Страница:
— Саша, я хочу пригласить тебя в гости, прямо сейчас...
— Оставь меня в покое... Да выпустите же меня! — Я долбился в дверь, не в силах оторвать взгляд от Петиной физиономии.
Он, как наклонился ко мне с печеньем, так и повис, провалившись шеей между сиденьями. Изо рта у него тянулась струйка слюны и капала на ручку стояночного тормоза. Такое впечатление, будто обоих парней, одновременно, укусил скорпион или гадюка. Петины пальцы, держащие пакет, разжались и слегка подрагивали. Часы на волосатом запястье показывали без пяти полночь.
— Пожалуйста, Саша! — Лиза повысила голос. — Ты мне очень помог, ты сделал все, что сумел, теперь я обязана тебе объяснить...
— Отстань от меня!
Проклятая дверь никак не поддавалась. Я дергал ручку, но что-то заклинило или обледенел порог.
Тут Вова окончательно завалился на соседа, Петина лапища ткнулась мне в коленку, и от этого прикосновения я не выдержал и заорал по-настоящему. Прямо как малыш, которому в темноте по ноге пробежала крыса...
Чертову дверь потянули снаружи, и я, весь в соплях и крошках от печенья, вывалился на снег. Лиза перегнулась через сидящего Вову и повернула ключ в замке зажигания. Мотор дернулся и затих.
— Нет!!! Отстань от меня!
— Сашенька, нам надо поговорить, это очень важно...
Я сидел задницей в сугробе и ждал, пока колени перестанут дрожать и сердце вернется к нормальному ритму. Для одного вечера это уж было слишком!
Только теперь я обратил внимание, какая благодать стояла в нашем дворе. Вьюга стихла окончательно, и в конусе света от фонаря лишь изредка вспыхивали крупные снежинки, точно блестки, заблудившиеся после маскарада. Во всем огромном доме светились с десяток окон, а моя мать стояла на кухне у открытой форточки. Она что-то выкрикивала вроде того, что вызывает ментов. Рядом зажглись еще два окна, потом ниже, залаяла собака. Лиза что-то тихонько говорила моей матери, и та ее вроде бы услышала, покивала и закрыла форточку.
— Что тут у вас творится? — спросили сверху с балкона. — Совсем охренели?
Я ни черта не видел, все заслоняла распахнутая водительская дверца, из которой торчала вывернутая Вовина нога.
— Нет-нет, не волнуйтесь, — увещевал кого-то Лизин голосок. — Мы уже уезжаем, немножко пошумели, больше не будем...
— Саша, Саша, что ты валяешься? Немедленно поднимись! — это мама...
Бовина нога дернулась и встала на педаль. У меня язык застрял в горле, хочу крикнуть — и не могу. Затем водитель медленно распрямился, точно вместо суставов у него проворачивались несмазанные шарниры. Мне даже показалось, что я слышал, как захрустели сухожилия. Вова покрутил бычьей шеей, вставил ключ, запустил мотор и потянул на себя дверцу. На меня он ни разу не обернулся и вообще смотрел только вперед, словно за горизонтом перед ним распахнулась волшебная страна. Но впереди не было ничего, кроме заснеженной колеи, помойки и застрявших вкривь и вкось автомобилей.
Отталкиваясь пятками, егозя задницей по льду, я подался назад. Кажется, я тихонько подвывал.
Вова взялся за ручку и медленно захлопнул Дверь. Перед тем как «Волга» взяла с места, в зеркальце заднего вида показалась его сосредоточения харя. Он смотрел прямо на меня, выкручивал Руль — он меня видел, но так, словно я был дохлым голубем или помойным бачком. Просто небольшое препятствие, которое предстояло миновать и не поцарапать казенную тачку.
А когда машина уползла, я обнаружил, что нас все-таки трое. За спиной у Лизы стоял Макин, живой и невредимый. Человек, которого два часа назад застрелили, а потом проутюжили поездом. Лизин папаша сделал шаг в мою сторону. Его лицо оставалось в тени, а одежда даже не помялась. Длинные полусогнутые руки, как лапы гориллы, висели вдоль туловища.
И тут я заметил то, что должен был заметить сто лет назад. Наверное, я и вправду повредился башкой, коли такое пропустил...
От дыхания Андрея, блин, Петровича не образовывался пар. На двадцатиградусном морозе он ухитрялся дышать без всяких там водяных испарений.
— Саша, — позвала Лиза и дернулась ко мне.
— Санек! — из парадной в клубах пара выскочил мамкин Сережа.
Я вдруг понял, что, если Макина сделает еще шаг, я начну орать и уже больше не смогу остановиться.
Глава 13
Глава 14
— Оставь меня в покое... Да выпустите же меня! — Я долбился в дверь, не в силах оторвать взгляд от Петиной физиономии.
Он, как наклонился ко мне с печеньем, так и повис, провалившись шеей между сиденьями. Изо рта у него тянулась струйка слюны и капала на ручку стояночного тормоза. Такое впечатление, будто обоих парней, одновременно, укусил скорпион или гадюка. Петины пальцы, держащие пакет, разжались и слегка подрагивали. Часы на волосатом запястье показывали без пяти полночь.
— Пожалуйста, Саша! — Лиза повысила голос. — Ты мне очень помог, ты сделал все, что сумел, теперь я обязана тебе объяснить...
— Отстань от меня!
Проклятая дверь никак не поддавалась. Я дергал ручку, но что-то заклинило или обледенел порог.
Тут Вова окончательно завалился на соседа, Петина лапища ткнулась мне в коленку, и от этого прикосновения я не выдержал и заорал по-настоящему. Прямо как малыш, которому в темноте по ноге пробежала крыса...
Чертову дверь потянули снаружи, и я, весь в соплях и крошках от печенья, вывалился на снег. Лиза перегнулась через сидящего Вову и повернула ключ в замке зажигания. Мотор дернулся и затих.
— Нет!!! Отстань от меня!
— Сашенька, нам надо поговорить, это очень важно...
Я сидел задницей в сугробе и ждал, пока колени перестанут дрожать и сердце вернется к нормальному ритму. Для одного вечера это уж было слишком!
Только теперь я обратил внимание, какая благодать стояла в нашем дворе. Вьюга стихла окончательно, и в конусе света от фонаря лишь изредка вспыхивали крупные снежинки, точно блестки, заблудившиеся после маскарада. Во всем огромном доме светились с десяток окон, а моя мать стояла на кухне у открытой форточки. Она что-то выкрикивала вроде того, что вызывает ментов. Рядом зажглись еще два окна, потом ниже, залаяла собака. Лиза что-то тихонько говорила моей матери, и та ее вроде бы услышала, покивала и закрыла форточку.
