Страница:
Но все было тщетно. Ярость Кромптона неожиданно выработала в мозгу мощный поток антител – элементов психической энергии, подавляющих боль. Лумис боролся отчаянно: он знал, что, если частицы достигнут своей цели, он будет окончательно затерян, замурован где-нибудь в глухом забытом уголке сознания Кромптона.
– Элистер! – завопил он. – Не делай этого! Я тебе нужен для реинтеграции!
Кромптон услышал его и понял, что это правда. Собрав остатки разума, он подавил неожиданный всплеск, все еще бушевавший в его венах, и с громадным трудом восстановил контроль над своими чувствами.
Поток антител быстро иссяк, и Лумис, потрясенный, но целехонький, занял свое место.
Сначала они не разговаривали друг с другом. Лумис дулся и сердился целый день, клялся и божился, что не простит Кромптону его жестокости никогда. Но он не умел ненавидеть. Все-таки в первую очередь он был сенсуалистом, жил сиюминутными ощущениями, не помнил прошлых обид и не задумывался о будущем. Его негодование улеглось, к нему вернулось прежнее, безмятежное настроение.
Кромптон как доминирующая часть личности признал свою ответственность за случившееся. Он упрекал себя за этот неистовый взрыв и очень старался поладить с Лумисом. Остальное время полета они поддерживали хорошие, хотя и немного натянутые отношения.
Наконец звездолет прибыл на Йиггу. Пассажиров отправили на спутник Индукцию, где они прошли таможенный досмотр и прочие иммиграционные службы. Им ввели сыворотки от ползучей лихорадки, чумы Зеленой реки, локотной гнили, рыцарской болезни, синдрома Чопстера, чесотки Галлорани и в конце концов позволили на челночной ракете спуститься в Йиггавилль.
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
– Элистер! – завопил он. – Не делай этого! Я тебе нужен для реинтеграции!
Кромптон услышал его и понял, что это правда. Собрав остатки разума, он подавил неожиданный всплеск, все еще бушевавший в его венах, и с громадным трудом восстановил контроль над своими чувствами.
Поток антител быстро иссяк, и Лумис, потрясенный, но целехонький, занял свое место.
Сначала они не разговаривали друг с другом. Лумис дулся и сердился целый день, клялся и божился, что не простит Кромптону его жестокости никогда. Но он не умел ненавидеть. Все-таки в первую очередь он был сенсуалистом, жил сиюминутными ощущениями, не помнил прошлых обид и не задумывался о будущем. Его негодование улеглось, к нему вернулось прежнее, безмятежное настроение.
Кромптон как доминирующая часть личности признал свою ответственность за случившееся. Он упрекал себя за этот неистовый взрыв и очень старался поладить с Лумисом. Остальное время полета они поддерживали хорошие, хотя и немного натянутые отношения.
Наконец звездолет прибыл на Йиггу. Пассажиров отправили на спутник Индукцию, где они прошли таможенный досмотр и прочие иммиграционные службы. Им ввели сыворотки от ползучей лихорадки, чумы Зеленой реки, локотной гнили, рыцарской болезни, синдрома Чопстера, чесотки Галлорани и в конце концов позволили на челночной ракете спуститься в Йиггавилль.
Глава 3
Йигга была единственной планетой в системе карликовой звезды Иоаннис (БГТ-3444590). Грушевидная планета вращалась вокруг своего светила, отклоняясь в афелии на семь градусов семь минут, и по земным стандартам тянула на оценку 0,65892, а по минералам была типичным представителем класса Си, если не принимать во внимание необъяснимое отсутствие молибдена.
На планете было четыре континента; три из них, сплошь покрытые лавой, были практически необитаемы, если не считать микроскопических поедателей лавы и их паразитов. Четвертый континент, Клорапсемия, не уступал размерами Азии и Африке вместе взятым. Клорапсемия бесконечной неровной лентой извивалась вдоль экватора Йигги, климатом, флорой и фауной напоминая Землю в лучшие годы каменноугольного периода.
Коренные жители планеты, йиггане, вели свое происхождение от рептилий. Ростом около восьми футов, невероятно сильные, агрессивные и кровожадные, к тому же с недоразвитым чувством юмора, они представляли серьезную угрозу для немногочисленных землян, которые правили их планетой. Между двумя расами то и дело разгорались необъявленные войны, осложненные законом, запрещавшим убивать йигган, поскольку они находились под охраной межзвездных соглашений. Землян же эти соглашения не защищали, так как йиггане не признавали никаких законов, кроме собственных, которые, в свою очередь, не признавал никто, кроме них. Однако на их прегрешения смотрели сквозь пальцы, поскольку убивали они, как правило, самых никудышных, безработных землян, экономя тем самым для общества расходы на социальные нужды. К тому же земляне старательно замалчивали тот факт, что йиггане находятся в стадии вымирания и что уровень рождаемости у них упал до нуля после того, как земляне опрыскали планету суперциклоном «Б» – газом, стерилизующим рептилий и некоторые виды моли.
Йиггавилль, столица северо-западной Клорапсемии, был типичным тропическим городом с широкими пыльными бульварами, обрамленными палатками и ларьками, в которых улыбающиеся жители продавали блестящие кустарные безделушки, ходовой товар на процветающем рынке прикладного искусства на соседней планете Несбитт IV.
В ратуше Кромптон заставил упирающегося чиновника отыскать последний адрес Дэна Стэка. Это был город Иниойо, центр добычи речного жемчуга на левом берегу Зеленой реки. Но добраться до него было непросто. Иниойо лежал за Великим болотом Килби, занимающим площадь, равную всей Западной Европе, исключая Албанию. Одолеть это болото можно было только в составе какой-нибудь экспедиции, и Кромптону удалось отыскать небольшую группу, которая отправлялась в путь на следующее утро.
После бессонной ночи в отеле «Йигга», где смуглые плантаторы развлекались с визгливыми белокурыми гарпиями до самого утра, Кромптон направился на Коллекшн-стрит, откуда стартовала экспедиция.
