Северцев Петр. Раретитет Хакера

   – Здравствуйте, – сказал я, – Вы не к Эрику Штерну приехали? Если да, то я тоже. Может, поговорим?
   Он дернулся, рука поползла вниз, но я уже уставил дуло прямо ему в лицо, всунув кисть в салон.
   – Тихо, – сказал я, – Открывай дверь и заводи двигатель! Только шевельни рукой вниз, я тебе ее прострелю!
   Глаза его забегали, он щелкнул дверным ограничителем, и, когда я плюхнулся на сиденье, действительно, завел мотор.
   – Выезжай из двора, – сказал я, устраивая пистолет так, чтобы водитель чувствовал его своим боком, – и давай в центр, к оперному театру.
   В зеркало заднего обзора мы оба одновременно увидели, как выходят из подъезда трое, и направляются в нашу сторону.
   Прежде, чем они успели что-либо сделать, я врезал водителю по рукоятью пистолета затылку, он вскрикнул, схватился за голову и, качнувшись, сполз налево, я схватил руль, дал газу и начал разворачиваться к выезду из двора. Было очень неудобно, обмякшее тело потерявшего сознание водилы мешало до умопомрачения, но я хотел жить, а потому машина двигалась подвывающими рывками.
   Трое почти догнали меня, но стрелять все же не решились – двор был полон гуляющего народу; я все-таки вырулил оттуда на дорогу, скрежеща тормозами и скрипя шинами, истерично трущимися об асфальт, и, набирая скорость, помчался по шоссе, оставив их за спиной.
   Лишь отъехав на приличное расстояние, я пристроил не пришедшего в сознание мужчину на правом переднем сиденье, сам заняв водительское, закрепил его ремнем безопасности, и погнал дальше.
   Но, по привычке оглядываясь назад в поисках «хвоста», я снова чертыхнулся, причем, очень интенсивно и зло: меня догоняло до боли знакомое «БМВ»!
 
   Представив себе, как они вскрыли машину Коляна, я чертыхнулся еще раз: там ведь не было противоугонного устройства, я только включил сигнализацию! Поэтому, второпях они огласили весь двор сиреной. Если кто-нибудь из добросовестных граждан нашего города вызвал милицию, за нами уже могла ехать патрульная машина!
   Но времени на долгие размышления у меня не было – сидящие в «БМВ» нагоняли, пользуясь мощным мотором машины Коляна. Они уже набрали что-то около восьмидесяти пяти и продолжали наращивать, – знали, гады, что на подъезде к Солнечному будок с ГАИшниками просто нет!
   Я так же увеличил скорость, считая, что лучше даже попасть в ГАИ, чем позволить вооруженным троит догнать меня.
   Но тут же меня кольнула другая мысль: а что я скажу ГАИшникам про моего пассажира поневоле? Небось, байками, долларами, да Асланом Макаровым тут не отделаешься, а объяснительная на имя Прокурора затянет мое расследование надолго.
   Итак, чертыхаться было отчего, а потому мои проклятья нарастали в объеме и сложности, правда, ни одно из них не было произнесено вслух – я стремительно преодолевал порог девяноста, вплотную приближаясь к ста километрам в час.
   «БМВ» догнало меня, несясь на ста десяти-ста пятнадцати. Лихорадочно глянув через стекло, я увидел искаженные рожи сидящих; один из них целился из пистолета.
   Я резко пригнулся, выворачивая руль вправо, – и вовремя – левое стекло брызнуло осколками.
   Машина слетела с шоссе, и, подпрыгивая на неровной почве, помчалась к посадкам, сминая траву. Я выпрямился только для того, чтобы сказать: «Ай!», потому что свернуть я не успевал – стена деревьев приближалась слишком стремительно.
   Со всей моченьки выжал педаль тормоза; меня швырнуло вперед, ударило грудью о руль, боль была страшная, кажется, я сломал несколько ребер. Из глаз брызнули непрошенные слезы, дышать на несколько секунд стало невозможно, и я хрипел эти мгновения, несясь вперед, затем вверх от очередной кочки, затем вниз, очень сильно, так, что подбросило и ударило о потолок, затем – в темноту.
