Страница:
Вскоре они уже тряслись по ухабистой дороге, ведшей в сторону гор. Вспыхивавшие впереди, на горизонте, всполохи молний свидетельствовали, что приближается гроза.
Вокруг полыхали молнии, первые крупные капли дождя застучали по крыше машины. Констебль Элс включил «дворники» и стал пристальнее всматриваться в сгущавшийся мрак. Он ехал, как всегда не заботясь ни о других участниках дорожного движения, ни о безопасности собственной жизни, не думая о том, что если с кем-нибудь столкнется, то в радиусе полумили вокруг не останется ничего живого. Элс предвкушал наслаждение, которое ожидало его вечером. Он возьмет свое за тот тон, которым на протяжении последнего года обращался к нему полковник Хиткоут-Килкуун. «Я ему покажу Харбингера», – думал Элс, и сердце его замирало в ожидании этого момента. К тому времени, когда он доехал до Веезена, уже опустилась ночь. Элс проехал еще немного по основной дороге, а затем свернул с нее к имению «Белые леди». Демонстрируя смелость, вызванную хорошим знанием того, как пьют в этом доме, он заехал прямо на задний двор и заглушил мотор. Чье-то черное лицо заглянуло в кабину. Это был Фокс.[72]
– А-а, Харбингер, – проговорил он. – Вернулся?
– Да, – ответил Элс, – вернулся.
Констебль Элс выбрался из фургона, обошел его и открыл задние дверцы. Потом обернулся и позвал: «Эй ты, кафир! Фокс, иди сюда!» Но ответа не было. Едва только Фокс увидел человека в форме южноафриканской полиции, как немедленно, повинуясь инстинкту самосохранения, которым он был наделен в полном соответствии со своим прозвищем, он изо всех сил рванул через сад и скрылся за деревьями. Неважно, что раньше он знал этого человека под именем Харбингер: Фокс умел чуять смерть, когда она оказывалась с ним рядом. Находившиеся в доме полковник Хиткоут-Килкуун и его гости оказались не столь проницательны.
«Интересно, что стряслось с Дафнией, – думал полковник, одеваясь к вечернему маскараду. – Вечно она опаздывает». Он посмотрелся в зеркало и почувствовал себя умиротворенным. Бледно-розовая жоржетка с длинными рукавами в форме колоколов и с завязанным сбоку черным бархатным поясом облегала его идеально, почти как перчатка. Прическу скрывала широкополая шляпа из итальянской соломки, черные бархатные тесемки которой были завязаны у него под подбородком, а с одной стороны полей, прямо над глазом, свешивалась вниз огромная распустившаяся роза. Туалет завершали белые шелковые чулки и обыкновенные туфли-лодочки. И чтобы не возникало никаких сомнений в том, кого именно изображает он в этот вечер, на маленьком муслиновом передничке была трафаретом сделана надпись: «Английская роза».
– Просто-таки самый настоящий Берри, – проговорил полковник и на всякий случай заглянул в одиннадцатую главу «Ионы и компании» проверить, не забыл ли он чего. Затем, прихватив вышитую бисером сумочку, спустился вниз к ожидавшим начала веселья гостям.
Я сегодня буду Щеголем, сказал майор Блоксхэм Маркизе, изображавшей Платан-под-мухой.
– Бесподобно, дорогой! – воскликнула пронзительно та.
Появление полковника Хиткоут-Килкууна, одетого под Берри в костюме «Английской розы», было встречено бурными аплодисментами. Полковник подождал, пока стихли раскаты хохота, и обратился к гостям с коротким вступлением.
– Как все вы знаете, – сказал он, – каждый год мы завершаем очередную встречу нашего клуба постановкой одного из самых выдающихся эпизодов из жизни Берри и компании. Сегодня мы разыгрываем одиннадцатую главу книги «Иона и компания», эпизод «день, когда Берри потерял свои мужские достоинства». Рад отметить, что в этом году нас собралось так много.
Сказав еще несколько слов о необходимости высоко нести знамя страны в самых удаленных уголках – что Маркиза восприняла как комплимент в свой адрес, – полковник попросил майора Блоксхэма включить проигрыватель и вскоре уже танцевал с майором танго.
– У Дафнии такие тесные платья, – пожаловался он после одного из резких поворотов.
– У Маркизы тоже, – ответил майор.
С улицы, из темноты, констебль Элс с интересом наблюдал через окно за происходящим. «Всегда хотел узнать, отчего он так помешан на розах», – подумал он, увидев полковника в новом свете.
Элс вернулся к фургону и занялся перетаскиванием в конюшню доказательств попытки полковника свергнуть правительство Южной Африки. К тому времени когда триста фунтов гелигнита были разложены по полкам, не видевшим прежде ничего, кроме смазки для седел, Элс начал уже сожалеть о том, что позволил Фоксу удрать. Положив наконец последнюю картонку с презервативами по соседству с взрывчаткой, Элс закурил сигарету и уселся в темноте подумать о том, что еще полезного он мог бы сделать.
Кажется, вечеринка удалась на славу, – донесся до него с террасы разговор толстяка и майора Блоксхэма, шумно и долго отливавших на клумбу с бегониями. Элс понял намек и затушил сигарету, однако слова, которые он услышал, навели его на новую мысль. Он потихоньку выбрался из конюшни и некоторое время спустя уже тащил по двору канистры с керосином, которые взял из хозяйственного сарая. Элс вылил содержимое канистр в винный погреб полковника, и керосин бесшумно растекся между бутылок с австралийским бургундским. Чтобы сделать образовавшуюся смесь еще более огнеопасной, он принес не сколько пачек гелигнита и тоже бросил их в погреб. И наконец, чтобы никто не мог уйти из дома, не оставив за собой надежных следов, Элс обильно полил лежавший у входной двери коврик раствором анисового семени, после чего забрался в свой фургон, отъехал к парадному въезду в имение и стал поджидать прибытия главных сил полиции. Он прождал там минут десять, однако никаких признаков полиции не было, и тогда Элс решил вернуться назад и посмотреть, как разворачивается вечеринка.
– Надо же как-то убить время, – проговорил он себе под нос, идя через сад. Видневшийся впереди особняк «Белые леди» был ярко освещен по случаю празднества, излучая вокруг атмосферу гордого одиночества и осмотрительной развязности. Танго сменилось следующим танцем. Полковник не танцевал, как и Маркиза, а майор Блоксхэм и толстяк спорили о том, что следует класть в коктейль, называющийся «гланды мартышки». Не обращая никакого внимания на устроенные полковником цветочные бордюры, Элс обошел в темноте вокруг дома и выбрал окно, через которое было отлично видно все происходящее внутри. Устроившись возле этого окна, он стал с интересом рассматривать «Английскую розу». В этот самый момент Маркиза подняла взгляд и увидела его.
