Страница:
Но толстяк успешно избегал ловушек, расставленных любопытством. Он знал, что любая загадка – всего лишь недостаток сведений и что на все вопросы существует лишь ограниченное количество ответов, бесконечно повторяющихся и довольно банальных. Любопытство убивает. Нужно просто отмахиваться от всех соблазнительных проблем и восхитительных нелогичностей и двигаться своим путем – как он и поступает.
Действительно, дело провернули отлично. Толстяк был доволен. Единственное, ему хотелось бы, чтобы у него перестало сосать под ложечкой. И чтобы перестала кружиться голова.
Улица Обезьян, улица Сумерек, улица Памяти... Ну и странные же названия здесь дают улицам! Или это изобретение туристского бюро? А, не важно. Маршрут был знаком толстяку издавна. Он точно знал, как следует действовать. Он неспешно прошел через базар, мимо груд мечей, мимо корзин с зелеными и оранжевыми орехами, мимо куч жирной серебристой рыбы, мимо одежды из хлопчатобумажных тканей всех цветов радуги, мимо группы белозубых улыбчивых негров, радостно колотящих в барабаны, и меднокожего юноши, танцующего под барабанную дробь, мимо человека, тихо сидящего с гориллой на поводке.
Стояла необычная даже для тропиков жара. Вокруг царили разнообразнейшие запахи – специи, керосин, древесный уголь, масло и навоз, и звуки – щебетание непривычных голосов, скрип водяного колеса, мычание волов, пронзительный лай собак, позвякивание медных украшений.
Присутствовали и другие звуки, источник которых не поддавался определению, и запахи, которые не с чем было сравнить. Мужчина в черной головной повязке кремневым ножом делал глубокий надрез на бедре мальчика. Зеваки наблюдали и хихикали. Пятеро мужчин мрачно били кулаками полосу гофрированного железа. По рукам у них текла кровь. Мужчина с синим камнем на тюрбане испускал клубы белого дыма.
Все это лишь усиливало ощущение головокружения, от которого все присутствующие кружились и медленно падали влево, и сосущей пустоты, словно внутри у толстяка исчез какой-то большой и важный орган. Когда человек болен, ему не до бизнеса. На следующей неделе, когда будем в Сингапуре, нужно обязательно показаться врачу, а пока что надо пройти по улице Воров, улице Смерти, улице Забывчивости – черт бы побрал здешнюю претенциозность! – улице Лабиринта, улице Желания, улице Рыбы, Исполнения, Орехов, Двух Демонов, Лошадей, и тогда до дома Ахлида останется всего несколько кварталов.
Тут толстяка дернул за рукав нищий.
– Имейте сострадание, подайте на пропитание!
– Я никогда не подаю нищим, – сказал толстяк.
– Никогда-никогда?
– Нет. Это дело принципа.
– Тогда возьмите, – сказал нищий и сунул толстяку в руку сморщенный финик.
– Зачем ты мне это даешь? – не понял толстяк.
– Так, просто причуда. Я слишком беден, чтобы позволить себе иметь принципы.
Толстяк двинулся дальше, сжимая в руке финик. Ему не хотелось выбрасывать этот странный подарок, пока нищий его видит. Голова у него кружилась все сильнее, ноги начали дрожать.
Толстяк приблизился к палатке предсказателя. Какая-то старая карга преградила ему путь.
– Узнайте вашу судьбу, господин! Узнайте, что вас ждет!
– Я никогда не пытаюсь узнать свою судьбу, – заявил толстяк. – Это дело принципа, – тут он вспомнил о нищем. – А кроме того, мне это не по средствам.
– Вы можете заплатить тем, что у вас в руке! – воскликнула старуха. Она забрала финик и завела толстяка в палатку. Там она взяла бронзовую чашу и вытряхнула ее содержимое на столик. Это были два-три десятка монет самых разнообразных форм, цветов и размеров. Старуха внимательно изучила их, потом посмотрела на толстяка. – Я вижу изменение и становление, – изрекла она. – Я вижу сопротивление, за ним податливость, потом поражение, потом победу. Я вижу завершение и новое начало.
– А поконкретнее нельзя? – спросил толстяк. Его лоб и щеки пылали. Горло пересохло, и стало больно глотать.
– Конечно, можно, – согласилась старуха. – Но я не стану этого делать, поскольку сострадание есть добродетель, а вы – приятный человек.
И старуха резко отвернулась. Толстяк взял со столика монетку, вычеканенную из железа, и пошел дальше.
Улица Посвящения, улица Слоновой Кости.
Теперь его остановила женщина. Она не была ни молодой, ни старой. У нее было выразительное лицо, глаза подведены тенями, а губы накрашены охрой.
– Сердце мое, – сказала она, – моя полная луна, моя стройная пальма! Хочешь получить незабываемое удовольствие за небольшую плату?
– Пожалуй, не хочу, – сказал толстяк.
– Подумай об удовольствии, любовь моя, подумай об удовольствии!
Как ни странно, но толстяк знал, что эта грязная, больная уличная женщина действительно может доставить ему удовольствие, и куда большее, чем те предсказуемые бесплодные совокупления, которые он имел в прошлом. Что за приступ романтизма? Однако это было абсолютно исключено – в здешних местах сифилис просто кишит. К тому же он спешит и не может задерживаться.
– Как-нибудь в другой раз, – сказал толстяк.
– Увы мне! Другого раза не будет никогда!
– Никогда не говори «никогда».
Женщина дерзко взглянула ему в глаза.
– Иногда это слово бывает неизбежным. Другого раза не будет никогда.
– Возьми это на память, – пробормотал толстяк и сунул ей в руку железную монетку.
– Это мудро с твоей стороны – дать плату, – сказала женщина. – Вскоре ты узнаешь, что приобрел.
Толстяк отвернулся и машинально побрел дальше. У него болели все суставы. Нет, ему определенно нездоровится. Улица Бритвы, улица Конца – и вот он наконец у дома торговца Ахлида.
Глава 73
Глава 74
Глава 75
Глава 76
Глава 77
Последний экспонат
Координаты чудес
Часть I
Глава 1
Действительно, дело провернули отлично. Толстяк был доволен. Единственное, ему хотелось бы, чтобы у него перестало сосать под ложечкой. И чтобы перестала кружиться голова.