 
   ...Очнулся я секунды через три-четыре, судя по тому, что смог обозреть в зеркало заднего обзора: не ожидавшие финта преследователи теперь развернулись и на медленной скорости осторожно подъезжали к машине, в которой сидел я. Между нами оставалось метров пятнадцать.
   Мой пленник приходил в себя, выглядел он ужасно – все лицо в крови, в мелких порезах и царапинах; мгновением позже я сообразил, что переднее стекло лопнуло, причем, скорее всего, здесь была повинна его крепкая голова. Только потом понял, что мне так же досталось, – хотя не так сильно, но, кровь, все-таки шла. Утерев лицо, я со всего размаху треснул его рукоятью по затылку. Попал в плечо.
   Он открыл кровавые глаза, что-то рявкнул, но вид у него был, словно у пьяного – я снова врезал, и теперь попал в височную область. Он осел.
   Сзади заскрипели земля и трава – бандиты подъехали практически вплотную.
   Я попытался открыть дверь. Она приоткрылась, и я скатился в траву, ожидая, пока они подъедут достаточно близко, чтобы можно было начать действовать, имея хоть какие-то шансы.
   Они остановились, вплотную подогнав «нос» «БМВ» к капоту вишневому «Вольво».
   И тогда, стремительно, как только мог, пока они еще только открывали двери, я привстал и, наставив пистолет прямо в лоб первому из вылазивших – тому, что выходил с левой стороны – сказал, – Стоять.
   Они замерли, но тот, что справа, быстро сориентировался – он думал, я его не вижу, и дернул рукой, выводя ее в прицельную позицию. Я тут же нажал на курок, целясь ему в кисть.
   Хрен знает, куда точно я попал, потому как даже самый меткий стрелок, каким я, в принципе, не являлся, может дернуть пальцем или неправильно оценить расстояние, угол, когда в глаза попадает собственная кровь, текущая из-под разрезанной кожи лба, – но куда-то я все-же попал.
   Он взвыл, выронил пистолет, согнулся, я быстро наставил пистолет обратно на левого, который уже поднимал две руки, и крикнул, – Не надо! Стой!
   Они замерли, один хотел присесть рядом с раненым, но я дернул пистолетом, приказав, – Не двигайся!
   Они замерли, и в отчетливой тишине, прерываемой лишь звуком шмыгающих туда-сюда машин с недалекого шоссе, я услышал звук, вызвавший у меня самые противоречивые впечатления в жизни – с сиреной ехали менты, причем, явно, не одной машиной.
   – Это! – умно сказал я, глядя на них, – Если не хотите в гости к ГАИ, лезьте в машину и уезжайте! Быстро! – и показав дулом, в какую именно машину, что б не перепутали, отошел к дереву.
   Они переглянулись и, очевидно, решив, что это – лучшее, что возможно сделать, попрыгали в несколько помятое «Вольво», затащив туда же раненного и его пистолет.
   К сожалению, мой предполагаемый «язык» так же остался там, но, к счастью, я успел подробно рассмотреть их лица.
   Сирены приближались, подъезжая на расстояние непосредственной опасности столкновения с законом; сдерживая отчаянно колотящееся сердце, я смотрел, как «Вольво» выезжает на шоссе, причем, как тот, что сидит сзади, внезапно злорадно усмехается, и кривит рожу – до них дошло, что они-то успеют уехать, а я – не успею. И что выстрел был слышен. И что менты возьмут меня.
   Мыслили они правильно. То есть, точно так, как мне нужно.
   А потому я поспешил сесть в «БМВ» Коляна, которое не получило никаких внешних повреждений, и развернуться, чтобы поехать назад, параллельно шоссе – ведь оттуда машины не видно, пока она не начнет подниматься вверх, что прямо сейчас делал водитель «Вольво», полностью соответствуя моему плану!
