– Ничего? – усомнился он. – Насколько я знаю, они изъяли целый мешок… мм… резиновых изделий.
– Я имел в виду наркотики, господин Декан. Вы же понимаете, встал вопрос, каковы мотивы. Полиция склонна думать, что Пупсер был охвачен противоестественным влечением.
– А я слышал, он был охвачен миссис Слони, – сказал Старший Тьютор. – Полагаю, что влечение к миссис Слони и впрямь можно назвать противоестественным. Поразительное отсутствие вкуса. Что до остального, должен признать, что пристрастие к надутым газом презервативам у меня в голове не укладывается.
– По данным полиции, их было двести пятьдесят штук, – уточнил Казначей.
– О вкусах не спорят, – сказал Декан. – Хотя мне лично представляется, что у этого прискорбного происшествия политическая подоплека. Совершенно ясно, что этот Пупсер был анархистом. В его комнате нашли много литературы левацкого толка.
– Я так понял, он исследовал вопрос о хлебе из грубой ржаной муки, – сказал Казначей. – В Германии шестнадцатого века.
– Еще он принадлежал к ряду обществ, занимающихся подрывной деятельностью, – сообщил Декан.
– Разве ООН – подрывная организация? – запротестовал Казначей.
– А как же, – не уступал Декан. – Все политические общества занимаются подрывной деятельностью. Наверно, занимаются. По логике вещей. Не хотели бы что-нибудь подрывать – не создали бы организацию.
– Весьма странное рассуждение, – заметил Казначей. – Но тогда непонятно, при чем тут миссис Слони.
– Я склонен согласиться с Деканом, – сказал Старший Тьютор. – Чтобы лечь в постель с миссис Слони, надо или спятить, или проникнуться чувством долга перед обществом в извращенной форме. А запустить двести пятьдесят смертоносных презервативов в ничего не подозревающую Вселенную – признак фанатизма…
– С другой стороны, – возразил Казначей, – он ведь жаловался вам на свое… мм… увлечение этой милой дамой.
– Да, возможно, – признался Старший Тьютор, – хотя, по-моему, когда речь идет о миссис Слони, слово «милая» не подходит. Во всяком случае, я отправил его к Капеллану.
Все вопросительно посмотрели на Капеллана.
– Миссис Слони? Милая? – заорал он. – Еще какая милая. Чудесная женщина.
– Мы хотим узнать, намекал ли вам Пупсер относительно своих побуждений, – объяснил Казначей.
– Побуждений? – переспросил Капеллан. – Ясно как божий день. Старая добрая похоть.
– Так он, по-вашему, из-за похоти взорвался? – недоумевал Старший Тьютор.
– Ну да. Нельзя же вливать молодое вино в старые мехи, – сказал Капеллан.
Декан покачал головой.
– Бог с ними, с побуждениями, – сказал он. – Главное – Пупсер всех нас поставил в крайне неловкое положение. Как тут доказывать, что мы и без перемен прекрасно проживем, когда учащиеся такие фейерверки закатывают. Заседание общества Покерхауса отменили.
Преподаватели разинули рты.
– Но, как я понял, генерал согласился его созвать, – сказал Старший Тьютор. – Неужели он пошел на попятный?
– Оказалось, на него нельзя положиться, – мрачно промолвил Декан. – Сегодня утром он позвонил и сказал, что лучше подождать, пока уляжется пыль. Неудачная фраза, но что он имеет в виду, ясно каждому. Еще один скандал нам ни к чему.
– Проклятый Пупсер, – кинул в сердцах Старший Тьютор.
Преподаватели закончили трапезу молча.
– Видно, несчастный был фетишистом, – сказала она, очищая банан с хладнокровным интересом, который напомнил сэру Богдеру об их медовом месяце. – Ну прямо как – ты помнишь? – тот парнишка, который в уборной поезда завернулся в полиэтилен.
– Да, нечего сказать, выбрал местечко, – отозвался сэр Богдер, накладывая себе консервированной малины.
– Конечно, налицо проявление материнского комплекса, – продолжала леди Мэри. – А полиэтилен, очевидно, заменял плаценту.
Сэр Богдер отодвинул тарелку.
– Скажи еще, что бедняжка надувал презервативы, потому что завидовал мужчинам с большим членом, – хмыкнул он.
– Юноши этим не страдают, Богдер, – сурово поправила леди Мэри. – Только девушки.
– Да? Ну так, наверно, это служанка обзавидовалась. Ведь никто же не доказал, что это Пупсер забил дымоход презервативами. Добыл-то их он, это точно установлено. Но не исключено, что надула их миссис Слони и она же запустила вверх по трубе.
– Ах, да, я и про нее хотела – сказать, – вспомнила леди Мэри. – Декан очень нелестно отзывался о миссис Слони. Он, кажется, считает, что если у молодого человека был роман со служанкой, значит, он потерял рассудок. Ярчайший пример классовых предрассудков. Впрочем, я всегда считала Декана исключительным ничтожеством.
Сэр Богдер посмотрел на жену с нескрываемым восхищением. Ее противоречивость никогда не переставала удивлять его. Демократизм леди Мэри происходил от врожденного чувства превосходства, которое ничуть не уменьшилось даже после замужества. Временами он думал о том, что она согласилась отдать ему руку и сердце не без задней мысли. Уж не вздумала ли она таким образом щегольнуть своими либеральными взглядами? Он отмел мысли личного характера и подумал о последствиях смерти Пупсера.
– Теперь сладить с Деканом будет очень трудно, – сказал он задумчиво. – Он уже твердит, что всему виной сексуальная вседозволенность.
Леди Мэри фыркнула.
– Полная чушь, – бросила она неуверенно. – Если бы в колледже были женщины, такого бы никогда не случилось.
– А Декан считает, что как раз присутствие миссис Слони в комнате Пупсера и вызвало катастрофу.
– Декан, – в сердцах сказала леди Мэри, – закоренелый женоненавистник. Гибкая политика совместного обучения поможет избежать сексуального подавления, следствием которого и является фетишизм. Постарайся внушить это членам Совета на следующем заседании.