Улица Обезьян, улица Сумерек, улица Памяти... Ну и странные же названия здесь дают улицам! Или это изобретение туристского бюро? А, не важно. Маршрут был знаком толстяку издавна. Он точно знал, как следует действовать. Он неспешно прошел через базар, мимо груд мечей, мимо корзин с зелеными и оранжевыми орехами, мимо куч жирной серебристой рыбы, мимо одежды из хлопчатобумажных тканей всех цветов радуги, мимо группы белозубых улыбчивых негров, радостно колотящих в барабаны, и меднокожего юноши, танцующего под барабанную дробь, мимо человека, тихо сидящего с гориллой на поводке.
Стояла необычная даже для тропиков жара. Вокруг царили разнообразнейшие запахи – специи, керосин, древесный уголь, масло и навоз, и звуки – щебетание непривычных голосов, скрип водяного колеса, мычание волов, пронзительный лай собак, позвякивание медных украшений.
Присутствовали и другие звуки, источник которых не поддавался определению, и запахи, которые не с чем было сравнить. Мужчина в черной головной повязке кремневым ножом делал глубокий надрез на бедре мальчика. Зеваки наблюдали и хихикали. Пятеро мужчин мрачно били кулаками полосу гофрированного железа. По рукам у них текла кровь. Мужчина с синим камнем на тюрбане испускал клубы белого дыма.
Все это лишь усиливало ощущение головокружения, от которого все присутствующие кружились и медленно падали влево, и сосущей пустоты, словно внутри у толстяка исчез какой-то большой и важный орган. Когда человек болен, ему не до бизнеса. На следующей неделе, когда будем в Сингапуре, нужно обязательно показаться врачу, а пока что надо пройти по улице Воров, улице Смерти, улице Забывчивости – черт бы побрал здешнюю претенциозность! – улице Лабиринта, улице Желания, улице Рыбы, Исполнения, Орехов, Двух Демонов, Лошадей, и тогда до дома Ахлида останется всего несколько кварталов.
Тут толстяка дернул за рукав нищий.
– Имейте сострадание, подайте на пропитание!
– Я никогда не подаю нищим, – сказал толстяк.
– Никогда-никогда?
– Нет. Это дело принципа.
– Тогда возьмите, – сказал нищий и сунул толстяку в руку сморщенный финик.
– Зачем ты мне это даешь? – не понял толстяк.
– Так, просто причуда. Я слишком беден, чтобы позволить себе иметь принципы.
Толстяк двинулся дальше, сжимая в руке финик. Ему не хотелось выбрасывать этот странный подарок, пока нищий его видит. Голова у него кружилась все сильнее, ноги начали дрожать.
Толстяк приблизился к палатке предсказателя. Какая-то старая карга преградила ему путь.
– Узнайте вашу судьбу, господин! Узнайте, что вас ждет!
– Я никогда не пытаюсь узнать свою судьбу, – заявил толстяк. – Это дело принципа, – тут он вспомнил о нищем. – А кроме того, мне это не по средствам.
– Вы можете заплатить тем, что у вас в руке! – воскликнула старуха. Она забрала финик и завела толстяка в палатку. Там она взяла бронзовую чашу и вытряхнула ее содержимое на столик. Это были два-три десятка монет самых разнообразных форм, цветов и размеров. Старуха внимательно изучила их, потом посмотрела на толстяка. – Я вижу изменение и становление, – изрекла она. – Я вижу сопротивление, за ним податливость, потом поражение, потом победу. Я вижу завершение и новое начало.
– А поконкретнее нельзя? – спросил толстяк. Его лоб и щеки пылали. Горло пересохло, и стало больно глотать.
– Конечно, можно, – согласилась старуха. – Но я не стану этого делать, поскольку сострадание есть добродетель, а вы – приятный человек.
И старуха резко отвернулась. Толстяк взял со столика монетку, вычеканенную из железа, и пошел дальше.
Улица Посвящения, улица Слоновой Кости.
Теперь его остановила женщина. Она не была ни молодой, ни старой. У нее было выразительное лицо, глаза подведены тенями, а губы накрашены охрой.
– Сердце мое, – сказала она, – моя полная луна, моя стройная пальма! Хочешь получить незабываемое удовольствие за небольшую плату?
– Пожалуй, не хочу, – сказал толстяк.
– Подумай об удовольствии, любовь моя, подумай об удовольствии!
Как ни странно, но толстяк знал, что эта грязная, больная уличная женщина действительно может доставить ему удовольствие, и куда большее, чем те предсказуемые бесплодные совокупления, которые он имел в прошлом. Что за приступ романтизма? Однако это было абсолютно исключено – в здешних местах сифилис просто кишит. К тому же он спешит и не может задерживаться.
– Как-нибудь в другой раз, – сказал толстяк.
– Увы мне! Другого раза не будет никогда!
– Никогда не говори «никогда».
Женщина дерзко взглянула ему в глаза.
– Иногда это слово бывает неизбежным. Другого раза не будет никогда.
– Возьми это на память, – пробормотал толстяк и сунул ей в руку железную монетку.
– Это мудро с твоей стороны – дать плату, – сказала женщина. – Вскоре ты узнаешь, что приобрел.
Толстяк отвернулся и машинально побрел дальше. У него болели все суставы. Нет, ему определенно нездоровится. Улица Бритвы, улица Конца – и вот он наконец у дома торговца Ахлида.
Глава 73
Толстяк постучал в обитую бронзой дверь. Слуга отворил и провел гостя через внутренний дворик в прохладную полутемную комнату с высоким потолком. Толстяк с облегчением уселся на мягкие парчовые подушки и отхлебнул из серебряного стакана охлажденного чая с мятой. Но он по-прежнему чувствовал себя как-то скверно, и головокружение никак не проходило. Толстяка раздражало такое его самочувствие. Оно причиняло ему все большие неудобства.
В комнату вошел Ахлид – невозмутимый худощавый мужчина лет пятидесяти. Когда-то во время беспорядков в Махтайле толстяк спас ему жизнь. Ахлид умел быть благодарным, и, что еще более важно, он был человеком надежным. Они вместе провернули несколько дел в Адене, Порт-Судане и Карачи, но с тех пор, как несколько лет назад Ахлид переехал в Аракнис, они не встречались.