Коммандант Ван Хеерден, ехавший во втором броневике, мучился мыслью о том, правильно или неправильно он поступил, дав Элсу триста фунтов взрывчатки и отправив его вперед. С одной стороны, Элс был единственным, кто знал расположение дома и других построек. С другой, думал коммандант, если бы Элс устроил там взрыв, звук донесся бы до нас. Немного утешала его и мысль о том, что было бы неплохо, если бы Элс не справился с порученной задачей. Тогда не понадобились бы никакие аресты, не было бы необходимости допрашивать потом обвиняемых, да и самого Элса не стало бы. Коммандант в очередной раз задавался вопросом, верно ли он поступил, прислушавшись к словам миссис Хиткоут-Килкуун. В конце концов он пришел к выводу, что как ни рассуждай, а особого выбора у него не было. Коль скоро ей хватило глупости рассказать мужу, что ему наставили рога, и коль скоро полковник грозился теперь убить сотрудника южноафриканской полиции, притом ответственного сотрудника, то за последствия этого полковник должен был винить только самого себя. Коммандант, правда, не помнил точно, говорила ли миссис Хиткоут-Килкуун о том, что ее муж грозился убить его; но комманданту было более чем достаточно и одного подозрения. Но самым главным было то, что личность полковника пришлась бы весьма ло вкусу Бюро государственной безопасности. После еврейских миллионеров, родители которых эмигрировали когда-то из Петрограда, БГБ из всех подозреваемых предпочитал англичан старого закала, сохранивших верность англиканской церкви. Нескрываемое презрение полковника к африканерам заставит умолкнуть голоса тех, кто мог бы счесть его полностью невиновным. А его участие в Сопротивлении в годы войны и знакомство со взрывчатыми веществами делали полковника именно тем типом подозреваемого, какой БГБ разыскивало на протяжении вот уже многих лет. Коммандант вспомнил об английском флаге, развевавшемся перед особняком «Белые леди». Одно это в глазах БГБ сделает полковника и его клуб сборищем предателей.
И наконец, чтобы окончательно успокоить последние угрызения совести, коммандант вспомнил о судьбе своего деда, убитого англичанами после сражения у Паардебурга.
«Око за око, зуб за зуб», – подумал коммандант и приказал водителю сделать остановку около полицейского участка в Веезене. Там он настоял на том, чтобы к нему немедленно прибыл командовавший этим участком сержант.
– Полковник Хиткоут-Килкуун коммунист?! – переспросил сержант, появившийся в конце концов прямо в пижаме. – Нет, это какая-то ошибка!
– Информация, которой мы располагаем, доказывает, что он – саботажник, подготовленный британской разведкой, – заявил коммандант. – Вы проверяли, чем он занимался в годы войны?
– В годы… – начал было сержант, и тут до него дошло, какую ошибку он допустил. – Нет.
– Я оставляю себе копии всех документов, какие отсылаю в штаб службы безопасности. На всякий случай: вдруг они там потеряют, – сказал коммандант.
– Поразительно, сколько раз они теряли документы, которые я им посылал. – Коммандант обвел комнату взглядом, в котором легко читалось одобрение. – Мне нравится, что у вас тут порядок, сержант. Пора двигать вас дальше. Главное, не забывайте оставлять себе копии своих донесений.
Коммандант вышел. Сержант только сейчас обратил внимание, сколь внушительные силы были брошены на арест полковника Хиткоут-Килкууна. На него это произвело потрясающее впечатление. Как бы для того, чтобы окончательно доказать, что полковник был коммунистическим подрывным элементом, прошедшим подготовку в английской разведке, со стороны «Белых леди» раздались вдруг звуки перестрелки. Коммандант Ван Хеерден поспешно нырнул в броневик, а сержант вернулся к себе в кабинет и сел за машинку составлять донесение о полковнике. Задача оказалась проще, чем он ожидал, благодаря забывчивости комманданта, впопыхах оставившего на столе копию собственного донесения на этот счет.
Колонна бронемашин тронулась дальше, а сержант остался излагать на бумаге свои подозрения. Дата на документе свидетельствовала, что его доклад был отослан еще полгода тому назад.
– Лучше поздно, чем никогда, – подумал сержант, ударяя по клавишам пишущей машинки.
Такой же точки зрения придерживался и водитель такси, на котором ехала миссис Хиткоут-Килкуун.
– Лед на дороге, – ответил он на ее просьбу ехать как можно быстрее.
– Чепуха, – возразила миссис Хиткоут-Килкуун, – ночь теплая.
– Здесь прошла буря с градом, мадам, и теперь на дороге и остатки града, и грязь. Чертовски скользко. – и в подтверждение своих слов на следующем повороте он пустил машину слегка юзом.
– Если слетим с обрыва, вам ведь от этого пользы не будет, – сказал водитель, выравнивая машину на дороге.
Сидевшая на заднем сиденье миссис Хиткоут-Килкуун была уверена, что пользы ей теперь вообще ждать неоткуда. Легкая неуверенность, всегда сопровождавшая ежемесячную процедуру выбора новой прически, сменилась приступом мучительнейшей неопределенности. Одно дело мелодраматические полупризнания, добавлявшие некоторую остроту в скуку повседневной жизни. И совсем другое – кавалькада броневиков, грузовиков с вооруженными полицейскими и своры служебных собак. «У него слишком много достоинств», – подумала она, вспоминая во всех подробностях причины, вызывавшие такую озабоченность со стороны ее любовника. Масштабы его реакции свидетельствовали о чрезмерной его преданности ей, не говоря уже о пугающем отсутствии чувства юмора.
– Я ведь только пошутила, – прошептала она. Слова таксиста заставили ее заволноваться еще сильнее.
– Похоже, здесь прошла целая армия, – сказал он, с трудом ведя машину по дороге, вдрызг разбитой тяжелыми грузовиками. – Не удивлюсь, если выяснится, что тут даже танки прошли.
– А я так удивлюсь, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун и, предчувствуя недоброе, уставилась вперед, в темноту.
