Страница:
– А зачем анисовое семя? – спросил коммандант.
– Оно дает отчетливый запах, – объяснил майор. Комманданта Ван Хеердена передернуло. Пятидесятилетние мужчины, переодетые женщинами и гоняющиеся за надушенными кафрами, – это для него было уже слишком.
– А что обо всем этом думает миссис Хиткоут-Килкуун? – с интересом спросил он. Ему было трудно представить себе, чтобы столь элегантная леди одобрительно относилась к подобной охоте.
– Кто, Дафния? Ей это очень нравится. По-моему, гораздо больше, чем всем другим, – ответил майор. – У нее прекрасная посадка, должен вам сказать.
– Да, я обратил внимание, – сухо сказал коммандант, который счел совершенно неуместным это замечание о некоторых особенностях тела миссис Хиткоут-Килкуун. – А во что она одевается?
Майор Блоксхэм расхохотался.
– О, она принадлежит к старой школе. И не при знает никаких поблажек. Она надевает цилиндр…
– Цилиндр? Неужели цилиндр? – переспросил коммандант.
– Именно так, старина. И еще плетку. Поверьте мне на слово: спаси Господи того, кто откажется прыгать через забор. Эта женщина покажет такому, где раки зимуют.
– Очаровательно, – сказал коммандант, пытаясь представить себе, что значило бы узнать, где раки зимуют, от миссис Хиткоут-Килкуун, одетой только в цилиндр и ни во что больше.
– Мы можем дать вам хорошую лошадь, – предложил майор.
Коммандант выпрямился на стуле.
– Не сомневаюсь, – непреклонно произнес он, – но не советую вам даже пытаться втянуть меня в подобное дело.
Майор Блоксхэм встал со своего места.
– Что, душа в пятки ушла? – спросил он мерзким голосом.
– О моей душе не волнуйтесь, – ответил коммандант.
– Ну что ж, поеду домой, – сказал майор и на правился к двери. Коммандант допил свой стакан и последовал за ним. Когда он выходил, майор уже уса живался в «роллс-ройс».
– Кстати, просто в порядке интереса, – спросил коммандант, – а во что одеваются мужчины в таких… э-э-э… случаях?
Майор Блоксхэм грязно ухмыльнулся.
– Во что-нибудь розовое, старина, в розовое. Что же еще надеть джентльменам, как не розовое?[55] – Он отпустил сцепление, и «роллс-ройс» уехал, а коммандант, оставшись один, в очередной раз испытал то чувство разочарования, которое, кажется, взяло за правило приходить к нему всякий раз, как только он начинал подвергать идеалы, существовавшие в его воображении, проверке практикой. Коммандант постоял какое-то время возле бара, а потом неторопливо добрел до площади и остановился, вглядываясь в лицо великой королевы. До него впервые дошло, почему это лицо выражает подмеченное им еще раньше слегка замаскированное отвращение. «Ничего удивительного, – подумал коммандант, – невелико удовольствие быть королевой страны гомосексуалистов». Верхняя часть памятника была изгажена голубями, и теперь комманданту виделся в этом особый смысл. Он повернулся и медленно пошел назад в гостиницу на обед.
– Противозаконно?! – воскликнул полковник Хиткоут-Килкуун, когда майор передал ему слова комманданта. – Охота незаконна? В жизни не слышал подобного вздора. Да он просто врет. Не удивлюсь, если окажется, что он боится лошадей. А еще что он сказал?
– Признался, что охотится на лис, – ответил майор.
Полковника Хиткоут-Килкууна прорвало.
– Черт побери, я же всегда говорил, что этот тип – негодяй, – завопил полковник. – Только подумать: я рисковал почками, отвечая на тосты подобной скотины!
– Генри, дорогой, не надо так кричать, – сказал миссис Хиткоут-Килкуун, выходя из соседней комнаты. – У меня от этого просто раскалывается голова. А кроме того, умер Вилли.
– Вилли умер? – удивился полковник. – Вчера он прекрасно себя чувствовал.
– Подите посмотрите сами, – грустно произнесла миссис Хиткоут-Килкуун. Мужчины направились в соседнюю комнату.
– О Боже, – сказал полковник, когда они подошли к аквариуму, в котором еще вчера плескалась золотая рыбка. – Любопытно, что же с ней произошло?
– Допилась до смерти, наверное, – попробовал пошутить майор Блоксхэм. Полковник Хиткоут-Килкуун холодно посмотрел на него.
– Не нахожу в этом ничего смешного, – сказал он и, прямой как палка, величественно прошествовал к выходу. Майор Блоксхэм потолкался как неприкаянный по дому и в конце концов вышел на окружавшую дом веранду. Там он и наткнулся на Маркизу, которая стояла у перил, вперив взгляд куда-то вдаль.
– И грешен только человек, а? – жизнерадостно произнес майор. Маркиза сердито посмотрела на него.
– Дорогой, вы обладаете удивительным даром говорить правильные вещи в самое неподходящее время, – отрезала она и странно, как больная, заковыляла по лужайке прочь от дома. Майор остался в полном недоумении: и что это на нее сегодня нашло?
– Оно дает отчетливый запах, – объяснил майор. Комманданта Ван Хеердена передернуло. Пятидесятилетние мужчины, переодетые женщинами и гоняющиеся за надушенными кафрами, – это для него было уже слишком.
– А что обо всем этом думает миссис Хиткоут-Килкуун? – с интересом спросил он. Ему было трудно представить себе, чтобы столь элегантная леди одобрительно относилась к подобной охоте.
– Кто, Дафния? Ей это очень нравится. По-моему, гораздо больше, чем всем другим, – ответил майор. – У нее прекрасная посадка, должен вам сказать.
– Да, я обратил внимание, – сухо сказал коммандант, который счел совершенно неуместным это замечание о некоторых особенностях тела миссис Хиткоут-Килкуун. – А во что она одевается?
Майор Блоксхэм расхохотался.
– О, она принадлежит к старой школе. И не при знает никаких поблажек. Она надевает цилиндр…
– Цилиндр? Неужели цилиндр? – переспросил коммандант.
– Именно так, старина. И еще плетку. Поверьте мне на слово: спаси Господи того, кто откажется прыгать через забор. Эта женщина покажет такому, где раки зимуют.