Ахлид осведомился о здоровье толстяка и с самым серьезным видом выслушал его жалобы.
– Похоже, я не могу приспособиться к здешнему климату, – сказал толстяк. – Но это все не важно. Как твои дела, друг мой, как жена, как дети?
– У меня все в порядке, – отозвался Ахлид. – Хотя времена сейчас и неспокойные, мне удается заработать на жизнь. Моя жена умерла два года назад – ее укусила змея. Моя дочь здорова, попозже ты сможешь увидеть ее.
Толстяк пробормотал свои соболезнования. Ахлид поблагодарил и сказал:
– В этом городе любой научится уживаться со смертью. Конечно, смерть бродит по всему миру и в надлежащий момент может унести любого, но в других городах она не так наглядна. Повсюду смерть собирает свою дань с больниц, забирает неосторожных водителей, прогуливается по жилищам бедняков, но редко обходится сурово с людьми почтенными. Конечно, от нее можно ожидать всякого, но в целом она исполняет свою работу именно так, как требуют, и не пытается нарушать разумных надежд и чаяний здравомыслящих и состоятельных жителей. Но здесь, в Аракнисе, смерть ведет себя совершенно иначе. Возможно, здесь ее подстегивает яростное солнце и болотистая местность. Возможно, именно они повинны в том, что смерть сделалась так капризна, жестока и непредсказуема. Но каковы бы ни были причины, здесь смерть вездесуща, а приход ее внезапен. Она отнимает своими неожиданными нападениями всякую радость жизни, посещает все районы, не минуя ни хижины, ни дворца – а уж там-то, казалось бы, человек мог бы рассчитывать на какую-то безопасность. Здесь смерть больше не ведет себя, как подобает добропорядочной особе. Она превратилась в дешевого сценариста, гоняющегося за сенсацией.
– Прошу прощения, – сказал толстяк. – Я, кажется, задремал. Такая жара... Так о чем мы говорили?
– Вы спрашивали о моей дочери, – терпеливо повторил Ахлид. – Ей семнадцать лет. Возможно, вы хотели бы встретиться с ней прямо сейчас?
– С удовольствием! – воскликнул толстяк.
Ахлид провел гостя по темному коридору, потом по широкой лестнице, потом по галерее, чьи узкие окна смотрели на внутренний дворик с фонтаном. Наконец они подошли к двери. Ахлид постучал, и они вошли внутрь. Комната была ярко освещена, пол был выложен черным мрамором, испещренным белыми прожилками. Прожилки пересекались через неравные промежутки, словно запутанный клубок бечевки. Посреди комнаты сидела серьезная темноглазая девушка в белом платье и вышивала на пяльцах.
– Очаровательно! – восхитился толстяк. Девушка даже не подняла взгляд от вышивки. Кончик ее языка был высунут – так она сосредоточилась на узоре. Узор выглядел каким-то странным, хаотичным.
– Она очень послушна, – сказал Ахлид.
Толстяк потер глаза и с трудом выпрямился в кресле. Он снова находился в гостиной у Ахлида. Ахлид что-то писал в бухгалтерской книге. Перед толстяком стояла полупустая чаша с шербетом.
– Прошу меня извинить, – сказал толстяк. – Я не совсем здоров. Возможно, нам бы стоило поговорить о делах.
– Как вам будет угодно, – поклонился Ахлид.
– Я прибыл сюда, чтобы устроить – с вашей помощью и по взаимовыгодной цене... Я располагаю неким предметом, который не представляет ни малейшей ценности ни для кого, кроме... Я хочу переправить некую деталь двигателя в некое место, и я уверен, что я, или, скорее, вы могли бы выполнить... Кажется, я не очень удачно выражаю свои мысли. Эта вещь, с которой мне требуется разобраться...
– Друг мой, – мягко сказал Ахлид, – вы уверены, что нам стоит вести сейчас деловую беседу?
– Что? Я вас уверяю...
– Может, нам лучше поговорить о том, что нужно успеть сделать за то немногое время, которое вам отпущено? – спросил Ахлид.
Толстяк ухитрился изобразить улыбку.
– Я вполне допускаю, что я немного приболел. Но с чего вы взяли...
– Пожалуйста! – умоляюще воскликнул Ахлид. – Друг мой, мой благодетель, как мне ни жаль, но я вынужден сообщить вам, что у вас чума.
– Чума? Что за чушь вы несете? Я понимаю, что со мной не все в порядке. Я обязательно схожу к врачу.
– Я уже вызвал сюда моего врача, – сказал Ахлид. – Но мне хорошо знакомы признаки чумы. В Аракнисе эти признаки знакомы всем – слишком много жизней она здесь уносит. Неужели вы станете расходовать ваше драгоценное время, отрицая очевидное?
Толстяк долго молчал, потом вяло произнес:
– С того самого момента, как я сошел на берег, я понял, что серьезно болен. Ахлид, сколько мне осталось жить?
– Возможно – три недели, возможно – месяц или даже два.
– И не больше?
– Нет, не больше.
– Понятно, – пробормотал толстяк. – Ну что ж... Здесь есть больница?
– Ни одной, которая заслуживала бы столь громкого названия. Вы останетесь здесь, у меня.
– Нет, это исключено! – запротестовал толстяк. – Риск заражения...
– В Аракнисе рискуют все, – возразил Ахлид. – Послушайте, что я вам скажу: при такой болезни следует идти домой, чтобы дожить отпущенный срок и умереть. Ваш дом здесь, а я – ваша семья.
Толстяк слабо улыбнулся и покачал головой.
– Вы не понимаете, – сказал Ахлид. – Смерть – это часть жизни. Следовательно, от нее нельзя отказаться. А от чего нельзя отказаться, то следует принять. Чего нельзя преодолеть, тому следует подчиниться. А поскольку мы мужчины, наше подчинение должно быть таким же сильным, как и наше сопротивление. Вам повезло – вам выпала возможность подготовиться ко встрече со смертью и подготовиться именно здесь – в прохладном и удобном жилище, у нас дома. Это не так уж плохо.
– Да, неплохо, – согласился толстяк. – Но для вас это будет тяжелое время.
– Ваша смерть опечалит меня не сильнее, чем моя собственная, – сказал Ахлид. – Мы с вами будем вести беседы. Вы сможете приготовиться и поможете мне.