– Дорогая, – устало отозвался сэр Богдер. – Ты, кажется, не понимаешь всю трудность моего положения. Теперь я едва ли могу уйти в отставку. Это будет выглядеть так, будто я взял на себя ответственность за случившееся. К тому же у меня теперь появится забота посерьезнее – сбор средств на восстановление здания. Ремонт башни встанет в четверть миллиона.
Леди Мэри кинула на него строгий взгляд.
– Богдер, – сказала она. – Ты не должен сдаваться. Не поступайся принципами. Не бросай оружие.
– Оружие, дорогая?
– Оружие, Богдер, оружие.
В устах убежденной пацифистки такая метафора звучала по меньшей мере неуместно. А что касается оружия, то происшествие с Пупсером выбило из рук сэра Богдера последнее оружие.
– Не знаю, что и делать, – сказал он.
– Ну, прежде всего, распорядись, чтобы в колледже продавались презервативы.
– О чем, о чем?! – закричал сэр Богдер.
– О чем слышал, – огрызнулась его жена. – В уборной Кингз-колледжа даже торговый автомат стоит. И еще кое в каких колледжах. Весьма здравая предосторожность.
Ректор содрогнулся:
– В Кингз-колледже, говоришь? Ну, им полагаю, нужно. Еще бы: притон гомосексуализма.
– Богдер, – предупредила леди Мэри.
Сэр Богдер осекся на полуслове. Он знал, что думает жена по поводу гомосексуалистов. Она испытывала к ним не меньшее уважение, чем к лисам, а охоту на лис она порицала, мягко говоря, несдержанно.
– Я только хотел сказать, что Кингз-колледж их держит для определенной цели, – объяснил он.
– Я не думаю, что… – начала леди Мэри, но тут служанка-француженка внесла кофе.
– Так вот я говорю…
– Pas devant les domestiques [24], – перебила его жена.
– Да, да, – спохватился сэр Богдер. – Я только хотел сказать, что их держат pour encourager les avtres*.
Служанка вышла, и леди Мэри разлила кофе по чашкам.
– Кого это остальных? – спросила она.
– Остальных? – не понял сэр Богдер, который уже потерял нить разговора.
– Ты сказал, что Кингз-колледж установил торговые автоматы, чтобы подбить остальных.
– Точно. Я знаю, как ты относишься к гомосексуализму, но все хорошо в меру, – объявил он.
– Богдер, ты увиливаешь от ответа, – твердо сказала леди Мэри. – Я настаиваю, чтобы хоть раз в жизни ты сделал то, что обещаешь. Когда я вышла за тебя замуж, у тебя было столько светлых идеалов. Смотрю на тебя теперь и думаю, где же тот человек, за которого я вышла.
– Дорогая, кажется, ты забываешь, что всю жизнь я занимался политикой, – запротестовал сэр Богдер. – Поневоле научишься идти на компромисс. Прискорбно, но это факт. Если угодно, называй это крушением идеализма, но, по крайней мере, так было спасено немало человеческих жизней.
Он взял кофе, пощел в кабинет, угрюмо сел у огня и стал размышлять о собственном малодушии.
Когда-то он разделял увлеченность жены борьбой за социальную справедливость, но время притупило… или, скорее, так как леди Мэри с годами оставалась все такой же энергичной, не само время, а что-то еще притупило рвение – если рвение вообще можно притупить. И вдруг сэр Богдер поразился, что озабочен этим вопросом. Если не время, то что же? Неподатливость человеческой натуры. Полнейшая инерция англичан, которые свято чтят прошлое, которые гордятся своим упрямством. «Мы не выиграли войну, – думал сэр Богдер, – мы просто отказались ее проиграть». Воинственность разыгралась в нем с новой силой. Ректор схватил кочергу и стал со злостью ворочать в камине поленья, наблюдая, как искры летят в темноту. Будь он проклят, если позволит Декану себя провести. Не для того он всю жизнь занимал высокие посты, чтобы какой-то дряхлый профессоришка, пристрастившийся к портвейну, нарушил его планы. Он встал, налил себе крепкого виски и зашагал по комнате взад и вперед. Леди Мэри права. Торговый автомат – это шаг в правильном направлении. Утром он поговорит с Казначеем. Он выглянул в окно. У Казначея горел свет. Еще не поздно, может, зайти на огонек? Сэр Богдер допил виски, вышел в холл и надел пальто.
– Войдите, – пригласил Казначей.
В дверь заглянул сэр Богдер.
– Казначей, – сказал он извиняющимся тоном, – надеюсь, не помешаю? Я тут шел через двор, смотрю – свет горит, дай, думаю, заскочу.
Казначей поднялся и поприветствовал Ректора с радушием, сильно смахивающим на раболепие.
– И хорошо, что зашли, господин Ректор, – сказал он и поспешил помочь сэру Богдеру снять пальто. – Я как раз собирался черкнуть вам записку с просьбой о встрече.
– Что ж, я рад, что избавил вас от лишних хлопот, – ответил сэр Богдер.
– Пожалуйста, присаживайтесь.
Сэр Богдер сел в кресло у огня и приветливо улыбнулся. Радушный прием Казначея и бедная обстановка пришлись ему по вкусу. Он осмотрелся и с одобрением заметил изрядно потертый ковер, завалящие гравюры на стенах – очевидно, из старинного календаря – и ощутил под собой сломанную пружину. Сэр Богдер знал, как унизительна бедность. За годы работы в правительстве он научился сразу распознавать тех, кто нуждается в покровительстве. А отказывать в покровительстве сэр Богдер не собирался.
– Не желаете выпить? – спросил Казначей. Он неуверенно топтался у графина с неважнецким портвейном.
Мгновение сэр Богдер колебался. Мешать виски с портвейном? Но в угоду политике он плюнул на печень.
– Спасибо, разве что рюмочку, – ответил он, достал трубку и набил ее табаком из видавшего виды кисета. Сэр Богдер не имел обыкновения курить трубку – от нее у него горел язык, но он обладал талантом общения с людьми из разных слоев общества.
– Ну и дел натворил этот бедняга Пупсер, – посетовал Казначей, подавая портвейн. – Восстановление башни будет делом дорогостоящим.
Сэр Богдер раскурил трубку:
– Как раз насчет этого я и хотел с вами посоветоваться. Казначей. Думаю, нам придется учредить фонд восстановления.
– Боюсь, что так, господин Ректор.