– Очаровательно, – сказал коммандант, пытаясь представить себе, что значило бы узнать, где раки зимуют, от миссис Хиткоут-Килкуун, одетой только в цилиндр и ни во что больше.
– Мы можем дать вам хорошую лошадь, – предложил майор.
Коммандант выпрямился на стуле.
– Не сомневаюсь, – непреклонно произнес он, – но не советую вам даже пытаться втянуть меня в подобное дело.
Майор Блоксхэм встал со своего места.
– Что, душа в пятки ушла? – спросил он мерзким голосом.
– О моей душе не волнуйтесь, – ответил коммандант.
– Ну что ж, поеду домой, – сказал майор и на правился к двери. Коммандант допил свой стакан и последовал за ним. Когда он выходил, майор уже уса живался в «роллс-ройс».
– Кстати, просто в порядке интереса, – спросил коммандант, – а во что одеваются мужчины в таких… э-э-э… случаях?
Майор Блоксхэм грязно ухмыльнулся.
– Во что-нибудь розовое, старина, в розовое. Что же еще надеть джентльменам, как не розовое?[55] – Он отпустил сцепление, и «роллс-ройс» уехал, а коммандант, оставшись один, в очередной раз испытал то чувство разочарования, которое, кажется, взяло за правило приходить к нему всякий раз, как только он начинал подвергать идеалы, существовавшие в его воображении, проверке практикой. Коммандант постоял какое-то время возле бара, а потом неторопливо добрел до площади и остановился, вглядываясь в лицо великой королевы. До него впервые дошло, почему это лицо выражает подмеченное им еще раньше слегка замаскированное отвращение. «Ничего удивительного, – подумал коммандант, – невелико удовольствие быть королевой страны гомосексуалистов». Верхняя часть памятника была изгажена голубями, и теперь комманданту виделся в этом особый смысл. Он повернулся и медленно пошел назад в гостиницу на обед.
– Противозаконно?! – воскликнул полковник Хиткоут-Килкуун, когда майор передал ему слова комманданта. – Охота незаконна? В жизни не слышал подобного вздора. Да он просто врет. Не удивлюсь, если окажется, что он боится лошадей. А еще что он сказал?
– Признался, что охотится на лис, – ответил майор.
Полковника Хиткоут-Килкууна прорвало.
– Черт побери, я же всегда говорил, что этот тип – негодяй, – завопил полковник. – Только подумать: я рисковал почками, отвечая на тосты подобной скотины!
– Генри, дорогой, не надо так кричать, – сказал миссис Хиткоут-Килкуун, выходя из соседней комнаты. – У меня от этого просто раскалывается голова. А кроме того, умер Вилли.
– Вилли умер? – удивился полковник. – Вчера он прекрасно себя чувствовал.
– Подите посмотрите сами, – грустно произнесла миссис Хиткоут-Килкуун. Мужчины направились в соседнюю комнату.
– О Боже, – сказал полковник, когда они подошли к аквариуму, в котором еще вчера плескалась золотая рыбка. – Любопытно, что же с ней произошло?
– Допилась до смерти, наверное, – попробовал пошутить майор Блоксхэм. Полковник Хиткоут-Килкуун холодно посмотрел на него.
– Не нахожу в этом ничего смешного, – сказал он и, прямой как палка, величественно прошествовал к выходу. Майор Блоксхэм потолкался как неприкаянный по дому и в конце концов вышел на окружавшую дом веранду. Там он и наткнулся на Маркизу, которая стояла у перил, вперив взгляд куда-то вдаль.
– И грешен только человек, а? – жизнерадостно произнес майор. Маркиза сердито посмотрела на него.
– Дорогой, вы обладаете удивительным даром говорить правильные вещи в самое неподходящее время, – отрезала она и странно, как больная, заковыляла по лужайке прочь от дома. Майор остался в полном недоумении: и что это на нее сегодня нашло?
Глава одиннадцатая
Пока коммандант Ван Хеерден шел из Веезена к себе в гостиницу, чувство разочарования, ставшее первой его реакцией на то, что приоткрыл ему майор Блоксхэм, уступило место подозрениям. Притом сразу нескольким. Оглядываясь на последние дни и недели, коммандант вдруг осознал, что все происшедшее с ним за это время – повод не столько для разочарований, сколько для серьезного беспокойства. Приглашение погостить в имении «Белые леди» – и тот факт, что его практически тут же отфутболили в эту гостиницу. А как откровенно игнорировали его на протяжении нескольких дней после того, как он все же приехал! Да и вообще все дни, что он находится тут, его не по кидало ощущение, будто он здесь гость нежеланный. Но и это еще не все. Коммандант вдруг увидел вопиющее противоречие между тем, как вели себя в книгах герои Дорнфорда Йейтса, и поведением Хиткоут-Килкуунов и их окружения. Персонажи из «Берри и компания» не напивались до положения риз и не сваливались под стол если, конечно, какой-нибудь мошенник-француз не подмешивал им чего-нибудь в шампанское. Они не приглашали на торжественные обеды лесбиянок-алкоголичек. Герои Йейтса не скакали на лошадях, одетые… Нет, сейчас коммандант припоминал какой-то эпизод, в котором Берри переодевался женщиной. Но как бы там ни было, Берри и компания не путались с констеблем Элсом, это уж точно.
Лежа на постели в своей комнате «6 – Промывка кишок», коммандант снова и снова перебирал в уме все эти подозрения до тех пор, пока его разочарование не сменилось гневом.
Я никому не позволю обращаться с собой подобным образом, заводился он, вспоминая о всех оскорблениях, какие ему довелось претерпеть за обедом, особенно от этого толстяка. Вот уж воистину красочная семейка, подумал коммандант. Ничего, вы у меня засверкаете еще ярче! Он встал и посмотрел в помутневшее зеркало на свое отражение.
– Я – коммандант Ван Хеерден! – произнес он вслух, выпятил грудь, как бы самоутверждаясь, и поразился тому внезапному приливу гордости за самого себя, который при этом испытал. Пропасть между тем, чем он был на самом деле, и чем хотел бы быть, на мгновение исчезла, и в этот миг коммандант посмотрел на мир глазами человека, сумевшего добиться успеха в жизни. Только он было задумался, что может дать ему столь новый взгляд на вещи, как раздался стук в дверь.