— Что тут у вас творится? — спросили сверху с балкона. — Совсем охренели?
Я ни черта не видел, все заслоняла распахнутая водительская дверца, из которой торчала вывернутая Вовина нога.
— Нет-нет, не волнуйтесь, — увещевал кого-то Лизин голосок. — Мы уже уезжаем, немножко пошумели, больше не будем...
— Саша, Саша, что ты валяешься? Немедленно поднимись! — это мама...
Бовина нога дернулась и встала на педаль. У меня язык застрял в горле, хочу крикнуть — и не могу. Затем водитель медленно распрямился, точно вместо суставов у него проворачивались несмазанные шарниры. Мне даже показалось, что я слышал, как захрустели сухожилия. Вова покрутил бычьей шеей, вставил ключ, запустил мотор и потянул на себя дверцу. На меня он ни разу не обернулся и вообще смотрел только вперед, словно за горизонтом перед ним распахнулась волшебная страна. Но впереди не было ничего, кроме заснеженной колеи, помойки и застрявших вкривь и вкось автомобилей.
Отталкиваясь пятками, егозя задницей по льду, я подался назад. Кажется, я тихонько подвывал.
Вова взялся за ручку и медленно захлопнул Дверь. Перед тем как «Волга» взяла с места, в зеркальце заднего вида показалась его сосредоточения харя. Он смотрел прямо на меня, выкручивал Руль — он меня видел, но так, словно я был дохлым голубем или помойным бачком. Просто небольшое препятствие, которое предстояло миновать и не поцарапать казенную тачку.
А когда машина уползла, я обнаружил, что нас все-таки трое. За спиной у Лизы стоял Макин, живой и невредимый. Человек, которого два часа назад застрелили, а потом проутюжили поездом. Лизин папаша сделал шаг в мою сторону. Его лицо оставалось в тени, а одежда даже не помялась. Длинные полусогнутые руки, как лапы гориллы, висели вдоль туловища.
И тут я заметил то, что должен был заметить сто лет назад. Наверное, я и вправду повредился башкой, коли такое пропустил...
От дыхания Андрея, блин, Петровича не образовывался пар. На двадцатиградусном морозе он ухитрялся дышать без всяких там водяных испарений.
— Саша, — позвала Лиза и дернулась ко мне.
— Санек! — из парадной в клубах пара выскочил мамкин Сережа.
Я вдруг понял, что, если Макина сделает еще шаг, я начну орать и уже больше не смогу остановиться.
Глава 13
СТРАШНЫЕ ВЕЩИ
Очухался я в постели, замурованный в три одеяла и с раскаленной грелкой на пятках. Мать меня гладила по щеке, немножко плакала, а Сережа топтался в дверях с чайником и банкой меда.
— Может, это... коньячку ему плеснуть? — опасно бубнил он.
— Немножко можно, — согласилась мама. — И мне налей.
Впервые в жизни мы с ней, на пару, выпили коньяка. Такой момент стоит отметить. Когда мне поднесли кружку, я чуть не откусил кусок фаянса, так стучали зубы.
Оказалось, что Сережа выбежал в тапочках и отнес меня наверх. Я сидел на тротуаре, совсем задубевший, и ничего не отвечал. Когда я наконец отогрелся, то спросил его, куда делись остальные.
— Кто «остальные»? — косясь на мать, робко переспросил он.
— Лиза... и папаша ее.
Можно было не уточнять, Сережа только захлопал глазами. Я выглянул в окно. Пустой двор патрулировала догиня Марта.
Мама сказала, что эти Петя с Вовой разговаривали с ней очень вежливо, но ни в какую не захотели подождать меня дома. Мать у меня не совсем дурочка, она сразу смекнула, что им велено пастись у подъезда. То есть эти мужики пасли не только меня. Вова ей наболтал насчет подозрительных соседей, нежелательных контактов и побожился, что ее сын никого не зарезал и не ограбил. Просто они собирают информацию, кое-что надо проверить...
— Где Лиза? — спросил я, когда язык начал слушаться.
Мать вытаращила на меня глаза:
— Откуда мне знать, где твои друзья?
— Но ты же... Она же с тобой... — и тут я вовремя заткнулся.
Мать ничего не помнила. Как будто они только что не перекрикивались с Макиной через три этажа, как будто та не уговаривала мать успокоиться, уверяя, что все в порядке.
— Ты давала ей мой номер? — ухватился я за другую возможность.
— Кому я дала номер? Саша, ты же мне запретил! Мы, кажется, давно договорились, что я никаким девицам не даю твой сотовый!
— Да, ты молодец, — подтвердил я. — Ма, я завтра в школу не пойду. Ты сможешь утром заскочить к Серафиме, сказать, что мне худо?
— Так и быть, — неожиданно легко согласилась мама. Я прикинул, что ей сегодня тоже порядочно досталось. Сперва бомбы по дому искали, затем эти мудаки про меня выпытывали, и вдобавок я чуть не замерз! Все-таки она любит меня, мать, несмотря на нашу ругань.
К часу ночи все утихомирились и оставили меня в покое. От безумного количества съеденного меда я весь взмок и засахарился. Почистил зубы, но так и не избавился от приторной сладости во рту. Жутко захотелось чего-нибудь соленого. Я пробрался в кухню, открыл холодильник и стащил из банки кусок селедки. Потом улегся и стал глядеть в потолок. Мама забыла то, что случилось час назад, а Сережа снова никого не видел. И соседи утром наверняка не вспомнят ни про «Волгу» под окном, ни про поиски взрывчатки...
Черт возьми, как она этого добивается?
Как Лизе удается выключать другим память.
И почему тогда я не забыл? Стоп, приказал я себе, стоп! Эти Пети-Вовы, пусть они и гниды порядочные, но всего лишь делают свою работу, делают как умеют. Их научили пугать и выкручивать руки, вот они и выеживаются. Их тоже понять можно: проторчали полночи на морозе, а потом приходит какой-то шкет и начинает пальцы гнуть. А теперь они поехали туда, где надо что-то доложить, а доложить им нечего... Где шанс, что их начальник не накатает им по первое число и не отправит ко мне вторично? То бишь мы так и будем по кругу ходить?
Да что вообще происходит, мать вашу?
Утром мы с Сережей на пару уперлись в телевизор. На правах спасителя он вел себя как офигительный герой, лепетал что-то про то, как служил и как легко замерзнуть с бодуна, даже при минус пяти... Я не возражал, жал на пульт, пытаясь обнаружить местные новости. Новости прозвучали как минимум четыре раза по трем каналам.
Ни слова о вчерашней беготне в метро!