– Но как?
– Мое приятие смерти все еще крайне несовершенно, – сказал Ахлид. – С вашей помощью я надеюсь научиться тому, чему научитесь вы – как остаться сильным, подчиняясь.
– А как же ваша дочь?
– Нить ее жизни все равно очень тонка. Вы, наверное, это заметили? Ей тоже не помешает поучиться.
– Ну что ж, – сдался толстяк. – Все это очень странно, но не более странно, чем вся наша жизнь... В настоящий момент я удивлен не столько близостью смерти, сколько тем, что вы оказались философом.
Ахлид покачал головой.
– Я люблю мирские блага, и я боюсь. Но я мужчина. И я должен бестрепетно встречать то, что мне предстоит.
– И я, – согласился толстяк. – Сколько лет нам понадобилось, чтобы научиться обращать должное внимание на то, что действительно важно!
– В этом нет ничего странного, – сказал Ахлид. – Если бы все люди обращали должное внимание именно на то, что действительно важно и ценно, кто бы тогда подавал нам холодный шербет?
– Да, вы снова правы, – согласился толстяк. – А теперь я хотел бы ненадолго прилечь. Потом мы поговорим еще.
Ахлид позвонил в колокольчик.
– Мы со слугой проводим вас в вашу спальню. Доктор придет, когда вы еще будете спать. Он не сумеет вас исцелить, но он может смягчить боль. Вы не хотите дать мне какое-нибудь поручение по поводу того дела, о котором вы говорили?
– Нет, – покачал головой толстяк. – Оно меня уже не интересует.
– Тогда мы больше не будем о нем говорить. Так или иначе, всегда найдется кому закончить дела.
Вошел слуга и помог толстяку добраться до светлой прохладной спальни. Толстяк понял, что он счастлив. Вот уж правда – оказывается, все в жизни можно предсказать.
В комнату вошел Ахлид – невозмутимый худощавый мужчина лет пятидесяти. Когда-то во время беспорядков в Махтайле толстяк спас ему жизнь. Ахлид умел быть благодарным, и, что еще более важно, он был человеком надежным. Они вместе провернули несколько дел в Адене, Порт-Судане и Карачи, но с тех пор, как несколько лет назад Ахлид переехал в Аракнис, они не встречались.
Ахлид осведомился о здоровье толстяка и с самым серьезным видом выслушал его жалобы.
– Похоже, я не могу приспособиться к здешнему климату, – сказал толстяк. – Но это все не важно. Как твои дела, друг мой, как жена, как дети?
– У меня все в порядке, – отозвался Ахлид. – Хотя времена сейчас и неспокойные, мне удается заработать на жизнь. Моя жена умерла два года назад – ее укусила змея. Моя дочь здорова, попозже ты сможешь увидеть ее.
Толстяк пробормотал свои соболезнования. Ахлид поблагодарил и сказал:
– В этом городе любой научится уживаться со смертью. Конечно, смерть бродит по всему миру и в надлежащий момент может унести любого, но в других городах она не так наглядна. Повсюду смерть собирает свою дань с больниц, забирает неосторожных водителей, прогуливается по жилищам бедняков, но редко обходится сурово с людьми почтенными. Конечно, от нее можно ожидать всякого, но в целом она исполняет свою работу именно так, как требуют, и не пытается нарушать разумных надежд и чаяний здравомыслящих и состоятельных жителей. Но здесь, в Аракнисе, смерть ведет себя совершенно иначе. Возможно, здесь ее подстегивает яростное солнце и болотистая местность. Возможно, именно они повинны в том, что смерть сделалась так капризна, жестока и непредсказуема. Но каковы бы ни были причины, здесь смерть вездесуща, а приход ее внезапен. Она отнимает своими неожиданными нападениями всякую радость жизни, посещает все районы, не минуя ни хижины, ни дворца – а уж там-то, казалось бы, человек мог бы рассчитывать на какую-то безопасность. Здесь смерть больше не ведет себя, как подобает добропорядочной особе. Она превратилась в дешевого сценариста, гоняющегося за сенсацией.
– Прошу прощения, – сказал толстяк. – Я, кажется, задремал. Такая жара... Так о чем мы говорили?
– Вы спрашивали о моей дочери, – терпеливо повторил Ахлид. – Ей семнадцать лет. Возможно, вы хотели бы встретиться с ней прямо сейчас?
– С удовольствием! – воскликнул толстяк.
Ахлид провел гостя по темному коридору, потом по широкой лестнице, потом по галерее, чьи узкие окна смотрели на внутренний дворик с фонтаном. Наконец они подошли к двери. Ахлид постучал, и они вошли внутрь. Комната была ярко освещена, пол был выложен черным мрамором, испещренным белыми прожилками. Прожилки пересекались через неравные промежутки, словно запутанный клубок бечевки. Посреди комнаты сидела серьезная темноглазая девушка в белом платье и вышивала на пяльцах.
– Очаровательно! – восхитился толстяк. Девушка даже не подняла взгляд от вышивки. Кончик ее языка был высунут – так она сосредоточилась на узоре. Узор выглядел каким-то странным, хаотичным.
– Она очень послушна, – сказал Ахлид.
Толстяк потер глаза и с трудом выпрямился в кресле. Он снова находился в гостиной у Ахлида. Ахлид что-то писал в бухгалтерской книге. Перед толстяком стояла полупустая чаша с шербетом.
– Прошу меня извинить, – сказал толстяк. – Я не совсем здоров. Возможно, нам бы стоило поговорить о делах.
– Как вам будет угодно, – поклонился Ахлид.
– Я прибыл сюда, чтобы устроить – с вашей помощью и по взаимовыгодной цене... Я располагаю неким предметом, который не представляет ни малейшей ценности ни для кого, кроме... Я хочу переправить некую деталь двигателя в некое место, и я уверен, что я, или, скорее, вы могли бы выполнить... Кажется, я не очень удачно выражаю свои мысли. Эта вещь, с которой мне требуется разобраться...
– Друг мой, – мягко сказал Ахлид, – вы уверены, что нам стоит вести сейчас деловую беседу?
– Что? Я вас уверяю...
– Может, нам лучше поговорить о том, что нужно успеть сделать за то немногое время, которое вам отпущено? – спросил Ахлид.