– Входите! – крикнул коммандант. Дверь откры лась, и он с удивлением увидел миссис Хиткоут-Килкуун.
– Ну что еще? – машинально произнес он, не в силах сразу переключиться от настроения, вызванного раздраженным честолюбием, на обычную вежливость, которой требовало создавшееся положение. Но взгляд миссис Хиткоут-Килкуун выражал лишь покорность.
– Дорогой, – проговорила она чуть слышно. – Дорогой мой. – Она с кротким выражением лица перевела глаза на свои безукоризненные розовато-лиловые перчатки. – Мне так стыдно. Мне просто ужасно стыдно при одной мысли о том, как плохо мы с вами обошлись.
– М-да. Ну что ж, – как-то неуверенно ответствовал коммандант, однако интонация при этом у него была такая, как будто он допрашивал подозреваемого.
Миссис Хиткоут-Килкуун опустилась на кровать и понуро сидела, уставившись на кончики своих туфель. Это все моя вина, – сказала она наконец. – Я не должна была приглашать вас сюда. – Она окинула взглядом жуткую комнату, на пребывание в которой комманданта обрекло проявленное ею гостеприимство, и тяжело вздохнула. – Я должна была понимать, что Генри не будет вести себя прилично. Он, знаете ли, с предубеждением относится ко всем иностранцам.
Коммандант и сам уже успел это заметить. По крайней мере, это хоть как-то объясняло присутствие в его окружении такого персонажа, как Маркиза. Француженка-лесбиянка такое сочетание должно было импонировать сложной и противоречивой натуре полковника.
– И еще этот его отвратительный клуб, – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун. – Это даже не столько клуб, сколько тайное общество. Я понимаю, вам, конечно, все это должно казаться невинным и безвредным занятием. Но вам не приходится жить рядом со всем этим изо дня в день. Вы даже представить себе не можете, насколько это все омерзительно. Весь этот маскарад, все это притворство. Один стыд, да и только.
– Вы хотите сказать, что это все – ненастоящее? – спросил коммандант, стараясь понять, что же скрывается за внезапным приступом откровенности миссис Хиткоут-Килкуун.
Миссис Хиткоут-Килкуун изумленно посмотрела на него.
– Не пытайтесь меня уверить, будто им удалось одурачить и вас тоже, – сказала она. – Конечно, не настоящее. Неужели вы сами не видите? Никто из нас не является тем, кем он притворяется. Генри никакой не полковник. Малыш – не майор. Он даже не малыш, если уж на то пошло. А я – никакая не леди. Каждый из нас играет какую-то роль, мы все – обманщики, дешевые подделки. – При этих словах глаза ее наполнились слезами.
– Но кто же вы тогда? – вопрос комманданта прозвучал довольно требовательно.
– Господи, зачем вам это знать? – простонала миссис Хиткоут-Килкуун. Она сидела на краешке кровати и рыдала. Коммандант подошел к одному из кранов, налил стакан воды и протянул ей.
– Выпейте, – сказал он, подавая стакан, – это поможет.
Миссис Хиткоут-Килкуун сделала глоток и в ужасе уставилась на комманданта.
– Неудивительно, что вы страдаете запорами, – сказала она и поставила стакан на прикроватный столик. – И мы вас заставили жить в этом ужасном месте! Что же вы после всего этого должны о нас думать?!
Коммандант, в глубине души соглашаясь с тем, что курорт Веезен оказался далеко не самым приятным местом, решил, однако, воздержаться от высказывания собственного мнения. Для него день и так превратился уже в непрерывную череду признаний и исповедей.
– Скажите, – спросил он вместо ответа, – если полковник – не полковник, то кто же он на самом деле?
– Этого я не могу вам сказать, – проговорила миссис Хиткоут-Килкуун. – Я дала обещание никому и никогда не рассказывать, что он делал во время войны. Он меня убьет, если решит, будто я вам рассказала. – Она осуждающе посмотрела на комманданта, – забудьте все, о чем я тут говорила. Я уже и так наболтала слишком много лишнего.
– Вот как, – заметил коммандант, – делая собственные умозаключения на основании угрозы полковника убить жену, если она проговорится. Чем бы ни занимался Генри Хиткоут-Килкуун во время войны, ясно, что это было нечто совершенно секретное.
Миссис Хиткоут-Килкуун решила, что пролитых ею слез и сделанного только что признания более чем достаточно, чтобы как-то компенсировать комманданту неудобства его проживания. Она вытерла глаза и встала.
– Вы с таким пониманием ко всему относитесь, – прошептала она.
– Ну, я бы этого не сказал, – совершенно искренне возразил коммандант.
Миссис Хиткоут-Килкуун подошла к зеркалу и стала приводить в порядок тот ущерб, который – весьма, впрочем, расчетливо – был причинен ее гриму. – А сейчас, – заявила она неожиданно весело, что весьма удивило комманданта, – я отвезу вас на перевал Сани и мы попьем там чаю. Нам обоим не помешает развеяться, а вам бы стоило попробовать и какой-нибудь другой воды.
Эта поездка навсегда осталась в памяти комманданта. Великолепная машина бесшумно скользила мимо подножия гор, оставляя позади себя густой шлейф пыли, медленно оседавшей на поля и лачуги кафров, мимо которых они проезжали. И чем дальше они ехали, тем заметнее возвращалось к комманданту его утраченное было добродушие. Вот он сидит в этом прекрасном автомобиле, который когда-то принадлежал генерал-губернатору и в котором, как говорят, даже дважды проехался принц Уэлльский во время его триумфального визита в Южную Африку в 1925 году. А рядом с ним сидит – ну, если и не леди в полном смысле этого слова, то по крайней мере женщина, обладающая всеми внешними признаками и достоинствами настоящей леди. Во всяком случае, машину она вела превосходно, чем коммандант не мог не восхищаться. Особое впечатление произвело на него ее умение до мига рассчитывать скорость движения. В одном месте машина неслышно подкралась сзади почти вплотную к негритянке, несшей на голове большую корзину. Только тогда миссис Хиткоут-Килкуун нажала на сигнал, и насмерть перепуганная негритянка одним прыжком отскочила в канаву.