Путешествие внутрь материка готовилось с большой тщательностью. Главным предметом забот были фелюги. Делали их из дерева типа земных бальзамовых; суда получались овальной формы и могли выдержать двенадцать человек или двух зирни. (Зирни, безрогие мулы с расклешенными копытами, прекрасно приспособлены для передвижения по болотам. Они похожи на восточно-индийских буйволов-амфибий, за одним только отличием: мускулы сфинктера расположены у них вокруг коленных суставов задних ног – а почему, этого никто не знает. Эти огромные, неутомимые животные способны с большой скоростью топать по болотной жиже, состоящей из песка, воды, глины, солода и кристаллов буры. Если их подстегнуть, зирни способны развить скорость до пяти миль в час или, еще лучше, расплескать своими ступнями-раструбами всю воду и таким образом создать временный проход, по которому можно легко отбуксировать фелюги. К недостаткам зирни относится их стремление к метаморфозам: в одно мгновение они могут превратиться в нечто плоское, длинное, похожее на бревно, и стать совершенно бесполезными для землян. Так что в некотором смысле они куда хуже своих земных сородичей, но зато отличаются беззлобным нравом и при этом вкусно пахнут.)
За довольно значительную плату Кромптон нанял себе зирни и погонщика. Пришлось также приобрести рюкзак, палатку, пластиковый розовый умывальник, походную кухню в оранжевом чехле, два компаса, запас питательных пилюль компактоплекса, швейцарский армейский нож и небольшой запас продуктов со сроком хранения двенадцать месяцев.
И вот наконец все готово. Начальник экспедиции дважды протрубил в носорожий охотничий рожок, и экспедиция отчалила, сопровождаемая хриплым пением гребцов-йигган. Вот как звучит весьма приблизительный перевод их песни:
На планете было четыре континента; три из них, сплошь покрытые лавой, были практически необитаемы, если не считать микроскопических поедателей лавы и их паразитов. Четвертый континент, Клорапсемия, не уступал размерами Азии и Африке вместе взятым. Клорапсемия бесконечной неровной лентой извивалась вдоль экватора Йигги, климатом, флорой и фауной напоминая Землю в лучшие годы каменноугольного периода.
Коренные жители планеты, йиггане, вели свое происхождение от рептилий. Ростом около восьми футов, невероятно сильные, агрессивные и кровожадные, к тому же с недоразвитым чувством юмора, они представляли серьезную угрозу для немногочисленных землян, которые правили их планетой. Между двумя расами то и дело разгорались необъявленные войны, осложненные законом, запрещавшим убивать йигган, поскольку они находились под охраной межзвездных соглашений. Землян же эти соглашения не защищали, так как йиггане не признавали никаких законов, кроме собственных, которые, в свою очередь, не признавал никто, кроме них. Однако на их прегрешения смотрели сквозь пальцы, поскольку убивали они, как правило, самых никудышных, безработных землян, экономя тем самым для общества расходы на социальные нужды. К тому же земляне старательно замалчивали тот факт, что йиггане находятся в стадии вымирания и что уровень рождаемости у них упал до нуля после того, как земляне опрыскали планету суперциклоном «Б» – газом, стерилизующим рептилий и некоторые виды моли.
Йиггавилль, столица северо-западной Клорапсемии, был типичным тропическим городом с широкими пыльными бульварами, обрамленными палатками и ларьками, в которых улыбающиеся жители продавали блестящие кустарные безделушки, ходовой товар на процветающем рынке прикладного искусства на соседней планете Несбитт IV.
В ратуше Кромптон заставил упирающегося чиновника отыскать последний адрес Дэна Стэка. Это был город Иниойо, центр добычи речного жемчуга на левом берегу Зеленой реки. Но добраться до него было непросто. Иниойо лежал за Великим болотом Килби, занимающим площадь, равную всей Западной Европе, исключая Албанию. Одолеть это болото можно было только в составе какой-нибудь экспедиции, и Кромптону удалось отыскать небольшую группу, которая отправлялась в путь на следующее утро.
После бессонной ночи в отеле «Йигга», где смуглые плантаторы развлекались с визгливыми белокурыми гарпиями до самого утра, Кромптон направился на Коллекшн-стрит, откуда стартовала экспедиция.
Путешествие внутрь материка готовилось с большой тщательностью. Главным предметом забот были фелюги. Делали их из дерева типа земных бальзамовых; суда получались овальной формы и могли выдержать двенадцать человек или двух зирни. (Зирни, безрогие мулы с расклешенными копытами, прекрасно приспособлены для передвижения по болотам. Они похожи на восточно-индийских буйволов-амфибий, за одним только отличием: мускулы сфинктера расположены у них вокруг коленных суставов задних ног – а почему, этого никто не знает. Эти огромные, неутомимые животные способны с большой скоростью топать по болотной жиже, состоящей из песка, воды, глины, солода и кристаллов буры. Если их подстегнуть, зирни способны развить скорость до пяти миль в час или, еще лучше, расплескать своими ступнями-раструбами всю воду и таким образом создать временный проход, по которому можно легко отбуксировать фелюги. К недостаткам зирни относится их стремление к метаморфозам: в одно мгновение они могут превратиться в нечто плоское, длинное, похожее на бревно, и стать совершенно бесполезными для землян. Так что в некотором смысле они куда хуже своих земных сородичей, но зато отличаются беззлобным нравом и при этом вкусно пахнут.)
За довольно значительную плату Кромптон нанял себе зирни и погонщика. Пришлось также приобрести рюкзак, палатку, пластиковый розовый умывальник, походную кухню в оранжевом чехле, два компаса, запас питательных пилюль компактоплекса, швейцарский армейский нож и небольшой запас продуктов со сроком хранения двенадцать месяцев.
И вот наконец все готово. Начальник экспедиции дважды протрубил в носорожий охотничий рожок, и экспедиция отчалила, сопровождаемая хриплым пением гребцов-йигган. Вот как звучит весьма приблизительный перевод их песни:
Точный перевод этого заунывного заклинания еще ждет своей публикации в специальной книге по психологии йигган. А пока можно лишь констатировать, что смысл большинства родовых песен Галактики остается для нас тайной за семью печатями.
Запутанными и странными путями дух тины
Переносит печаль в небеса и быстрые крылья в лицо
Тому, кто обитает в водных пустынях
и темных болотах Матери,
Чья тропа – ее ритуал и чьи смуглые нежные ноздри.
