Страница:
– Шестнадцатый сегодня немного жидковат, – сказал хозяин. – Я бы на вашем месте остановился на пятом. Или попробуйте семнадцатый – «Сатанинское коварство», очень пикантно, со специально подобранными восточными ингредиентами. Могу порекомендовать еще двадцать третий – «Всепрощающее сострадание».
– Пусть будет пятый, – решился Кромптон. – Теперь колонка Б. Содержимое духа. Мне нравится номер двенадцать: «Компактные логичные мыслеформы, украшенные мистической интуицией и сдобренные искрящимся пикантным юмором».
– Да, это хорошая штука, – согласился толстяк. – Но позвольте предложить вам подготовленный специально для этого вечера сто тридцать первый номер: «Вдохновляющая ассоциация с бледно-розовыми кисельными видениями, приправленными юмором и пафосом». Или наш знаменитый семьдесят восьмой: «Постельные откровения ветреницы – в шутку и всерьез».
– А можно заказать два номера из колонки Б? Я хорошо заплачу.
– Нет, приятель, это исключено, – сказал толстяк. – Слишком рискованно. Заболеете хронической лихорадкой, а меня лишат лицензии.
– Тогда я возьму двенадцатый, только уберите юмор. (Похоже, все это заведение буквально напичкано юмором.)
– Хорошо, – согласился хозяин. – Приготовились! – Он взялся за свои инструменты. – Поехали!
Хлынувший поток вызвал у Кромптона прилив удивления и благодарности. Он вдруг почувствовал себя спокойным, безмятежным и полным радостной уверенности. Приток энергии принес с собой интуитивные прозрения, утонченные и глубокие. Кромптон увидел огромную сложную паутину, соединившую воедино все части Вселенной, в центре которой стоял он сам, занимая законное место в системе вещей. Потом он неожиданно понял, что он не один человек, он – все люди, воплощение всего человечества. Непреодолимая радость наполнила все его существо; он обладал силой Александра, мудростью Сократа, кругозором Аристотеля. Он познал сущность вещей…
– Конец, приятель, – услышал он голос толстяка, и машина отключилась.
Кромптон пытался удержать подаренное ему духонастроем состояние, но оно ускользало, и он снова стал самим собой – существом, зажатым в тиски своих неразрешимых проблем. От сеанса осталось лишь смутное воспоминание. Но и это было лучше, чем ничего.
Так что в отель он вернулся несколько приободренным.
Но вскоре уныние с новой силой навалилось на Кромптона. Он лежал на кровати, и ему было очень жалко себя. Где справедливость, в самом-то деле! Он прилетел на Эйю с совершенно резонной надеждой найти в Лумисе существо еще более несчастное, чем он сам, страдающее от собственной неполноценности и бессмысленности своего существования, которое до слез обрадуется возможности обрести целостность.
А вместо этого он встретил человека, довольного собой и склонного продолжать свое грязное барахтанье в скотских сексуальных наслаждениях, которые, согласно мнению всех авторитетов, не приносят счастья.
Лумис не хотел его! Этот поразительный, необъяснимый факт подрывал самую основу планов Кромптона и лишал его последней надежды. Потому что он не мог принудить к воссоединению с собой свои отторгнутые части. Таков закон природы, возникший одновременно с расщеплением.
Но он должен заполучить Лумиса.
Кромптон взвесил свои возможности. Можно покинуть Эйю и отправиться на Йиггу, разыскать там другую свою часть, Дэна Стэка, соединиться с ним, а потом вернуться за Лумисом. Но между планетами пролегло чуть не полгалактики. Здесь неизбежно возникали технические трудности, да и денег пришлось бы ухлопать целую кучу, так что эта идея никуда не годилась. С Лумисом нужно было разбираться немедленно, не откладывая в долгий ящик.
А может, вообще отказаться от всей этой безумной затеи? Поселиться на какой-нибудь симпатичной планете земного типа и зажить там в свое удовольствие. А что, совсем неплохо! В конце концов, только труд, любимый и упорный, приносит радость, а в отказе от наслаждений тоже есть свое наслаждение, и есть свое горькое счастье в спокойном, осмотрительном, надежном существовании…
Ну уж нет, к чертям собачьим!
Он сел в кровати, на его узком лице была написана решимость. Лумис отказался от слияния с ним? Это только Лумису так кажется! Мало же он знает о железной воле Кромптона, его упорстве и непоколебимом мужестве. Лумис ребячливо упрям только в хорошем настроении, ему хватает настойчивости лишь тогда, когда все складывается в его пользу. Однако он подвержен быстрой смене настроений – а это верный признак психически неустойчивой, депрессивно-маниакальной, сладострастной натуры.
– Я не успею даже пальцем пошевелить, как он сам приползет ко мне на четвереньках и будет умолять о воссоединении, – решил Кромптон.
Придется немного потерпеть – но как раз терпения Кромптону не занимать. Выдержка, хладнокровие, решительность, немного жестокости – и легкомысленный компонент будет у него в руках.
Обретя утраченное было самообладание, Кромптон перешел к текущим проблемам. Во-первых, в отеле «Грандспрюиндж» оставаться было нельзя: слишком дорого. А деньги следовало поберечь – мало ли какие осложнения еще возникнут.
Он упаковал вещи, заплатил по счету и окликнул такси.
– Мне нужна недорогая комната, – сказал он шоферу.
– Si, hombre, porque no?[18] – ответил водитель, направляясь к мосту Вздохов, который соединял роскошные кварталы центра Ситесфа с трущобами Восточного Ситесфа.
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
– Пусть будет пятый, – решился Кромптон. – Теперь колонка Б. Содержимое духа. Мне нравится номер двенадцать: «Компактные логичные мыслеформы, украшенные мистической интуицией и сдобренные искрящимся пикантным юмором».
– Да, это хорошая штука, – согласился толстяк. – Но позвольте предложить вам подготовленный специально для этого вечера сто тридцать первый номер: «Вдохновляющая ассоциация с бледно-розовыми кисельными видениями, приправленными юмором и пафосом». Или наш знаменитый семьдесят восьмой: «Постельные откровения ветреницы – в шутку и всерьез».
– А можно заказать два номера из колонки Б? Я хорошо заплачу.
– Нет, приятель, это исключено, – сказал толстяк. – Слишком рискованно. Заболеете хронической лихорадкой, а меня лишат лицензии.