– Во время войны я была в армии и там научилась водить, – объяснила миссис Хиткоут-Килкуун в ответ на комплимент комманданта ее шоферскому мастерству. – Водила тридцатитонный грузовик. – Она засмеялась при этом воспоминании. – Вы знаете, все говорят, что война была ужасным временем. Но лично мне она очень понравилась. Никогда в жизни у меня не было больше такого интересного времени.
Коммандант в очередной раз удивился странной способности англичан находить радость и удовлетворение в самых, казалось бы, неподходящих для этого явлениях и обстоятельствах.
– А… э-э-э… полковник – ему тоже война понравилась? – спросил коммандант, которого все сильнее разбирало любопытство, чем же все-таки занимался тот во время войны.
– Что? Это в подземке-то?[56] Нет, не думаю, – машинально ответила миссис Хиткоут-Килкуун прежде, чем поняла, что проговорилась. Она съехала на обочину, плавно остановила машину и только тогда повернулась к комманданту.
– Грязный трюк, – сказала она. – Сперва заставить меня разговориться, а затем невзначай спросить, чем Генри занимался во время войны. У полицейского это, наверное, уже профессиональная привычка. Ну что ж, я проговорилась, – продолжала она, не обращая внимания на возражения комманданта. – Так вот, Генри был охранником в подземке. Во внутреннем круге. Но ради Бога, поклянитесь мне, что вы ни когда не будете об этом говорить.
– Разумеется, не буду, – с готовностью ответил коммандант, чье уважение к полковнику неимоверно выросло сейчас, когда он узнал, что тот принадлежал к внутреннему кругу подпольного движения сопротивления.
– А майор? Он тоже был с ним? – Миссис Хиткоут-Килкуун расхохоталась.
– О Господи, нет, конечно, – проговорила она сквозь смех. – Он был чем-то вроде бармена в «Савое».[57] А где, вы думаете, он научился делать такие сногсшибательные коктейли?!
Коммандант понимающе кивнул. Майор Блоксхэм всегда производил на него впечатление человека, находящегося не в ладах с законом. Но кто же знает – возможно, это впечатление и было неверным.
Они доехали до перевала, попили чаю в расположенной там гостинице, а затем отправились назад в Веезен. И лишь на обратном пути, и то только тогда, когда они уже подъезжали к городу, коммандант задал вопрос, неотступно мучавший его весь день.
– Вы, случайно, не знаете человека по имени Элс?[58] – спросил он.
Миссис Хиткоут-Килкуун отрицательно покачала головой.
– Нет, не припоминаю такого, – ответила она.
– Вы уверены?
– Совершенно уверена, – подтвердила она. – Человека с таким именем я бы запомнила.
– Да, наверное, – согласился коммандант, подумав про себя, что такого мерзавца, как Элс, запомнил бы всякий, кому довелось бы с ним столкнуться, и под любым именем. – Он очень худой, с маленькими глазками, и голова у него сзади заметно приплюснута, как будто ее чем-то ударили.
Миссис Хиткоут-Килкуун улыбнулась.
– Точь-в-точь Харбингер, – сказала она. – Странно, что вы его вспомнили. Вы – второй, кто меня сегодня о нем спрашивает. А первый раз его кто-то упомянул за обедом, и тогда Маркиза сказала… Она сказала: «О нем могла бы рассказать легенд немало я». Странно, что подобное могут говорить в отношении Харбингера. Мне кажется, он ведь не слишком культурный и воспитанный?
– Безусловно, нет, – с чувством подтвердил коммандант, отлично понимая, что могла иметь в виду Маркиза.
– Генри взял его из веезенской тюрьмы. Вы же знаете этот порядок, когда можно нанять заключенного за несколько центов в день для разной домашней работы. Так с тех пор он у нас и остался, вроде разнорабочего.
– Но я бы все-таки не сводил с него глаз, – сказал коммандант. – Мне кажется, это не тот тип, которому можно позволять оставаться без присмотра.
– Странно, что у вас сложилось о нем такое мнение, – повторила миссис Хиткоут-Килкуун. – Он как-то признался мне, что, прежде чем стал преступником, работал палачом.
– Прежде? – изумленно спросил коммандант, но миссис Хиткоут-Килкуун в этот момент была вся поглощена процедурой въезда в ворота гостиницы и потому не обратила внимания на его вопрос.
– Вы ведь присоединитесь завтра к нашей охоте? – полувопросительно, полуутвердительно сказала она, когда коммандант уже выходил из машины. – Я понимаю: после всего, что вам уже пришлось из-за нас испытать, я прошу слишком многого. Но мне бы очень хотелось, чтобы вы приехали.
Коммандант глядел на нее и думал, что ответить. Сегодняшняя послеобеденная прогулка доставила ему большое удовольствие, и он не хотел бы обидеть миссис Хиткоут-Килкуун.
– А как, на ваш взгляд, мне следует одеться? – осторожно спросил коммандант.
– Хороший вопрос, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун. – Послушайте, а почему бы вам не поехать сейчас со мной, и мы посмотрим, не подойдет ли вам что-нибудь из вещей Генри?
– Из вещей? – переспросил коммандант, гадая, какая принадлежность женского туалета может скрываться за этими словами.
– Из его костюмов для верховой езды, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун.
– А в чем он ездит?
– В бриджах, в самых обычных бриджах.
– В обычных?
– Конечно. А вы думаете в чем? Он действительно человек со странностями, но голым он не ездит, могу вас уверить.
– Вы уверены? – спросил коммандант.
Взгляд миссис Хиткоут-Килкуун стал холодно-суровым.
– Разумеется, уверена, – сказала она. – А с чего вы вдруг решили, что он ездит голым?
– Да нет, ничего, это я просто так, – ответил коммандант, дав себе слово при первой же возможности как следует поговорить с майором Блоксхэмом. Коммандант снова уселся в машину, и они поехали в имение «Белые леди».
– Прекрасно, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун полчаса спустя, когда они уже стояли в гардеробной полковника. – Они как будто на вас сшиты.
Коммандант поглядел на себя в зеркало и должен был согласиться, что бриджи сидели на нем великолепно.
– Вы даже одеваетесь на одну сторону, – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун, осматривая его взглядом профессионала.
– На какую сторону? – коммандант недоуменно огляделся по сторонам и удивился еще больше, когда ответом ему оказалась вспышка хохота.
– Ах вы, негодник, – сказала наконец миссис Хиткоут-Килкуун и, к еще большему изумлению комманданта, легко поцеловала его в щеку.