Толстяк ухитрился изобразить улыбку.
– Я вполне допускаю, что я немного приболел. Но с чего вы взяли...
– Пожалуйста! – умоляюще воскликнул Ахлид. – Друг мой, мой благодетель, как мне ни жаль, но я вынужден сообщить вам, что у вас чума.
– Чума? Что за чушь вы несете? Я понимаю, что со мной не все в порядке. Я обязательно схожу к врачу.
– Я уже вызвал сюда моего врача, – сказал Ахлид. – Но мне хорошо знакомы признаки чумы. В Аракнисе эти признаки знакомы всем – слишком много жизней она здесь уносит. Неужели вы станете расходовать ваше драгоценное время, отрицая очевидное?
Толстяк долго молчал, потом вяло произнес:
– С того самого момента, как я сошел на берег, я понял, что серьезно болен. Ахлид, сколько мне осталось жить?
– Возможно – три недели, возможно – месяц или даже два.
– И не больше?
– Нет, не больше.
– Понятно, – пробормотал толстяк. – Ну что ж... Здесь есть больница?
– Ни одной, которая заслуживала бы столь громкого названия. Вы останетесь здесь, у меня.
– Нет, это исключено! – запротестовал толстяк. – Риск заражения...
– В Аракнисе рискуют все, – возразил Ахлид. – Послушайте, что я вам скажу: при такой болезни следует идти домой, чтобы дожить отпущенный срок и умереть. Ваш дом здесь, а я – ваша семья.
Толстяк слабо улыбнулся и покачал головой.
– Вы не понимаете, – сказал Ахлид. – Смерть – это часть жизни. Следовательно, от нее нельзя отказаться. А от чего нельзя отказаться, то следует принять. Чего нельзя преодолеть, тому следует подчиниться. А поскольку мы мужчины, наше подчинение должно быть таким же сильным, как и наше сопротивление. Вам повезло – вам выпала возможность подготовиться ко встрече со смертью и подготовиться именно здесь – в прохладном и удобном жилище, у нас дома. Это не так уж плохо.
– Да, неплохо, – согласился толстяк. – Но для вас это будет тяжелое время.
– Ваша смерть опечалит меня не сильнее, чем моя собственная, – сказал Ахлид. – Мы с вами будем вести беседы. Вы сможете приготовиться и поможете мне.
– Но как?
– Мое приятие смерти все еще крайне несовершенно, – сказал Ахлид. – С вашей помощью я надеюсь научиться тому, чему научитесь вы – как остаться сильным, подчиняясь.
– А как же ваша дочь?
– Нить ее жизни все равно очень тонка. Вы, наверное, это заметили? Ей тоже не помешает поучиться.
– Ну что ж, – сдался толстяк. – Все это очень странно, но не более странно, чем вся наша жизнь... В настоящий момент я удивлен не столько близостью смерти, сколько тем, что вы оказались философом.
Ахлид покачал головой.
– Я люблю мирские блага, и я боюсь. Но я мужчина. И я должен бестрепетно встречать то, что мне предстоит.
– И я, – согласился толстяк. – Сколько лет нам понадобилось, чтобы научиться обращать должное внимание на то, что действительно важно!
– В этом нет ничего странного, – сказал Ахлид. – Если бы все люди обращали должное внимание именно на то, что действительно важно и ценно, кто бы тогда подавал нам холодный шербет?
– Да, вы снова правы, – согласился толстяк. – А теперь я хотел бы ненадолго прилечь. Потом мы поговорим еще.
Ахлид позвонил в колокольчик.
– Мы со слугой проводим вас в вашу спальню. Доктор придет, когда вы еще будете спать. Он не сумеет вас исцелить, но он может смягчить боль. Вы не хотите дать мне какое-нибудь поручение по поводу того дела, о котором вы говорили?
– Нет, – покачал головой толстяк. – Оно меня уже не интересует.
– Тогда мы больше не будем о нем говорить. Так или иначе, всегда найдется кому закончить дела.
Вошел слуга и помог толстяку добраться до светлой прохладной спальни. Толстяк понял, что он счастлив. Вот уж правда – оказывается, все в жизни можно предсказать.
Глава 74
В одиночестве и унынии
Мишкин сидел за столом. Стол располагался у подножия стеклянной горы, возвышавшейся сразу за опушкой величайшего леса Гармонии. Мишкин пил кофе. Робот принес утреннюю почту.
Первым было официальное правительственное уведомление о причинах недоставки инженерного узла Л-1223А. Список причин состоял из пяти пунктов. Мишкин не стал их читать. Правительственное уведомление было размножено на ксероксе.
Следующим было письмо от дяди Арнольда:
«Дорогой Том.
Я сделал все, что мог, и задействовал все свои связи, но ничего не помогло. Мне не удалось переслать тебе твой узел для двигателя. Но я пока что не теряю надежды. (Твой дядя Арнольд никогда не сдается!) Возможно, ты этого не помнишь, но твой двоюродный племянник, Ирвинг Глюкман, работает бухгалтером в одном из филиалов корпорации «Ранд». Я попросил его спросить у своего начальника, не могут ли они оприходовать твою проблему по графе дел, затрагивающих национальные интересы – каковым оно, по сути дела, и является. На это не потребуется много времени, так что если ты не сможешь добраться домой другим способом, надо будет попробовать этот вариант. Не вешай нос, Том. И передай привет своему роботу».
Последним оказалось письмо от Человека с тысячей лиц:
«Дорогой Том.
Я сделал все, что было в моих силах, и даже немного больше, чтобы доставить вам запчасть взамен вышедшего из строя узла и вытащить вас из этой неприятности, поскольку именно я несу ответственность за то, что вы очутились в таком скверном положении. Я дошел до того, что создал совершенно новую последовательность, безукоризненно логичную, с типичными взаимоотношениями между персонажами, и все лишь для того, чтобы доставить вам этот узел. Но мой главный (новый главный) герой подхватил чуму, потерял всякий интерес к жизни и в результате отказался выполнять работу, для которой, собственно, я его сотворил. Я попытался заставить двух его помощников довести дело до ума, но они влюбились друг в друга и сбежали на Сейшельские острова, чтобы заниматься там ювелирным делом и вести здоровый образ жизни. Потом я угробил кучу времени, но так ничего и не придумал. Мне очень жаль, но это было моей последней приличной идеей, а теперь мой врач говорит, что я настоятельно нуждаюсь в отдыхе.