– Тогда я возьму двенадцатый, только уберите юмор. (Похоже, все это заведение буквально напичкано юмором.)
– Хорошо, – согласился хозяин. – Приготовились! – Он взялся за свои инструменты. – Поехали!
Хлынувший поток вызвал у Кромптона прилив удивления и благодарности. Он вдруг почувствовал себя спокойным, безмятежным и полным радостной уверенности. Приток энергии принес с собой интуитивные прозрения, утонченные и глубокие. Кромптон увидел огромную сложную паутину, соединившую воедино все части Вселенной, в центре которой стоял он сам, занимая законное место в системе вещей. Потом он неожиданно понял, что он не один человек, он – все люди, воплощение всего человечества. Непреодолимая радость наполнила все его существо; он обладал силой Александра, мудростью Сократа, кругозором Аристотеля. Он познал сущность вещей…
– Конец, приятель, – услышал он голос толстяка, и машина отключилась.
Кромптон пытался удержать подаренное ему духонастроем состояние, но оно ускользало, и он снова стал самим собой – существом, зажатым в тиски своих неразрешимых проблем. От сеанса осталось лишь смутное воспоминание. Но и это было лучше, чем ничего.
Так что в отель он вернулся несколько приободренным.
Но вскоре уныние с новой силой навалилось на Кромптона. Он лежал на кровати, и ему было очень жалко себя. Где справедливость, в самом-то деле! Он прилетел на Эйю с совершенно резонной надеждой найти в Лумисе существо еще более несчастное, чем он сам, страдающее от собственной неполноценности и бессмысленности своего существования, которое до слез обрадуется возможности обрести целостность.
А вместо этого он встретил человека, довольного собой и склонного продолжать свое грязное барахтанье в скотских сексуальных наслаждениях, которые, согласно мнению всех авторитетов, не приносят счастья.
Лумис не хотел его! Этот поразительный, необъяснимый факт подрывал самую основу планов Кромптона и лишал его последней надежды. Потому что он не мог принудить к воссоединению с собой свои отторгнутые части. Таков закон природы, возникший одновременно с расщеплением.
Но он должен заполучить Лумиса.
Кромптон взвесил свои возможности. Можно покинуть Эйю и отправиться на Йиггу, разыскать там другую свою часть, Дэна Стэка, соединиться с ним, а потом вернуться за Лумисом. Но между планетами пролегло чуть не полгалактики. Здесь неизбежно возникали технические трудности, да и денег пришлось бы ухлопать целую кучу, так что эта идея никуда не годилась. С Лумисом нужно было разбираться немедленно, не откладывая в долгий ящик.
А может, вообще отказаться от всей этой безумной затеи? Поселиться на какой-нибудь симпатичной планете земного типа и зажить там в свое удовольствие. А что, совсем неплохо! В конце концов, только труд, любимый и упорный, приносит радость, а в отказе от наслаждений тоже есть свое наслаждение, и есть свое горькое счастье в спокойном, осмотрительном, надежном существовании…
Ну уж нет, к чертям собачьим!
Он сел в кровати, на его узком лице была написана решимость. Лумис отказался от слияния с ним? Это только Лумису так кажется! Мало же он знает о железной воле Кромптона, его упорстве и непоколебимом мужестве. Лумис ребячливо упрям только в хорошем настроении, ему хватает настойчивости лишь тогда, когда все складывается в его пользу. Однако он подвержен быстрой смене настроений – а это верный признак психически неустойчивой, депрессивно-маниакальной, сладострастной натуры.
– Я не успею даже пальцем пошевелить, как он сам приползет ко мне на четвереньках и будет умолять о воссоединении, – решил Кромптон.
Придется немного потерпеть – но как раз терпения Кромптону не занимать. Выдержка, хладнокровие, решительность, немного жестокости – и легкомысленный компонент будет у него в руках.
Обретя утраченное было самообладание, Кромптон перешел к текущим проблемам. Во-первых, в отеле «Грандспрюиндж» оставаться было нельзя: слишком дорого. А деньги следовало поберечь – мало ли какие осложнения еще возникнут.
Он упаковал вещи, заплатил по счету и окликнул такси.
– Мне нужна недорогая комната, – сказал он шоферу.
– Si, hombre, porque no?[18] – ответил водитель, направляясь к мосту Вздохов, который соединял роскошные кварталы центра Ситесфа с трущобами Восточного Ситесфа.
Глава 8
Такси доставило Кромптона в самые дебри Пигфэта – района, пользующегося дурной славой в Ситесфе. Улицы здесь были узкие, мощенные булыжником, и бежали они… скорее, спотыкались о множество крутых поворотов и тупичков. Постоянный серо-желтый туман нависал над районом, и все сточные канавы были заполнены жидкими вонючими помоями. Кромптон уезжал из «Грандспрюинджа» в полдень, но здесь всегда царили сумерки, постепенно переходящие в ночь.
Такси подкатило к покосившемуся домику. Над его дверями можно было прочесть: «Комнаты, Chambre, Zimmer, Ulmuch'thun». По всей видимости, это был пансионат самого низкого пошиба для инопланетян. Внутри, за треногим карточным столиком, служившим регистрационной стойкой, сидела горбатая старая карга с вороном на плече.
– Комната нужна? – спросила она. – Вам повезло, милорд, только что освободилось помещение, сегодня утром из двенадцатого вынесли бедняжку мистера Крэнка – может, и зарыли уже, – он ведь начал разлагаться, бедный ягненочек.
– От чего он умер? – спросил Кромптон.
– Третичная зависть, так сказал студент-медик. Держите ключ. Ваша комната на верхнем этаже, под самой крышей, с прекрасным видом на рыбоконсервный завод.
Кромптон разобрал свои вещички и отправился осмотреть свой новый район.
На фоне чудесного центра Ситесфа Пигфэт выглядел какой-то странной непристойностью. Темный, опасный, пронизанный сыростью и зловонием – но именно таким и задумали его эйяне несколько лет назад, когда решили импортировать трущобные преступления, чтобы проверить, нет ли в них чего-нибудь веселенького или значительного. Запрограммированность этого убожества не делала его в глазах Кромптона менее мерзким.
Он шагал по бесчисленным гнусным улочкам, мимо переполненных гниющими отбросами помоек и тлеющих тюфяков. Желтоглазые коты наблюдали за ним в дикой задумчивости. Мокрый желто-зеленый туман липнул к ногам, пронзительный ветер дергал за фалды пальто. Из забитых досками окон доносились детский плач, стоны совокупляющихся пар и собачий лай.
