Шахова Ника. Улыбка Авгура

   - Иду к Приваловым. Они пригласили меня на чай. А что, нельзя?
   - Можно, - смилостивилась я.
   Наверное, Греткин жених. Вот стерва, ни словом не обмолвилась! Сестрица называется!
   - А ты кто?
   - Я тоже Привалова. То есть не совсем... Я хочу сказать, что моя мама - Привалова, а я - Шахова.
   - Так ты невозможная Ни! - воскликнул сосед с непонятным для меня восторгом.
   Я вздрогнула. Так меня называл один-единственный человек на свете да и тот уже умер.
   Когда дядя пребывал в хорошем настроении, у него находилось много разных имен для меня - Ника, Венька, деточка, Ни... Но когда он сердился и топал ногами, то называл неизменно - мерзавкой и исчадием семьи. К мерзавке и исчадию я больше привыкла.
   - Откуда знаешь? - осипшим голосом спросила я.
   - Слышал от Генриха Карловича. Он много чего рассказывал о тебе.
   Было темно, и я не могла разглядеть выражение его лица, но мне показалось, что Андрей усмехнулся.
   Ну и пусть себе. Какое мне дело до того, какие небылицы травил обо мне злопамятный дядя Греткиному жениху.
   - М-м... Ну что, пошли?
   - А ты сможешь идти?
   - Смогу, только медленно.
   Андрей взял меня под локоть и повел к дому, приноравливаясь к моему шагу. Он уверенно лавировал между яблонями и кустами. Я обнаружила, что в нашем саду он ориентируется лучше меня. Наконец, мы выбрались на утоптанную тропинку.
   - Куда, если не секрет, ты летела?
   - На шабош... - я почувствовала, что Андрей напрягся. Кажется, я произвела неизгладимое впечатление.
   Слабонервный, наверное. Придержу-ка я свой язык. И покажу, что нам, Приваловым, свойственны светские манеры и обходительность, - Шучу. Вы, надеюсь, не пострадали?
   - Мы же были на ты, - напомнил Андрей.
   - Простите, это от растерянности. А вообще у меня железное правило не тыкать незнакомым людям.
   Так вы не пострадали?
   - Отделался легким испугом. Давай на ты, - потребовал он.
   - И куда я попала? - уточнила я, проигнорировав последнюю фразу спутника.
   - В живот, - я почувствовала, что он улыбнулся и сжал мой локоть сильнее, чем требовали того обстоятельства, - Похоже, кратчайший путь к сердцу тебе известен. Я прав?
   Я благоразумно пропустила фразу мимо ушей. Мужчины часто говорят двусмысленности, но редко замечают это. Зато замечаем мы. Даже то, чего нет, не было и никогда не будет. Потому что нас интересует не то, что он сказал, а то, что он хотел сказать, и мы не учитываем, что, как правило, он говорит только то, что хочет, и хочет только то, что говорит.
   Мы с Андреем поднялись на крыльцо, и при свете, падающем из окон первого этажа, я наконец смогла разглядеть соседа. "Хорош";, - со знанием дела отметила я. Метр восемьдесят, мускулистый, густые волосы зачесаны назад, высокий лоб, прямой нос, резко очерченный рот, квадратный подбородок. Лет тридцать пять-тридцать шесть. Одет в черную футболку и джинсы. На правом мизинце - кольцо.
   Обручального нет. Впрочем, кто в наше время его носит? Только женщины и прочие люди с подавленными сексуальными инстинктами. Андрей к таковым не относится, это очевидно. Не в моем вкусе, но хорош. Чего не скажешь обо мне, - спохватилась я. Ободранное огородное пугало - и то краше.
   - Грета, - громко позвала я, распахивая дверь, - Я привела тебе гостя.
   - Иду, - отозвалась кузина.
   Бросив Греткиного жениха в одиночестве, я направилась в ванную осматривать саднящую царапину, оставленную на плече малиной, и ноющую ногу. Убедившись, что раны не смертельные, я объявила голодовку вплоть до завтрашнего утра. Равнодушно выслушала пылкие протесты и жалобные стенания Нюси и отправилась на боковую.