В Пьембурге проблема негодников была тоже актуальна и начала уже всерьез волновать лейтенанта Веркрампа. Как выяснилось, благополучная отправка подальше из города одиннадцати оставшихся в живых секретных агентов отнюдь не положила конец его треволнениям. Когда наутро после их отъезда лейтенант пришел на работу, то застал сержанта Брейтенбаха в состоянии необычного для него возбуждения.
– В хорошенькую историю вы нас втравили, – сказал сержант в ответ на вопрос Веркрампа, поинтересовавшегося, что вывело его подчиненного из себя.
– Это со страусами, что ли? – спросил Веркрамп.
– Нет, не со страусами, – ответил сержант. – С полицейскими, которым вы прописали шоковую терапию. Они все чокнулись.
– Страусы мне тоже показались крепко чокнутыми, – ответил Веркрамп, который все еще не мог забыть сцену, когда один из страусов взорвался прямо у него перед глазами.
– Это что, вы еще не видели наших полицейских, – сказал сержант Брейтенбах и подошел к двери.
– Констебль Бота, – крикнул он в коридор. Констебль Бота вошел в кабинет.
– Вот, полюбуйтесь, – мрачно произнес сержант Брейтенбах. – Вот что натворил ваш курс по выработке отвращения. А ведь он играл в сборной Зулулэнда по регби!
Лейтенант Веркрамп почувствовал, что начинает сходить с ума. Взрывающиеся страусы – это уже было достаточно скверно. Но сейчас, глядя на известного на всю страну игрока сборной, лейтенант почти физически ощутил, что у него в голове что-то «поехало». Знаменитый хукер национальной сборной констебль Бота, почти семи футов роста, жеманясь, вошел в комнату. На нем был желтый парик, губы были густо намазаны помадой.
– Ах ты, красавчик![59] – глупо ухмыляясь, Бота, чем-то напоминающий сверхмодно вырядившегося слона, вразвалочку направился к Веркрампу.
– Убери руки, негодяй, – рявкнул сержант. Но лейтенант Веркрамп уже ничего не слышал. В нем снова заговорили какие-то внутренние голоса, и на этот раз остановить их не было никакой возможности. Глаза лейтенанта широко раскрылись, лицо стало при обретать серовато-синий оттенок. Громко вскрикнув, он обмяк в кресле и съехал вниз. Когда приехала «скорая» из больницы в Форт-Рэйпире и его, отчаянно сопротивляющегося, спускали вниз по лестнице, лейтенант продолжал вопить, перемежая крики утверждениями, будто он-то и есть Бог.
Сержант Брейтенбах проводил лейтенанта в «скорой» до больницы. Там их, сияя от удовольствия, уже ждала облаченная в белоснежный халат доктор фон Блименстейн.
– Теперь все будет хорошо. Со мной ты будешь в полной безопасности, – сказала она и, ловким движением завернув лейтенанту руку за спину, строевым шагом повела в палату.
– Не повезло бедняге, – подумал сержант Брейтенбах, с тревогой глядя вслед докторше и по достоинству оценив ее широкие плечи и мощный зад. – Впрочем, он сам на это напрашивался.
Вернувшись в полицейское управление, сержант предался тяжким размышлениям о том, что же делать дальше. Перед ним вставала гора проблем. По городу только что прокатилась волна террористических актов. В тюрьме сидели тридцать шесть разгневанных видных граждан. А из пятисот находившихся в его распоряжении полицейских двести десять превратились в гомосексуалистов. Сержант понимал, что при таких обстоятельствах выполнять свои обязанности он не сможет. Через полчаса в полицейские участки всех прилегающих к городу районов ушли срочные телеграммы с просьбой найти комманданта Ван Хеердена. Чтобы чем-то занять две сотни прошедших лечение констеблей, сержант приказал вывести их на плац и заняться с ними строевой подготовкой. Выполнять это приказание он отправил сержанта Де Кока. Но когда сам Брейтенбах некоторое время спустя заглянул на плац посмотреть, как идут занятия, он сразу понял, что его распоряжение оказалось ошибкой. Две сотни полицейских, разбившись на пары и маленькие группки, жеманно фланировали по плацу.
– Если не можете заставить их маршировать, так хоть уберите их куда-нибудь с глаз долой, – приказал Брейтенбах сержанту Де Коку. – Из-за таких вот сцен и идет дурная слава о южноафриканской полиции.
– Что ты сделала? – воскликнул полковник Хиткоут-Килкуун, когда жена сказала, что пригласила комманданта присоединиться к охоте. – Пригласила человека, который привык стрелять в лис? И он еще будет охотиться в моих бриджах?! Ну, этого я не потерплю!
– Ну Генри, Генри, – пыталась успокоить его жена. Но полковник решительно вышел из комнаты и почти бегом отправился на конюшню, где Харбингер мыл и расчесывал гнедого жеребца.
– Как Чака? – спросил его полковник. Как бы в ответ на этот вопрос лошадь, стоявшая в одном из стойл, сильно ударила копытом.
Полковник вгляделся в полумрак конюшни и некоторое время пристально рассматривал огромную черную кобылу, беспокойно мечущуюся по стойлу.
– Оседлай ее, – приказал полковник и вышел. Легко сказать, подумал Харбингер, не имевший понятия, как можно хотя бы подступиться к этому зверю, тем более надеть на него седло.
– Не потребуешь же ты от комманданта, чтобы он сел на Чаку, – возмутилась миссис Хиткоут-Килкуун, когда полковник сказал ей о своем распоряжении.
– Я вообще не хочу, чтобы тип, который стреляет в лис, садился на какую-нибудь из моих лошадей, – ответил полковник. – Но если уж он этого так хочет, пусть попробует проехаться на Чаке. Желаю ему удачи.
Лежа на постели в своей комнате «6 – Промывка кишок», коммандант снова и снова перебирал в уме все эти подозрения до тех пор, пока его разочарование не сменилось гневом.
Я никому не позволю обращаться с собой подобным образом, заводился он, вспоминая о всех оскорблениях, какие ему довелось претерпеть за обедом, особенно от этого толстяка. Вот уж воистину красочная семейка, подумал коммандант. Ничего, вы у меня засверкаете еще ярче! Он встал и посмотрел в помутневшее зеркало на свое отражение.