Ее муж в этот момент тоже всматривался в темноту из гостиной особняка «Белые леди», и его предчувствия были даже еще более скверными. Внезапный громкий вскрик Маркизы, увидевшей за окном чье-то лицо, дал «Английской розе» возможность продемонстрировать рыцарский дух, призванный восстановить уверенность полковника в своих мужских достоинствах – уверенность, несколько подорванную отсутствием интереса к нему со стороны Маркизы.
– Я сейчас разделаюсь с этой скотиной! – воскликнул полковник и устремился к себе в кабинет со всей скоростью, какую позволяли тесные одеяния его жены. Через мгновение он выскочил оттуда со спортивным ружьем в руках. – Вот как надо поступать с теми, кто вторгается в чужое жилище! – заявил полковник и выстрелил в сад.
Точность выстрела несколько удивила констебля Элса, мчавшегося в этот момент через расположенную перед домом лужайку. Полковник целился в аккуратно подстриженный куст, находившийся ярдах в двадцати правее бегущего Элса, – с пьяных глаз куст этот показался полковнику незваным гостем. Однако пуля, ударившись о камень, срикошетила и противно просвистела над головой у Элса. Констебль нырнул под кусты и расстегнул кобуру. На фоне ярко освещенного окна ему был отлично виден полковник, всматривавшийся в темноту сада. Элс тщательно прицелился чуть выше плеча полковника, выстрелил и получил огромное удовольствие от того ужаса и оцепенения, в которые поверг весь дом его преднамеренный промах. Свет во всем доме погас, было слышно, как полковник приказывает всем лечь на пол. Элс тем временем отполз в сторону и спрятался в кустах азалии, откуда он мог следить за задней дверью дома. Сражение за «Белых леди» началось.
– Господи Боже, это же восстание, черт побери! Туземцы восстали! – прокричала «Английская роза», когда третья пуля, на этот раз с другого направления, влетела в дом из сада и разбила стоявшую на камине вазу. С мстительностью, проистекавшей от осознания того, что кафры, как выяснилось, пользуются не дубинами и копьями, а более современным оружием, полковник приготовился защищать свой уголок западной цивилизации от наступления варварских орд, приход которых он всегда считал рано или поздно неизбежным. Члены «клуба Дорнфорда Йейтса», немедленно протрезвевшие от близости неминуемого кровопролития, набились в кабинет, где майор Блоксхэм раздавал ружья и патроны. Неожиданно обнаружив командирские качества, проявить которые раньше ему ни когда в жизни не доводилось, полковник распределил имевшиеся у него в наличии силы по позициям.
– Малыш, ты займешь переднюю. Тоби – кухню, – скомандовал он. – Остальные – в библиотеку и столовую. И стрелять непрерывно!
– А мне что делать? – спросила Маркиза.
– Раздавать боеприпасы и держать порох сухим, – раздраженно прокричал полковник.
Маркиза заползла в кабинет и стала раздеваться. Уж коль черные орды неизбежно придут, нет никакого смысла продолжать и дальше изображать из себя мужчину.
– Хуже смерти ничего не будет, – пробормотала она в темноте.
– Вы о чем? – шепотом переспросил ее майор Блоксхэм.
– Я говорю, что в темноте все кошки серы, – от ветила Маркиза.
– Это уж точно, – согласился майор, сам лихорадочно пытавшийся сбросить с себя костюм Щеголя.
Констебль Элс лежал в кустах азалии и слушал грохот выстрелов, непрерывно раздававшихся из дома. Ночка будет веселой. Теперь он в этом не сомневался.
Коммандант Ван Хеерден, ехавший во втором бронетранспортере, был настроен не столь жизнерадостно. Одно лишь понимание того, что он въезжает в район, в котором констебль Элс ведет боевые действия, вызывало в памяти комманданта мрачные картины прежних катастроф, вызванных инициативами Элса.
«Этот идиот может начать стрелять и по своим», – подумал коммандант, когда сержант Брейтенбах спросил его, какие будут приказания.
– Открывайте огонь с самой дальней дистанции, – приказал он сержанту. – Близко никому не подходить. – Двести полицейских спешились и замаскировались в кустах, высаженных по границе имения «Белые леди», и открытый ими мощный огонь слился со стрельбой, которую вели Элс и члены «клуба Дорнфорда Йейтса».
– Может быть, выдвинуть туда бронетранспортеры? – спросил сержант Брейтенбах.
– Ни в коем случае! – ответил коммандант, пришедший в ужас от одной мысли о том, что ему придется оказаться в непосредственной близости от констебля Элса и трехсот фунтов взрывчатки, не говоря уже о воинственно настроенном полковнике с его богатым арсеналом. – Сперва подавим их огнем, а потом возьмем штурмом.
– Подавим так подавим, – согласился сержант, наблюдая, как огонь полицейских срезает аккуратными валками высаженные полковником декоративные живые изгороди. Запертые на заднем дворе гончие полковника тоже стали все громче подавать голос, что в сочетании с лаем полицейских собак, сидевших пока в грузовиках, придавало происходящему дополнительное оживление.
До большинства из запершихся в доме его защитников стало постепенно доходить, что они окружены со всех сторон и что черные орды вооружены новейшим автоматическим оружием. Маркиза решила, что ей тут больше делать нечего. Покинув свой пост, она пробралась наверх, чтобы надеть чистое белье в ожидании своей кошмарной участи. Тут-то и сразила ее автоматная очередь. Маркиза пала первой жертвой сражения за «Белых леди».
Зулус-дворецкий, который до тех пор находился на кухне и у которого было больше присутствия духа, выбрался из дома, прокрался к телефону-автомату на окраине Веезена и набрал номер оператора.
– Соедините меня с полицией! – потребовал он. Но оператор была не из тех, кто позволяет себя учить.
– Ты как разговариваешь, кафир! – зашумела она. – Если что нужно, так попроси как следует!
– Да, миссис, – дворецкий мгновенно перешел на тот подобострастный гон, которого от него ждали. – «Скорую помощь», пожалуйста, миссис.
– «Скорую» для белого или для черного? – спросила оператор.
Дворецкий задумался над этим вопросом.
– Для белого, миссис, – ответил он наконец.
– Случайно не для тебя ли? – уточнила оператор. – Кафров в «скорой помощи» для белых не возят. А то потом приходится дезинфицировать машину.
– Нет, миссис, не для меня, – заверил ее дворецкий. – Для моего белого хозяина.
– Куда присылать?
– К «Белым леди», – ответил дворецкий.
– К какой белой леди?
– В особняк «Белые леди», – сказал дворецкий. Донесшиеся звуки новой вспышки перестрелки подтверждали, что его просьба более чем своевременна.