Сэр Богдер потягивал портвейн.
– При обычных обстоятельствах, – сказал он, – и, если бы колледж был менее… мм… скажем… занял менее консервативную позицию, полагаю, я бы использовал свое влияние в Лондоне, чтобы собрать значительную сумму. Но при нынешнем положении дел я оказался в двусмысленной ситуации.
Он ловко повернул тему, дав Казначею почувствовать, что у него огромные связи в сфере финансов.
– Увы, нам придется полагаться на свои ресурсы, – продолжал он.
– Но их так мало, – приуныл Казначей.
– Придется подумать, как можно их максимально использовать, – ответил сэр Богдер, – пока не наступит время, когда колледж решится принять более современный облик. Я, конечно, сделаю все возможное, но ведь один в поле не воин. Разве что Совет поймет, насколько важны перемены. – Он улыбнулся и посмотрел на Казначея: – Но вы, как видно, одного мнения с Деканом.
Этой минуты Казначей только и ждал.
– У Декана свои взгляды, господин Ректор, – заверил он, – а у меня свои.
Брови сэра Богдера выражали поддержку, но пока не безоговорочную.
– У меня всегда было чувство, что мы отстали от времени, – продолжал Казначей, которому не терпелось окончательно завоевать доверие суровых бровей, – но как Казначей я занимался административными вопросами, и на политику времени не оставалось. Вы понимаете, влияние Декана необыкновенно велико, да еще этот сэр Кошкарт.
– Сэр Кошкарт вроде бы собирается созвать заседание общества выпускников Покерхауса, – вспомнил сэр Богдер.
– Он отменил его после заварухи с Пупсером.
– Интересно. Итак, Декан остался один.
Казначей кивнул:
– Некоторые члены Совета тоже в душе несогласны. Молодые преподаватели хотели бы перемен, но им не хватает авторитета. К тому же их так мало, да и средств на научные исследования отпускается всего ничего. Ни денег, ни репутации – вот молодые кадры к нам и не идут. Я предлагал… но Декан… – И он беспомощно развел руками.
Сэр Богдер глотнул портвейна. Он не жалел, что пришел, пусть даже пришлось пить такую гадость. Казначей запел по-иному. Сэр Богдер был доволен. Настало время поговорить начистоту. Он выбил из трубки табак и всем телом подался вперед.
– Между нами говоря, я уверен, что Декана мы проведем, – сказал он и с плебейской самонадеянностью постучал указательным пальцем по колену Казначея. – Помяните мое слово. Он у нас попляшет.
Казначей уставился на сэра Богдера со страхом и восхищением. Внезапное панибратство, переход от напускной учтивости к замашкам матерого интригана ошеломили его. Сэр Богдер с удовлетворением заметил удивление собеседника. Сколько лет он называл рабочих, которых презирал, «братьями», и теперь эта привычка пригодилась. Но в мрачном дружелюбии ясно звучала угроза.
– Мы ему задницу-то на уши натянем, – пообещал он.
Казначей робко кивнул. Сэр Богдер пододвинул кресло поближе и принялся излагать свои планы.
«Допоздна засиделся – размышлял он. – Обычно как девять, так домой». Он закрыл задние ворота и с надеждой взглянул на железные прутья, венчавшие стену. Потом пошел обратно через сад к новому двору. Кухмистер ступал медленно, слегка прихрамывая. Напряженная ночная беготня измотала его до смерти, все тело ныло, к тому же он еще не оправился от шока, полученного во время взрыва башни. «Старею», – пробормотал он и остановился раскурить трубку. Он стоял в тени большого вяза, задумчиво сосал трубку и пальцем приминал в ней табак. Свет в комнате Казначея погас. Привратник уже собирался покинуть свое убежище под вязом, как вдруг раздался скрип гравия, и он передумал. С нового двора появились две фигуры. Оживленно беседуя, они поравнялись с Кухмистером. Он узнал голос Ректора и забился глубже в темноту, чтобы остаться незамеченным.
– Декан будет возражать, сомнений нет, – говорил сэр Богдер, – но, столкнувшись с fait accompli [25], ничего не сможет поделать. Влиянию Декана конец. Его деньки сочтены.
– Давно пора, – согласился Казначей.
Фигуры завернули за угол. Кухмистер вышел на дорожку и стал смотреть им вслед. В голове бушевали мысли. Итак, Казначей переметнулся на сторону сэра Богдера. Впрочем, Кухмистер не удивился. Он Казначея никогда не жаловал. Во-первых, тот к высшему обществу не принадлежал, во-вторых, это он ведает выплатой жалованья прислуге колледжа. И какой он член Совета? Кухмистер скорее приравнял бы его к бригадиру. Кассир – вот он кто, и притом большая скотина. Кроме того, привратник возлагал на него вину за то, что получает жалкие гроши. И вот Казначей переметнулся к сэру Богдеру. Кухмистер пошел на новый двор, в его душе разгоралась обида, смешанная с растерянностью. Нужно предупредить Декана. Но сказать открытым текстом нельзя: Декан не любит, когда подслушивают. Он истинный джентльмен. Одно было неясно Кухмистеру: что такое «Фу ты компли». Утром он подумает, как предупредить Декана. Он вернулся к себе и приготовил какао. Значит, они думают, что дни Декана сочтены. Это еще посмотрим. Кто такие сэр Богдер Эванс и совсем уж ничтожный Казначей, чтобы менять порядки? А сэр Кошкарт на что? В случае чего он их живо к ногтю. На сэра Кошкарта он полагался всей душой. Около полуночи он встал и пошел запирать главные ворота. Днем установилась оттепель, и снег начал таять, но вечером изменился ветер, и снова подморозило. Кухмистер с минуту стоял на пороге, глядя на улицу. Прямо напротив него на тротуаре поскользнулся какой-то мужчина средних лет. Кухмистер равнодушно наблюдал за его падением. Не его это дело, что там происходит за оградой Покерхауса. Ему вдруг захотелось, чтобы поскользнулся Ректор, чтобы шею себе сломал. С этими мыслями он зашел в ворота и запер дверь. Часы на башне пробили полночь.
11
– Я имел в виду наркотики, господин Декан. Вы же понимаете, встал вопрос, каковы мотивы. Полиция склонна думать, что Пупсер был охвачен противоестественным влечением.