– Я – коммандант Ван Хеерден! – произнес он вслух, выпятил грудь, как бы самоутверждаясь, и поразился тому внезапному приливу гордости за самого себя, который при этом испытал. Пропасть между тем, чем он был на самом деле, и чем хотел бы быть, на мгновение исчезла, и в этот миг коммандант посмотрел на мир глазами человека, сумевшего добиться успеха в жизни. Только он было задумался, что может дать ему столь новый взгляд на вещи, как раздался стук в дверь.
– Входите! – крикнул коммандант. Дверь откры лась, и он с удивлением увидел миссис Хиткоут-Килкуун.
– Ну что еще? – машинально произнес он, не в силах сразу переключиться от настроения, вызванного раздраженным честолюбием, на обычную вежливость, которой требовало создавшееся положение. Но взгляд миссис Хиткоут-Килкуун выражал лишь покорность.
– Дорогой, – проговорила она чуть слышно. – Дорогой мой. – Она с кротким выражением лица перевела глаза на свои безукоризненные розовато-лиловые перчатки. – Мне так стыдно. Мне просто ужасно стыдно при одной мысли о том, как плохо мы с вами обошлись.
– М-да. Ну что ж, – как-то неуверенно ответствовал коммандант, однако интонация при этом у него была такая, как будто он допрашивал подозреваемого.
Миссис Хиткоут-Килкуун опустилась на кровать и понуро сидела, уставившись на кончики своих туфель. Это все моя вина, – сказала она наконец. – Я не должна была приглашать вас сюда. – Она окинула взглядом жуткую комнату, на пребывание в которой комманданта обрекло проявленное ею гостеприимство, и тяжело вздохнула. – Я должна была понимать, что Генри не будет вести себя прилично. Он, знаете ли, с предубеждением относится ко всем иностранцам.
Коммандант и сам уже успел это заметить. По крайней мере, это хоть как-то объясняло присутствие в его окружении такого персонажа, как Маркиза. Француженка-лесбиянка такое сочетание должно было импонировать сложной и противоречивой натуре полковника.
– И еще этот его отвратительный клуб, – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун. – Это даже не столько клуб, сколько тайное общество. Я понимаю, вам, конечно, все это должно казаться невинным и безвредным занятием. Но вам не приходится жить рядом со всем этим изо дня в день. Вы даже представить себе не можете, насколько это все омерзительно. Весь этот маскарад, все это притворство. Один стыд, да и только.
– Вы хотите сказать, что это все – ненастоящее? – спросил коммандант, стараясь понять, что же скрывается за внезапным приступом откровенности миссис Хиткоут-Килкуун.
Миссис Хиткоут-Килкуун изумленно посмотрела на него.
– Не пытайтесь меня уверить, будто им удалось одурачить и вас тоже, – сказала она. – Конечно, не настоящее. Неужели вы сами не видите? Никто из нас не является тем, кем он притворяется. Генри никакой не полковник. Малыш – не майор. Он даже не малыш, если уж на то пошло. А я – никакая не леди. Каждый из нас играет какую-то роль, мы все – обманщики, дешевые подделки. – При этих словах глаза ее наполнились слезами.
– Но кто же вы тогда? – вопрос комманданта прозвучал довольно требовательно.
– Господи, зачем вам это знать? – простонала миссис Хиткоут-Килкуун. Она сидела на краешке кровати и рыдала. Коммандант подошел к одному из кранов, налил стакан воды и протянул ей.
– Выпейте, – сказал он, подавая стакан, – это поможет.
Миссис Хиткоут-Килкуун сделала глоток и в ужасе уставилась на комманданта.
– Неудивительно, что вы страдаете запорами, – сказала она и поставила стакан на прикроватный столик. – И мы вас заставили жить в этом ужасном месте! Что же вы после всего этого должны о нас думать?!
Коммандант, в глубине души соглашаясь с тем, что курорт Веезен оказался далеко не самым приятным местом, решил, однако, воздержаться от высказывания собственного мнения. Для него день и так превратился уже в непрерывную череду признаний и исповедей.
– Скажите, – спросил он вместо ответа, – если полковник – не полковник, то кто же он на самом деле?
– Этого я не могу вам сказать, – проговорила миссис Хиткоут-Килкуун. – Я дала обещание никому и никогда не рассказывать, что он делал во время войны. Он меня убьет, если решит, будто я вам рассказала. – Она осуждающе посмотрела на комманданта, – забудьте все, о чем я тут говорила. Я уже и так наболтала слишком много лишнего.
– Вот как, – заметил коммандант, – делая собственные умозаключения на основании угрозы полковника убить жену, если она проговорится. Чем бы ни занимался Генри Хиткоут-Килкуун во время войны, ясно, что это было нечто совершенно секретное.
Миссис Хиткоут-Килкуун решила, что пролитых ею слез и сделанного только что признания более чем достаточно, чтобы как-то компенсировать комманданту неудобства его проживания. Она вытерла глаза и встала.
– Вы с таким пониманием ко всему относитесь, – прошептала она.
– Ну, я бы этого не сказал, – совершенно искренне возразил коммандант.
Миссис Хиткоут-Килкуун подошла к зеркалу и стала приводить в порядок тот ущерб, который – весьма, впрочем, расчетливо – был причинен ее гриму. – А сейчас, – заявила она неожиданно весело, что весьма удивило комманданта, – я отвезу вас на перевал Сани и мы попьем там чаю. Нам обоим не помешает развеяться, а вам бы стоило попробовать и какой-нибудь другой воды.
Эта поездка навсегда осталась в памяти комманданта. Великолепная машина бесшумно скользила мимо подножия гор, оставляя позади себя густой шлейф пыли, медленно оседавшей на поля и лачуги кафров, мимо которых они проезжали. И чем дальше они ехали, тем заметнее возвращалось к комманданту его утраченное было добродушие. Вот он сидит в этом прекрасном автомобиле, который когда-то принадлежал генерал-губернатору и в котором, как говорят, даже дважды проехался принц Уэлльский во время его триумфального визита в Южную Африку в 1925 году. А рядом с ним сидит – ну, если и не леди в полном смысле этого слова, то по крайней мере женщина, обладающая всеми внешними признаками и достоинствами настоящей леди. Во всяком случае, машину она вела превосходно, чем коммандант не мог не восхищаться. Особое впечатление произвело на него ее умение до мига рассчитывать скорость движения. В одном месте машина неслышно подкралась сзади почти вплотную к негритянке, несшей на голове большую корзину. Только тогда миссис Хиткоут-Килкуун нажала на сигнал, и насмерть перепуганная негритянка одним прыжком отскочила в канаву.