– Это я знаю, кафир, – закричала оператор. – Сама знаю, что белые леди живут в особняках, а не в хижинах, как вы. Имя этой белой леди? Зовут ее как?
– Миссис Хиткоут-Килкуун, – ответил дворецкий.
– Ты что, сразу этого не мог сказать? – продолжала шуметь оператор. Дворецкий повесил телефонную трубку и вышел во мрак ночи, где его белые хозяева убивали друг друга с совершенно непостижимой для него яростью.
«Незачем мне попадать в эту переделку», – подумал он и осторожно зашагал к центру Веезена. Время от времени над головой у него свистели пули, и тогда дворецкий пригибался. На главной улице его остановил полицейский и потребовал документы.
– Ты арестован, – заявил полицейский, когда дворецкий признался, что документов у него с собой нет. – Нечего тут бродить всяким дикарям среди ночи без документов.
– Да, босс, – ответил дворецкий и послушно полез в полицейский фургон.
Прибытие основных сил полиции вызвало у констебля Элса смешанные чувства. Тот факт, что он оказался теперь на своего рода ничейной земле, между двумя противостоящими силами, каждая из которых защищала западную цивилизацию, не доставлял ему особой радости. Спереди беспорядочно палил полковник, сзади ему отвечали автоматные очереди. Лежа под градом сыпавшихся на него от этой стрельбы листьев, Элс начал уже подумывать о том, что следует как-то заявить о своем присутствии. Он прополз под азалиями до угла дома, оттуда со всех ног промчался через задний двор и готов был уже чиркнуть спичкой, чтобы поджечь керосин, который он налил в винный погреб, как вдруг сообразил, что тем самым он поставит под угрозу и вещественные доказательства, столь тщательно приготовленные им в конюшне, и свою собственную жизнь. Поэтому он отыскал поливной шланг, притащил его в конюшню и стал обливать водой заготовленный на полках гелигнит. Он был так поглощен этой работой, что не заметил, как через двор тяжело перебежала какая-то массивная фигура и скрылась в темноте где-то за псарней. Будучи уверен, что теперь-то он предпринял все необходимые предосторожности, Элс закрыл ворота конюшни и незаметно пересек двор по направлению к дому.
«Сейчас я их выкурю», – подумал он, чиркая спичкой, бросил ее в керосин и кинулся в укрытие. Огромная вспышка пламени озарила ночное небо, а вслед за ней в погребе под особняком «Белые леди» прогремел мощный взрыв. Констебль Элс лежал под кустом азалии и с удовлетворением смотрел на результат своих усилий. Позади него полицейские прекратили стрельбу. Продолжать ее не было никакой необходимости. Обитатели особняка «Белые леди» прекратили сопротивление, лишь время от времени где-то под многотонными развалинами раздавался хлопок лопающейся бутылки австралийского бургундского. «Ночь, когда Берри потерял свои мужские достоинства», подошла к концу.
Полковник Хиткоут-Килкуун не остановился, чтобы обернуться и бросить последний взгляд на свой горящий дом. Он мчался сломя голову через открытое пространство, думая только о том, где бы скрыться, и проклиная попутно неизвестно куда запропастив-шуюся жену. Если бы она была тут, ничего бы не произошло, бормотал он, имея в виду не столько ее личные способности, сколько ее тесно сидевшее на нем нижнее белье, бежать в котором было до невозможности болезненно. Подгоняемый криками, приветствующими взрыв его дома, и злостью на соседей, которых не разбудили звуки учиненного туземцами сражения, «Английская роза», не разбирая дороги, домчался до леса и принялся сдирать с себя пояс и белье жены.
– Скорее, а то лопну, – приговаривал он, пока минут через десять не сообразил, что уж что-что, а перспектива лопнуть в этом одеянии ему не грозит. В конце концов он решил, что если немного поспит, то мышцы расслабятся и избавиться от этих предметов туалета будет легче. Полковник забрался под куст и затих.
Коммандант Ван Хеерден с чувством удовлетворения и одновременно сожаления, обозревал из башни броневика то, что осталось от имения «Белые леди».
– Ну что, сержант, теперь не сомневаетесь в том, что они действительно диверсанты? – спросил он сержанта Брейтенбаха.
– Нисколечко, – ответил сержант. – Там в конюшне столько гелигнита, что можно было бы взорвать половину Пьембурга.
Коммандант Ван Хеерден поспешно нырнул в броневик. Было слышно, как он скомандовал водителю отъезжать отсюда ко всем чертям подальше. Сержант Брейгенбах обошел бронетранспортер и подошел к задней его дверце.
– Не волнуйтесь, – сказал он комманданту, – не взорвется. Кто-то его весь облил водой.
– Точно? – переспросил коммандант. Сержант Брейтенбах заявил, что не быть ему на этом месте, если не так, после чего коммандант вылез из броневика и уставился на дымящиеся развалины. – Пожалуй, стоит вызвать пожарных, – сказал он. – Хватит с нас взрывов. И кроме того, надо как можно быстрее произвести подсчет тел.
– Сколько там должно было быть подозреваемых? – спросил сержант.
– Одиннадцати хватит, – ответил коммандант и снова забрался в бронетранспортер, чтобы немного поспать.
У въезда в то, что когда-то было ее имением, такси миссис Хиткоут-Килкуун остановили сержант и несколько полицейских, вооруженные автоматами.
– Извините, мадам, – сказал сержант, – но приказ есть приказ. Въезд запрещен.
– Но я тут живу! – Несмотря на охватившее ее отчаяние, миссис Хиткоут-Килкуун все же попыталась изобразить подкупающую улыбку.
– Больше не живете, – ответил сержант. – В этом доме никто уже жить не сможет.
Миссис Хиткоут-Килкуун поплотнее закуталась в жакет: ее внезапно охватила дрожь. Вдобавок ко всем ее несчастьям таксист отказывался везти ее дальше, пока она не заплатит.
– Но мне нечем платить, – умоляла она. – Вот все, что у меня осталось, – и она показала на поднимавшиеся над азалиями клубы дыма, от которых ночь становилась еще темнее.
– Вы обещали мне двойную плату за то, чтобы я вас сюда довез, – требовал таксист. – Я за просто так не езжу.
– Мне нечем платить, – устало проговорила миссис Хиткоут-Килкуун.
– Посмотрим, – ответил шофер и развернул машину. Отъехав на полмили, он съехал с дороги и пере брался на заднее сиденье.