– А я слышал, он был охвачен миссис Слони, – сказал Старший Тьютор. – Полагаю, что влечение к миссис Слони и впрямь можно назвать противоестественным. Поразительное отсутствие вкуса. Что до остального, должен признать, что пристрастие к надутым газом презервативам у меня в голове не укладывается.
– По данным полиции, их было двести пятьдесят штук, – уточнил Казначей.
– О вкусах не спорят, – сказал Декан. – Хотя мне лично представляется, что у этого прискорбного происшествия политическая подоплека. Совершенно ясно, что этот Пупсер был анархистом. В его комнате нашли много литературы левацкого толка.
– Я так понял, он исследовал вопрос о хлебе из грубой ржаной муки, – сказал Казначей. – В Германии шестнадцатого века.
– Еще он принадлежал к ряду обществ, занимающихся подрывной деятельностью, – сообщил Декан.
– Разве ООН – подрывная организация? – запротестовал Казначей.
– А как же, – не уступал Декан. – Все политические общества занимаются подрывной деятельностью. Наверно, занимаются. По логике вещей. Не хотели бы что-нибудь подрывать – не создали бы организацию.
– Весьма странное рассуждение, – заметил Казначей. – Но тогда непонятно, при чем тут миссис Слони.
– Я склонен согласиться с Деканом, – сказал Старший Тьютор. – Чтобы лечь в постель с миссис Слони, надо или спятить, или проникнуться чувством долга перед обществом в извращенной форме. А запустить двести пятьдесят смертоносных презервативов в ничего не подозревающую Вселенную – признак фанатизма…
– С другой стороны, – возразил Казначей, – он ведь жаловался вам на свое… мм… увлечение этой милой дамой.
– Да, возможно, – признался Старший Тьютор, – хотя, по-моему, когда речь идет о миссис Слони, слово «милая» не подходит. Во всяком случае, я отправил его к Капеллану.
Все вопросительно посмотрели на Капеллана.
– Миссис Слони? Милая? – заорал он. – Еще какая милая. Чудесная женщина.
– Мы хотим узнать, намекал ли вам Пупсер относительно своих побуждений, – объяснил Казначей.
– Побуждений? – переспросил Капеллан. – Ясно как божий день. Старая добрая похоть.
– Так он, по-вашему, из-за похоти взорвался? – недоумевал Старший Тьютор.
– Ну да. Нельзя же вливать молодое вино в старые мехи, – сказал Капеллан.
Декан покачал головой.
– Бог с ними, с побуждениями, – сказал он. – Главное – Пупсер всех нас поставил в крайне неловкое положение. Как тут доказывать, что мы и без перемен прекрасно проживем, когда учащиеся такие фейерверки закатывают. Заседание общества Покерхауса отменили.
Преподаватели разинули рты.
– Но, как я понял, генерал согласился его созвать, – сказал Старший Тьютор. – Неужели он пошел на попятный?
– Оказалось, на него нельзя положиться, – мрачно промолвил Декан. – Сегодня утром он позвонил и сказал, что лучше подождать, пока уляжется пыль. Неудачная фраза, но что он имеет в виду, ясно каждому. Еще один скандал нам ни к чему.
– Проклятый Пупсер, – кинул в сердцах Старший Тьютор.
Преподаватели закончили трапезу молча.
* * *
Сэр Богдер и леди Мэри за омлетом тоже скорбили по покойнику, правда, более сдержанно, нежели члены Совета. Как и всегда в таком случае, трагедия воодушевила леди Мэри, а странные обстоятельства смерти Пупсера подхлестнули интерес к психологии.– Видно, несчастный был фетишистом, – сказала она, очищая банан с хладнокровным интересом, который напомнил сэру Богдеру об их медовом месяце. – Ну прямо как – ты помнишь? – тот парнишка, который в уборной поезда завернулся в полиэтилен.
– Да, нечего сказать, выбрал местечко, – отозвался сэр Богдер, накладывая себе консервированной малины.
– Конечно, налицо проявление материнского комплекса, – продолжала леди Мэри. – А полиэтилен, очевидно, заменял плаценту.
Сэр Богдер отодвинул тарелку.
– Скажи еще, что бедняжка надувал презервативы, потому что завидовал мужчинам с большим членом, – хмыкнул он.
– Юноши этим не страдают, Богдер, – сурово поправила леди Мэри. – Только девушки.
– Да? Ну так, наверно, это служанка обзавидовалась. Ведь никто же не доказал, что это Пупсер забил дымоход презервативами. Добыл-то их он, это точно установлено. Но не исключено, что надула их миссис Слони и она же запустила вверх по трубе.
– Ах, да, я и про нее хотела – сказать, – вспомнила леди Мэри. – Декан очень нелестно отзывался о миссис Слони. Он, кажется, считает, что если у молодого человека был роман со служанкой, значит, он потерял рассудок. Ярчайший пример классовых предрассудков. Впрочем, я всегда считала Декана исключительным ничтожеством.
Сэр Богдер посмотрел на жену с нескрываемым восхищением. Ее противоречивость никогда не переставала удивлять его. Демократизм леди Мэри происходил от врожденного чувства превосходства, которое ничуть не уменьшилось даже после замужества. Временами он думал о том, что она согласилась отдать ему руку и сердце не без задней мысли. Уж не вздумала ли она таким образом щегольнуть своими либеральными взглядами? Он отмел мысли личного характера и подумал о последствиях смерти Пупсера.
– Теперь сладить с Деканом будет очень трудно, – сказал он задумчиво. – Он уже твердит, что всему виной сексуальная вседозволенность.
Леди Мэри фыркнула.
– Полная чушь, – бросила она неуверенно. – Если бы в колледже были женщины, такого бы никогда не случилось.
– А Декан считает, что как раз присутствие миссис Слони в комнате Пупсера и вызвало катастрофу.
– Декан, – в сердцах сказала леди Мэри, – закоренелый женоненавистник. Гибкая политика совместного обучения поможет избежать сексуального подавления, следствием которого и является фетишизм. Постарайся внушить это членам Совета на следующем заседании.