Глава 4
Лумис сначала заявил, что он тоже будет участвовать в управлении телом. Но он слегка лукавил. На самом деле ему хотелось принимать участие в интересных событиях. Он жаждал ощутить запахи и вкус незнакомой пищи, испытать чувство утоления жажды, поглазеть на невиданные чудеса, послушать всякие забавные звуки. Но он не хотел осознавать и полностью ощущать все невзгоды этого путешествия.
А нескончаемый путь через болота, казалось, состоял из одних невзгод.
– Смотри в оба, – говорил Кромптон, и Лумис внезапно выпадал из мира грез, где он теперь почти все время пребывал, плавая в бесплотных просторах на волнах воображения, которые окутывали окружающий мир туманной полупрозрачной вуалью, и вдруг – трах! – и Лумис видит усталыми, слезящимися от боли глазами монотонную серо-зеленую растительность и грязные, искусанные насекомыми спины носильщиков.
Но что там визуальные впечатления – это еще куда ни шло! А вот вообразите, как вы, извлеченный из своего кокона, где не было никаких запахов, окунаетесь в атмосферу едкой вони, исходящей от носильщиков, смешанной с испарениями гниющих растений, напоминающими запах подгоревшего мяса, невыносимым хлорно-фиалковым зловонием от испражнений зирни и резким аммиачным запахом пота самого Кромптона.
То, что Кромптон, обладатель самого тонкого в мире обоняния, без жалоб и стонов терпел эту смердящую какофонию запахов, можно объяснить только поразительным стоицизмом этого человека. Лумис же находил ситуацию абсолютно невыносимой. (Запахи чуждых нам мест трудно описывать, но они куда более живо передают суть впечатлений, нежели зрительные образы. Кто не помнит утверждения Кларендона, что Алкмен V пахнет «точно как бизоний пердеж, пропущенный сквозь бочку протухшего козьего сыра»? Или слова Гриньека о Гнуше II: «Запах смеси черной патоки и кольдкрема в животе разлагающегося муравьеда»?)
Но самым страшным в этом путешествии был даже не запах. Что было совсем невыносимо для добродушного, сонливого и ленивого Лумиса, так это необходимость время от времени брать на себя контроль над телом и страдать от экземы, которая разъедала кожу и беспрерывно чесалась, гневно орать, напрягая охрипшее больное горло, на зазевавшихся носильщиков, тревожно ожидать нападения туземцев, а самое главное – постоянно принуждать усталое тело двигаться вперед, подавлять желание наплевать на все и отказаться от этой дурацкой затеи. Лумис никогда не хотел пускаться в это безумное путешествие к цели, которая представлялась ему более чем сомнительной. К тому же, принимая на себя контроль над телом, он почему-то должен был во всем следовать приказаниям Кромптона, а это уж ни в какие ворота не лезло! Кромптон – идиот, он поставил их жизнь на карту, несмотря на энергичные протесты Лумиса, и теперь Лумис должен помогать и содействовать ему в этом? Дудки! Сопротивление Лумиса было вызвано одним из самых глубоких человеческих инстинктов: нежеланием оказаться в дураках. Таков был характер Лумиса, и нельзя судить его за нежелание, а потом и прямой отказ помогать Кромптону во время путешествия через болота. Тут он не мог быть союзником. Он был пленником, и ему перепадало немного света и свободы, только если он соглашался сотрудничать со своим тюремщиком. И честь ему и хвала, что он еще как-то боролся за свою собственную индивидуальность, да и самую жизнь теми ничтожными средствами, которые оставались в его распоряжении.
При всей необычности ситуации Лумис оставался личностью со всеми присущими ей правами. И что бы там ни говорили о неполноценности изолированного сегмента, принадлежавшего изначально другой личности, он прекрасно освоился с внешним миром. Многие люди с так называемой нормальной индивидуальностью считали бы, что им чертовски повезло, обладай они хотя бы десятой долей жизнерадостности Лумиса.
Лумис понимал, что для Кромптона он всего лишь средство добиться успеха, вещь, необходимая для превращения Кромптона в Суперкромптона путем ассимиляции и поглощения братьев по разуму. Сознавать это было далеко не приятно. Лумис вынужден был смириться с этой мыслью, но надеялся, что не превратится в тень Кромптона.
А нескончаемый путь через болота, казалось, состоял из одних невзгод.
– Смотри в оба, – говорил Кромптон, и Лумис внезапно выпадал из мира грез, где он теперь почти все время пребывал, плавая в бесплотных просторах на волнах воображения, которые окутывали окружающий мир туманной полупрозрачной вуалью, и вдруг – трах! – и Лумис видит усталыми, слезящимися от боли глазами монотонную серо-зеленую растительность и грязные, искусанные насекомыми спины носильщиков.
Но что там визуальные впечатления – это еще куда ни шло! А вот вообразите, как вы, извлеченный из своего кокона, где не было никаких запахов, окунаетесь в атмосферу едкой вони, исходящей от носильщиков, смешанной с испарениями гниющих растений, напоминающими запах подгоревшего мяса, невыносимым хлорно-фиалковым зловонием от испражнений зирни и резким аммиачным запахом пота самого Кромптона.
То, что Кромптон, обладатель самого тонкого в мире обоняния, без жалоб и стонов терпел эту смердящую какофонию запахов, можно объяснить только поразительным стоицизмом этого человека. Лумис же находил ситуацию абсолютно невыносимой. (Запахи чуждых нам мест трудно описывать, но они куда более живо передают суть впечатлений, нежели зрительные образы. Кто не помнит утверждения Кларендона, что Алкмен V пахнет «точно как бизоний пердеж, пропущенный сквозь бочку протухшего козьего сыра»? Или слова Гриньека о Гнуше II: «Запах смеси черной патоки и кольдкрема в животе разлагающегося муравьеда»?)