Прости меня, Том. Мои нервы на пределе, я разбит, устал и ничего больше не могу для тебя сделать. Я просто передать не могу, до чего мне жаль, что эта история зашла в тупик, особенно если вспомнить, каким полезным и терпеливым персонажем ты был с самого ее начала.
Я прилагаю к этому письму отдельный пакет. Туда вложен ящик шоколада «Херши» с миндальной начинкой, маисовые лепешки и рукописная копия моей последней книги. Она называется «Пособие по выживанию на чужих планетах». Судя по отзывам беспристрастных читателей, это подробное, хорошо написанное исследование проблем, аналогичных тем, которые стоят сейчас перед тобой. В ней содержится много практических намеков и советов. Удачи тебе, дружище, выше знамя, держи хвост трубой, и все такое. Если ситуация вдруг изменится, я сразу же приму меры, но на самом деле тебе лучше на это особо не рассчитывать.
Всего тебе наилучшего.
Автор».
Первым было официальное правительственное уведомление о причинах недоставки инженерного узла Л-1223А. Список причин состоял из пяти пунктов. Мишкин не стал их читать. Правительственное уведомление было размножено на ксероксе.
Следующим было письмо от дяди Арнольда:
«Дорогой Том.
Я сделал все, что мог, и задействовал все свои связи, но ничего не помогло. Мне не удалось переслать тебе твой узел для двигателя. Но я пока что не теряю надежды. (Твой дядя Арнольд никогда не сдается!) Возможно, ты этого не помнишь, но твой двоюродный племянник, Ирвинг Глюкман, работает бухгалтером в одном из филиалов корпорации «Ранд». Я попросил его спросить у своего начальника, не могут ли они оприходовать твою проблему по графе дел, затрагивающих национальные интересы – каковым оно, по сути дела, и является. На это не потребуется много времени, так что если ты не сможешь добраться домой другим способом, надо будет попробовать этот вариант. Не вешай нос, Том. И передай привет своему роботу».
Последним оказалось письмо от Человека с тысячей лиц:
«Дорогой Том.
Я сделал все, что было в моих силах, и даже немного больше, чтобы доставить вам запчасть взамен вышедшего из строя узла и вытащить вас из этой неприятности, поскольку именно я несу ответственность за то, что вы очутились в таком скверном положении. Я дошел до того, что создал совершенно новую последовательность, безукоризненно логичную, с типичными взаимоотношениями между персонажами, и все лишь для того, чтобы доставить вам этот узел. Но мой главный (новый главный) герой подхватил чуму, потерял всякий интерес к жизни и в результате отказался выполнять работу, для которой, собственно, я его сотворил. Я попытался заставить двух его помощников довести дело до ума, но они влюбились друг в друга и сбежали на Сейшельские острова, чтобы заниматься там ювелирным делом и вести здоровый образ жизни. Потом я угробил кучу времени, но так ничего и не придумал. Мне очень жаль, но это было моей последней приличной идеей, а теперь мой врач говорит, что я настоятельно нуждаюсь в отдыхе.
Прости меня, Том. Мои нервы на пределе, я разбит, устал и ничего больше не могу для тебя сделать. Я просто передать не могу, до чего мне жаль, что эта история зашла в тупик, особенно если вспомнить, каким полезным и терпеливым персонажем ты был с самого ее начала.
Я прилагаю к этому письму отдельный пакет. Туда вложен ящик шоколада «Херши» с миндальной начинкой, маисовые лепешки и рукописная копия моей последней книги. Она называется «Пособие по выживанию на чужих планетах». Судя по отзывам беспристрастных читателей, это подробное, хорошо написанное исследование проблем, аналогичных тем, которые стоят сейчас перед тобой. В ней содержится много практических намеков и советов. Удачи тебе, дружище, выше знамя, держи хвост трубой, и все такое. Если ситуация вдруг изменится, я сразу же приму меры, но на самом деле тебе лучше на это особо не рассчитывать.
Всего тебе наилучшего.
Автор».
Глава 75
Минута слабости
О, это беспредельное одиночество! Эта заброшенность! Эта боль! Скорее, Ватсон, – иглу, таблетку, затяжку марихуаны, любое колесо! Слишком много звезд, слишком много. Долой эту телесную оболочку! Но сперва съедим этот недурной сыр и сандвич со студнем.
Глава 76
Завершающее преображение
– Томми! Хватит играть!
– Я не играю, ма! Это все настоящее.
– Я знаю. Но все равно, хватит играть, иди домой.
Мишкин горько рассмеялся.
– Я не могу добраться домой – в том-то все и дело. Мне нужна запчасть для космического корабля...
– Я тебе что сказала – хватит играть! Брось эту метлу и сейчас же иди домой.
– Это не метла, это космический корабль. Мой робот говорит...
– А старый радиоприемник возьми с собой. Сейчас же иди домой, ужин стынет.
– Прямо сейчас, ма? Можно, я еще немножко поиграю?
– Уже темнеет, а ты еще не сделал домашнее задание. Немедленно домой.
– У-у-у...
– И нечего тут дуться.
– Ладно. Но это вправду космический корабль, и он вправду сломался.
– Хорошо, это настоящий сломанный космический корабль. Ты идешь домой?
– Уже иду, ма.
– Я не играю, ма! Это все настоящее.
– Я знаю. Но все равно, хватит играть, иди домой.
Мишкин горько рассмеялся.
– Я не могу добраться домой – в том-то все и дело. Мне нужна запчасть для космического корабля...
– Я тебе что сказала – хватит играть! Брось эту метлу и сейчас же иди домой.
– Это не метла, это космический корабль. Мой робот говорит...
– А старый радиоприемник возьми с собой. Сейчас же иди домой, ужин стынет.
– Прямо сейчас, ма? Можно, я еще немножко поиграю?
– Уже темнеет, а ты еще не сделал домашнее задание. Немедленно домой.
– У-у-у...
– И нечего тут дуться.
– Ладно. Но это вправду космический корабль, и он вправду сломался.
– Хорошо, это настоящий сломанный космический корабль. Ты идешь домой?