– Дорогая, – устало отозвался сэр Богдер. – Ты, кажется, не понимаешь всю трудность моего положения. Теперь я едва ли могу уйти в отставку. Это будет выглядеть так, будто я взял на себя ответственность за случившееся. К тому же у меня теперь появится забота посерьезнее – сбор средств на восстановление здания. Ремонт башни встанет в четверть миллиона.
Леди Мэри кинула на него строгий взгляд.
– Богдер, – сказала она. – Ты не должен сдаваться. Не поступайся принципами. Не бросай оружие.
– Оружие, дорогая?
– Оружие, Богдер, оружие.
В устах убежденной пацифистки такая метафора звучала по меньшей мере неуместно. А что касается оружия, то происшествие с Пупсером выбило из рук сэра Богдера последнее оружие.
– Не знаю, что и делать, – сказал он.
– Ну, прежде всего, распорядись, чтобы в колледже продавались презервативы.
– О чем, о чем?! – закричал сэр Богдер.
– О чем слышал, – огрызнулась его жена. – В уборной Кингз-колледжа даже торговый автомат стоит. И еще кое в каких колледжах. Весьма здравая предосторожность.
Ректор содрогнулся:
– В Кингз-колледже, говоришь? Ну, им полагаю, нужно. Еще бы: притон гомосексуализма.
– Богдер, – предупредила леди Мэри.
Сэр Богдер осекся на полуслове. Он знал, что думает жена по поводу гомосексуалистов. Она испытывала к ним не меньшее уважение, чем к лисам, а охоту на лис она порицала, мягко говоря, несдержанно.
– Я только хотел сказать, что Кингз-колледж их держит для определенной цели, – объяснил он.
– Я не думаю, что… – начала леди Мэри, но тут служанка-француженка внесла кофе.
– Так вот я говорю…
– Pas devant les domestiques [24], – перебила его жена.
– Да, да, – спохватился сэр Богдер. – Я только хотел сказать, что их держат pour encourager les avtres*.
Служанка вышла, и леди Мэри разлила кофе по чашкам.
– Кого это остальных? – спросила она.
– Остальных? – не понял сэр Богдер, который уже потерял нить разговора.
– Ты сказал, что Кингз-колледж установил торговые автоматы, чтобы подбить остальных.
– Точно. Я знаю, как ты относишься к гомосексуализму, но все хорошо в меру, – объявил он.
– Богдер, ты увиливаешь от ответа, – твердо сказала леди Мэри. – Я настаиваю, чтобы хоть раз в жизни ты сделал то, что обещаешь. Когда я вышла за тебя замуж, у тебя было столько светлых идеалов. Смотрю на тебя теперь и думаю, где же тот человек, за которого я вышла.
– Дорогая, кажется, ты забываешь, что всю жизнь я занимался политикой, – запротестовал сэр Богдер. – Поневоле научишься идти на компромисс. Прискорбно, но это факт. Если угодно, называй это крушением идеализма, но, по крайней мере, так было спасено немало человеческих жизней.
Он взял кофе, пощел в кабинет, угрюмо сел у огня и стал размышлять о собственном малодушии.
Когда-то он разделял увлеченность жены борьбой за социальную справедливость, но время притупило… или, скорее, так как леди Мэри с годами оставалась все такой же энергичной, не само время, а что-то еще притупило рвение – если рвение вообще можно притупить. И вдруг сэр Богдер поразился, что озабочен этим вопросом. Если не время, то что же? Неподатливость человеческой натуры. Полнейшая инерция англичан, которые свято чтят прошлое, которые гордятся своим упрямством. «Мы не выиграли войну, – думал сэр Богдер, – мы просто отказались ее проиграть». Воинственность разыгралась в нем с новой силой. Ректор схватил кочергу и стал со злостью ворочать в камине поленья, наблюдая, как искры летят в темноту. Будь он проклят, если позволит Декану себя провести. Не для того он всю жизнь занимал высокие посты, чтобы какой-то дряхлый профессоришка, пристрастившийся к портвейну, нарушил его планы. Он встал, налил себе крепкого виски и зашагал по комнате взад и вперед. Леди Мэри права. Торговый автомат – это шаг в правильном направлении. Утром он поговорит с Казначеем. Он выглянул в окно. У Казначея горел свет. Еще не поздно, может, зайти на огонек? Сэр Богдер допил виски, вышел в холл и надел пальто.
* * *
Казначей жил не в колледже. Но благодаря кулинарным способностям своей жены предпочитал обедать не дома, а в Покерхаусе. Лишь случайно он задержался в тот день у себя в кабинете. Было о чем подумать. Во-первых, пессимизм Декана и, во-вторых, неудачная попытка заручиться помощью сэра Кошкарта. Не плюнуть ли теперь на свою и без того нетвердую преданность Совету колледжа, не перейти ли в стан сэра Богдера? Ректор уже показал себя человеком решительным – Казначей не забыл его ультиматум Совету колледжа, – и, если с ним поладить как следует, тот воздаст должное за оказанные услуги. В конце концов, кто, как не он, Казначей, снабдил сэра Богдера сведениями, которыми тот запугивает Совет колледжа? Об этом стоит подумать. Он уже собирался надеть пальто и отправиться домой, как на лестнице послышались шаги какого-то позднего гостя. Казначей снова уселся за стол и притворился погруженным в работу. Раздался стук в дверь.– Войдите, – пригласил Казначей.
В дверь заглянул сэр Богдер.
– Казначей, – сказал он извиняющимся тоном, – надеюсь, не помешаю? Я тут шел через двор, смотрю – свет горит, дай, думаю, заскочу.
Казначей поднялся и поприветствовал Ректора с радушием, сильно смахивающим на раболепие.
– И хорошо, что зашли, господин Ректор, – сказал он и поспешил помочь сэру Богдеру снять пальто. – Я как раз собирался черкнуть вам записку с просьбой о встрече.
– Что ж, я рад, что избавил вас от лишних хлопот, – ответил сэр Богдер.
– Пожалуйста, присаживайтесь.
Сэр Богдер сел в кресло у огня и приветливо улыбнулся. Радушный прием Казначея и бедная обстановка пришлись ему по вкусу. Он осмотрелся и с одобрением заметил изрядно потертый ковер, завалящие гравюры на стенах – очевидно, из старинного календаря – и ощутил под собой сломанную пружину. Сэр Богдер знал, как унизительна бедность. За годы работы в правительстве он научился сразу распознавать тех, кто нуждается в покровительстве. А отказывать в покровительстве сэр Богдер не собирался.
