Ну, в общем, там я... занимаюсь сексом...
– С бабой? – подозрительно спросил Дынин.
– Что за вопрос! – возмутился Лаврухин.
– И эта дама не является вашей супругой, – подытожил я.
– Да, догадливый вы наш, – сыронизировал Лаврухин. – И шантажист грозил послать эту кассету моей супруге и мужу моей партнерши.
– Сколько он просил?
– Пятьсот долларов.
– Какие гарантии он обещал предоставить?
– Практически никаких, кроме того, что обещал вернуть имеющуюся у него видеокассету. В последнем послании он сообщил место и время, когда и куда я должен был положить деньги.
– Где дубликат видеокассеты?
– У меня.
– Давайте его сюда.
– Зачем? – вытаращился Лаврухин. – Вы что, увлекаетесь порнографией?
– Я сниму с нее отпечатки пальцев, идиот!
Лаврухин недоверчиво посмотрел на меня, однако деваться ему было некуда, и он подошел к сейфу. Открыв его, он достал оттуда видеокассету и, протягивая ее мне, сказал:
– Надеюсь, вы не станете ее тиражировать и вернете мне.
– Все будет зависеть от того, насколько завораживающее зрелище там зафиксировано, – решился я на грубую шутку. – Да, и еще, – произнес я, когда мы уже уходили: – Этот разговор должен остаться между нами.
Лаврухин согласно кивнул, и мы втроем покинули офис «Фатума», вернувшись ко мне в номер.
– Ну, что делать будем? – задал сакраментальный вопрос Дынин.
– На сегодня с меня хватит, – сказал я. – Честно говоря, я устал. За время моей работы в отеле меня уже два раза били по голове, помимо того, что я насмотрелся здесь на массу странностей.
В дверь постучали, и в комнату вошла администратор Рыкункова.
– Сергей Антонович, вам звонят из мэрии.
– Хорошо, сейчас спущусь, – сказал Челобанов, нехотя поднимаясь.
– Ты хоть кого-нибудь подозреваешь? – спросил меня Дынин, когда мы остались вдвоем. – Кто таким паскудством в этом борделе может заниматься?
– В этом борделе, Дима, кто только чем не занимается! – выдохнул я. – Последние два дня, например, в этом отеле не трахались только ленивые и импотенты.
– Как это? – удивился Дынин.
– А вот так! Такое впечатление, что все обожрались шпанских мушек. Дошло до того, что администрация вынуждена была совершать походы по темным углам, разгоняя парочки и перемещать постояльцев по принципу сексуальной активности по этажам. Скрипящие кровати и вопли мешали спать старикам.
– Да ну?! – глаза Дынина загорелись. – Бывают же такие места рыбные... И что, прямо все этим занимались?
– Похоже, что все, кто мог и был не очень занят. А этот Лаврухин – еще тот половой гигант!
Я рассказал Дынину об истории нашего знакомства с фармацевтом.
– Вот стрекозел! – поразился Дынин. – Не мудрено, что его подловили.
– А сегодня я беседовал с одним моряком, которому по азбуке Морзе дают указания совершать разные экстравагантные поступки.
– И что же он делает?
– Пока только набил морду швейцару ни за что ни про что.
– Странное место, – глубокомысленно заявил Дынин.
– Да, у всех как будто крыша отъехала... Так что, Дмитрий, дуй в бар за водкой – мне надо хорошенько все обдумать.
Дынин, взяв у меня деньги, отправился в дорогу. Я же включил телевизор и улегся на диван. Дынин вернулся через пятнадцать минут, держа в руках пакет.
– Здесь с запасом. Я взял на всю сумму две бутылки и жратвы.
Мы разлили по стаканам и начали пить, закусывая ветчиной.
– Что показывают? – глядя в телевизор, спросил у меня Дынин.
– Не знаю, я сам только что включил – боевик какой-то...
– Показывают всякую фигню, – почти по-стариковски заворчал Дынин. – Слушай, а как ты думаешь, кто мог подловить этого хмыря?
– Черт его знает, – сказал я, наливая по второй. – Но явно кто-то местный. Человек, хорошо знающий отель и его распорядок.
– Да, – согласился Дынин. – Ну кто так стреляет? Разве так стреляют?! – переключился он тут же на происходящее на экране. – И еще моргает при этом! Тьфу, смотреть противно!