– Во время войны я была в армии и там научилась водить, – объяснила миссис Хиткоут-Килкуун в ответ на комплимент комманданта ее шоферскому мастерству. – Водила тридцатитонный грузовик. – Она засмеялась при этом воспоминании. – Вы знаете, все говорят, что война была ужасным временем. Но лично мне она очень понравилась. Никогда в жизни у меня не было больше такого интересного времени.
Коммандант в очередной раз удивился странной способности англичан находить радость и удовлетворение в самых, казалось бы, неподходящих для этого явлениях и обстоятельствах.
– А… э-э-э… полковник – ему тоже война понравилась? – спросил коммандант, которого все сильнее разбирало любопытство, чем же все-таки занимался тот во время войны.
– Что? Это в подземке-то?[56] Нет, не думаю, – машинально ответила миссис Хиткоут-Килкуун прежде, чем поняла, что проговорилась. Она съехала на обочину, плавно остановила машину и только тогда повернулась к комманданту.
– Грязный трюк, – сказала она. – Сперва заставить меня разговориться, а затем невзначай спросить, чем Генри занимался во время войны. У полицейского это, наверное, уже профессиональная привычка. Ну что ж, я проговорилась, – продолжала она, не обращая внимания на возражения комманданта. – Так вот, Генри был охранником в подземке. Во внутреннем круге. Но ради Бога, поклянитесь мне, что вы ни когда не будете об этом говорить.
– Разумеется, не буду, – с готовностью ответил коммандант, чье уважение к полковнику неимоверно выросло сейчас, когда он узнал, что тот принадлежал к внутреннему кругу подпольного движения сопротивления.
– А майор? Он тоже был с ним? – Миссис Хиткоут-Килкуун расхохоталась.
– О Господи, нет, конечно, – проговорила она сквозь смех. – Он был чем-то вроде бармена в «Савое».[57] А где, вы думаете, он научился делать такие сногсшибательные коктейли?!
Коммандант понимающе кивнул. Майор Блоксхэм всегда производил на него впечатление человека, находящегося не в ладах с законом. Но кто же знает – возможно, это впечатление и было неверным.
Они доехали до перевала, попили чаю в расположенной там гостинице, а затем отправились назад в Веезен. И лишь на обратном пути, и то только тогда, когда они уже подъезжали к городу, коммандант задал вопрос, неотступно мучавший его весь день.
– Вы, случайно, не знаете человека по имени Элс?[58] – спросил он.
Миссис Хиткоут-Килкуун отрицательно покачала головой.
– Нет, не припоминаю такого, – ответила она.
– Вы уверены?
– Совершенно уверена, – подтвердила она. – Человека с таким именем я бы запомнила.
– Да, наверное, – согласился коммандант, подумав про себя, что такого мерзавца, как Элс, запомнил бы всякий, кому довелось бы с ним столкнуться, и под любым именем. – Он очень худой, с маленькими глазками, и голова у него сзади заметно приплюснута, как будто ее чем-то ударили.
Миссис Хиткоут-Килкуун улыбнулась.
– Точь-в-точь Харбингер, – сказала она. – Странно, что вы его вспомнили. Вы – второй, кто меня сегодня о нем спрашивает. А первый раз его кто-то упомянул за обедом, и тогда Маркиза сказала… Она сказала: «О нем могла бы рассказать легенд немало я». Странно, что подобное могут говорить в отношении Харбингера. Мне кажется, он ведь не слишком культурный и воспитанный?
– Безусловно, нет, – с чувством подтвердил коммандант, отлично понимая, что могла иметь в виду Маркиза.
– Генри взял его из веезенской тюрьмы. Вы же знаете этот порядок, когда можно нанять заключенного за несколько центов в день для разной домашней работы. Так с тех пор он у нас и остался, вроде разнорабочего.
– Но я бы все-таки не сводил с него глаз, – сказал коммандант. – Мне кажется, это не тот тип, которому можно позволять оставаться без присмотра.
– Странно, что у вас сложилось о нем такое мнение, – повторила миссис Хиткоут-Килкуун. – Он как-то признался мне, что, прежде чем стал преступником, работал палачом.
– Прежде? – изумленно спросил коммандант, но миссис Хиткоут-Килкуун в этот момент была вся поглощена процедурой въезда в ворота гостиницы и потому не обратила внимания на его вопрос.
– Вы ведь присоединитесь завтра к нашей охоте? – полувопросительно, полуутвердительно сказала она, когда коммандант уже выходил из машины. – Я понимаю: после всего, что вам уже пришлось из-за нас испытать, я прошу слишком многого. Но мне бы очень хотелось, чтобы вы приехали.
Коммандант глядел на нее и думал, что ответить. Сегодняшняя послеобеденная прогулка доставила ему большое удовольствие, и он не хотел бы обидеть миссис Хиткоут-Килкуун.
– А как, на ваш взгляд, мне следует одеться? – осторожно спросил коммандант.
– Хороший вопрос, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун. – Послушайте, а почему бы вам не поехать сейчас со мной, и мы посмотрим, не подойдет ли вам что-нибудь из вещей Генри?
– Из вещей? – переспросил коммандант, гадая, какая принадлежность женского туалета может скрываться за этими словами.
– Из его костюмов для верховой езды, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун.
– А в чем он ездит?
– В бриджах, в самых обычных бриджах.
– В обычных?
– Конечно. А вы думаете в чем? Он действительно человек со странностями, но голым он не ездит, могу вас уверить.
– Вы уверены? – спросил коммандант.
Взгляд миссис Хиткоут-Килкуун стал холодно-суровым.
– Разумеется, уверена, – сказала она. – А с чего вы вдруг решили, что он ездит голым?
– Да нет, ничего, это я просто так, – ответил коммандант, дав себе слово при первой же возможности как следует поговорить с майором Блоксхэмом. Коммандант снова уселся в машину, и они поехали в имение «Белые леди».
– Прекрасно, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун полчаса спустя, когда они уже стояли в гардеробной полковника. – Они как будто на вас сшиты.