   С дороги заорал мегафон.
   «Красное „Вольво“! Остановитсь!» – приказывал мент.
   Внутренне усмехаясь, внешне – удаляясь по траве назад, в сторону, откуда приехал, я посмотрел в зеркало заднего обзора. Машина с преступниками уже вышла на шоссе и теперь, наверное, мчалась вперед, набирая скорость.
   Сирены приблизились вплотную ко мне и проорали сверху, стремительно удаляясь вслед бандитам; ни я патрульных, ни они меня не увидели...
 
   Закончив погоню столь успешно, я подождал, пока сирены не стихнут, и, выехав обратно на шоссе, направился к дому Эрика Штерна: хоть я и дал себе слово больше не иметь дел с художниками, проверить, жив ли он вообще, или я просто напросто совершил преднамеренное грабительское нападение, а потом и напал на человека, ранив его, было просто необходимо.
   Теперь, когда мандраж кончился, и адреналин растекался по крови, оседая где-то в глубинах печени и почек, как это обычно бывает, я начал чувствовать боль и ощутил нервную дрожь, пронзавшую все тело.
   Правая рука болела, кровь, стекающая со лба, засыхала, свободные от синяков места чесались от выступившего обильного пота, а самое главное, дышалось с некоторым трудом.
   Каждый вдох вызывал неприятные ощущения в груди.
   Не переставая мысленно ругаться, я притормозил, встал у обочины и ощупал грудь.
   На ощупь определить, сколько, какие и как у тебя сломаны ребра, невозможно. То что они все-таки были сломаны, подсказывала боль, пульсирующая в груди с каждым ударом сердца, немая, не слишком сильная ноющая боль. Но царапало ли треснувшее ребро острым крем легкое, что само по себе являлось очень опасным ранением, определить я не мог.
   Поэтому постарался дышать экономно, неглубоко вдыхая и медленно выдыхая.
   Черт, кажется, в таких случаях необходимо перевязать грудь, зафиксировать ребра... а вдруг это не зафиксирует их, а прижмет к легким?!..
   Нет, я никогда не был силен в медицине. И, как выяснялось, совершенно зря.
   Но тянуть время тоже было не лучшим выходом – за двадцать-тридцать минут, равно, как и за час, ни хрена там не заживет, как ты этого не желай, потому я снова завел двигатель и поехал-таки обратно в Солнечный.
 
   По странной насмешке судьбы или жилищного управления и ее лице, лифт работал. Восславив свою удачливость, которая сначала спасла мне жизнь, а затем – уставшие ноги, я нажал кнопку шестнадцатого этажа.
   ...Наверное, судьба или жилищное управление в ее лице имели на меня иные виды, или, может быть, другое мнение о моей удачливости, потому что лифт встал где-то между десятым и двенадцатым этажом.
   Убедившись, то дело серьезное, и заключается оно не в заклинивании кнопки или нескольких, я нажал «Вызов».
   Никто не ответил.
   Тогда я подумал: «Или пан, или я тут до утра просижу!» и попытался крикнуть, не раздувая мощным вдохом легких.
   Крик не получился, вернее, это был не крик, издевательство. Тогда я плюнул на пол и крикнул по-настоящему.
   Грудь отозвалась внутренней болью, но, слава Богу, это была боль скорее ушибленных тканей, чем раздираемого костью легкого.
   – Эй! – крикнул я, – Кто-нибудь!
   – Кто там? – отозвался негромкий испуганный девичий голос несколько секунд спустя; кажется, он шел откуда-то сверху.
   – Я застрял, – сообщил я, – Пожалуйста, вызовите лифтера!
   – Подождите, – ответил голос, потом обладательница его несколько мгновений колебалась, и, наконец, нерешительно ответила – Я тут тоже несколько не снаружи...
   – Чего? – спросил я, закатывая глаза к потолку, готовый поклясться, что голос шел именно оттуда.
   – Я на крыше лифта, – ответил голос.
