Эффект от его исполнения и от слов романса оказался очень сильным. Волнение автора передалось слушателям.
Бессмысленно хожу
По комнате своей.
Я слов не нахожу.
Я думаю о ней.
Я думаю о ней.
О ней, о ней одной.
Да что ж это со мной!
Да что ж это со мной!
Последовал проигрыш, и были повторены последние слова романса:
На что ответ ищу,
Никак не объяснить.
Бессмысленно грущу,
Не в силах не грустить.
Рассудок побежден фантазией шальной.
Да что ж это со мной!
Да что ж это со мной!
Когда бы мне узнать,
Смысл тайный грез моих —
Легко б я мог дышать
Средь сверстников своих.
А может быть, увы, любовь всему виной?
Да что ж это со мной!
Да, что ж это со мной!
Сергей закончил пение. Посмотрел на Асю. На Асю обратились взгляды и остальных. Она, казалось, стала взрослее за какие-то минуты исполнения этого романса. Все неожиданно для себя открыли, что она удивительно хороша собой. Смотрели и на Сергея, впервые связывая в своем сознании его и Асю. Аплодировать было бы верхом пошлости. Слишком искренне прозвучали музыка и слова. По этой причине все невольно вздрогнули, когда молчание вдруг нарушила Лиза:
Да что ж это со мной!
Да что ж это со мной!
– Мне лично не поглянулось слово «шальной».
Поднялся шум. Все спорили со всеми, будто они не в гостиной, а на томском губернском рынке. Наконец точку в споре о достоинствах и недостатках творения Сергея поставила Елена Кураева:
– Нет. Что ни говорите, но это просто замечательно. Единственное, что следует заменить, так это словосочетание «увы, любовь», – говорила она. – Почему «увы»? Вера, наверное, тоже согласится со мной.
– Пожалуй что соглашусь, – подтвердила Вера.
Спор готов был разгореться с новой силой. Но Сергей, точно перенявший от общения взглядами с Асей ее грустную улыбку, так же грустно улыбнулся. Затем заиграл на рояле. Прозвучала новая редакция последних строк. А если называть вещи своими именами, то это было настоящим признанием в любви:
В этот раз все зааплодировали. Ни у кого не возникло сомнения в том, что происходит с лирическим героем стихов. Больше всех был доволен, кажется, Анатоль:
Пожалуй, что любовь
Моя всему виной.
Да что ж это со мной!
Да что ж это со мной!
– Ни у кого, кроме меня, нет такого товарища, как Суровцев! И не будет! Я вам точно говорю!
В дверях появился Логгин.
– Мама всех зовет к чаю, – нарочито серьезно произнес он, отчего чертики в глазах стали еще заметнее.
Все стали подниматься и выходить из гостиной. Лишь Сергей и Ася, точно сговорившись, продолжали оставаться на своих местах. Уже в дверях оглянувшаяся на них Вера произнесла:
– Прошу не задерживаться. Мы вас ждем, – и тоже пошла по направлению к столовой. Сергей встал, взял лежащий на рояле конверт и приблизился к Асе. Девушка тоже встала.
Они были охвачены тревожным волнением.
– В конверте только что звучавшие стихи. Они ваши.
– Благодарю вас, – медленно и очень тихо сказала Ася.
– Если вам трудно говорить, то давайте буду говорить я.
– Удивительно, – медленно, так же без заикания, произнесла она еще одно слово.
– Что вас удивляет?
– Почему-то легко, – точно на легком выдохе произнесла девушка начало фразы, – очень легко говорится.
– Знаете что? А вы попробуйте не говорить, а петь слова. Мне кажется, вам так будет намного легче разговаривать.
– Я попробую, – почти пропела Ася.
– Вот видите. У вас получилось.
– Я стану снова, – голос ее действительно звучал мелодично, – я стану снова хорошо разговаривать, – совсем даже без намека на мучившее ее заикание произнесла она остаток фразы.