   Угловую спальню в глубине души я давно считала своей, поскольку останавливалась в ней всякий раз, когда оказывалась в Озерске. Здесь не было ничего лишнего. Белые обои, широкая кровать, заправленная шелковым покрывалом в мексиканском стиле, трюмо и невысокий комод, над которым висел небольшой черно-белый Дали. Вероятно, ранний, зато подлинник. Я же говорила - ничего лишнего.
   Распахнутые настежь окна были занавешены легкими и пестрыми мексиканскими шторами, которые надувались свежим ветерком словно желто-красно-коричневые паруса. Казалось, что комната плывет, покачиваясь, сквозь ночь.
   Прошедший день выдался насыщенным и несколько опасным для здоровья, о чем неделикатно напоминали завзятые нытики - плечо, поясница и нога. В голове безумным хороводом кружились ошметки мыслей. Вдруг из темноты выплыла борода и возбужденно прошептала: "Дядя ничем не болел и вдруг умер";. Ее оттеснила фигура, облаченная в бархат, и, прихлебывая валерьанку и причмокивая, развязно сообщила: "Деточка, ты только не волнуйся, но мы убили Павлика";. "Павлик оказался на редкость живучим,"; - пропели льдинки и наперебой захихикали.
   Странно... Есть нечто такое, что покусывает меня изнутри, не дает покоя, тревожно, черт возьми, и хочется в Москву, а еще лучше - в Токио, к маме, но если она узнает, что я слиняла, бросив Приваловых, мне придется туго, с маман лучше не ссориться, а почему, собственно, "слиняла"; и "бросив";, родственники в порядке, держатся лучше, чем я ожидала, да, точно, это и странно, я припасла дюжину бумажных платков, чтобы утирать им носы, а плачет одна тетя, и то неубедительно, по моим представлениям, они все должны были слечь от горя и страха перед будущим, но пациенты скорее живы, чем мертвы, никакой паники, никакого смятения я не заметила, странно...
   Я перевернулась на другой бок.
   Мерзавец, мужики от меня сбегают, неужели дядя настолько обезумел, что оставил все ему, не поверю, пока своими глазами не прочитаю завещание, завещание было, сейчас отчетливо понимаю, что было, прав Фаба, почему я сразу не обратила внимание на его слова, не знаю, из чувства противоречия, надо думать, дядя предусмотрительный, всегда стелил соломку, и если между ним и Фабой не было договоренности на счет "литегату'гного наследия";, а Фаба утверждает, что не было, и у меня нет причин не верить ему, то значит, дядя давно составил письменное распоряжение, но его мы тоже не нашли, да, в дядином духе написать завещание по старинке, с длинным перечнем кому что и за что причитается, а кому (мне) за что (за непокорность) не причитается, с вереницей невыполнимых для наследников условий, с назначением душеприказчика, правда, не знаю, заверит ли такой документ нотариус, сейчас все унифицировано до скуки, и про Фабу дядя не мог забыть, уж точно, а по закону ему не положено, он не родственник, ага, еще одно очко в пользу завещания, Фаба столько лет вел дядины дела и, кажется, успешно, что дядя не мог не отблагодарить его, да, это в дядином стиле, какой никакой, а все-таки литератор, да, завещание было, надо попытаться найти нотариуса, Фаба найдет...
   Сем Семыч громко всхрапнул.
   А в больницу придется сходить, не хочется, но надо, и что за напасть, не понимаю, сначала дядя, потом Павлик, дядя ничем не болел, Павлик ничем не болел, оба были здоровее телеграфных столбов, и нате - один скоропостижно, второй неожиданно, одни бабы остались, типун на язык, про Макса-то забыла, да и Павлик выкрутится, ничего, прорвемся, может, Андрей присоединится, хоть за Гретку буду спокойна, тете Лизе подыщу работу, какой-нибудь драмкружок, Максу - девушку, желательно автофобку, и в Москву, в Москву, а лучше - в Токио, к маме...