– Не желаете выпить? – спросил Казначей. Он неуверенно топтался у графина с неважнецким портвейном.
Мгновение сэр Богдер колебался. Мешать виски с портвейном? Но в угоду политике он плюнул на печень.
– Спасибо, разве что рюмочку, – ответил он, достал трубку и набил ее табаком из видавшего виды кисета. Сэр Богдер не имел обыкновения курить трубку – от нее у него горел язык, но он обладал талантом общения с людьми из разных слоев общества.
– Ну и дел натворил этот бедняга Пупсер, – посетовал Казначей, подавая портвейн. – Восстановление башни будет делом дорогостоящим.
Сэр Богдер раскурил трубку:
– Как раз насчет этого я и хотел с вами посоветоваться. Казначей. Думаю, нам придется учредить фонд восстановления.
– Боюсь, что так, господин Ректор.
Сэр Богдер потягивал портвейн.
– При обычных обстоятельствах, – сказал он, – и, если бы колледж был менее… мм… скажем… занял менее консервативную позицию, полагаю, я бы использовал свое влияние в Лондоне, чтобы собрать значительную сумму. Но при нынешнем положении дел я оказался в двусмысленной ситуации.
Он ловко повернул тему, дав Казначею почувствовать, что у него огромные связи в сфере финансов.
– Увы, нам придется полагаться на свои ресурсы, – продолжал он.
– Но их так мало, – приуныл Казначей.
– Придется подумать, как можно их максимально использовать, – ответил сэр Богдер, – пока не наступит время, когда колледж решится принять более современный облик. Я, конечно, сделаю все возможное, но ведь один в поле не воин. Разве что Совет поймет, насколько важны перемены. – Он улыбнулся и посмотрел на Казначея: – Но вы, как видно, одного мнения с Деканом.
Этой минуты Казначей только и ждал.
– У Декана свои взгляды, господин Ректор, – заверил он, – а у меня свои.
Брови сэра Богдера выражали поддержку, но пока не безоговорочную.
– У меня всегда было чувство, что мы отстали от времени, – продолжал Казначей, которому не терпелось окончательно завоевать доверие суровых бровей, – но как Казначей я занимался административными вопросами, и на политику времени не оставалось. Вы понимаете, влияние Декана необыкновенно велико, да еще этот сэр Кошкарт.
– Сэр Кошкарт вроде бы собирается созвать заседание общества выпускников Покерхауса, – вспомнил сэр Богдер.
– Он отменил его после заварухи с Пупсером.
– Интересно. Итак, Декан остался один.
Казначей кивнул:
– Некоторые члены Совета тоже в душе несогласны. Молодые преподаватели хотели бы перемен, но им не хватает авторитета. К тому же их так мало, да и средств на научные исследования отпускается всего ничего. Ни денег, ни репутации – вот молодые кадры к нам и не идут. Я предлагал… но Декан… – И он беспомощно развел руками.
Сэр Богдер глотнул портвейна. Он не жалел, что пришел, пусть даже пришлось пить такую гадость. Казначей запел по-иному. Сэр Богдер был доволен. Настало время поговорить начистоту. Он выбил из трубки табак и всем телом подался вперед.
– Между нами говоря, я уверен, что Декана мы проведем, – сказал он и с плебейской самонадеянностью постучал указательным пальцем по колену Казначея. – Помяните мое слово. Он у нас попляшет.
Казначей уставился на сэра Богдера со страхом и восхищением. Внезапное панибратство, переход от напускной учтивости к замашкам матерого интригана ошеломили его. Сэр Богдер с удовлетворением заметил удивление собеседника. Сколько лет он называл рабочих, которых презирал, «братьями», и теперь эта привычка пригодилась. Но в мрачном дружелюбии ясно звучала угроза.
– Мы ему задницу-то на уши натянем, – пообещал он.
Казначей робко кивнул. Сэр Богдер пододвинул кресло поближе и принялся излагать свои планы.
* * *
Кухмистер стоял во дворе и гадал, почему в комнате Казначея до сих пор горит свет.«Допоздна засиделся – размышлял он. – Обычно как девять, так домой». Он закрыл задние ворота и с надеждой взглянул на железные прутья, венчавшие стену. Потом пошел обратно через сад к новому двору. Кухмистер ступал медленно, слегка прихрамывая. Напряженная ночная беготня измотала его до смерти, все тело ныло, к тому же он еще не оправился от шока, полученного во время взрыва башни. «Старею», – пробормотал он и остановился раскурить трубку. Он стоял в тени большого вяза, задумчиво сосал трубку и пальцем приминал в ней табак. Свет в комнате Казначея погас. Привратник уже собирался покинуть свое убежище под вязом, как вдруг раздался скрип гравия, и он передумал. С нового двора появились две фигуры. Оживленно беседуя, они поравнялись с Кухмистером. Он узнал голос Ректора и забился глубже в темноту, чтобы остаться незамеченным.
– Декан будет возражать, сомнений нет, – говорил сэр Богдер, – но, столкнувшись с fait accompli [25], ничего не сможет поделать. Влиянию Декана конец. Его деньки сочтены.
– Давно пора, – согласился Казначей.