   – Еб твою мать, – негромко посетовал я.
   – Что вы говорите? – озадаченно спросила девушка сверху.
   – Я говорю: «Какая жалость!» – ответил я, раздумывая, как же быть.
   – А-а, – столь же задумчиво произнесли наверху.
   – Слушай, – сказал я после паузы, выработав программу дальнейших действий, – Ты бы не могла сказать мне, что ты там делаешь?
   – Зачем? – быстро спросила она, явно волнуясь.
   – А затем, чтобы я мог решить, спустить мне тебя вниз, или нет.
   – Я вниз не пойду! – решительно отреагировала «наездница».
   – Почему?!
   – Не пойду – и все тут!
   – Тьфу! – уже не таясь, сказал я.
   Сверху презрительно промолчали.
   – Ладно, – согласился я еще через несколько секунд, переходя к плану "Б", – тогда покричи погромче, тебя будет слышнее, лифтер услышит.
   – Не буду я кричать! – отрезала девушка.
   – Да почему?! – воскликнул я, начиная злиться: эти непонятные игры действовали на нервы.
   – Потому что пошел ты... – тут она одарила меня жестким и серьезным выражением, от которого моя злость только увеличилась. В сердцах я пнул створки лифта ногой, и... они медленно разъехались с шипящим скрежетанием.
   Лифт, оказывается, застрял прямо между этажами, так что бетонный пол был на уровне моей груди. Опасаясь, что двери сейчас снова закроются, я ухватился руками за него и подтянулся, закидывая колено, чтобы вылезти оттуда на этаж – не тут-то было!
   Чертова баба сверху так же решила воспользоваться представившейся возможностью – она спрыгнула с крыши лифта на пол, причем, прямо на мою многострадальную правую руку!
   По счастью, она не носила туфлей со шпильками, а всего лишь кроссовки, поэтому удар получился не слишком болезненный; я лишь крякнул от удивления, ткнулся лбом и носом в тонкую джинсовую голень и подался назад, рыча что-то устрашающее.
   Она вскрикнула от неожиданности, метнулась вперед и вверх; помчалась по ступеням, и через несколько секунд лишь эхо дробных шагов осталось мне в наследство от неизвестной странной девушки.
   Я предпринял вторую попытку подтягивания, которая завершилась успехом, и вылез на лестничную клетку.
   Никто так и не появился, что говорило или о хорошей звукоизоляции в этом доме, или о полном равнодушии жильцов. Отряхнувшись, я вздохнул полной грудью, чувствуя, как боль уже едва шевелится, и отправился наверх.
   Путь мой был недолгим, и, подойдя к двери, ведущей в квартиру Эрика Штерна, я увидел жмущуюся к стене с выражением крайнего ужаса в глазах девушку лет четырнадцати-пятнадцати, которую опознал по темно-синим джинсам фирмы «Версачи», и по буквально до боли знакомым кроссовкам. Девчонка вся сжалась, и смотрела на меня с нескрываемым ужасом. Несомненно, если бы вход на крышу был открыт, она не колеблясь, промчалась бы туда.
   Я остановился в четырех шагах от нее, увидев, как слегка подрагивает губа – явное предупреждение о том, что сейчас будет крик.
   «Воровка, что ли?» – подумал я, но тут же отмел эту мысль – яркий свет стосвечовой лампы осветил ее досконально, стало понятно, что слишком уж хорошо она одета для воровки – во-первых, сами джинсы – уж в джинсах-то я разбирался, – во-вторых, блузка, каких я не видел у подростков, толпами гуляющих по улицам, кроссовки, кстати, «рибоковские», – у Гошки и то подешевле, – плюс очень изящная черная кожаная сумочка. Но главное, по чему я судил – это даже не тонкая золотая цепочка, и не внешне скромные сережки-"гвоздики" с мерцающими розовыми камнями – кажется, фионитами, ничего другого розового драгоценного я не знал, – а по ухоженности волос и кожи, по идеальной подобранности вещей по отношению друг к другу.