   И я вырубилась.
   ***
   - Павлика-а уби-и-ли-и!
   Истошный крик прорвал плотную завесу сна.
   Чертов Павлик, опять его убили. И до чего не вовремя - смертельно хочется спать. Спать хочется...
   Я перевернулась на другой бок и натянула на голову подушку. Но тетя Лиза сдаваться не собиралась.
   Она собиралась меня доконать. Факт! Вопли, которые она исторгала, стремительно набирали обороты и почти достигли критической отметки одиннадцати баллов по шкале Рихтера-Шнитке.
   - Ника, вставай, Павлика убили!
   - Как, опять? - пробубнила я из-под подушки и предприняла тщетную попытку, не открывая глаз, откинуть простыню, которая без страха и упрека стояла (вернее - лежала) насмерть. Фу ты! Открыв глаза и спихнув с себя подушку, сообразила, что тяну за край нижней простыни, той, на которой лежу. Хотела встать, но не смогла, поскольку все силы ушли на изматывающую битву с тетиными децибелами, упирающейся простыней и удушающей подушкой. Оставьте меня, мне хочется спать.
   - Почему опять? - удивилась тетя и растерянно захлопала фамильно-голубыми глазами.
   - Ты что, забыла, что его уже убивали? Не далее как позавчера, напомнила я, демонстративно закрыла глаза и вжалась в матрас, испытывая страстное желание пустить корни и срастись с ним навеки. Спать хочется...
   - Ника, говорю тебе, никакого приступа не было. Нашего Павлика отравили!
   - Допрыгался. Но я тут при чем? Слушай, дай поспать, а?
   - Его отравили, честное слово! Вставай, прошу тебя, вставай!
   Она произнесла это так, что я сразу поверила. Тоску, замешанную на страхе и приправленную отчаянием, не сыграешь шутя, этим можно только наполниться до краев и пролиться. Сон как рукой сняло.
   - Постой, - я облизнула пересохшие губы, - Ты хочешь сказать, что позавчера Павлика убили?
   По-настоящему?
   - Ну! У нас...
   - Финиш. Нет, подожди, - я рывком подскочила с кровати, - Сначала я все-таки проверю, - подбежала к двери, распахнула ее и крикнула, - Грета, Макс, ваша мама говорит... - слова застряли костью в горле. На пороге комнаты стоял хмурый, явно не выспавшийся - как я его понимаю! - мужчина средних лет среднего роста и крайне невыразительной наружности. Я моргнула, но человек не исчез. Я зажмурила глаза и досчитала до трех - стоит себе.
   - У нас милиция, - закончила тетя Лиза.
   - Здрасьте, - пробормотала я в растерянности. Что ни говорите, а воспитание - великая вещь. Если в детстве вас приучили здороваться, то это надолго. Даже столкнувшись нос к носу с милицией, вы машинально сделаете книксен.
   - С обыском пришли, - тихо пояснила тетя. Оказывается, она и тихо умеет.
   - Оденьтесь и пройдите в гостиную, - приказал Хмурый, почему-то пряча глаза, развернулся и рысью ретировался вглубь коридора.
   Я случайно посмотрела вниз и увидела голые ноги. Силы небесные, да это мои ноги! И мои... Ой! И тут до меня дошло, почему Хмурый старательно отводил взгляд. Разумеется, не от стыда, что подслушал чужой разговор. Еще чего! Я обнаружила другое, более правдоподобное объяснение, а состоит оно в следующем: короткая маечка, в которой я улеглась спать, не ожидая от судьбы крутых виражей в сладкие утренние часы, едва прикрывала сами знаете что. Все остальные... хм... допустим, прелести беспардонно выглядывали наружу.
   Вывод: не спи, пионерка, замерзнешь. В следующий раз без вечернего платья и меховой горжетки не лягу. Не забыть бы "шпильки" под кровать поставить. И ридикюль под матрас засунуть. Паспорт, носовой платок, немного денег и на всякий случай изделие номер один. Нет, два изделия номер один, поскольку случаи бывают разными. На то они, натурально, и случаи.