У меня засосало под ложечкой. Так не бывает, чтобы остановили движение и никто об этом не растрезвонил по телику. Это вам не фунт изюма, а человек на рельсах... Либо у меня начались ранние глюки, и надо срочно идти сдаваться куда следует.
Пока из щелей не полезли змеи и жуки.
Пока не начал базарить сам с собой.
И тут меня точно подкинуло. Я оставил Сережу, строго наказав ему вылавливать нужные сведения, и оправился к себе. Куртка, штаны и свитера так и клялись кучей на полу, там, где вчера мать с меня все стаскивала. Она говорит, что стирать для меня будет, такова уж ее доля, но убираться в комнате сил ее нет.
И слава богу, что они ничего не тронули. Я ощупал подкладку и сразу обнаружил доказательство собственной вменяемости. Кажется, это так называется. Меня даже снова затрясло, едва я разрезал шов и вытряс эту штуковину на ковер.
Я смотрел на нее, а она — на меня, точно одинокий злобный глаз. Мне даже показалось, что глаз мне разок подмигнул. «Ну, давай же, — подначивала эта дрянь. — Возьми меня в руки, а еще лучше — облизни, и мы сыграем с тобой в веселую игру! Тебе ведь до ужаса любопытно, что произойдет, верно?» Она ничуть не изменилась и не пострадала от холода — наверное, я все-таки недолго провалялся в снегу. Такая же черная, блестящая и твердая, как морской камешек или как мертвый жучок, подогнувший ножки. Я присел на корточки и перевернул ее кончиком карандаша. Конечно, никаких ножек за ночь не отросло. Ровное, гладкое брюшко.
— Саня! — закричал за стенкой наш приживальщик, — Санька, иди смотри, про метро показывают!
Я сорвался с места, потом вернулся и поискал, куда бы сунуть мое сокровище, чтобы после не наступить ногой. В комнате все стояло вверх дном, одних только чайных чашек и стаканов перетаскали с кухни штук пять. Наконец я взял из-под кружки блюдечко, положил туда «таблетку» и поскакал смотреть криминальную хронику.
Кино не порадовало. Холеричная журналистка скороговоркой отбарабанила сведения о двух угоревших алконавтах, об автомобильной аварии на Кольцевой, о бомжах, замерзших за последнюю неделю, только затем вернулась к новостям поинтереснее. Тра-ля-ля, на короткое время прошлой ночью было остановлено движение поездов ввиду падения нетрезвого гражданина на рельсы. Жертв нет, все отделались испугом, никакой подоплеки, никаких официальных заявлений, просто недоразумение, через десять минут поезда пошли по расписанию.
Короче, пьянству — бой!
— Я до универсама и на почту, мама велела молока прикупить, — сказал Сережа. Он обращался со мной подозрительно нежно, прямо как с раненым, — Тебе взять что-нибудь, йогурт там или сыра какого?
Он хлопнул дверью, а я все балдел перед экраном, ожидая новых событий. Но ничего так и не добавилось. По столице столько людей сковырнулось на льду, что про остановку в метро давно забыли. Ничего не случилось, никто не пострадал...
Один я, выходит, видел, как человеку прострелили спину, как он упал поперек полотна и как сверху наехал поезд. Как могло выйти, что им, кто бы ни занимался очисткой путей, могло все сойти с рук? Должны были вызвать «скорую», экспертов, кто-то бы наверняка раззвонил! Вывод напрашивался только один, совершенно нелепый, но вполне в духе вчерашнего.
А не было никакого тела или тел! Не было — и все тут!
Все очень просто: оцепили перрон, откатили состав, а там пусто — ни крови, ни кишок. Очень может статься, даже шнурков от ботинок не осталось. Ну и какой репортер заявит в камеру, скажем, такое «Вчера вечером, на перегоне метро, охотниками был обнаружен очередной вампир. Как и прежде, живым взять его не удалось, а после стрельбы серебряными пулями мерзавец растворился, оставив после себя только нижнюю челюсть и лужу вонючей воды...»?
Я откинул оконную занавеску и подышал стекло. Во дворе урчал грузовик, пытаясь завести чей-то раздолбанный «форд». Еще трое автолюбителей, подвесив тросы, притоптывали, ожидая своей очереди. Сосед снизу разматывал окаменевшие от холода провода «прикуривателя», его приятель зажигалкой отогревал замок багажника. Самое обычное серое утро...
По утоптанной дорожке, среди желтых пробоин от собачьей мочи, пробирался наш Сережа в своей идиотской каскетке с опущенными ушами и не менее идиотской желтой спортивной куртке. Неожиданно я подумал, что не такой уж он и гад. Просто тоже невезучий, как и мать, — все мы немножко невезучие. Он ведь не бухарик, и не обижает маму, и голоса ни разу не повысил. И комната у него своя есть, так что нельзя сказать, будто он из-за жилплощади к нам прибился. Просто там соседи такие, в квартире, что он даже сдать комнату нормально не может — ни один жилец воплей не выдерживает. И с тачкой влип. Нанялся на рынок всякую парашу развозить, обещали помочь, если машина забарахлит. И что вышло? Да как всегда: движок стуканул — хозяевам по фигу, они себе другого дурня нашли, а у Сережи нет денег на ремонт. Грузчиком он идти не может — спина больная, продавцом не хочет, ему уже как-то раз насчитали недостачу больше, чем зарплата. Невезучий просто, недотепа. И чего я на него зуб точу?
Может, Лиза была права, и я слишком злой?..
В таком вот мирном, расслабленном настроении я вернулся к себе и тут заметил, что в комнате кое что изменилось.
«Маслинка» на блюдечке стала занимать больше места. Я так и замер на пороге, точно нога зависла над пропастью, даже забыл, как дышать. Макина меня предупреждала, что нельзя опускать ее подарочек в воду, а на блюдце оставалось немножко чая. Совсем капелька, но этого хватило. А может быть, дело было совсем не в воде, может быть, я раздавил ее, ударил или переохладил ночью... Я торчал на пороге, боясь сделать очередной вдох.
В комнате стало намного теплее.
Внезапно мне пришло в голову, что я рассуждаю об этой хреновине как о живом существе. Она лежала неподвижно — черная точка на белом блюдечке, скорее похожая не на маслинку, а на половинку грецкого ореха.
Она росла.
Я представил, что стоит мне подойти ближе, как из нее вылезут волосатые железные лапки, со скрежетом тварь прыгнет мне на лицо и воткнет в глаз ядовитый хоботок.,. Я упаду на спину, напущу в штаны и буду мелко дрыгать ногами. А тварь заползет в голову, и угнездится в мозгу, и вырастит новый глаз. А когда придут мама и Сережа, они ничего не заметят, начнут со мной разговаривать и спрашивать о здоровье. И я им буду вежливо отвечать и, к удивлению матери, соберу сумку в школу и сам подмету в комнате, но это буду уже не я, а совсем другое существо. Тот, кто займет мое тело, не станет кушать блины с молоком, он прекрасно обойдется одной минералкой, а потом дождется ночи, чтобы выйти на улицу.