Но самым страшным в этом путешествии был даже не запах. Что было совсем невыносимо для добродушного, сонливого и ленивого Лумиса, так это необходимость время от времени брать на себя контроль над телом и страдать от экземы, которая разъедала кожу и беспрерывно чесалась, гневно орать, напрягая охрипшее больное горло, на зазевавшихся носильщиков, тревожно ожидать нападения туземцев, а самое главное – постоянно принуждать усталое тело двигаться вперед, подавлять желание наплевать на все и отказаться от этой дурацкой затеи. Лумис никогда не хотел пускаться в это безумное путешествие к цели, которая представлялась ему более чем сомнительной. К тому же, принимая на себя контроль над телом, он почему-то должен был во всем следовать приказаниям Кромптона, а это уж ни в какие ворота не лезло! Кромптон – идиот, он поставил их жизнь на карту, несмотря на энергичные протесты Лумиса, и теперь Лумис должен помогать и содействовать ему в этом? Дудки! Сопротивление Лумиса было вызвано одним из самых глубоких человеческих инстинктов: нежеланием оказаться в дураках. Таков был характер Лумиса, и нельзя судить его за нежелание, а потом и прямой отказ помогать Кромптону во время путешествия через болота. Тут он не мог быть союзником. Он был пленником, и ему перепадало немного света и свободы, только если он соглашался сотрудничать со своим тюремщиком. И честь ему и хвала, что он еще как-то боролся за свою собственную индивидуальность, да и самую жизнь теми ничтожными средствами, которые оставались в его распоряжении.
При всей необычности ситуации Лумис оставался личностью со всеми присущими ей правами. И что бы там ни говорили о неполноценности изолированного сегмента, принадлежавшего изначально другой личности, он прекрасно освоился с внешним миром. Многие люди с так называемой нормальной индивидуальностью считали бы, что им чертовски повезло, обладай они хотя бы десятой долей жизнерадостности Лумиса.
Лумис понимал, что для Кромптона он всего лишь средство добиться успеха, вещь, необходимая для превращения Кромптона в Суперкромптона путем ассимиляции и поглощения братьев по разуму. Сознавать это было далеко не приятно. Лумис вынужден был смириться с этой мыслью, но надеялся, что не превратится в тень Кромптона.
Глава 5
– Хочешь сыграть на десятку? – предложил Лумису погонщик зирни.
– Почему бы и нет? – откликнулся Лумис.
Кромптон велел ему взять управление над телом, а сам решил перехватить часок-другой вполне заслуженного отдыха и немного соснуть. Лумис вел себя довольно сносно, если не считать его постоянных жалоб на боли в животе и тщетных попыток отравить существование Кромптона нехитрыми рассуждениями на тему: «оба мы погибнем, потерпев фиаско в этой безумной экспедиции». Он не принадлежал к числу молчаливых страдальцев.
А сейчас Лумис погрузился в игру ууув с погонщиком зирни. Погонщик принадлежал к народности груков – так называли себя креолы, родившиеся на Йигге. Он поставил на следующий ход большую сумму, и теперь его обычно гладкое лицо пошло рябью от возбуждения, с которым он наблюдал за Лумисом. Лумис прошептал молитву над парой кристаллов с расписными гранями и бросил их в воронку из тикового дерева с зарубками внутри.
Кристаллы покатились и были пойманы фортуной на голубом витке спирали, подарив таким образом Лумису победу и выигранную двадцатку.
На лице погонщика сквозь редкий желтенький пушок проступила бледность. Он рассчитывал на всем известную удачливость груков, и, как бывает в таких случаях, это сыграло с ним дурную шутку. На самом-то деле груки вовсе не так уж удачливы, потому что они слишком глупы, чтобы осознать собственную невезучесть. А погонщику еще и нечем было платить, за что его ждало крайне суровое наказание от Старого Рукса, самого сильного и самого глупого из всех груков в экспедиции, в чьи обязанности входило укреплять в груках священную веру в неполноценность их расы.
– Послушайте, мистер, – захныкал грук, – у меня есть для вас кое-что получше, чем деньги. Это секретная информация, которая для такого умного джентльмена, как вы, может представлять интерес и даже практическую ценность.
– Ха! Не можешь заплатить? – сказал Лумис. Он пронзил взглядом погонщика. В уголках его губ заиграла улыбочка, он согнал ее, и она переместилась в уголки губ его собеседника. – Черт побери, да деньги не имеют никакого значения. Что за информация?
Грук близко наклонился к Лумису и прошептал что-то ему на ухо. Глаза Лумиса вылезли из орбит. Он было нахмурился, но тут же позволил улыбочке вновь приподнять уголки своих губ.
– Это в самом деле интересно, – сказал он, – если не врешь.
– Я не вру, эфенди! – взвизгнул грук, в панике употребив словечко из языка народа, к которому он никак не мог принадлежать по своему происхождению.
Неожиданно проснулся Кромптон.
– Что тут творится? – спросил он.
Лумис непринужденно передал ему контроль над телом.
– Ничего особенного. Мы просто поболтали с парнишкой.
Погонщик съежился, шаркнул ножкой и испарился.
– Ты потрудился протереть тело досуха после похода? – спросил Кромптон.
– Естественно! За кого ты меня принимаешь?
– Не время ссориться, – сказал Кромптон. – Скоро экспедиция тронется в путь?
– Скоро, – сказал Лумис. – А знаешь, Эл, ты не так уж хорошо выглядишь.
Лумис имел в виду не тело, в котором они оба обитали; он намекал на самосознание Кромптона, которое каждый из них сохранял в неприкосновенности и посредством которого они общались.
Самосознание Кромптона было истощено, перетружено и напряжено до предела. Чтобы экспедиция не замедляла свое продвижение, он взвалил на себя кучу забот. Он организовал охрану лагеря по всему периметру от дьявольской ползучей травы, на что порой требовалась десятая часть всей экспедиции, и распределил между носильщиками ночные дежурства, которые до этого проходили без всякой очередности и вызывали массу скандалов и ругани.
Лумис оставался верен себе и ни в чем не помогал ему. Он признавал лишь один простейший способ обнаружения Стэка; обосноваться где-нибудь в комфортабельном отеле и написать ему письмо, а если из этого ничего не получится, нанять детектива.
Даже Кромптон потерял счет дням, проведенным в болотах с нескончаемым мышиным писком птиц бу-бу, мокрым шлепаньем и похрюкиванием пятнистых бурых аллигантилоп и постоянным стаккато, выбиваемым экстрактором сжатого воздуха. Дважды их отряд отбил незначительные набеги кочевых племен йигганских ренегатов и дегенератов, замаскированных под патриотов. В экспедиции за это время родились трое детей, а среди неженатых мужчин постарше разыгралась цинга. У интенданта совсем перевелся пудинг из тапиоки, и даже овсяные лепешки приходилось выдавать по нормам.