В ближайшем кабаке пьяный разгул был в самом разгаре. Кромптон поспешил прочь, но дверь «Летучей мыши» внезапно распахнулась, и какой-то человек фамильярно схватил его за рукав.
– Куда ты так торопишься, Профессор? – дружелюбно спросил незнакомец.
Кромптон одарил его взглядом, способным разбить на мелкие кусочки вонючий кочан капусты.
– Сэр, не припомню, чтобы мы были знакомы.
– Не знакомы! – воскликнул человечек. – Ты хочешь сказать, что не помнишь старину Гарри Клейменого, с которым вместе отсидел шесть месяцев в тюряге на Луне за жульничество при отягчающих обстоятельствах?
Кромптон посмотрел на кругленького, лысеющего человечка с влажными глазами спаниеля и толстым приплюснутым носом.
– Я никакой не профессор, – сказал он. – Я никогда не был на Луне. И я никогда прежде не видел вас.
– Во дает! – восхитился Клейменый, едва поспевая за Кромптоном. – Ну и артист же ты, Профессор! Не знал бы – ей-богу, поверил бы, что мы не знакомы!
– Но я вас не знаю!
– Не беспокойся, пусть будет по-твоему, – сказал Клейменый. – Сделаем вид, что мы встретились впервые.
Кромптон продолжал свой путь. Клейменый не отставал.
– Спорим – ты только что приехал, а, Профессор? Здесь уже полно наших ребят. Вот здорово, правда?
– О чем вы? – спросил Кромптон.
– Это эйяне так придумали… В общем, весь следующий месяц мы можем грабить дома в лучших кварталах города, набрасываться на женщин, избивать туристов – короче, резвиться от души, и они к нам лезть не будут. Они заявляют, что хотят испытать на себе моральное поругание. Но ты ведь и сам в курсе.
– Эйяне пригласили всех вас сюда на грабеж? – поразился Кромптон.
– Они даже ввели специальные чартерные рейсы для доставки квалифицированных преступников. Да, надо отдать им должное – глубоко копают.
– Ничего не понимаю, – сказал Кромптон.
– А какой навар, Профессор!
– Да перестаньте вы называть меня профессором!
Клейменый от восторга замер с открытым ртом.
– Таких, как ты, Профессор, – один на миллион! Тебя не расколоть. Шесть месяцев мы провели в одной камере на Луне, и за все это время ты даже не спросил, как меня зовут. И ты не изменился. Вот это, я понимаю, выдержка!
– Оставьте меня! – взвизгнул Кромптон и бросился назад. За его спиной Клейменый объяснял какому-то зеваке:
– Это Профессор. Мы с ним отбывали срок на Луне. От этого человека фиг чего добьешься.
Такси подкатило к покосившемуся домику. Над его дверями можно было прочесть: «Комнаты, Chambre, Zimmer, Ulmuch'thun». По всей видимости, это был пансионат самого низкого пошиба для инопланетян. Внутри, за треногим карточным столиком, служившим регистрационной стойкой, сидела горбатая старая карга с вороном на плече.
– Комната нужна? – спросила она. – Вам повезло, милорд, только что освободилось помещение, сегодня утром из двенадцатого вынесли бедняжку мистера Крэнка – может, и зарыли уже, – он ведь начал разлагаться, бедный ягненочек.
– От чего он умер? – спросил Кромптон.
– Третичная зависть, так сказал студент-медик. Держите ключ. Ваша комната на верхнем этаже, под самой крышей, с прекрасным видом на рыбоконсервный завод.
Кромптон разобрал свои вещички и отправился осмотреть свой новый район.
На фоне чудесного центра Ситесфа Пигфэт выглядел какой-то странной непристойностью. Темный, опасный, пронизанный сыростью и зловонием – но именно таким и задумали его эйяне несколько лет назад, когда решили импортировать трущобные преступления, чтобы проверить, нет ли в них чего-нибудь веселенького или значительного. Запрограммированность этого убожества не делала его в глазах Кромптона менее мерзким.
Он шагал по бесчисленным гнусным улочкам, мимо переполненных гниющими отбросами помоек и тлеющих тюфяков. Желтоглазые коты наблюдали за ним в дикой задумчивости. Мокрый желто-зеленый туман липнул к ногам, пронзительный ветер дергал за фалды пальто. Из забитых досками окон доносились детский плач, стоны совокупляющихся пар и собачий лай.
В ближайшем кабаке пьяный разгул был в самом разгаре. Кромптон поспешил прочь, но дверь «Летучей мыши» внезапно распахнулась, и какой-то человек фамильярно схватил его за рукав.
– Куда ты так торопишься, Профессор? – дружелюбно спросил незнакомец.
Кромптон одарил его взглядом, способным разбить на мелкие кусочки вонючий кочан капусты.
– Сэр, не припомню, чтобы мы были знакомы.
– Не знакомы! – воскликнул человечек. – Ты хочешь сказать, что не помнишь старину Гарри Клейменого, с которым вместе отсидел шесть месяцев в тюряге на Луне за жульничество при отягчающих обстоятельствах?
Кромптон посмотрел на кругленького, лысеющего человечка с влажными глазами спаниеля и толстым приплюснутым носом.
– Я никакой не профессор, – сказал он. – Я никогда не был на Луне. И я никогда прежде не видел вас.
– Во дает! – восхитился Клейменый, едва поспевая за Кромптоном. – Ну и артист же ты, Профессор! Не знал бы – ей-богу, поверил бы, что мы не знакомы!
– Но я вас не знаю!
– Не беспокойся, пусть будет по-твоему, – сказал Клейменый. – Сделаем вид, что мы встретились впервые.
Кромптон продолжал свой путь. Клейменый не отставал.
– Спорим – ты только что приехал, а, Профессор? Здесь уже полно наших ребят. Вот здорово, правда?
– О чем вы? – спросил Кромптон.
– Это эйяне так придумали… В общем, весь следующий месяц мы можем грабить дома в лучших кварталах города, набрасываться на женщин, избивать туристов – короче, резвиться от души, и они к нам лезть не будут. Они заявляют, что хотят испытать на себе моральное поругание. Но ты ведь и сам в курсе.
– Эйяне пригласили всех вас сюда на грабеж? – поразился Кромптон.
– Они даже ввели специальные чартерные рейсы для доставки квалифицированных преступников. Да, надо отдать им должное – глубоко копают.