   – Ты чего? – устало обратился я к ней, опираясь на перила, чтобы создать видимость спокойной обстановки.
   – Если ты меня тронешь, я так заору, – сообщила она, – что весь дом проснется! – и для пущей убедительности добавила, – Тебя посадят!
   Я оценил эту угрозу долгой паузой, на протяжении которой откровенно разглядывал ее, старался придать лицу если не презрительное, то уж обязательно взрослое выражение, то есть, маску усталого серьезного человека, которому в игры играть недосуг.
   Она была очень красивая девочка, я, наверное, уже отучился обращать на женскую красоту внимание, но даже от такого подслеповатого пня, как сыщик-компьютерщик Мареев, не ускользнула стройная красота ее тела и совершенство испуганного сейчас лица. Дело тут было не в хорошей одежде, которая шла ей, и не в пропорциональном сложении молодой девушки, хотя на ее вздымающуюся в волнении грудь я тоже обратил внимание, нет, дело было опять же в какой-то идеальной сочетаемости всех деталей ее облика.
   Светлые волосы, не слишком сдерживаемые заколкой, ровным шлейфом стекали за плечи, большие серо-голубые глаза смотрели очень ясно, розовые, слегка подрагивающие губы, напомнили мне что-то далекое, не совсем понятное и вспоминаемое, но приятное... Почему-то весь ее внешний вид вызвал у меня смущение. Наверное, она была чересчур красива... лучше хорошей фотомодели или манекенщицы.
   Кашлянув, я прервал повисшую в воздухе тишину.
   – Не знаю, как вас зовут, – сказал, оценив, как в результате мимических танцев прежняя ее уверенность в том, что я бандит и насильник, бегущий за ней пять этажей подряд, начинает таять, – Меня зовут Валерий Борисович, я пришел сюда по делу. Если вы боитесь, что я шел за вами, давайте я отойду в сторону, и вы пойдете вниз. Хорошо? – я попытался обаятельно улыбнуться, – Отойдите от двери, пожалуйста.
   Наверное, улыбка получилась не столь обаятельной, как мне хотелось, или речь мой не произвела должного впечатления, поскольку на место страху в ее глазах появилась открытая неприязнь.
   – Чего вы врете?! – враждебно сказала она, скорее утверждая, чем спрашивая, – Это моя квартира! Никуда я не уйду! Это вы уходите отсюда! – и, подумав, добавила, – А то я закричу!
   – Ваша фамилия «Штерн»? – удивленно спросил я, гадая, кем же она приходится худому абстракционисту.
   – Да отстаньте вы!! – почти закричала она, краснея; вот тут-то я понял, что девочка разыгрывает передо мной представление, только непонятно, чего ради, с какой целью.
   – Чего ты кричишь? – бросил я, стараясь держать себя в руках, – Ты вообще думаешь, как ты себя ведешь? Я сейчас вызову милицию, и тебя отвезут в участок!
   Она замолчала, ошарашенная такой возможностью. А потом посмотрела, уже позабыв про свою враждебность, и спросила:
   – Правда?
   – Что «правда»?! – переспросил я, начиная открыто злиться.
   – Вызывайте! – ответила она, дернув подбородком.
   – Ну, знаешь!! – выдохнул я, и твердо решил наказать эту стерву как следует: уж если мне не суждено отшлепать ее по круглой попе, то испугать как следует я ее могу!
   Вынул из кармана сотовый телефон, выдвинул антенну и набрал «02».
   Девчонка смотрела на меня с явным изумлением, и только не седьмом гудке я сообразил вдруг причины ее боязни вместе с возможными причинами ее странного поведения. На восьмом трубку взяли.
   – Але? – спросил ленивый женский голос: наверное, я оторвал дежурную от секса с вахтером на столе.
   – До свидания, – бросил сказал я и отключился.