– Уже иду, ма.
Глава 77
Завершающее искажение
Человек с тысячей лиц превратился в Мишкина. Робот превратился в дядю Арнольда, который превратился в Орхидиуса, который преобразился в толстяка, который превратился в робота, который превратился в Человека с тысячей лиц, который превратился в Мишкина, который превратился... словом все смешалось, перепуталось.
Здесь нужно сделать небольшой перерыв, чтобы дать персонажам возможность восстановить свою внешность. Следует включить музыку сфер и накрыть столы с легкой закуской и освежающими напитками. Внутреннее убранство помещения пусть оформит Машина Иллюзий. Курить разрешается.
Здесь нужно сделать небольшой перерыв, чтобы дать персонажам возможность восстановить свою внешность. Следует включить музыку сфер и накрыть столы с легкой закуской и освежающими напитками. Внутреннее убранство помещения пусть оформит Машина Иллюзий. Курить разрешается.
Последний экспонат
Перед вами фотография второго батальона тридцать второго пехотного полка седьмой дивизии Восьмой армии. Это длинная фотография, свиток, настоящий сувенир. Разворачивайте ее осторожно. Сколько похожих лиц! Обратите внимание: третий слева в четвертом ряду – Мишкин. На лице у него играет глуповатая улыбка. Он ничем не примечателен.
The Options. 1975 by Robert Sheckley.
(переводчик Оксана Степашкина)
The Options. 1975 by Robert Sheckley.
(переводчик Оксана Степашкина)
Координаты чудес
Ах, я закидывал свою сеть в их моря, желая наловить хороших рыб, но постоянно вытаскивал я голову какого-нибудь старого бога[34].
Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра»
Часть I
Отбытие
Глава 1
День был на редкость бестолковый. Придя в контору, Том Кармоди чуточку пофлиртовал с мисс Гиббон, позволил себе возразить самому мистеру Уэйнбоку и добрых пятнадцать минут обсуждал с Блэкуэллом шансы футбольной команды «Гиганты». В конце же дня он яростно заспорил с мистером Зейдлитцем – яростно, но совершенно не разбираясь в сути дела – об истощении природных ресурсов страны и беспощадном натиске разрушительных факторов, таких, как совместное обучение, армейская инженерная служба, туристы, огненные муравьи, а также издатели дешевого чтива. Все они (так он утверждал) в той или иной степени ответственны за порчу ландшафта и за уничтожение последних милых уголков нетронутой природы.
– Ну-ну, Том, – сказал язвительный Зейдлитц. – Неужели это и в самом деле вас беспокоит?
И впрямь...
А мисс Гиббон, привлекательная, с аккуратненьким подбородочком, вдруг заметила:
– О, мистер Кармоди, я считаю, что вы не должны говорить такое.
Что он говорил такого и почему не должен был говорить – Кармоди так и не мог припомнить. И грех остался на его совести, неосознанный и неотпущенный.
А его начальник, пухленький и мягкий мистер Уэйнбок, неожиданно проговорил:
– Послушайте, Том, а ведь в ваших словах, кажется, что-то есть. Я об этом подумаю.
Кармоди, однако, уже сам понял, что ничего особенного в его словах не было и думать об этом не стоило.
Высокий насмешливый Джордж Блэкуэлл, который умел говорить, не двигая верхней губой, и тот сказал:
– Думаю, вы правы, Кармоди, честное слово! Если они переведут Восса со свободной защиты на край, мы увидим настоящий пас.
А Кармоди, после дальнейших размышлений, пришел к выводу, что это ничего не изменит.
Кармоди был спокойным человеком, с юмором преимущественно меланхолическим. Его лицо как нельзя лучше соответствовало характеру. Рост и мнение о себе – чуть выше среднего. Убеждения его были шатки, зато намерения – всегда самые лучшие. Пожалуй, у него была склонность к унынию. Впрочем, оно легко сменялось вспышками возбуждения, то есть он был циклотимиком. Рослые остроглазые мужчины с предками-ирландцами, как правило, циклотимики, особенно после тридцати.
Он прилично играл в бридж, хотя и недооценивал свое мастерство. Считал себя атеистом, но больше по инерции, чем по убеждению.
Его воплощения, с которыми он ознакомился в Зале Кармы, были сплошь героическими. Родился он под знаком Девы при управлении Сатурна, находившегося в Доме Солнца. Уже одно это говорило о его незаурядности. Но человек остается человеком: предсказуем и непостижим одновременно. Шаблонное чудо!
Кармоди покинул контору в 5.45 и сел в метро. Там его толкали и мяли другие страдальцы. Умом он сочувствовал им, но боками остро ненавидел.
Он вышел на 96-й улице и прошел несколько кварталов пешком до своей квартиры на Вест-Энд-авеню. Швейцар весело приветствовал его, лифтер одарил дружеским кивком. Кармоди отпер дверь, вошел внутрь и лег на кушетку. Жена его проводила отпуск в Майами, поэтому он мог безнаказанно возложить ноги на мраморный столик.
Мгновение спустя раздался удар грома, и в комнате полыхнула молния. Непонятно зачем схватившись за горло, Кармоди приподнялся. Гром громыхал несколько секунд, затем вострубили трубы. Кармоди поспешно убрал ноги с мраморного столика. Трубы смолкли, их сменили бравурные звуки волынки. Снова вспыхнула молния, и в ее сиянии возник человек.
Человек, одетый в золотистый плащ и оранжевые брюки в обтяжку, был среднего роста, коренаст и светловолос. Лицо как лицо, но без ушей. Он сделал два шага вперед, остановился, сунул руку в пустоту и выдернул оттуда свиток, изрядно порвав его при этом. Откашлявшись (звук напоминал бренчание испорченного шарикоподшипника), он сказал:
– Приветствия!
Кармоди не ответил: от неожиданности он онемел.
– Мы приходить, – сказал пришелец, – как неожиданный ответчик невыразимой жажды. Ваших. Другие люди? Нет, не так! Буду это?
Пришелец ждал ответа. Кармоди доказал себе только ему одному известными способами, что все это происходит именно с ним и на самом деле. И спросил, как и полагается, когда все происходит на самом деле:
– Бога ради, что это значит?