– Вообще-то есть один такой, – продолжил я. – Видеоинженер. Он тут кабельным телевидением заведует. Я к нему сегодня заглянул – у него техника под хороший видеоцентр покатит.
– Слушай, так надо его!.. – Дынин отвлекся от фильма, пристально посмотрев на меня.
– Не надо. С чем ты к нему придешь? С голыми подозрениями?
– А если его тряхануть?
– Прекрати. Он не производит впечатление идиота. Он же знал, на что шел. Наверняка хорошо психологически подготовился. А вот баба не моргает при стрельбе! – прокомментировал я происходящее на экране телевизора.
– Американцы любят, когда бабы стреляют, – согласился Дынин, глядя, как длинноволосая блондинка с пятым размером бюстгальтера эффектно косит врагов из автомата. – Глянь, а сиськи-то как трясутся, гы-гы! – Дынин похотливо загоготал.
– Ради этой сцены, похоже, весь фильм и снят.
– Это точно, – сказал Дмитрий, разливая еще по одной.
Мы выпили.
Ставя стакан на стол, Дынин спросил меня:
– И что же нам делать? Кого-то ведь надо брать за жабры!
– Знаешь, Дмитрий, я так устал, что у меня сейчас одно желание – нажраться и ничего не делать.
– Мне что-то тоже нажраться хочется, – согласился Дынин, разливая остатки первой бутылки по стаканам. – К чему бы это?
– Понятия не имею, – ответил я, опрокидывая очередной стакан с водкой.
К этому времени боевик кончился, на экране появилась заставка, и через несколько минут начался новый фильм.
– Ну вот, теперь и эротика пошла, – сказал Дынин, поудобнее усаживаясь на диване.
– Вот так насмотрятся черт знает чего, а потом трахаются на каждом углу, – заметил я.
– Или дрищут, – добавил Дынин и заржал.
– Не смешно! – сказал я, снова разливая по стаканам.
– Ладно, пошутить нельзя, что ли? А все-таки эта девушка очень приятная, – неожиданно сказал Дынин.
– Кто, вот эта? – указал я на голую блондинку на экране.
– Нет, та медсестра, которая тебе нашатырный спирт под нос совала.
– Да, мне она тоже очень нравится, – согласился я. – А Рыкункова – просто сука, – вдруг неожиданно для себя со страстной ненавистью произнес я.
– Кто это?
– Администраторша, которая сюда заходила. Так бы и дал ей по толстой жопе пенделя! Ненавижу! – в глубине души я сам удивился, откуда у меня возникли такие чувства к Рыкунковой.
– Я ее мало видел, но особа еще та, – согласился Дынин.
Мы посидели еще немного, и Дынин вдруг сказал:
– Мне, наверное, пора. Что-то я себя неважно чувствую. А то Лизка переживать будет. Скажет, что опять напился.
Дынин поднялся и, шатаясь, пошел к выходу.
– Если что, звони, – пробурчал Дынин, надевая плащ.
– Угу, – угрюмо ответил я ему с дивана, наблюдая за страстными объятиями на экране, сопровождавшимися умопомрачительными стонами.
Я старался думать о деле, но никакого конструктива в мыслях у меня не наблюдалось. В голове вертелось лишь желание напиться до поросячьего визга и странная мысль о том, что администратор Рыкункова заслуживает хорошего пинка за ее мерзкий характер.
Я смотрел телевизор до глубокой ночи, пока не прекратилась трансляция, выпив почти все, что принес Дынин. Несмотря на то что я был почти никакой и едва мог пошевельнуть рукой, желание выпить у меня оставалось незыблемым. Где-то в глубине души я даже был удивлен этому обстоятельству, поскольку обычно контролировал свое влечение к алкоголю. Запои посещали меня очень редко, лишь в случаях исключительных, связанных с какими-нибудь трагическими явлениями. Под самое утро, уже будучи не в силах что-либо осмысливать, я впал в глубокий сон.
Длился он недолго. Через три часа я был уже на ногах. Телевизор по-прежнему работал. Я поднялся с дивана. Мне лень было его выключать, и я поплелся умываться. После холодной воды мне слегка полегчало. Я вспомнил происшедшее вчера, ночную пьянку... От всего этого мне стало не по себе и снова непреодолимо захотелось выпить.