   – Слушайте, девушка, – повернулся к ней, – До меня только сейчас дошло, почему вы так испугались. – потрогал лоб, представил, сколько крови и пота высохло у меня на лице, – Вы не бойтесь, я не бандит какой-нибудь, я частный сыщик. Просто я ехал в машине от троих преступников, которые за мной гнались, и неловко затормозил. Со всеми бывает, – и снова попробовал улыбнуться.
   Нет, на улыбки мне сегодня не очень везло: сначала внимательно слушавшая меня девушка удивленно раскрыла и без того большие глаза, а потом снова глянула встревоженно.
   – А машина случайно не «Вольво» была? Вишневая такая? – наклонив голову и прищурившись, спросила она.
   – Вообще-то, вишневая, – теперь уж настала моя очередь удивляться, – А ты откуда знаешь? – от волнения я даже не заметил смены обращения.
   – Ты говоришь, частный сыщик? – спросила она, переводя взгляд то на мой сотовый, то на меня самого.
   Я достал из кармана лицензию и, развернув, показал ей на расстоянии: окончательного доверия к вздорной девчонке у меня не было, и я не стал позволить ей сделать глупость, которая может доставить мне слишком много хлопот.
   Вытянув шею, она пыталась прочесть, что там написано, но, хотя получалось это явно с трудом, а подойти ближе она все еще боялась, сразу же стало ясно, что документ свое мистическое воздействие произвел.
   – А-а, – сказала она наконец, с некоторой задумчивостью глядя то на меня, то снова на мой сотовый.
   – Так откуда ты знаешь? – повторил я, надеясь, что на сей раз она не проигнорирует мой вопрос.
   Совершенно напрасно!
   – Можно позвонить? – вежливо спросила она, изогнув брови.
   Мне захотелось выругаться.
   – Ну вот что, подруга, – сказал я, – Я говорю с тобой по-нормальному в последний раз! Или ты отвечаешь на мои вопросы, ведешь себя прилично и уважительно по отношению ко мне, или я просто вхожу в квартиру, возле которой стою уже десять минут, не обращая на тебя никакого внимания!
   Девушка такого поворота событий не ожидала.
   – Я просто подумала, что это та самая машина, – недовольно сказала она, не глядя мне в глаза.
   – Да? – переспросил я издевательски, – Ты просто описала мне машину с преступниками после моего упоминания о них вскользь, с вооруженными бандитами, которые преследовали меня, а теперь говоришь, « я просто подумала»?..
   – Нет, – ответила она тихо, по-прежнему, избегая смотреть мне в глаза; более того, наклонив голову низко-низко, чертова девчонка, кажется, пустила слезу, – Они не за вами гнались, а за мной... – плечи ее дрогнули, она судорожно вздохнула.
   – В общем, так, – сказал я, удостоверившись, что нормальным способом от нее больше ничего не добьешься, – Раз у нас с тобой такие дела, мы сейчас сделаем все гораздо проще.
   Дива исподлобья взглянула на меня, стараясь не показать слез, которые все-таки появились у нее в глазах.
   – Ты сейчас подождешь меня здесь, на лестничной клетке, а я зайду в эту квартиру, мне надо увидеть одного человека и, возможно, взять только одну вещь. Минут через пять я выйду, и если ты все еще будешь здесь, я отвезу тебя домой. По дороге мы поговорим. Если ты мне по-прежнему не доверяешь, я дам денег тебе на такси, а сам поеду следом, и мы поговорим уже у тебя дома.
   – О чем? – спросила она, вытирая слезы рукавом.
   – Ты, кажется, стала свидетельницей, а я, как частный детектив, расследую одно... хм, дело, к которому эти трое, вернее, четверо, могут иметь причастность. Если ты дашь показания, возможно, я раскрою это дело, и преступников посадят в тюрьму. Поняла?
   – Да я не дура, вообще-то, – ответила она, отворачиваясь, – проходите, – и бочком, по стене, перешла на другую сторону лестничной клетки.
   Я толкнул дверь квартиры Эрика Штерна.
   Как и ожидалось, она была незаперта. Войдя, я тщательно прикрыл ее за собой.