– Ничего не понимаю, – сказал Кромптон.
– А какой навар, Профессор!
– Да перестаньте вы называть меня профессором!
Клейменый от восторга замер с открытым ртом.
– Таких, как ты, Профессор, – один на миллион! Тебя не расколоть. Шесть месяцев мы провели в одной камере на Луне, и за все это время ты даже не спросил, как меня зовут. И ты не изменился. Вот это, я понимаю, выдержка!
– Оставьте меня! – взвизгнул Кромптон и бросился назад. За его спиной Клейменый объяснял какому-то зеваке:
– Это Профессор. Мы с ним отбывали срок на Луне. От этого человека фиг чего добьешься.
Глава 9
По-видимому, Клейменый широко распространил свою легенду, во всяком случае, Кромптон стал в Пигфэте предметом почтительного интереса. Впервые в его жизни к нему подходили совершенно незнакомые люди и предлагали выпить за их счет. Женщины не скрывали своего интереса, медленно прохаживаясь в баре мимо него. Все это забавляло Кромптона, но в то же время не нравилось ему: ведь интересовал их не он сам, а выдуманный тупыми и несомненно больными мозгами тип.
Как-то утром, когда Кромптон поглощал свою обычную овсяную кашу и тосты, Природа, которая не терпит статичности, подбросила-таки катализатор, чтобы сдвинуть с места установившиеся было обстоятельства его жизни. Катализатором явился огромный, крепко скроенный, по-звериному красивый молодой блондин с голубыми глазами, занявший место за столиком напротив Кромптона.
– Надеюсь, ты не против моего вторжения, Профессор, – добродушно сказал великан. – Я прослышал, что ты в городе. Я давно восхищаюсь твоими успехами в рэкете. Это правда, что тебе принадлежит выдумка внедрить в ФБР этих бешеных албанских коммунистов-прокаженных?
– Вранье все это. Прошу вас, уходите, оставьте меня в покое наконец, – сказал Кромптон.
– А так со своими поклонниками не говорят, – заявил великан. – Счастье твое, что ты мой герой, а не то я башку-то тебе размозжил бы. Меня зовут Билли Берсеркер. Моя профессия – уродовать людей. Но я хочу сменить ее на более высокооплачиваемую. Вот зачем ты мне понадобился.
Кромптон открыл было рот, чтобы возразить, но, заметив красные прыгающие искры в голубых глазах Берсеркера, призадумался.
– Чего вы хотите от меня? – спросил он.
– Пошли со мной в одно местечко, – сказал Берсеркер. – Там я тебе все объясню.
Позднее, в отдельном кабинете таверны «Памяти Эль Капоне», Билли Берсеркер поведал все о себе. Берсеркер – это был его псевдоним, «nom de crime».[19] По-настоящему его звали Эдвин Гастенхаймер, вырос он в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в семье Чарльза Дж. Гастенхаймера, грабителя банков с мировой известностью, и Эльвиры Гастенхаймер, управляющей совсем незнаменитого клуба «Хи-хи» в Гобоконе. Юный Эдвин старался превзойти своих преуспевающих предприимчивых предков. Школьные годы он провел в борделях Джерси-сити, а потом отправился в Колумбийский университет, где его трижды провозглашали Психопатом Года. По натуре он был хапугой и насильником, но высшие сферы преступности оставались для него недосягаемыми. Так он и жил, калеча от скуки людей, без всякой перспективы на будущее. И вдруг услышал об открывающихся возможностях на Эйе.
– И здесь я встретил тебя, Профессор, – сказал Берсеркер. – Сама судьба свела нас. Мне нужна твоя помощь – хочу изменить свою жизнь. И сейчас я выложусь перед тобой весь как есть, до самого донышка. Но, пожалуйста, не смейся надо мной, не то я как всегда войду в раж и прибью тебя – недаром же меня называют Берсеркером.
– Так что же вам нужно от меня? – спросил Кромптон.
Берсеркер смутился и заговорил совсем другим тоном:
– Профессор, я ничего так не хочу, как стать уверенным в себе человеком и жить своим умом.
Кромптон задумался.
– И вы полагаете, что я могу помочь вам?
– Можешь! Ты станешь моим гуру, и я буду слушаться тебя и во всем следовать твоему примеру. Дано же человеку подняться до вершин по ступенькам его веры.
Разгоряченный своим выступлением, Берсеркер для вящей убедительности треснул по столу и при этом вогнал свою ложку в столешницу на двухдюймовую глубину. Этот жест произвел впечатление на Кромптона, который, поглядев на сидящего перед ним полного надежд и явно ненормального громилу, пришел к выводу, что придется смириться с обстоятельствами и надеяться на лучшее.
Он глубоко вздохнул и услышал свой голос:
– Мальчик мой, я не вижу, что могло бы помешать вам стать самым что ни на есть самоуверенным человеком. У вас хорошие задатки, а это самое главное, как вы сами понимаете. Вы все говорите прямо в лицо, и никто не посмеет заподозрить вас в вероломстве. Короче, под маской неотесанной свирепости в вас скрыта острая как рапира проницательность, которая глубоко зарыта в тайниках вашей души. Да, мальчик мой, я не предвижу никаких осложнений.
– Вот здорово, Профессор, просто гениально! – воскликнул гигант. – Ты все сечешь как надо!
– Вы меня радуете, – сказал Кромптон.
– Но что я теперь должен делать?
– Ах да, – произнес Кромптон, в отчаянии ломая голову над проблемой. – Мы вплотную подошли к практическим занятиям. Мы должны определить, что же вам делать… Что делать… Ха! Вы должны учиться! Вы должны изучить все эти штучки-дрючки – как одеваться, как вести себя: собственно, они-то и отличают по-настоящему самоуверенного человека.
– Точно, этого-то мне и не хватает! – вскричал Берсеркер. – Понимаешь, я просто не знаю, как ведут себя самоуверенные люди, и мне совсем не по душе выглядеть смешным. Это меня смущает, а когда я смущаюсь, меня охватывает ярость.
– Вы, без сомнения, должны приступить к занятиям, – сказал Кромптон. – Но как? Путем изучения приемов и манер самого уверенного в себе человека на планете Эйя.
– То есть вас!
– Ничего подобного. Мой конек – незаметность. Это вам никак не подойдет. Вам нужен человек обаятельный, с яркой наружностью – то есть с теми качествами, которыми вы уже обладаете, но в рудиментарной форме.