О ведь питаются совсем другой едой.
Сначала он бесшумно зайдет в большую комнат и наклонится над спящими, совсем ненадолго, слов но для поцелуя. Он поцелует обоих, женщину и мужчину, и после такой ласки они больше не проснутся. А затем он аккуратно притворит за собой дверь и выйдет на улицу. Ему даже не понадобится надевать куртку и зимнюю обувь. Таким существам одежда ни к чему. Он выйдет наружу, принюхается и направится туда, где люди. Скорее всего, к нашему интернет-кафе.
И пацаны на крыльце издалека закричат: «Малина, ты моржом заделался, в одной майке гуляешь?» А потом они замолчат, они увидят, что я совсем не дышу и пар не вырывается из приоткрытого рта. Но когда до них дойдет, станет слишком поздно. Некоторые попытаются бежать, но завязнут в снегу, а то, что когда-то было Саней Малиной, небрежно догонит каждого поодиночке. Потом оно затащит их по сугробам в предбанник клуба и запрет дверь изнутри. Может быть, даже повесит табличку, что заведение закрыто. А потом плотно и обстоятельно займется теми, кто играет у экранов. Кто-то попробует вырваться, будет биться о решетку на окне, а остальные, в наушниках, ничего не услышат, пока их собственная кровь не брызнет на клавиатуру...
Вот блин! Я храбро шагнул к столу, но никто на меня не напал. Тогда я потрогал «орешек» кончиком линейки. Мне показалось, что он стал более мягким. Слушая, как грохочет сердце, я вытащил лупу, заставил себя придвинуть стул и на всякий случай открыл перочинный нож.
Мне не почудилось. В комнате не просто потеплело, здесь точно врубили десяток обогревателей или развели костер. И еще здесь воняло какой-то гадостью.
Эта хреновина здорово изменилась. И виной тому стала не только чайная лужица: наверняка я повредил оболочку. Под лупой было отчетливо заметно, как надорвалась с краешку тонкая прозрачная корочка. Теперь дырочка превратилась в щель, которая росла буквально на глазах. Так выглядит парниковый огурец, когда с него сдирают целлофан. Только огурцы не разбухают на столе и не меняются в цвете. «Таблетка» больше не была черной, она заметно посветлела и покрылась тоненькой сеткой морщинок, это было очень похоже на муляж мозга, какой стоит у нас на штативе в кабинете биологии.
Оболочка продолжала расползаться...
Орудуя ножичком, я попытался ее перевернуть. Мне приходилось отворачивать лицо — такой жар шел от стола. В случае чего я готовился отшвырнуть стул и броситься наружу, в прихожую. Случайно приложился мизинцем к блюдцу и чуть не заорал. Чай давно испарился. Блюдечко раскалилось так, что на подушечке мизинца мигом вздулся пузырь, а на белом фарфоре налип кусочек моей обугленной кожи.
Подвывая от боли, я кинулся в ванную, натер палец мылом, никак не мог вспомнить, куда мать ставит мазь от ожогов, потом кое-как обмотал палец платком. Болело жутко, рука простреливала аж до локтя. Но самое «приятное», меня едва не вырвало )т запаха паленого мяса. Я не просто нажил пузырь, а прожег себе палец, словно схватился за включенный электрод...
После двух таблеток анальгина вернулись связные мысли. Никакой это не наркотик. И не лекарство.
Так, чему нас там учили? Если выделяется такая бешеная температура, значит, происходит какая-то химическая реакция. Достойная мысль, ничего не скажешь, можно подавать на Нобелевку! Итак идет реакция с выделением тепла, и при этом началась она от соприкосновения с водой... А может не с водой, а с воздухом? Тогда эта параша сейчас взорвется, к чертовой бабушке, и разнесет всю квартиру?
Я взял на кухне шумовку, прикрыл лицо, точно фехтовальщик, и заглянул в комнату. Ничего не взрывалось, только эта штука стала еще больше. Ее прямо-таки раздувало во всех направлениях. Нагрелось и треснуло стекло, на котором стояло блюдце. «Орех» окончательно сбросил прозрачную оболочку. Она далее не оплавилась, хотя теперь я ощущал жар на расстоянии в полметра. Такое чувство, будто у меня на столе собиралась рвануть крошечная атомная бомба.
Нет, она больше не грелась, а, наоборот, остывала и воняла чем-то противно-сладким.
В спинке «орешка» наметилась продольная трещинка, он еще больше стал походить на мозг, будто передо мной лежал вскрытый крысиный череп. Затем раздался слабый щелчок, и с одного края трещинка распалась. Я придвинул лупу. Ладонь, охватившая рифленую рукоять, стала влажной. Сомнений не было, эта зараза делилась... Две морщинистые половинки чуточку разошлись в стороны на миллиметр, потом на два, а между ними точно рвались нити полужидкого клейстера. Оно стало уже размером не с грецкий орех, а с хорошую сливу. Непонятно, откуда оно добывало энергию и пропитание для роста, во всяком случае, на столе ничего не пропало и блюдечко почти остыло.
Реакция деления замедлялась, загадочные процессы внутри бывшей «таблетки» затихали. Я еще немножко подождал, с шумовкой в здоровой руке, представляя, что вот-вот «слива» распадется на две части и оттуда вылезет какой-то инопланетный скарабей...
Я бы не стал с ним входить в контакт и даже не согласился бы на должность эмиссара от планеты Земля в Большом Галактическом кольце. Нет уж, дудки, я бы просто шарахнул по блюдцу молотком и лупил бы до тех пор, пока от «чужого» не осталось бы мокрое место!
Светло-коричневая «сливка» затихла, порвавшись до середины. Ей чего-то не хватало, чтобы продолжить деление. Будто набрав вес, увеличившись в десять раз, она израсходовала весь запас горючего для...
Для чего?
Иногда люди совершают необъяснимые поступки. Например, я знал одного чувака, который на спор отгрызал зубчики у вилки. А еще один поднимался на крышу девятиэтажки и там висел с карниза на одних руках. Просто так, чтобы себя проверить... Я себя проверять не собирался, но объяснить, зачем я это сделал, до сих пор не могу. Наверное, я бы умер потом от любопытства, если бы просто открыл форточку и выкинул свой трофей за окно. Вместо этого я плюнул на острие ножа и размазал слюну по поверхности «сливы».