   Оба, – и Эрик Штерн, и его дед-охранник лежали на полу в зале: художник у своей картины, кроме алой краски забрызганной теперь еще и реальной кровью, охранник, только и успевший, что уронить чашку с кофе на пол и схватиться за лежащий рядом пистолет, – у кресла, из которого вывалился, умирая.
   В теле каждого было по три пулевых ранения: пришедшие стреляли, похоже, одновременно и слажено – пули ложились рядком, в котором более высокая пробивала грудную клетку, нижняя входила в низ живота, а центральная – в область солнечного сплетения.
   Эрика Штерна выстрелами опрокинуло на старые плакаты, холсты и наброски, он лежал, устремив погасший взгляд в потолок, глаза его закатились.
   Тоскливо посмотрев на трупы людей, с которыми я разговаривал меньше часа назад, я решил думать только о деле: прошел в спальню Эрика и, аккуратно сняв наволочку с подушки, сделал себе «перчатку» для обеих рук. С этой перчаткой торопливо обыскал тумбочку, забитую бумагами и все, что могло хранить деловые, коммерческие, дневниковые записи Штерна.
   Не нашел ни хрена, одни лишь зарисовки, письма из Германии, да чистые листы.
   «Ладно, – подумал я, бросая бесполезное дело, – не покушаем, так помоемся!», и следуя мудрой пословице, отправился вымыть лицо.
   В ванной, на полке рядом с шампунями и лосьонами лежала тетрадь о двенадцати листах, на обложке которой, перекрывая олененка Бэмби, хозяин написал: «Заказы».
   Развернув ее, преодолевая трудности почерка и множества сокращений, я разобрал в самом конце, «Макет каталога к выставке про иконы»; рядом содержались описание требований к проекту, а так же несколько примечания, фамилия некоего «Самсон»-а, и еще чьи-то.
   Сунув тетрадь под рубашку поближе к сердцу, я все же умылся и торопливо расчесался, приводя себя в божеский вид.
   Выходя из ванной я почувствовал сквозняк и внутри похолодело: в квартиру вошел кто-то еще. Достав пистолет, я снял его с предохранителя и тихонько двинулся вперед.
   В зале раздался шорох; я выскочил, пригнувшись, и застал в дверях чертову девчонку, с ужасом глядящую на трупы.
   Увидев меня, она вскрикнула и отпрыгнула в коридор.
   Я прыгнул вперед, пряча пистолет;
   Прорычал, – Стой дура! – настиг ее у самой двери, и, схватив за локоть, рванул на себя.
   Она оказалась у меня в руках, трепыхнулась, судорожно дыша, находясь уже на грани истерики, и тихонько завыла, пытаясь закрыться ладонями.
   Кровь ударила мне в голову; одновременно с адреналиновым, я чувствовал тонкий запах ее духов, лихорадочный жар ее тела рвался через тонкую светлую блузку, волосы, со сквозняком из приоткрытой входной двери плывущие у меня под подбородком, так же хранили какой-то неуловимый аромат...
   – Тише ты, глупая, – потрясенно сказал я, не в силах отпустить ее, – Ты сама меня знаешь, как напугала?..
   Она никак не могла справиться со своей дрожью, я же чувствовал себя вдвойне отвратительно, желая отпустить ее, и не находя в себе сил: мне казалось, стоит сделать это, – и она совсем сойдет с ума, зайдется в исступленном крике, на волю выпуская накопившиеся в душе напряжение и страх.
   Поэтому я прижал ее к себе так тесно, как только мог, почти больно, и держал, качая головой и шепча, – Успокойся ты, все будет в порядке, сейчас я отвезу тебя домой, – она всхлипнула, – Да, отвезу домой, отдам маме и папе, уж они тебя успокоят наверняка... ой, что же я несу... – и мне отчего-то гораздо спокойнее было, когда я вот так держал ее, словно собственную дочь.
   – Отпусти, – шепотом приказала она, всхлипывая снова; кажется, справилась со своей дрожью.