Улыбаясь, пришелец сказал:
– Это для вас. Кар-Мо-Ди. Из сточной канавы «того, что есть» вам досталась малая, но замечательная порция «того, что может быть». Веселье, нет? Уточняю: ваше имя ведет к остальному. Случайность реабилитирована снова. Розоворукая Неопределенность хохочет во весь рот, а дряхлое Постоянство снова заперто в Пещере Неизбежности. Разве это не причина для? А почему вы не?
Кармоди встал, совершенно успокоившись. Неведомое перестанет быть страшным, когда оно становится назойливым. (Посланец, разумеется, это знал.)
– Кто вы? – спросил Кармоди.
Пришелец понял вопрос, и его улыбка погасла. Он пробормотал себе под нос: «Туманно мыслящие извилины! Опять неверно обработали меня! Я мог уклониться, вплоть до смертельного исхода даже! Неужели они не могут прицелиться без ошибки? Ничего, я переработаюсь, переделаюсь, приспособлюсь...»
Он прижал пальцы к голове и погрузил их вглубь сантиметров на пять. Пальцы затрепетали, будто он играл на крошечном пианино. И тотчас пришелец превратился в коротышку, лысого, в измятом костюме, с набитым портфелем, зонтиком, тростью, журналом и газетой.
– Ну-ну, Том, – сказал язвительный Зейдлитц. – Неужели это и в самом деле вас беспокоит?
И впрямь...
А мисс Гиббон, привлекательная, с аккуратненьким подбородочком, вдруг заметила:
– О, мистер Кармоди, я считаю, что вы не должны говорить такое.
Что он говорил такого и почему не должен был говорить – Кармоди так и не мог припомнить. И грех остался на его совести, неосознанный и неотпущенный.
А его начальник, пухленький и мягкий мистер Уэйнбок, неожиданно проговорил:
– Послушайте, Том, а ведь в ваших словах, кажется, что-то есть. Я об этом подумаю.
Кармоди, однако, уже сам понял, что ничего особенного в его словах не было и думать об этом не стоило.
Высокий насмешливый Джордж Блэкуэлл, который умел говорить, не двигая верхней губой, и тот сказал:
– Думаю, вы правы, Кармоди, честное слово! Если они переведут Восса со свободной защиты на край, мы увидим настоящий пас.
А Кармоди, после дальнейших размышлений, пришел к выводу, что это ничего не изменит.
Кармоди был спокойным человеком, с юмором преимущественно меланхолическим. Его лицо как нельзя лучше соответствовало характеру. Рост и мнение о себе – чуть выше среднего. Убеждения его были шатки, зато намерения – всегда самые лучшие. Пожалуй, у него была склонность к унынию. Впрочем, оно легко сменялось вспышками возбуждения, то есть он был циклотимиком. Рослые остроглазые мужчины с предками-ирландцами, как правило, циклотимики, особенно после тридцати.
Он прилично играл в бридж, хотя и недооценивал свое мастерство. Считал себя атеистом, но больше по инерции, чем по убеждению.
Его воплощения, с которыми он ознакомился в Зале Кармы, были сплошь героическими. Родился он под знаком Девы при управлении Сатурна, находившегося в Доме Солнца. Уже одно это говорило о его незаурядности. Но человек остается человеком: предсказуем и непостижим одновременно. Шаблонное чудо!
Кармоди покинул контору в 5.45 и сел в метро. Там его толкали и мяли другие страдальцы. Умом он сочувствовал им, но боками остро ненавидел.
Он вышел на 96-й улице и прошел несколько кварталов пешком до своей квартиры на Вест-Энд-авеню. Швейцар весело приветствовал его, лифтер одарил дружеским кивком. Кармоди отпер дверь, вошел внутрь и лег на кушетку. Жена его проводила отпуск в Майами, поэтому он мог безнаказанно возложить ноги на мраморный столик.
Мгновение спустя раздался удар грома, и в комнате полыхнула молния. Непонятно зачем схватившись за горло, Кармоди приподнялся. Гром громыхал несколько секунд, затем вострубили трубы. Кармоди поспешно убрал ноги с мраморного столика. Трубы смолкли, их сменили бравурные звуки волынки. Снова вспыхнула молния, и в ее сиянии возник человек.
Человек, одетый в золотистый плащ и оранжевые брюки в обтяжку, был среднего роста, коренаст и светловолос. Лицо как лицо, но без ушей. Он сделал два шага вперед, остановился, сунул руку в пустоту и выдернул оттуда свиток, изрядно порвав его при этом. Откашлявшись (звук напоминал бренчание испорченного шарикоподшипника), он сказал:
– Приветствия!
Кармоди не ответил: от неожиданности он онемел.
– Мы приходить, – сказал пришелец, – как неожиданный ответчик невыразимой жажды. Ваших. Другие люди? Нет, не так! Буду это?
Пришелец ждал ответа. Кармоди доказал себе только ему одному известными способами, что все это происходит именно с ним и на самом деле. И спросил, как и полагается, когда все происходит на самом деле:
– Бога ради, что это значит?
Улыбаясь, пришелец сказал:
– Это для вас. Кар-Мо-Ди. Из сточной канавы «того, что есть» вам досталась малая, но замечательная порция «того, что может быть». Веселье, нет? Уточняю: ваше имя ведет к остальному. Случайность реабилитирована снова. Розоворукая Неопределенность хохочет во весь рот, а дряхлое Постоянство снова заперто в Пещере Неизбежности. Разве это не причина для? А почему вы не?
Кармоди встал, совершенно успокоившись. Неведомое перестанет быть страшным, когда оно становится назойливым. (Посланец, разумеется, это знал.)
– Кто вы? – спросил Кармоди.
Пришелец понял вопрос, и его улыбка погасла. Он пробормотал себе под нос: «Туманно мыслящие извилины! Опять неверно обработали меня! Я мог уклониться, вплоть до смертельного исхода даже! Неужели они не могут прицелиться без ошибки? Ничего, я переработаюсь, переделаюсь, приспособлюсь...»
Он прижал пальцы к голове и погрузил их вглубь сантиметров на пять. Пальцы затрепетали, будто он играл на крошечном пианино. И тотчас пришелец превратился в коротышку, лысого, в измятом костюме, с набитым портфелем, зонтиком, тростью, журналом и газетой.