Но дух был тверд, и экспедиция продвигалась вперед – сложный микрокосм, пересекающий мокрое пространство.
Наконец в низких тучах появился просвет, на западе из болота выдвинулся мыс суши. Вскоре стали видны глинобитные крыши и белый забор сторожевой заставы Иниойо.
Экспедиция успешно подошла к концу. Оставалось только решить, кто первый насладится душем.
– Почему бы и нет? – откликнулся Лумис.
Кромптон велел ему взять управление над телом, а сам решил перехватить часок-другой вполне заслуженного отдыха и немного соснуть. Лумис вел себя довольно сносно, если не считать его постоянных жалоб на боли в животе и тщетных попыток отравить существование Кромптона нехитрыми рассуждениями на тему: «оба мы погибнем, потерпев фиаско в этой безумной экспедиции». Он не принадлежал к числу молчаливых страдальцев.
А сейчас Лумис погрузился в игру ууув с погонщиком зирни. Погонщик принадлежал к народности груков – так называли себя креолы, родившиеся на Йигге. Он поставил на следующий ход большую сумму, и теперь его обычно гладкое лицо пошло рябью от возбуждения, с которым он наблюдал за Лумисом. Лумис прошептал молитву над парой кристаллов с расписными гранями и бросил их в воронку из тикового дерева с зарубками внутри.
Кристаллы покатились и были пойманы фортуной на голубом витке спирали, подарив таким образом Лумису победу и выигранную двадцатку.
На лице погонщика сквозь редкий желтенький пушок проступила бледность. Он рассчитывал на всем известную удачливость груков, и, как бывает в таких случаях, это сыграло с ним дурную шутку. На самом-то деле груки вовсе не так уж удачливы, потому что они слишком глупы, чтобы осознать собственную невезучесть. А погонщику еще и нечем было платить, за что его ждало крайне суровое наказание от Старого Рукса, самого сильного и самого глупого из всех груков в экспедиции, в чьи обязанности входило укреплять в груках священную веру в неполноценность их расы.
– Послушайте, мистер, – захныкал грук, – у меня есть для вас кое-что получше, чем деньги. Это секретная информация, которая для такого умного джентльмена, как вы, может представлять интерес и даже практическую ценность.
– Ха! Не можешь заплатить? – сказал Лумис. Он пронзил взглядом погонщика. В уголках его губ заиграла улыбочка, он согнал ее, и она переместилась в уголки губ его собеседника. – Черт побери, да деньги не имеют никакого значения. Что за информация?
Грук близко наклонился к Лумису и прошептал что-то ему на ухо. Глаза Лумиса вылезли из орбит. Он было нахмурился, но тут же позволил улыбочке вновь приподнять уголки своих губ.
– Это в самом деле интересно, – сказал он, – если не врешь.
– Я не вру, эфенди! – взвизгнул грук, в панике употребив словечко из языка народа, к которому он никак не мог принадлежать по своему происхождению.
Неожиданно проснулся Кромптон.
– Что тут творится? – спросил он.
Лумис непринужденно передал ему контроль над телом.
– Ничего особенного. Мы просто поболтали с парнишкой.
Погонщик съежился, шаркнул ножкой и испарился.
– Ты потрудился протереть тело досуха после похода? – спросил Кромптон.
– Естественно! За кого ты меня принимаешь?
– Не время ссориться, – сказал Кромптон. – Скоро экспедиция тронется в путь?
– Скоро, – сказал Лумис. – А знаешь, Эл, ты не так уж хорошо выглядишь.
Лумис имел в виду не тело, в котором они оба обитали; он намекал на самосознание Кромптона, которое каждый из них сохранял в неприкосновенности и посредством которого они общались.
Самосознание Кромптона было истощено, перетружено и напряжено до предела. Чтобы экспедиция не замедляла свое продвижение, он взвалил на себя кучу забот. Он организовал охрану лагеря по всему периметру от дьявольской ползучей травы, на что порой требовалась десятая часть всей экспедиции, и распределил между носильщиками ночные дежурства, которые до этого проходили без всякой очередности и вызывали массу скандалов и ругани.
Лумис оставался верен себе и ни в чем не помогал ему. Он признавал лишь один простейший способ обнаружения Стэка; обосноваться где-нибудь в комфортабельном отеле и написать ему письмо, а если из этого ничего не получится, нанять детектива.
Даже Кромптон потерял счет дням, проведенным в болотах с нескончаемым мышиным писком птиц бу-бу, мокрым шлепаньем и похрюкиванием пятнистых бурых аллигантилоп и постоянным стаккато, выбиваемым экстрактором сжатого воздуха. Дважды их отряд отбил незначительные набеги кочевых племен йигганских ренегатов и дегенератов, замаскированных под патриотов. В экспедиции за это время родились трое детей, а среди неженатых мужчин постарше разыгралась цинга. У интенданта совсем перевелся пудинг из тапиоки, и даже овсяные лепешки приходилось выдавать по нормам.
Но дух был тверд, и экспедиция продвигалась вперед – сложный микрокосм, пересекающий мокрое пространство.
Наконец в низких тучах появился просвет, на западе из болота выдвинулся мыс суши. Вскоре стали видны глинобитные крыши и белый забор сторожевой заставы Иниойо.
Экспедиция успешно подошла к концу. Оставалось только решить, кто первый насладится душем.
Глава 6
Иниойо оказался совсем маленьким городишкой. Кромптон зашел за постоялый двор на почту, откуда его сразу направили к потрепанному непогодой, крытому щепой домику на окраине. Там, на покосившейся веранде, он обнаружил двух старичков, признавшихся, что они приемные родители Дэна Стэка.
– Точно, – сказал прокопченный солнцем крепкий старик с сильно выдающимся кадыком и пронзительными выцветшими глазами на костлявом лице с высокими скулами. – Я был папа, – продолжил он просто, – она была мама.
– А малютка Дэн был хороший мальчик, – сказала старуха.