Я прямиком отправился в бар, который только что открылся. Бармен Юра, скептически осмотрев меня, положил передо мной горячий бутерброд и бутылку джина с тоником. Я молча проглотил все это и сказал:
– Юра, дай мне еще пару пузырей «Финляндии».
Юра пораженно уставился на меня:
– Володя, побойся бога! Восемь утра!
Действительно, происходящее со мной было очень странно. Однако я настаивал на своем.
– Давай, давай, это про запас.
Юра снова посмотрел на меня так, как списанный в запас летчик провожает уходящий в небо лайнер, но все же протянул мне две бутылки.
Выйдя в вестибюль, я заметил, что аптекарша Катя открывает свой киоск. Не знаю почему, но я устремился сразу к ней.
– Здравствуйте, Владимир Александрович, – сказала она, пристально глядя на меня. – Как вы себя чувствуете? Вам что-нибудь от похмелья?
– Спасибо, от похмелья я уже взял, – указал я на пакет.
– Может быть, все же «Эндрюс Ансер»?
«Черт возьми, какая же все-таки милая девушка!» – подумал я. У меня снова возникло неистовое желание овладеть ею. На сей раз я ничего не мог поделать с собой.
– Катенька, – сказал я, обнимая ее за талию, – вы мне очень нравитесь. Я не знаю, что со мной происходит, но я очень хочу вас как женщину.
Похоже, что реакция на подобные слова за последние дни у Кати выработалась мгновенная. Я не успел договорить, как здоровенная оплеуха обо-жгла мою левую щеку. «Господи, откуда у такой дохлятины такая сила!» – подумал я.
Я переложил пакет в правую руку и потер левой рукой ушибленную щеку.
– Нет, вы не поняли, я просто в качестве информации, – сказал я.
Вместо ответа пощечина обожгла мою правую щеку. Я снова терпеливо переложил пакет в другую руку и повторил операцию с правой щекой.
– Что-то у нас не складывается разговор, – заметил я.
Но Катя уже меня не слушала, она остервенело хлопнула дверью киоска и заперла ее. Я развернулся и отправился к лифту. Выйдя из лифта на пятом этаже, я отправился к себе в номер. Мне бросился в глаза стоящий на стремянке видеооператор Андрей, который копался в кабельной разводке, что-то соединяя. Заметив меня, он улыбнулся и сказал:
– Здрасьте!
Его реакция показалась мне странной, так как за сегодняшнее утро меня не слишком осыпали улыбками.
– Доброе утро, – буркнул я в ответ. – Что-нибудь сломалось? Надеюсь, сегодня телевизор будет показывать?
– Обязательно! – заверил меня Андрей, снова улыбаясь.
Я бессмысленным взглядом посмотрел, как он ловко соединяет какие-то провода. «Странно, у нас в подъезде, когда делали кабельное телевидение, монтировали все только раз и больше ни одна собака к этой кабельной разводке не подходила, – подумал я. – А этот старается, вон сколько проводов натянул, трудяга».
– Андрюша, выпить хочешь? – спросил я его.
– Спасибо, нет, – ответил мне, усмехаясь, оператор. – У меня сегодня работа. Скоро утренний сеанс.
– Отлично, – сказал я, отправляясь в свой номер.
Не успел я выпить первую стопку, как телевизор заработал. Мне, правда, показалось, что я вчера уже видел этот фильм. Однако настроение у меня было премерзкое, словом, все равно, на что пялить свои зенки. К полудню, уговорив одну из бутылок, я решил поспать. Похоже, сказывалась бессонная ночь. Тут неожиданно в дверь постучали.
– Открыто! – заорал я.
В дверь снова продолжили стучать.
– Да открыто, мать вашу!
Однако стук не прекратился. «Ну, суки!» – выругался я про себя и из последних сил поднялся. Подойдя к двери, я обнаружил, что запер ее и, следовательно, орал напрасно. Однако злость во мне не прошла, и я, чертыхаясь, начал возиться с замком. Когда я наконец открыл дверь, то увидел перед собой администратора Рыкункову. Со скептической физиономией она осмотрела меня с ног до головы и обратно.
– Да, – протянула она. – И вот такие у нас работники! Неудивительно, что у нас творится столько безобразий.
– Вам чего надо? – спросил я заплетающимся языком.
– Я попросила бы вас быть повежливее.
– А я вас вежливо спрашиваю, чего вам здесь надо! – упорствовал я, держась рукой за косяк.
– В первую очередь пройти.