Ничего не произошло, не зашипело и не взорвалось, только слюна сразу впиталась в мелкие коричневые извилинки. Тогда я пошевелил челюстью и плюнул уже как следует, а потом сходил за водой и налил капельку на блюдце. Жидкость высохла, еще глубже стала трещинка между двумя полушариями, а самый краешек расползающегося «ореха» добрался до обгоревшего ошметка моей кожи.
В этот момент я ощутил внутри груди толчок будто проглотил слишком много газировки и она искала выход. Может быть, такое чувствует женщина, когда ребенок лупит ее в животе кулачком. Что-то мне подсказало — не знаю уж, каким чувством это обозвать... наверное, только круглому идиоту могло прийти в башку то, что я совершил в следующую минуту.
Я размотал платок на раненом пальце. Ткань прилипла, пришлось рвануть, но желаемого добился. Чуть отступившая боль вцепилась с новой силой, мне хотелось сунуть руку под кран с водой до локтя или по плечо и не доставать оттуда неделю, пока не прекратится эта пытка. Я отодрал платком кусок пузыря и приложил кровившую ранку к горячей мягкой поверхности «орешка».
Крови вышло совсем немного, рана запеклась на славу.
Но маленькой коричневой твари этого количества хватило. Именно этого она и дожидалась.
Процесс пошел с новой силой.
Какое-то время я таращился, боясь пошевелиться и громко вдохнуть. Нет, страх куда-то испарился, но я не мог оторваться. Это было похоже... Нет, ни на что не похоже, но оно меня больше не пугало...
Оно было кусочком меня...
Потом в замке повернулся ключ, протопал Сережа, немножко повозился на кухне и постучал в дверь. Не отрывая глаз, я схватил со стула газету и набросил сверху на стол.
Только не Сережа! Не он и не мама. Нетушки, это следовало немедленно показать, но показать тому, кто не так легко забывает... Даже не так! Это надо было срочно показать кому-то, кто не жил в нашем доме, кого, если что-то случится со мной, не сразу вычислят...
— Как твой кашель? — спросил Сережа. — Я пирожных принес, будешь?
Я еле сдержался, чтобы не вытолкать его за порог. Он же не виноват, что вырос таким слепошарым. Если бы он озаботился, хотя бы чуточку удивился, спросил, что у меня под газетой топорщится, я бы взял его в долю...
— Гошик, ты где? — позвал я в трубку, не спуская глаз с развернутых «Аргументов». — Ты можешь приехать, прямо сейчас?
— Малина, я на рынке, за кассетами еду... Что-то случилось? Все так плохо?
Газета капельку пошевелилась. Я сглотнул, вся слюна изо рта куда-то подевалась.
Нет, он все-таки свой чувак, хоть и тронутый на детских сказках и сетевых игрушках!
— Пока не плохо, — сказал я, — но чем скорее, тем лучше. Бросай все!..
Он добирался минут двадцать. Молодец, взял тачку! Я слышал, как хлопнула дверца, и сразу в парадной — его знакомые шаги. Но я не мог себе позволить оторваться от того, что лежало на столе. Нет, оно уже не лежало, оно...
— Сережа, открой, пожалуйста, это ко мне пришли! — заколотил я в стену.
Ну, что опять? — Вместе с Гошей в комнату ворвался клочок мороза.
— Запри на защелку!
Он запер и послушно уселся в кресло.
— Гоша, ты только не пугайся... — Я не мог придумать, как его подготовить.
Газета не двигалась.
Я рассказал ему все, что он еще не слышал. Наверное, я сбивался и путался, но это было неважно потому что под «Аргументами» находилось мое главное доказательство.
— Если ты мне не веришь, я тебе не покажу.
— Значит, там на столе лежит эта штука, которую ты не смог передать?
— Да, только она уже совсем не такая...
— Ты действительно хочешь, чтобы я посмотрел?
— Иначе меня надо сдать в психушку.
— Открывай! — Сам он не решался, даже отодвинулся назад.
Я откинул газету.
— Блин... — Физиономия Жирафа стала белой, как холодильник. — Как ты это сделал?!
— Не бойся, — засмеялся я. — Не укусит.
— Ты так спокойно... — Гоша осмелился приподняться и, скрестив руки на груди, сделал шаг вперед. — Ах черт, черт! Саня, оно увеличивается!
— Смотри, пока я так делаю... — Мне пришлось воспользоваться ножом. Я капельку надрезал кожу на безымянном пальце и стряхнул кровь на объект исследования. Мизинец уже не нуждался ни в платке, ни в мазях: пузырь сошел, и ранка полностью затянулась. — Когда я брызгаю кровью, оно растет в два раза быстрее.
— Так не брызгай! — Глаза у Гоши стали круглыми, как две монеты.
— Хочешь честно? — спросил я. — А мне нравится, что оно растет.
— Может, это... коньячку ему плеснуть? — опасно бубнил он.
— Немножко можно, — согласилась мама. — И мне налей.
Впервые в жизни мы с ней, на пару, выпили коньяка. Такой момент стоит отметить. Когда мне поднесли кружку, я чуть не откусил кусок фаянса, так стучали зубы.
Оказалось, что Сережа выбежал в тапочках и отнес меня наверх. Я сидел на тротуаре, совсем задубевший, и ничего не отвечал. Когда я наконец отогрелся, то спросил его, куда делись остальные.
— Кто «остальные»? — косясь на мать, робко переспросил он.
— Лиза... и папаша ее.
Можно было не уточнять, Сережа только захлопал глазами. Я выглянул в окно. Пустой двор патрулировала догиня Марта.
Мама сказала, что эти Петя с Вовой разговаривали с ней очень вежливо, но ни в какую не захотели подождать меня дома. Мать у меня не совсем дурочка, она сразу смекнула, что им велено пастись у подъезда. То есть эти мужики пасли не только меня. Вова ей наболтал насчет подозрительных соседей, нежелательных контактов и побожился, что ее сын никого не зарезал и не ограбил. Просто они собирают информацию, кое-что надо проверить...
— Где Лиза? — спросил я, когда язык начал слушаться.
Мать вытаращила на меня глаза:
— Откуда мне знать, где твои друзья?
— Но ты же... Она же с тобой... — и тут я вовремя заткнулся.
Мать ничего не помнила. Как будто они только что не перекрикивались с Макиной через три этажа, как будто та не уговаривала мать успокоиться, уверяя, что все в порядке.
— Ты давала ей мой номер? — ухватился я за другую возможность.
— Кому я дала номер? Саша, ты же мне запретил! Мы, кажется, давно договорились, что я никаким девицам не даю твой сотовый!
— Да, ты молодец, — подтвердил я. — Ма, я завтра в школу не пойду. Ты сможешь утром заскочить к Серафиме, сказать, что мне худо?