Они стояли совсем близко. То, что произошло в следующее мгновение, неминуемо должно было когда-то произойти. Должно, но все же не так быстро и не сейчас, наверное. Но так уж с самого начала сложилось, что все у них происходило очень быстро и неожиданно. Даже для них самих слишком неожиданно. У них все было необычно с самого начала. Точно не его голова, а зеленые, окаймленные густыми черными ресницами глаза Аси чуть качнулись в сторону и стали медленно приближаться. Уже с закрытыми глазами они нашли губы друг друга. Сергей нежно охватил губы избранницы своими губами, как, по словам Анатолия, и следовало делать. Первый в их жизни настоящий поцелуй слил их воедино. Конверт со стихами выпал из руки девушки. Ладони рук ее, подобно крылышкам мотылька, часто-часто затрепетали и, взлетев, замерли на голове и плече Сергея.
Поцелуй их был долгим и сладостным для первого в жизни поцелуя. Но как было, так и было. Когда они отстранились друг от друга, терять желанную близость им уже не хотелось. Они так и стояли, сохраняя легкое прикосновение своих тел, повернув головы в разные стороны. Вдруг Ася вздрогнула, а когда он попытался взять ее за руку, мягко выскользнула в сторону. Он обернулся к ней и увидел в дверях Логгина. Лицо девушки, и без того тронутое волнением, оказалось и вовсе залитым краской стыда. Она прошла мимо Логгина и исчезла за дверью.
Молчание нарушил Логгин:
– Сергей, вы увидите – я умею хранить тайны.
Младший Пепеляев подошел к Сергею и, как взрослый, протянул ему руку. Никаких чертиков в его честных голубых глазах не было. Сергей был тронут таким заявлением. Он искренне пожал протянутую руку мальчика. «Неужели сам я был когда-то таким же?» – подумал он. Он скорее почувствовал, чем понял, что сегодня он стал другим, чем был до этого. Он до сих пор ощущал на своих губах вкус губ Аси. Любимой Аси.
Глава 4. Будни наркомата
1941 год. Март. Москва
Сидя на заднем сиденье служебного автомобиля, Судоплатов ехал на Лубянку, 11. У него на 15 часов была назначена встреча с народным комиссаром внутренних дел товарищем Берией. Предстояло доложить свои соображения по использованию Суровцева-Мирка или Мирка-Суровцева, черт бы его побрал, в предстоящей работе.Арестовали бывшего колчаковского генерала лишь в 1937 году, что практически было немыслимо при густом гребне проверок и репрессий, вычесавшим страну от всякой контры. Уволенный из РККА, он каким-то образом избежал особого учета. Последующие годы, трудясь сначала в какой-то инвалидской артели, а затем на поприще геологии, он снова благополучно уворачивался от ареста, проводя свою жизнь в экспедициях и изысканиях. Читая его дело, Судоплатов с удивлением открыл для себя, что в Академии Генерального штаба до революции изучали и геологию. Вероятно, никто даже предположить не мог, что в учреждении, связанном с картографией и геологоразведкой, в режимном и секретном, может окопаться такой махровый белогвардеец. Излишне говорить о том, что не одна голова слетела с плеч, после того как это выяснилось. После ареста он морочил голову с легендарным золотом Колчака. И действительно находили следы. Но золота так и не нашли. Причем искали, используя и какого-то бывшего красного командира, чтобы сохранить независимость поисков, но находили в лучшем случае никому теперь не нужные документы, тайные склады, какие-то захоронения, и ничего серьезного.