Я словно на шарнирах развернулся и уперся спиной в стену, освобождая проход. Рыкункова фыркнула и походкой ефрейтора промаршировала в кабинет. Я неверным шагом последовал за ней.
– Все ясно, – сказала Рыкункова, глядя на почти выпитую бутылку водки. – Распитие спиртных напитков в рабочее время. А вы знаете, что это, между прочим, у нас категорически запрещено!
– У вас запрещено, вот вы и не пейте, – сказал я, посчитав этот аргумент резонным.
– А какой беспорядок в номере! Черт знает что! Вчера только убиралась горничная, а сегодня здесь как в хлеву! Целая батарея пустых бутылок и пища на полу валяется.
Но я ее не слушал, а лишь плотоядно рассматривал ее широкий мясистый зад. Одна мысль о том, как я буду погружать свою стопу в эту упругую массу и какое наслаждение при этом испытаю, дико меня развеселила.
– Что вы улыбаетесь? – спросила она, поворачиваясь ко мне передом. – Как вам не стыдно, вы же взрослый человек! Вы же врач и должны в первую очередь заботиться о санитарии!
– Вы лучше выйдите отсюда. Не то вы меня в грех введете...
Сама мысль о том, что она может грешить с кем-то, навеяла на Рыкункову страшный ужас. Ее лицо вытянулось, а глаза расширились.
– Да вы просто грубиян, маньяк какой-то! Алкоголик! Я сегодня же напишу докладную Сергею Антоновичу, чтобы вас вышвырнули отсюда к чертовой матери!
И Рыкункова направилась к выходу.
Откуда у меня взялась в тот момент ловкость, я сам не могу понять. Однако, проявив немалую верткость и прыткость, я двумя прыжками догнал удаляющуюся от меня мишень и в третьем прыжке со всего маха отвесил здоровенный пендель под зад администраторше. Состояние, которое я испытал при этом, было близко к оргазму. Радость же была почти детской.
По всей вероятности, администраторша испытала одно из самых сильных потрясений за всю свою жизнь. Весь ее вид можно было описать двумя словами: «глобальная растерянность». На некоторое время она даже потеряла дар речи и так и не обрела его в моем присутствии, а лишь издав какой-то запоздалый пронзительный вой, выбежала из моего номера с обезумевшими глазами. Охваченный восторгом, я закрыл дверь и раскупорил еще одну бутылку водки. По телевизору стали показывать еще один фильм. Выхлебав половину бутылки, я произнес, разговаривая сам с собой:
– А все-таки симпатичный мужик этот Челобанов! Такие должны нравиться женщинам.
ГЛАВА 10
Очнулся я оттого, что кто-то громко говорил, стоя у моего дивана.
– Я вам еще раз говорю: это дикарь, варвар, он просто законченный алкоголик! – с истерикой в голосе говорила Челобанову Рыкункова. – Я вам категорически заявляю, что его необходимо устранить как можно скорее. Это из-за него у нас такой бардак!
– Ну, вы тоже не перегибайте, знаете ли, – раздраженно отвечал ей Челобанов.
Я раскрыл глаза и посмотрел на них.
– Сегодня утром этот мерзавец приставал к аптекарше киоска в вестибюле. С утра у него уже под завязку залиты зенки! Вчера он валялся на чердаке в невменяемом состоянии!
– Ну, вы не перегибайте! – Челобанов начал повторяться, видимо не зная, что возразить.
– Это опасный человек. Сегодня он рукоприкладствовал в отношении меня, а завтра на моем месте может оказаться кто угодно.
– Неправда, я не рукоприкладствовал, – пьяно заметил я. – Я дал ей пинка, – и радостно заулыбался.
– Вот видите, он это сам подтверждает! А вы мне не верили, Сергей Антонович! – взвизгнула Рыкункова.
– А что, от вас потребовали показать ушибленное место? Да вы проказник, Сергей Антонович, – произнес я, поудобнее укладывая голову на подушке и ласково глядя на Челобанова.
– Хам! Мерзавец, скотина! Алкаш вонючий! – совсем разошлась Рыкункова.
– Зачем вы это сделали? – насупившись, спросил Челобанов.
– Если честно, сам не знаю, – ответил я. – Вчера мы с Дыниным выпили и оба пришли к выводу, что она стерва. Мне еще вчера захотелось дать ей под зад.