– Ну… – сказал старик.
– Да-да, это правда!
– А как насчет случая с лошадью мистера Уинтермьюта? – напомнил ей старик.
– Они никогда не докажут этого! У тебя уверенности-то поубавилось бы, если бы ты выслушал и другую сторону.
– Но знаешь, Марта, лошадь теперь уже ничего не скажет, – сказал старик.
– А я не про лошадь говорю, старый ты дурачина! Я говорю – никто даже не выслушал Дэна.
– А не потому ли, старая, что он удрал из города, как тать в нощи, – сказал старик с той удивительной точностью в выражениях, которой необразованные люди порой достигают под влиянием больших количеств черного кофе.
– А как же, конечно, сбежал! – с негодованием сказала старушка. – Ему пришлось сбежать, не то его обвинили бы в ограблении банка.
– Может быть, вы знаете, где я могу найти его? – спросил Кромптон.
– Точно не скажу, – ответил старик. – Он нам никогда не писал. Но Билли Дэвис видел его в У-Баркаре, когда возил туда картошку.
– А когда это было?
– Лет пять, а то и шесть тому назад, – сказала старушка. – Ну а сейчас поди найди его. Клорапсемия – большой континент, хотя берега его очень изрезаны. У вас хорошее лицо, мистер! Поезжайте, найдите его, наставьте на путь истинный!
Она расплакалась, спрятав лицо в фартуке. Старик провел Кромптона мимо старого дуба на дощатую дорогу.
– Вы уж простите мою старуху, – сказал он. – С тех пор как Дэн ушел, прихватив с собой все, что попалось под руку, в том числе и наши жалкие сбережения, мать совсем переменилась.
– Понимаю, – сказал Кромптон. – Хочу, чтоб вы знали; я собираюсь отыскать Дэна и сделать из него цельного человека.
– Плюньте вы на него.
Старик сплюнул на свой шишковатый левый кулак, следуя какому-то туземному обычаю неизвестного происхождения, и побрел назад к покосившейся веранде.
– Забавный парень этот Стэк, – заметил Лумис. – Эл, в какую яму ты нас толкаешь?
– Да, он, пожалуй, человек не из приятных, – откликнулся Кромптон. – Но у нас просто нет выбора. Без него не будет реинтеграции.
Лумис тяжело вздохнул.
– Где, по крайней мере, находится этот У-Баркар?
– На юге, – сказал Кромптон. – В самой что ни на есть неизведанной глубинке этой допотопной планеты.
– О, Бог мой! Опять?
– Я доставлю нас туда. Я уверен, что справлюсь с задачей, чего бы мне это ни стоило.
– Знаю, знаю, – проворчал Лумис. – Разбуди меня, когда все закончится. И он заснул.
– Точно, – сказал прокопченный солнцем крепкий старик с сильно выдающимся кадыком и пронзительными выцветшими глазами на костлявом лице с высокими скулами. – Я был папа, – продолжил он просто, – она была мама.
– А малютка Дэн был хороший мальчик, – сказала старуха.
– Ну… – сказал старик.
– Да-да, это правда!
– А как насчет случая с лошадью мистера Уинтермьюта? – напомнил ей старик.
– Они никогда не докажут этого! У тебя уверенности-то поубавилось бы, если бы ты выслушал и другую сторону.
– Но знаешь, Марта, лошадь теперь уже ничего не скажет, – сказал старик.
– А я не про лошадь говорю, старый ты дурачина! Я говорю – никто даже не выслушал Дэна.
– А не потому ли, старая, что он удрал из города, как тать в нощи, – сказал старик с той удивительной точностью в выражениях, которой необразованные люди порой достигают под влиянием больших количеств черного кофе.
– А как же, конечно, сбежал! – с негодованием сказала старушка. – Ему пришлось сбежать, не то его обвинили бы в ограблении банка.
– Может быть, вы знаете, где я могу найти его? – спросил Кромптон.
– Точно не скажу, – ответил старик. – Он нам никогда не писал. Но Билли Дэвис видел его в У-Баркаре, когда возил туда картошку.
– А когда это было?
– Лет пять, а то и шесть тому назад, – сказала старушка. – Ну а сейчас поди найди его. Клорапсемия – большой континент, хотя берега его очень изрезаны. У вас хорошее лицо, мистер! Поезжайте, найдите его, наставьте на путь истинный!
Она расплакалась, спрятав лицо в фартуке. Старик провел Кромптона мимо старого дуба на дощатую дорогу.
– Вы уж простите мою старуху, – сказал он. – С тех пор как Дэн ушел, прихватив с собой все, что попалось под руку, в том числе и наши жалкие сбережения, мать совсем переменилась.
– Понимаю, – сказал Кромптон. – Хочу, чтоб вы знали; я собираюсь отыскать Дэна и сделать из него цельного человека.
– Плюньте вы на него.
Старик сплюнул на свой шишковатый левый кулак, следуя какому-то туземному обычаю неизвестного происхождения, и побрел назад к покосившейся веранде.
– Забавный парень этот Стэк, – заметил Лумис. – Эл, в какую яму ты нас толкаешь?
– Да, он, пожалуй, человек не из приятных, – откликнулся Кромптон. – Но у нас просто нет выбора. Без него не будет реинтеграции.
Лумис тяжело вздохнул.
– Где, по крайней мере, находится этот У-Баркар?
– На юге, – сказал Кромптон. – В самой что ни на есть неизведанной глубинке этой допотопной планеты.
– О, Бог мой! Опять?
– Я доставлю нас туда. Я уверен, что справлюсь с задачей, чего бы мне это ни стоило.
– Знаю, знаю, – проворчал Лумис. – Разбуди меня, когда все закончится. И он заснул.
Глава 7
У-Баркар представлял собой скопление плантаций, на которых пятьдесят землян работали надсмотрщиками, а две тысячи аборигенов сажали, растили и собирали урожай с дерева ли, произраставшего только на этой части планеты. Плоды ли созревали два раза в год и были незаменимой приправой к блюдам китайской кухни.
Кромптон встретился с десятником, краснолицым верзилой по имени Гаарис. На бедре у него болтался пистолет, а вокруг пояса был аккуратно намотан бич из удава.