В сферу интересов разведки Суровцев попал по совершенно другой причине, но могло и так оказаться, что обе эти причины связаны между собой. Делу предшествовали события более чем двадцатилетней давности. Достаточно широко известно, что на сторону большевиков почти в полном составе перешел Генеральный штаб царской армии. Мало того, перешли Разведывательные и Контрразведывательные отделения во главе с начальником русской контрразведки генерал-лейтенантом Михаилом Бонч-Бруевичем. Примечательно и то, что генерал того же отдела Самойлов впоследствии командовал одним из красных фронтов, а другой генерал, по фамилии Потапов, стал начальником Генерального штаба Красной армии и вместе с таким же царским генералом Николаевым стоял у истоков уже советской разведки и контрразведки. Но, выяснилось, был еще один сослуживец у вышеупомянутых их превосходительств. Это некий генерал Степанов. По свидетельству бывших генерал-лейтенантов царской, а затем генерал-лейтенантов РККА Потапова и Николаева, Степанов был одним из самых знающих и опытных работников разведки. Он, этот Степанов, не перешел на сторону красных, но, против ожидания, не перешел и к белым, тем не менее во время Гражданской войны его появление было отмечено и на юге, и на севере России. Отметили его появление и у Колчака в Омске. И это было еще не все. Во время подготовки ликвидации Троцкого и еще до этого через третьих лиц до советской разведки неизвестными доводились сведения о деятельности русской эмиграции. Логика такой благожелательности оставалась непонятой. Сначала это воспринималось как провокация, но качество информации было таково, что пренебрегать ею становилось просто глупо. Особенно ценной была информация о передвижениях, связях и переговорах Троцкого. Создавалось впечатление, что неведомый источник информации питает к нему личную неприязнь. И Потапов, и Николаев были убеждены, что за всем этим стоит вышеупомянутый Степанов. Как профессионалы, они уловили знакомый почерк и не уставали говорить руководителям сначала ЧК, затем ОГПУ и НКВД, что за многими загадочными происшествиями за рубежом угадывается рука не менее загадочного Степанова. Был даже случай вопиющий. Во время проведения знаменитой операции «Трест», ставившей своей задачей разгром одной из ветвей белогвардейской эмиграции и устранение с политической арены знаменитого Бориса Савинкова, так же ненавязчиво дали понять, что об этих планах известно и что не против этих планов. Кто был за ликвидацию Савинкова, так и не выяснили. Потапов не сомневался в причастности Степанова, который до и во время революции буквально организовал охоту за Савинковым и Троцким, но не успел довести начатое дело до конца. Наконец произошел случай, привлекший к себе особое внимание. ВЧК использовала в качестве консультанта бывшего шефа жандармов генерала Джунковского. Так вот Джунковский установил связь со своими еще дореволюционными источниками. С кем? Он не оставил документальных отчетов, но все были уверены, что со Степановым, с которым давно дружил. И вот именно у этого Степанова был в подчинении молодой, крайне одаренный различными способностями офицер с замечательной фамилией Мирк-Суровцев, с которым несколько минут назад Судоплатов беседовал.
* * *
Час спустя, переодевшись в форму сотрудника НКВД, с двумя ромбами в петлицах, с орденами Красного Знамени и Красной Звезды на груди, стройный и молодцеватый Судоплатов вошел в кабинет Берии.Берия уважал своего заместителя и с ревнивым вниманием относился к нему. Наркому импонировало то, что Судоплатов был молод, умен и хорошо образован. Знал немецкий язык. А один замечательный факт на долгие годы расположил наркома к своему заму! После ареста и расстрела предыдущего наркома Ежова и приближенных к нему сотрудников во многие осиротевшие кабинеты пришли новые люди. Принимая дела своего предшественника, Судоплатов обнаружил в его сейфе досье на себя. Досье было явно расстрельного характера, распухшее от доносов и рапортов. Он явился к наркому и положил ему на стол найденную папку. Берия долго в присутствии Судоплатова читал. Это время показалось новому заму вечностью. Затем, закрыв папку, нарком долго и пристально, по своему обыкновению высоко закинув голову, смотрел через легендарное пенсне на своего подчиненного. Наконец придвинул досье к Судоплатову со словами:
– Забери и сожги. Иди работай! Стой! Сам читал?
– Так точно.
– Иди!
После ухода Судоплатова Берия сидел и размышлял о том, что стоит за этим поступком. «Простая глупость? Можно, конечно, предположить, что это хитрый, умный ход». Он склонился к тому, что это молодость и неопытность в интригах. А еще вера ему – новому наркому. Тут же потянулся к настольному календарю и сделал одному ему понятную запись: «Посмотреть, как поступят другие». Берия был уверен, что и другие сотрудники, назначенные вместо репрессированных, обнаружат подобный компромат на себя. Ни один из сотрудников с таким делом к нему не обратился. Такие вещи Берия умел запоминать – и запомнил.
Репрессии прошли даже по агентурной сети во всех зарубежных странах. Дело дошло до того, что разведчики отзывались на родину и уничтожались. Или же отправлялись в лагеря. Опасность такого положения дел понимал и сам Сталин. Он не верил никому, но понимал, что даже неверие и подозрительность нуждаются в подпитке информацией, а поток этой информации уже грозил иссякнуть. Не далее как месяц назад он неожиданно даже для ко всему привыкшего Берии вдруг спросил: «А как поведет себя белая эмиграция, напади на нас завтра Гитлер?» Казалось бы, очевидный ответ не мог устроить хозяина страны. «Разберитесь и доложите», – попрощался Сталин традиционной фразой. Вот теперь и «разбирались». Теперь Берии и его новым замам приходилось налаживать работу, состояние которой было плачевным.