— Так и быть, — неожиданно легко согласилась мама. Я прикинул, что ей сегодня тоже порядочно досталось. Сперва бомбы по дому искали, затем эти мудаки про меня выпытывали, и вдобавок я чуть не замерз! Все-таки она любит меня, мать, несмотря на нашу ругань.
К часу ночи все утихомирились и оставили меня в покое. От безумного количества съеденного меда я весь взмок и засахарился. Почистил зубы, но так и не избавился от приторной сладости во рту. Жутко захотелось чего-нибудь соленого. Я пробрался в кухню, открыл холодильник и стащил из банки кусок селедки. Потом улегся и стал глядеть в потолок. Мама забыла то, что случилось час назад, а Сережа снова никого не видел. И соседи утром наверняка не вспомнят ни про «Волгу» под окном, ни про поиски взрывчатки...
Черт возьми, как она этого добивается?
Как Лизе удается выключать другим память.
И почему тогда я не забыл? Стоп, приказал я себе, стоп! Эти Пети-Вовы, пусть они и гниды порядочные, но всего лишь делают свою работу, делают как умеют. Их научили пугать и выкручивать руки, вот они и выеживаются. Их тоже понять можно: проторчали полночи на морозе, а потом приходит какой-то шкет и начинает пальцы гнуть. А теперь они поехали туда, где надо что-то доложить, а доложить им нечего... Где шанс, что их начальник не накатает им по первое число и не отправит ко мне вторично? То бишь мы так и будем по кругу ходить?
Да что вообще происходит, мать вашу?
Утром мы с Сережей на пару уперлись в телевизор. На правах спасителя он вел себя как офигительный герой, лепетал что-то про то, как служил и как легко замерзнуть с бодуна, даже при минус пяти... Я не возражал, жал на пульт, пытаясь обнаружить местные новости. Новости прозвучали как минимум четыре раза по трем каналам.
Ни слова о вчерашней беготне в метро!
У меня засосало под ложечкой. Так не бывает, чтобы остановили движение и никто об этом не растрезвонил по телику. Это вам не фунт изюма, а человек на рельсах... Либо у меня начались ранние глюки, и надо срочно идти сдаваться куда следует.
Пока из щелей не полезли змеи и жуки.
Пока не начал базарить сам с собой.
И тут меня точно подкинуло. Я оставил Сережу, строго наказав ему вылавливать нужные сведения, и оправился к себе. Куртка, штаны и свитера так и клялись кучей на полу, там, где вчера мать с меня все стаскивала. Она говорит, что стирать для меня будет, такова уж ее доля, но убираться в комнате сил ее нет.
И слава богу, что они ничего не тронули. Я ощупал подкладку и сразу обнаружил доказательство собственной вменяемости. Кажется, это так называется. Меня даже снова затрясло, едва я разрезал шов и вытряс эту штуковину на ковер.
Я смотрел на нее, а она — на меня, точно одинокий злобный глаз. Мне даже показалось, что глаз мне разок подмигнул. «Ну, давай же, — подначивала эта дрянь. — Возьми меня в руки, а еще лучше — облизни, и мы сыграем с тобой в веселую игру! Тебе ведь до ужаса любопытно, что произойдет, верно?» Она ничуть не изменилась и не пострадала от холода — наверное, я все-таки недолго провалялся в снегу. Такая же черная, блестящая и твердая, как морской камешек или как мертвый жучок, подогнувший ножки. Я присел на корточки и перевернул ее кончиком карандаша. Конечно, никаких ножек за ночь не отросло. Ровное, гладкое брюшко.
— Саня! — закричал за стенкой наш приживальщик, — Санька, иди смотри, про метро показывают!
Я сорвался с места, потом вернулся и поискал, куда бы сунуть мое сокровище, чтобы после не наступить ногой. В комнате все стояло вверх дном, одних только чайных чашек и стаканов перетаскали с кухни штук пять. Наконец я взял из-под кружки блюдечко, положил туда «таблетку» и поскакал смотреть криминальную хронику.
Кино не порадовало. Холеричная журналистка скороговоркой отбарабанила сведения о двух угоревших алконавтах, об автомобильной аварии на Кольцевой, о бомжах, замерзших за последнюю неделю, только затем вернулась к новостям поинтереснее. Тра-ля-ля, на короткое время прошлой ночью было остановлено движение поездов ввиду падения нетрезвого гражданина на рельсы. Жертв нет, все отделались испугом, никакой подоплеки, никаких официальных заявлений, просто недоразумение, через десять минут поезда пошли по расписанию.
Короче, пьянству — бой!
— Я до универсама и на почту, мама велела молока прикупить, — сказал Сережа. Он обращался со мной подозрительно нежно, прямо как с раненым, — Тебе взять что-нибудь, йогурт там или сыра какого?
Он хлопнул дверью, а я все балдел перед экраном, ожидая новых событий. Но ничего так и не добавилось. По столице столько людей сковырнулось на льду, что про остановку в метро давно забыли. Ничего не случилось, никто не пострадал...
Один я, выходит, видел, как человеку прострелили спину, как он упал поперек полотна и как сверху наехал поезд. Как могло выйти, что им, кто бы ни занимался очисткой путей, могло все сойти с рук? Должны были вызвать «скорую», экспертов, кто-то бы наверняка раззвонил! Вывод напрашивался только один, совершенно нелепый, но вполне в духе вчерашнего.
А не было никакого тела или тел! Не было — и все тут!
Все очень просто: оцепили перрон, откатили состав, а там пусто — ни крови, ни кишок. Очень может статься, даже шнурков от ботинок не осталось. Ну и какой репортер заявит в камеру, скажем, такое «Вчера вечером, на перегоне метро, охотниками был обнаружен очередной вампир. Как и прежде, живым взять его не удалось, а после стрельбы серебряными пулями мерзавец растворился, оставив после себя только нижнюю челюсть и лужу вонючей воды...»?
Я откинул оконную занавеску и подышал стекло. Во дворе урчал грузовик, пытаясь завести чей-то раздолбанный «форд». Еще трое автолюбителей, подвесив тросы, притоптывали, ожидая своей очереди. Сосед снизу разматывал окаменевшие от холода провода «прикуривателя», его приятель зажигалкой отогревал замок багажника. Самое обычное серое утро...