   Я наспех натянула джинсы и рубашку, наглухо застегнулась, памятуя о недавнем конфузе, перехватила длинные волосы голубой лентой, брызнула холодной водой на помятое лицо и присоединилась к не менее помятым родственникам, собравшимся за овальным столом в гостиной.
   Кругом уже кипела работа. Многострадальный дом переживал третий по счету и, очевидно, самый ужасный по последствиям обыск. Вещи, подхваченные небывалым трудовым порывом, на мой взгляд, несовместимым с данным временем суток, срывались с годами належенных мест, мебель отодвигалась и переворачивалась. Что-то уже хрустело под ногами. Словом, гостиная постепенно приобретала вид старой девы, зверски изнасилованной противоестественным способом. Кажется, так пишут в их протоколах. Ничего, если не так, старшие товарищи меня поправят.
   Да, кстати, если есть противоестественный, то логично предположить, что есть и естественный способ насилия. Это какой же?
   Нюся - наша неизменная хранительница чистоты и порядка, суровая повелительница тряпок и швабр, бесстрашная укротительница пыли и хаоса плотно сжимала губы, чтобы со злости не ляпнуть дорогим гостям лишнего, и метала по сторонам убийственные взгляды. Подвергнись я такой обструкции, давно бы пала замертво. Но то я, а то - менты. Ядовитые взгляды отскакивали от них, как бараний горох от танковой брони.
   - Одно хорошо, - прокомментировала ситуацию невозмутимо-прекрасная кузина, - Если наш общий дядя припрятал копию своего завещания дома, то они... - кузина мрачно кивнула в сторону, - Точно его найдут. Как ты считаешь?
   А я считаю так: если Павлик не нашел, ментам искать нечего.
   Возле стены сидели притихшие, явно испуганные понятые. Сам Хмурый расположился в библиотеке и по очереди выдергивал нас к себе на допрос. Нет, он выразился деликатнее - на беседу. Впрочем, не вижу разницы. Какой человек, находясь в здравой памяти и трезвом рассудке, станет беседовать с родными в доску органами да еще добровольно?! Покажите мне такого - и я посыплю голову пеплом и уйду в монастырь.
   Только какой монастырь меня примет? Ничего, если не примет сразу, поселюсь в шалаше, как Ленин, и возьму монашек измором.
   Шутки - шутками, а дело - дрянь. Павлик не умер, но его действительно пытались отравить. Так сказал Хмурый в ответ на мои недоуменные восклицания.
   Недотравленый кузен, находясь между жизнью и смертью, вместо последнего "прости"; выложил ментам и про завещание, и про скандал, и про то, что мы ни перед чем не остановимся, чтобы прибрать к рукам его - его! законное наследство. В общем, заложил нас по полной программе. Каков поганец, а? Я до тебя доберусь, солнце мое запятнанное. Так доберусь, месяц мой ущербный, что мало не покажется.
   - Как он мог? - твердила тетя, пунцовея от праведного гнева, - Как он мог? Мы к нему со всей душой, а он...
   - Мамочка, успокойся, - уговаривал взволнованный Макс, - Павлик остынет и возьмет свои слова обратно.
   Находящийся рядом оперативник внимательно слушал, о чем они говорят. Казалось, что он не просто слушает, а кожей впитывает каждое слово, попутно сканируя мысли, и записывает все это в оперативную память.
   Даже если Павлик и остынет, дело замять не удастся, слишком далеко оно зашло. Нутром чувствую: подозреваемся мы - скопом и по отдельности. Ну конечно! У нас был и мотив, и возможность подсунуть Павлику яд.