– Присаживайся, дорогой, – после дружеского рукопожатия пригласил Берия, обычно более строгий к другим подчиненным. – Вот тут для тебя докладная записка. Возьмешь к себе, там и почитаешь. Товарищ Сталин как в воду глядел, – с легким неистребимым кавказским акцентом произнес он чисто русское выражение.
Берия взял себе за правило, как и сам товарищ Сталин, коллекционировать в своем лексиконе подобные речевые обороты. Образность русской речи облегчала общение и создавала у окружающих стойкое впечатление, что нерусский человек владеет русскими проблемами ничуть не хуже русских, которые пренебрегают богатством родной речи.
– Так получается, что наши белогвардейцы грызутся как собаки между собой. Краснов Деникина ругает. Деникина с Шульгиным мир не берет. Шкуро с Дутовым враждует, – продолжал Берия. – Почитаешь, мы еще поговорим. У хохлов, после того как ты хлопнул Коновальца, полный разброд. – Берия ткнул в орден Красного Знамени на груди Судоплатова. – Хорошо сработал. Молодец!
Операция по ликвидации лидера украинских националистов Коновальца во многих отношениях была примечательной. Спланировал и осуществил ее Судоплатов. Акция проводилась и осуществлялась в обстановке особой секретности. Даже границу Судоплатов несколько раз переходил нелегально, рискуя получить пулю от советских пограничников. Но самое примечательное то, что способ уничтожения подсказал сам глава Советского государства. После доклада в Кремле Сталин, узнав, что Коновалец испытывает слабость к хорошему шоколаду, предложил подложить в коробку конфет, которые часто тому преподносили в подарок, бомбу. Применение яда он посчитал не столь эффективным и не столь эффектным способом убийства. Так и хочется сказать, что Иосиф Виссарионович тряхнул стариной, вспомнив свою террористическую, бомбометательную юность. Воспоминание удалось на славу! Коновальца разорвало в клочья, а способ ликвидации позволил исполнителю скрыться, когда, примени он пистолет, была бы реальная опасность попасть в руки германской полиции. Поскольку ни при каких обстоятельствах попадать в руки немцев Судоплатов не имел права, он до конца жизни был благодарен Сталину за то, что тот спас ему жизнь, предложив использовать именно взрывное устройство. После этой операции произошел карьерный взлет в судьбе разведчика.
– Ну, давай докладывай, что у тебя по этому Мирку? Степанов-то на самом деле существует, и он фигура у них там. Почитаешь, – Берия опять указал на служебную записку с грифом «Совершенно секретно» и с пометкой «Экземпляр один», – все поймешь. Я слушаю.
– Арестованный подтвердил свое знакомство со Степановым. В связи с этим еще больше вопросов. Во-первых, по его словам, он не виделся с ним с 1917 года. Нам же известно, что оба в 1919 году были в Омске. Если действительно у них были тесные и служебные, и дружеские отношения, не встретиться они не могли. Потом, – продолжал Судоплатов, – не мог ли этот Степанов быть причастным к исчезновению части золотого запаса, если, конечно, эта часть золота исчезла, а не была вывезена белочехами? И еще мне кажется, этого Мирка-Суровцева следует хорошенько проверить по линии контрразведки. Человек, знающий несколько иностранных языков, вероятно, не раз бывавший за границей, не уходит с отступающей армией Колчака, а отправляется в противоположную сторону, через территорию, занятую Красной армией. И в конце концов, как мы узнали, он побывал и в Крыму, у барона Врангеля. Но это я еще могу объяснить.
– Как ты это объяснишь?
– Он стал генерал-майором в двадцать шесть лет, – чуть смутившись, сказал заместитель наркома, – и карьерные амбиции могли его заставить воевать дальше. А это можно было сделать только в действующей армии Деникина, а затем Врангеля.
– Ну-ну, продолжай, – рассмеялся Берия, понимая, что его заместитель так же, как когда-то этот белогвардеец, молод и звание его соответствует генеральскому чину в армии. – Я слушаю.