– Черт побери, Профессор! Да есть ли такой человек на планете?
– Есть, и вы должны будете наблюдать за ним. Это значит, что вы все время должны находиться рядом и не спускать с него глаз. И свои наблюдения вы не должны прерывать до тех пор, пока в совершенстве не изучите его манеры. Таким образом вы станете поистине самонадеянным человеком.
– Кто этот парень? – загорелся Берсеркер.
– Его имя Эдгар Лумис, – сказал Кромптон. – Я сейчас напишу вам его адрес.
Как-то утром, когда Кромптон поглощал свою обычную овсяную кашу и тосты, Природа, которая не терпит статичности, подбросила-таки катализатор, чтобы сдвинуть с места установившиеся было обстоятельства его жизни. Катализатором явился огромный, крепко скроенный, по-звериному красивый молодой блондин с голубыми глазами, занявший место за столиком напротив Кромптона.
– Надеюсь, ты не против моего вторжения, Профессор, – добродушно сказал великан. – Я прослышал, что ты в городе. Я давно восхищаюсь твоими успехами в рэкете. Это правда, что тебе принадлежит выдумка внедрить в ФБР этих бешеных албанских коммунистов-прокаженных?
– Вранье все это. Прошу вас, уходите, оставьте меня в покое наконец, – сказал Кромптон.
– А так со своими поклонниками не говорят, – заявил великан. – Счастье твое, что ты мой герой, а не то я башку-то тебе размозжил бы. Меня зовут Билли Берсеркер. Моя профессия – уродовать людей. Но я хочу сменить ее на более высокооплачиваемую. Вот зачем ты мне понадобился.
Кромптон открыл было рот, чтобы возразить, но, заметив красные прыгающие искры в голубых глазах Берсеркера, призадумался.
– Чего вы хотите от меня? – спросил он.
– Пошли со мной в одно местечко, – сказал Берсеркер. – Там я тебе все объясню.
Позднее, в отдельном кабинете таверны «Памяти Эль Капоне», Билли Берсеркер поведал все о себе. Берсеркер – это был его псевдоним, «nom de crime».[19] По-настоящему его звали Эдвин Гастенхаймер, вырос он в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в семье Чарльза Дж. Гастенхаймера, грабителя банков с мировой известностью, и Эльвиры Гастенхаймер, управляющей совсем незнаменитого клуба «Хи-хи» в Гобоконе. Юный Эдвин старался превзойти своих преуспевающих предприимчивых предков. Школьные годы он провел в борделях Джерси-сити, а потом отправился в Колумбийский университет, где его трижды провозглашали Психопатом Года. По натуре он был хапугой и насильником, но высшие сферы преступности оставались для него недосягаемыми. Так он и жил, калеча от скуки людей, без всякой перспективы на будущее. И вдруг услышал об открывающихся возможностях на Эйе.
– И здесь я встретил тебя, Профессор, – сказал Берсеркер. – Сама судьба свела нас. Мне нужна твоя помощь – хочу изменить свою жизнь. И сейчас я выложусь перед тобой весь как есть, до самого донышка. Но, пожалуйста, не смейся надо мной, не то я как всегда войду в раж и прибью тебя – недаром же меня называют Берсеркером.
– Так что же вам нужно от меня? – спросил Кромптон.
Берсеркер смутился и заговорил совсем другим тоном:
– Профессор, я ничего так не хочу, как стать уверенным в себе человеком и жить своим умом.
Кромптон задумался.
– И вы полагаете, что я могу помочь вам?
– Можешь! Ты станешь моим гуру, и я буду слушаться тебя и во всем следовать твоему примеру. Дано же человеку подняться до вершин по ступенькам его веры.
Разгоряченный своим выступлением, Берсеркер для вящей убедительности треснул по столу и при этом вогнал свою ложку в столешницу на двухдюймовую глубину. Этот жест произвел впечатление на Кромптона, который, поглядев на сидящего перед ним полного надежд и явно ненормального громилу, пришел к выводу, что придется смириться с обстоятельствами и надеяться на лучшее.
Он глубоко вздохнул и услышал свой голос:
– Мальчик мой, я не вижу, что могло бы помешать вам стать самым что ни на есть самоуверенным человеком. У вас хорошие задатки, а это самое главное, как вы сами понимаете. Вы все говорите прямо в лицо, и никто не посмеет заподозрить вас в вероломстве. Короче, под маской неотесанной свирепости в вас скрыта острая как рапира проницательность, которая глубоко зарыта в тайниках вашей души. Да, мальчик мой, я не предвижу никаких осложнений.
– Вот здорово, Профессор, просто гениально! – воскликнул гигант. – Ты все сечешь как надо!
– Вы меня радуете, – сказал Кромптон.
– Но что я теперь должен делать?
– Ах да, – произнес Кромптон, в отчаянии ломая голову над проблемой. – Мы вплотную подошли к практическим занятиям. Мы должны определить, что же вам делать… Что делать… Ха! Вы должны учиться! Вы должны изучить все эти штучки-дрючки – как одеваться, как вести себя: собственно, они-то и отличают по-настоящему самоуверенного человека.
– Точно, этого-то мне и не хватает! – вскричал Берсеркер. – Понимаешь, я просто не знаю, как ведут себя самоуверенные люди, и мне совсем не по душе выглядеть смешным. Это меня смущает, а когда я смущаюсь, меня охватывает ярость.
– Вы, без сомнения, должны приступить к занятиям, – сказал Кромптон. – Но как? Путем изучения приемов и манер самого уверенного в себе человека на планете Эйя.
– То есть вас!
– Ничего подобного. Мой конек – незаметность. Это вам никак не подойдет. Вам нужен человек обаятельный, с яркой наружностью – то есть с теми качествами, которыми вы уже обладаете, но в рудиментарной форме.
– Черт побери, Профессор! Да есть ли такой человек на планете?
– Есть, и вы должны будете наблюдать за ним. Это значит, что вы все время должны находиться рядом и не спускать с него глаз. И свои наблюдения вы не должны прерывать до тех пор, пока в совершенстве не изучите его манеры. Таким образом вы станете поистине самонадеянным человеком.
– Кто этот парень? – загорелся Берсеркер.
– Его имя Эдгар Лумис, – сказал Кромптон. – Я сейчас напишу вам его адрес.