Фигуры завернули за угол. Кухмистер вышел на дорожку и стал смотреть им вслед. В голове бушевали мысли. Итак, Казначей переметнулся на сторону сэра Богдера. Впрочем, Кухмистер не удивился. Он Казначея никогда не жаловал. Во-первых, тот к высшему обществу не принадлежал, во-вторых, это он ведает выплатой жалованья прислуге колледжа. И какой он член Совета? Кухмистер скорее приравнял бы его к бригадиру. Кассир – вот он кто, и притом большая скотина. Кроме того, привратник возлагал на него вину за то, что получает жалкие гроши. И вот Казначей переметнулся к сэру Богдеру. Кухмистер пошел на новый двор, в его душе разгоралась обида, смешанная с растерянностью. Нужно предупредить Декана. Но сказать открытым текстом нельзя: Декан не любит, когда подслушивают. Он истинный джентльмен. Одно было неясно Кухмистеру: что такое «Фу ты компли». Утром он подумает, как предупредить Декана. Он вернулся к себе и приготовил какао. Значит, они думают, что дни Декана сочтены. Это еще посмотрим. Кто такие сэр Богдер Эванс и совсем уж ничтожный Казначей, чтобы менять порядки? А сэр Кошкарт на что? В случае чего он их живо к ногтю. На сэра Кошкарта он полагался всей душой. Около полуночи он встал и пошел запирать главные ворота. Днем установилась оттепель, и снег начал таять, но вечером изменился ветер, и снова подморозило. Кухмистер с минуту стоял на пороге, глядя на улицу. Прямо напротив него на тротуаре поскользнулся какой-то мужчина средних лет. Кухмистер равнодушно наблюдал за его падением. Не его это дело, что там происходит за оградой Покерхауса. Ему вдруг захотелось, чтобы поскользнулся Ректор, чтобы шею себе сломал. С этими мыслями он зашел в ворота и запер дверь. Часы на башне пробили полночь.
11
Декан стоял на берегу, кутаясь в пальто. За спиной у него вздрагивали, клонились от ветра ивы. По холодной неспокойной реке гребли изо всех сил восьмерки, каждую сопровождали тренеры и болельщики, неслись, выкрикивая указания и поощрения, на велосипедах прямо по лужам. Вот лодки скользят все в ряд, взмах весел, загребной подается назад, лодка вырывается вперед, взрыв аплодисментов, одна из восьмерок ударилась носом в переднюю, обе идут вровень, а потом победители срывают ивовую ветвь и втыкают ее в нос лодки. В стройной процессии появляются бреши, там, куда пришлись удары, и вот уже другая восьмерка делает отчаянную попытку вырваться вперед. Джизус-колледж, Покерхаус. Леди Маргарет, Пембрук, Тринити, СентКатеринз, Крайст, Черчилль, Модлин, Кайис, Клэр, Питерхаус. Славные имена, чтимые имена, повторять их, будто перебирать четки, читать молитвы в Великий Пост и после Пасхи. Священный ритуал, великое событие, Декан не может его пропустить, ничего, что холодно и сыро, он должен быть здесь, должен в память здоровых спортивных традиций прошлого, в память юности… Регата – как возрождение: сейчас он вновь обрел спокойствие, вновь не знает сомнений, как когда-то давно, когда сам греб на восьмерке и чувствовал, что все хорошо, просто хорошо. Не физически и не духовно, а просто, в целом – он принимает жизнь, и жизнь принимает его, и нет в ней коварных вопросов и опасных теорий, которых столько развелось теперь. Старые, добрые довоенные времена, тогда был мед к чаю и был слуга, подававший чай. И в память о них Декан стоял здесь, бросал вызов ветру и холоду, а восьмерки плыли и плыли мимо, и велосипедисты забрызгивали грязью его ботинки. Наконец регата кончилась, и Декан поплелся к «Щуке и угрю», где он оставил свою машину. Вместе с ним по дорожке тянулись вереницей такие же старички, воротники подняты, головы втянуты в плечи, спешат скорее домой, в тепло, а все-таки что-то такое весеннее появилось в походке. Декан дошел до железнодорожного моста. Впереди мелькнула знакомая фигура.
– Добрый день, Кухмистер. Неважно выступил, а? Волна помешала.
Кухмистер кивнул.
– Но Джизус-колледжу нас не догнать. И Тринити завтра побьем, – сказал Декан.
Они молча пошли рядом. Декан вспоминал прежние регаты и знаменитые команды, а Кухмистер был настороже и все раздумывал – чего доброго, Декан решит, что служащему колледжа негоже так говорить, – как завести речь о вероломстве Казначея. Нет, неловко. Даже то, что он так вот запросто идет рядом с Деканом – уже непорядок. Не сумев превозмочь угрызения совести, Кухмистер потихоньку отстал от старика. У «Щуки и угря» Декан машинально отпер дверцу автомобиля, уселся за руль. Кухмистер вытащил велосипед и покатил через пешеходный мостик. Декан сидел в машине и ждал, пока освободится дорога. Он забыл о Кухмистере. Он забыл даже о регатах, забыл о своей юности. Он думал о том, до чего же сэр Богдер скользкий тип – что он только не придумывает в своей идиотской тяге к нововведениям! – и какую угрозу он представляет для Покерхауса. Ноги замерзли, суставы болели. Он стар, у него нет больше сил. Машины разъехались, Декан завел мотор и поехал домой мимо рабочих завода телевизоров «Пай». Из ворот выезжали автомобили, велосипедисты, девушки перебегали дорогу, торопились на автобус. Декан сердито смотрел на них. В прежние дни он бы нажал на гудок, разогнал бы всех, теперь же просто сидел и ждал, внимательно разглядывая рекламу. «Смотрите программы Каррингтона по телевизору фирмы „Пай“!» – призывала она, и чья-то физиономия широко улыбалась с телеэкрана. Знакомое лицо. Он знает этого типа. «Каррингтон об охране природы. Национальное достояние в опасности!» Декан взглянул на лицо еще раз, и в душе его вдруг затеплилась надежда. Сзади нетерпеливо гудели машины, он включил мотор и поехал, уже не смотря по сторонам, прямо домой.
Декан оставил машину в гараже за корпусом Фиппса, поднялся к себе, достал регистрационные журналы Покерхауса и стал разыскивать Корнелиуса Каррингтона. Ага, вот он, 1935/38 годы. Декан захлопнул журнал и удовлетворенно откинулся на спинку стула. Программы у него так себе, зато какой резонанс! Его называли «Иеремией Би-би-си». Ну конечно, такой романтический консерватизм просто не может не пользоваться успехом. Не политический лозунг, а просто сладкая ностальгия по всему, что было когда-то Британией, и потому передачи его смотрят всей семьей. Декан редко смотрел телевизор, но о Корнелиусе Каррингтоне ему слышать приходилось. Была такая программа «Бриллианты Империи», в ней вездесущий Каррингтон разглагольствовал об архитектурных сокровищах Пуна и Лакнау. А в другой передаче он отстаивал право матросов Королевского флота по-прежнему получать законную порцию рома. Всюду и всегда Каррингтон ратовал за сохранение привилегий и обычаев прошлого. Он мог расхвалить что угодно, и, будьте уверены, незамеченным его выступление не останется. Заинтересуйте Корнелиуса Каррингтона, и аудитория вам обеспечена. И этот негодник учился в Покерхаусе! Декан представил, как Каррингтон будет разоряться о бедах, которые принесут колледжу новшества сэра Богдера. Он усмехнулся про себя: что-то в этом есть. Надо бы потолковать с сэром Кошкартом. Все зависит от итогов утреннего заседания Совета колледжа.