По утоптанной дорожке, среди желтых пробоин от собачьей мочи, пробирался наш Сережа в своей идиотской каскетке с опущенными ушами и не менее идиотской желтой спортивной куртке. Неожиданно я подумал, что не такой уж он и гад. Просто тоже невезучий, как и мать, — все мы немножко невезучие. Он ведь не бухарик, и не обижает маму, и голоса ни разу не повысил. И комната у него своя есть, так что нельзя сказать, будто он из-за жилплощади к нам прибился. Просто там соседи такие, в квартире, что он даже сдать комнату нормально не может — ни один жилец воплей не выдерживает. И с тачкой влип. Нанялся на рынок всякую парашу развозить, обещали помочь, если машина забарахлит. И что вышло? Да как всегда: движок стуканул — хозяевам по фигу, они себе другого дурня нашли, а у Сережи нет денег на ремонт. Грузчиком он идти не может — спина больная, продавцом не хочет, ему уже как-то раз насчитали недостачу больше, чем зарплата. Невезучий просто, недотепа. И чего я на него зуб точу?
Может, Лиза была права, и я слишком злой?..
В таком вот мирном, расслабленном настроении я вернулся к себе и тут заметил, что в комнате кое что изменилось.
«Маслинка» на блюдечке стала занимать больше места. Я так и замер на пороге, точно нога зависла над пропастью, даже забыл, как дышать. Макина меня предупреждала, что нельзя опускать ее подарочек в воду, а на блюдце оставалось немножко чая. Совсем капелька, но этого хватило. А может быть, дело было совсем не в воде, может быть, я раздавил ее, ударил или переохладил ночью... Я торчал на пороге, боясь сделать очередной вдох.
В комнате стало намного теплее.
Внезапно мне пришло в голову, что я рассуждаю об этой хреновине как о живом существе. Она лежала неподвижно — черная точка на белом блюдечке, скорее похожая не на маслинку, а на половинку грецкого ореха.
Она росла.
Я представил, что стоит мне подойти ближе, как из нее вылезут волосатые железные лапки, со скрежетом тварь прыгнет мне на лицо и воткнет в глаз ядовитый хоботок.,. Я упаду на спину, напущу в штаны и буду мелко дрыгать ногами. А тварь заползет в голову, и угнездится в мозгу, и вырастит новый глаз. А когда придут мама и Сережа, они ничего не заметят, начнут со мной разговаривать и спрашивать о здоровье. И я им буду вежливо отвечать и, к удивлению матери, соберу сумку в школу и сам подмету в комнате, но это буду уже не я, а совсем другое существо. Тот, кто займет мое тело, не станет кушать блины с молоком, он прекрасно обойдется одной минералкой, а потом дождется ночи, чтобы выйти на улицу.
О ведь питаются совсем другой едой.
Сначала он бесшумно зайдет в большую комнат и наклонится над спящими, совсем ненадолго, слов но для поцелуя. Он поцелует обоих, женщину и мужчину, и после такой ласки они больше не проснутся. А затем он аккуратно притворит за собой дверь и выйдет на улицу. Ему даже не понадобится надевать куртку и зимнюю обувь. Таким существам одежда ни к чему. Он выйдет наружу, принюхается и направится туда, где люди. Скорее всего, к нашему интернет-кафе.
И пацаны на крыльце издалека закричат: «Малина, ты моржом заделался, в одной майке гуляешь?» А потом они замолчат, они увидят, что я совсем не дышу и пар не вырывается из приоткрытого рта. Но когда до них дойдет, станет слишком поздно. Некоторые попытаются бежать, но завязнут в снегу, а то, что когда-то было Саней Малиной, небрежно догонит каждого поодиночке. Потом оно затащит их по сугробам в предбанник клуба и запрет дверь изнутри. Может быть, даже повесит табличку, что заведение закрыто. А потом плотно и обстоятельно займется теми, кто играет у экранов. Кто-то попробует вырваться, будет биться о решетку на окне, а остальные, в наушниках, ничего не услышат, пока их собственная кровь не брызнет на клавиатуру...
Вот блин! Я храбро шагнул к столу, но никто на меня не напал. Тогда я потрогал «орешек» кончиком линейки. Мне показалось, что он стал более мягким. Слушая, как грохочет сердце, я вытащил лупу, заставил себя придвинуть стул и на всякий случай открыл перочинный нож.
Мне не почудилось. В комнате не просто потеплело, здесь точно врубили десяток обогревателей или развели костер. И еще здесь воняло какой-то гадостью.
Эта хреновина здорово изменилась. И виной тому стала не только чайная лужица: наверняка я повредил оболочку. Под лупой было отчетливо заметно, как надорвалась с краешку тонкая прозрачная корочка. Теперь дырочка превратилась в щель, которая росла буквально на глазах. Так выглядит парниковый огурец, когда с него сдирают целлофан. Только огурцы не разбухают на столе и не меняются в цвете. «Таблетка» больше не была черной, она заметно посветлела и покрылась тоненькой сеткой морщинок, это было очень похоже на муляж мозга, какой стоит у нас на штативе в кабинете биологии.
Оболочка продолжала расползаться...
Орудуя ножичком, я попытался ее перевернуть. Мне приходилось отворачивать лицо — такой жар шел от стола. В случае чего я готовился отшвырнуть стул и броситься наружу, в прихожую. Случайно приложился мизинцем к блюдцу и чуть не заорал. Чай давно испарился. Блюдечко раскалилось так, что на подушечке мизинца мигом вздулся пузырь, а на белом фарфоре налип кусочек моей обугленной кожи.
Подвывая от боли, я кинулся в ванную, натер палец мылом, никак не мог вспомнить, куда мать ставит мазь от ожогов, потом кое-как обмотал палец платком. Болело жутко, рука простреливала аж до локтя. Но самое «приятное», меня едва не вырвало )т запаха паленого мяса. Я не просто нажил пузырь, а прожег себе палец, словно схватился за включенный электрод...
После двух таблеток анальгина вернулись связные мысли. Никакой это не наркотик. И не лекарство.
Так, чему нас там учили? Если выделяется такая бешеная температура, значит, происходит какая-то химическая реакция. Достойная мысль, ничего не скажешь, можно подавать на Нобелевку! Итак идет реакция с выделением тепла, и при этом началась она от соприкосновения с водой... А может не с водой, а с воздухом? Тогда эта параша сейчас взорвется, к чертовой бабушке, и разнесет всю квартиру?
Я взял на кухне шумовку, прикрыл лицо, точно фехтовальщик, и заглянул в комнату. Ничего не взрывалось, только эта штука стала еще больше. Ее прямо-таки раздувало во всех направлениях. Нагрелось и треснуло стекло, на котором стояло блюдце. «Орех» окончательно сбросил прозрачную оболочку. Она далее не оплавилась, хотя теперь я ощущал жар на расстоянии в полметра. Такое чувство, будто у меня на столе собиралась рвануть крошечная атомная бомба.
Нет, она больше не грелась, а, наоборот, остывала и воняла чем-то противно-сладким.