   Вот мы, тепленькие, застигнутые не с поличным, но на месте преступления. Вернее, не мы, а они. У меня, оказывается, алиби - в то время, когда Павлик глотал отраву, я была в пути, между Дашкиными Белыми Сычами и Озерском. Хмурый следователь не отстал, пока не понял, что это прискорбное для него обстоятельство могут подтвердить несколько человек Дашка, которая провожала меня (патологически пунктуальная подруга назовет время моего отъезда из Сычей с точностью до сотых долей секунды), парнишка в ортопедическом ботинке, который обслуживал меня на авто заправке под Тверью (надеюсь, он запомнил утроенные чаевые), длинноносый официант из кафе, куда я зашла выпить чашку светло-коричневой бурды с подозрительным вкусом и кислым запахом, издевательски обозначенной в меню как кофе по-турецки (оказывается, иногда выгодно закатывать эффектные скандалы с выплескиванием жижи на грудь официанту.
   Вообще-то я целилась в лицо, но промахнулась), а также многочисленная группа подозреваемых родичей. Не знаю, учтут ли их показания, но и без них свидетелей достаточно.
   Не сомневаюсь, что мое алиби подвергнется тщательной проверке. Его и под микроскопом изучат, и на зуб попробуют. Пусть пробуют, мне не жалко. За алиби я абсолютно спокойна: более железобетонного доказательства невиновности в природе не существует.
   Как, однако, приятно чувствовать себя человеком с алиби! И как не приятно все остальное, кто бы знал...
   Хмурый установил, что в день покушения Павлик никуда не уходил, и к нему, в свою очередь, никто не приходил. Родственники клянутся (лучше бы молчали, но разве им втолкуешь), что посторонних в доме не было. Правда, между Приваловыми и следователем возникли принципиальные разногласия, считать ли Фабу посторонним. Обе стороны, как и следовало ожидать, остались при своем мнении. Ясно, теперь подозревается еще и Фаба. Бедный старикан, не повезло ему с нами. Вернее, с ними. Я совершенно ни при чем. Затаскают теперь Фабу почем зря.
   Когда Хмурый поймет, что Павлик был затворником, по крайней мере, здесь, в Озерске, и что он не общался с посторонними не только в день покушения, но и во все предшествующие дни, моим незадачливым родственникам придется совсем туго.
   Буквально все указывает на то, что дело это - тихое и семейное, что несостоявшимся убийцей мог быть только свой человек. Или столичная мафия. Если Павлик перебежал дорогу отморозкам, они могли специально достать его в Озерске, чтобы замести следы, ведущие в Москву. Эту версию я подбросила Хмурому, чтобы он не зацикливался на Приваловых.
   Версия откровенно слабая. Сама знаю. Во-первых, смешно представить, чтобы Павлик - мелкий клерк строительной компании, законопослушный до скуки, перебежал дорогу мафии. Деньги? Оружие? Наркотики?
   Алюминий? Ой, мама, держите меня семеро! И покрепче, иначе упаду от смеха. Во-вторых, время такое, что всем подряд, включая трехнедельных эмбрионов, известно, что отморозки предпочитают огнестрельное оружие, которое в их руках выглядит естественней, а действует быстрее и гораздо, гораздо эффективнее. Если это мафия, то где, спрашивается, контрольный выстрел в голову?
   Да, версия слабая, но на первое время сойдет. А позже я придумаю что-нибудь более правдоподобное, чтобы занять Хмурого, нечего ему штаны просиживать.
   Следователь все пытал меня о какой-то чашке. То с одной стороны зайдет, то с другой. Конечно, я не преминула спросить, в чем дело. Он сманеврировал и ушел от прямого ответа. Тогда я спросила, можем ли мы навестить отравленного. Он объяснил, что нет. Пока мы, дескать, под подозрением, и думать об этом нечего.
   Понятно. Я поинтересовалась здоровьем кузена и получила краткий ответ, что выкарабкается. И то хлеб.
   Павлик, конечно, злобный мужик, но как-никак родственник. Хватит с нас и дядиных похорон.
   Тем временем бригада экспертов числом две штуки закончила свою работу. Как и следовало ожидать, менты не нашли ничего - ни яда, ни завещания.
   Подошел Хмурый и, предупредив нас об ответственности, потребовал оставить автографы на протоколе и подписках о невыезде. (Мы не смогли отказать ему в любезности.) И с этим вся честная компания в авангарде с ожившими понятыми дружно вымелась вон.