– Дэн Стэк? – переспросил десятник. – Ну как же, работал здесь почти год. Потом как-то внезапно исчез.
– Если вам не трудно, расскажите почему, – попросил Кромптон.
– Отчего же, пожалуй, – сказал десятник. – Только лучше поговорить за стаканчиком виски.
Он провел Кромптона в единственный в У-Баркаре салун. И там, потягивая пшеничное виски, поведал Кромптону историю Дэна Стэка.
– Он явился сюда с Восточного болота. Что-то у него там было с девчонкой – то ли он дал ей по зубам, то ли еще что-то. Но меня это не касается. Все мы здесь – или почти все – далеко не сахар, и думается мне, что там, в городах, были рады-радешеньки избавиться от нас. Да-а-а… Так вот, я поставил Дэна надсмотрщиком над пятьюдесятью йигганами на поле в сотню акров. Сначала он чертовски здорово справлялся с ними. – Десятник опрокинул стаканчик. Кромптон заказал еще и заплатил. – Я ему советовал погонять их, чтобы от них был толк: здесь в основном работают аборигены из племени чипетцев, а они народ злой, вероломный и крепкий. Мы заключили с их вождем контракт на двадцать лет в обмен на ружья. Этими же ружьями они пытаются расправиться с нами – ну да это уже другой разговор. У нас не принято делать два дела сразу.
– Контракт на двадцать лет? – уточнил Кромптон. – Выходит, йиггане фактически ваши рабы?
– Так оно и есть, – согласился десятник. – Кое-кто из хозяев старается приукрасить это дело, называют его временной кабалой или феодальной экономикой. Но на самом-то деле рабство – оно и есть рабство, и нечего тут финтить. Да и другого способа цивилизовать этот народец просто не существует. Стэк отлично понимал это. Здоровенный был малый, и с бичом управлялся – дай Бог каждому! Я думал, дело у него пойдет.
– Ну и… – подбодрил Кромптон десятника, заказывая очередную порцию виски.
– Сначала он был просто молодцом, – сказал Гаарис. – Лупил их своей удавкой, исправно получал свою долю и все такое прочее. Но не было у него чувства меры. Стал до смерти избивать своих ребят, а ведь замена тоже недешево стоит. Я уговаривал его не перебарщивать, но он не слушал. Однажды его чипетцы взбунтовались, и ему пришлось пристрелить восьмерых, чтобы усмирить их. Я поговорил с ним, что называется, по душам. Объяснил, что наша задача – заставить йигган работать, а не убивать их. Мы, конечно, списываем какой-то процент на потери, но Стэк зашел слишком далеко, и это стало сказываться на наших доходах.
Десятник вздохнул и закурил сигарету.
– Стэк слишком любил пускать в ход свой бич. Да и многим из наших парней это нравится, но Стэк просто удержу не знал. Его чипетцы снова подняли бунт, и ему пришлось прикончить целую дюжину. В драке он потерял руку. Руку с бичом. Думаю, чипетцы просто сжевали ее. Я поставил его на работу в сушильне, но и здесь он затеял драку и убил четырех чипетцев. Тогда терпение мое лопнуло. В конце-то концов, эти рабочие денег стоят, и мы не можем держать у себя бешеного идиота, который вышибает из них душу, как только ему что-то не понравится. Я дал Стэку расчет и послал его ко всем чертям.
– Он сказал, куда собирается идти? – спросил Кромптон.
– Он сказал, что йигган надо стереть с лица земли, чтобы расчистить пространство для землян, и что мы в этом ни черта не смыслим. Сказал, что собирается присоединиться к Бдительным. Это что-то вроде кочующей армии, которая контролирует воинственные племена.
Кромптон поблагодарил десятника и спросил, где ему найти штаб-квартиру Бдительных.
– Они расположились лагерем на левом берегу реки Дождей, – сказал Гаарис, – и пытаются навязать свои условия сериидам. Вам, видно, позарез нужен этот Стэк, а?
– Он мой брат, – сказал Кромптон, ощущая внезапно подступившую к горлу тошноту.
Десятник внимательно посмотрел на него.
– Да-а-а, брат есть брат, тут уж ничего не поделаешь. Но хуже вашего братца я никого не встречал, а повидал я всякого на своем веку. Лучше не связывайтесь с ним.
– Я должен его найти, – сказал Кромптон.
Гаарис безнадежно махнул рукой.
– До реки Дождей дорога неблизкая. Могу продать вам вьючных мулов и провизию и прислать местного парнишку-проводника. Вы пойдете по замиренным районам, так что сможете спокойно добраться до Бдительных. Надеюсь, там все еще мирно.
Кромптон встретился с десятником, краснолицым верзилой по имени Гаарис. На бедре у него болтался пистолет, а вокруг пояса был аккуратно намотан бич из удава.
– Дэн Стэк? – переспросил десятник. – Ну как же, работал здесь почти год. Потом как-то внезапно исчез.
– Если вам не трудно, расскажите почему, – попросил Кромптон.
– Отчего же, пожалуй, – сказал десятник. – Только лучше поговорить за стаканчиком виски.
Он провел Кромптона в единственный в У-Баркаре салун. И там, потягивая пшеничное виски, поведал Кромптону историю Дэна Стэка.
– Он явился сюда с Восточного болота. Что-то у него там было с девчонкой – то ли он дал ей по зубам, то ли еще что-то. Но меня это не касается. Все мы здесь – или почти все – далеко не сахар, и думается мне, что там, в городах, были рады-радешеньки избавиться от нас. Да-а-а… Так вот, я поставил Дэна надсмотрщиком над пятьюдесятью йигганами на поле в сотню акров. Сначала он чертовски здорово справлялся с ними. – Десятник опрокинул стаканчик. Кромптон заказал еще и заплатил. – Я ему советовал погонять их, чтобы от них был толк: здесь в основном работают аборигены из племени чипетцев, а они народ злой, вероломный и крепкий. Мы заключили с их вождем контракт на двадцать лет в обмен на ружья. Этими же ружьями они пытаются расправиться с нами – ну да это уже другой разговор. У нас не принято делать два дела сразу.
– Контракт на двадцать лет? – уточнил Кромптон. – Выходит, йиггане фактически ваши рабы?