Глава 10
Из дневника Лумиса:
«Вчера я побывал на балу Кридру, самом важном событии года. Там собрались все хоть сколько-нибудь заметные фигуры Ситесфа, включая самого Элигу Рутински и нескольких кинозвезд, чьи имена я не запомнил. Я хотел, разумеется, показать себя – это вещь необходимая, чем бы ты ни занимался. Но была и другая причина: на балу должна была присутствовать мисс Сисси Пертурбски.
Бал состоялся в Аксиоматическом зале отеля «Геометрия», нового отеля, открывшегося на углу бульвара Буллкример и Хеппенстенс-стрит. Я подъехал в светло-вишневом «Гондолини», который позаимствовал специально для этого случая. На мне был облегающий тело костюм, весь из серебряных оборочек, – новейшее изобретение, сильно поразившее представительниц demimonde[20] и их друзей.
Должен ли я описывать оживленное подтрунивание, блеск в глазах, смех толпы? Там был даже знаменитый оркестр «Карпетбитеров» с саксофонистом Раггом в главной роли.
Но перейду-ка я лучше сразу к рассказу о Сисси и обо мне, как мы остались наедине в маленькой спаленке, примыкающей к бальному залу. Мы по взаимному побуждению проскользнули туда, и в слабом свете ночника Сисси с улыбкой обратила ко мне свое прелестное, похотливое кошачье личико. В прошлом году мы с ней однажды встретились на вечеринке. Уже тогда между нами пробежала искра, но нас как-то развели в разные стороны, и невысказанное взаимопонимание осталось всего лишь обещанием.
И вот она наконец передо мной, стройная, с торчащими грудями, именно такая, какой я запомнил ее, с экзотическими раскосыми глазами, от которых в голове моей рождались фантазии, сцены игры в раба и господина. Она приоткрыла рот, облизала губы и сказала:
– Так вы не забыли меня?
Ее нежный венгерский акцент чуть не выбил у меня почву из-под ног. Но я овладел собой и холодно сказал:
– Конечно, детка, как тебе жилось?
(Некоторая бессердечность, грубоватое равнодушие – верный и единственный ключ к успеху в этой игре.)
Она широко раскрыла глаза. Как сомнамбула, подошла ко мне и обвила руками мою шею. Ее груди прижались к серебряным оборкам моего костюма, немного примяв их; она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до моих склоненных к ней, усмехающихся губ. Волшебное мгновение! И вдруг в нашей крохотной спаленке кто-то громко чихнул.
Мы отпрянули друг от друга. Я включил свет и увидел громадного блондина, рассевшегося в двухместном кресле в углу комнаты. Он держал в руке блокнот и что-то царапал в нем огрызком карандаша.
– Объясните, что вам здесь нужно, – прорычал я угрожающе.
Блондин поднялся – и я увидел, что он действительно очень большой.
– Продолжай заниматься тем, чем занимался, пупсик, – сказал он. – Я тебя изучаю.
– В самом деле? – спросил я. – А зачем собственно?
– Затем, что я хочу стать похожим на тебя.
Тут Сисси ушла. Даст Бог, повезет в следующий раз!
Я побеседовал с Билли Берсеркером, как он мне представился, и узнал, что некто по прозванию Профессор послал его изучать меня. Нескольких слов из описания наружности Профессора было достаточно для меня. Черт бы побрал этого Кромптона!
– Да, пожалуйста, изучайте меня, – согласился я, когда стало ясно, что выбора у меня нет. – По совести говоря, я сам подыскивал себе ученика, которому мог бы передать весь багаж своих великолепных познаний.
– Какое счастье, что мы встретились!
– Не правда ли? Я скоро встречусь с вами вновь и расскажу, как мы построим курс обучения. Пожалуйста, запишите свой адрес и телефон. А теперь идите домой и хорошенько подготовьтесь к этой сложной работе.
Берсеркер, однако, на это не купился и покачал головой.
– Я сам буду выбирать время и начинаю прямо сейчас.
– Но я ваш учитель, – заметил я ему. – И мне виднее, как лучше.
– Это верно, только я еще не верю тебе.
– И что же вы предлагаете?
– Я буду при тебе постоянно, буду за тобой наблюдать, как велел Профессор.
– Мой дорогой друг! Да это просто немыслимо! Хотя бы потому, что я не смогу вести себя естественно – я имею в виду эффект Гейзенберга, если вам это о чем-то говорит. А в таком случае вам нечего будет изучать.
Берсеркер выпятил челюсть – очень неприятная манера! – и сказал:
– Или ты будешь вести себя естественно, или я вытрясу из тебя всю душу!
– И что вам это даст? Ни один самоуверенный человек не сможет вести себя естественно после побоев.
Он тяжело задумался. Я почти физически ощущал, как ленивые извилины в его мозгу ворочаются с боку на бок в попытках упростить полученную информацию до состояния, доступного его пониманию. Наконец он заявил:
– Если ты не будешь вести себя самоуверенно, я убью тебя и найду кого-нибудь другого, чтобы брать с него пример.
Я выдавил из себя веселый смешок.
– Но ведь я-то самый лучший, – напомнил я ему. – В сущности, я единственный по-настоящему уверенный в себе человек на этой планете. Вам придется перенимать второсортные манеры, и в результате сами вы станете в лучшем случае третьесортным.
– Но я и вправду хочу учиться у тебя, – сказал он. – Я же вижу – ты как раз то, что мне нужно.
– Вот тут вы правы, – сказал я, игриво похлопав его по плечу. – Вы моментально обретете уверенность в себе, если будете во всем меня слушаться.
– Спасибо, – сказал он. – Пусть это будет мой первый самоуверенный поступок: я буду следовать за тобой по пятам и не спущу с тебя глаз ни на минуту, как мне велел Профессор.
И это было его последнее заявление. Бандитское заявление, честное слово! Но мы еще посмотрим, кто кого!»
«Вчера я побывал на балу Кридру, самом важном событии года. Там собрались все хоть сколько-нибудь заметные фигуры Ситесфа, включая самого Элигу Рутински и нескольких кинозвезд, чьи имена я не запомнил. Я хотел, разумеется, показать себя – это вещь необходимая, чем бы ты ни занимался. Но была и другая причина: на балу должна была присутствовать мисс Сисси Пертурбски.