   Мы проводили их до порога и по молчаливому уговору перешли на кухню.
   Первой опомнилась Нюся. Она опрометью вернулась к двери, спешно провернула два замка, набросила цепочку и громыхнула пудовым засовом. Словом, предприняла беспрецедентные меры безопасности. Не помню случая, когда Приваловы запирались бы на засов. Да что там засов! Они и замками-то как правило не пользуются. Как ни приедешь - так двери нараспашку. Говори им, не говори - все без толку. Но после визита ментов Нюся образумилась. Она не только закрыла дверь, но и привалила ее собственной спиной. Теперь мы точно в безопасности, и можем перевести смятенный дух.
   - Слушайте, дорогие мои, - сказала я строго, - Пусть тот, кто отравил бессовестного Павлика, облегчит душу чистосердечным признанием. Раскаяние, как вы понимаете, не требуется. Сказанное здесь и сейчас останется антр ну, то есть между нами, девочками, но отравитель должен сознаться, чтобы все остальные не страдали, изводя друг друга напрасными подозрениями. Согласны? - я требовательно посмотрела на родичей.
   Они согласно закивали головами.
   - Ну?
   Баранки гну. Все с любопытством пялились друг на друга и только.
   - Правильно ли я понимаю, что никто из вас не пытался прикончить незабвенного Павлика? Тетя, что скажешь?
   - Нет, что ты! - замахала руками тетя. Я перевела взгляд на Грету:
   - Грета?
   - Скажешь тоже, - фыркнула кузина.
   - Макс?
   - Нет, не я, - невпопад улыбнулся кузен.
   - Нюся?
   - Господи, спаси и помилуй! - суетливо открестилась домработница. Ну и видок у нее был при этом.
   Впрочем, они все выглядели не лучшим образом. Оно и понятно.
   Не знаю, что сказал бы великий Станиславский, но лично я им поверила. Не потому, что я доверчивая (ха!), а потому, что они не могли отравить. Вот если бы Павлика придушили в запале бельевой веревкой, или сгоряча столкнули с крутой лестницы, или на худой конец прирезали ножом для разделки рыбы, я бы, может, и сомневалась первые три секунды. Наш Павлик и святого довел бы, попадись ему под руку святой. Подумайте только: я - невменяемая. Ха! Мужики от меня сбегают - ха-ха! Да за такие слова, сказанные прямым текстом в глаза... И на кол посадить не жалко.
   Но для того, чтобы отравить человека, одного желания, одного импульса недостаточно. Как сказал незабвенный классик, яд - вещь щекотливая, требующая много чего. Допустим, хладнокровия у Греты столько, что хватит на роту десантников, но расчетливость отсутствует напрочь. Как бы она провернула все это без расчета? А никак. Нет, не те они люди, чтобы затаивать злость, вынашивать планы, добывать яд, заметать следы, обеспечивать алиби. Кстати, алиби ни у кого из них нет. Одна я отличилась. Нет, не так, что бы там ни говорил гражданин Хмурый, алиби есть у всех. Наше алиби - это само отравление. Представляю мину Хмурого, заяви я ему об этом. Но он не знает Приваловых так, как знаю их я.
   - И я не травила Павлика, хотя, может, и стоило, - справедливости ради закончила я.
   - Тогда кто же? - искренне удивился Макс.
   - Не знаю, но надо его найти и заставить признаться. Иначе дело могут повесить на кого-нибудь из вас.
   - Легко сказать - надо, - парировала Грета, - Лучше скажи, если ты такая умная, где найти и как заставить.
   Я предпочла не обращать внимание на издевку. Пусть девочка тешится, как может. Да, я не такая умная. Я просто умная.
   - Не знаю, - ответила я, - Но преступник - тем более, что он посторонний, - должен ответить за все. Он должен отправиться на нары, а наше дело - помочь ему в этом нелегком деле.