– Так оно и есть, – согласился десятник. – Кое-кто из хозяев старается приукрасить это дело, называют его временной кабалой или феодальной экономикой. Но на самом-то деле рабство – оно и есть рабство, и нечего тут финтить. Да и другого способа цивилизовать этот народец просто не существует. Стэк отлично понимал это. Здоровенный был малый, и с бичом управлялся – дай Бог каждому! Я думал, дело у него пойдет.
– Ну и… – подбодрил Кромптон десятника, заказывая очередную порцию виски.
– Сначала он был просто молодцом, – сказал Гаарис. – Лупил их своей удавкой, исправно получал свою долю и все такое прочее. Но не было у него чувства меры. Стал до смерти избивать своих ребят, а ведь замена тоже недешево стоит. Я уговаривал его не перебарщивать, но он не слушал. Однажды его чипетцы взбунтовались, и ему пришлось пристрелить восьмерых, чтобы усмирить их. Я поговорил с ним, что называется, по душам. Объяснил, что наша задача – заставить йигган работать, а не убивать их. Мы, конечно, списываем какой-то процент на потери, но Стэк зашел слишком далеко, и это стало сказываться на наших доходах.
Десятник вздохнул и закурил сигарету.
– Стэк слишком любил пускать в ход свой бич. Да и многим из наших парней это нравится, но Стэк просто удержу не знал. Его чипетцы снова подняли бунт, и ему пришлось прикончить целую дюжину. В драке он потерял руку. Руку с бичом. Думаю, чипетцы просто сжевали ее. Я поставил его на работу в сушильне, но и здесь он затеял драку и убил четырех чипетцев. Тогда терпение мое лопнуло. В конце-то концов, эти рабочие денег стоят, и мы не можем держать у себя бешеного идиота, который вышибает из них душу, как только ему что-то не понравится. Я дал Стэку расчет и послал его ко всем чертям.
– Он сказал, куда собирается идти? – спросил Кромптон.
– Он сказал, что йигган надо стереть с лица земли, чтобы расчистить пространство для землян, и что мы в этом ни черта не смыслим. Сказал, что собирается присоединиться к Бдительным. Это что-то вроде кочующей армии, которая контролирует воинственные племена.
Кромптон поблагодарил десятника и спросил, где ему найти штаб-квартиру Бдительных.
– Они расположились лагерем на левом берегу реки Дождей, – сказал Гаарис, – и пытаются навязать свои условия сериидам. Вам, видно, позарез нужен этот Стэк, а?
– Он мой брат, – сказал Кромптон, ощущая внезапно подступившую к горлу тошноту.
Десятник внимательно посмотрел на него.
– Да-а-а, брат есть брат, тут уж ничего не поделаешь. Но хуже вашего братца я никого не встречал, а повидал я всякого на своем веку. Лучше не связывайтесь с ним.
– Я должен его найти, – сказал Кромптон.
Гаарис безнадежно махнул рукой.
– До реки Дождей дорога неблизкая. Могу продать вам вьючных мулов и провизию и прислать местного парнишку-проводника. Вы пойдете по замиренным районам, так что сможете спокойно добраться до Бдительных. Надеюсь, там все еще мирно.
Глава 8
Весь вечер Лумис уговаривал Кромптона отказаться от продолжения поисков. Ясно ведь, что Стэк – вор и убийца. Какой смысл объединяться с таким подонком?
Кромптон считал, что все не так просто. В конце концов, все эти россказни о Стэке могли быть несколько преувеличены.
Но даже если все в них было правдой, это означало, что Стэк – всего лишь еще один стереотип, неадекватная моноличность, так же выпадающая за рамки нормальных человеческих отношений, как и Кромптон с Лумисом. Внутри целого, после слияния, Стэк станет другим. Он лишь восполнит то, чего недостает Кромптону и Лумису – внесет некую толику агрессивности, твердости, жизненных сил.
Лумис так не думал, но решил промолчать хотя бы до встречи с недостающим собратом.
Утром Кромптон за невообразимую цену купил мулов и снаряжение и на рассвете следующего дня тронулся в путь в сопровождении молодого чипетца по имени Рекки.
Девственными лесами вслед за проводником Кромптон вышел к острым горным хребтам Томпсона; потом долго карабкался на заоблачные вершины, пробирался узкими гранитными ущельями, где ветер завывал, как мученик в аду, и наконец спустился в густые, насыщенные испарениями джунгли по другую сторону хребта. Лумис, напуганный тяжестью долгого пути, забился в самый отдаленный уголок сознания и возникал только по вечерам, когда в лагере уже горел костер и висел гамак. Кромптон, сжав зубы, с налитыми кровью глазами брел, спотыкаясь, сквозь пышущие жаром джунгли, волоча на себе весь груз лишений и задаваясь вопросом, насколько еще хватит его сил.
Кромптон считал, что все не так просто. В конце концов, все эти россказни о Стэке могли быть несколько преувеличены.
Но даже если все в них было правдой, это означало, что Стэк – всего лишь еще один стереотип, неадекватная моноличность, так же выпадающая за рамки нормальных человеческих отношений, как и Кромптон с Лумисом. Внутри целого, после слияния, Стэк станет другим. Он лишь восполнит то, чего недостает Кромптону и Лумису – внесет некую толику агрессивности, твердости, жизненных сил.
Лумис так не думал, но решил промолчать хотя бы до встречи с недостающим собратом.
Утром Кромптон за невообразимую цену купил мулов и снаряжение и на рассвете следующего дня тронулся в путь в сопровождении молодого чипетца по имени Рекки.
Девственными лесами вслед за проводником Кромптон вышел к острым горным хребтам Томпсона; потом долго карабкался на заоблачные вершины, пробирался узкими гранитными ущельями, где ветер завывал, как мученик в аду, и наконец спустился в густые, насыщенные испарениями джунгли по другую сторону хребта. Лумис, напуганный тяжестью долгого пути, забился в самый отдаленный уголок сознания и возникал только по вечерам, когда в лагере уже горел костер и висел гамак. Кромптон, сжав зубы, с налитыми кровью глазами брел, спотыкаясь, сквозь пышущие жаром джунгли, волоча на себе весь груз лишений и задаваясь вопросом, насколько еще хватит его сил.