Челобанов глубоко вздохнул и медленно произнес, глядя в потолок:
– Это какой-то дурдом...
– Да он ненормальный, я же вам говорила! У него белая горячка! – орала Рыкункова.
– Вам надо проспаться, – сурово сказал Челобанов. – Давайте поговорим об этом завтра.
Я снова подумал про себя: «Какой же славный мужик этот Санчо! Добрый, красивый, милый...»
Я никогда не думал так о мужчинах, и мне сразу же захотелось поделиться своими мыслями с ним.
– Сергей Антонович!
– Да-да, – обернулся он в мою сторону, уже собираясь уходить.
– Я неожиданно для себя решил, что вы мне очень нравитесь.
– Не понял. Что вы имеете в виду? – недоуменно спросил Челобанов.
– Я хочу сказать, что вы мне очень симпатичны как мужчина и человек. Сегодня я постоянно думаю об этом.
– О чем, простите? – Санчо уставился на меня широко раскрыв глаза.
– Я подумал, что если бы это было возможно и если бы так вдруг случилось... В общем, мне сегодня очень захотелось вас...
Челюсть Санчо отпала. Рыкункова смотрела на меня обезумевшими глазами. Не знаю почему, но все это подстегнуло меня еще больше.
– Вы интересны мне как сексуальный объект. В общем, я хочу вас, – я широко улыбнулся, подтверждая свои слова.
Наступила поистине гоголевская сцена. Челобанов и Рыкункова, потрясенные, вытаращились на меня. Я же лежал и блаженно им улыбался. Челобанов еще долго смотрел на меня остекленевшими глазами, он даже пригнулся, словно стараясь разглядеть, кто именно находится перед ним. Наконец он резко выпрямился и резко завизжал:
– Сволочь! Скотина!
И стремительно выбежал из номера. Очумевшая Рыкункова еще некоторое время смотрела на меня, потом произнесла шепотом:
– Какой ужас...
И также вышла из номера.
«Так проходит мирская слава!» – подумал я. Похоже, с этой минуты я могу считать себя уволенным окончательно. И откуда только в мою голову могли взбрести подобные мысли? Да и с этой дурой-администраторшей я переборщил. Все же не надо было с ней так сурово. Все алкоголь доводит... И зачем я только пил!
А правда! Зачем? Подобного запоя у меня не было уже год, и я не мог понять, чем он был спровоцирован. Подумав над этим где-то минут десять и устав от бесплодных размышлений, я наконец решил: «Ну и черт с ними со всеми!» Я налил себе еще рюмку и, опрокинув ее, снова завалился спать.
Сон пришел быстро в виде включенного телевизора. Сначала он морщился электрическими помехами, потом появилась картинка, и я увидел ясное изображение черта. Он улыбнулся мне масленой улыбкой и объявил об открытии телевизионного шоу. Камера в быстром темпе пробежалась по всем этажам отеля «Астралия», затем остановилась и стала приближаться к какой-то двери. Дверь отворилась, и я увидел крупным планом сантехника Михалыча. Он, склонив голову набок и улыбаясь, дергал за цепочку сливного бачка, но вместо звука воды вокруг слышались какие-то неприличные звуки, которые обычно сопровождают облегчение человеческого естества. Михалыч улыбался своей неживой улыбкой. Наконец цепочка оборвалась, и сантехник исчез с экрана.
Михалыча на экране сменил моряк Алексей Платонович со свечой в руке. Рядом с ним прыгал швейцар Арнольдович в боевой стойке, одетый в боксерские перчатки и шлем. Свеча же в руках моряка постоянно мигала азбукой Морзе, и Алексей Платонович, кивая на нее, говорил мне: «Вот видите, она сигнализирует. Я ничего не могу сделать!» После этих слов Арнольдович задвигался по воображаемому рингу еще интенсивнее, продолжая бой с тенью.
В кадре откуда-то сбоку появился Лаврухин, активно двигая тазом взад-вперед. Дойдя до середины экрана, он сказал: «А я здесь ни при чем, я просто потрахаться вышел... Я всегда таким был». И, глупо улыбаясь, продолжил свои телодвижения, удаляясь из кадра.
После этого на экране появилось цветочное поле. Цветы были самые разнообразные, я почти чувствовал, как от них исходит дурманящий запах. Посреди этой поляны сидела аптекарша Катя в белом халате. Завидев меня, она томно спросила: «Я в этих запахах правда такая пленительная?» Не успел я ответить, как она вынула из кармана флакончик с дихлофосом и выпустила в меня струю. Экран заволокло мутным облаком.