В спинке «орешка» наметилась продольная трещинка, он еще больше стал походить на мозг, будто передо мной лежал вскрытый крысиный череп. Затем раздался слабый щелчок, и с одного края трещинка распалась. Я придвинул лупу. Ладонь, охватившая рифленую рукоять, стала влажной. Сомнений не было, эта зараза делилась... Две морщинистые половинки чуточку разошлись в стороны на миллиметр, потом на два, а между ними точно рвались нити полужидкого клейстера. Оно стало уже размером не с грецкий орех, а с хорошую сливу. Непонятно, откуда оно добывало энергию и пропитание для роста, во всяком случае, на столе ничего не пропало и блюдечко почти остыло.
Реакция деления замедлялась, загадочные процессы внутри бывшей «таблетки» затихали. Я еще немножко подождал, с шумовкой в здоровой руке, представляя, что вот-вот «слива» распадется на две части и оттуда вылезет какой-то инопланетный скарабей...
Я бы не стал с ним входить в контакт и даже не согласился бы на должность эмиссара от планеты Земля в Большом Галактическом кольце. Нет уж, дудки, я бы просто шарахнул по блюдцу молотком и лупил бы до тех пор, пока от «чужого» не осталось бы мокрое место!
Светло-коричневая «сливка» затихла, порвавшись до середины. Ей чего-то не хватало, чтобы продолжить деление. Будто набрав вес, увеличившись в десять раз, она израсходовала весь запас горючего для...
Для чего?
Иногда люди совершают необъяснимые поступки. Например, я знал одного чувака, который на спор отгрызал зубчики у вилки. А еще один поднимался на крышу девятиэтажки и там висел с карниза на одних руках. Просто так, чтобы себя проверить... Я себя проверять не собирался, но объяснить, зачем я это сделал, до сих пор не могу. Наверное, я бы умер потом от любопытства, если бы просто открыл форточку и выкинул свой трофей за окно. Вместо этого я плюнул на острие ножа и размазал слюну по поверхности «сливы».
Ничего не произошло, не зашипело и не взорвалось, только слюна сразу впиталась в мелкие коричневые извилинки. Тогда я пошевелил челюстью и плюнул уже как следует, а потом сходил за водой и налил капельку на блюдце. Жидкость высохла, еще глубже стала трещинка между двумя полушариями, а самый краешек расползающегося «ореха» добрался до обгоревшего ошметка моей кожи.
В этот момент я ощутил внутри груди толчок будто проглотил слишком много газировки и она искала выход. Может быть, такое чувствует женщина, когда ребенок лупит ее в животе кулачком. Что-то мне подсказало — не знаю уж, каким чувством это обозвать... наверное, только круглому идиоту могло прийти в башку то, что я совершил в следующую минуту.
Я размотал платок на раненом пальце. Ткань прилипла, пришлось рвануть, но желаемого добился. Чуть отступившая боль вцепилась с новой силой, мне хотелось сунуть руку под кран с водой до локтя или по плечо и не доставать оттуда неделю, пока не прекратится эта пытка. Я отодрал платком кусок пузыря и приложил кровившую ранку к горячей мягкой поверхности «орешка».
Крови вышло совсем немного, рана запеклась на славу.
Но маленькой коричневой твари этого количества хватило. Именно этого она и дожидалась.
Процесс пошел с новой силой.
Какое-то время я таращился, боясь пошевелиться и громко вдохнуть. Нет, страх куда-то испарился, но я не мог оторваться. Это было похоже... Нет, ни на что не похоже, но оно меня больше не пугало...
Оно было кусочком меня...
Потом в замке повернулся ключ, протопал Сережа, немножко повозился на кухне и постучал в дверь. Не отрывая глаз, я схватил со стула газету и набросил сверху на стол.
Только не Сережа! Не он и не мама. Нетушки, это следовало немедленно показать, но показать тому, кто не так легко забывает... Даже не так! Это надо было срочно показать кому-то, кто не жил в нашем доме, кого, если что-то случится со мной, не сразу вычислят...
— Как твой кашель? — спросил Сережа. — Я пирожных принес, будешь?
Я еле сдержался, чтобы не вытолкать его за порог. Он же не виноват, что вырос таким слепошарым. Если бы он озаботился, хотя бы чуточку удивился, спросил, что у меня под газетой топорщится, я бы взял его в долю...
— Гошик, ты где? — позвал я в трубку, не спуская глаз с развернутых «Аргументов». — Ты можешь приехать, прямо сейчас?
— Малина, я на рынке, за кассетами еду... Что-то случилось? Все так плохо?
Газета капельку пошевелилась. Я сглотнул, вся слюна изо рта куда-то подевалась.
Нет, он все-таки свой чувак, хоть и тронутый на детских сказках и сетевых игрушках!
— Пока не плохо, — сказал я, — но чем скорее, тем лучше. Бросай все!..
Он добирался минут двадцать. Молодец, взял тачку! Я слышал, как хлопнула дверца, и сразу в парадной — его знакомые шаги. Но я не мог себе позволить оторваться от того, что лежало на столе. Нет, оно уже не лежало, оно...
— Сережа, открой, пожалуйста, это ко мне пришли! — заколотил я в стену.
Ну, что опять? — Вместе с Гошей в комнату ворвался клочок мороза.
— Запри на защелку!
Он запер и послушно уселся в кресло.
— Гоша, ты только не пугайся... — Я не мог придумать, как его подготовить.
Газета не двигалась.
Я рассказал ему все, что он еще не слышал. Наверное, я сбивался и путался, но это было неважно потому что под «Аргументами» находилось мое главное доказательство.
— Если ты мне не веришь, я тебе не покажу.
— Значит, там на столе лежит эта штука, которую ты не смог передать?
— Да, только она уже совсем не такая...
— Ты действительно хочешь, чтобы я посмотрел?
— Иначе меня надо сдать в психушку.
— Открывай! — Сам он не решался, даже отодвинулся назад.
Я откинул газету.
— Блин... — Физиономия Жирафа стала белой, как холодильник. — Как ты это сделал?!
— Не бойся, — засмеялся я. — Не укусит.
— Ты так спокойно... — Гоша осмелился приподняться и, скрестив руки на груди, сделал шаг вперед. — Ах черт, черт! Саня, оно увеличивается!
— Смотри, пока я так делаю... — Мне пришлось воспользоваться ножом. Я капельку надрезал кожу на безымянном пальце и стряхнул кровь на объект исследования. Мизинец уже не нуждался ни в платке, ни в мазях: пузырь сошел, и ранка полностью затянулась. — Когда я брызгаю кровью, оно растет в два раза быстрее.
— Так не брызгай! — Глаза у Гоши стали круглыми, как две монеты.
— Хочешь честно? — спросил я. — А мне нравится, что оно растет.