– И опять. После разгрома Врангеля он не уходит за кордон, а остается в России. А уж он-то, как никто, знает, что ему пощады здесь не будет. Или его что-то удерживает здесь? Например, золото, из-за которого он нам и попался. Или же он ушел, а затем опять вернулся обратно в Россию? Потом, его служба в Красной армии. Хотя из Томского военкомата сообщили, что попал он в армию по дополнительной мобилизации, в связи с войной против Польши. И, судя по всему, неплохо воевал, если дослужился до начальника штаба полка Красной армии. Правда, свой генеральский чин он в Конармии Буденного скрывал. По всем выкладкам не мог бывший «их превосходительство» уцелеть.
– Ты хочешь сказать, что он шпион? – удивился Берия.
– Я не районный оперуполномоченный, чтоб каждого знающего иностранный язык обвинять в шпионаже, но очень уж своеобразной деятельностью он занимался перед арестом. Что такое геолог? Это не только доступ к данным о полезных ископаемых. Хотя и это тоже. Но это еще и возможность по полгода и больше находиться вне поля зрения органов. А если он это время проводил вне страны? Я понимаю, что были и в экспедициях свои глаза и уши, но прошлое его они просмотрели и прохлопали…
– Я не могу понять, почему он до сих пор ничего не сообщил ценного про золото Колчака? У нас что, спрашивать разучились? – перебил доклад Берия.
– Наши костоломы его порядком потрепали, но здесь особый случай. У него непереносимость боли. Свойство организма. Как у меня непереносимость алкоголя. Вы же знаете, что это иногда встречается.
Берия улыбнулся. Он, конечно, знал, что у некоторых людей встречается такая особая восприимчивость к боли. Таким же свойством, говорят, обладал покойный маршал Блюхер. Но рассмешило его именно упоминание о самом Судоплатове. По его словам, он выпивал водку два раза в жизни и оба раза чуть не умер. Свидетелем последнего раза Берия был сам. Он сам и настоял на этом, когда они обмывали ордена за ликвидацию Троцкого. Еле живого Судоплатова отправили домой, а дома пришлось вызывать врача. Для грузина это было немыслимо, но позже, зная об этой особенности, даже сам Сталин позволял Судоплатову на приемах разбавлять вино водой. А однажды в своей обычной манере пошутил на одном из приемов, взглянув сначала на Судоплатова, потом кивнув на пьяненького Ворошилова:
– Если бы все наши маршалы выпивали, как этот чекист, порядка в Красной армии было бы больше.
Но шутки в сторону. Берия некоторое время сидел молча. Было понятно, что он размышляет над только что услышанным. Наконец, подумав, четко и быстро, как умел только он, отдал распоряжение:
– Проверить. Это дело вести тебе. Здесь больше разведки, чем контрразведки. Хорошо, что ты не упустил вопрос о золоте Колчака. Может быть, такой взгляд что-то нам объяснит в этом деле. Хохлацкую эмиграцию ты расколол тогда удачно. Теперь жду от тебя предложений по белогвардейской. Плохо то, что после ликвидации прежних лидеров мы о ней мало что знаем. И почитай в записке повнимательней про этого Степанова. Что-то во всем этом есть! Иди работай.
Берия не успел договорить, как на столе зазвонил один из телефонных аппаратов. Звонок был из Кремля. В поднятой Берией трубке раздался голос Сталина. Только два слова с грузинским акцентом:
– Срочно приезжай!
«Не „здравствуй“ и не „до свидания“», – отметил нарком. Не в духе. И причем заранее предупредил, что не в настроении. Иначе поручил бы позвонить кому-нибудь из подчиненных. Жди неприятностей. Он бросил взгляд на настольный календарь. Было 20 марта 1941 года. Внизу календарного листка рукой Берии написано: «Быть Кремль. 20.00. Голиков». Взглянул на напольные часы – 17 часов 15 минут. Что-то рано беспокоит. Молча стал одеваться.
Из кабинета вышли вместе. В приемной Берия коротко бросил секретарю, но так, чтобы и Судоплатов понял, что сказанное касается и его:
– До моего возвращения всем быть на рабочих местах!
В этот день начальник Разведывательного управления Генерального штаба Советской армии генерал Федор Иванович Голиков представлял руководителям государства и Вооруженных сил доклад о планах нападения фашистской Германии на СССР. Один из трех вариантов развития событий полностью соответствовал плану «Барбаросса», осуществленному немцами три месяца спустя. Сталин, встретившийся с Голиковым заранее, пребывал в дурном расположении духа, негодуя на то, что ему предлагают не один, а несколько вариантов действий немцев.