Бал состоялся в Аксиоматическом зале отеля «Геометрия», нового отеля, открывшегося на углу бульвара Буллкример и Хеппенстенс-стрит. Я подъехал в светло-вишневом «Гондолини», который позаимствовал специально для этого случая. На мне был облегающий тело костюм, весь из серебряных оборочек, – новейшее изобретение, сильно поразившее представительниц demimonde[20] и их друзей.
Должен ли я описывать оживленное подтрунивание, блеск в глазах, смех толпы? Там был даже знаменитый оркестр «Карпетбитеров» с саксофонистом Раггом в главной роли.
Но перейду-ка я лучше сразу к рассказу о Сисси и обо мне, как мы остались наедине в маленькой спаленке, примыкающей к бальному залу. Мы по взаимному побуждению проскользнули туда, и в слабом свете ночника Сисси с улыбкой обратила ко мне свое прелестное, похотливое кошачье личико. В прошлом году мы с ней однажды встретились на вечеринке. Уже тогда между нами пробежала искра, но нас как-то развели в разные стороны, и невысказанное взаимопонимание осталось всего лишь обещанием.
И вот она наконец передо мной, стройная, с торчащими грудями, именно такая, какой я запомнил ее, с экзотическими раскосыми глазами, от которых в голове моей рождались фантазии, сцены игры в раба и господина. Она приоткрыла рот, облизала губы и сказала:
– Так вы не забыли меня?
Ее нежный венгерский акцент чуть не выбил у меня почву из-под ног. Но я овладел собой и холодно сказал:
– Конечно, детка, как тебе жилось?
(Некоторая бессердечность, грубоватое равнодушие – верный и единственный ключ к успеху в этой игре.)
Она широко раскрыла глаза. Как сомнамбула, подошла ко мне и обвила руками мою шею. Ее груди прижались к серебряным оборкам моего костюма, немного примяв их; она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до моих склоненных к ней, усмехающихся губ. Волшебное мгновение! И вдруг в нашей крохотной спаленке кто-то громко чихнул.
Мы отпрянули друг от друга. Я включил свет и увидел громадного блондина, рассевшегося в двухместном кресле в углу комнаты. Он держал в руке блокнот и что-то царапал в нем огрызком карандаша.
– Объясните, что вам здесь нужно, – прорычал я угрожающе.
Блондин поднялся – и я увидел, что он действительно очень большой.
– Продолжай заниматься тем, чем занимался, пупсик, – сказал он. – Я тебя изучаю.
– В самом деле? – спросил я. – А зачем собственно?
– Затем, что я хочу стать похожим на тебя.
Тут Сисси ушла. Даст Бог, повезет в следующий раз!
Я побеседовал с Билли Берсеркером, как он мне представился, и узнал, что некто по прозванию Профессор послал его изучать меня. Нескольких слов из описания наружности Профессора было достаточно для меня. Черт бы побрал этого Кромптона!
– Да, пожалуйста, изучайте меня, – согласился я, когда стало ясно, что выбора у меня нет. – По совести говоря, я сам подыскивал себе ученика, которому мог бы передать весь багаж своих великолепных познаний.
– Какое счастье, что мы встретились!
– Не правда ли? Я скоро встречусь с вами вновь и расскажу, как мы построим курс обучения. Пожалуйста, запишите свой адрес и телефон. А теперь идите домой и хорошенько подготовьтесь к этой сложной работе.
Берсеркер, однако, на это не купился и покачал головой.
– Я сам буду выбирать время и начинаю прямо сейчас.
– Но я ваш учитель, – заметил я ему. – И мне виднее, как лучше.
– Это верно, только я еще не верю тебе.
– И что же вы предлагаете?
– Я буду при тебе постоянно, буду за тобой наблюдать, как велел Профессор.
– Мой дорогой друг! Да это просто немыслимо! Хотя бы потому, что я не смогу вести себя естественно – я имею в виду эффект Гейзенберга, если вам это о чем-то говорит. А в таком случае вам нечего будет изучать.
Берсеркер выпятил челюсть – очень неприятная манера! – и сказал:
– Или ты будешь вести себя естественно, или я вытрясу из тебя всю душу!
– И что вам это даст? Ни один самоуверенный человек не сможет вести себя естественно после побоев.
Он тяжело задумался. Я почти физически ощущал, как ленивые извилины в его мозгу ворочаются с боку на бок в попытках упростить полученную информацию до состояния, доступного его пониманию. Наконец он заявил:
– Если ты не будешь вести себя самоуверенно, я убью тебя и найду кого-нибудь другого, чтобы брать с него пример.
Я выдавил из себя веселый смешок.
– Но ведь я-то самый лучший, – напомнил я ему. – В сущности, я единственный по-настоящему уверенный в себе человек на этой планете. Вам придется перенимать второсортные манеры, и в результате сами вы станете в лучшем случае третьесортным.
– Но я и вправду хочу учиться у тебя, – сказал он. – Я же вижу – ты как раз то, что мне нужно.
– Вот тут вы правы, – сказал я, игриво похлопав его по плечу. – Вы моментально обретете уверенность в себе, если будете во всем меня слушаться.
– Спасибо, – сказал он. – Пусть это будет мой первый самоуверенный поступок: я буду следовать за тобой по пятам и не спущу с тебя глаз ни на минуту, как мне велел Профессор.
И это было его последнее заявление. Бандитское заявление, честное слово! Но мы еще посмотрим, кто кого!»
Глава 11
Из тайного дневника Джиллиам:
«Я наконец решилась – ушла от Эда, хотя он явно этого не хотел. Сначала я почувствовала такое облегчение! Но потом Гвендквайфер разнюнилась, и все сделалось беспросветно унылым, и я вспомнила, как нам хорошо порой бывало с Эдом, и в конце концов я сказала ему, что передумала и возвращаюсь, а этот негодяй послал меня подальше!
Я знаю, это все его дружок с птичьим личиком, его влияние. После его появления Эд словно взбесился. (Эд, конечно, и раньше был несколько сумасбродным. Он говорит, что это у него от предков по материнской линии, сицилийцев, и от предков со стороны отца – афганцев. Я, правда, не разбираюсь в этих типах из стран третьего мира.)
Гвендквайфер буквально сводит меня с ума. Она без конца твердит, что скучает по своему папочке; ну ладно, Бог с ней, но она говорит, что скучает по папочкиным подружкам, а это уже чересчур – выслушивать такое от собственной дочери! Впрочем, чего я зациклилась на этой ерунде?