Когда туман рассеялся, я вдруг увидел большую комнату, совершенно пустую, за исключением того, что стены ее были уставлены всевозможными радио– и телеприемниками с пола до потолка. В центре ее во фраке, белой манишке и бабочке стоял гладко причесанный видеомеханик Андрей, заложив руки за спину. Помедлив секунду-другую, он взмахнул руками, и комната наполнилась всевозможными звуками. Гигантская какофония мощным звуковым потоком ударила по моим ушам. Я весь съежился. Андрей же продолжал дирижировать невидимым оркестром. Одни звуки стихали, другие усиливались... Среди звуков я различил и музыкальные инструменты, и фрагменты пения, переходящие в крики и даже охи. В оркестре присутствовали и совершенно обыденные звуки, при этом усиливались то инструментальная часть, то пение. Среди обыденных звуков я опять расслышал знакомый мне до боли сливной бачок.
Вдруг на экран выскочил в образе вождя мирового пролетариата Марк Уточкин. Он быстренько, словно гончая, обежал комнату, постоял около Андрея и вышел на первый план. «Так, хм... Я, знаете ли, очень люблю „Аппассионату“, – заявил он. – Поистине нечеловеческая музыка. В ней заключена сила революции. Она нам сейчас очень нужна. Мы будем беспощадны к врагам нации. Русский народ заслужил право...» Последние его слова были уже не слышны, поскольку какофония достигла наивысшей точки. Неожиданно из разных концов комнаты послышались хлопки и стали видны вспышки. Аппаратура стала взрываться и дымить. Дым продолжал сгущаться. В его клубах я уже едва различал продолжавшего молча дирижировать Андрея и о чем-то оживленно вещавшего Уточкина.
Туман сгустился до такой степени, что мне уже ничего не было видно. Так же неожиданно кадр исчез, и я снова увидел черта. Он чуть склонил голову набок и скорчил хитрую рожу. Со стеклянными глазами, смотрящими в одну точку вниз, черт произнес: «Шоу закончено!» И, покрутив когтистым пальцем у своего виска, сказал: «Дураш-ка!» Из телевизора высунулась его мохнатая лапа и щелкнула выключателем. Экран погас, осталась только лапа, которую он никак не мог убрать назад. Я потянулся к ней и с силой дернул на себя.
Проснулся я оттого, что больно ударился лбом об пол при падении с дивана. Я неожиданно резво вскочил, снова сел на диван и посмотрел на свои руки. Они были скользкие и потные, как и все тело. Рубашка была совершенно мокрой, пропитавшись потом, она прилипла к телу. Вытерев влажные руки о штанины брюк, я судорожно протянул руку к бутылке и, налив себе немножко, выпил.
– Так, допился, – сказал я сам себе вслух. – Что называется, до чертиков.
За окном уже было темно. Я посмотрел на часы. Было восемь вечера. «Ну что ж, теперь моя очередь действовать», – подумал я. Поднялся на ноги и пошел в ванную. Приняв холодный душ, переоделся во все свежее, что у меня было с собой, и, наскоро перекусив, отправился к выходу из гостиницы. На удивление, в холле было достаточно пустынно, и, кроме одинокого скучающего Арнольдовича, никого не оказалось. Он даже не посмотрел в мою сторону. Видимо, решил, что моя судьба была уже решена, и нечего тратить энергию на поклоны таким людям, как я.
– Я вам еще раз говорю: это дикарь, варвар, он просто законченный алкоголик! – с истерикой в голосе говорила Челобанову Рыкункова. – Я вам категорически заявляю, что его необходимо устранить как можно скорее. Это из-за него у нас такой бардак!
– Ну, вы тоже не перегибайте, знаете ли, – раздраженно отвечал ей Челобанов.
Я раскрыл глаза и посмотрел на них.
– Сегодня утром этот мерзавец приставал к аптекарше киоска в вестибюле. С утра у него уже под завязку залиты зенки! Вчера он валялся на чердаке в невменяемом состоянии!
– Ну, вы не перегибайте! – Челобанов начал повторяться, видимо не зная, что возразить.
– Это опасный человек. Сегодня он рукоприкладствовал в отношении меня, а завтра на моем месте может оказаться кто угодно.