– Ну что ж, так будет честно, – пробормотала миссис Хиткоут-Килкуун, чувствуя, как его грубые руки неуклюже путаются у нее в белье.
Вокруг полыхали молнии, первые крупные капли дождя застучали по крыше машины. Констебль Элс включил «дворники» и стал пристальнее всматриваться в сгущавшийся мрак. Он ехал, как всегда не заботясь ни о других участниках дорожного движения, ни о безопасности собственной жизни, не думая о том, что если с кем-нибудь столкнется, то в радиусе полумили вокруг не останется ничего живого. Элс предвкушал наслаждение, которое ожидало его вечером. Он возьмет свое за тот тон, которым на протяжении последнего года обращался к нему полковник Хиткоут-Килкуун. «Я ему покажу Харбингера», – думал Элс, и сердце его замирало в ожидании этого момента. К тому времени, когда он доехал до Веезена, уже опустилась ночь. Элс проехал еще немного по основной дороге, а затем свернул с нее к имению «Белые леди». Демонстрируя смелость, вызванную хорошим знанием того, как пьют в этом доме, он заехал прямо на задний двор и заглушил мотор. Чье-то черное лицо заглянуло в кабину. Это был Фокс.[72]
– А-а, Харбингер, – проговорил он. – Вернулся?
– Да, – ответил Элс, – вернулся.
Констебль Элс выбрался из фургона, обошел его и открыл задние дверцы. Потом обернулся и позвал: «Эй ты, кафир! Фокс, иди сюда!» Но ответа не было. Едва только Фокс увидел человека в форме южноафриканской полиции, как немедленно, повинуясь инстинкту самосохранения, которым он был наделен в полном соответствии со своим прозвищем, он изо всех сил рванул через сад и скрылся за деревьями. Неважно, что раньше он знал этого человека под именем Харбингер: Фокс умел чуять смерть, когда она оказывалась с ним рядом. Находившиеся в доме полковник Хиткоут-Килкуун и его гости оказались не столь проницательны.
«Интересно, что стряслось с Дафнией, – думал полковник, одеваясь к вечернему маскараду. – Вечно она опаздывает». Он посмотрелся в зеркало и почувствовал себя умиротворенным. Бледно-розовая жоржетка с длинными рукавами в форме колоколов и с завязанным сбоку черным бархатным поясом облегала его идеально, почти как перчатка. Прическу скрывала широкополая шляпа из итальянской соломки, черные бархатные тесемки которой были завязаны у него под подбородком, а с одной стороны полей, прямо над глазом, свешивалась вниз огромная распустившаяся роза. Туалет завершали белые шелковые чулки и обыкновенные туфли-лодочки. И чтобы не возникало никаких сомнений в том, кого именно изображает он в этот вечер, на маленьком муслиновом передничке была трафаретом сделана надпись: «Английская роза».
– Просто-таки самый настоящий Берри, – проговорил полковник и на всякий случай заглянул в одиннадцатую главу «Ионы и компании» проверить, не забыл ли он чего. Затем, прихватив вышитую бисером сумочку, спустился вниз к ожидавшим начала веселья гостям.
Я сегодня буду Щеголем, сказал майор Блоксхэм Маркизе, изображавшей Платан-под-мухой.
– Бесподобно, дорогой! – воскликнула пронзительно та.
Появление полковника Хиткоут-Килкууна, одетого под Берри в костюме «Английской розы», было встречено бурными аплодисментами. Полковник подождал, пока стихли раскаты хохота, и обратился к гостям с коротким вступлением.
– Как все вы знаете, – сказал он, – каждый год мы завершаем очередную встречу нашего клуба постановкой одного из самых выдающихся эпизодов из жизни Берри и компании. Сегодня мы разыгрываем одиннадцатую главу книги «Иона и компания», эпизод «день, когда Берри потерял свои мужские достоинства». Рад отметить, что в этом году нас собралось так много.
Сказав еще несколько слов о необходимости высоко нести знамя страны в самых удаленных уголках – что Маркиза восприняла как комплимент в свой адрес, – полковник попросил майора Блоксхэма включить проигрыватель и вскоре уже танцевал с майором танго.
– У Дафнии такие тесные платья, – пожаловался он после одного из резких поворотов.
– У Маркизы тоже, – ответил майор.
С улицы, из темноты, констебль Элс с интересом наблюдал через окно за происходящим. «Всегда хотел узнать, отчего он так помешан на розах», – подумал он, увидев полковника в новом свете.
Элс вернулся к фургону и занялся перетаскиванием в конюшню доказательств попытки полковника свергнуть правительство Южной Африки. К тому времени когда триста фунтов гелигнита были разложены по полкам, не видевшим прежде ничего, кроме смазки для седел, Элс начал уже сожалеть о том, что позволил Фоксу удрать. Положив наконец последнюю картонку с презервативами по соседству с взрывчаткой, Элс закурил сигарету и уселся в темноте подумать о том, что еще полезного он мог бы сделать.
Кажется, вечеринка удалась на славу, – донесся до него с террасы разговор толстяка и майора Блоксхэма, шумно и долго отливавших на клумбу с бегониями. Элс понял намек и затушил сигарету, однако слова, которые он услышал, навели его на новую мысль. Он потихоньку выбрался из конюшни и некоторое время спустя уже тащил по двору канистры с керосином, которые взял из хозяйственного сарая. Элс вылил содержимое канистр в винный погреб полковника, и керосин бесшумно растекся между бутылок с австралийским бургундским. Чтобы сделать образовавшуюся смесь еще более огнеопасной, он принес не сколько пачек гелигнита и тоже бросил их в погреб. И наконец, чтобы никто не мог уйти из дома, не оставив за собой надежных следов, Элс обильно полил лежавший у входной двери коврик раствором анисового семени, после чего забрался в свой фургон, отъехал к парадному въезду в имение и стал поджидать прибытия главных сил полиции. Он прождал там минут десять, однако никаких признаков полиции не было, и тогда Элс решил вернуться назад и посмотреть, как разворачивается вечеринка.
– Надо же как-то убить время, – проговорил он себе под нос, идя через сад. Видневшийся впереди особняк «Белые леди» был ярко освещен по случаю празднества, излучая вокруг атмосферу гордого одиночества и осмотрительной развязности. Танго сменилось следующим танцем. Полковник не танцевал, как и Маркиза, а майор Блоксхэм и толстяк спорили о том, что следует класть в коктейль, называющийся «гланды мартышки». Не обращая никакого внимания на устроенные полковником цветочные бордюры, Элс обошел в темноте вокруг дома и выбрал окно, через которое было отлично видно все происходящее внутри. Устроившись возле этого окна, он стал с интересом рассматривать «Английскую розу». В этот самый момент Маркиза подняла взгляд и увидела его.