Несмотря ни на что, я все-таки решила вернуть Эда, хотя он заслуживает только того, чтобы всадить ему в сердце кол, оборотню поганому! Но он отец Гвен, и в общем-то он не хуже других мужчин. Вся проблема в том, что Эд сам не понимает, что хочет, чтобы я вернулась к нему, и виноват во всем этот недоносок, выдающий себя за родственника Эда. Я не больно разобралась в их родственных отношениях, но тут, верно, не обошлось без сицилийского и афганского кланов. Может, он напустил на Эда какую-то порчу, а может, Эд изо всех сил старается доказать свои дурацкие мужские достоинства? Он всегда был немного легкомысленным, но теперь зашел слишком уж далеко».
Другой отрывок:
«Я много раз звонила ему, я следила за ним и заметила, что возле Эда все время крутится огромный блондин, которого я никогда раньше не видела. Откуда он взялся? Их теперь водой не разольешь, и все это весьма похоже на какое-то извращение. Неужели Эд – гомик? Зарежьте меня, никогда бы не подумала. По-видимому, здесь что-то другое».
И еще отрывок:
«Этот блондин-гигант знает и Кромптона! Похоже, вся эта троица что-то замышляет. Но что? Придется выяснить, в чем тут дело».
«Я наконец решилась – ушла от Эда, хотя он явно этого не хотел. Сначала я почувствовала такое облегчение! Но потом Гвендквайфер разнюнилась, и все сделалось беспросветно унылым, и я вспомнила, как нам хорошо порой бывало с Эдом, и в конце концов я сказала ему, что передумала и возвращаюсь, а этот негодяй послал меня подальше!
Я знаю, это все его дружок с птичьим личиком, его влияние. После его появления Эд словно взбесился. (Эд, конечно, и раньше был несколько сумасбродным. Он говорит, что это у него от предков по материнской линии, сицилийцев, и от предков со стороны отца – афганцев. Я, правда, не разбираюсь в этих типах из стран третьего мира.)
Гвендквайфер буквально сводит меня с ума. Она без конца твердит, что скучает по своему папочке; ну ладно, Бог с ней, но она говорит, что скучает по папочкиным подружкам, а это уже чересчур – выслушивать такое от собственной дочери! Впрочем, чего я зациклилась на этой ерунде?
Несмотря ни на что, я все-таки решила вернуть Эда, хотя он заслуживает только того, чтобы всадить ему в сердце кол, оборотню поганому! Но он отец Гвен, и в общем-то он не хуже других мужчин. Вся проблема в том, что Эд сам не понимает, что хочет, чтобы я вернулась к нему, и виноват во всем этот недоносок, выдающий себя за родственника Эда. Я не больно разобралась в их родственных отношениях, но тут, верно, не обошлось без сицилийского и афганского кланов. Может, он напустил на Эда какую-то порчу, а может, Эд изо всех сил старается доказать свои дурацкие мужские достоинства? Он всегда был немного легкомысленным, но теперь зашел слишком уж далеко».
Другой отрывок:
«Я много раз звонила ему, я следила за ним и заметила, что возле Эда все время крутится огромный блондин, которого я никогда раньше не видела. Откуда он взялся? Их теперь водой не разольешь, и все это весьма похоже на какое-то извращение. Неужели Эд – гомик? Зарежьте меня, никогда бы не подумала. По-видимому, здесь что-то другое».
И еще отрывок:
«Этот блондин-гигант знает и Кромптона! Похоже, вся эта троица что-то замышляет. Но что? Придется выяснить, в чем тут дело».
Глава 12
Кромптон спокойно разгадывал кроссворд, когда в дверь неожиданно громко постучали. Он открыл ее, и Джиллиам ворвалась в комнату, требуя ответить ей, что он собирается делать с ее мужем.
– Я хочу, чтобы он соединился со мной, – ответил Кромптон.
– Что значит – соединился? Это что еще за фокусы?
– Разве вы ничего не знаете? – сказал Кромптон. – О вирусной шизофрении, дюрьеровых телах, реинтеграции?
– Что-то такое однажды показывали по телевизору. Так вы хотите сказать, что Эд и вы…
– Мы – это результат заболевания вирусной шизофренией, – объяснил Кромптон. – Мы с ним две части одного целого. Есть еще третья часть, Дэн Стэк, который живет на планете Йигга. Все трое мы являемся компонентами одной личности. И ни один из нас не может быть полноценным человеком без двух других частей.
– Продолжайте, – потребовала Джиллиам.
– Вы что-нибудь понимаете в реинтеграции? Лумис и Стэк – два моих компонента – имеют возможность покинуть свои тела (всего лишь дюрьеровы заменители) и соединиться в моем собственном, подлинно человеческом теле. В случае удачи произойдет слияние и трансформация, в результате которой мы станем полноценной личностью.
– Не так быстро, – попросила Джиллиам. – Я хочу разобраться с этими телами. Все присоединятся к вам, так, что ли? Хорошенькое дело! И, как я понимаю, вы будете главным?
– Да, – сказал Кромптон. – Ведь я и есть самая полноценная личность из нас троих, и это мое тело.
– А что станет с их телами?
– Я хочу, чтобы он соединился со мной, – ответил Кромптон.
– Что значит – соединился? Это что еще за фокусы?
– Разве вы ничего не знаете? – сказал Кромптон. – О вирусной шизофрении, дюрьеровых телах, реинтеграции?
– Что-то такое однажды показывали по телевизору. Так вы хотите сказать, что Эд и вы…
– Мы – это результат заболевания вирусной шизофренией, – объяснил Кромптон. – Мы с ним две части одного целого. Есть еще третья часть, Дэн Стэк, который живет на планете Йигга. Все трое мы являемся компонентами одной личности. И ни один из нас не может быть полноценным человеком без двух других частей.
– Продолжайте, – потребовала Джиллиам.
– Вы что-нибудь понимаете в реинтеграции? Лумис и Стэк – два моих компонента – имеют возможность покинуть свои тела (всего лишь дюрьеровы заменители) и соединиться в моем собственном, подлинно человеческом теле. В случае удачи произойдет слияние и трансформация, в результате которой мы станем полноценной личностью.
– Не так быстро, – попросила Джиллиам. – Я хочу разобраться с этими телами. Все присоединятся к вам, так, что ли? Хорошенькое дело! И, как я понимаю, вы будете главным?
– Да, – сказал Кромптон. – Ведь я и есть самая полноценная личность из нас троих, и это мое тело.
– А что станет с их телами?