Коммандант поглядел на себя в зеркало и должен был согласиться, что бриджи сидели на нем великолепно.
– Вы даже одеваетесь на одну сторону, – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун, осматривая его взглядом профессионала.
– На какую сторону? – коммандант недоуменно огляделся по сторонам и удивился еще больше, когда ответом ему оказалась вспышка хохота.
– Ах вы, негодник, – сказала наконец миссис Хиткоут-Килкуун и, к еще большему изумлению комманданта, легко поцеловала его в щеку.
В Пьембурге проблема негодников была тоже актуальна и начала уже всерьез волновать лейтенанта Веркрампа. Как выяснилось, благополучная отправка подальше из города одиннадцати оставшихся в живых секретных агентов отнюдь не положила конец его треволнениям. Когда наутро после их отъезда лейтенант пришел на работу, то застал сержанта Брейтенбаха в состоянии необычного для него возбуждения.
– В хорошенькую историю вы нас втравили, – сказал сержант в ответ на вопрос Веркрампа, поинтересовавшегося, что вывело его подчиненного из себя.
– Это со страусами, что ли? – спросил Веркрамп.
– Нет, не со страусами, – ответил сержант. – С полицейскими, которым вы прописали шоковую терапию. Они все чокнулись.
– Страусы мне тоже показались крепко чокнутыми, – ответил Веркрамп, который все еще не мог забыть сцену, когда один из страусов взорвался прямо у него перед глазами.
– Это что, вы еще не видели наших полицейских, – сказал сержант Брейтенбах и подошел к двери.
– Констебль Бота, – крикнул он в коридор. Констебль Бота вошел в кабинет.
– Вот, полюбуйтесь, – мрачно произнес сержант Брейтенбах. – Вот что натворил ваш курс по выработке отвращения. А ведь он играл в сборной Зулулэнда по регби!
Лейтенант Веркрамп почувствовал, что начинает сходить с ума. Взрывающиеся страусы – это уже было достаточно скверно. Но сейчас, глядя на известного на всю страну игрока сборной, лейтенант почти физически ощутил, что у него в голове что-то «поехало». Знаменитый хукер национальной сборной констебль Бота, почти семи футов роста, жеманясь, вошел в комнату. На нем был желтый парик, губы были густо намазаны помадой.
– Ах ты, красавчик![59] – глупо ухмыляясь, Бота, чем-то напоминающий сверхмодно вырядившегося слона, вразвалочку направился к Веркрампу.
– Убери руки, негодяй, – рявкнул сержант. Но лейтенант Веркрамп уже ничего не слышал. В нем снова заговорили какие-то внутренние голоса, и на этот раз остановить их не было никакой возможности. Глаза лейтенанта широко раскрылись, лицо стало при обретать серовато-синий оттенок. Громко вскрикнув, он обмяк в кресле и съехал вниз. Когда приехала «скорая» из больницы в Форт-Рэйпире и его, отчаянно сопротивляющегося, спускали вниз по лестнице, лейтенант продолжал вопить, перемежая крики утверждениями, будто он-то и есть Бог.
Сержант Брейтенбах проводил лейтенанта в «скорой» до больницы. Там их, сияя от удовольствия, уже ждала облаченная в белоснежный халат доктор фон Блименстейн.
– Теперь все будет хорошо. Со мной ты будешь в полной безопасности, – сказала она и, ловким движением завернув лейтенанту руку за спину, строевым шагом повела в палату.
– Не повезло бедняге, – подумал сержант Брейтенбах, с тревогой глядя вслед докторше и по достоинству оценив ее широкие плечи и мощный зад. – Впрочем, он сам на это напрашивался.
Вернувшись в полицейское управление, сержант предался тяжким размышлениям о том, что же делать дальше. Перед ним вставала гора проблем. По городу только что прокатилась волна террористических актов. В тюрьме сидели тридцать шесть разгневанных видных граждан. А из пятисот находившихся в его распоряжении полицейских двести десять превратились в гомосексуалистов. Сержант понимал, что при таких обстоятельствах выполнять свои обязанности он не сможет. Через полчаса в полицейские участки всех прилегающих к городу районов ушли срочные телеграммы с просьбой найти комманданта Ван Хеердена. Чтобы чем-то занять две сотни прошедших лечение констеблей, сержант приказал вывести их на плац и заняться с ними строевой подготовкой. Выполнять это приказание он отправил сержанта Де Кока. Но когда сам Брейтенбах некоторое время спустя заглянул на плац посмотреть, как идут занятия, он сразу понял, что его распоряжение оказалось ошибкой. Две сотни полицейских, разбившись на пары и маленькие группки, жеманно фланировали по плацу.
– Если не можете заставить их маршировать, так хоть уберите их куда-нибудь с глаз долой, – приказал Брейтенбах сержанту Де Коку. – Из-за таких вот сцен и идет дурная слава о южноафриканской полиции.
– Что ты сделала? – воскликнул полковник Хиткоут-Килкуун, когда жена сказала, что пригласила комманданта присоединиться к охоте. – Пригласила человека, который привык стрелять в лис? И он еще будет охотиться в моих бриджах?! Ну, этого я не потерплю!
– Ну Генри, Генри, – пыталась успокоить его жена. Но полковник решительно вышел из комнаты и почти бегом отправился на конюшню, где Харбингер мыл и расчесывал гнедого жеребца.
– Как Чака? – спросил его полковник. Как бы в ответ на этот вопрос лошадь, стоявшая в одном из стойл, сильно ударила копытом.
Полковник вгляделся в полумрак конюшни и некоторое время пристально рассматривал огромную черную кобылу, беспокойно мечущуюся по стойлу.
– Оседлай ее, – приказал полковник и вышел. Легко сказать, подумал Харбингер, не имевший понятия, как можно хотя бы подступиться к этому зверю, тем более надеть на него седло.
– Не потребуешь же ты от комманданта, чтобы он сел на Чаку, – возмутилась миссис Хиткоут-Килкуун, когда полковник сказал ей о своем распоряжении.
– Я вообще не хочу, чтобы тип, который стреляет в лис, садился на какую-нибудь из моих лошадей, – ответил полковник. – Но если уж он этого так хочет, пусть попробует проехаться на Чаке. Желаю ему удачи.