Коммандант Ван Хеерден, ехавший во втором броневике, мучился мыслью о том, правильно или неправильно он поступил, дав Элсу триста фунтов взрывчатки и отправив его вперед. С одной стороны, Элс был единственным, кто знал расположение дома и других построек. С другой, думал коммандант, если бы Элс устроил там взрыв, звук донесся бы до нас. Немного утешала его и мысль о том, что было бы неплохо, если бы Элс не справился с порученной задачей. Тогда не понадобились бы никакие аресты, не было бы необходимости допрашивать потом обвиняемых, да и самого Элса не стало бы. Коммандант в очередной раз задавался вопросом, верно ли он поступил, прислушавшись к словам миссис Хиткоут-Килкуун. В конце концов он пришел к выводу, что как ни рассуждай, а особого выбора у него не было. Коль скоро ей хватило глупости рассказать мужу, что ему наставили рога, и коль скоро полковник грозился теперь убить сотрудника южноафриканской полиции, притом ответственного сотрудника, то за последствия этого полковник должен был винить только самого себя. Коммандант, правда, не помнил точно, говорила ли миссис Хиткоут-Килкуун о том, что ее муж грозился убить его; но комманданту было более чем достаточно и одного подозрения. Но самым главным было то, что личность полковника пришлась бы весьма ло вкусу Бюро государственной безопасности. После еврейских миллионеров, родители которых эмигрировали когда-то из Петрограда, БГБ из всех подозреваемых предпочитал англичан старого закала, сохранивших верность англиканской церкви. Нескрываемое презрение полковника к африканерам заставит умолкнуть голоса тех, кто мог бы счесть его полностью невиновным. А его участие в Сопротивлении в годы войны и знакомство со взрывчатыми веществами делали полковника именно тем типом подозреваемого, какой БГБ разыскивало на протяжении вот уже многих лет. Коммандант вспомнил об английском флаге, развевавшемся перед особняком «Белые леди». Одно это в глазах БГБ сделает полковника и его клуб сборищем предателей.
И наконец, чтобы окончательно успокоить последние угрызения совести, коммандант вспомнил о судьбе своего деда, убитого англичанами после сражения у Паардебурга.
«Око за око, зуб за зуб», – подумал коммандант и приказал водителю сделать остановку около полицейского участка в Веезене. Там он настоял на том, чтобы к нему немедленно прибыл командовавший этим участком сержант.
– Полковник Хиткоут-Килкуун коммунист?! – переспросил сержант, появившийся в конце концов прямо в пижаме. – Нет, это какая-то ошибка!
– Информация, которой мы располагаем, доказывает, что он – саботажник, подготовленный британской разведкой, – заявил коммандант. – Вы проверяли, чем он занимался в годы войны?
– В годы… – начал было сержант, и тут до него дошло, какую ошибку он допустил. – Нет.
– Я оставляю себе копии всех документов, какие отсылаю в штаб службы безопасности. На всякий случай: вдруг они там потеряют, – сказал коммандант.
– Поразительно, сколько раз они теряли документы, которые я им посылал. – Коммандант обвел комнату взглядом, в котором легко читалось одобрение. – Мне нравится, что у вас тут порядок, сержант. Пора двигать вас дальше. Главное, не забывайте оставлять себе копии своих донесений.
Коммандант вышел. Сержант только сейчас обратил внимание, сколь внушительные силы были брошены на арест полковника Хиткоут-Килкууна. На него это произвело потрясающее впечатление. Как бы для того, чтобы окончательно доказать, что полковник был коммунистическим подрывным элементом, прошедшим подготовку в английской разведке, со стороны «Белых леди» раздались вдруг звуки перестрелки. Коммандант Ван Хеерден поспешно нырнул в броневик, а сержант вернулся к себе в кабинет и сел за машинку составлять донесение о полковнике. Задача оказалась проще, чем он ожидал, благодаря забывчивости комманданта, впопыхах оставившего на столе копию собственного донесения на этот счет.
Колонна бронемашин тронулась дальше, а сержант остался излагать на бумаге свои подозрения. Дата на документе свидетельствовала, что его доклад был отослан еще полгода тому назад.
– Лучше поздно, чем никогда, – подумал сержант, ударяя по клавишам пишущей машинки.
Такой же точки зрения придерживался и водитель такси, на котором ехала миссис Хиткоут-Килкуун.
– Лед на дороге, – ответил он на ее просьбу ехать как можно быстрее.
– Чепуха, – возразила миссис Хиткоут-Килкуун, – ночь теплая.
– Здесь прошла буря с градом, мадам, и теперь на дороге и остатки града, и грязь. Чертовски скользко. – и в подтверждение своих слов на следующем повороте он пустил машину слегка юзом.
– Если слетим с обрыва, вам ведь от этого пользы не будет, – сказал водитель, выравнивая машину на дороге.
Сидевшая на заднем сиденье миссис Хиткоут-Килкуун была уверена, что пользы ей теперь вообще ждать неоткуда. Легкая неуверенность, всегда сопровождавшая ежемесячную процедуру выбора новой прически, сменилась приступом мучительнейшей неопределенности. Одно дело мелодраматические полупризнания, добавлявшие некоторую остроту в скуку повседневной жизни. И совсем другое – кавалькада броневиков, грузовиков с вооруженными полицейскими и своры служебных собак. «У него слишком много достоинств», – подумала она, вспоминая во всех подробностях причины, вызывавшие такую озабоченность со стороны ее любовника. Масштабы его реакции свидетельствовали о чрезмерной его преданности ей, не говоря уже о пугающем отсутствии чувства юмора.
– Я ведь только пошутила, – прошептала она. Слова таксиста заставили ее заволноваться еще сильнее.
– Похоже, здесь прошла целая армия, – сказал он, с трудом ведя машину по дороге, вдрызг разбитой тяжелыми грузовиками. – Не удивлюсь, если выяснится, что тут даже танки прошли.
– А я так удивлюсь, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун и, предчувствуя недоброе, уставилась вперед, в темноту.
Ее муж в этот момент тоже всматривался в темноту из гостиной особняка «Белые леди», и его предчувствия были даже еще более скверными. Внезапный громкий вскрик Маркизы, увидевшей за окном чье-то лицо, дал «Английской розе» возможность продемонстрировать рыцарский дух, призванный восстановить уверенность полковника в своих мужских достоинствах – уверенность, несколько подорванную отсутствием интереса к нему со стороны Маркизы.