– Неправда, я не рукоприкладствовал, – пьяно заметил я. – Я дал ей пинка, – и радостно заулыбался.
– Вот видите, он это сам подтверждает! А вы мне не верили, Сергей Антонович! – взвизгнула Рыкункова.
– А что, от вас потребовали показать ушибленное место? Да вы проказник, Сергей Антонович, – произнес я, поудобнее укладывая голову на подушке и ласково глядя на Челобанова.
– Хам! Мерзавец, скотина! Алкаш вонючий! – совсем разошлась Рыкункова.
– Зачем вы это сделали? – насупившись, спросил Челобанов.
– Если честно, сам не знаю, – ответил я. – Вчера мы с Дыниным выпили и оба пришли к выводу, что она стерва. Мне еще вчера захотелось дать ей под зад.
Челобанов глубоко вздохнул и медленно произнес, глядя в потолок:
– Это какой-то дурдом...
– Да он ненормальный, я же вам говорила! У него белая горячка! – орала Рыкункова.
– Вам надо проспаться, – сурово сказал Челобанов. – Давайте поговорим об этом завтра.
Я снова подумал про себя: «Какой же славный мужик этот Санчо! Добрый, красивый, милый...»
Я никогда не думал так о мужчинах, и мне сразу же захотелось поделиться своими мыслями с ним.
– Сергей Антонович!
– Да-да, – обернулся он в мою сторону, уже собираясь уходить.
– Я неожиданно для себя решил, что вы мне очень нравитесь.
– Не понял. Что вы имеете в виду? – недоуменно спросил Челобанов.
– Я хочу сказать, что вы мне очень симпатичны как мужчина и человек. Сегодня я постоянно думаю об этом.
– О чем, простите? – Санчо уставился на меня широко раскрыв глаза.
– Я подумал, что если бы это было возможно и если бы так вдруг случилось... В общем, мне сегодня очень захотелось вас...
Челюсть Санчо отпала. Рыкункова смотрела на меня обезумевшими глазами. Не знаю почему, но все это подстегнуло меня еще больше.
– Вы интересны мне как сексуальный объект. В общем, я хочу вас, – я широко улыбнулся, подтверждая свои слова.
Наступила поистине гоголевская сцена. Челобанов и Рыкункова, потрясенные, вытаращились на меня. Я же лежал и блаженно им улыбался. Челобанов еще долго смотрел на меня остекленевшими глазами, он даже пригнулся, словно стараясь разглядеть, кто именно находится перед ним. Наконец он резко выпрямился и резко завизжал:
– Сволочь! Скотина!
И стремительно выбежал из номера. Очумевшая Рыкункова еще некоторое время смотрела на меня, потом произнесла шепотом:
– Какой ужас...
И также вышла из номера.
«Так проходит мирская слава!» – подумал я. Похоже, с этой минуты я могу считать себя уволенным окончательно. И откуда только в мою голову могли взбрести подобные мысли? Да и с этой дурой-администраторшей я переборщил. Все же не надо было с ней так сурово. Все алкоголь доводит... И зачем я только пил!
А правда! Зачем? Подобного запоя у меня не было уже год, и я не мог понять, чем он был спровоцирован. Подумав над этим где-то минут десять и устав от бесплодных размышлений, я наконец решил: «Ну и черт с ними со всеми!» Я налил себе еще рюмку и, опрокинув ее, снова завалился спать.
Сон пришел быстро в виде включенного телевизора. Сначала он морщился электрическими помехами, потом появилась картинка, и я увидел ясное изображение черта. Он улыбнулся мне масленой улыбкой и объявил об открытии телевизионного шоу. Камера в быстром темпе пробежалась по всем этажам отеля «Астралия», затем остановилась и стала приближаться к какой-то двери. Дверь отворилась, и я увидел крупным планом сантехника Михалыча. Он, склонив голову набок и улыбаясь, дергал за цепочку сливного бачка, но вместо звука воды вокруг слышались какие-то неприличные звуки, которые обычно сопровождают облегчение человеческого естества. Михалыч улыбался своей неживой улыбкой. Наконец цепочка оборвалась, и сантехник исчез с экрана.