– Пришло время, – говорил он, – действовать в соответствии с принципами, которых придерживаются уважаемые члены Совета. Предложения, выдвинутые мною на нашей последней встрече, были решительно отвергнуты на том основании, что Покерхаус – независимое в экономическом и во всех прочих отношениях учреждение и наши дела никого не касаются. Лично мне такая точка зрения представляется необоснованной, но воля большинства для меня закон.
Ректор остановился, оглядел членов Совета, по-видимому, ожидая одобрения. Кухмистер в котельной безуспешно пытался переварить смысл этого заявления. Неужели сэр Богдер пошел на попятный?
– Как прикажете вас понимать? Вы признаете нецелесообразность изменений, предложенных вами на последнем заседании? – уточнил Декан.
– Я готов признать, что колледж способен сам разобраться в своих внутренних проблемах. Мы не будем искать руководства или помощи на стороне.
– Золотые слова, – горячо поддержал Старший Тьютор.
– Добрый день, Кухмистер. Неважно выступил, а? Волна помешала.
Кухмистер кивнул.
– Но Джизус-колледжу нас не догнать. И Тринити завтра побьем, – сказал Декан.
Они молча пошли рядом. Декан вспоминал прежние регаты и знаменитые команды, а Кухмистер был настороже и все раздумывал – чего доброго, Декан решит, что служащему колледжа негоже так говорить, – как завести речь о вероломстве Казначея. Нет, неловко. Даже то, что он так вот запросто идет рядом с Деканом – уже непорядок. Не сумев превозмочь угрызения совести, Кухмистер потихоньку отстал от старика. У «Щуки и угря» Декан машинально отпер дверцу автомобиля, уселся за руль. Кухмистер вытащил велосипед и покатил через пешеходный мостик. Декан сидел в машине и ждал, пока освободится дорога. Он забыл о Кухмистере. Он забыл даже о регатах, забыл о своей юности. Он думал о том, до чего же сэр Богдер скользкий тип – что он только не придумывает в своей идиотской тяге к нововведениям! – и какую угрозу он представляет для Покерхауса. Ноги замерзли, суставы болели. Он стар, у него нет больше сил. Машины разъехались, Декан завел мотор и поехал домой мимо рабочих завода телевизоров «Пай». Из ворот выезжали автомобили, велосипедисты, девушки перебегали дорогу, торопились на автобус. Декан сердито смотрел на них. В прежние дни он бы нажал на гудок, разогнал бы всех, теперь же просто сидел и ждал, внимательно разглядывая рекламу. «Смотрите программы Каррингтона по телевизору фирмы „Пай“!» – призывала она, и чья-то физиономия широко улыбалась с телеэкрана. Знакомое лицо. Он знает этого типа. «Каррингтон об охране природы. Национальное достояние в опасности!» Декан взглянул на лицо еще раз, и в душе его вдруг затеплилась надежда. Сзади нетерпеливо гудели машины, он включил мотор и поехал, уже не смотря по сторонам, прямо домой.
Декан оставил машину в гараже за корпусом Фиппса, поднялся к себе, достал регистрационные журналы Покерхауса и стал разыскивать Корнелиуса Каррингтона. Ага, вот он, 1935/38 годы. Декан захлопнул журнал и удовлетворенно откинулся на спинку стула. Программы у него так себе, зато какой резонанс! Его называли «Иеремией Би-би-си». Ну конечно, такой романтический консерватизм просто не может не пользоваться успехом. Не политический лозунг, а просто сладкая ностальгия по всему, что было когда-то Британией, и потому передачи его смотрят всей семьей. Декан редко смотрел телевизор, но о Корнелиусе Каррингтоне ему слышать приходилось. Была такая программа «Бриллианты Империи», в ней вездесущий Каррингтон разглагольствовал об архитектурных сокровищах Пуна и Лакнау. А в другой передаче он отстаивал право матросов Королевского флота по-прежнему получать законную порцию рома. Всюду и всегда Каррингтон ратовал за сохранение привилегий и обычаев прошлого. Он мог расхвалить что угодно, и, будьте уверены, незамеченным его выступление не останется. Заинтересуйте Корнелиуса Каррингтона, и аудитория вам обеспечена. И этот негодник учился в Покерхаусе! Декан представил, как Каррингтон будет разоряться о бедах, которые принесут колледжу новшества сэра Богдера. Он усмехнулся про себя: что-то в этом есть. Надо бы потолковать с сэром Кошкартом. Все зависит от итогов утреннего заседания Совета колледжа.
* * *
Совет начался. Кухмистер приник ухом к трубе в котельной. В трубах как всегда шумело, но кое-что он слышал. Разговор крутился в основном вокруг стоимости ремонта башни, поврежденной крупномасштабным пупсеровским экспериментом с противозачаточными средствами. Похоже, сэр Богдер все обдумал заранее.– Пришло время, – говорил он, – действовать в соответствии с принципами, которых придерживаются уважаемые члены Совета. Предложения, выдвинутые мною на нашей последней встрече, были решительно отвергнуты на том основании, что Покерхаус – независимое в экономическом и во всех прочих отношениях учреждение и наши дела никого не касаются. Лично мне такая точка зрения представляется необоснованной, но воля большинства для меня закон.
Ректор остановился, оглядел членов Совета, по-видимому, ожидая одобрения. Кухмистер в котельной безуспешно пытался переварить смысл этого заявления. Неужели сэр Богдер пошел на попятный?
– Как прикажете вас понимать? Вы признаете нецелесообразность изменений, предложенных вами на последнем заседании? – уточнил Декан.
– Я готов признать, что колледж способен сам разобраться в своих внутренних проблемах. Мы не будем искать руководства или помощи на стороне.
– Золотые слова, – горячо поддержал Старший Тьютор.