– Я сейчас разделаюсь с этой скотиной! – воскликнул полковник и устремился к себе в кабинет со всей скоростью, какую позволяли тесные одеяния его жены. Через мгновение он выскочил оттуда со спортивным ружьем в руках. – Вот как надо поступать с теми, кто вторгается в чужое жилище! – заявил полковник и выстрелил в сад.
Точность выстрела несколько удивила констебля Элса, мчавшегося в этот момент через расположенную перед домом лужайку. Полковник целился в аккуратно подстриженный куст, находившийся ярдах в двадцати правее бегущего Элса, – с пьяных глаз куст этот показался полковнику незваным гостем. Однако пуля, ударившись о камень, срикошетила и противно просвистела над головой у Элса. Констебль нырнул под кусты и расстегнул кобуру. На фоне ярко освещенного окна ему был отлично виден полковник, всматривавшийся в темноту сада. Элс тщательно прицелился чуть выше плеча полковника, выстрелил и получил огромное удовольствие от того ужаса и оцепенения, в которые поверг весь дом его преднамеренный промах. Свет во всем доме погас, было слышно, как полковник приказывает всем лечь на пол. Элс тем временем отполз в сторону и спрятался в кустах азалии, откуда он мог следить за задней дверью дома. Сражение за «Белых леди» началось.
– Господи Боже, это же восстание, черт побери! Туземцы восстали! – прокричала «Английская роза», когда третья пуля, на этот раз с другого направления, влетела в дом из сада и разбила стоявшую на камине вазу. С мстительностью, проистекавшей от осознания того, что кафры, как выяснилось, пользуются не дубинами и копьями, а более современным оружием, полковник приготовился защищать свой уголок западной цивилизации от наступления варварских орд, приход которых он всегда считал рано или поздно неизбежным. Члены «клуба Дорнфорда Йейтса», немедленно протрезвевшие от близости неминуемого кровопролития, набились в кабинет, где майор Блоксхэм раздавал ружья и патроны. Неожиданно обнаружив командирские качества, проявить которые раньше ему ни когда в жизни не доводилось, полковник распределил имевшиеся у него в наличии силы по позициям.
– Малыш, ты займешь переднюю. Тоби – кухню, – скомандовал он. – Остальные – в библиотеку и столовую. И стрелять непрерывно!
– А мне что делать? – спросила Маркиза.
– Раздавать боеприпасы и держать порох сухим, – раздраженно прокричал полковник.
Маркиза заползла в кабинет и стала раздеваться. Уж коль черные орды неизбежно придут, нет никакого смысла продолжать и дальше изображать из себя мужчину.
– Хуже смерти ничего не будет, – пробормотала она в темноте.
– Вы о чем? – шепотом переспросил ее майор Блоксхэм.
– Я говорю, что в темноте все кошки серы, – от ветила Маркиза.
– Это уж точно, – согласился майор, сам лихорадочно пытавшийся сбросить с себя костюм Щеголя.
Констебль Элс лежал в кустах азалии и слушал грохот выстрелов, непрерывно раздававшихся из дома. Ночка будет веселой. Теперь он в этом не сомневался.
Коммандант Ван Хеерден, ехавший во втором бронетранспортере, был настроен не столь жизнерадостно. Одно лишь понимание того, что он въезжает в район, в котором констебль Элс ведет боевые действия, вызывало в памяти комманданта мрачные картины прежних катастроф, вызванных инициативами Элса.
«Этот идиот может начать стрелять и по своим», – подумал коммандант, когда сержант Брейтенбах спросил его, какие будут приказания.
– Открывайте огонь с самой дальней дистанции, – приказал он сержанту. – Близко никому не подходить. – Двести полицейских спешились и замаскировались в кустах, высаженных по границе имения «Белые леди», и открытый ими мощный огонь слился со стрельбой, которую вели Элс и члены «клуба Дорнфорда Йейтса».
– Может быть, выдвинуть туда бронетранспортеры? – спросил сержант Брейтенбах.
– Ни в коем случае! – ответил коммандант, пришедший в ужас от одной мысли о том, что ему придется оказаться в непосредственной близости от констебля Элса и трехсот фунтов взрывчатки, не говоря уже о воинственно настроенном полковнике с его богатым арсеналом. – Сперва подавим их огнем, а потом возьмем штурмом.
– Подавим так подавим, – согласился сержант, наблюдая, как огонь полицейских срезает аккуратными валками высаженные полковником декоративные живые изгороди. Запертые на заднем дворе гончие полковника тоже стали все громче подавать голос, что в сочетании с лаем полицейских собак, сидевших пока в грузовиках, придавало происходящему дополнительное оживление.
До большинства из запершихся в доме его защитников стало постепенно доходить, что они окружены со всех сторон и что черные орды вооружены новейшим автоматическим оружием. Маркиза решила, что ей тут больше делать нечего. Покинув свой пост, она пробралась наверх, чтобы надеть чистое белье в ожидании своей кошмарной участи. Тут-то и сразила ее автоматная очередь. Маркиза пала первой жертвой сражения за «Белых леди».
Зулус-дворецкий, который до тех пор находился на кухне и у которого было больше присутствия духа, выбрался из дома, прокрался к телефону-автомату на окраине Веезена и набрал номер оператора.
– Соедините меня с полицией! – потребовал он. Но оператор была не из тех, кто позволяет себя учить.
– Ты как разговариваешь, кафир! – зашумела она. – Если что нужно, так попроси как следует!
– Да, миссис, – дворецкий мгновенно перешел на тот подобострастный гон, которого от него ждали. – «Скорую помощь», пожалуйста, миссис.
– «Скорую» для белого или для черного? – спросила оператор.
Дворецкий задумался над этим вопросом.
– Для белого, миссис, – ответил он наконец.
– Случайно не для тебя ли? – уточнила оператор. – Кафров в «скорой помощи» для белых не возят. А то потом приходится дезинфицировать машину.
– Нет, миссис, не для меня, – заверил ее дворецкий. – Для моего белого хозяина.
– Куда присылать?
– К «Белым леди», – ответил дворецкий.
– К какой белой леди?
– В особняк «Белые леди», – сказал дворецкий. Донесшиеся звуки новой вспышки перестрелки подтверждали, что его просьба более чем своевременна.
– Это я знаю, кафир, – закричала оператор. – Сама знаю, что белые леди живут в особняках, а не в хижинах, как вы. Имя этой белой леди? Зовут ее как?