   - Он? - переспросил кузен, - Скорее - она. Я могу ошибаться, но мне кажется, что мужчина выбрал бы другой способ, чтобы избавиться от нашего Павлика.
   - Ты имеешь в виду дуэль? - я усмехнулась, - Во-первых, братишка, это смотря какой мужчина, некоторые из них бояться крови, а во-вторых, он или она - мне без разницы. Пусть будут они или оно, если тебя это больше устраивает... Вы мне лучше расскажите, чем закончился обыск. Я пропустила самое важное: они вообще что-нибудь нашли или как?
   Грета кивнула:
   - Конечно, нашли. Изумрудную запонку, которую дядя потерял прошлым летом, и Максовы презервативы со вкусом земляники, которые он прятал у нас под носом - на лестнице, в китайской вазе, - кузина фыркнула, а Макс засмущался, как девица, и потупил взгляд, - Считаю, господа присяжные заседатели, - продолжила кузина, - Что последняя улика - самая существенная.
   - Макс и презервативы? Немыслимо! - от изумления я отреагировала громче, чем следовало.
   - Он во всем сознался. Правда, Максик? - продолжила кузина ласково-ласково, как прирожденный инквизитор, - Но есть два обстоятельства, которые смягчают его вину: во-первых, упаковка не была распечатана, а во-вторых, счастливый обладатель земляничных кондомов чистосердечно признался и раскаялся. Поэтому мы с мамой решили его помиловать. Надеюсь, ты не против?
   Против ли я? Вот еще! Наконец-то мальчик занялся приличным делом. Макс посмотрел на меня с благодарностью.
   - А что еще они нашли? - живо поинтересовалась я.
   - Как? Тебе мало? - Грета натужно хихикнула, тряхнув головой, и мелкие кудряшки рассыпались по ее плечам, - Успокойся, - сказала она уже серьезно, - Ничего такого, что прямо указывало бы на преступника, они не нашли. Только зря время потратили - и свое, и наше... Боже мой, как неприятно, что сняли отпечатки пальцев, как подумаю, что теперь мои отпечаточки будут храниться в их базе между оттисками потных лап воров и насильников, так в дрожь бросает.
   - Неприятно, - эхом отозвался кузен. Я солидарно промолчала.
   Пока мы обсуждали обыск и сопутствующие ему обстоятельства, тетя сидела, обмякнув на стуле и тупо уставившись в одну точку, а деятельная Нюся методично наводила порядок. Я полюбопытствовала:
   - А что за история с чашкой? Вас тоже расспрашивали о ней?
   Из посыпавшихся с разных сторон ответов, я ничего не поняла и стала задавать наводящие вопросы. В результате выяснилось следующее.
   Следователь установил, что Павлик ужинал вместе со всеми куриной грудкой, кабачками, протомленными в сметане, греческим салатом с маслинами и вымоченной в молоке брынзой. От десерта - ванильного мусса и винограда он отказался. Посуду Нюся вымыла сразу после ужина, в самый разгар скандала, учиненного Павликом наверху. Это она зря сделала, но так получилось. Впрочем, совершенно не понятно, как его могли отравить на глазах у всех и как, будучи отравленным, он мог скандалить.
   Однако у кузена была смешная привычка вечером допивать по глоточку остатки чая или кофе из нескольких чашек, скопившихся за день в его комнате. Иной раз он уволакивал к себе по пять-шесть чашек и не отдавал, пока не допьет все до последней капли. Зная его привычку, Нюся перед самым сном поднималась к нему с подносом, чтобы собрать и унести пустую посуду.
   Так вот, после того, как Павлика с мнимым приступом увезли в больницу, приехала я. Накормив меня, Нюся натурально пошла в комнату кузена за очередной порцией чашек и перемыла разом всю посуду. Зря, конечно, но так получилось. Она тоже имеет право на смешные привычки.
   Когда дело было сделано, Нюся заметила, что не хватает одной чашки из бежевого чайного сервиза - той самой, у которой отколота ручка и которую давно пора бы выбросить, да рука (Нюсина) не поднимается.