Вечером того же дня Сергей Георгиевич Мирк-Суровцев был доставлен из следственного изолятора НКВД СССР в Лефортово во внутреннюю тюрьму того же ведомства на Лубянке. Чисто выбритое тело свербело от порезов бритвой, кололось остатками волос, но все же дышало всеми порами кожи после долгой пытки вшами, грязью, нечистотами, потом и запекшейся на ссадинах кровью. Его переодели в какой-то полувоенный костюм, состоявший из гимнастерки и широких брюк навыпуск. Башмаки оставили прежние, но выдали носки, которые казались воплощением ласки для израненных побоями ступней ног. На ужин дали картошку, сваренную целиком, ломтик черного хлеба и – о чудо – чуть темный чай с сахаром. Камера была намного меньше лефортовской, но не в пример последней теплой, даже уютной, если может быть уютной тюремная камера. Кроме деревянного топчана для сна был здесь и небольшой столик, как и табурет, привинченный к полу. Последнее указывало на то, что ему придется вспомнить, что когда-то он умел писать и читать. Но что самое удивительное, имелось некое подобие унитаза, которое он когда-то видел на заграничных вокзалах. Был даже умывальник. Очевидно, здесь содержали высокопоставленных узников Страны Советов. Он уже давно приобрел чисто тюремный навык жить одним днем и радоваться тому, что относительно хорошо, в зэковском понимании ценностей: «День прошел, и черт с ним!» Не к ночи будет помянут. Прошептав молитву, он сразу же провалился в желанный сон. Снилось море. Снилось, что он лежал на раскаленном песке пляжа, глядя в синее, без облачка, небо, и отчетливо слышал шум моря, в который врывались радостные голоса женщин и детей. Здоровый, полный сил. «Я ведь еще не старый человек», – вспомнил он. Говорят, сны на новом месте иногда сбываются. И, находясь в состоянии сна, Сергей отчетливо осознал и запомнил это. И снова снились лето и море. Море и лето.
Глава 5. Дела полковничьи
1911 год. Июнь. Санкт-Петербург
Полковник царской армии Александр Николаевич Степанов был человеком примечательным. Отец его, Николай Федорович Степанов, заслуженный генерал, участник двух русско-турецких войн, женился поздним браком на фрейлине двора его императорского величества Александра III Анне Николаевой. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в годах, брак оказался счастливым. С разницей в год родились трое детей, крестными родителями которых неизменно были сам император Александр III и императрица Мария Федоровна, выступившие когда-то инициаторами женитьбы уже немолодого генерала и голубоглазого ангела Анечки.Александр, родившийся в семье третьим по счету, вслед за своими сестренками Машей и Сашей, пользовался особым расположением крестных родителей. На шутливый упрек жены за то, что он к собственным сыновьям – великим князьям Николаю, будущему царю Николаю II, а также к Георгию и Михаилу – относится с меньшим вниманием, царь шутил:
– Оно и понятно, душа моя! Он, как и я, Александр-третий.
Маленький Александр-третий унаследовал ангельский облик матери, а из глубин степановской родословной вытянул в свой характер живость ума, непоседливость, силу и редкое бесстрашие. Будучи совсем еще малышом, улучив момент, таскал за хвост свирепого цепного пса в родительском имении. И что удивительно, последний терпел такое, казалось бы, полное неуважение к себе. Он вылизывал почти всегда чумазую мордашку барчука, понимая своей собачьей душой, что барчук незлобен и щедр. В три года с плачем и ревом Сашенька раз и навсегда вырвал у взрослых право садиться не на игрушечного, а на настоящего, живого коня. А в пять крестный – Александр III – подарил ему жеребенка. Поистине царский подарок, прибавивший хлопот родителям. Радости же младшего Александра-третьего не было предела.
В детстве он часто играл с великими князьями. Царственные родители благосклонно смотрели на такое общение, несмотря на то что после таких игр их дети иногда украшались синяками. Царь и царица считали, что наследникам престола будет на пользу такое общение. А то, что младший великий князь Михаил обретал в лице Саши покровителя и защитника перед старшими братьями, делало его особенно любимым у Марии Федоровны.