– Миссис Хиткоут-Килкуун, – ответил дворецкий.
– Ты что, сразу этого не мог сказать? – продолжала шуметь оператор. Дворецкий повесил телефонную трубку и вышел во мрак ночи, где его белые хозяева убивали друг друга с совершенно непостижимой для него яростью.
«Незачем мне попадать в эту переделку», – подумал он и осторожно зашагал к центру Веезена. Время от времени над головой у него свистели пули, и тогда дворецкий пригибался. На главной улице его остановил полицейский и потребовал документы.
– Ты арестован, – заявил полицейский, когда дворецкий признался, что документов у него с собой нет. – Нечего тут бродить всяким дикарям среди ночи без документов.
– Да, босс, – ответил дворецкий и послушно полез в полицейский фургон.
Прибытие основных сил полиции вызвало у констебля Элса смешанные чувства. Тот факт, что он оказался теперь на своего рода ничейной земле, между двумя противостоящими силами, каждая из которых защищала западную цивилизацию, не доставлял ему особой радости. Спереди беспорядочно палил полковник, сзади ему отвечали автоматные очереди. Лежа под градом сыпавшихся на него от этой стрельбы листьев, Элс начал уже подумывать о том, что следует как-то заявить о своем присутствии. Он прополз под азалиями до угла дома, оттуда со всех ног промчался через задний двор и готов был уже чиркнуть спичкой, чтобы поджечь керосин, который он налил в винный погреб, как вдруг сообразил, что тем самым он поставит под угрозу и вещественные доказательства, столь тщательно приготовленные им в конюшне, и свою собственную жизнь. Поэтому он отыскал поливной шланг, притащил его в конюшню и стал обливать водой заготовленный на полках гелигнит. Он был так поглощен этой работой, что не заметил, как через двор тяжело перебежала какая-то массивная фигура и скрылась в темноте где-то за псарней. Будучи уверен, что теперь-то он предпринял все необходимые предосторожности, Элс закрыл ворота конюшни и незаметно пересек двор по направлению к дому.
«Сейчас я их выкурю», – подумал он, чиркая спичкой, бросил ее в керосин и кинулся в укрытие. Огромная вспышка пламени озарила ночное небо, а вслед за ней в погребе под особняком «Белые леди» прогремел мощный взрыв. Констебль Элс лежал под кустом азалии и с удовлетворением смотрел на результат своих усилий. Позади него полицейские прекратили стрельбу. Продолжать ее не было никакой необходимости. Обитатели особняка «Белые леди» прекратили сопротивление, лишь время от времени где-то под многотонными развалинами раздавался хлопок лопающейся бутылки австралийского бургундского. «Ночь, когда Берри потерял свои мужские достоинства», подошла к концу.
Полковник Хиткоут-Килкуун не остановился, чтобы обернуться и бросить последний взгляд на свой горящий дом. Он мчался сломя голову через открытое пространство, думая только о том, где бы скрыться, и проклиная попутно неизвестно куда запропастив-шуюся жену. Если бы она была тут, ничего бы не произошло, бормотал он, имея в виду не столько ее личные способности, сколько ее тесно сидевшее на нем нижнее белье, бежать в котором было до невозможности болезненно. Подгоняемый криками, приветствующими взрыв его дома, и злостью на соседей, которых не разбудили звуки учиненного туземцами сражения, «Английская роза», не разбирая дороги, домчался до леса и принялся сдирать с себя пояс и белье жены.
– Скорее, а то лопну, – приговаривал он, пока минут через десять не сообразил, что уж что-что, а перспектива лопнуть в этом одеянии ему не грозит. В конце концов он решил, что если немного поспит, то мышцы расслабятся и избавиться от этих предметов туалета будет легче. Полковник забрался под куст и затих.
Коммандант Ван Хеерден с чувством удовлетворения и одновременно сожаления, обозревал из башни броневика то, что осталось от имения «Белые леди».
– Ну что, сержант, теперь не сомневаетесь в том, что они действительно диверсанты? – спросил он сержанта Брейтенбаха.
– Нисколечко, – ответил сержант. – Там в конюшне столько гелигнита, что можно было бы взорвать половину Пьембурга.
Коммандант Ван Хеерден поспешно нырнул в броневик. Было слышно, как он скомандовал водителю отъезжать отсюда ко всем чертям подальше. Сержант Брейгенбах обошел бронетранспортер и подошел к задней его дверце.
– Не волнуйтесь, – сказал он комманданту, – не взорвется. Кто-то его весь облил водой.
– Точно? – переспросил коммандант. Сержант Брейтенбах заявил, что не быть ему на этом месте, если не так, после чего коммандант вылез из броневика и уставился на дымящиеся развалины. – Пожалуй, стоит вызвать пожарных, – сказал он. – Хватит с нас взрывов. И кроме того, надо как можно быстрее произвести подсчет тел.
– Сколько там должно было быть подозреваемых? – спросил сержант.
– Одиннадцати хватит, – ответил коммандант и снова забрался в бронетранспортер, чтобы немного поспать.
У въезда в то, что когда-то было ее имением, такси миссис Хиткоут-Килкуун остановили сержант и несколько полицейских, вооруженные автоматами.
– Извините, мадам, – сказал сержант, – но приказ есть приказ. Въезд запрещен.
– Но я тут живу! – Несмотря на охватившее ее отчаяние, миссис Хиткоут-Килкуун все же попыталась изобразить подкупающую улыбку.
– Больше не живете, – ответил сержант. – В этом доме никто уже жить не сможет.
Миссис Хиткоут-Килкуун поплотнее закуталась в жакет: ее внезапно охватила дрожь. Вдобавок ко всем ее несчастьям таксист отказывался везти ее дальше, пока она не заплатит.
– Но мне нечем платить, – умоляла она. – Вот все, что у меня осталось, – и она показала на поднимавшиеся над азалиями клубы дыма, от которых ночь становилась еще темнее.
– Вы обещали мне двойную плату за то, чтобы я вас сюда довез, – требовал таксист. – Я за просто так не езжу.
– Мне нечем платить, – устало проговорила миссис Хиткоут-Килкуун.
– Посмотрим, – ответил шофер и развернул машину. Отъехав на полмили, он съехал с дороги и пере брался на заднее сиденье.
– Ну что ж, так будет честно, – пробормотала миссис Хиткоут-Килкуун, чувствуя, как его грубые руки неуклюже путаются у нее в белье.