Михалыча на экране сменил моряк Алексей Платонович со свечой в руке. Рядом с ним прыгал швейцар Арнольдович в боевой стойке, одетый в боксерские перчатки и шлем. Свеча же в руках моряка постоянно мигала азбукой Морзе, и Алексей Платонович, кивая на нее, говорил мне: «Вот видите, она сигнализирует. Я ничего не могу сделать!» После этих слов Арнольдович задвигался по воображаемому рингу еще интенсивнее, продолжая бой с тенью.
В кадре откуда-то сбоку появился Лаврухин, активно двигая тазом взад-вперед. Дойдя до середины экрана, он сказал: «А я здесь ни при чем, я просто потрахаться вышел... Я всегда таким был». И, глупо улыбаясь, продолжил свои телодвижения, удаляясь из кадра.
После этого на экране появилось цветочное поле. Цветы были самые разнообразные, я почти чувствовал, как от них исходит дурманящий запах. Посреди этой поляны сидела аптекарша Катя в белом халате. Завидев меня, она томно спросила: «Я в этих запахах правда такая пленительная?» Не успел я ответить, как она вынула из кармана флакончик с дихлофосом и выпустила в меня струю. Экран заволокло мутным облаком.
Когда туман рассеялся, я вдруг увидел большую комнату, совершенно пустую, за исключением того, что стены ее были уставлены всевозможными радио– и телеприемниками с пола до потолка. В центре ее во фраке, белой манишке и бабочке стоял гладко причесанный видеомеханик Андрей, заложив руки за спину. Помедлив секунду-другую, он взмахнул руками, и комната наполнилась всевозможными звуками. Гигантская какофония мощным звуковым потоком ударила по моим ушам. Я весь съежился. Андрей же продолжал дирижировать невидимым оркестром. Одни звуки стихали, другие усиливались... Среди звуков я различил и музыкальные инструменты, и фрагменты пения, переходящие в крики и даже охи. В оркестре присутствовали и совершенно обыденные звуки, при этом усиливались то инструментальная часть, то пение. Среди обыденных звуков я опять расслышал знакомый мне до боли сливной бачок.
Вдруг на экран выскочил в образе вождя мирового пролетариата Марк Уточкин. Он быстренько, словно гончая, обежал комнату, постоял около Андрея и вышел на первый план. «Так, хм... Я, знаете ли, очень люблю „Аппассионату“, – заявил он. – Поистине нечеловеческая музыка. В ней заключена сила революции. Она нам сейчас очень нужна. Мы будем беспощадны к врагам нации. Русский народ заслужил право...» Последние его слова были уже не слышны, поскольку какофония достигла наивысшей точки. Неожиданно из разных концов комнаты послышались хлопки и стали видны вспышки. Аппаратура стала взрываться и дымить. Дым продолжал сгущаться. В его клубах я уже едва различал продолжавшего молча дирижировать Андрея и о чем-то оживленно вещавшего Уточкина.
Туман сгустился до такой степени, что мне уже ничего не было видно. Так же неожиданно кадр исчез, и я снова увидел черта. Он чуть склонил голову набок и скорчил хитрую рожу. Со стеклянными глазами, смотрящими в одну точку вниз, черт произнес: «Шоу закончено!» И, покрутив когтистым пальцем у своего виска, сказал: «Дураш-ка!» Из телевизора высунулась его мохнатая лапа и щелкнула выключателем. Экран погас, осталась только лапа, которую он никак не мог убрать назад. Я потянулся к ней и с силой дернул на себя.
Проснулся я оттого, что больно ударился лбом об пол при падении с дивана. Я неожиданно резво вскочил, снова сел на диван и посмотрел на свои руки. Они были скользкие и потные, как и все тело. Рубашка была совершенно мокрой, пропитавшись потом, она прилипла к телу. Вытерев влажные руки о штанины брюк, я судорожно протянул руку к бутылке и, налив себе немножко, выпил.
– Так, допился, – сказал я сам себе вслух. – Что называется, до чертиков.
За окном уже было темно. Я посмотрел на часы. Было восемь вечера. «Ну что ж, теперь моя очередь действовать», – подумал я. Поднялся на ноги и пошел в ванную. Приняв холодный душ, переоделся во все свежее, что у меня было с собой, и, наскоро перекусив, отправился к выходу из гостиницы. На удивление, в холле было достаточно пустынно, и, кроме одинокого скучающего Арнольдовича, никого не оказалось. Он даже не посмотрел в мою сторону. Видимо, решил, что моя судьба была уже решена, и нечего тратить энергию на поклоны таким людям, как я.